Страница:
– Да пригнитесь же, черт возьми!
Маркиз сильной рукой пригнул мою голову к подоконнику. Я почувствовала, как просвистел осколок над нашими головами, даже ощутила леденящий холодок на затылке… Осколок с шипеньем впился в деревянную обшивку стены и застрял в ней.
– Ну, а теперь мы зададим им жару! – воскликнул маркиз, хватая ружье.
С потолка сыпалась штукатурка. Внизу, под нами, находился вестибюль, где шел самый жаркий бой, и от этого пол под нашими ногами вздрагивал.
– Некоторые убегают в сад, – сказала я тревожно.
– Их там живо поймают санкюлоты…
Раздался второй залп, не такой громкий, но куда более разрушительный. Когда дым рассеялся, я увидела, что на парадной лестнице грудами лежат трупы гвардейцев в синих и белых мундирах.
– Теперь лестницу никто не охраняет! – воскликнула я. Маркиз скрипнул зубами.
– Черни много, как саранчи. Если бы у меня было десять рук, я бы все равно всех не перестрелял. Сейчас санкюлоты пойдут в атаку, и на этом наше дело кончится, принцесса.
Я вздрогнула от этого обращения, но ничего не сказала.
Защитники Тюильри осыпали санкюлотов градом свинца, но сейчас это почти не замечалось. Взамен каждого убитого вставало десять новых… На каждого швейцарца приходилось двадцать мятежников.
Схватка переходила в рукопашную. Бурлящими, осатанелыми толпами враги устремлялись на лестницу. Скрежет сабель и шпаг перекрыл даже звуки выстрелов…
Маркиз потянулся за бутылкой, и одна из пуль, страшно взвизгнув, впилась ему в плечо.
– Ах, сволочи!
– О мадонна, вы ранены!
Вот когда я по-настоящему испугалась. Я рисковала потерять единственного человека, способного защитить меня… Безумный ужас овладел мной, я бросилась к маркизу в страшной тревоге.
Он схватил меня за запястья и грубо, с силой, которой трудно было ожидать от раненого, оттолкнул. Я ударилась спиной о стену.
– Убирайтесь! Немедленно убирайтесь, слышите?! Кровь заливала его рубашку. Бледный, с искаженным от ярости лицом, он поистине был страшен.
– Как же я могу вас оставить? – прошептала я.
– Бегите, пока есть время, иначе я вас сам вытолкаю! Через полчаса мятежники будут здесь… Вы что, не понимаете, что будет? Вас изнасилует целый полк, а потом проткнет пиками. Ну?
Я колебалась, ужасаясь и волнуясь. Куда мне бежать? Как выйти из этой комнаты?
– Пройдете мимо лестницы в комнату дежурного офицера, – отрывисто продолжал маркиз, – там есть выход в сад. Поторопитесь, иначе все будет кончено! К тому же у вас есть сын…
Не помня себя от страха, я выскочила из комнаты. Пройти мимо лестницы! Разве это возможно?
Я перегнулась через перила, заглядывая вниз, и тут же пуля просвистела у меня возле уха, срезав кусочек локона. Я выхватила пистолет. Чтобы спуститься вниз, придется набраться мужества… Вверх отчаянно лезли санкюлоты со штыками наперевес. Швейцарцы отстаивали каждую ступеньку с редкостным мужеством. Чернь отбрасывала их ударами сабель и пистолетными выстрелами в упор.
В самой гуще швейцарцев разорвались брошенные гранаты. Я почти ослепла от дыма, но не останавливалась ни на миг. Минутное замешательство помогло мне спуститься вниз по скользким от крови ступенькам лестницы. С лихорадочной быстротой я переступала через трупы, уже не обращая внимания на шальные пули и страшным усилием подавив внутри страх.
– Да здравствует нация!
Громыхнули еще три гранаты. Дым окутал меня почти непроницаемой пеленой. Мне показалось, что от взрыва зашатались ступеньки и рухнула лестница. Десятки людей бросились вверх. Если бы я стояла чуть выше, меня бы сбили с ног. Кое-кто падал. Их давили, топтали ногами, не давая подняться… Совсем рядом от меня захлебывался кровью какой-то санкюлот.
Все еще сжимая штык, согнувшийся от ударов, он обхватил мои ноги, отчаянно крича:
– Спасите меня! Спасите! Унесите меня, не бросайте! Ценой чудовищного усилия мне удалось оттолкнуть его.
Я бросилась вниз по залитым кровью ступенькам. Мимолетно оглянувшись, я успела заметить, как санкюлоты отбрасывают назад последних защитников лестницы…
Уже слышался душераздирающий женский визг. Я поняла, что враг проник во дворец окольными путями и началось избиение.
Я очутилась в полутемном коридорчике, делая осторожные шаги назад, не поворачиваясь к двери лицом, ибо я опасалась нападения со стороны лестницы. Мои руки крепко сжимали пистолет.
Сзади послышался страшный шорох. Мощные руки схватили меня, железным обручем сдавили грудь. Я закричала от ужаса.
– Ах, аристократка! Сейчас я угощу тебя нашей марсельской сливой!
Он не знал, что в руках у меня пистолет. Хватая ружье, он слегка ослабил свою хватку. Не помня себя, я резко, стремительным ошеломляющим оборотом повернулась к марсельцу лицом. Дуло моего пистолета оказалось приставленным к его животу.
Я выстрелила.
Отскакивая от марсельца и крови, едва не хлынувшей на меня, я успела заметить его перекошенное ужасом лицо. Удивление, страх, гнев застыли на нем. Я молча стояла, не в силах пошевелиться. Марселец рухнул на пол лицом вниз.
– На помощь, на помощь! – раздался громкий вопль.
Я резко повернулась в ту сторону, откуда донесся крик. Чувства мои обострились настолько, что я каждый миг готова была стрелять.
Молодая женщина в пышном атласном платье, с распущенными по плечам черными волосами бросилась ко мне в неописуемом ужасе, с отчаянием припала к моим ногам.
– За мной гонятся! Спасите, спасите меня!
Платье у нее на плече было разорвано, подол измазан кровью – видимо, той, которой был залит весь Тюильри.
За женщиной по пятам неслись три громадных санкюлота.
Не целясь, я сделала три выстрела. Рука у меня заныла, я опустила пистолет, хватая женщину за плечо.
– Пойдемте! Двоим я, кажется, попала в ноги. Быстрее, быстрее!
Я распахнула дверь, где раньше располагался пост дежурного офицера, увлекая женщину за собой.
– Закройте дверь на задвижку!
Вдвоем мы принялись отодвигать от стены шкаф, за которым был выход в сад. Я возблагодарила Бога, что он послал мне спутницу. Одна бы я ни за что не сдвинула шкаф с места…
Дверь трещала от ударов. Санкюлоты стреляли в пробитые щели. Чья-то рука просунулась в дыру, нащупывая задвижку.
Я выстрелила прямо по этой руке, и выстрел был как нельзя более точен. Громовой рев был мне ответом. Надо было уходить.
Мы опрометью спускались по темному душному коридорчику, с трудом нащупывая ступеньки и оступаясь.
– Ах, быстрее, быстрее, – шептала моя спутница. – Они нас зарежут, если догонят, как зарезали Клер и Фелиссу…
Я сжала зубы. От ужаса мне хотелось кричать, но приходилось сдерживаться. Мы выбежали в сад и какое-то мгновение стояли, ослепленные солнечным светом. Здесь тоже была бойня. Швейцарцев и аристократов прокалывали пиками, выматывали им кишки, тут же, на месте, четвертовали… Я видела женщин, которых санкюлоты за волосы вытягивали из дворца. В разорванных платьях, полуобнаженные, исколотые и зверски избитые, они уже подверглись насилию. Теперь им саблями рубили головы и водружали их на пики.
Я затравленно озиралась по сторонам. На наше счастье, мы оказались чуть в отдалении от места избиения, нас отделяла от него низкая шеренга самшитовых кустов. Среди ветвей мелькнуло что-то светлое, похожее на камзол…
– За нами следят! – в ужасе прошептала женщина, сжимая мою руку.
Я не слушала ее. Не помня себя, я бросилась навстречу человеку, чья одежда только что мелькнула в кустах:
– Ради Бога, сударь, ради всего святого! Защитите нас! Мы женщины, и мы беззащитны. У вас есть шпага…
Испытывая жестокое разочарование, я остановилась. Незнакомец оказался седовласым стариком лет под семьдесят. Старый аристократ, явившийся на зов своего христианнейшего короля…
– Бегите отсюда! – прохрипел он, тряся подбородком. – Разве вы не видите, что за мной гонятся? Их целая рота!
Женщина вскрикнула не своим голосом. Помертвев от ужаса, я увидела, как мелькают из-за кустов куртки санкюлотов – мелькают в десяти шагах от нас…
– Прячьтесь! – крикнул старый аристократ, жестом последнего отчаяния выхватывая шпагу.
Я увлекла свою спутницу в гущу деревьев – не сомневаясь, впрочем, что нас заметили. Меня колотила дрожь. Ну, сказала я себе, если я переживу этот день, то уже никогда не умру…
Толстый ствол дуба был плохим убежищем. Оставалось одно – стрелять… И следить, чтобы не застрелили тебя.
Лихорадочно доставая пороховницу и мешочек с пулями, я спросила у женщины:
– У вас есть оружие?
– О Боже! Откуда?
– Скажите лучше, откуда вы взялись, такая беспомощная!
Ватага окружила старика, кажется, заставляла его кричать «Да здравствует нация!» – он упорно отказывался… Вытянув вперед руки, я тщательно прицелилась. Их было трое, этих санкюлотов…
Выстрел прогремел в тот миг, когда старика проткнули со всех сторон шпагами. Я на мгновение зажмурилась. Когда я открыла глаза, то увидела корчащегося на земле санкюлота. Двое других бежали к нам.
Они неслись прямо на нас с обнаженными шпагами. Лезвия золотом сверкали на солнце. Смерть приближалась почти неотвратимо, в жарком августовском воздухе повеяло ледяным холодом… Мы сидели словно окаменелые и не могли сделать ни шагу для своего спасения.
Тысячную долю секунды я вглядывалась в лицо одного из санкюлотов. Оно все ближе, ближе… Я, кажется, уже чувствовала злобное дыхание врага, смрадное и зверское, видела налитые кровью глаза…
С чудовищным хладнокровием я мягко спустила курок, выстрелив прямо в это ужасное лицо.
И тогда наступила тишина.
Машинально спрятав пистолет, я бессильно упала на колени и, закрыв лицо руками, затряслась в беззвучных рыданиях. У меня больше не было сил для сопротивления. Я была согласна умереть и уже без содрогания, с немым ужасающим спокойствием смотрела, как приближается к нам обнаженное лезвие шпаги оставшегося в живых санкюлота. Смотрела и не обращала внимания на рыдания спутницы, вцепившейся мне в плечо. Все, пришел наш судный час…
Я не понимала, что произошло в эти сотые доли мгновения, пока санкюлот со шпагой достиг нас. Меня оглушил громкий вопль спутницы. Оглушил и привел в чувство… С душераздирающими рыданиями она бросилась к ногам мятежника, отчаянно цепляясь за его сапоги, ловила полы камзола и умоляла, умоляла…
Он отшвырнул ее ногами. Я как завороженная смотрела на лезвие шпаги. Оно сверкало на солнце как золотая молния. И с невыразимым облегчением я увидела, как шпага санкюлота медленно – о, очень медленно! – опускается… и уже почти не угрожает нам своей смертельной сталью.
Я больше ничего не хотела видеть. Воспользовавшись минутным замешательством или, быть может, даже милосердием санкюлота, сжалившегося над женщинами, – ведь не все же санкюлоты звери, в самом деле! – я вскочила на ноги и бросилась прочь от этого места.
Я мчалась вдоль аллеи, подгоняемая безумным ужасом погони и смерти, не видя дороги, падая, больно ударяясь о камни… Мне казалось, либо у меня за спиной выросли крылья, либо я сошла с ума, и все происходящее – плод моего больного воображения. Аллея была бесконечно, изнуряюще длинна, сердце выскакивало у меня из груди, кровь бешено стучала в висках.
Я выбежала из сада Тюильри на площадь Луи XV и тут так больно споткнулась о камень, что закричала и принуждена была остановиться.
Прихрамывая, я пересекла площадь. Сил бежать у меня уже не было. Во рту пересохло, губы жадно ловили горячий воздух… Я до ужаса хотела пить. Временами голова у меня кружилась так, что я думала, что вот-вот лишусь чувств.
Нужно было куда-то идти.
– Сударыня! – окликнул меня женский голос. – Сударыня, ради Бога!
Я остановилась, машинально нащупывая пистолет. Впрочем, шаги, раздавшиеся сзади, были так легки, что вряд ли представляли какую-то опасность.
Ко мне подбежала та самая темноволосая молодая женщина, которую я встретила в Тюильри и с которой пережила столько опасностей.
– Вы живы? – безучастно спросила я.
– О да! Он отпустил меня, этот мятежник…
– О, это очень мило с его стороны, – произнесла я с иронией. – Поздравляю вас. Вы и меня спасли…
– А вы меня. Разве нет?
Мы разговаривали, не останавливаясь; она все так же шла рядом со мной, и я не понимала зачем. Ее светлое платье, сшитое из атласа цвета слоновой кости и отделанное малиновыми цветами, было в нескольких местах залито кровью.
Она уловила мой взгляд и тяжело вздохнула.
– Ну что ж, – сказала я безразлично, – теперь можно считать, что мы будем жить вечно… И давайте, сударыня, разойдемся в разные стороны. Мы ведь поблагодарили друг друга, не так ли?
Мы пробирались вниз по узкой безлюдной улочке, и мне показалось, что это самое удобное место для прощания.
– Сударыня, сударыня, умоляю вас! Не оставляйте меня… Мне некуда идти… – воскликнула она в отчаянии.
– А мне есть куда? Волнуясь, она сжала мою руку.
– Но ведь вы парижанка?! А я из Тулона… Если вы бросите меня, я погибну!
Я разозлилась.
– Вы что, думаете, я выживу?
– Но вдвоем выжить нам будет легче!
Это было резонно. Я вздохнула, сжала пальцами виски, вытерла тыльной стороной ладони влажный лоб… Нужна ли мне спутница? У меня почти никогда не было подруг.
– Пойдемте ко мне домой, – сказала я с невыразимой усталостью в голосе. – Хотя я не уверена, что нас не убьют по дороге, увидев эти платья. И что нас не арестуют прямо у меня дома.
Молодая женщина была так же измучена, как и я. Даже сквозь легкий загар было видно, как она бледна. Пыльные волосы падали ей на лицо, а она их даже не отбрасывала. Мы пошли дальше, опираясь друг на друга.
Нам удалось успешно спуститься к реке. Теперь бы меня и сам дьявол не отогнал от воды. Мне было безразлично, чиста она или нет. С невыразимым облегчением я промыла истекающую кровью ногу, вымыла грязные руки, пропитавшееся пылью и грязью лицо, а пила так жадно и так долго, словно из палящих песков пустыни попала в прохладный оазис.
Я поднялась с колен, медленно выпрямилась.
– Как вас зовут? – вырвался у меня резонный вопрос. Она подняла голову, вытирая лицо чистым подолом юбки:
– Валентина де Сейян де Сен-Мерри.
Я назвала свое имя и взглянула в лицо своей неожиданной подруге повнимательнее. Кожа оттенка темного меда, черные волосы, янтарно-карие глаза обведены глубокими тенями от усталости… Рот слегка великоват, но очень жив и выразителен. Она была красива, эта мадемуазель де Сен-Мерри, и выглядела типичной южанкой.
– Мне двадцать два года, – негромко говорила она, – я месяц назад приехала в Париж, города совсем не знаю… Я не буду вам в тягость. И… называйте меня просто Валентиной.
– А где же ваш муж? – спросила я вдруг. Валентина взглянула на меня с удивлением:
– Муж? У меня нет никакого мужа…
Я поняла, что сказала глупость, и, желая загладить ее, протянула женщине руку.
– Пойдемте! Нам надо торопиться. Когда толпы закончат грабеж Тюильри и особняков, они примутся за прохожих.
Был уже полдень, когда мы добрели до моей квартиры в Сент-Антуанском предместье. Я насилу вставила ключ в замочную скважину, и, едва переступив порог, почти без сил упала на стул.
– Садитесь, – сказала я спутнице. – Нам надо отдышаться…
Она села, бросила на меня вопросительный взгляд.
– Сюзанна… я хотела спросить вас… Что станет с королем? Ведь он все еще правит Францией? Ведь не могут же его так просто устранить!
– Что за глупости? – резко возразила я. – Король правит Францией? С этого дня Францией правит не король, а террор.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Проснулась я оттого, что почувствовала сильную жажду. Было так жарко, что я сбросила с себя простыню, и все равно мне казалось, что я лежу среди горячих песков пустыни.
Первое время я ничего не могла вспомнить. Странный шорох в углу вызвал у меня недоумение. Повернув голову, я с минуту непонимающе глядела на черноволосую женщину в одной нижней юбке и корсаже, стоящую на коленях перед распятием. Кто она такая и что здесь делает?
Ах, Валентина! Валентина де Сейян де Сен-Мерри!
– Что это вы делаете? – спросила я сонно. Она вздрогнула, быстро повернулась ко мне.
– Молюсь. Я благодарю Господа за наше спасение.
Я саркастически усмехнулась. Сейчас я не могла вспомнить, когда в последний раз молилась. И вряд ли бы Господь Бог помог нам, если бы не мой пистолет.
– Вы хоть спали этой ночью?
– Да, конечно, – поспешно сказала она, поднимаясь с колен. – Я проснулась всего два часа назад.
Я посмотрела на часы. Был ровно полдень. Значит, я проспала целые сутки.
– Я просто умираю от жажды, – воскликнула я, вскакивая. – И от голода тоже. Мы сейчас же будем завтракать.
К счастью, в кувшине еще была вода. Я жадно напилась, откинула назад тяжелые пряди золотистых волос, быстро нашла под кроватью свои домашние туфли. Боль в ноге быстро напомнила мне, что своей ступней я еще не успела заняться. Кровь запеклась, почернела, боль разрывала большой палец на ноге так, что я едва могла ступать.
– Как бы не начало гноиться, – произнесла я обеспокоенно, – у меня нет никаких лекарств, и я ничего в этом не понимаю.
– У меня есть кое-какая трава, – отозвалась Валентина. – Утром я спускалась во двор.
– Но зачем вам нужна была трава?
– А вот посмотрите – я тоже была ранена.
Она произнесла это едва ли не с гордостью и приподняла край своей нижней юбки. Я увидела глубокую кровавую царапину, изуродовавшую красивую смуглую щиколотку.
– Я приложила всего один листочек, и теперь мне уже легче.
Я не возражала. Мадемуазель де Сен-Мерри, похоже, разбиралась в травах лучше меня. И я была даже благодарна ей, когда она приложила ошпаренный кипятком лист какого-то растения к моему пальцу и осторожно обернула чистой тряпкой.
– Вы где-то учились этому? – спросила я.
– Нет… Мой дядя был распорядителем благотворительного общества Козьмы и Дамиана. Там было много всяких лекарств.
Я благодарно улыбнулась ей в ответ, с сочувствием замечая, что ночь отдыха почти не пошла Валентине на пользу. Карие глаза ее были все так же обведены кругами и устало сияли на белом как мел лице.
– Вы не больны? – невольно вырвалось у меня.
– Нет… или чуть-чуть… Мне очень хочется есть, Сюзанна. Я ничего не ела вот уже двое суток.
Я подавила вздох, сознавая, что еды у меня негусто. Может быть, хлеб… молоко, если только его принесла молочница… в лучшем случае удастся найти яйца и ветчину.
– Яичница вас устроит?
– Меня устроит все…
– Когда стемнеет, я схожу в лавку. Вы же знаете, что нам лучше не показываться днем на улицах. Варфоломеевская ночь будет еще долго продолжаться. Завтра вечером мы уйдем отсюда к моим родственникам – у них будет безопаснее.
А здесь, на улице Турнон, есть люди, вызывающие у меня подозрения.
Я намеревалась переехать на улицу Эгу-Сен-Катрин, где, как я полагала, жил Джакомо со Стефанией. Там можно будет переждать время террора. А когда тюрьмы переполнятся и избиения утихнут, я уеду из Парижа. Я хочу быть со своим сыном. Со вчерашнего утра меня не покидало тревожное предчувствие того, что с ним не все в порядке.
– Какой милый человек этот барон де Батц, – вслух произнесла я. – Он достал мне пропуск.
Валентина схватила мою руку, глаза ее были расширены от ужаса.
– Какое имя вы назвали сейчас?
– Я говорила о бароне де Батце… милейшем человеке.
– Но ведь это он виновен в смерти моего отца!
Я не знала, что ответить на это. Может быть, у нее лихорадка и жар? Я невольно коснулась рукой лба Валентины, но она уклонилась от моего жеста почти раздраженно.
– Сюзанна, я в своем уме! Мой отец граф де Сейян погиб по причине исключительного упрямства этого человека… Я знаю, это именно так. Боже, прошел всего месяц со дня его смерти…
Она закрыла лицо руками. Плечи ее задрожали от рыданий.
– Успокойтесь, – уговаривала я ее. – Я уверена, это какая-то ошибка. Вы, видно, перепутали фамилии. Барон де Батц наверняка даже не знал вашего отца. К тому же он явно не из ваших краев – он или немец, или англичанин…
Говоря так, я немного кривила душой. С самого начала внешность барона де Батца отметала всякие мысли о его английском или немецком происхождении – у него наружность либо гасконца, либо провансальца, словом – южанина.
– Нет, – твердила Валентина, подавляя рыдания, – я знаю и нисколько не ошибаюсь! Я знаю этого проклятого барона, знаю и его дружков – маркиза де Гиша и этого толстого Дево…
Я невольно отступила, пораженная этими словами. Валентина назвала мне те же имена, которыми представились мне три непрошеных гостя во время недавнего посещения.
– Валентина, выпейте воды. Потом вы расскажете мне все по порядку.
Она сделала несколько глотков и, кажется, перестала вздрагивать. Затем подняла на меня свои темные глаза, и я поразилась – столько в них было скорби и немого страдания.
– Мой отец был роялист, пламенный роялист. Он даже не хотел эмигрировать, хотя ему это советовали. А в марте у нас в городе появился некий барон де Батц. Представился чистокровным южанином, желающим поддерживать северян в их борьбе против революции. И нисколько он не был похож на англичанина… Именно барон затеял этот злосчастный мятеж. Все знали, что выступать открыто против Собрания – безумие, особенно в нынешнее лето, когда санкюлоты просто озверели. Отец так хотел послужить монархии, что не замечал опасности. А барон только и делал, что подстрекал его. Он вообще имел какую-то странную власть над людьми – не только над моим отцом, но и над моим дядей аббатом де ла Бастидом ла Молеттом, и над шевалье д'Антремо… Не думаю, чтобы барон не знал, что его затея – безумие, что она не принесет победы, что все участники мятежа погибнут. Временами мне казалось, что им владеет какая-то демоническая сила. Меня всерьез не принимали, мне не верили. Ну, а когда произошел мятеж, граф де Сент-Эмур отправил меня в Париж, в Тюильри, под защиту королевы. Уж потом я узнала, что отец был растерзан в Ле Ване, что его голову носили на пике… остальных казнили в Жуайозе… а наш дом разграбили…
Она не могла говорить, задыхаясь от рыданий. Я машинально гладила ее руку, пытаясь успокоить.
– Но каков же он был из себя, ваш барон де Батц? – спросила я тихо.
– Лет под сорок… русоволосый, глаза черные…
– Русоволосый? – пораженно переспросила я. – Нет, у моего барона была черная шевелюра – черная, как вороново крыло!
Валентина молча смотрела на меня, губы у нее задрожали.
– Вы хотите сказать, что там, у нас в Тулоне, был призрак? Я расхохоталась.
– Вот еще! Просто кто-то из этих двух баронов – самозванец…
– Но почему? Зачем это нужно было делать? Скажите, зачем?
На этот вопрос я не могла ответить. Действительно! Какой смысл был странному незнакомцу в Тулоне прикидываться бароном де Батцем? Или, если взглянуть на дело с другой стороны, зачем было человеку, приходившему ко мне, называться чужим именем?
– А может, он просто выкрасил волосы? – сказала Валентина.
Я покачала головой.
– Возможно… Но почему совпали имена его друзей – маркиза де Гиша и Дево? Вы назвали Дево толстяком, и я тоже видела толстяка. Стало быть, мы встречали одних и тех же людей.
– Во всем этом есть какая-то тайна, – сказала Валентина. – О, если бы граф был рядом…
– Граф? Какой граф?
По тому, как вспыхнули смуглые щеки Валентины, я поняла, что мы коснулись весьма личного вопроса.
– Если бы он был здесь! Он бы нам что-то посоветовал.
Я подумала, что вряд ли бы мне нужны были его советы, но мысли своей вслух не высказала.
– Почему же он не здесь? И где же он, если не здесь? Ведь он ваш жених, я правильно понимаю? Почему же он не защищал вас вчера, когда вы были в смертельной опасности?
– О, не обвиняйте его напрасно. Он привез меня в Париж в начале июля, оставил на попечение королевы. Кто же знал, что вспыхнет восстание и короля свергнут. Граф уехал в Тулон, чтобы помочь моему отцу… Больше я ничего о нем не слышала.
Я покачала головой. Валентине было, как и мне, двадцать два года, но она казалась такой любящей, верной, наивной, несмотря на все злоключения, счастливой и верящей в свое чудесное будущее. Я уже ни во что не верила. Кто знает, может быть, Валентине повезет больше. Может быть, она найдет того единственного, кто искренне полюбит ее. А мне… мне даже искать уже не хотелось.
– Что касается барона, – сказала я, переводя разговор на другую тему, – то мы зря прониклись такими подозрениями. В конце концов, всему виной какое-то недоразумение. Ведь действительно, дорогая моя, даже если всецело поверить вашим словам, в действиях барона трудно отыскать преступление. Вся его вина – это невероятная преданность монархии. Сейчас мало кто способен на такое.
Валентина качнула головой, явно со мной не соглашаясь. Глаза ее говорили: как вы можете не доверять моей интуиции?
Маркиз сильной рукой пригнул мою голову к подоконнику. Я почувствовала, как просвистел осколок над нашими головами, даже ощутила леденящий холодок на затылке… Осколок с шипеньем впился в деревянную обшивку стены и застрял в ней.
– Ну, а теперь мы зададим им жару! – воскликнул маркиз, хватая ружье.
С потолка сыпалась штукатурка. Внизу, под нами, находился вестибюль, где шел самый жаркий бой, и от этого пол под нашими ногами вздрагивал.
– Некоторые убегают в сад, – сказала я тревожно.
– Их там живо поймают санкюлоты…
Раздался второй залп, не такой громкий, но куда более разрушительный. Когда дым рассеялся, я увидела, что на парадной лестнице грудами лежат трупы гвардейцев в синих и белых мундирах.
– Теперь лестницу никто не охраняет! – воскликнула я. Маркиз скрипнул зубами.
– Черни много, как саранчи. Если бы у меня было десять рук, я бы все равно всех не перестрелял. Сейчас санкюлоты пойдут в атаку, и на этом наше дело кончится, принцесса.
Я вздрогнула от этого обращения, но ничего не сказала.
Защитники Тюильри осыпали санкюлотов градом свинца, но сейчас это почти не замечалось. Взамен каждого убитого вставало десять новых… На каждого швейцарца приходилось двадцать мятежников.
Схватка переходила в рукопашную. Бурлящими, осатанелыми толпами враги устремлялись на лестницу. Скрежет сабель и шпаг перекрыл даже звуки выстрелов…
Маркиз потянулся за бутылкой, и одна из пуль, страшно взвизгнув, впилась ему в плечо.
– Ах, сволочи!
– О мадонна, вы ранены!
Вот когда я по-настоящему испугалась. Я рисковала потерять единственного человека, способного защитить меня… Безумный ужас овладел мной, я бросилась к маркизу в страшной тревоге.
Он схватил меня за запястья и грубо, с силой, которой трудно было ожидать от раненого, оттолкнул. Я ударилась спиной о стену.
– Убирайтесь! Немедленно убирайтесь, слышите?! Кровь заливала его рубашку. Бледный, с искаженным от ярости лицом, он поистине был страшен.
– Как же я могу вас оставить? – прошептала я.
– Бегите, пока есть время, иначе я вас сам вытолкаю! Через полчаса мятежники будут здесь… Вы что, не понимаете, что будет? Вас изнасилует целый полк, а потом проткнет пиками. Ну?
Я колебалась, ужасаясь и волнуясь. Куда мне бежать? Как выйти из этой комнаты?
– Пройдете мимо лестницы в комнату дежурного офицера, – отрывисто продолжал маркиз, – там есть выход в сад. Поторопитесь, иначе все будет кончено! К тому же у вас есть сын…
Не помня себя от страха, я выскочила из комнаты. Пройти мимо лестницы! Разве это возможно?
Я перегнулась через перила, заглядывая вниз, и тут же пуля просвистела у меня возле уха, срезав кусочек локона. Я выхватила пистолет. Чтобы спуститься вниз, придется набраться мужества… Вверх отчаянно лезли санкюлоты со штыками наперевес. Швейцарцы отстаивали каждую ступеньку с редкостным мужеством. Чернь отбрасывала их ударами сабель и пистолетными выстрелами в упор.
В самой гуще швейцарцев разорвались брошенные гранаты. Я почти ослепла от дыма, но не останавливалась ни на миг. Минутное замешательство помогло мне спуститься вниз по скользким от крови ступенькам лестницы. С лихорадочной быстротой я переступала через трупы, уже не обращая внимания на шальные пули и страшным усилием подавив внутри страх.
– Да здравствует нация!
Громыхнули еще три гранаты. Дым окутал меня почти непроницаемой пеленой. Мне показалось, что от взрыва зашатались ступеньки и рухнула лестница. Десятки людей бросились вверх. Если бы я стояла чуть выше, меня бы сбили с ног. Кое-кто падал. Их давили, топтали ногами, не давая подняться… Совсем рядом от меня захлебывался кровью какой-то санкюлот.
Все еще сжимая штык, согнувшийся от ударов, он обхватил мои ноги, отчаянно крича:
– Спасите меня! Спасите! Унесите меня, не бросайте! Ценой чудовищного усилия мне удалось оттолкнуть его.
Я бросилась вниз по залитым кровью ступенькам. Мимолетно оглянувшись, я успела заметить, как санкюлоты отбрасывают назад последних защитников лестницы…
Уже слышался душераздирающий женский визг. Я поняла, что враг проник во дворец окольными путями и началось избиение.
Я очутилась в полутемном коридорчике, делая осторожные шаги назад, не поворачиваясь к двери лицом, ибо я опасалась нападения со стороны лестницы. Мои руки крепко сжимали пистолет.
Сзади послышался страшный шорох. Мощные руки схватили меня, железным обручем сдавили грудь. Я закричала от ужаса.
– Ах, аристократка! Сейчас я угощу тебя нашей марсельской сливой!
Он не знал, что в руках у меня пистолет. Хватая ружье, он слегка ослабил свою хватку. Не помня себя, я резко, стремительным ошеломляющим оборотом повернулась к марсельцу лицом. Дуло моего пистолета оказалось приставленным к его животу.
Я выстрелила.
Отскакивая от марсельца и крови, едва не хлынувшей на меня, я успела заметить его перекошенное ужасом лицо. Удивление, страх, гнев застыли на нем. Я молча стояла, не в силах пошевелиться. Марселец рухнул на пол лицом вниз.
– На помощь, на помощь! – раздался громкий вопль.
Я резко повернулась в ту сторону, откуда донесся крик. Чувства мои обострились настолько, что я каждый миг готова была стрелять.
Молодая женщина в пышном атласном платье, с распущенными по плечам черными волосами бросилась ко мне в неописуемом ужасе, с отчаянием припала к моим ногам.
– За мной гонятся! Спасите, спасите меня!
Платье у нее на плече было разорвано, подол измазан кровью – видимо, той, которой был залит весь Тюильри.
За женщиной по пятам неслись три громадных санкюлота.
Не целясь, я сделала три выстрела. Рука у меня заныла, я опустила пистолет, хватая женщину за плечо.
– Пойдемте! Двоим я, кажется, попала в ноги. Быстрее, быстрее!
Я распахнула дверь, где раньше располагался пост дежурного офицера, увлекая женщину за собой.
– Закройте дверь на задвижку!
Вдвоем мы принялись отодвигать от стены шкаф, за которым был выход в сад. Я возблагодарила Бога, что он послал мне спутницу. Одна бы я ни за что не сдвинула шкаф с места…
Дверь трещала от ударов. Санкюлоты стреляли в пробитые щели. Чья-то рука просунулась в дыру, нащупывая задвижку.
Я выстрелила прямо по этой руке, и выстрел был как нельзя более точен. Громовой рев был мне ответом. Надо было уходить.
Мы опрометью спускались по темному душному коридорчику, с трудом нащупывая ступеньки и оступаясь.
– Ах, быстрее, быстрее, – шептала моя спутница. – Они нас зарежут, если догонят, как зарезали Клер и Фелиссу…
Я сжала зубы. От ужаса мне хотелось кричать, но приходилось сдерживаться. Мы выбежали в сад и какое-то мгновение стояли, ослепленные солнечным светом. Здесь тоже была бойня. Швейцарцев и аристократов прокалывали пиками, выматывали им кишки, тут же, на месте, четвертовали… Я видела женщин, которых санкюлоты за волосы вытягивали из дворца. В разорванных платьях, полуобнаженные, исколотые и зверски избитые, они уже подверглись насилию. Теперь им саблями рубили головы и водружали их на пики.
Я затравленно озиралась по сторонам. На наше счастье, мы оказались чуть в отдалении от места избиения, нас отделяла от него низкая шеренга самшитовых кустов. Среди ветвей мелькнуло что-то светлое, похожее на камзол…
– За нами следят! – в ужасе прошептала женщина, сжимая мою руку.
Я не слушала ее. Не помня себя, я бросилась навстречу человеку, чья одежда только что мелькнула в кустах:
– Ради Бога, сударь, ради всего святого! Защитите нас! Мы женщины, и мы беззащитны. У вас есть шпага…
Испытывая жестокое разочарование, я остановилась. Незнакомец оказался седовласым стариком лет под семьдесят. Старый аристократ, явившийся на зов своего христианнейшего короля…
– Бегите отсюда! – прохрипел он, тряся подбородком. – Разве вы не видите, что за мной гонятся? Их целая рота!
Женщина вскрикнула не своим голосом. Помертвев от ужаса, я увидела, как мелькают из-за кустов куртки санкюлотов – мелькают в десяти шагах от нас…
– Прячьтесь! – крикнул старый аристократ, жестом последнего отчаяния выхватывая шпагу.
Я увлекла свою спутницу в гущу деревьев – не сомневаясь, впрочем, что нас заметили. Меня колотила дрожь. Ну, сказала я себе, если я переживу этот день, то уже никогда не умру…
Толстый ствол дуба был плохим убежищем. Оставалось одно – стрелять… И следить, чтобы не застрелили тебя.
Лихорадочно доставая пороховницу и мешочек с пулями, я спросила у женщины:
– У вас есть оружие?
– О Боже! Откуда?
– Скажите лучше, откуда вы взялись, такая беспомощная!
Ватага окружила старика, кажется, заставляла его кричать «Да здравствует нация!» – он упорно отказывался… Вытянув вперед руки, я тщательно прицелилась. Их было трое, этих санкюлотов…
Выстрел прогремел в тот миг, когда старика проткнули со всех сторон шпагами. Я на мгновение зажмурилась. Когда я открыла глаза, то увидела корчащегося на земле санкюлота. Двое других бежали к нам.
Они неслись прямо на нас с обнаженными шпагами. Лезвия золотом сверкали на солнце. Смерть приближалась почти неотвратимо, в жарком августовском воздухе повеяло ледяным холодом… Мы сидели словно окаменелые и не могли сделать ни шагу для своего спасения.
Тысячную долю секунды я вглядывалась в лицо одного из санкюлотов. Оно все ближе, ближе… Я, кажется, уже чувствовала злобное дыхание врага, смрадное и зверское, видела налитые кровью глаза…
С чудовищным хладнокровием я мягко спустила курок, выстрелив прямо в это ужасное лицо.
И тогда наступила тишина.
Машинально спрятав пистолет, я бессильно упала на колени и, закрыв лицо руками, затряслась в беззвучных рыданиях. У меня больше не было сил для сопротивления. Я была согласна умереть и уже без содрогания, с немым ужасающим спокойствием смотрела, как приближается к нам обнаженное лезвие шпаги оставшегося в живых санкюлота. Смотрела и не обращала внимания на рыдания спутницы, вцепившейся мне в плечо. Все, пришел наш судный час…
Я не понимала, что произошло в эти сотые доли мгновения, пока санкюлот со шпагой достиг нас. Меня оглушил громкий вопль спутницы. Оглушил и привел в чувство… С душераздирающими рыданиями она бросилась к ногам мятежника, отчаянно цепляясь за его сапоги, ловила полы камзола и умоляла, умоляла…
Он отшвырнул ее ногами. Я как завороженная смотрела на лезвие шпаги. Оно сверкало на солнце как золотая молния. И с невыразимым облегчением я увидела, как шпага санкюлота медленно – о, очень медленно! – опускается… и уже почти не угрожает нам своей смертельной сталью.
Я больше ничего не хотела видеть. Воспользовавшись минутным замешательством или, быть может, даже милосердием санкюлота, сжалившегося над женщинами, – ведь не все же санкюлоты звери, в самом деле! – я вскочила на ноги и бросилась прочь от этого места.
Я мчалась вдоль аллеи, подгоняемая безумным ужасом погони и смерти, не видя дороги, падая, больно ударяясь о камни… Мне казалось, либо у меня за спиной выросли крылья, либо я сошла с ума, и все происходящее – плод моего больного воображения. Аллея была бесконечно, изнуряюще длинна, сердце выскакивало у меня из груди, кровь бешено стучала в висках.
Я выбежала из сада Тюильри на площадь Луи XV и тут так больно споткнулась о камень, что закричала и принуждена была остановиться.
6
Кровь заливала мою ногу. Я так бежала, что даже не заметила, как потеряла одну туфельку. За последние сутки я так много ходила, что ремешок на туфле совсем истерся. Ну, а сейчас, видимо, вовсе порвался…Прихрамывая, я пересекла площадь. Сил бежать у меня уже не было. Во рту пересохло, губы жадно ловили горячий воздух… Я до ужаса хотела пить. Временами голова у меня кружилась так, что я думала, что вот-вот лишусь чувств.
Нужно было куда-то идти.
– Сударыня! – окликнул меня женский голос. – Сударыня, ради Бога!
Я остановилась, машинально нащупывая пистолет. Впрочем, шаги, раздавшиеся сзади, были так легки, что вряд ли представляли какую-то опасность.
Ко мне подбежала та самая темноволосая молодая женщина, которую я встретила в Тюильри и с которой пережила столько опасностей.
– Вы живы? – безучастно спросила я.
– О да! Он отпустил меня, этот мятежник…
– О, это очень мило с его стороны, – произнесла я с иронией. – Поздравляю вас. Вы и меня спасли…
– А вы меня. Разве нет?
Мы разговаривали, не останавливаясь; она все так же шла рядом со мной, и я не понимала зачем. Ее светлое платье, сшитое из атласа цвета слоновой кости и отделанное малиновыми цветами, было в нескольких местах залито кровью.
Она уловила мой взгляд и тяжело вздохнула.
– Ну что ж, – сказала я безразлично, – теперь можно считать, что мы будем жить вечно… И давайте, сударыня, разойдемся в разные стороны. Мы ведь поблагодарили друг друга, не так ли?
Мы пробирались вниз по узкой безлюдной улочке, и мне показалось, что это самое удобное место для прощания.
– Сударыня, сударыня, умоляю вас! Не оставляйте меня… Мне некуда идти… – воскликнула она в отчаянии.
– А мне есть куда? Волнуясь, она сжала мою руку.
– Но ведь вы парижанка?! А я из Тулона… Если вы бросите меня, я погибну!
Я разозлилась.
– Вы что, думаете, я выживу?
– Но вдвоем выжить нам будет легче!
Это было резонно. Я вздохнула, сжала пальцами виски, вытерла тыльной стороной ладони влажный лоб… Нужна ли мне спутница? У меня почти никогда не было подруг.
– Пойдемте ко мне домой, – сказала я с невыразимой усталостью в голосе. – Хотя я не уверена, что нас не убьют по дороге, увидев эти платья. И что нас не арестуют прямо у меня дома.
Молодая женщина была так же измучена, как и я. Даже сквозь легкий загар было видно, как она бледна. Пыльные волосы падали ей на лицо, а она их даже не отбрасывала. Мы пошли дальше, опираясь друг на друга.
Нам удалось успешно спуститься к реке. Теперь бы меня и сам дьявол не отогнал от воды. Мне было безразлично, чиста она или нет. С невыразимым облегчением я промыла истекающую кровью ногу, вымыла грязные руки, пропитавшееся пылью и грязью лицо, а пила так жадно и так долго, словно из палящих песков пустыни попала в прохладный оазис.
Я поднялась с колен, медленно выпрямилась.
– Как вас зовут? – вырвался у меня резонный вопрос. Она подняла голову, вытирая лицо чистым подолом юбки:
– Валентина де Сейян де Сен-Мерри.
Я назвала свое имя и взглянула в лицо своей неожиданной подруге повнимательнее. Кожа оттенка темного меда, черные волосы, янтарно-карие глаза обведены глубокими тенями от усталости… Рот слегка великоват, но очень жив и выразителен. Она была красива, эта мадемуазель де Сен-Мерри, и выглядела типичной южанкой.
– Мне двадцать два года, – негромко говорила она, – я месяц назад приехала в Париж, города совсем не знаю… Я не буду вам в тягость. И… называйте меня просто Валентиной.
– А где же ваш муж? – спросила я вдруг. Валентина взглянула на меня с удивлением:
– Муж? У меня нет никакого мужа…
Я поняла, что сказала глупость, и, желая загладить ее, протянула женщине руку.
– Пойдемте! Нам надо торопиться. Когда толпы закончат грабеж Тюильри и особняков, они примутся за прохожих.
Был уже полдень, когда мы добрели до моей квартиры в Сент-Антуанском предместье. Я насилу вставила ключ в замочную скважину, и, едва переступив порог, почти без сил упала на стул.
– Садитесь, – сказала я спутнице. – Нам надо отдышаться…
Она села, бросила на меня вопросительный взгляд.
– Сюзанна… я хотела спросить вас… Что станет с королем? Ведь он все еще правит Францией? Ведь не могут же его так просто устранить!
– Что за глупости? – резко возразила я. – Король правит Францией? С этого дня Францией правит не король, а террор.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КРОВАВЫЙ СЕНТЯБРЬ
1
Я спала так крепко, что ничего не слышала. Пожалуй, если бы вдруг выстрелила пушка, на меня и это не подействовало бы. Мне ничего не снилось, я не вспоминала даже о Жанно.Проснулась я оттого, что почувствовала сильную жажду. Было так жарко, что я сбросила с себя простыню, и все равно мне казалось, что я лежу среди горячих песков пустыни.
Первое время я ничего не могла вспомнить. Странный шорох в углу вызвал у меня недоумение. Повернув голову, я с минуту непонимающе глядела на черноволосую женщину в одной нижней юбке и корсаже, стоящую на коленях перед распятием. Кто она такая и что здесь делает?
Ах, Валентина! Валентина де Сейян де Сен-Мерри!
– Что это вы делаете? – спросила я сонно. Она вздрогнула, быстро повернулась ко мне.
– Молюсь. Я благодарю Господа за наше спасение.
Я саркастически усмехнулась. Сейчас я не могла вспомнить, когда в последний раз молилась. И вряд ли бы Господь Бог помог нам, если бы не мой пистолет.
– Вы хоть спали этой ночью?
– Да, конечно, – поспешно сказала она, поднимаясь с колен. – Я проснулась всего два часа назад.
Я посмотрела на часы. Был ровно полдень. Значит, я проспала целые сутки.
– Я просто умираю от жажды, – воскликнула я, вскакивая. – И от голода тоже. Мы сейчас же будем завтракать.
К счастью, в кувшине еще была вода. Я жадно напилась, откинула назад тяжелые пряди золотистых волос, быстро нашла под кроватью свои домашние туфли. Боль в ноге быстро напомнила мне, что своей ступней я еще не успела заняться. Кровь запеклась, почернела, боль разрывала большой палец на ноге так, что я едва могла ступать.
– Как бы не начало гноиться, – произнесла я обеспокоенно, – у меня нет никаких лекарств, и я ничего в этом не понимаю.
– У меня есть кое-какая трава, – отозвалась Валентина. – Утром я спускалась во двор.
– Но зачем вам нужна была трава?
– А вот посмотрите – я тоже была ранена.
Она произнесла это едва ли не с гордостью и приподняла край своей нижней юбки. Я увидела глубокую кровавую царапину, изуродовавшую красивую смуглую щиколотку.
– Я приложила всего один листочек, и теперь мне уже легче.
Я не возражала. Мадемуазель де Сен-Мерри, похоже, разбиралась в травах лучше меня. И я была даже благодарна ей, когда она приложила ошпаренный кипятком лист какого-то растения к моему пальцу и осторожно обернула чистой тряпкой.
– Вы где-то учились этому? – спросила я.
– Нет… Мой дядя был распорядителем благотворительного общества Козьмы и Дамиана. Там было много всяких лекарств.
Я благодарно улыбнулась ей в ответ, с сочувствием замечая, что ночь отдыха почти не пошла Валентине на пользу. Карие глаза ее были все так же обведены кругами и устало сияли на белом как мел лице.
– Вы не больны? – невольно вырвалось у меня.
– Нет… или чуть-чуть… Мне очень хочется есть, Сюзанна. Я ничего не ела вот уже двое суток.
Я подавила вздох, сознавая, что еды у меня негусто. Может быть, хлеб… молоко, если только его принесла молочница… в лучшем случае удастся найти яйца и ветчину.
– Яичница вас устроит?
– Меня устроит все…
– Когда стемнеет, я схожу в лавку. Вы же знаете, что нам лучше не показываться днем на улицах. Варфоломеевская ночь будет еще долго продолжаться. Завтра вечером мы уйдем отсюда к моим родственникам – у них будет безопаснее.
А здесь, на улице Турнон, есть люди, вызывающие у меня подозрения.
Я намеревалась переехать на улицу Эгу-Сен-Катрин, где, как я полагала, жил Джакомо со Стефанией. Там можно будет переждать время террора. А когда тюрьмы переполнятся и избиения утихнут, я уеду из Парижа. Я хочу быть со своим сыном. Со вчерашнего утра меня не покидало тревожное предчувствие того, что с ним не все в порядке.
– Какой милый человек этот барон де Батц, – вслух произнесла я. – Он достал мне пропуск.
Валентина схватила мою руку, глаза ее были расширены от ужаса.
– Какое имя вы назвали сейчас?
– Я говорила о бароне де Батце… милейшем человеке.
– Но ведь это он виновен в смерти моего отца!
Я не знала, что ответить на это. Может быть, у нее лихорадка и жар? Я невольно коснулась рукой лба Валентины, но она уклонилась от моего жеста почти раздраженно.
– Сюзанна, я в своем уме! Мой отец граф де Сейян погиб по причине исключительного упрямства этого человека… Я знаю, это именно так. Боже, прошел всего месяц со дня его смерти…
Она закрыла лицо руками. Плечи ее задрожали от рыданий.
– Успокойтесь, – уговаривала я ее. – Я уверена, это какая-то ошибка. Вы, видно, перепутали фамилии. Барон де Батц наверняка даже не знал вашего отца. К тому же он явно не из ваших краев – он или немец, или англичанин…
Говоря так, я немного кривила душой. С самого начала внешность барона де Батца отметала всякие мысли о его английском или немецком происхождении – у него наружность либо гасконца, либо провансальца, словом – южанина.
– Нет, – твердила Валентина, подавляя рыдания, – я знаю и нисколько не ошибаюсь! Я знаю этого проклятого барона, знаю и его дружков – маркиза де Гиша и этого толстого Дево…
Я невольно отступила, пораженная этими словами. Валентина назвала мне те же имена, которыми представились мне три непрошеных гостя во время недавнего посещения.
– Валентина, выпейте воды. Потом вы расскажете мне все по порядку.
Она сделала несколько глотков и, кажется, перестала вздрагивать. Затем подняла на меня свои темные глаза, и я поразилась – столько в них было скорби и немого страдания.
– Мой отец был роялист, пламенный роялист. Он даже не хотел эмигрировать, хотя ему это советовали. А в марте у нас в городе появился некий барон де Батц. Представился чистокровным южанином, желающим поддерживать северян в их борьбе против революции. И нисколько он не был похож на англичанина… Именно барон затеял этот злосчастный мятеж. Все знали, что выступать открыто против Собрания – безумие, особенно в нынешнее лето, когда санкюлоты просто озверели. Отец так хотел послужить монархии, что не замечал опасности. А барон только и делал, что подстрекал его. Он вообще имел какую-то странную власть над людьми – не только над моим отцом, но и над моим дядей аббатом де ла Бастидом ла Молеттом, и над шевалье д'Антремо… Не думаю, чтобы барон не знал, что его затея – безумие, что она не принесет победы, что все участники мятежа погибнут. Временами мне казалось, что им владеет какая-то демоническая сила. Меня всерьез не принимали, мне не верили. Ну, а когда произошел мятеж, граф де Сент-Эмур отправил меня в Париж, в Тюильри, под защиту королевы. Уж потом я узнала, что отец был растерзан в Ле Ване, что его голову носили на пике… остальных казнили в Жуайозе… а наш дом разграбили…
Она не могла говорить, задыхаясь от рыданий. Я машинально гладила ее руку, пытаясь успокоить.
– Но каков же он был из себя, ваш барон де Батц? – спросила я тихо.
– Лет под сорок… русоволосый, глаза черные…
– Русоволосый? – пораженно переспросила я. – Нет, у моего барона была черная шевелюра – черная, как вороново крыло!
Валентина молча смотрела на меня, губы у нее задрожали.
– Вы хотите сказать, что там, у нас в Тулоне, был призрак? Я расхохоталась.
– Вот еще! Просто кто-то из этих двух баронов – самозванец…
– Но почему? Зачем это нужно было делать? Скажите, зачем?
На этот вопрос я не могла ответить. Действительно! Какой смысл был странному незнакомцу в Тулоне прикидываться бароном де Батцем? Или, если взглянуть на дело с другой стороны, зачем было человеку, приходившему ко мне, называться чужим именем?
– А может, он просто выкрасил волосы? – сказала Валентина.
Я покачала головой.
– Возможно… Но почему совпали имена его друзей – маркиза де Гиша и Дево? Вы назвали Дево толстяком, и я тоже видела толстяка. Стало быть, мы встречали одних и тех же людей.
– Во всем этом есть какая-то тайна, – сказала Валентина. – О, если бы граф был рядом…
– Граф? Какой граф?
По тому, как вспыхнули смуглые щеки Валентины, я поняла, что мы коснулись весьма личного вопроса.
– Если бы он был здесь! Он бы нам что-то посоветовал.
Я подумала, что вряд ли бы мне нужны были его советы, но мысли своей вслух не высказала.
– Почему же он не здесь? И где же он, если не здесь? Ведь он ваш жених, я правильно понимаю? Почему же он не защищал вас вчера, когда вы были в смертельной опасности?
– О, не обвиняйте его напрасно. Он привез меня в Париж в начале июля, оставил на попечение королевы. Кто же знал, что вспыхнет восстание и короля свергнут. Граф уехал в Тулон, чтобы помочь моему отцу… Больше я ничего о нем не слышала.
Я покачала головой. Валентине было, как и мне, двадцать два года, но она казалась такой любящей, верной, наивной, несмотря на все злоключения, счастливой и верящей в свое чудесное будущее. Я уже ни во что не верила. Кто знает, может быть, Валентине повезет больше. Может быть, она найдет того единственного, кто искренне полюбит ее. А мне… мне даже искать уже не хотелось.
– Что касается барона, – сказала я, переводя разговор на другую тему, – то мы зря прониклись такими подозрениями. В конце концов, всему виной какое-то недоразумение. Ведь действительно, дорогая моя, даже если всецело поверить вашим словам, в действиях барона трудно отыскать преступление. Вся его вина – это невероятная преданность монархии. Сейчас мало кто способен на такое.
Валентина качнула головой, явно со мной не соглашаясь. Глаза ее говорили: как вы можете не доверять моей интуиции?