Страница:
– Движение крыльев, которых четыре, будет по образцу конской рыси, – пояснял Леонардо любознательному камердинеру, – однако аппарат равно может быть назван конем, как и птицею, воздушным кораблем, летающим корытом или мельницей, устроенной по турецкому образцу, то есть с горизонтальным расположением крыльев. И я нашел, что при плавании в воздухе управляющему лучше сидеть, чем лежать, так как это позволяет использовать ягодичные мышцы и другие, расположенные ниже поясницы, а также наиболее мощные у человека мышцы спины.
– Сравнительно с моделью, части которой мы видим, какого размера окажется самый корабль? – спросил Джакопо Андреа, любивший громадное.
– Лестница или трап будут иметь 12 локтей, корпус – от носа до кормы – 25, а его высота – 5 локтей: втрое против того, что здесь помещается. Однако относительно своих размеров это сооружение легкое, поскольку его арматура сделана из тростника и обтянута полотном. Ведь что касается крыльев, я не отказываюсь от подражания: полотняные перепонки образуют свободную связь между прутьями или костями арматуры, как у летучей мыши; и когда крыло поднимается, оно вместе и складывается, как если бы пальцы сжимались в кулак.
72
73
74
75
– Сравнительно с моделью, части которой мы видим, какого размера окажется самый корабль? – спросил Джакопо Андреа, любивший громадное.
– Лестница или трап будут иметь 12 локтей, корпус – от носа до кормы – 25, а его высота – 5 локтей: втрое против того, что здесь помещается. Однако относительно своих размеров это сооружение легкое, поскольку его арматура сделана из тростника и обтянута полотном. Ведь что касается крыльев, я не отказываюсь от подражания: полотняные перепонки образуют свободную связь между прутьями или костями арматуры, как у летучей мыши; и когда крыло поднимается, оно вместе и складывается, как если бы пальцы сжимались в кулак.
72
Дрозды сильно радовались, что человек поймал сову и лишил ее свободы, связав ей лапы крепкими веревками. А потом эта же самая сова стала причиной, что дрозды потеряли не только свободу, но и самую жизнь. Сказано для тех стран, которые радуются, что их властители потеряли свободу: ведь из-за этого они сами. теряют поддержку и остаются во власти своих врагов, лишаясь свободы, а часто и жизни.
Внезапная решимость судьбы, по-видимому, бесповоротна. При наступлении французов осенью 1499 года Моро, полностью утративший самодовольство, поручает государственные дела своему брату кардиналу Асканио и проводит время в молитвах возле могилы жены в монастыре делла Грацие. С дерзостью, свойственной людям, когда они видят в несчастье того, кто превышает их положением, настоятель сказал герцогу:
– По всему видно, воля божья такова, что не быть вашей светлости сеньором в Милане; а поскольку живые – это не что другое, как мертвые, не приступившие к исполнению своих обязанностей, вы правильно сделаете, если станете прежде всего остального молиться о спасении души.
К тому времени в монастырь делла Грацие доставили верхнюю плиту гробницы, предусмотренной для совместного захоронения герцога и его жены. Тщательно отделанные скульптором фигуры поместились одна возле другой, как два яйца, снесенные одновременно: размером поболее – герцог, поменьше – его жена Беатриче.
Когда сопротивление пограничных крепостей было подавлено и неприятель продвинулся глубоко в Ломбардию, герцога посетили кардинал Асканио и ученый астролог мессер Амброджо. Этот выражался без малейшей неясности.
– Пусть меня повесят, если ваша светлость не лишится своего государства, – сказал мессер Амброджо.
Однако же люди, в других обстоятельствах растерянные и боязливые, при наибольшей опасности нередко показывают присутствие духа. Покинув монастырь делла Грацие, Моро созвал Тайный совет.
– Я желал быть для своих подданных наилучшим государем из всех, – сказал герцог, – и, видит бог, достиг в этом многого. Но теперь обстоятельства мне препятствуют.
Тут сообщили, что в городе начались волнения и убит казначей мессер Гуальтиеро, которого вытащили из его дома.
– Остается сложить в сундук наши сокровища и подковать лошадей, – сказал Моро, в то время как кардинал Асканио изъявил готовность остаться и защищать город и крепость. Не без язвительности именуя его государем, герцог на это сказал:
– Прошу прощения, но я вам не доверяю, хотя вы и брат мне; здесь остается наш кастелян Бернардино, вы же, как прилично опекуну, отправитесь в Инсбрук, сопровождая детей.
Предусмотрительность герцога оказалась так велика, что гонца к императору он послал втайне от брата. Моро просил помощи пяти тысяч швейцарцев, тогда как сам в сопровождении конвоя поскакал в Комо, где рассчитывал их дождаться: это было самое быстрое путешествие за его жизнь, и кони летели как голуби. После его отъезда на пустыре перед Замком в месте, назначенном герцогом для Коня, неприятельские солдаты укрепили артиллерийский лафет и фурия франчезе, которая при страшной силе отдачи могла ранить прислугу, поэтому, не дожидаясь выстрела, все от нее разбегались, когда начала действовать, огненной пастью тотчас отгрызла кусок стены. Недолго раздумывая, кастелян Бернардино да Корте опустил мосты, и тем дело решилось: историки единодушны, считая, что от евангельского Иуды не было большего изменника и злодея. Спустя несколько дней король Людовик в торжественной процессии следовал в Миланский собор, и собравшиеся па улицах граждане разглядывали нового суверена, который рыцарскими манерами и веселой улыбкой в особенности нравился женщинам. Тот же, кто, подобно Джакопо Андреа Феррарскому, негодовал на всеобщее равнодушие к участи Моро, считался безумцем, и таких сторонились.
Во время краткого пребывания в Милане король посетил монастырь делла Грацие и, осматривая произведение Леонардо, настолько воодушевился, что пожелал выломать стену и вместе с картиной целиком перевезти в свой Париж. Только его легкомыслие и забывчивость уберегли «Тайную вечерю».
Но и в остальном для работников, зависящих полностью от выплачиваемого им жалованья – регулярно или с большими перерывами, это иное дело, – такие нашествия не лучше чумы. Отчасти их будущее определяется тем, насколько они станут упорствовать в привязанности к прежнему государю, отчасти как их представят в глазах новой администрации изменники и предатели, подобные Бернардино да Корте. Одно остается несомненным: наиболее правильно рекомендуют человека его произведения, равных которым нет в мире.
Еще не улеглись грабежи и не дотлели пожарища, а в Корте Веккио со всей помпой явился королевский наместник Карл д'Амбуаз маршал Шомон. Влиянием и могуществом немного уступавший старшему брату, известному руководителю короля Людовика кардиналу Руанскому, Карл больше прославился как военачальник, и изображения всевозможных усовершенствованных орудий убийства и нападения должны были его волновать, как сладострастного человека какие-нибудь красавицы. В самом деле, забавно было смотреть на этого быстрого в движениях, вооруженного с ног до головы, невеликого роста француза, как он обмирал от удовольствия, когда Леонардо расстилал перед ним рисунки и чертежи, подобранные в их очередности таким образом, чтобы постепенно и неотразимо действовать на зрителя. Когда же он окажется как бы в сетях, тут-то и предъявить ему окончательный аргумент или нанести последний удар, если угодно, этому суровому воину, чтобы в течение всего срока жизни не мог действовать полностью самостоятельно, но подчинялся навязанному ему насильно влиянию извне.
В настоящем случае в качестве такого последнего аргумента Мастер показал наместнику Карлу одновременно два поразительно сходных во всех отношениях, от размера до композиции и лиц, картона с девой Марией, Анною, младенцем Иисусом и в одном агнца, обозначающего страсти Христовы, в другом св. Иосифа. Благодаря ужасному сходству, а также тому, что в картонах не было отчетливости, соответствующей их практической цели, то есть переводу рисунка на доску или холст, нарочно поставленные один возле другого, они, не имея еще и обрамления какого-нибудь, путались между собой и, отчасти неясные и смутные, но обладающие замечательной рельефностью формы, как бы перетекали из сосуда в сосуд.
По первому впечатлению сходство оказывалось так велико, что это, в свою очередь, напоминало известный опыт, который каждый человек когда-нибудь проделывал с собственным зрением – когда взгляд сильнейшим образом скашивается и глаза видят раздельно, а предметы внезапно раздваиваются, различаясь по внешности ровно настолько, насколько зрачок, иначе говоря точка зрения, отстоит от другой точки или зрачка. В обоих картонах лица фигур тоже так спарены и помещаются близко, словно бы испытывая взаимное притяжение или любовь. Это равно относится к деве Марии и св. Анне и к младенцам Иоанну и Иисусу; и хотя по прошествии времени внимательный взгляд обнаруживает также различие в лицах, впечатление сходства этим не нарушается; больше того, в напоминающей какие-то водоросли неотчетливой путанице обнаруживается как бы одно и то же лицо, только в различных состояниях возраста и выражения.
Существуют, по-видимому, два способа демонстрации разнообразия мира: когда сводят для сравнения вещи, в их числе лица, различные до противоположности, как в «Тайной вечере», и когда сближается сходное, почти неразличимое между собой, и все же при рассмотрении видно, что разница хотя и чрезвычайно мала, однако имеется и нет двух вещей, полностью сходных.
Маршальский конвой заскучал, а некоторые успели выспаться – хороший солдат готов к этому в любых обстоятельствах места и времени, – когда наместник Карл д'Амбуаз вышел со двора пораженный, что можно понимать двояко: во-первых, в смысле достигшего крайней степени удивления, а во-вторых, буквально как поражение в единоборстве или в какой бы то ни было схватке с противником. И второе и первое толкования происшедшего полностью ему отвечают – удивление не нуждается в дальнейшем размежевании и каждому понятно; что же касается поражения в схватке, тут имеется в виду, что ошибаются некоторые, полагая, будто бы военной силы всегда бывает достаточно для овладения местностью и ее населением. Напротив, жестокий могущественный завоеватель другой раз оказывается как бы в силках, расставленных хитроумием тех, кого военное счастье доставило ему в подчинение.
Спустя несколько дней мастерскую посетил Цезарь Борджа, называющийся племянником римского папы Александра, а на самом деле его сын и сообщник во всех преступлениях. Этот Борджа находился в Милане проездом из Франции, куда доставил папскую буллу, разрешавшую королю Людовику развод с хромоногой Анной Французской и брак с красавицей вдовой несчастного Карла VIII, другой Анной, принцессой Бретонской, За такую услугу король отдал Цезарю герцогство Валентинуа и назначил пенсию в 20 тысяч ливров, а также предоставил четыре сотни копейщиков с лошадьми и прислугой, в которых тот нуждался для исполнения своих планов. Силой оружия Борджа надеялся восстановить утраченное единство области Романья, принадлежавшей прежде к церковным владениям, а ныне распавшейся на многие непокорные княжества.
Прославленный в хрониках как негодяй, Цезарь отличался умом, и силой характера, и особенным даром нравиться людям, если желал их привлечь в свое окружение для каких-либо целей. По-видимому, Цезарю удалось заручиться согласием Мастера, что по возвращении на родину тот, если позволят обстоятельства и Синьория Флоренции, перейдет к нему на службу в качестве инженера.
Внезапная решимость судьбы, по-видимому, бесповоротна. При наступлении французов осенью 1499 года Моро, полностью утративший самодовольство, поручает государственные дела своему брату кардиналу Асканио и проводит время в молитвах возле могилы жены в монастыре делла Грацие. С дерзостью, свойственной людям, когда они видят в несчастье того, кто превышает их положением, настоятель сказал герцогу:
– По всему видно, воля божья такова, что не быть вашей светлости сеньором в Милане; а поскольку живые – это не что другое, как мертвые, не приступившие к исполнению своих обязанностей, вы правильно сделаете, если станете прежде всего остального молиться о спасении души.
К тому времени в монастырь делла Грацие доставили верхнюю плиту гробницы, предусмотренной для совместного захоронения герцога и его жены. Тщательно отделанные скульптором фигуры поместились одна возле другой, как два яйца, снесенные одновременно: размером поболее – герцог, поменьше – его жена Беатриче.
Когда сопротивление пограничных крепостей было подавлено и неприятель продвинулся глубоко в Ломбардию, герцога посетили кардинал Асканио и ученый астролог мессер Амброджо. Этот выражался без малейшей неясности.
– Пусть меня повесят, если ваша светлость не лишится своего государства, – сказал мессер Амброджо.
Однако же люди, в других обстоятельствах растерянные и боязливые, при наибольшей опасности нередко показывают присутствие духа. Покинув монастырь делла Грацие, Моро созвал Тайный совет.
– Я желал быть для своих подданных наилучшим государем из всех, – сказал герцог, – и, видит бог, достиг в этом многого. Но теперь обстоятельства мне препятствуют.
Тут сообщили, что в городе начались волнения и убит казначей мессер Гуальтиеро, которого вытащили из его дома.
– Остается сложить в сундук наши сокровища и подковать лошадей, – сказал Моро, в то время как кардинал Асканио изъявил готовность остаться и защищать город и крепость. Не без язвительности именуя его государем, герцог на это сказал:
– Прошу прощения, но я вам не доверяю, хотя вы и брат мне; здесь остается наш кастелян Бернардино, вы же, как прилично опекуну, отправитесь в Инсбрук, сопровождая детей.
Предусмотрительность герцога оказалась так велика, что гонца к императору он послал втайне от брата. Моро просил помощи пяти тысяч швейцарцев, тогда как сам в сопровождении конвоя поскакал в Комо, где рассчитывал их дождаться: это было самое быстрое путешествие за его жизнь, и кони летели как голуби. После его отъезда на пустыре перед Замком в месте, назначенном герцогом для Коня, неприятельские солдаты укрепили артиллерийский лафет и фурия франчезе, которая при страшной силе отдачи могла ранить прислугу, поэтому, не дожидаясь выстрела, все от нее разбегались, когда начала действовать, огненной пастью тотчас отгрызла кусок стены. Недолго раздумывая, кастелян Бернардино да Корте опустил мосты, и тем дело решилось: историки единодушны, считая, что от евангельского Иуды не было большего изменника и злодея. Спустя несколько дней король Людовик в торжественной процессии следовал в Миланский собор, и собравшиеся па улицах граждане разглядывали нового суверена, который рыцарскими манерами и веселой улыбкой в особенности нравился женщинам. Тот же, кто, подобно Джакопо Андреа Феррарскому, негодовал на всеобщее равнодушие к участи Моро, считался безумцем, и таких сторонились.
Во время краткого пребывания в Милане король посетил монастырь делла Грацие и, осматривая произведение Леонардо, настолько воодушевился, что пожелал выломать стену и вместе с картиной целиком перевезти в свой Париж. Только его легкомыслие и забывчивость уберегли «Тайную вечерю».
Но и в остальном для работников, зависящих полностью от выплачиваемого им жалованья – регулярно или с большими перерывами, это иное дело, – такие нашествия не лучше чумы. Отчасти их будущее определяется тем, насколько они станут упорствовать в привязанности к прежнему государю, отчасти как их представят в глазах новой администрации изменники и предатели, подобные Бернардино да Корте. Одно остается несомненным: наиболее правильно рекомендуют человека его произведения, равных которым нет в мире.
Еще не улеглись грабежи и не дотлели пожарища, а в Корте Веккио со всей помпой явился королевский наместник Карл д'Амбуаз маршал Шомон. Влиянием и могуществом немного уступавший старшему брату, известному руководителю короля Людовика кардиналу Руанскому, Карл больше прославился как военачальник, и изображения всевозможных усовершенствованных орудий убийства и нападения должны были его волновать, как сладострастного человека какие-нибудь красавицы. В самом деле, забавно было смотреть на этого быстрого в движениях, вооруженного с ног до головы, невеликого роста француза, как он обмирал от удовольствия, когда Леонардо расстилал перед ним рисунки и чертежи, подобранные в их очередности таким образом, чтобы постепенно и неотразимо действовать на зрителя. Когда же он окажется как бы в сетях, тут-то и предъявить ему окончательный аргумент или нанести последний удар, если угодно, этому суровому воину, чтобы в течение всего срока жизни не мог действовать полностью самостоятельно, но подчинялся навязанному ему насильно влиянию извне.
В настоящем случае в качестве такого последнего аргумента Мастер показал наместнику Карлу одновременно два поразительно сходных во всех отношениях, от размера до композиции и лиц, картона с девой Марией, Анною, младенцем Иисусом и в одном агнца, обозначающего страсти Христовы, в другом св. Иосифа. Благодаря ужасному сходству, а также тому, что в картонах не было отчетливости, соответствующей их практической цели, то есть переводу рисунка на доску или холст, нарочно поставленные один возле другого, они, не имея еще и обрамления какого-нибудь, путались между собой и, отчасти неясные и смутные, но обладающие замечательной рельефностью формы, как бы перетекали из сосуда в сосуд.
По первому впечатлению сходство оказывалось так велико, что это, в свою очередь, напоминало известный опыт, который каждый человек когда-нибудь проделывал с собственным зрением – когда взгляд сильнейшим образом скашивается и глаза видят раздельно, а предметы внезапно раздваиваются, различаясь по внешности ровно настолько, насколько зрачок, иначе говоря точка зрения, отстоит от другой точки или зрачка. В обоих картонах лица фигур тоже так спарены и помещаются близко, словно бы испытывая взаимное притяжение или любовь. Это равно относится к деве Марии и св. Анне и к младенцам Иоанну и Иисусу; и хотя по прошествии времени внимательный взгляд обнаруживает также различие в лицах, впечатление сходства этим не нарушается; больше того, в напоминающей какие-то водоросли неотчетливой путанице обнаруживается как бы одно и то же лицо, только в различных состояниях возраста и выражения.
Существуют, по-видимому, два способа демонстрации разнообразия мира: когда сводят для сравнения вещи, в их числе лица, различные до противоположности, как в «Тайной вечере», и когда сближается сходное, почти неразличимое между собой, и все же при рассмотрении видно, что разница хотя и чрезвычайно мала, однако имеется и нет двух вещей, полностью сходных.
Маршальский конвой заскучал, а некоторые успели выспаться – хороший солдат готов к этому в любых обстоятельствах места и времени, – когда наместник Карл д'Амбуаз вышел со двора пораженный, что можно понимать двояко: во-первых, в смысле достигшего крайней степени удивления, а во-вторых, буквально как поражение в единоборстве или в какой бы то ни было схватке с противником. И второе и первое толкования происшедшего полностью ему отвечают – удивление не нуждается в дальнейшем размежевании и каждому понятно; что же касается поражения в схватке, тут имеется в виду, что ошибаются некоторые, полагая, будто бы военной силы всегда бывает достаточно для овладения местностью и ее населением. Напротив, жестокий могущественный завоеватель другой раз оказывается как бы в силках, расставленных хитроумием тех, кого военное счастье доставило ему в подчинение.
Спустя несколько дней мастерскую посетил Цезарь Борджа, называющийся племянником римского папы Александра, а на самом деле его сын и сообщник во всех преступлениях. Этот Борджа находился в Милане проездом из Франции, куда доставил папскую буллу, разрешавшую королю Людовику развод с хромоногой Анной Французской и брак с красавицей вдовой несчастного Карла VIII, другой Анной, принцессой Бретонской, За такую услугу король отдал Цезарю герцогство Валентинуа и назначил пенсию в 20 тысяч ливров, а также предоставил четыре сотни копейщиков с лошадьми и прислугой, в которых тот нуждался для исполнения своих планов. Силой оружия Борджа надеялся восстановить утраченное единство области Романья, принадлежавшей прежде к церковным владениям, а ныне распавшейся на многие непокорные княжества.
Прославленный в хрониках как негодяй, Цезарь отличался умом, и силой характера, и особенным даром нравиться людям, если желал их привлечь в свое окружение для каких-либо целей. По-видимому, Цезарю удалось заручиться согласием Мастера, что по возвращении на родину тот, если позволят обстоятельства и Синьория Флоренции, перейдет к нему на службу в качестве инженера.
73
Памятка. Пойти сделать запасы для моего сада. Иордан. О тяжестях. Консилиатор[47] о приливе и отливе моря. Закажи два дорожных ящика. Посмотри токарный станок Больтраффио и вели перетащить камень. Оставь книгу мессеру Андреа Тедеско. Сделай весы из стрелы и взвесь раскаленный предмет, а потом взвесь его снова холодным. Зеркало маэстро Луиджи. Масло, нефть. Прилив и отлив воды, наблюдаемые на мельнице в Ваприо.
За два столетия до Леонардо да Винчи другой исследователь, немец по происхождению, называвший себя на латинский манер Иорданус Неморариус, будучи генералом бенедиктинцев, составил трактат «О тяжестях», получивший затем как авторитетнейший значительное распространение. Если припомнить еще Николая Кузанского, станет видно, что не только в Британии, но и в других странах, высокомерно называемых итальянцами варварскими, наука свивает гнезда, откуда вылетают чудесные птенцы, а в случае совпадения мнений нет необходимости каждый раз аргументировать родственной связью между исследователями, тем более – и на это указывает Фрэнсис Бэкон, – что науки и мнения живут и странствуют, как народы. В отличие от птиц перелетных, следующих всегда неизменным путем, тут трудно заранее знать, куда туманное облако двинется и что станет орошать, и где из полной безвестности произойдет величайший ученый. Также можно оспаривать, будто бы человечество только теперь оказалось разбуженным после долгого сна. Хотя самое черное невежество и суеверие действительно были распространены повсеместно, всегда находились самоотверженные и даровитые люди, которые не давали наукам угаснуть.
У Неморариуса в его сочинении есть теорема об условиях равновесия коленчатых весов, представляющая собой жемчужину геометрии в ее применении к механике. Ученый немец показывает, что такое равновесие обусловлено не длиною того или иного плеча, но расстояниями их оконечностей от вертикали, опущенной из точки подвеса к центру Земли. Как следствие этого в трактате приведена теорема, оказавшаяся для Леонардо не менее важной; здесь показано, что то ИЛИ другое плечо коленчатого рычага ИЛИ весов не принимает вертикального положения сколько бы его ни нагружали. Другими словами, указанное выше расстояние до вертикали или же угол между плечом рычага и той вертикалью станут без конца уменьшаться, но невозможно, чтобы они исчезли.
В первый день августа 1499 года я написал здесь о движении и тяжести. Если груз подвешен на одной стороне веревки, попросту поддерживаемой блоком, возможно, что такой груз будет побежден другим, меньшим грузом, подвешенным на противоположной стороне веревки. Однако движения их никогда не будут равны, и отношение одного движения к другому будет обратным отношению грузов. Например, допустим, что одна из сторон веревки, поддерживаемой одним блоком, будет ms, а другая сторона будет mf. Я говорю, если малый груз с опускается, изгибая веревку mf до тех пор, пока груз s не поднимется, последний совершит движение, равное ab.
И такое же отношение, которое существует между па и ab, ты обнаружишь между грузом s и грузом с. Это очевидно из указанной выше пропорциональности движений. Обрати внимание, что окружность nbd всегда дает истинную длину веревки nm, a остаток, выходящий за эту окружность, есть часть веревки, недостающая на стороне ms, и таково всегда будет движение, совершаемое грузом s, если только веревка не растягивается, – такое растяжение выходит за пределы правила и есть вещь случайная.
Так вот, если чертеж Неморариуса повернуть таким образом, чтобы вертикаль, опущенная из точки опоры, стала горизонтально, то плечо рычага и его тщетное стремление слиться с этой горизонталью окажутся сходными или аналогичными стремлению проволоки выпрямиться силою противовеса – хотя и с той существенной разницей, что в первом случае мы имеем жесткий рычаг, а во втором – гибкую проволоку, нить или что-нибудь другое, нежесткое. И тут выступает преимущество аналогии, на которое ссылается Фрэнсис Бэкон, когда говорит, что их следует принимать не за аксиомы для изобретения, но за указатели и что сама их приблизительность, неровное, скачущее, частичное сходство провоцируют разум искать дальше – тогда как доказательство путем силлогизма, имея как бы окончательный смысл, приводит к застою и косности.
Не станем касаться предлагаемых соотношений, которые небезупречны, так что истина добыта неполная и приблизительная. Отметим другое, на наш взгляд, более существенное, а именно то, что Леонардо храбро выносит за пределы правила, как вещь случайную и необязательную, также и радиус блока, то есть круто меняет основание, на котором строит свои доказательства. Соответственно, прочно усвоив различие между жестким рычагом и гибкою нитью, он иначе действует – имея в виду чертежное действие в платоновском смысле. Таким образом, он сможет впредь свободно орудовать направлением сил, не связывая себя вертикалью, как Неморариус. Если же для таких изменений понадобилось шесть лет, истекших от императорской свадьбы, когда регента Моро посетила безумная и вздорная идея передвинуть Коня прежде определенного самим изобретателем срока, – это немного, поскольку бывает настолько же трудно принять очевидное, как и от него отказаться; кроме того, нить, растянутая между опорами – это не более чем только одна нить из широкой ткани познания, которую ткал Леонардо, хотя бы и очень важная нить. Ведь тогда ему уже брезжилось понятие из механики, легко усваиваемое теперь каждым школьником, когда, чтобы определить условия равновесия какой-то системы, он пользуется понятием момента сил.
За два столетия до Леонардо да Винчи другой исследователь, немец по происхождению, называвший себя на латинский манер Иорданус Неморариус, будучи генералом бенедиктинцев, составил трактат «О тяжестях», получивший затем как авторитетнейший значительное распространение. Если припомнить еще Николая Кузанского, станет видно, что не только в Британии, но и в других странах, высокомерно называемых итальянцами варварскими, наука свивает гнезда, откуда вылетают чудесные птенцы, а в случае совпадения мнений нет необходимости каждый раз аргументировать родственной связью между исследователями, тем более – и на это указывает Фрэнсис Бэкон, – что науки и мнения живут и странствуют, как народы. В отличие от птиц перелетных, следующих всегда неизменным путем, тут трудно заранее знать, куда туманное облако двинется и что станет орошать, и где из полной безвестности произойдет величайший ученый. Также можно оспаривать, будто бы человечество только теперь оказалось разбуженным после долгого сна. Хотя самое черное невежество и суеверие действительно были распространены повсеместно, всегда находились самоотверженные и даровитые люди, которые не давали наукам угаснуть.
У Неморариуса в его сочинении есть теорема об условиях равновесия коленчатых весов, представляющая собой жемчужину геометрии в ее применении к механике. Ученый немец показывает, что такое равновесие обусловлено не длиною того или иного плеча, но расстояниями их оконечностей от вертикали, опущенной из точки подвеса к центру Земли. Как следствие этого в трактате приведена теорема, оказавшаяся для Леонардо не менее важной; здесь показано, что то ИЛИ другое плечо коленчатого рычага ИЛИ весов не принимает вертикального положения сколько бы его ни нагружали. Другими словами, указанное выше расстояние до вертикали или же угол между плечом рычага и той вертикалью станут без конца уменьшаться, но невозможно, чтобы они исчезли.
В первый день августа 1499 года я написал здесь о движении и тяжести. Если груз подвешен на одной стороне веревки, попросту поддерживаемой блоком, возможно, что такой груз будет побежден другим, меньшим грузом, подвешенным на противоположной стороне веревки. Однако движения их никогда не будут равны, и отношение одного движения к другому будет обратным отношению грузов. Например, допустим, что одна из сторон веревки, поддерживаемой одним блоком, будет ms, а другая сторона будет mf. Я говорю, если малый груз с опускается, изгибая веревку mf до тех пор, пока груз s не поднимется, последний совершит движение, равное ab.
И такое же отношение, которое существует между па и ab, ты обнаружишь между грузом s и грузом с. Это очевидно из указанной выше пропорциональности движений. Обрати внимание, что окружность nbd всегда дает истинную длину веревки nm, a остаток, выходящий за эту окружность, есть часть веревки, недостающая на стороне ms, и таково всегда будет движение, совершаемое грузом s, если только веревка не растягивается, – такое растяжение выходит за пределы правила и есть вещь случайная.
Так вот, если чертеж Неморариуса повернуть таким образом, чтобы вертикаль, опущенная из точки опоры, стала горизонтально, то плечо рычага и его тщетное стремление слиться с этой горизонталью окажутся сходными или аналогичными стремлению проволоки выпрямиться силою противовеса – хотя и с той существенной разницей, что в первом случае мы имеем жесткий рычаг, а во втором – гибкую проволоку, нить или что-нибудь другое, нежесткое. И тут выступает преимущество аналогии, на которое ссылается Фрэнсис Бэкон, когда говорит, что их следует принимать не за аксиомы для изобретения, но за указатели и что сама их приблизительность, неровное, скачущее, частичное сходство провоцируют разум искать дальше – тогда как доказательство путем силлогизма, имея как бы окончательный смысл, приводит к застою и косности.
Не станем касаться предлагаемых соотношений, которые небезупречны, так что истина добыта неполная и приблизительная. Отметим другое, на наш взгляд, более существенное, а именно то, что Леонардо храбро выносит за пределы правила, как вещь случайную и необязательную, также и радиус блока, то есть круто меняет основание, на котором строит свои доказательства. Соответственно, прочно усвоив различие между жестким рычагом и гибкою нитью, он иначе действует – имея в виду чертежное действие в платоновском смысле. Таким образом, он сможет впредь свободно орудовать направлением сил, не связывая себя вертикалью, как Неморариус. Если же для таких изменений понадобилось шесть лет, истекших от императорской свадьбы, когда регента Моро посетила безумная и вздорная идея передвинуть Коня прежде определенного самим изобретателем срока, – это немного, поскольку бывает настолько же трудно принять очевидное, как и от него отказаться; кроме того, нить, растянутая между опорами – это не более чем только одна нить из широкой ткани познания, которую ткал Леонардо, хотя бы и очень важная нить. Ведь тогда ему уже брезжилось понятие из механики, легко усваиваемое теперь каждым школьником, когда, чтобы определить условия равновесия какой-то системы, он пользуется понятием момента сил.
74
Кажется, что природа во многом и для многих животных является скорее суровой мачехой, чем матерью, а для иных не мачехой, а сердобольной матерью: посмотри, как душа, мать природы, заботится о рыбе, испытывающей постоянное трение о воду, чтобы она выделяла из пор, находящихся между смычками ее чешуи, клейкую слизь, которая с трудом отстает от рыбы и выполняет для нее то же назначение, как смола для кораблей.
Когда в феврале 1500 года герцог Моро, дождавшийся помощи от императора, спустился с гор с пятью тысячами швейцарцев и подступил к Милану, Джакопо Андреа Феррарский находился среди людей, которые, приготовившись заранее, открыли ему ворота. После этого герцог без большого труда овладел городом: из-за испытываемых от французской администрации и войска невыносимых; притеснений жители не имели причин препятствовать прежнему своему господину. Однако герцог недолго пользовался удачно доставшимися ему плодами его предприятия еще и при том, что события приняли смехотворный и оскорбительный для него вид. Скоро, вернувшись с намерением восстановить суверенитет над Миланом, армия французского короля также имела в своем составе швейцарцев, но эти благодаря оплошности при заключении договора выступали под гельветическим знаменем, как и швейцарцы герцога Моро. Последние же, когда это увидели, не пожелали сражаться и потребовали жалование, чтобы затем разойтись по своим кантонам. Не найдя достаточно денег их удовлетворить, Моро в надежде тайно спастись переоделся монахом, но швейцарцы выдали его неприятелю. Герцога поместили в железную клетку, в каких держат преступников, и увезли в замок Лош на Луаре, где он впоследствии скончался вдали от родины.
Напившиеся вина при грабеже обывателей гасконские арбалетчики проникли в Корте Веккио и расстреляли Коня, желая воспрепятствовать будущим Сфорца когда-нибудь его оседлать. Поднявшись затем в звонницу св. Готтарда, эти разбойники разломали модель летательного аппарата и выкинули ее остатки вместе с некоторыми бумагами, и много еще набезобразничали. Судьба, безмерно довольная результатами Мастера в теории, словно бы решилась уничтожить возможность скорого его возвращения к какой-либо практике.
Поместившийся со своими помощниками в бывшем дворце Аццоне Висконти, маршал Тривульцио, набитое соломой чучело которого Моро велел однажды сжечь на рыночной площади, много не огорчался гибелью памятника, сделанного ненавистными Сфорца для своего прославления. Единственно, когда маршал увидел, что шея и голова глиняной лошади повисли на укрепляющей каркас проволоке, он велел окончательно отделить эти части, чтобы внезапно не рухнули и не причинили вреда.
Правильно же, однако, полагают, что беда не приходит одна: в отчаянии после неудачной попытки Моро спастись верный ему камердинер Джакопо Андреа растворил устроенные им самим вместе с Мастером шлюзы, чтобы затопить ближайшую местность, как было предусмотрено изобретателями. Разлившаяся вода достигла монастыря делла Грацие и проникла в трапезную, после чего северная стена долго оставалась сырой, и это способствовало разрушению живописи. Так что Вазари, шестьдесят лет спустя после указанного происшествия посетивший Милан, застал – как сам он свидетельствует – на месте знаменитой картины только грязное пятно. Впрочем, за это Джакопо Андреа не понес наказания, тогда как за свою преданность герцогу жестоко поплатился. Весь март, который древние называли месяцем Марса и Ржавчины, то есть войны и гибели, останки Джакопо Андреа и еще одного цирюльника, четвертованных на рыночной площади, раскачивались ветром, подвешенные на крюках высоко под сводами девяти миланских ворот, чтобы другие не смели их отворять без разрешения. Если же такого выдающегося и благородного человека, как Джакопо Андреа, казнят смертью, мало утешения в том, что злодей кастелян Бернардино делла Корте, нарочно отдавший Замок неприятелю и подло рассчитывавший на благодарность французов, оказывается в тюрьме, а его имущество конфисковано. Остается добавить, что дарственная герцога Моро на участок земли близ Верчельских ворот заключением королевских юристов признана незаконной и имение Мастера также конфисковано, хотя он ничем таким не провинился и всегда поступал по совести. Вот и теперь, не показывая излишней торопливости или страха, а также чрезмерно не огорчаясь, что из-за перемены правительства приходится покидать эту страну, Леонардо в сопровождении Больтраффио и Салаино незадолго до кратковременного и бесплодного возвращения Моро в Милан прибыл в Мантую.
Перелетные птицы, покидающие гнезда, разрушенные войной, собираются вокруг маркизы Изабеллы, чтобы, пользуясь ее гостеприимством к художникам, удобнее выбрать, какому государю или республике выгоднее и приятней служить, если, как Леонардо, их не требует родина, в других обстоятельствах мало заботившаяся о своем гражданине. За двенадцать лет, истекших с тех пор, когда Мастер устраивал Мантуанским Гонзага театр для постановки пьесы Полициано «Орфей», маркиза достигла тридцатилетнего возраста, и ее склонность и любовь к искусству еще укрепились. Леонардо без двух лет пятьдесят, и его слава раскатывается по Италии и другим странам, подобная звукам колокола, от которых невозможно укрыться: поэт Ариосто[48] в тридцать третьей десне «Неистового Роланда» упоминает о нем в числе наиболее знаменитых живописцев своего времени, вместе с мантуанцем Мантеньей и Джованни Беллини, венецианцем. Так что неудивительно, если маркиза настойчиво уговаривает его поступить к ней на службу или, временно оставаясь в Мантуе, написать картину какого бы ни было размера и важности. Мастер же объясняет свою неуступчивость желанием Синьории быть ему во Флоренции, а относительно картины ссылается на известные ему одному обязательства перед королем и его приближенными – наместником Карлом де Шомон и секретарем господином Флоримоном Роберте. Однако маркизе при особенной вязкости в этих делах удается вынудить обещание Мастера написать ее портрет; тогда он сделал прославленный теперь по всему миру рисунок, который взял с собою, направляясь в Венецию с целью исследовать и, если возможно, измерить объем и движение легкого, каким наподобие кита или дельфина дышит земля. В Венеции, рассудил Леонардо, благодаря сильным приливам это удобнее, чем в другом месте.
Когда в феврале 1500 года герцог Моро, дождавшийся помощи от императора, спустился с гор с пятью тысячами швейцарцев и подступил к Милану, Джакопо Андреа Феррарский находился среди людей, которые, приготовившись заранее, открыли ему ворота. После этого герцог без большого труда овладел городом: из-за испытываемых от французской администрации и войска невыносимых; притеснений жители не имели причин препятствовать прежнему своему господину. Однако герцог недолго пользовался удачно доставшимися ему плодами его предприятия еще и при том, что события приняли смехотворный и оскорбительный для него вид. Скоро, вернувшись с намерением восстановить суверенитет над Миланом, армия французского короля также имела в своем составе швейцарцев, но эти благодаря оплошности при заключении договора выступали под гельветическим знаменем, как и швейцарцы герцога Моро. Последние же, когда это увидели, не пожелали сражаться и потребовали жалование, чтобы затем разойтись по своим кантонам. Не найдя достаточно денег их удовлетворить, Моро в надежде тайно спастись переоделся монахом, но швейцарцы выдали его неприятелю. Герцога поместили в железную клетку, в каких держат преступников, и увезли в замок Лош на Луаре, где он впоследствии скончался вдали от родины.
Напившиеся вина при грабеже обывателей гасконские арбалетчики проникли в Корте Веккио и расстреляли Коня, желая воспрепятствовать будущим Сфорца когда-нибудь его оседлать. Поднявшись затем в звонницу св. Готтарда, эти разбойники разломали модель летательного аппарата и выкинули ее остатки вместе с некоторыми бумагами, и много еще набезобразничали. Судьба, безмерно довольная результатами Мастера в теории, словно бы решилась уничтожить возможность скорого его возвращения к какой-либо практике.
Поместившийся со своими помощниками в бывшем дворце Аццоне Висконти, маршал Тривульцио, набитое соломой чучело которого Моро велел однажды сжечь на рыночной площади, много не огорчался гибелью памятника, сделанного ненавистными Сфорца для своего прославления. Единственно, когда маршал увидел, что шея и голова глиняной лошади повисли на укрепляющей каркас проволоке, он велел окончательно отделить эти части, чтобы внезапно не рухнули и не причинили вреда.
Правильно же, однако, полагают, что беда не приходит одна: в отчаянии после неудачной попытки Моро спастись верный ему камердинер Джакопо Андреа растворил устроенные им самим вместе с Мастером шлюзы, чтобы затопить ближайшую местность, как было предусмотрено изобретателями. Разлившаяся вода достигла монастыря делла Грацие и проникла в трапезную, после чего северная стена долго оставалась сырой, и это способствовало разрушению живописи. Так что Вазари, шестьдесят лет спустя после указанного происшествия посетивший Милан, застал – как сам он свидетельствует – на месте знаменитой картины только грязное пятно. Впрочем, за это Джакопо Андреа не понес наказания, тогда как за свою преданность герцогу жестоко поплатился. Весь март, который древние называли месяцем Марса и Ржавчины, то есть войны и гибели, останки Джакопо Андреа и еще одного цирюльника, четвертованных на рыночной площади, раскачивались ветром, подвешенные на крюках высоко под сводами девяти миланских ворот, чтобы другие не смели их отворять без разрешения. Если же такого выдающегося и благородного человека, как Джакопо Андреа, казнят смертью, мало утешения в том, что злодей кастелян Бернардино делла Корте, нарочно отдавший Замок неприятелю и подло рассчитывавший на благодарность французов, оказывается в тюрьме, а его имущество конфисковано. Остается добавить, что дарственная герцога Моро на участок земли близ Верчельских ворот заключением королевских юристов признана незаконной и имение Мастера также конфисковано, хотя он ничем таким не провинился и всегда поступал по совести. Вот и теперь, не показывая излишней торопливости или страха, а также чрезмерно не огорчаясь, что из-за перемены правительства приходится покидать эту страну, Леонардо в сопровождении Больтраффио и Салаино незадолго до кратковременного и бесплодного возвращения Моро в Милан прибыл в Мантую.
Перелетные птицы, покидающие гнезда, разрушенные войной, собираются вокруг маркизы Изабеллы, чтобы, пользуясь ее гостеприимством к художникам, удобнее выбрать, какому государю или республике выгоднее и приятней служить, если, как Леонардо, их не требует родина, в других обстоятельствах мало заботившаяся о своем гражданине. За двенадцать лет, истекших с тех пор, когда Мастер устраивал Мантуанским Гонзага театр для постановки пьесы Полициано «Орфей», маркиза достигла тридцатилетнего возраста, и ее склонность и любовь к искусству еще укрепились. Леонардо без двух лет пятьдесят, и его слава раскатывается по Италии и другим странам, подобная звукам колокола, от которых невозможно укрыться: поэт Ариосто[48] в тридцать третьей десне «Неистового Роланда» упоминает о нем в числе наиболее знаменитых живописцев своего времени, вместе с мантуанцем Мантеньей и Джованни Беллини, венецианцем. Так что неудивительно, если маркиза настойчиво уговаривает его поступить к ней на службу или, временно оставаясь в Мантуе, написать картину какого бы ни было размера и важности. Мастер же объясняет свою неуступчивость желанием Синьории быть ему во Флоренции, а относительно картины ссылается на известные ему одному обязательства перед королем и его приближенными – наместником Карлом де Шомон и секретарем господином Флоримоном Роберте. Однако маркизе при особенной вязкости в этих делах удается вынудить обещание Мастера написать ее портрет; тогда он сделал прославленный теперь по всему миру рисунок, который взял с собою, направляясь в Венецию с целью исследовать и, если возможно, измерить объем и движение легкого, каким наподобие кита или дельфина дышит земля. В Венеции, рассудил Леонардо, благодаря сильным приливам это удобнее, чем в другом месте.
75
Когда ты срисовываешь или начинаешь вести какую-нибудь линию, смотри на все срисовываемое тобой тело и отмечай, что именно встречается с направлением начатой линии.
Латинское curriculum vitae переводится как жизнеописание или биография, а точнее – жизненный круг, тогда как отдельно curriculum означает быстрое движение, бег и также круг в конном ристалище, иначе говоря, в соревновании на ипподроме, когда само собою напрашивается сравнение с быстротекущею жизнью. Но чтобы не сетовать без пользы на ее быстротечность – а это, правду говоря, довольно пошлое и легкодоступное занятие, – лучше подумать о том, что за кругом в ристалище может следовать еще другой круг, после – третий и как угодно много затем в зависимости от взятой дистанции. Так же и колесница жизни необязательно после первого круга сворачивает на кладбище; напротив, по его завершении человек достигает наибольшей зрелости и силы, когда он не только надеется на будущее и строит предположения, но способен пережить, то есть другой раз прожить в воображении, свое прошлое. Больше того, благодаря способности одновременного цельного видения человек получает как бы несколько жизней, а досадная краткость существования восполняется его широтой. Когда Леонардо кружным, окольным путем возвращался на родину, curriculum vitae – жизненный круг – подставлял взгляду примеры распространившейся прежде и впереди него силы влияния; при этом Венеция сравнительно с ближайшими Милану областями, как Феррара или Мантуя, оказалась наиболее восприимчивой.
Латинское curriculum vitae переводится как жизнеописание или биография, а точнее – жизненный круг, тогда как отдельно curriculum означает быстрое движение, бег и также круг в конном ристалище, иначе говоря, в соревновании на ипподроме, когда само собою напрашивается сравнение с быстротекущею жизнью. Но чтобы не сетовать без пользы на ее быстротечность – а это, правду говоря, довольно пошлое и легкодоступное занятие, – лучше подумать о том, что за кругом в ристалище может следовать еще другой круг, после – третий и как угодно много затем в зависимости от взятой дистанции. Так же и колесница жизни необязательно после первого круга сворачивает на кладбище; напротив, по его завершении человек достигает наибольшей зрелости и силы, когда он не только надеется на будущее и строит предположения, но способен пережить, то есть другой раз прожить в воображении, свое прошлое. Больше того, благодаря способности одновременного цельного видения человек получает как бы несколько жизней, а досадная краткость существования восполняется его широтой. Когда Леонардо кружным, окольным путем возвращался на родину, curriculum vitae – жизненный круг – подставлял взгляду примеры распространившейся прежде и впереди него силы влияния; при этом Венеция сравнительно с ближайшими Милану областями, как Феррара или Мантуя, оказалась наиболее восприимчивой.