Кровать была жесткой. Сон не шел. Анна ворочалась с боку на бок.
«Чик-чик-чик» – кто-то поскреб по оконному стеклу. Девушка подскочила, натянув легкое одеяло до подбородка, шепотом спросила:
– Кто там?
Нет ответа. И вновь монотонное «чик-чик-чик»…
Поджавшись, Анна долго вглядывалась в черный треугольник несомкнутых штор.
Дерево.
Она с шумом облегченно выдохнула.
«Дурочка».
Откинулась назад на подушку.
Мысли кружились вперемешку. Юноша, совершивший ужасное преступление и спрятавшийся в спасительном безумии от самого себя. Мужчина, так и не сумевший себе этого простить. Девушка, жонглировавшая чувствами, как мячами, и заплатившая за это своей жизнью. Григорий… Нет, о нем она думать не станет. Больно. Уже не так, как раньше, но все еще. Вот здесь, под левой грудью. Она не станет больше плакать ни по его рукам, ни по губам, чувственным и лживым… Если бы она была хоть немного красива… Или дело не только в этом? Он назвал ее никчемной… Он был прав. Тысячу раз. Она всю жтзнь плыла по течению, даже не пытаясь грести…
– «Мам, я не хочу приглашать эту противную Верку…
– Во-первых, не Варка, а Вера, а во-вторых, и слышать не желаю подобные глупости. Вера – замечательная девочка, а ее папа…
– Я знаю, кто ее папа, но она мне не нравится. Врушка, хвастунья, к тому же ругается нехорошими словами…
– Хватит выдумывать. Сию же минуту сядь и напиши Вере приглашение.
– Но это мой день рождения!
– Мне кажется, я достаточно понятно говорю по-русски. Do you understand me, young lady? I don't want to repeat twice.
– Yes, mam. I see».[7]
Анна встрепенулась, не сразу сообразив, что именно вывело ее из тягостной дремоты. Звуки музыки… Плавные, печальные, они витали в душном сумраке, заставляя сердце сжиматься в такт. Галлюцинации? Не похоже…
Девушка медленно поднялась, надела высохшую одежду и, словно во власти неведомых чар, побрела на зов колдовской мелодии. Небо за пыльным окном начинало сереть.
Человек сидевший за пианино, казался совсем иным, незнакомым. Плечи развернуты свободно, даже резко, подбородок вздернут, тонкие пальцы исполняли красивый замысловатый танец на черно-белой узкой и длинной сцене… Анна поймала себя на том, что почти любуется этим музыкантом и ей будет жаль, когда мягкий свет синих глаз потухнет и на лицо вернется выражение отчаяния и скорби.
Предательски скрипнула старая дверь. Мелодия оборвалась. Марк обернулся, улыбнулся светло, радостно, точно еще пребывал в одному ему ведомой чудесной дали.
– Я разбудил тебя? Прости.
– Я не спала. Что это была за музыка? Я никогда не слышала ничего подобного.
– Я тоже, – в его улыбке появилась тень смущения.
– Ты сам сочинил?
– Наверно, – он пожал плечами. – Я не думаю об этом. Просто сажусь и играю. Мелодия рассвета.
– И давно ты так можешь?
– Сколько себя помню. Музыка приходит и уходит, как солнце, как ветер. Но после остается ощущение счастья и покоя. Жаль, не надолго…
– Ты не пробовал записывать?
– Я и нот-то не знаю. Да и зачем? Разве можно записать ночь, дыхание, свободу… – Пальцы вновь пробежали по клавишам, обрадованно отозвавшимся на эту небрежную ласку.
– Может ты и прав, – вздохнула Анна, – я однажды пыталась начеркать свои мысли, но их было совсем немного, да и до умных – далеко. Единственное, что запомнилось:
– Будто обо мне, – «между клеткой и свободой…» – задумчиво повторил Марк.
Между небом и землей,
Между телом и душой,
Между клеткой и свободой
Я искала берег свой…
– Обо мне.
– Почему ты ушла из дома?
– Дом… – Анна села на широкий деревянный подоконник, подтянув колени к подбородку, вглядывалась в светлейшую тишь. – У меня никогда его не было.
– Но у тебя же есть родители…
– У всех есть родители или были когда-то… Дом – это не четыре стены с потолком, а место, где тебя ждут, где тебе рады… Мои папочка и мамочка придерживаются девиза: «Лучшие дети – те, что не мешают». Так что я идеальная дочь. Не подумай: они не какие-нибудь алкоголики. Папа работает. Так много, что я забыла, когда видела его в последний раз. А мама очень старалась: дала мне хорошее образование, даже попыталась выдать замуж… Иногда мне кажется, что дочерей рожают только для того, чтобы как можно скорее выдать замуж…
– Я думаю, тебе рановато, – неуверенно произнес Марк.
– Теперь я тоже так считаю… – в уголках губ притаились задумчиво-печальные складочки. – Может, я еще не разобралась, чего хочу, но вот чего не хочу – точно знаю. Жить, как они.
– Неужели все было так плохо?
– В общем-то нет, если не считать, что они совсем не любили друг друга. Может быть, когда-то вначале… Они старательно поддерживали иллюзию счастливого брака. Но однажды, мне было восемь, я проснулась ночью и не сразу поняла, отчего. Пока не услышала голоса. Я поднялась и пошла на шум… Тогда я впервые стала свидетелем их ссоры. Боже мой! Что только не говорили друг другу эти милые интеллигентные люди с высшим образованием… Это был мой первый развенчанный миф. Самое смешное, что десять лет спустя, пару месяцев назад, я вновь совершенно случайно оказалась ненужным зрителем, только другой пьесы, с иными актерами и ролями… – Анна коснулась лбом прохладного стекла. Ее голос дрогнул. – Но эту печальную историю я расскажу как-нибудь в другой раз…
Душный воздух всколыхнула щемяще-нежная мелодия.
– Я почти не помню своих родителей, – проговорил Марк. – В основном знаю о них со слов Галины. Отец был третьесортным пианистом-неудачником. Мечтал о славе и большой сцене, а всю жизнь играл по дешевым кабакам. Однажды возвращался домой, как всегда, пьяный, упал лицом в лужу и захлебнулся. Обнаружили это, когда он пролежал часов десять… Я часто представлял себе это: лежит на улице покойник, и никому нет никакого дела. Все спешат в свои дома, по своим делам… Обходят, перешагивают и идут себе дальше… А потом уехала мама. С мужчиной. В Узбекистан. Я помню то утро. Мне было шесть. Мама разбудила меня, поцеловала и сказала, чтобы я шел к Галине – та жила через два дома, – а она поедет зарабатывать деньги, скоро вернется и привезёт мне новые ботинки, куртку и велосипед… От нее пахло молоком… Я попросил ее, чтобы взяла меня с собой. Но она покачала головой и сказала, что не может. Я сказал, что не хочу велосипед, а хочу, чтобы она осталась… Мама заплакала, повернулась и быстро побежала. Я стоял у окна и смотрел, как она бежит по дорожке, распахивает калитку и забывает закрыть… Я ещё долго стоял. Всё ждал, что она передумает и вернётся. А потом пошёл и закрыл калитку. Больше я никогда маму не видел. Потом Галина рассказала, что мама устроилась работать на хлопкоперерабатывающий комбинат, а сожитель уговорил ее что-то вынести… Маму задержали, судили и дали шесть лет. У нее была астма…
– Она умерла?
– Да. Но я об этом не знал. И ждал. Каждый день. У этого забора.
– Я тебя понимаю, – промолвила Анна. – Правда. Тяжело осознавать, что по-настоящему ты никому не нужен… Странно: мы совсем не знаем друг друга, а говорим о таких личных вещах…
– Синдром дальней дороги, – улыбнулся Марк. – Когда в поезде, в купе, встречаются абсолютно разные, чужие, непохожие люди, и в тот момент их объединяет одно – путь. И вдруг именно это становится основным… Попутчики поверяют друг другу все самое сокровенное, зная, что завтра распрощаются навсегда… Знаешь, о чем я всю жизнь мечтал? Бросить все, сорваться и улететь, куда глаза глядят… Увидеть весь этот огромный, пугающе-прекрасный мир… Но всякий раз натыкался на грязный забор.
– Мир, действительно, прекрасен, – задумчиво проговорила Анна. – Особенно океан. Колыбель жизни, симфония свободы. Когда стоишь перед ним и смотришь только вперед, вдаль, то настает момент – и забываешь, что под тобой твердь, а за спиной – миллионы цивилизованных граждан с их городами, небоскребами, автомобилями, самолетами и глупой никчемной бравадой, за которой скрывается страх перед неизбежным концом. И сознаешь, что ты – всего лишь песчинка, крохотный осколок вечности, и твой век ужасно мал, и нужно торопиться жить, радоваться, любить, потому что завтра здесь, на том же месте, будет стоять совсем другой человек, а тебя уже, быть может, поглотит пучина времени…
– Ты видела океан? – спросил Марк, широко распахнув глаза.
Анна осеклась, точно спохватившись, сомкнула губы:
– Нет. Просто фантазия…
– У тебя все впереди, – сказал Марк, вздохнув, – ты скоро улетишь, девочка-цветок, и тебя растворит эта безумная жизнь. Но сейчас ты здесь, и это здорово…
В соседней комнате, завершая симфонию рассвета, пронзительно заверещал будильник.
Глава 3
Приглашение на свадьбу единственной дочери одного из российских газовых магнатов Бориса Гейдмана с каким-то австралийским бизнесменом Александра Дмитриевна получила давно. И даже приготовила подарок: эксклюзивное, выполненное лично по ее заказу Домом Микимото колье из черных бриллиантов, по стоимости потянувшее на месячную сумму прибыли, получаемой «мистером Газ» от любимой трубы. Положение обязывает. Пусть знают: Литы не какие-нибудь жлобы. Но самое смешное, что за всеми неприятностями Александра напрочь забыла о предстоящем торжестве. Хорошо, Гейдманша-мать позвонила сама накануне, сладеньким голоском осведомилась, прибудет ли королевско-металлургическая чета. И Марианна? Как, приболела? Ах, какая жалость… Выслушав заверения в совершеннейшем почтении, охи, вздохи, пожелания скорейшего выздоровления принцессе и расплывшись в ответных любезностях, Александра повесила трубку. Принялась массировать виски: мигрень напоминала о себе. Проклятие. Александра закурила, позвонила девочке-горничной, потребовала кофе.
Надо, наконец, забрать новое платье. Забронировать VIP до Иерусалима – торжество намечалось на исторической родине, заказать автомобиль от аэропорта, люкс в «Хилтоне». Сколько дел… И помощи ждать не от кого. Вырастила дочку. Бестолковая, упрямая, неблагодарная девчонка…
Александра уже предприняла безуспешную попытку отловить блудную дочь. Вежливо, но непреклонно та заявила, что на свадьбу не поедет, мол, слишком жарко сейчас в Израиле… Разозлившись, Александра сорвалась, назвала Марианну чертовой дурой. В восемнадцать пора соображать, что людям их круга необходимо соблюдать определенные правила игры, нравится или нет. Положение обязывает. Именно на подобных светских раутах завязываются нужные знакомства и деловые связи, открываются новые перспективы. В том числе, и для заключения удачного брака. Ну, разладилось у них с Дёминым, сыном стального магната, – не конец света. Хотя дочь, как всегда, сглупила: мимолетная мужская интрижка не повод к разрыву… Марианна психанула и, заявив, что не желает это обсуждать, отключилась.
Идиотка! И в кого только она пошла?! У всех дети как дети. Вон, Верка Гейдман – кикимора, а свое дело знает. Жених, говорят, пол-Австралии держит… А Марианна… Чего она хочет? Необыкновенной любви? Видно, много сказок в детстве перечитала… Сестра была тысячу раз права: вред один от этих чертовых книжек…
Горничная принесла кофе. Александра выругала ее, сказав, что просила капуччино. Отправила обратно на кухню.
«…Я хочу понять, чего стою сама по себе, без папиных миллионов…» – Это что, объяснение? Это – блажь. Пусть только попробует притащить какого-нибудь сопливого голодранца…». Резкий мигреневый удар в правый висок. Страдальчески сморщившись, Александра добрела до кровати, упала в подушки. Позвонить дочери еще раз? Или Роману, напомнить? Нет, он не забудет. Эта дурацкая свадьба – тоже своего рода бизнес, а значит, супруги Лит вновь, встретившись после многомесячной разлуки, сыграют в счастливую семью. Но без Марианны…
Да еще эта сволочь на свободе! Пока… Проклятие».
Нежная, матовой белизны рука в ярости скомкала серый шелк.
На столике красного дерева стыл капуччино. Александра позвонила горничной и приказала принести таблетку саридона.
Возвышаясь над театром Елисейских полей, плыл, озаряемый яркими парижскими огнями, ресторан «Белый Дом». Не из модных, но респектабельный, с добротной французской кухней и безупречным обслуживанием, без свирепых папарацци.
В сером, по заказу чуть-чуть укороченном костюмчике а-ля Онассис, ручной работы галстучке и безукоризненной белой рубашечке, благоухающий «Кензо», Артем Марцевич смотрелся вполне «комильфо». Сидя за столиком у окна, он прихлебывал «Хеннесси VSOP», то проскребывая пальчиком впадинку под мясистым носом, то приглаживая надлобные прогалины. Его маленькие черные глазки, как пара маятников, сновали туда-сюда, созерцая то панораму Сены, то вход в уютный зал.
Роман, обычно по-немецки пунктуальный, опоздал на пятнадцать минут. Эта небольшая вольность должна была пояснить испросившему десяткаенции Марцевичу, «кто есть ху».
– Роман! – личико нувориша расцвело, как майская роза, темно-коричневые глазки приостановили свой бег. Он поспешно сунул теплую розовую ручонку, слегка влажноватую. – Как я рад тебя видеть!
– Артем… – полуутвердительно-полувопросительно произнес Роман, едва удержавшись от возгласа: «Браво!» Несомненно, в Марцевиче погиб гениальный актер. Впрочем, почему «погиб»? чему более, чем лицедейским способностям, Артем был обязан своей головокружительной карьере? Как там у классика: «Там моську вовремя погладит, тут в пору карточку вотрет»?[8]
Они присели за столик, только Марцевич на пару секунд позже Романа. Официант склонился с надлежащим подобострастием, точно догадался, что эти скромные русские господа могут запросто скупить половину Парижа, вместе с Эйфелевой башней, просто это им ни к чему.
– В Москве сейчас такая жара… Да-да, – утвердительно закивал Артем, точно с ним кто-нибудь спорил, и, вытащив батистовый платочек, поспешно потер испещренный морщинками лоб и шею, перехваченную тугим воротником, отдуваясь, будто находился в эпицентре пекла.
– На юге России, надо полагать, еще жарче? – едко осведомился Роман.
– Ты о чем? – невинности глаз Марцевича могла бы позавидовать монашка перед исповедью.
– Так, к слову пришлось, – невозмутимо пожал плечами Роман.
– А ты, я погляжу, и вовсе Россию забыл?
– Что мне там делать? – презрительно усмехнулся Роман. – Торфяники нюхать?
– Не любишь Россию?
– Не люблю. – Подтвердил Роман.
– Стало быть, грядущие выборы тебя не волнуют? – Марцевич тихо рассмеялся, буравя собеседника пристальным взглядом.
– Абсолютно. – Улыбнулся Роман, но и его глаза остались холодны и непроницаемы, как таежная ночь.
– А ты не боишься: переменится власть – и фьють, – развел ладошками Марцевич, – национализация металлургической отрасли… И конец твоему бизнесу.
– Нет, не боюсь, потому что, в отличие от многих ваших коммерсантов, я давно понял: бизнес – не ложка, а земля – не бездонная бочка. Вычерпывание не может продолжаться бесконечно. Я поставил на производство. Не российское, правда, я – не патриот. Я – человек мира, мне хорошо там, где мои деньги работают без криминала и моя голова занята финансами, а не дворовыми интрижками. И я выиграл.
– Да-да… – Марцевич слегка помрачнел. – «ЛИТ» набирает обороты…
– Конечно, я не Билл Гейтс, – скромно потупился Роман, пряча усмешку в рюмке «Мартеля», но свой кусок хлеба с маслом имею. Да и ты сам, наверняка, знаешь, Дух всеведущ…
– Как тебе удалось растрясти янки на разрешение для основания целого концерна? – Здесь Марцевич не лукавил, заметно задетый за живое. Двери Эмпайр Стейт, распахнутые для Романа, упорно не желали открываться перед породистым носом Артема.
– Коммерческая тайна. Короче, – Роман поглядел на часы. «Роллекс». Не суперпоследний, но проверенный и надежный. Что может быть лучше для делового человека? – Что тебе нужно, Артем? Ты же достал меня не для обсуждения московской жары?
– Я устал, – с тоской во взоре произнес Марцевич. – Буду с тобой откровенен, к чему раздувать щеки? Это я делаю там… Ты не любишь Россию, я тоже. Скажу больше: я ненавижу проклятую страну, где мною пугают детей. Таким, как ты, она дала все. Я же положил жизнь на то, чтобы выбиться из самых низов. И все равно я всюду чужой: там, здесь, кругом…
– Прими ислам, – задымив сигарой, усмехнулся Роман. – Ты очень органично смотришься в компании Басаева и Удугова. Глядишь, скоро сам Усама пригласит на ланч…
– Наглый поклеп! – взвизгнул Марцевич.
Сидевшие за соседними столиками обернулись. Спохватившись, Артем полез за сигаретой, но уронил опустевшую рюмку. Подоспевший официант подмел хрустальные осколки.
– По-моему, тебе пора заказать кофе, – с плохо скрытой издевкой заметил Роман, попыхивая кубинской сигарой.
В глазках Марцевича полыхнули злобные огоньки, но он поспешно вернул на лицо маску покаяния.
– Я устал, Роман, – повторил он, отхлебывая кофе. – Российская империя трещит по всем швам. От будущего не приходится ждать ничего хорошего. Я, конечно, сделаю все, чтобы удержаться, но силы уже не те. Годы берут свое, здоровье стало пошаливать. Короче, пора подумать о старости. Спокойной, тихой гавани. Подальше от чертовой России… Не завтра, не через месяц, но, быть может через год… Артем Марцевич оставит этот безумный мир. А в далекой теплой Австралии, в милом местечке с заковыристым названием типа Уорнамбул, например, в красивой просторной вилле скромный коммерсант будет сидеть на террасе, пить кофе с коньяком, любуясь океаном. Ты должен помочь мне, Роман.
– С какой стати? – возмущенно фыркнул Литичевский.
– Я предлагаю тебе часть своего нефтяного бизнеса. Это громадные деньги.
– Спасибо, но меня это не интересует.
– Чистый миллион в месяц! Ты сумеешь договориться даже с коммунистами, если они придут. Ведь ты был одним из них. Подумай, это отличная сделка. Ты только купишь для меня недвижимость, откроешь пару оффшорных компаний. Тебя никто не станет проверять, ведь ты – мистер безупречность!
– Верно. И потому мой ответ – нет. Невозможно вытащить кого-то из дерьма, не замаравшись. А ты по уши в дерьме, Артем. От тебя воняет даже через твой дорогой парфюм. Я не желаю иметь с тобой никаких дел и прошу впредь меня не беспокоить.
Марцевич стиснул зубы так, что побелели скулы. Острые глазки впились в собеседника, словно пара хищных пираний.
– Подожди, Роми, – проговорил он вкрадчиво, удержав Литичевского за рукав в момент, когда Роман собрался подать официанту знак, чтобы тот принес счет. – Ты напрасно торопишься. Никто не безупречен в этом мире. И на солнце есть пятна. Их не видно невооруженным глазом, но ведь можно достать телескоп…
Роман прищурился, и смуглое лицо его стало похоже на японскую маску.
– Ты собираешься собрать на меня компромат? Интересно… Что ж, дерзай. Ты ведь, купил сыскное бюро. Овчарку подарить? Будет, кого погладить за ушами на берегу океана.
– Я бы предпочел какую-нибудь молоденькую подружку твоего прелестного дизайнера.
– Ты про Фей? – Роман затянулся и выпустил порцию крепкого дыма в лицо собеседнику. – Да, я иногда сплю с ней. Ну и что? После истории с Биллом и Моникой ты не удивишь этим никого, даже мою жену. Но ведь потом настанет моя очередь. И уж поверь: я не пощажу. Никому не пожелаю иметь врагом Романа Литичевского, даже тебе.
– Но ведь ты не ведешь грязную игру… – В голосе Марцевича прозвучала издевка.
– Нет правил без исключений, – холодно улыбнулся Роман.
Он поднялся и, оставив на столике несколько стофранковых купюр, быстро пересек зал и вышел под моросящий теплый парижский дождь.
Маленький бизнесмен, оставшийся в одиночестве, насупил мохнатые брови, и личико его сморщилось в печеное яблоко.
– Ты еще пожалеешь, мать твою, – прошипел он, глядя, как уверенно и величественно выплывает со стоянки «Бентли» с непроницаемым, как монолитная стена, водителем «мистера Лит». – Хорошо смеется тот, кто смеется последним, Великий Роми. Ты еще будешь умолять меня о пощаде, коммунистический ублюдок, крыса атлантическая…
В неярком зальчике «Столешников» играла легкая музыка. Входя под его аркообразные своды, Георгий Аркадьевич с усмешкой подумал о причудах судьбы, подбросившей ему на старости лет бизнес-ланч с бывшей супругой. А в том, что речь пойдет сугубо о деле, даже если оно замаскировано под ресторанный интим, Георгий Аркадьевич ни сколь не сомневался. Уж коль скоро Нина решила, забыв про гордость, позвонить экс-мужу и назначить встречу, то, конечно, не ради его близоруких глаз. Он все это понимал, но, проходя мимо большого зеркала, зачем-то тщательно пригладил поредевшие волосы. А утром, сам на себя бранясь, до блеска надраил стоптанные ботинки и выгладил брюки, чего не делал едва ли не со времен развода.
Он пришел за десять минут. Нина явилась ровно, еще раз подчеркнув своей нестерпимой пунктуальностью деловой характер застолья. И все же, как ни старался он быть вежливо-равнодушным, что-то екнуло внутри, когда она появилась на пороге зала.
Годы не имели власти над Ниной, лишь придавали особый зрелый шарм. Неброский дорогой костюм, аккуратная стрижка, безупречный макияж. Твердая походка волевой, бесконечно уверенной в себе деловой женщины. Жесты по-мужски резковаты, отрывисты.
– Здравствуй, Георгий. – Низкий хрипловатый голос невольно будил нестройные воспоминания. Взгляд равнодушно-холоден. Как всегда…
– Добрый день, Нина.
Она заказала, как обычно, салат и бутылку бордо. Он – мясо в горшочке. Минуту помолчали.
– Как твои дела? – нарушила паузу Нина.
– Нормально, – пожал плечами Георгий, иронично улыбнувшись. Уж кто-кто, а она-то, наверняка, прекрасно осведомлена о делах «бывшего». Иначе к чему весь этот маскарад? – А у тебя?
– Тоже неплохо. – Он повертел бокал, пожалев, что бросил курить.
Нина достала «Парламент» и изящную серебристую зажигалку.
– Замужем? – Спросил Георгий и тотчас выругал себя: «Какое мне дело?».
– Зачем? – Усмехнулась Нина. – Я ценю свою свободу.
«Больше тебе нечего ценить», – чуть не выпалил он, но вовремя прикусил язык: опять же, не его это дело. Подумает еще, что она его по-прежнему волнует…
– Слышала, тебя приглашают в Берлин?
– И не только туда. Весь мир заинтересовался нашими исследованиями. Кроме самой России. У нас никому не нужны лекарства. Вот если бы я научился превращать здоровых людей в бессловесных зомби, тогда – другое дело…
– Но есть данные, что в больших дозах твой препарат может вести себя как сильнейший галлюциноген… – осторожно заметила Нина.
– Ну, знаешь! – возмутился Георгий. – В лошадиных дозах и кофе небезопасен. Конечно, лечение должно проходить под строжайшим врачебным контролем. Надеюсь, ты не желаешь меня обвинить в попытке синтеза производства и распространения нового наркотика?!
– Нет, – улыбнулась Нина, – хотя на этом можно заработать гораздо больше, нежели на твоих психозах…
– Что ты мелешь?! – подскочил Георгий, едва не опрокинув бокал. Тебя ничего не интересует, кроме денег?!
– Кое-что. А ты по-прежнему спасаешь мир? – страдальчески поморщилась экс-супруга. – Иногда мне кажется, что в твоих очках розовые стекла. Но, – спохватилась она, – не будем спорить, я пошутила. Нам друг друга уже не переделать. Скажу лучше: ты едешь за границу?
– Нет, – отрезал Георгий.
– Я так и думала. На кого же ты оставишь свою любимую клинику…
– Ты для этого меня сюда вызвала? Чтобы поиронизировать? Соскучилась?
– А ты бы хотел, чтобы я соскучилась?
– Довольно. Я ухожу, – Георгий сделал попытку подняться, но Нина вновь пригвоздила его взглядом и повелительным:
– Подожди. Ты нашел инвесторов на продолжение исследований?
– Что? – не поверил ушам Георгий.
– Спонсоров, источник финансирования… Назови, как хочешь. Деньги, которые ты так презираешь, – ты их нашел?
– В России – нет. – Мрачно сказал Георгий Аркадьевич. – А если согласиться на условия западных институтов, то все права перейдут к ним и стоимость лекарства для нас возрастет в десятки раз, сделав его практически недоступным.
На красивом ухоженном лице Нины Максимовны вновь появилась было насмешливая гримаса, но тотчас спряталась в бокале с вином.
– У меня есть предложение, – объявила Нина. – Ты записываешь меня в соавторы, а я регистрирую патент, налаживаю производство, привожу спонсоров.
– Ты хочешь сказать… – озадаченно пробормотал Георгий.
– …Ты получишь деньги на исследования и сможешь на свою долю прибыли от продаж закупать препарат и развозить по психушкам, раз тебе настолько по душе роль Дедушки Мороза, – Нина лучезарно улыбнулась. – Обещаю не мешать.
– По-твоему все так просто?
– Проще пареной репы, милый, – подтвердила Нина, поболтав в воздухе бокалом. – Но и ты, разумеется, не станешь мешать мне. Как соавтору проекта.
– Зачем тебе это нужно? Это не Виагра, а психотропный препарат.
– Я в курсе. Вообще-то я – доктор наук, забыл? А ты всего лишь кандидат. Скажу честно: меня по-прежнему волнуют деньги. В наш сумасшедший век депрессия – модная болезнь. Но это тот самый случай, когда мы можем помочь друг другу. Так по рукам?
Георгий Аркадьевич снял очки, медленно их протер, водрузил на прежнее место.
Надо, наконец, забрать новое платье. Забронировать VIP до Иерусалима – торжество намечалось на исторической родине, заказать автомобиль от аэропорта, люкс в «Хилтоне». Сколько дел… И помощи ждать не от кого. Вырастила дочку. Бестолковая, упрямая, неблагодарная девчонка…
Александра уже предприняла безуспешную попытку отловить блудную дочь. Вежливо, но непреклонно та заявила, что на свадьбу не поедет, мол, слишком жарко сейчас в Израиле… Разозлившись, Александра сорвалась, назвала Марианну чертовой дурой. В восемнадцать пора соображать, что людям их круга необходимо соблюдать определенные правила игры, нравится или нет. Положение обязывает. Именно на подобных светских раутах завязываются нужные знакомства и деловые связи, открываются новые перспективы. В том числе, и для заключения удачного брака. Ну, разладилось у них с Дёминым, сыном стального магната, – не конец света. Хотя дочь, как всегда, сглупила: мимолетная мужская интрижка не повод к разрыву… Марианна психанула и, заявив, что не желает это обсуждать, отключилась.
Идиотка! И в кого только она пошла?! У всех дети как дети. Вон, Верка Гейдман – кикимора, а свое дело знает. Жених, говорят, пол-Австралии держит… А Марианна… Чего она хочет? Необыкновенной любви? Видно, много сказок в детстве перечитала… Сестра была тысячу раз права: вред один от этих чертовых книжек…
Горничная принесла кофе. Александра выругала ее, сказав, что просила капуччино. Отправила обратно на кухню.
«…Я хочу понять, чего стою сама по себе, без папиных миллионов…» – Это что, объяснение? Это – блажь. Пусть только попробует притащить какого-нибудь сопливого голодранца…». Резкий мигреневый удар в правый висок. Страдальчески сморщившись, Александра добрела до кровати, упала в подушки. Позвонить дочери еще раз? Или Роману, напомнить? Нет, он не забудет. Эта дурацкая свадьба – тоже своего рода бизнес, а значит, супруги Лит вновь, встретившись после многомесячной разлуки, сыграют в счастливую семью. Но без Марианны…
Да еще эта сволочь на свободе! Пока… Проклятие».
Нежная, матовой белизны рука в ярости скомкала серый шелк.
На столике красного дерева стыл капуччино. Александра позвонила горничной и приказала принести таблетку саридона.
Возвышаясь над театром Елисейских полей, плыл, озаряемый яркими парижскими огнями, ресторан «Белый Дом». Не из модных, но респектабельный, с добротной французской кухней и безупречным обслуживанием, без свирепых папарацци.
В сером, по заказу чуть-чуть укороченном костюмчике а-ля Онассис, ручной работы галстучке и безукоризненной белой рубашечке, благоухающий «Кензо», Артем Марцевич смотрелся вполне «комильфо». Сидя за столиком у окна, он прихлебывал «Хеннесси VSOP», то проскребывая пальчиком впадинку под мясистым носом, то приглаживая надлобные прогалины. Его маленькие черные глазки, как пара маятников, сновали туда-сюда, созерцая то панораму Сены, то вход в уютный зал.
Роман, обычно по-немецки пунктуальный, опоздал на пятнадцать минут. Эта небольшая вольность должна была пояснить испросившему десяткаенции Марцевичу, «кто есть ху».
– Роман! – личико нувориша расцвело, как майская роза, темно-коричневые глазки приостановили свой бег. Он поспешно сунул теплую розовую ручонку, слегка влажноватую. – Как я рад тебя видеть!
– Артем… – полуутвердительно-полувопросительно произнес Роман, едва удержавшись от возгласа: «Браво!» Несомненно, в Марцевиче погиб гениальный актер. Впрочем, почему «погиб»? чему более, чем лицедейским способностям, Артем был обязан своей головокружительной карьере? Как там у классика: «Там моську вовремя погладит, тут в пору карточку вотрет»?[8]
Они присели за столик, только Марцевич на пару секунд позже Романа. Официант склонился с надлежащим подобострастием, точно догадался, что эти скромные русские господа могут запросто скупить половину Парижа, вместе с Эйфелевой башней, просто это им ни к чему.
– В Москве сейчас такая жара… Да-да, – утвердительно закивал Артем, точно с ним кто-нибудь спорил, и, вытащив батистовый платочек, поспешно потер испещренный морщинками лоб и шею, перехваченную тугим воротником, отдуваясь, будто находился в эпицентре пекла.
– На юге России, надо полагать, еще жарче? – едко осведомился Роман.
– Ты о чем? – невинности глаз Марцевича могла бы позавидовать монашка перед исповедью.
– Так, к слову пришлось, – невозмутимо пожал плечами Роман.
– А ты, я погляжу, и вовсе Россию забыл?
– Что мне там делать? – презрительно усмехнулся Роман. – Торфяники нюхать?
– Не любишь Россию?
– Не люблю. – Подтвердил Роман.
– Стало быть, грядущие выборы тебя не волнуют? – Марцевич тихо рассмеялся, буравя собеседника пристальным взглядом.
– Абсолютно. – Улыбнулся Роман, но и его глаза остались холодны и непроницаемы, как таежная ночь.
– А ты не боишься: переменится власть – и фьють, – развел ладошками Марцевич, – национализация металлургической отрасли… И конец твоему бизнесу.
– Нет, не боюсь, потому что, в отличие от многих ваших коммерсантов, я давно понял: бизнес – не ложка, а земля – не бездонная бочка. Вычерпывание не может продолжаться бесконечно. Я поставил на производство. Не российское, правда, я – не патриот. Я – человек мира, мне хорошо там, где мои деньги работают без криминала и моя голова занята финансами, а не дворовыми интрижками. И я выиграл.
– Да-да… – Марцевич слегка помрачнел. – «ЛИТ» набирает обороты…
– Конечно, я не Билл Гейтс, – скромно потупился Роман, пряча усмешку в рюмке «Мартеля», но свой кусок хлеба с маслом имею. Да и ты сам, наверняка, знаешь, Дух всеведущ…
– Как тебе удалось растрясти янки на разрешение для основания целого концерна? – Здесь Марцевич не лукавил, заметно задетый за живое. Двери Эмпайр Стейт, распахнутые для Романа, упорно не желали открываться перед породистым носом Артема.
– Коммерческая тайна. Короче, – Роман поглядел на часы. «Роллекс». Не суперпоследний, но проверенный и надежный. Что может быть лучше для делового человека? – Что тебе нужно, Артем? Ты же достал меня не для обсуждения московской жары?
– Я устал, – с тоской во взоре произнес Марцевич. – Буду с тобой откровенен, к чему раздувать щеки? Это я делаю там… Ты не любишь Россию, я тоже. Скажу больше: я ненавижу проклятую страну, где мною пугают детей. Таким, как ты, она дала все. Я же положил жизнь на то, чтобы выбиться из самых низов. И все равно я всюду чужой: там, здесь, кругом…
– Прими ислам, – задымив сигарой, усмехнулся Роман. – Ты очень органично смотришься в компании Басаева и Удугова. Глядишь, скоро сам Усама пригласит на ланч…
– Наглый поклеп! – взвизгнул Марцевич.
Сидевшие за соседними столиками обернулись. Спохватившись, Артем полез за сигаретой, но уронил опустевшую рюмку. Подоспевший официант подмел хрустальные осколки.
– По-моему, тебе пора заказать кофе, – с плохо скрытой издевкой заметил Роман, попыхивая кубинской сигарой.
В глазках Марцевича полыхнули злобные огоньки, но он поспешно вернул на лицо маску покаяния.
– Я устал, Роман, – повторил он, отхлебывая кофе. – Российская империя трещит по всем швам. От будущего не приходится ждать ничего хорошего. Я, конечно, сделаю все, чтобы удержаться, но силы уже не те. Годы берут свое, здоровье стало пошаливать. Короче, пора подумать о старости. Спокойной, тихой гавани. Подальше от чертовой России… Не завтра, не через месяц, но, быть может через год… Артем Марцевич оставит этот безумный мир. А в далекой теплой Австралии, в милом местечке с заковыристым названием типа Уорнамбул, например, в красивой просторной вилле скромный коммерсант будет сидеть на террасе, пить кофе с коньяком, любуясь океаном. Ты должен помочь мне, Роман.
– С какой стати? – возмущенно фыркнул Литичевский.
– Я предлагаю тебе часть своего нефтяного бизнеса. Это громадные деньги.
– Спасибо, но меня это не интересует.
– Чистый миллион в месяц! Ты сумеешь договориться даже с коммунистами, если они придут. Ведь ты был одним из них. Подумай, это отличная сделка. Ты только купишь для меня недвижимость, откроешь пару оффшорных компаний. Тебя никто не станет проверять, ведь ты – мистер безупречность!
– Верно. И потому мой ответ – нет. Невозможно вытащить кого-то из дерьма, не замаравшись. А ты по уши в дерьме, Артем. От тебя воняет даже через твой дорогой парфюм. Я не желаю иметь с тобой никаких дел и прошу впредь меня не беспокоить.
Марцевич стиснул зубы так, что побелели скулы. Острые глазки впились в собеседника, словно пара хищных пираний.
– Подожди, Роми, – проговорил он вкрадчиво, удержав Литичевского за рукав в момент, когда Роман собрался подать официанту знак, чтобы тот принес счет. – Ты напрасно торопишься. Никто не безупречен в этом мире. И на солнце есть пятна. Их не видно невооруженным глазом, но ведь можно достать телескоп…
Роман прищурился, и смуглое лицо его стало похоже на японскую маску.
– Ты собираешься собрать на меня компромат? Интересно… Что ж, дерзай. Ты ведь, купил сыскное бюро. Овчарку подарить? Будет, кого погладить за ушами на берегу океана.
– Я бы предпочел какую-нибудь молоденькую подружку твоего прелестного дизайнера.
– Ты про Фей? – Роман затянулся и выпустил порцию крепкого дыма в лицо собеседнику. – Да, я иногда сплю с ней. Ну и что? После истории с Биллом и Моникой ты не удивишь этим никого, даже мою жену. Но ведь потом настанет моя очередь. И уж поверь: я не пощажу. Никому не пожелаю иметь врагом Романа Литичевского, даже тебе.
– Но ведь ты не ведешь грязную игру… – В голосе Марцевича прозвучала издевка.
– Нет правил без исключений, – холодно улыбнулся Роман.
Он поднялся и, оставив на столике несколько стофранковых купюр, быстро пересек зал и вышел под моросящий теплый парижский дождь.
Маленький бизнесмен, оставшийся в одиночестве, насупил мохнатые брови, и личико его сморщилось в печеное яблоко.
– Ты еще пожалеешь, мать твою, – прошипел он, глядя, как уверенно и величественно выплывает со стоянки «Бентли» с непроницаемым, как монолитная стена, водителем «мистера Лит». – Хорошо смеется тот, кто смеется последним, Великий Роми. Ты еще будешь умолять меня о пощаде, коммунистический ублюдок, крыса атлантическая…
В неярком зальчике «Столешников» играла легкая музыка. Входя под его аркообразные своды, Георгий Аркадьевич с усмешкой подумал о причудах судьбы, подбросившей ему на старости лет бизнес-ланч с бывшей супругой. А в том, что речь пойдет сугубо о деле, даже если оно замаскировано под ресторанный интим, Георгий Аркадьевич ни сколь не сомневался. Уж коль скоро Нина решила, забыв про гордость, позвонить экс-мужу и назначить встречу, то, конечно, не ради его близоруких глаз. Он все это понимал, но, проходя мимо большого зеркала, зачем-то тщательно пригладил поредевшие волосы. А утром, сам на себя бранясь, до блеска надраил стоптанные ботинки и выгладил брюки, чего не делал едва ли не со времен развода.
Он пришел за десять минут. Нина явилась ровно, еще раз подчеркнув своей нестерпимой пунктуальностью деловой характер застолья. И все же, как ни старался он быть вежливо-равнодушным, что-то екнуло внутри, когда она появилась на пороге зала.
Годы не имели власти над Ниной, лишь придавали особый зрелый шарм. Неброский дорогой костюм, аккуратная стрижка, безупречный макияж. Твердая походка волевой, бесконечно уверенной в себе деловой женщины. Жесты по-мужски резковаты, отрывисты.
– Здравствуй, Георгий. – Низкий хрипловатый голос невольно будил нестройные воспоминания. Взгляд равнодушно-холоден. Как всегда…
– Добрый день, Нина.
Она заказала, как обычно, салат и бутылку бордо. Он – мясо в горшочке. Минуту помолчали.
– Как твои дела? – нарушила паузу Нина.
– Нормально, – пожал плечами Георгий, иронично улыбнувшись. Уж кто-кто, а она-то, наверняка, прекрасно осведомлена о делах «бывшего». Иначе к чему весь этот маскарад? – А у тебя?
– Тоже неплохо. – Он повертел бокал, пожалев, что бросил курить.
Нина достала «Парламент» и изящную серебристую зажигалку.
– Замужем? – Спросил Георгий и тотчас выругал себя: «Какое мне дело?».
– Зачем? – Усмехнулась Нина. – Я ценю свою свободу.
«Больше тебе нечего ценить», – чуть не выпалил он, но вовремя прикусил язык: опять же, не его это дело. Подумает еще, что она его по-прежнему волнует…
– Слышала, тебя приглашают в Берлин?
– И не только туда. Весь мир заинтересовался нашими исследованиями. Кроме самой России. У нас никому не нужны лекарства. Вот если бы я научился превращать здоровых людей в бессловесных зомби, тогда – другое дело…
– Но есть данные, что в больших дозах твой препарат может вести себя как сильнейший галлюциноген… – осторожно заметила Нина.
– Ну, знаешь! – возмутился Георгий. – В лошадиных дозах и кофе небезопасен. Конечно, лечение должно проходить под строжайшим врачебным контролем. Надеюсь, ты не желаешь меня обвинить в попытке синтеза производства и распространения нового наркотика?!
– Нет, – улыбнулась Нина, – хотя на этом можно заработать гораздо больше, нежели на твоих психозах…
– Что ты мелешь?! – подскочил Георгий, едва не опрокинув бокал. Тебя ничего не интересует, кроме денег?!
– Кое-что. А ты по-прежнему спасаешь мир? – страдальчески поморщилась экс-супруга. – Иногда мне кажется, что в твоих очках розовые стекла. Но, – спохватилась она, – не будем спорить, я пошутила. Нам друг друга уже не переделать. Скажу лучше: ты едешь за границу?
– Нет, – отрезал Георгий.
– Я так и думала. На кого же ты оставишь свою любимую клинику…
– Ты для этого меня сюда вызвала? Чтобы поиронизировать? Соскучилась?
– А ты бы хотел, чтобы я соскучилась?
– Довольно. Я ухожу, – Георгий сделал попытку подняться, но Нина вновь пригвоздила его взглядом и повелительным:
– Подожди. Ты нашел инвесторов на продолжение исследований?
– Что? – не поверил ушам Георгий.
– Спонсоров, источник финансирования… Назови, как хочешь. Деньги, которые ты так презираешь, – ты их нашел?
– В России – нет. – Мрачно сказал Георгий Аркадьевич. – А если согласиться на условия западных институтов, то все права перейдут к ним и стоимость лекарства для нас возрастет в десятки раз, сделав его практически недоступным.
На красивом ухоженном лице Нины Максимовны вновь появилась было насмешливая гримаса, но тотчас спряталась в бокале с вином.
– У меня есть предложение, – объявила Нина. – Ты записываешь меня в соавторы, а я регистрирую патент, налаживаю производство, привожу спонсоров.
– Ты хочешь сказать… – озадаченно пробормотал Георгий.
– …Ты получишь деньги на исследования и сможешь на свою долю прибыли от продаж закупать препарат и развозить по психушкам, раз тебе настолько по душе роль Дедушки Мороза, – Нина лучезарно улыбнулась. – Обещаю не мешать.
– По-твоему все так просто?
– Проще пареной репы, милый, – подтвердила Нина, поболтав в воздухе бокалом. – Но и ты, разумеется, не станешь мешать мне. Как соавтору проекта.
– Зачем тебе это нужно? Это не Виагра, а психотропный препарат.
– Я в курсе. Вообще-то я – доктор наук, забыл? А ты всего лишь кандидат. Скажу честно: меня по-прежнему волнуют деньги. В наш сумасшедший век депрессия – модная болезнь. Но это тот самый случай, когда мы можем помочь друг другу. Так по рукам?
Георгий Аркадьевич снял очки, медленно их протер, водрузил на прежнее место.