И он явно издевался. Рассердившись, я бросила письмо в огонь и с удовольствием наблюдала, как бумагу пожирает пламя.
Я оделась как можно изящнее – в лазурное платье с жемчужной отделкой и бархатными лентами на корсаже; в ушах у меня были скромные бриллиантовые сережки, издающие при повороте головы мелодичный звон и отбрасывающие загадочную тень на щеки. Нужно было дать понять этому человеку, что я аристократка, а он – буржуа. И он не имеет права насмехаться надо мной.
– Будьте осторожны, мадам! – предупредил меня Паулино. – Если он будет требовать больше двадцати процентов – не соглашайтесь! Этот Клавьер – он настоящая акула.
Я попросила растолковать мне, что значат эти самые проценты. В финансовых делах я была профаном, да и не хотела в них вникать. Аристократки не должны этим заниматься, это я усвоила с монастыря. И к тому же я не собиралась брать нынешнюю ситуацию за правило. Если бы Эмманюэль был дома, он бы сам отправился к Клавьеру.
Один из клерков банкира встретил меня уже у двери и повел наверх. Раньше я слышала обрывки сплетен о том, что Клавьер сказочно богат, но здесь, в здании банка, я не заметила ничего особенного. Темные каменные стены, широкая лестница с высокими ступеньками, одетые в черное строгие клерки…
– Прошу вас, мадам.
Я оказалась в кабинете – святая святых этого финансового магната. Помещение было обставлено тяжелой мебелью орехового дерева, пол устлан простым сосновым паркетом, на сейфе – статуэтки Юния Брута и Джорджа Вашингтона, на стенах – деревянная обшивка. Сурово, строго, по-деловому… Здесь не было даже камина, и я невольно поежилась.
– Чем обязан вашему посещению, сударыня?
Банкир поднялся мне навстречу, пододвинул стул, и я села, считая излишней любезностью протягивать ему руку.
– К вам можно прийти только по одной причине, господин Клавьер, – за деньгами. За ними-то я и пришла.
– Какой решительный поступок для аристократки!
Он сел напротив, и я могла рассмотреть его повнимательнее. С той давнишней встречи я запомнила только его волосы – белокурые, густые, волнистые. Причесан он был безукоризненно, но все равно… все равно выглядел как разбойник. И все эти безупречные манеры – только прикрытие. Что-то в нем было такое, чего я не понимала. Его серые глаза лишь на первый взгляд смотрели почтительно, а на самом деле в них был юмор, цинизм и легкая издевка. Нет, он не аристократ. Пират с испанских кораблей, авантюрист, искатель приключений, шулер или каторжник – кто угодно, только не аристократ. А еще в нем было что-то южное, мятежное, необузданное, чего я инстинктивно боялась и что меня отталкивало.
– Уверяю вас, сударь, никакой решительности не потребовалось. Видит Бог, я даже с королевой говорю, не испытывая робости.
Я намекала на то, что вхожа к особам куда более высокопоставленным, чем он. Клавьер улыбнулся, опустив глаза.
– Ну а почему же сюда не пришел ваш муж?
– Мой муж придет тогда, когда сочтет нужным.
Я сказала это очень сухо, желая прервать дальнейшие расспросы.
– Я обычно не веду переговоров с женщинами.
– Моя подпись на векселе весит не меньше, господин Клавьер.
– Да, я знаю, принцесса.
Я вздрогнула. В его устах слово «принцесса» прозвучало почему-то не как мой титул, а как ласковое обращение – что-то вроде «моя красавица» или «моя прелесть». Мне это не понравилось. К тому же он смотрел на меня не так, как следовало банкиру: почтительно и по-деловому. Я словно забавляла его, и, заметив это, я почувствовала злость.
– Перейдемте скорее к делу. Мне нужно триста тысяч ливров, и как можно скорее. Мой отец всегда пользовался вашими услугами и говорил, что вы можете доставить такую сумму за сутки.
– Вы хотите открыть свой собственный кредит в моем банке?
Я смутно представляла себе, что такое кредит, но не хотела показать этого и холодно кивнула в ответ.
Клавьер смотрел на меня со странным любопытством, словно ему было чертовски интересно узнать, для чего же мне понадобились такие огромные деньги. Он не задал мне подобного вопроса, но я испытывала такие чувства, словно вопрос все-таки прозвучал.
– Это будет вам дорого стоить. Я мгновенно исполняю желания своих клиентов, но им это обходится в копеечку. Я скуп и прижимист, предупреждаю вас, – добавил он насмешливо.
– Да, я понимаю. Если вас только это заботит, я могу успокоить вас. Я согласна платить ту цену, какую вы назначите, – заявила я с известкой долей высокомерия в голосе.
Этот человек был из другого мира – мира денег и чистогана, мира, который был презираем в аристократических кругах. Банки, коммерция – это не для аристократов. Дворянин должен как можно реже прикасаться к деньгам, погоня за прибылью и выгодой для него неприемлема. Эти взгляды довлели надо мной и принижали Клавьера в моих глазах.
– Я понимаю, вам нужно обогащаться, это ваше занятие. – Это прозвучало так, словно я сказала: «Понимаю, вы грязный делец, это как раз для вас». Клавьер нахмурился. И тогда я выпалила – Я согласна на двадцать процентов, сударь.
Он взглянул на меня с удивлением, потом поднялся и небрежно расправил манжету. На губах у него была улыбка.
– Мадам, мы друг друга не поняли. Или вас кто-то неправильно информировал. Двадцать процентов? Но, Боже мой, это же не для вас. Вы – совершенно особенная женщина, титулованная, приближенная к королеве. Как я могу оскорбить вас такой цифрой?
Удивленная, я спросила:
– Но сколько же вы в таком случае потребуете?
– Я хочу сорок процентов, мадам. Сорок процентов.
Я была ошеломлена – и названной цифрой, и той насмешливой небрежностью, с которой он ее произнес.
– Вы понимаете, что говорите, сударь?
– Разумеется, – весьма любезно отвечал он.
– В таком случае я буду вынуждена обратиться к другому банкиру, чьи аппетиты более скромны.
– Да, но никто не предоставит вам триста тысяч ливров в столь короткий срок. А ведь вам, как мне известно, уже через неделю нужно сделать первые выплаты и вашей портнихе, и ювелирам.
Мною овладел гнев.
– Откуда вы знаете? Вы что, шпионите за мной?
– У каждого банкира есть своя разведка, на этом я и делаю деньги.
– Я обращусь в полицию, если вы не прекратите эту слежку.
Смеясь, он показал мне газету – какой-то желтый бульварный листок:
– Успокойтесь, принцесса. Все уличные газеты рассказали, что статс-дама королевы была у мадам Бертен и заказала необыкновенное платье. А также драгоценности у Боссанжа.
Я брезгливо подалась назад. Подобные бумажки всегда вызывали у меня отвращение, я их никогда не читала.
– Уберите это, пожалуйста! Совсем необязательно так близко показывать мне эти листки.
– Как вам будет угодно.
Он снова сел, бросил взгляд на золотой портсигар, словно ему очень хотелось курить, но мое присутствие мешало этому.
– Итак, мадам, сорок процентов. Знаете, я ведь всего лишь буржуа, куда мне до аристократического благородства! У меня нет никаких прав, я простой скупой банкир, которому приходится экономить каждый ливр, чтобы не потерять своего состояния. Если бы вы знали, как тяжела жизнь! Сейчас, мадам, я на грани разорения.
Я слушала его, насторожившись. Он заговорил вдруг каким-то сварливым тоном, будто подражая Панталоне из комедии дель арте. [18]Он издевался, строя из себя Гарпагона! [19]Издевался надо мной, черт побери, словно я была неспособна отличить правду от насмешки! Я гневно сжала руки:
– Что за спектакль вы здесь разыгрываете, сударь!
– О, прошу прощения.
Он был явно удивлен тем, что я разгадала его шутку. Удивлен, посчитав меня глупее, чем я оказалась на самом деле. И тогда я поняла. Он прекрасно почувствовал все мое высокомерие и тщательно скрываемое презрение, и эти его сорок процентов – не что иное, как уловка, желание заставить меня торговаться, низвести до собственного уровня. И, черт побери, я уже почти торговалась! Я вот-вот попалась бы на его удочку… Кровь отхлынула от моего лица, я побледнела, словно меня уличили в дурном поступке.
– Сударь, я согласна на ваши сорок процентов.
Это был мой ответный удар, и он попал в точку. Победа пока никому не принадлежала, но ничья была достойной. Клавьер бросил на меня недоверчиво-удивленный взгляд:
– Вы согласны взять триста тысяч, а отдать четыреста двадцать?
– Да. В полуторагодичный срок.
На этом его удивление и кончилось, во всяком случае, он его больше не выдал. Сам, не вызывая клерков, Рене Клавьер составил вексель. Свет лампы золотил его густые светлые волосы. Я невольно заметила, какая красивая у него голова – гордо посаженная, похожая на великолепно изваянные головы греческих богов. Профиль почти классический, серые глаза прищурены лукаво и насмешливо… Мне невольно пришло в голову: почему этот буржуа выглядит аристократичнее многих версальских завсегдатаев?
Он поднял голову, но я, к счастью, успела отвести глаза.
– Все готово, принцесса. Можете даже не перечитывать. Для вас я составил вексель с предельной точностью.
– Потрудитесь передать мне его, – сказала я холодно. Он не передал, а поднялся из-за стола, обошел его и, подойдя ко мне, галантно положил передо мной бумагу.
– Подписывайте, сударыня. Вот перо и чернила…
– Да, я вижу.
Я обмакнула перо в чернильницу, склонилась над бумагой, чувствуя себя слегка неудобно оттого, что Клавьер стоит совсем рядом за моей спиной. И что его заставляет стоять именно так? Решив не задумываться над этим, я тщательно вывела свою подпись, длинную и значительную: «Сюзанна Маргарита Катрин Анжелика де Сен-Клер, принцесса д'Энен»…
Как будто теплый мех скользнул по моим обнаженным плечам. Я даже не сразу поняла, что это такое, да и не была уверена, что вообще что-то почувствовала. Но нет – словно горячее дыхание опалило мне кожу, словно тот, кто стоял сзади, приблизился ко мне на невозможное расстояние… Кровь прихлынула к моим щекам. На миг мне ясно, как на картине, представились мои обнаженные плечи, декольте, приоткрывающее грудь, точеная шея с завитками золотистых локонов… Так вот почему этот человек так упрямо стоял у меня за спиной! Да еще и почти осмелился прикоснуться ко мне!
Я стремительно вскочила, громыхнув стулом, и повернулась к Клавьеру так резко, что почти прикоснулась щекой к его камзолу. Я была вне себя от возмущения его нахальством. Он, этот буржуа, посмел вести себя так вольно, так забыться! И тут весь мой гнев точно разбился о ледяную скалу. Клавьер стоял так невозмутимо и спокойно, с таким удивлением на лице от моего неожиданного поступка, что нельзя было заподозрить, будто он наклонялся и прикасался ко мне. Даже сквозь негодование я ощутила, что попала в неловкое положение. Но ведь я чувствовала что-то на своих плечах… Впрочем, а чувствовала ли?
– Вы… – проговорила я, задыхаясь, – что это вы делали только что?
– Не понимаю вас, сударыня. Может, вы нездоровы? Аристократки обычно так чувствительны, что воображают то, чего не было.
Он опять смеялся. Я была уверена, что не ошиблась и отреагировала правильно, но он сумел сохранить хладнокровие, и я осталась в дурах. Я не смогла поймать его с поличным.
– Вот, возьмите вексель, – сказала я поспешно, не скрывая своей ярости. – Я уже подписалась, там все верно.
Я почти бежала к карете, дав себе слово никогда больше не пользоваться услугами этого банкира. В Париже полно финансистов, и они будут готовы оказать мне услугу. Никогда больше не хочу видеть этого нахала… Меня не покидала мысль, что Клавьер ведет в отношении меня какую-то непонятную игру, и поэтому хотела держаться от него подальше.
Ровно через два часа после этого чиновник банка привез мне триста тысяч новенькими золотыми ливрами. Но интереснее всего было то, что к деньгам прилагался букет в изящной хрупкой вазе из мейсенского фарфора. Целый сноп ярко-красных галльских роз, а между ними – несколько белоснежных камелий.
Я собственноручно бросила цветы в огонь, а вазу приказала отдать на кухню – может быть, пригодится служанкам.
Правда, меня несколько смущало то, что в Париж вернулась после очередных родов моя подруга по монастырю Тереза, супруга графа де Водрейля. Хотя, может быть, она еще ничего не успела узнать. Версаль так и гудел от сплетен, но Тереза еще не появлялась при дворе. Впрочем, я не помню, чтобы ее когда-нибудь волновали похождения мужа.
Рождество 1788 года выдалось на редкость холодным. Реки были скованы льдом, Версаль засыпан снегом, и слуги не успевали расчищать сугробы и проделывать узкие дорожки на ранее широких аллеях. Пруд Швейцарцев, покрытый толстой ледяной коркой, привлекал сюда всех версальских завсегдатаев: каждый вечер тут катались в санях и на коньках. Эта забава была поэкзотичнее, чем карточные игры и танцы.
– Мадам, вы идете?
Это спрашивала Маргарита, явно беспокоящаяся, чтобы я не пропустила начало праздника.
Я еще раз взглянула в огромные зеркала, расставленные по всей комнате. Роза Бертен потрудилась на славу, и платье было великолепно. Широкая верхняя юбка из ярко-голубого бархата была чуть короче остальных и открывала множество пышных нижних юбок цвета морской волны. Набивные узоры из золотого муара сливались в изящные сверкающие разводы на юбке. Корсаж из лазурной тафты и шемизетка, настоящее чудо ювелирного искусства, были затканы мелкими сапфирами и более яркими алмазами, которые, причудливо переливаясь, создавали на ткани нечто вроде китайских арабесок. Небесного цвета тафта была отделана пышной пеной золотистых фламандских кружев, оттеняющих кремово-медовую кожу шеи и полуобнаженных плеч. Вернее, кожа у меня была даже чуть смуглая и словно светилась изнутри. Наконец, золотые фламандские кружева как нельзя лучше шли к моим золотым волосам, шелковистые блестящие завитки падали на грудь, не скрывая, впрочем, точеной линии шеи. На ровную кожу щек я нанесла румяна – смесь бледной охры с чуть розовым тоном. Что касается глаз, то они не нуждались в краске и казались сейчас янтарно-черными. Густые ресницы отбрасывали загадочную тень на щеки.
Талия у меня была такая тонкая – двумя пальцами обхватишь… Грудь, чуть приподнятая пластроном, украшалась ослепительным бриллиантовым ожерельем. Такие же бриллианты чистой воды в виде подвесок сверкали на рукавах и в виде сережек переливались в ушах. Гармония – вот в чем был секрет этой прелести… Я медленно надевала кольца, не в силах оторвать взгляд от зеркала. Особенно мне нравилось то, что юбки при ходьбе шуршали и колыхались, на мгновение приоткрывая маленькие ступни ног, обутые в голубые атласные туфельки с золотыми бантами.
Когда я вышла к графу, мне не было нужды задавать мещанский вопрос: «Ну, как я выгляжу?» Мне все было ясно по взгляду, которым окинул меня Водрейль, и по его голосу, который вдруг стал хриплым. Я улыбнулась. Если мой вид так поражает этого донжуана, почему адмирал должен остаться ко мне равнодушным?
– Мадам, вы прекрасны.
– О, я знаю, граф.
– Могу ли я надеяться, что все это – ради меня?
– Возможно, – прошептала я загадочно. – Однако, сударь, вам уже пора идти к своей жене.
– Ну а потом?
– Потом вы вернетесь ко мне, разумеется.
Я шла по великолепной зеркальной галерее Версаля, полной придворных. Изабелла де Шатенуа в белом платье с перламутрово-розовым отливом обняла меня за талию.
– Ах, как тяжело сознавать, что все это – для какого-то матроса!
– Тс-с-с! – Я в испуге приложила палец к губам. – Разве вы не знаете, что я уже месяц увлечена графом де Водрейлем?
Изабелла смеялась.
– Рассказывайте это кому-нибудь другому! Я вас знаю, милочка. Вы никогда не увлекались Водрейлем. Не лгите мне.
– По крайней мере, если мы подруги…
– Да, мы подруги, и именно поэтому я обещаю молчать. – Она оставила свой загадочный тон и принялась болтать, как это обычно бывает среди аристократок: – Вы видели платье принцессы де Ламбаль? А новую сережку в ухе герцога де Лозена? Говорят, она более броская, чем прежняя. А что с вашим мужем, дорогая, – скоро ли он вернется в Париж из этих ужасных Альп?
Я была благодарна ей за эту болтовню и тоже говорила всякие пустяки, чтобы иметь возможность часто смеяться и выглядеть беспечной. Взглядом я уже заметила среди белокурых париков черные волосы адмирала Франсуа де Колонна. Он пока не обращал на меня внимания. Но я не разочаровывалась. Все еще было впереди – и бал, и танцы, и весь рождественский праздник.
Меня разыскал отец. Нужно было представиться их величествам, пройти перед королевским троном, и, поскольку мой муж был в форте Жу, я должна была проделать это с отцом. Сдерживая неприязнь, я подала ему руку. Может быть, эта неприязнь была бы меньше, если бы король удостоил меня разговором о Жанно и сообщил бы какие-нибудь обнадеживающие известия.
Оркестр наигрывал нежную, пленительную арию Генриха IV, посвященную прекрасной Габриэль д'Эстре:
Граф де Водрейль, когда фигуры танца сводили нас вместе, страстно сжимал мою руку, и я легко отвечала на это пожатие, расточая счастливые улыбки.
– Мадам, долго ли мне еще ждать? – умоляюще спросил он, когда мы в перерыве между танцами сидели у благотворительного киоска.
– А чего вы хотите?
– Свидания… Я добиваюсь этого еще с мая, и все напрасно.
– Вам не на что сердиться. Ведь я именно вас выделяю среди всех кавалеров…
Это была правда. Я отказывала в танце всем, кроме графа, и это уже выглядело демонстративно. Можно было не сомневаться, что после бала много писем полетит в Жу, извещая Эмманюэля о том, что вытворяет в Версале его жена вместе с развратным графом де Водрейлем…
– Принцесса, вы меня удивляете. Я бесконечно счастлив вашим вниманием, однако… словом, мы взрослые люди и отлично понимаем, что любовь заключается не только в этом.
И уж тут-то я дождалась нужного момента. Лакей адмирала де Колонна, толстый увалень по имени Филипп, проходил мимо нас. Я произнесла намеренно громко, ничуть не смущаясь:
– А что вы скажете об интимном ужине после бала, милый граф?
– О… я рад!
– Думаю, ресторан у Рампоно оправдает наши ожидания… Я все поставила на карту, и от этого мне стало немного грустно. Если адмирал не вмешается, мне надо будет сдержать слово и отправиться ужинать с графом. Мне было ясно, что ужином дело не закончится. Хотя… зачем мне расстраиваться? Я пришла сюда, чтобы победить, и я сделаю это.
Маленькими глотками я пила шоколад, принесенный мне графом. Вокруг меня собралось шестеро или семеро мужчин, оставивших своих жен, но мне пришлось разочаровать своих кавалеров отказом танцевать котильон. Пары только-только выстраивались, и я задумала немного обмануть адмирала. Я заметила, что он, стоя среди братьев Ламет, изредка поглядывает в мою сторону. Вполне возможно, что он подойдет, если… если я избавлюсь от графа.
– Ступайте танцевать котильон с вашей супругой, – приказала я. – Не стоит пренебрегать женой до такой степени.
Он ушел, оставив меня в одиночестве. Я обмахивалась веером и старалась сохранять самый равнодушный вид. Адмирал, при его самонадеянности, должен решить, что я нарочно разогнала кавалеров, чтобы дать ему возможность пригласить меня на танец. Надо было только подождать, осталось ли у него воспоминание о моей гибкой талии и устоит ли он от желания сжать ее в котильоне.
Все шло как по маслу и даже быстрее, чем я ожидала. Резкий, насмешливый голос прозвучал над моей головой:
– Не удостоит ли принцесса меня чести станцевать контрданс?
– Милостивый государь, – отвечала я как можно безмятежнее, – вы ошибаетесь: это не контрданс, а котильон.
– Ну, так каков же ваш ответ?
Он спрашивал так резко, словно командовал матросами на палубе.
– Нет, – сказала я просто, любезно улыбаясь. Адмирал ждал, что я что-то прибавлю, но я держала паузу.
Интуитивно я чувствовала, что выбрала правильный тон. К тому же я смотрела на адмирала очень спокойно, широко открытыми глазами, не выказывая никакого волнения. Он мог сравнивать: на Водрейля я смотрела иначе – искоса, кокетливо, завлекающе, из-под опущенных трепещущих ресниц…
– Что, просто «нет»?
– Увы, – сказала я еще любезнее, твердо решив ограничиться этими односложными словами.
– Вы не были так горды там, в храме Амура.
Я все так же молчала, любезно улыбаясь. Не дождавшись никакого ответа на свои слова, он неминуемо почувствует себя неловко. Повернувшись на каблуках, адмирал зашагал прочь. Я перевела дыхание, досадуя, что сердце у меня билось, как у зайца.
Граф де Водрейль, встревоженный, вернулся ко мне:
– Чего, черт побери, хотел от вас этот матрос?
– Ах, он просто невежа, – сказала я громко.
И заметила, что многие услышали, как принцесса д'Энен назвала адмирала де Колонна невежей. Может быть, с моей стороны это было резко и к тому же неискренне. Ну а как он вел себя со мной, кем он меня считал?
«Я, наверно, влюблена, – подумала я взволнованно. – Я еще ни для кого не строила таких козней, не вела такую глупую игру. А как глуп он, что толкает меня на это! Что ему стоило хоть чуть-чуть пощадить мою гордость? Я бы сразу стала как шелковая. Немного вежливости и нежности – вот все, что мне нужно! Хотя нет… Я хочу, чтобы он любил меня».
Бал закончился уже за полночь. Маргарита накинула мне на плечи манто, а граф де Водрейль отправился на поиски своей кареты. Ехать было недалеко, но мороз стоял такой трескучий, что страшно было показаться на улице. Погрустневшая, я стояла посреди вестибюля, окруженная толпой куда-то спешащих людей и влюбленных пар. Чего бы я ни дала, чтобы не ехать в ресторан с графом… А он, чудак, выглядел таким счастливым и возбужденным, что мне было совестно его разочаровывать.
Чья-то рука коснулась моего плеча:
– Сюзанна, может быть, вам найти карету?
Я поразилась. Это спрашивал адмирал. Он называл меня по имени! У него был совсем другой голос – резкий, как и прежде, но без грубости и насмешки, разве что со сдерживаемым недовольством. Я взглянула ему прямо в лицо. Он явно переживал вспышку мужского желания, был взбешен и чувствовал ту ревность, которая заставляет дрожать от ярости, – но этого было мало, черт побери!
– Благодарю вас, – сказала я холодно, – карету мне найдет лакей.
– А лакея зовут граф де Водрейль? – в бешенстве спросил он. – Быстро же вы находите любовников – раз-два, и готово! Наверно, вы частый посетитель укромных уголков в храме Амура.
Вспыхнув, я отшатнулась от него и в гневе ударила по щеке. Звонкий звук пощечины ясно выделялся из всеобщего шума. Придворные замерли на месте, нюхом предчувствуя скандал. Не часто статс-дама королевы у всех на глазах дает пощечину мечте женщин Парижа!
С пылающими щеками я стояла против адмирала. Рядом появился граф де Водрейль и поддержал меня под локоть. Я не знала, что мне делать, как выйти из этого положения, и безумным взглядом смотрела то на своего кавалера, то на адмирала.
Ждать пришлось недолго. Граф де Водрейль, по своему обыкновению живущий от дуэли к дуэли, привычным жестом снял перчатку:
– Я вызываю вас, черт побери!
Адмирал перехватил руку, готовую швырнуть перчатку ему в лицо.
Дальше все было как во сне. Маркиза де Шатенуа поддерживала меня за талию и шептала какие-то утешения на ухо. Аристократы окружили соперников. Никто не пытался воспрепятствовать поединку, хотя всем было известно, что дуэли запрещены еще кардиналом Ришелье. Причина размолвки была определена оскорблением третьей степени, а поскольку в деле была замешана женщина, то есть я, то примирение не допускалось.
– Стреляться с двадцати шагов и через платок.
– Завтра, тысяча чертей, завтра же вечером!
– И в Венсеннском лесу.
– Мои секунданты известят вас о других подробностях, черт побери!
2
Банк Клавьера находился не так уж далеко от моего дома, на Кур-ля-Рен, но я все равно опоздала и сделала это, разумеется, умышленно. Человек, который так искусно поддел меня, может меня и подождать. В конце концов, принц и принцесса д'Энен – то есть я и мой муж – являются очень важными клиентами, и ради них можно стерпеть многое.Я оделась как можно изящнее – в лазурное платье с жемчужной отделкой и бархатными лентами на корсаже; в ушах у меня были скромные бриллиантовые сережки, издающие при повороте головы мелодичный звон и отбрасывающие загадочную тень на щеки. Нужно было дать понять этому человеку, что я аристократка, а он – буржуа. И он не имеет права насмехаться надо мной.
– Будьте осторожны, мадам! – предупредил меня Паулино. – Если он будет требовать больше двадцати процентов – не соглашайтесь! Этот Клавьер – он настоящая акула.
Я попросила растолковать мне, что значат эти самые проценты. В финансовых делах я была профаном, да и не хотела в них вникать. Аристократки не должны этим заниматься, это я усвоила с монастыря. И к тому же я не собиралась брать нынешнюю ситуацию за правило. Если бы Эмманюэль был дома, он бы сам отправился к Клавьеру.
Один из клерков банкира встретил меня уже у двери и повел наверх. Раньше я слышала обрывки сплетен о том, что Клавьер сказочно богат, но здесь, в здании банка, я не заметила ничего особенного. Темные каменные стены, широкая лестница с высокими ступеньками, одетые в черное строгие клерки…
– Прошу вас, мадам.
Я оказалась в кабинете – святая святых этого финансового магната. Помещение было обставлено тяжелой мебелью орехового дерева, пол устлан простым сосновым паркетом, на сейфе – статуэтки Юния Брута и Джорджа Вашингтона, на стенах – деревянная обшивка. Сурово, строго, по-деловому… Здесь не было даже камина, и я невольно поежилась.
– Чем обязан вашему посещению, сударыня?
Банкир поднялся мне навстречу, пододвинул стул, и я села, считая излишней любезностью протягивать ему руку.
– К вам можно прийти только по одной причине, господин Клавьер, – за деньгами. За ними-то я и пришла.
– Какой решительный поступок для аристократки!
Он сел напротив, и я могла рассмотреть его повнимательнее. С той давнишней встречи я запомнила только его волосы – белокурые, густые, волнистые. Причесан он был безукоризненно, но все равно… все равно выглядел как разбойник. И все эти безупречные манеры – только прикрытие. Что-то в нем было такое, чего я не понимала. Его серые глаза лишь на первый взгляд смотрели почтительно, а на самом деле в них был юмор, цинизм и легкая издевка. Нет, он не аристократ. Пират с испанских кораблей, авантюрист, искатель приключений, шулер или каторжник – кто угодно, только не аристократ. А еще в нем было что-то южное, мятежное, необузданное, чего я инстинктивно боялась и что меня отталкивало.
– Уверяю вас, сударь, никакой решительности не потребовалось. Видит Бог, я даже с королевой говорю, не испытывая робости.
Я намекала на то, что вхожа к особам куда более высокопоставленным, чем он. Клавьер улыбнулся, опустив глаза.
– Ну а почему же сюда не пришел ваш муж?
– Мой муж придет тогда, когда сочтет нужным.
Я сказала это очень сухо, желая прервать дальнейшие расспросы.
– Я обычно не веду переговоров с женщинами.
– Моя подпись на векселе весит не меньше, господин Клавьер.
– Да, я знаю, принцесса.
Я вздрогнула. В его устах слово «принцесса» прозвучало почему-то не как мой титул, а как ласковое обращение – что-то вроде «моя красавица» или «моя прелесть». Мне это не понравилось. К тому же он смотрел на меня не так, как следовало банкиру: почтительно и по-деловому. Я словно забавляла его, и, заметив это, я почувствовала злость.
– Перейдемте скорее к делу. Мне нужно триста тысяч ливров, и как можно скорее. Мой отец всегда пользовался вашими услугами и говорил, что вы можете доставить такую сумму за сутки.
– Вы хотите открыть свой собственный кредит в моем банке?
Я смутно представляла себе, что такое кредит, но не хотела показать этого и холодно кивнула в ответ.
Клавьер смотрел на меня со странным любопытством, словно ему было чертовски интересно узнать, для чего же мне понадобились такие огромные деньги. Он не задал мне подобного вопроса, но я испытывала такие чувства, словно вопрос все-таки прозвучал.
– Это будет вам дорого стоить. Я мгновенно исполняю желания своих клиентов, но им это обходится в копеечку. Я скуп и прижимист, предупреждаю вас, – добавил он насмешливо.
– Да, я понимаю. Если вас только это заботит, я могу успокоить вас. Я согласна платить ту цену, какую вы назначите, – заявила я с известкой долей высокомерия в голосе.
Этот человек был из другого мира – мира денег и чистогана, мира, который был презираем в аристократических кругах. Банки, коммерция – это не для аристократов. Дворянин должен как можно реже прикасаться к деньгам, погоня за прибылью и выгодой для него неприемлема. Эти взгляды довлели надо мной и принижали Клавьера в моих глазах.
– Я понимаю, вам нужно обогащаться, это ваше занятие. – Это прозвучало так, словно я сказала: «Понимаю, вы грязный делец, это как раз для вас». Клавьер нахмурился. И тогда я выпалила – Я согласна на двадцать процентов, сударь.
Он взглянул на меня с удивлением, потом поднялся и небрежно расправил манжету. На губах у него была улыбка.
– Мадам, мы друг друга не поняли. Или вас кто-то неправильно информировал. Двадцать процентов? Но, Боже мой, это же не для вас. Вы – совершенно особенная женщина, титулованная, приближенная к королеве. Как я могу оскорбить вас такой цифрой?
Удивленная, я спросила:
– Но сколько же вы в таком случае потребуете?
– Я хочу сорок процентов, мадам. Сорок процентов.
Я была ошеломлена – и названной цифрой, и той насмешливой небрежностью, с которой он ее произнес.
– Вы понимаете, что говорите, сударь?
– Разумеется, – весьма любезно отвечал он.
– В таком случае я буду вынуждена обратиться к другому банкиру, чьи аппетиты более скромны.
– Да, но никто не предоставит вам триста тысяч ливров в столь короткий срок. А ведь вам, как мне известно, уже через неделю нужно сделать первые выплаты и вашей портнихе, и ювелирам.
Мною овладел гнев.
– Откуда вы знаете? Вы что, шпионите за мной?
– У каждого банкира есть своя разведка, на этом я и делаю деньги.
– Я обращусь в полицию, если вы не прекратите эту слежку.
Смеясь, он показал мне газету – какой-то желтый бульварный листок:
– Успокойтесь, принцесса. Все уличные газеты рассказали, что статс-дама королевы была у мадам Бертен и заказала необыкновенное платье. А также драгоценности у Боссанжа.
Я брезгливо подалась назад. Подобные бумажки всегда вызывали у меня отвращение, я их никогда не читала.
– Уберите это, пожалуйста! Совсем необязательно так близко показывать мне эти листки.
– Как вам будет угодно.
Он снова сел, бросил взгляд на золотой портсигар, словно ему очень хотелось курить, но мое присутствие мешало этому.
– Итак, мадам, сорок процентов. Знаете, я ведь всего лишь буржуа, куда мне до аристократического благородства! У меня нет никаких прав, я простой скупой банкир, которому приходится экономить каждый ливр, чтобы не потерять своего состояния. Если бы вы знали, как тяжела жизнь! Сейчас, мадам, я на грани разорения.
Я слушала его, насторожившись. Он заговорил вдруг каким-то сварливым тоном, будто подражая Панталоне из комедии дель арте. [18]Он издевался, строя из себя Гарпагона! [19]Издевался надо мной, черт побери, словно я была неспособна отличить правду от насмешки! Я гневно сжала руки:
– Что за спектакль вы здесь разыгрываете, сударь!
– О, прошу прощения.
Он был явно удивлен тем, что я разгадала его шутку. Удивлен, посчитав меня глупее, чем я оказалась на самом деле. И тогда я поняла. Он прекрасно почувствовал все мое высокомерие и тщательно скрываемое презрение, и эти его сорок процентов – не что иное, как уловка, желание заставить меня торговаться, низвести до собственного уровня. И, черт побери, я уже почти торговалась! Я вот-вот попалась бы на его удочку… Кровь отхлынула от моего лица, я побледнела, словно меня уличили в дурном поступке.
– Сударь, я согласна на ваши сорок процентов.
Это был мой ответный удар, и он попал в точку. Победа пока никому не принадлежала, но ничья была достойной. Клавьер бросил на меня недоверчиво-удивленный взгляд:
– Вы согласны взять триста тысяч, а отдать четыреста двадцать?
– Да. В полуторагодичный срок.
На этом его удивление и кончилось, во всяком случае, он его больше не выдал. Сам, не вызывая клерков, Рене Клавьер составил вексель. Свет лампы золотил его густые светлые волосы. Я невольно заметила, какая красивая у него голова – гордо посаженная, похожая на великолепно изваянные головы греческих богов. Профиль почти классический, серые глаза прищурены лукаво и насмешливо… Мне невольно пришло в голову: почему этот буржуа выглядит аристократичнее многих версальских завсегдатаев?
Он поднял голову, но я, к счастью, успела отвести глаза.
– Все готово, принцесса. Можете даже не перечитывать. Для вас я составил вексель с предельной точностью.
– Потрудитесь передать мне его, – сказала я холодно. Он не передал, а поднялся из-за стола, обошел его и, подойдя ко мне, галантно положил передо мной бумагу.
– Подписывайте, сударыня. Вот перо и чернила…
– Да, я вижу.
Я обмакнула перо в чернильницу, склонилась над бумагой, чувствуя себя слегка неудобно оттого, что Клавьер стоит совсем рядом за моей спиной. И что его заставляет стоять именно так? Решив не задумываться над этим, я тщательно вывела свою подпись, длинную и значительную: «Сюзанна Маргарита Катрин Анжелика де Сен-Клер, принцесса д'Энен»…
Как будто теплый мех скользнул по моим обнаженным плечам. Я даже не сразу поняла, что это такое, да и не была уверена, что вообще что-то почувствовала. Но нет – словно горячее дыхание опалило мне кожу, словно тот, кто стоял сзади, приблизился ко мне на невозможное расстояние… Кровь прихлынула к моим щекам. На миг мне ясно, как на картине, представились мои обнаженные плечи, декольте, приоткрывающее грудь, точеная шея с завитками золотистых локонов… Так вот почему этот человек так упрямо стоял у меня за спиной! Да еще и почти осмелился прикоснуться ко мне!
Я стремительно вскочила, громыхнув стулом, и повернулась к Клавьеру так резко, что почти прикоснулась щекой к его камзолу. Я была вне себя от возмущения его нахальством. Он, этот буржуа, посмел вести себя так вольно, так забыться! И тут весь мой гнев точно разбился о ледяную скалу. Клавьер стоял так невозмутимо и спокойно, с таким удивлением на лице от моего неожиданного поступка, что нельзя было заподозрить, будто он наклонялся и прикасался ко мне. Даже сквозь негодование я ощутила, что попала в неловкое положение. Но ведь я чувствовала что-то на своих плечах… Впрочем, а чувствовала ли?
– Вы… – проговорила я, задыхаясь, – что это вы делали только что?
– Не понимаю вас, сударыня. Может, вы нездоровы? Аристократки обычно так чувствительны, что воображают то, чего не было.
Он опять смеялся. Я была уверена, что не ошиблась и отреагировала правильно, но он сумел сохранить хладнокровие, и я осталась в дурах. Я не смогла поймать его с поличным.
– Вот, возьмите вексель, – сказала я поспешно, не скрывая своей ярости. – Я уже подписалась, там все верно.
Я почти бежала к карете, дав себе слово никогда больше не пользоваться услугами этого банкира. В Париже полно финансистов, и они будут готовы оказать мне услугу. Никогда больше не хочу видеть этого нахала… Меня не покидала мысль, что Клавьер ведет в отношении меня какую-то непонятную игру, и поэтому хотела держаться от него подальше.
Ровно через два часа после этого чиновник банка привез мне триста тысяч новенькими золотыми ливрами. Но интереснее всего было то, что к деньгам прилагался букет в изящной хрупкой вазе из мейсенского фарфора. Целый сноп ярко-красных галльских роз, а между ними – несколько белоснежных камелий.
Я собственноручно бросила цветы в огонь, а вазу приказала отдать на кухню – может быть, пригодится служанкам.
3
Я аккуратно обвела число 25 декабря в «Двойном Льежском календаре». Рождество! Это был мой любимый праздник. Чуть более часа оставалось до бала. Позади были хлопоты, бесконечные примерки. Позади видимость романа с графом де Водрейлем… Впрочем, почему позади? Именно сегодня я проведу с ним времени больше, чем когда-либо.Правда, меня несколько смущало то, что в Париж вернулась после очередных родов моя подруга по монастырю Тереза, супруга графа де Водрейля. Хотя, может быть, она еще ничего не успела узнать. Версаль так и гудел от сплетен, но Тереза еще не появлялась при дворе. Впрочем, я не помню, чтобы ее когда-нибудь волновали похождения мужа.
Рождество 1788 года выдалось на редкость холодным. Реки были скованы льдом, Версаль засыпан снегом, и слуги не успевали расчищать сугробы и проделывать узкие дорожки на ранее широких аллеях. Пруд Швейцарцев, покрытый толстой ледяной коркой, привлекал сюда всех версальских завсегдатаев: каждый вечер тут катались в санях и на коньках. Эта забава была поэкзотичнее, чем карточные игры и танцы.
– Мадам, вы идете?
Это спрашивала Маргарита, явно беспокоящаяся, чтобы я не пропустила начало праздника.
Я еще раз взглянула в огромные зеркала, расставленные по всей комнате. Роза Бертен потрудилась на славу, и платье было великолепно. Широкая верхняя юбка из ярко-голубого бархата была чуть короче остальных и открывала множество пышных нижних юбок цвета морской волны. Набивные узоры из золотого муара сливались в изящные сверкающие разводы на юбке. Корсаж из лазурной тафты и шемизетка, настоящее чудо ювелирного искусства, были затканы мелкими сапфирами и более яркими алмазами, которые, причудливо переливаясь, создавали на ткани нечто вроде китайских арабесок. Небесного цвета тафта была отделана пышной пеной золотистых фламандских кружев, оттеняющих кремово-медовую кожу шеи и полуобнаженных плеч. Вернее, кожа у меня была даже чуть смуглая и словно светилась изнутри. Наконец, золотые фламандские кружева как нельзя лучше шли к моим золотым волосам, шелковистые блестящие завитки падали на грудь, не скрывая, впрочем, точеной линии шеи. На ровную кожу щек я нанесла румяна – смесь бледной охры с чуть розовым тоном. Что касается глаз, то они не нуждались в краске и казались сейчас янтарно-черными. Густые ресницы отбрасывали загадочную тень на щеки.
Талия у меня была такая тонкая – двумя пальцами обхватишь… Грудь, чуть приподнятая пластроном, украшалась ослепительным бриллиантовым ожерельем. Такие же бриллианты чистой воды в виде подвесок сверкали на рукавах и в виде сережек переливались в ушах. Гармония – вот в чем был секрет этой прелести… Я медленно надевала кольца, не в силах оторвать взгляд от зеркала. Особенно мне нравилось то, что юбки при ходьбе шуршали и колыхались, на мгновение приоткрывая маленькие ступни ног, обутые в голубые атласные туфельки с золотыми бантами.
Когда я вышла к графу, мне не было нужды задавать мещанский вопрос: «Ну, как я выгляжу?» Мне все было ясно по взгляду, которым окинул меня Водрейль, и по его голосу, который вдруг стал хриплым. Я улыбнулась. Если мой вид так поражает этого донжуана, почему адмирал должен остаться ко мне равнодушным?
– Мадам, вы прекрасны.
– О, я знаю, граф.
– Могу ли я надеяться, что все это – ради меня?
– Возможно, – прошептала я загадочно. – Однако, сударь, вам уже пора идти к своей жене.
– Ну а потом?
– Потом вы вернетесь ко мне, разумеется.
Я шла по великолепной зеркальной галерее Версаля, полной придворных. Изабелла де Шатенуа в белом платье с перламутрово-розовым отливом обняла меня за талию.
– Ах, как тяжело сознавать, что все это – для какого-то матроса!
– Тс-с-с! – Я в испуге приложила палец к губам. – Разве вы не знаете, что я уже месяц увлечена графом де Водрейлем?
Изабелла смеялась.
– Рассказывайте это кому-нибудь другому! Я вас знаю, милочка. Вы никогда не увлекались Водрейлем. Не лгите мне.
– По крайней мере, если мы подруги…
– Да, мы подруги, и именно поэтому я обещаю молчать. – Она оставила свой загадочный тон и принялась болтать, как это обычно бывает среди аристократок: – Вы видели платье принцессы де Ламбаль? А новую сережку в ухе герцога де Лозена? Говорят, она более броская, чем прежняя. А что с вашим мужем, дорогая, – скоро ли он вернется в Париж из этих ужасных Альп?
Я была благодарна ей за эту болтовню и тоже говорила всякие пустяки, чтобы иметь возможность часто смеяться и выглядеть беспечной. Взглядом я уже заметила среди белокурых париков черные волосы адмирала Франсуа де Колонна. Он пока не обращал на меня внимания. Но я не разочаровывалась. Все еще было впереди – и бал, и танцы, и весь рождественский праздник.
Меня разыскал отец. Нужно было представиться их величествам, пройти перед королевским троном, и, поскольку мой муж был в форте Жу, я должна была проделать это с отцом. Сдерживая неприязнь, я подала ему руку. Может быть, эта неприязнь была бы меньше, если бы король удостоил меня разговором о Жанно и сообщил бы какие-нибудь обнадеживающие известия.
Оркестр наигрывал нежную, пленительную арию Генриха IV, посвященную прекрасной Габриэль д'Эстре:
Я нетерпеливо постукивала носком туфельки о паркет, до того мне хотелось танцевать. Когда граф де Водрейль, опережая других, подлетел ко мне и раздались звуки менуэта, я буквально вскочила с места, спеша на середину зала. Меня даже огорчало то, что менуэт так медлителен и его фигуры так плавны. Но после этого танца зазвучала кадриль, и уж тут-то я могла повеселиться.
Молю, взойди, заря,
Веселье мне даря,
Из мрака предрассветного тумана.
Признаюсь, не тая,
Что милая моя —
Она одна, как ты, свежа, румяна.
Две розы на заре,
В росе, как в серебре,
Потупят взор, сравниться не мечтая
С пастушкою моей,
Что вешних роз нежней,
Белее лилий, тоньше горностая.
Граф де Водрейль, когда фигуры танца сводили нас вместе, страстно сжимал мою руку, и я легко отвечала на это пожатие, расточая счастливые улыбки.
– Мадам, долго ли мне еще ждать? – умоляюще спросил он, когда мы в перерыве между танцами сидели у благотворительного киоска.
– А чего вы хотите?
– Свидания… Я добиваюсь этого еще с мая, и все напрасно.
– Вам не на что сердиться. Ведь я именно вас выделяю среди всех кавалеров…
Это была правда. Я отказывала в танце всем, кроме графа, и это уже выглядело демонстративно. Можно было не сомневаться, что после бала много писем полетит в Жу, извещая Эмманюэля о том, что вытворяет в Версале его жена вместе с развратным графом де Водрейлем…
– Принцесса, вы меня удивляете. Я бесконечно счастлив вашим вниманием, однако… словом, мы взрослые люди и отлично понимаем, что любовь заключается не только в этом.
И уж тут-то я дождалась нужного момента. Лакей адмирала де Колонна, толстый увалень по имени Филипп, проходил мимо нас. Я произнесла намеренно громко, ничуть не смущаясь:
– А что вы скажете об интимном ужине после бала, милый граф?
– О… я рад!
– Думаю, ресторан у Рампоно оправдает наши ожидания… Я все поставила на карту, и от этого мне стало немного грустно. Если адмирал не вмешается, мне надо будет сдержать слово и отправиться ужинать с графом. Мне было ясно, что ужином дело не закончится. Хотя… зачем мне расстраиваться? Я пришла сюда, чтобы победить, и я сделаю это.
Маленькими глотками я пила шоколад, принесенный мне графом. Вокруг меня собралось шестеро или семеро мужчин, оставивших своих жен, но мне пришлось разочаровать своих кавалеров отказом танцевать котильон. Пары только-только выстраивались, и я задумала немного обмануть адмирала. Я заметила, что он, стоя среди братьев Ламет, изредка поглядывает в мою сторону. Вполне возможно, что он подойдет, если… если я избавлюсь от графа.
– Ступайте танцевать котильон с вашей супругой, – приказала я. – Не стоит пренебрегать женой до такой степени.
Он ушел, оставив меня в одиночестве. Я обмахивалась веером и старалась сохранять самый равнодушный вид. Адмирал, при его самонадеянности, должен решить, что я нарочно разогнала кавалеров, чтобы дать ему возможность пригласить меня на танец. Надо было только подождать, осталось ли у него воспоминание о моей гибкой талии и устоит ли он от желания сжать ее в котильоне.
Все шло как по маслу и даже быстрее, чем я ожидала. Резкий, насмешливый голос прозвучал над моей головой:
– Не удостоит ли принцесса меня чести станцевать контрданс?
– Милостивый государь, – отвечала я как можно безмятежнее, – вы ошибаетесь: это не контрданс, а котильон.
– Ну, так каков же ваш ответ?
Он спрашивал так резко, словно командовал матросами на палубе.
– Нет, – сказала я просто, любезно улыбаясь. Адмирал ждал, что я что-то прибавлю, но я держала паузу.
Интуитивно я чувствовала, что выбрала правильный тон. К тому же я смотрела на адмирала очень спокойно, широко открытыми глазами, не выказывая никакого волнения. Он мог сравнивать: на Водрейля я смотрела иначе – искоса, кокетливо, завлекающе, из-под опущенных трепещущих ресниц…
– Что, просто «нет»?
– Увы, – сказала я еще любезнее, твердо решив ограничиться этими односложными словами.
– Вы не были так горды там, в храме Амура.
Я все так же молчала, любезно улыбаясь. Не дождавшись никакого ответа на свои слова, он неминуемо почувствует себя неловко. Повернувшись на каблуках, адмирал зашагал прочь. Я перевела дыхание, досадуя, что сердце у меня билось, как у зайца.
Граф де Водрейль, встревоженный, вернулся ко мне:
– Чего, черт побери, хотел от вас этот матрос?
– Ах, он просто невежа, – сказала я громко.
И заметила, что многие услышали, как принцесса д'Энен назвала адмирала де Колонна невежей. Может быть, с моей стороны это было резко и к тому же неискренне. Ну а как он вел себя со мной, кем он меня считал?
«Я, наверно, влюблена, – подумала я взволнованно. – Я еще ни для кого не строила таких козней, не вела такую глупую игру. А как глуп он, что толкает меня на это! Что ему стоило хоть чуть-чуть пощадить мою гордость? Я бы сразу стала как шелковая. Немного вежливости и нежности – вот все, что мне нужно! Хотя нет… Я хочу, чтобы он любил меня».
Бал закончился уже за полночь. Маргарита накинула мне на плечи манто, а граф де Водрейль отправился на поиски своей кареты. Ехать было недалеко, но мороз стоял такой трескучий, что страшно было показаться на улице. Погрустневшая, я стояла посреди вестибюля, окруженная толпой куда-то спешащих людей и влюбленных пар. Чего бы я ни дала, чтобы не ехать в ресторан с графом… А он, чудак, выглядел таким счастливым и возбужденным, что мне было совестно его разочаровывать.
Чья-то рука коснулась моего плеча:
– Сюзанна, может быть, вам найти карету?
Я поразилась. Это спрашивал адмирал. Он называл меня по имени! У него был совсем другой голос – резкий, как и прежде, но без грубости и насмешки, разве что со сдерживаемым недовольством. Я взглянула ему прямо в лицо. Он явно переживал вспышку мужского желания, был взбешен и чувствовал ту ревность, которая заставляет дрожать от ярости, – но этого было мало, черт побери!
– Благодарю вас, – сказала я холодно, – карету мне найдет лакей.
– А лакея зовут граф де Водрейль? – в бешенстве спросил он. – Быстро же вы находите любовников – раз-два, и готово! Наверно, вы частый посетитель укромных уголков в храме Амура.
Вспыхнув, я отшатнулась от него и в гневе ударила по щеке. Звонкий звук пощечины ясно выделялся из всеобщего шума. Придворные замерли на месте, нюхом предчувствуя скандал. Не часто статс-дама королевы у всех на глазах дает пощечину мечте женщин Парижа!
С пылающими щеками я стояла против адмирала. Рядом появился граф де Водрейль и поддержал меня под локоть. Я не знала, что мне делать, как выйти из этого положения, и безумным взглядом смотрела то на своего кавалера, то на адмирала.
Ждать пришлось недолго. Граф де Водрейль, по своему обыкновению живущий от дуэли к дуэли, привычным жестом снял перчатку:
– Я вызываю вас, черт побери!
Адмирал перехватил руку, готовую швырнуть перчатку ему в лицо.
Дальше все было как во сне. Маркиза де Шатенуа поддерживала меня за талию и шептала какие-то утешения на ухо. Аристократы окружили соперников. Никто не пытался воспрепятствовать поединку, хотя всем было известно, что дуэли запрещены еще кардиналом Ришелье. Причина размолвки была определена оскорблением третьей степени, а поскольку в деле была замешана женщина, то есть я, то примирение не допускалось.
– Стреляться с двадцати шагов и через платок.
– Завтра, тысяча чертей, завтра же вечером!
– И в Венсеннском лесу.
– Мои секунданты известят вас о других подробностях, черт побери!