– Он в Альпах, я знаю.
– Но должен вернуться со дня на день. Он…
– Да помолчите вы немного со своим «он»! Ваш муж – пустое место. Мне случалось видеть его. За таких выходят, чтобы быть свободной.
– Это не позволяет мне вконец забывать о приличиях. Хватит и того, что я стала героиней скандальной хроники после того, как ударила вас у всех на глазах.
– О, для меня это была последняя капля, – загадочно произнес адмирал. Удивленная, я искоса взглянула на него. Он тихо рассмеялся. – Знаете, я признаюсь вам по секрету, что еще ни одна женщина никогда не била меня, а если бы и попыталась сделать это, то не осталась бы безнаказанной.
– Да, это как раз свидетельствует о вашем безупречном воспитании. Кто вас учил давать сдачи женщинам – отец или мать?
– Я не хочу говорить об этом сейчас…
Его сильные теплые руки скользнули по моим плечам, спустились ниже и сжали мои локти. Он прижал меня к себе так сильно, что я почувствовала прикосновение его твердых бедер.
– Вы не можете знать, насколько красивы… Это может видеть только тот, кто наблюдает вас со стороны. Каким прелестным жестом вы поправляете волосы… Как вы идете, окруженная толпой поклонников, надменная и восхитительная, как лесная фея… И какой необычный у вас изгиб бровей… А эти глаза – в них спрятано золотое солнце…
Пораженная, я быстро-быстро дышала, не веря своим ушам.
– Не может быть! Вы заговорили, как трубадур из Лангедока!
– Я учусь, моя дорогая…
В его устах это было равносильно признанию в любви. Не смея верить в это, я затаила дыхание. Кровь громко стучала в висках. К этому человеку меня влекло неудержимо, со всем пылом неутоленной чувственности и нерастраченной нежности. Сколько раз в ночной тишине я мечтала и грезила, представляя такое, от чего меня саму бросало в краску. Мне хотелось, чтобы его губы целовали меня. Чтобы он положил свою руку мне на грудь…
– Я хочу видеть вас как можно чаще… Я хочу вас и вашей любви.
– О, не шутите! – возразила я, слабо улыбаясь.
– Нисколько не шучу. Стойте смирно! Не вырывайтесь! Я не собираюсь вас убивать. Слышите, Сюзанна? – Сильными руками он привлек меня к себе. – Вы нужны мне. Вам ясно?
– Боже мой, вы не должны так поступать, – едва слышно прошептала я. – Нет, не должны…
Его руки легко ласкали мою грудь. Он вдруг прижал мою голову к своему плечу, прижал крепко-крепко – так, что я не могла пошевельнуться, и, наклонившись, поцеловал меня. Мои губы словно обожгло жаром…
Как хочется разрешить ему все… Он эгоист, он деспот, он так и заявил мне: «Вы мне нужны», – и никаких разговоров. Он пришел сюда, чтобы успокоить не меня, а себя… И все-таки я готова это терпеть, готова ничего не замечать, лишь бы он был рядом. Только… не станет ли он снова груб и презрителен, как тогда в храме Амура, когда страсть его была удовлетворена? При мысли, что я могу потерять его, меня охватил ужас.
– Нет, уйдите! Оставьте меня! Слышите? Я запрещаю вам! – Я с силой вырвалась и отбежала в угол комнаты. – Не нужно, умоляю вас, адмирал. После этого все начнется сначала.
– Значит, я уеду без всякого залога вашей привязанности? Я расширенными от страха глазами смотрела на него.
– Разве… разве вы уезжаете?
– Разумеется. – Заметив мое замешательство, он подошел ко мне и с силой сжал мои ладони. – После этой дуэли меня отправляют в Тулон, к своей эскадре. Проклятая королевская власть!
Я вздрогнула. Как можно так говорить о власти короля? Слова адмирала меня покоробили. Аристократу не пристало говорить такое.
Он взял в руки мое лицо, снова привлек к себе. Его губы коснулись моих ресниц, глаз, щек. Он целовал меня легко, едва слышно. В сладком возбуждении я закрыла глаза, и он поцеловал мои закрытые веки, а потом спустился ниже и сильно припал губами к коже за ухом. Это место всегда было у меня особенно чувствительным, и глухой возглас удивления и страсти сорвался с моих губ.
– Нет, – прошептала я, – высвобождаясь из его объятий, – нет, остановитесь же…
Он разжал свои руки. В глазах у него был гнев.
– О, мне следовало бы знать ваше коварство. Вы подносите к моим губам напиток, а потом отнимаете его…
– Не болтайте чепухи, Франсуа. Дайте мне руку! Загадочно улыбаясь, я вывела его из гостиной и, поднявшись на несколько ступенек лестницы, остановилась в полумраке. Теперь мне уже не хотелось улыбаться. Дыхание участилось, и я едва скрывала это.
– Сюзанна, неужели вы…
– Т-с-с! – Я приложила палец к губам. – Нельзя, чтобы нас услышали дети. Все давно спят… Идите за мной и ничего не спрашивайте.
Да и что было спрашивать? Он и так все понял.
В спальне было немного прохладно, но руки Франсуа казались такими горячими, что я вся пылала. Пальцы сами развязывали пояс пеньюара. С тихим шелковистым шелестом упала к моим ногам муслиновая ткань. Я переступила через нее, протягивая руки, и встретила жадные, теплые объятия Франсуа.
У него было худощавое, но сильное и мускулистое тело, казавшееся в рассеянном свете ночника почти черным, и Господь Бог сполна наградил его мужскими достоинствами. Франсуа был страстен и нетерпелив, он мало обращал внимания на мои желания, но сейчас это нетерпение мне льстило – оно доказывало, как он желал меня и как долго ждал. Я многое готова была стерпеть ради этого… В том состоянии, в каком я находилась тогда, боль и радость сливались воедино, а наслаждение рождалось уже от того, что он прикасается ко мне. Он был мой, а остальное было не важно.
Ночник вскоре погас, а мягкие обюссоновские ковры надежно заглушали исступленные стоны, раздававшиеся этой ночью в спальне.
Было не больше семи часов утра. Темнота понемногу рассеивалась, и молочно-белый туман полз по земле, сливаясь с глубоким голубоватым снегом. Фонари горели очень тускло. Молочницы и те еще не появились. Жемчужно-розовая заря робко поднималась над Парижем, красноватым перламутровым светом заливала небо, и ее первые отблески падали на колокольню церкви Сен-Рок, театр «Комеди Франсэз» и Пале-Рояль. Крыши домов плавали в розовом тумане.
– «Молю, взойди, заря, веселье мне даря, из мрака предрассветного тумана», – прошептала я одними губами.
Мне стало холодно, и я вернулась в постель. Пора было будить Франсуа, если я не хочу, чтобы служанки застали его вместе со мной. Приподнявшись на локте, я заглянула ему в лицо.
Он спал. Спал, как и все мужчины, утолив свою страсть. Они все почему-то считают, что выполнили Бог знает какую трудную работу… Да, прошедшая ночь была бурной. Я тоже устала, но уснуть не могла. Может быть, сон пришел бы ко мне, если бы Франсуа, прежде чем уснуть, взял на себя труд сказать, как он восхищен мною и какую радость я ему подарила. Всего несколько слов… Мне вдруг пришло на ум, что даже граф д'Артуа на это не скупился. И я чувствовала себя нужной, желанной, а не брошенной и использованной.
Я грустно улыбнулась. Граф д'Артуа мне не нужен, а вот этот человек, спящий сейчас в моей постели, необходим мне как воздух. Я люблю его вместе с его недостатками. Если он захочет остаться таким, я не возражаю. Если он изменится к лучшему, я буду любить его вдвое больше.
Я откинулась на спину, погрузила пальцы в волосы, провела рукой по губам – они чуть распухли от его яростных поцелуев. Да, я сама себе удивлялась… Он был невнимателен. Больше того, я ни разу не почувствовала того захлестывающего, остропронзительного и долгого удовольствия, которое знала с графом д'Артуа. Мой любовник был куда быстрее меня, и я не успевала за ним, а он не считал нужным меня ждать. Кажется, этого было достаточно для разочарования. Изабелла де Шатенуа, например, никогда бы не захотела продолжения такой связи, она превыше всего ценила свои удовольствия. А вот я была счастлива. И это чувство было тем сильнее, что я не могла его объяснить.
Франсуа нужен мне… И он мой. Произнеся эти слова шепотом, я рассмеялась.
Он едва слышно шевельнулся. Я с некоторым страхом ожидала его пробуждения. Не станет ли он таким, как прежде? Может, ту нежность, которую я чувствую к нему, снова затопит лед обиды? И вообще, не пожалею ли я о том, что поступила так смело и так… опрометчиво?
Он проснулся очень быстро, так же, как и уснул, и, улыбаясь, склонился надо мной, сжимая в объятиях.
– Вы не спите? О моя дорогая девочка в тюльпане.
Я почувствовала облегчение. Он говорил так нежно, как раз так, как я мечтала. Наши губы встретились, и поцелуй был ласков и короток, как у людей, которым пора расставаться.
– Девочка в тюльпане? Что же это значит?
– Ничего, любовь моя. Это просто мои фантазии. Я буду называть вас Сюз, хорошо?
– Хорошо, – удивленно прошептала я. – Как быстро вы изобретаете названия и имена.
– Мало-помалу вы узнаете и другие мои достоинства. Не состою же я из одних недостатков.
– Но я не пытаюсь анализировать вас и ваши качества раскладывать по полочкам.
– Что ж, не скрою, для меня это очень лестно.
– Но почему же все-таки «девочка» и «тюльпан»? Улыбаясь, он снова поцеловал меня в губы.
– Потому что…
Франсуа не успел договорить. С нижнего этажа донеслось громкое звяканье звонка, а потом, когда веревка, видимо, оборвалась, – не менее энергичный стук в дверь. Испуганная, я приподнялась на локтях.
– Что это у вас за ранние гости, Сюз?
– Не знаю. Это может быть только…
Я предпочла не договаривать: догадка была слишком досадной. Насторожившись, я прислушивалась к тому, что происходило внизу. Стук не умолкал, но никто не шел открывать. Вместо этого я услышала тяжелые шаги на лестнице. Кто-то подошел к двери и тихо-тихо зашептал:
– Мадам, проснитесь! Проснитесь, моя ласточка, не то вы попадете в очень скверную историю.
Я узнала голос Маргариты и подбежала к двери:
– Кто это, черт побери, приехал? Эмманюэль?
– Да, мадам. Вы не одни?
– Не одна. Мне надо как-то вывести отсюда адмирала…
– Слушайте-ка! Я задержу вашего мужа еще минут на пять. А уж вы делайте в это время что хотите. Больше я вам ничем помочь не могу…
Она намеренно медленно стала спускаться по лестнице. Я бросилась к Франсуа:
– Приехал мой муж. Вам нужно как-то уходить отсюда. Вы не представляете, какую сцену он устроит, если у него будет хотя бы малейшее подозрение!
– У вас хорошая горничная, – произнес Франсуа, поспешно одеваясь. – А этому недоноску, вашему мужу, я бы охотно свернул шею.
Он одевался быстро, по-военному, и через две минуты уже был готов. Тем временем Маргарита, подойдя наконец к двери, рассерженно спрашивала, кто это рвется в дом в столь ранний час.
– Франсуа, ваш плащ и шляпа остались внизу… А на улице так холодно… Да и сможете ли вы спуститься со второго этажа?
– Пустяки. Мне только унизительно убегать от этого сопляка.
– Он мой муж, черт бы его побрал. И его тут целых шесть месяцев не было… Надо же было ему вернуться именно сегодня утром!
Он распахнул окно. Ледяной воздух повалил в комнату. Франсуа сжал меня в объятиях, горячо поцеловал в губы.
– Вы уезжаете в Тулон?
– Да.
– Дайте мне хоть какую-нибудь весточку о себе, прошу вас!
– А я прошу вас совсем об ином.
– О чем же?
Его лицо мучительно исказилось.
– Сюз, неужели после того… словом, после этой ночи, неужели вы разрешите этому мальчишке прикасаться к себе?
– О! – воскликнула я, и пораженная, и обрадованная таким вопросом. – Вас это не должно беспокоить! Идите, идите скорее!
Надо было сказать «прыгайте», ибо со второго этажа так просто сойти нельзя. Все обошлось благополучно. Ветер ворвался в комнату, снежинки полетели мне в лицо. Прощание было скомкано, я чувствовала горечь от разлуки и злость на Эмманюэля.
– Боже мой! – негодовала Маргарита в прихожей. – Да побойтесь Бога, сударь! Неужто вы пройдете к своей супруге в таком виде? Да и пристало ли вам нарушать ее сон?
– Уйдите с дороги, старая сводня! – раздраженно и визгливо скомандовал голос, в котором я с содроганием узнала голос Эмманюэля.
Я поспешно захлопнула окно, задернула занавески и, потушив ночник, лихорадочно оглядывалась по сторонам, проверяя, не оставил ли Франсуа каких-то своих вещей. Я слышала, как быстро Эмманюэль поднялся по ступенькам. Сильный стук сотряс дверь комнаты. Я молчала, притворяясь, что сплю.
– Сюзанна, немедленно откройте! Слышите? Немедленно!
– Да что же вам угодно? – гневно крикнула я. – Кто смеет так стучаться ко мне?
– Я вернулся из Альп и хочу сейчас же видеть вас!
Я помедлила еще несколько секунд, отчасти и для того, чтобы немного успокоиться, а потом открыла дверь.
– О, Эмманюэль! – сказала я, изображая удивление. – Что же это вы приехали, даже не предупредив меня?
На самом деле я прекрасно знала, почему он не предупредил о своем приезде. Он, этот проклятый несносный ревнивец, нарочно это сделал, он хотел нагрянуть внезапно, он проверял меня!
Не отвечая на вопрос, Эмманюэль переступил порог, подозрительно оглядывая спальню. Его одежда состояла из плаща и сапог, которые он даже не удосужился снять, к тому же этот его наряд был весь в снегу. От моего мужа несло таким зимним холодом, что я невольно поежилась.
– Может быть, вы разденетесь для начала? Все-таки, сударь, я ваша жена, и вам нужно относиться ко мне более уважительно!
– Вот-вот! Вам не мешало бы чаще вспоминать, что вы моя жена!
Такое начало не сулило ничего хорошего. Я приготовилась к крупной ссоре и не была расположена уступать Эмманюэлю ни в чем. Или я снова загоню его в угол, или он изведет меня своей назойливостью.
– Что вы хотите этим сказать? – спросила я холодно.
– Мои слова ясны, сударыня. Я не говорю загадками. Я солдат, черт побери!
Я вспыхнула.
– Выбирайте выражения, любезнейший! Я, в отличие от вас, не солдат, чтобы выслушивать ваши чертыханья!
Он прикусил язык, но ненадолго.
– А почему это у вас постель расстелена на двоих, мадам? Я чувствовала, как меня все сильнее и сильнее захлестывает гнев…
– А я вас забыла спросить, сударь! Я, наверное, вела себя очень странно, полагая, что являюсь хозяйкой в своей спальне!
– Да-да, вы хозяйка! Может быть, вы хозяйка и той чужой лошади, которую я видел у нашей конюшни?
– Что еще за лошадь? – спросила я удивленно.
– Я вам объясню, – ехидно заявил Эмманюэль. – Пока ваша прислужница, эта подлая Маргарита, нарочно не открывала мне дверь – а я не сомневаюсь, что это было сделано не без умысла, – я заглянул в конюшню и увидел лошадь. Чудесную, я вам скажу, лошадь! Да только она не наша. У меня возник резонный вопрос: чья же она? Может быть, того самого, для кого вы и постель расстилали надвое?
– Эту лошадь я купила! – крикнула я, вспомнив, что Франсуа ушел пешком. – У меня было достаточно денег для этого.
– Ага! – дрожа от ярости, воскликнул Эмманюэль. – Ага! А пистолеты в чушки тоже вы вложили, не так ли?
– Разумеется. Я бываю на королевских охотах, отчего бы мне не иметь пистолеты?
– Да вы же понятия не имеете, как из них стрелять! И вы думаете, я вам поверю?
– Мне нет нужды в вашей вере. Можно подумать, только ваше доверие ко мне меня и заботит. Вы скучный, самовлюбленный дурак! Умный муж, желая заслужить любовь жены, никогда бы не ворвался подобным образом в ее спальню… В чем вы меня подозреваете? В измене? Так ищите же любовника, ищите! Без него моя измена никогда не будет доказана. К тому же я подозреваю, что вы сами не так уж чисты передо мной, раз выказываете такое усердие…
Эмманюэль подскочил ко мне, от возмущения потрясая кулаками:
– Что касается меня, то за полгода у меня и в помыслах не было измены! Я верен клятве, которую дал перед алтарем. А вот вы, вы…
Я смеялась ему в лицо. Как он был мне ненавистен с его ревностью, подозрениями, мелочностью… А теперь на него словно безумие нашло. Он бросился к постели, яростно переворошил все атласные одеяла и подушки, перевернул вверх дном тюфяки и перины и, пытаясь выбраться из этого беспорядка, неловко зацепил локтем полог. Полог оборвался и накрыл голову Эмманюэля.
– Что это вы ищете? – спросила я, пока он выбирался из плена.
– Доказательств! Меня прекрасно осведомили о ваших похождениях! Я приехал внезапно, и вам не удалось меня одурачить! Вы не успели ничего скрыть!
Оставив в покое постель, он бросился к туалетному столику, один за другим лихорадочно раскрывал ларчики, шкатулки, сундучки. Мелкие драгоценности он ссыпал в одну кучу, более ценные тщательно проверял – нет ли среди них подаренных? Ни одна баночка с духами или румянами не избежала вскрытия. Отчаявшись что-то обнаружить в спальне, он сломя голову побежал в кабинет.
Я уж было подумала, что он помешался, и пошла вслед за ним. Эмманюэль неистово дергал ящички моего изящного письменного бюро. Эта комната была местом, всецело принадлежащим мне. Здесь были мои любимые книги, письма, прочие бумаги…
– Так что же вы ищете? – снова спросила я.
– Письма! Письма от любовника!
– Ах, так это обыск, сударь! Вы дошли уже и до такой низости!
Мне было и досадно, и смешно одновременно. Увидев, с какой силой Эмманюэль дергает ящички, я пожалела бюро.
– Вы разломаете эту чудесную вещь! Вот, возьмите!
Я насмешливо бросила ему ключи. Через минуту кабинет подвергся такому же разорению, как и спальня. Эмманюэль полностью вынимал каждый ящичек и, ссыпав его содержимое на стол, тщательно просматривал одну за другой все бумаги. Я с раздражением подумала, сколько понадобится времени, чтобы восстановить порядок. А ведь эту работу не поручишь служанкам!
– Сударь, – сказала я насмешливо, – не забывайте, что у меня есть еще и гардероб. Он к вашим услугам. Вы можете просмотреть мое нижнее белье, шляпки, туфли, платья, залезть под подкладку плащей…
Он не слушал меня, поглощенный своим делом. Лицо у него было пунцовое, и сейчас он, как никогда, походил на теленка. Как было бы хорошо, если бы судьба освободила меня от этого человека…
Его поиски были безуспешны. Да и в самом деле, что он мог найти, если ничего не было? Я ведь не получала писем. Эмманюэль, оставив в покое бюро, растерянно и гневно смотрел на меня.
– Итак, – проговорила я холодно, – припадок безумия у вас прошел?
– Это не припадок, мои подозрения вполне обоснованны!
– Ну, разумеется! Вы славно потрудились, сударь, и славно начали утро. А главное, обеспечили мне чудесное настроение. Браво, вас можно поздравить. Вы устроили в моих комнатах нечто подобное тому, что было в Риме после ухода варваров…
– У вас есть эти письма! – закричал он, краснея от гнева. Голос его, и так не особенно низкий, теперь сорвался на фальцет. – Отдайте мне их, вы, изменщица!
– Постыдились бы слуг, – сказала я, – они же все слышат… Кто вам наболтал о моей измене?
– Это не имеет значения! Я знаю… мне все известно.
– Если вы считаете, что я неверна вам, отчего бы нам не разъехаться? – внезапно вырвалось у меня.
Он побледнел и яростно замотал головой.
– Я никогда не дам вам развода! Никогда, знайте это!
– Я и не прошу ничего подобного… Если уж вы так ненавидите меня и обыскиваете мои комнаты, то лучше жить врозь. Вы согласны?
– Никогда! – крикнул он. – Я не позволю! Вы будете жить со мной. И я вовсе не ненавижу вас, даже наоборот! Я люблю вас. И я хочу, чтобы вы помнили, что я – ваш муж!
Тот предел, благодаря которому я сдерживалась, теперь был перейден. Я не в силах была больше слышать слово «муж» от этого человека!
– Вы – муж? – выкрикнула я в бешенстве. – Вы – кандалы на моей шее, а не муж! Я прожила с вами несколько месяцев, и у меня уже нет сил. Что вы себе воображаете? Думаете, я с радостью вышла за вас замуж? Ну, так знайте, что никогда в моей жизни не было события худшего, чем брак с вами. Я бы никогда не стала вашей женой, если бы не отец…
Он вряд ли понял мои слова. Ему было важно, только чтобы я навеки была прикована к нему, защищала бы его от одиночества. Почему я с ним – это его не интересовало.
– Вас Маргарита настраивает против меня. Подлая старая сводня! Я уволю ее, она не будет жить в нашем доме!
Вся кровь бросилась мне в голову от этих слов.
– Вы? Вы уволите? Да я в тот же день уеду отсюда, я оскандалюсь на весь Париж, но не стану жить с вами, если вы хоть слово скажете против Маргариты. Уж она-то, поверьте, мне куда дороже вас.
Не дослушав, он бросился вон из кабинета. Я слышала, как он выдвигает ящики и роется в моем нижнем белье. Мне все это смертельно надоело, и я спустилась вниз. В конце концов, я отлично знала, что он не посмеет тронуть Маргариту.
В столовой уже подавали завтрак. Вкусно пахло свежим кофе и горячими булочками. Маргарита, не доверяя это дело никому, расставляла на столе чашки, хрустальные вазочки с джемом и медом, тарелки и приборы.
– Я не могу так больше, – прошептала я в полном отчаянии. – Я не в силах его видеть. Мы можем только ссориться…
– О, я все слышала, мадам. Ваш муж – большой чудак.
– А ты говорила, что я буду вить из него веревки!
Ее теплая рука ласково погладила меня по голове. Я взяла ладонь Маргариты, крепко прижала к щеке.
– Он устроил там, наверху, настоящий разгром. Он помешался.
– Что он искал?
– Бог его знает. Какие-то письма… Мало ли что взбредет на ум этому болвану.
– Я пошлю Денизу, она быстро наведет там порядок.
Я уже заканчивала завтрак, когда к столу спустился Эмманюэль. Как я жалела сейчас, что должна оставаться в Париже и не могу тотчас уехать в Версаль, чтобы не быть рядом с этой кислой миной. Или если бы граф д'Артуа относился ко мне по-прежнему, я бы уговорила его снова отправить Эмманюэля куда-нибудь подальше.
– М-мадам, я очень сожалею о том, что случилось.
– Вот как, – холодно сказала я, несколько удивленная этим робким тоном после того, что выслушала недавно.
– Я, н-наверно, ошибался. Вы простите меня?
Я молчала, не глядя на него. Я уже начинала замечать, что после таких ссор он слишком быстро жаждет примирения. Как безумный, он не понимает, что делает. И это желание мира – не что иное, как способ заставить меня все забыть и открыть ему дорогу к себе в спальню. Но, черт побери, он явно переоценивает свое влияние на меня и степень моей преданности!
– Что же вы молчите? Вы сердитесь?
– Оставьте меня хотя бы на несколько минут в покое! – сказала я гневно, бросая салфетку. – Вы достаточно порадовали меня за сегодняшнее утро.
Быстро одевшись, я незаметно проскользнула по лестнице и приказала Жаку запрягать. Рядом проходила Дениза, и я знаком подозвала ее к себе.
– Скажите принцу, что я уезжаю на прогулку и буду поздно. Возможно, вечер я проведу в каком-то салоне.
В Версаль я возвратиться пока не могла, дома оставаться тоже не было никакой возможности. Что ж, буду разъезжать по Парижу, посещать скачки, обедать в ресторанах. Я вернусь домой не раньше полуночи, чтобы пореже встречаться с человеком, которого судьбе было угодно сделать моим мужем.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Великий Франсуа Мари Аруэ, более известный под именем Вольтер, за одиннадцать лет до 1789 года писал: «Все, что я вижу, бросает семена Революции, которая неминуемо произойдет, но стать очевидцем которой я не буду иметь счастья. Юные – более счастливы: им предстоит увидеть удивительные вещи».
Наступило ли время для таких удивительных вещей?
Ход событий убеждал в этом. Собрание нотаблей, заседавшее более месяца, тоже настояло на созыве Генеральных штатов. Король согласился с этим, и реформы были предрешены. Женевский банкир Жак Неккер сменил на посту сюринтенданта финансов архиепископа Ломени де Бриенна, ставленника королевы. Гигантская волна изменений должна была захлестнуть Францию.
Чрезвычайно популярным стал Жан Жак Руссо. Читали уже не его душещипательный роман «Юлия, или Новая Элоиза», а серьезные философские труды вроде «Общественного договора». Мальчишки на улицах потрясали его брошюрами. Повсюду цитировались его слова: «Если искать, в чем именно состоит самое большое благо, которое должно положить конец всей системе законодательства, то приходишь к тому, что оно сводится к двум основным требованиям: Свободы и Равенства».
Франция хотела Свободы и Равенства. И лишь некоторые задумывались над тем, что же будет, если упомянутые философом блага все-таки положат конец той самой «системе законодательства»?
Посол США, государства, овеянного во Франции легендами, Томас Джефферсон распространил «Декларацию независимости США». Переведенные на французский язык, его слова заслужили всеобщую популярность: «Все люди созданы равными… И обладают определенными неотъемлемыми правами: это право на жизнь, право на свободу и право на счастье».
Толпы на улицах распевали «плебейские песни»:
– Но должен вернуться со дня на день. Он…
– Да помолчите вы немного со своим «он»! Ваш муж – пустое место. Мне случалось видеть его. За таких выходят, чтобы быть свободной.
– Это не позволяет мне вконец забывать о приличиях. Хватит и того, что я стала героиней скандальной хроники после того, как ударила вас у всех на глазах.
– О, для меня это была последняя капля, – загадочно произнес адмирал. Удивленная, я искоса взглянула на него. Он тихо рассмеялся. – Знаете, я признаюсь вам по секрету, что еще ни одна женщина никогда не била меня, а если бы и попыталась сделать это, то не осталась бы безнаказанной.
– Да, это как раз свидетельствует о вашем безупречном воспитании. Кто вас учил давать сдачи женщинам – отец или мать?
– Я не хочу говорить об этом сейчас…
Его сильные теплые руки скользнули по моим плечам, спустились ниже и сжали мои локти. Он прижал меня к себе так сильно, что я почувствовала прикосновение его твердых бедер.
– Вы не можете знать, насколько красивы… Это может видеть только тот, кто наблюдает вас со стороны. Каким прелестным жестом вы поправляете волосы… Как вы идете, окруженная толпой поклонников, надменная и восхитительная, как лесная фея… И какой необычный у вас изгиб бровей… А эти глаза – в них спрятано золотое солнце…
Пораженная, я быстро-быстро дышала, не веря своим ушам.
– Не может быть! Вы заговорили, как трубадур из Лангедока!
– Я учусь, моя дорогая…
В его устах это было равносильно признанию в любви. Не смея верить в это, я затаила дыхание. Кровь громко стучала в висках. К этому человеку меня влекло неудержимо, со всем пылом неутоленной чувственности и нерастраченной нежности. Сколько раз в ночной тишине я мечтала и грезила, представляя такое, от чего меня саму бросало в краску. Мне хотелось, чтобы его губы целовали меня. Чтобы он положил свою руку мне на грудь…
– Я хочу видеть вас как можно чаще… Я хочу вас и вашей любви.
– О, не шутите! – возразила я, слабо улыбаясь.
– Нисколько не шучу. Стойте смирно! Не вырывайтесь! Я не собираюсь вас убивать. Слышите, Сюзанна? – Сильными руками он привлек меня к себе. – Вы нужны мне. Вам ясно?
– Боже мой, вы не должны так поступать, – едва слышно прошептала я. – Нет, не должны…
Его руки легко ласкали мою грудь. Он вдруг прижал мою голову к своему плечу, прижал крепко-крепко – так, что я не могла пошевельнуться, и, наклонившись, поцеловал меня. Мои губы словно обожгло жаром…
Как хочется разрешить ему все… Он эгоист, он деспот, он так и заявил мне: «Вы мне нужны», – и никаких разговоров. Он пришел сюда, чтобы успокоить не меня, а себя… И все-таки я готова это терпеть, готова ничего не замечать, лишь бы он был рядом. Только… не станет ли он снова груб и презрителен, как тогда в храме Амура, когда страсть его была удовлетворена? При мысли, что я могу потерять его, меня охватил ужас.
– Нет, уйдите! Оставьте меня! Слышите? Я запрещаю вам! – Я с силой вырвалась и отбежала в угол комнаты. – Не нужно, умоляю вас, адмирал. После этого все начнется сначала.
– Значит, я уеду без всякого залога вашей привязанности? Я расширенными от страха глазами смотрела на него.
– Разве… разве вы уезжаете?
– Разумеется. – Заметив мое замешательство, он подошел ко мне и с силой сжал мои ладони. – После этой дуэли меня отправляют в Тулон, к своей эскадре. Проклятая королевская власть!
Я вздрогнула. Как можно так говорить о власти короля? Слова адмирала меня покоробили. Аристократу не пристало говорить такое.
Он взял в руки мое лицо, снова привлек к себе. Его губы коснулись моих ресниц, глаз, щек. Он целовал меня легко, едва слышно. В сладком возбуждении я закрыла глаза, и он поцеловал мои закрытые веки, а потом спустился ниже и сильно припал губами к коже за ухом. Это место всегда было у меня особенно чувствительным, и глухой возглас удивления и страсти сорвался с моих губ.
– Нет, – прошептала я, – высвобождаясь из его объятий, – нет, остановитесь же…
Он разжал свои руки. В глазах у него был гнев.
– О, мне следовало бы знать ваше коварство. Вы подносите к моим губам напиток, а потом отнимаете его…
– Не болтайте чепухи, Франсуа. Дайте мне руку! Загадочно улыбаясь, я вывела его из гостиной и, поднявшись на несколько ступенек лестницы, остановилась в полумраке. Теперь мне уже не хотелось улыбаться. Дыхание участилось, и я едва скрывала это.
– Сюзанна, неужели вы…
– Т-с-с! – Я приложила палец к губам. – Нельзя, чтобы нас услышали дети. Все давно спят… Идите за мной и ничего не спрашивайте.
Да и что было спрашивать? Он и так все понял.
В спальне было немного прохладно, но руки Франсуа казались такими горячими, что я вся пылала. Пальцы сами развязывали пояс пеньюара. С тихим шелковистым шелестом упала к моим ногам муслиновая ткань. Я переступила через нее, протягивая руки, и встретила жадные, теплые объятия Франсуа.
У него было худощавое, но сильное и мускулистое тело, казавшееся в рассеянном свете ночника почти черным, и Господь Бог сполна наградил его мужскими достоинствами. Франсуа был страстен и нетерпелив, он мало обращал внимания на мои желания, но сейчас это нетерпение мне льстило – оно доказывало, как он желал меня и как долго ждал. Я многое готова была стерпеть ради этого… В том состоянии, в каком я находилась тогда, боль и радость сливались воедино, а наслаждение рождалось уже от того, что он прикасается ко мне. Он был мой, а остальное было не важно.
Ночник вскоре погас, а мягкие обюссоновские ковры надежно заглушали исступленные стоны, раздававшиеся этой ночью в спальне.
6
За окном едва-едва светало. Камин за ночь погас, и было немного холодно. Набросив на себя ночную кофту, я встала, чтобы каминными щипцами расшевелить тлеющие поленья. Появились тоненькие язычки огня, затем пламя заплясало сильнее, и я некоторое время грела руки у камина. Потом подошла к окну и чуть приподняла занавеску.Было не больше семи часов утра. Темнота понемногу рассеивалась, и молочно-белый туман полз по земле, сливаясь с глубоким голубоватым снегом. Фонари горели очень тускло. Молочницы и те еще не появились. Жемчужно-розовая заря робко поднималась над Парижем, красноватым перламутровым светом заливала небо, и ее первые отблески падали на колокольню церкви Сен-Рок, театр «Комеди Франсэз» и Пале-Рояль. Крыши домов плавали в розовом тумане.
– «Молю, взойди, заря, веселье мне даря, из мрака предрассветного тумана», – прошептала я одними губами.
Мне стало холодно, и я вернулась в постель. Пора было будить Франсуа, если я не хочу, чтобы служанки застали его вместе со мной. Приподнявшись на локте, я заглянула ему в лицо.
Он спал. Спал, как и все мужчины, утолив свою страсть. Они все почему-то считают, что выполнили Бог знает какую трудную работу… Да, прошедшая ночь была бурной. Я тоже устала, но уснуть не могла. Может быть, сон пришел бы ко мне, если бы Франсуа, прежде чем уснуть, взял на себя труд сказать, как он восхищен мною и какую радость я ему подарила. Всего несколько слов… Мне вдруг пришло на ум, что даже граф д'Артуа на это не скупился. И я чувствовала себя нужной, желанной, а не брошенной и использованной.
Я грустно улыбнулась. Граф д'Артуа мне не нужен, а вот этот человек, спящий сейчас в моей постели, необходим мне как воздух. Я люблю его вместе с его недостатками. Если он захочет остаться таким, я не возражаю. Если он изменится к лучшему, я буду любить его вдвое больше.
Я откинулась на спину, погрузила пальцы в волосы, провела рукой по губам – они чуть распухли от его яростных поцелуев. Да, я сама себе удивлялась… Он был невнимателен. Больше того, я ни разу не почувствовала того захлестывающего, остропронзительного и долгого удовольствия, которое знала с графом д'Артуа. Мой любовник был куда быстрее меня, и я не успевала за ним, а он не считал нужным меня ждать. Кажется, этого было достаточно для разочарования. Изабелла де Шатенуа, например, никогда бы не захотела продолжения такой связи, она превыше всего ценила свои удовольствия. А вот я была счастлива. И это чувство было тем сильнее, что я не могла его объяснить.
Франсуа нужен мне… И он мой. Произнеся эти слова шепотом, я рассмеялась.
Он едва слышно шевельнулся. Я с некоторым страхом ожидала его пробуждения. Не станет ли он таким, как прежде? Может, ту нежность, которую я чувствую к нему, снова затопит лед обиды? И вообще, не пожалею ли я о том, что поступила так смело и так… опрометчиво?
Он проснулся очень быстро, так же, как и уснул, и, улыбаясь, склонился надо мной, сжимая в объятиях.
– Вы не спите? О моя дорогая девочка в тюльпане.
Я почувствовала облегчение. Он говорил так нежно, как раз так, как я мечтала. Наши губы встретились, и поцелуй был ласков и короток, как у людей, которым пора расставаться.
– Девочка в тюльпане? Что же это значит?
– Ничего, любовь моя. Это просто мои фантазии. Я буду называть вас Сюз, хорошо?
– Хорошо, – удивленно прошептала я. – Как быстро вы изобретаете названия и имена.
– Мало-помалу вы узнаете и другие мои достоинства. Не состою же я из одних недостатков.
– Но я не пытаюсь анализировать вас и ваши качества раскладывать по полочкам.
– Что ж, не скрою, для меня это очень лестно.
– Но почему же все-таки «девочка» и «тюльпан»? Улыбаясь, он снова поцеловал меня в губы.
– Потому что…
Франсуа не успел договорить. С нижнего этажа донеслось громкое звяканье звонка, а потом, когда веревка, видимо, оборвалась, – не менее энергичный стук в дверь. Испуганная, я приподнялась на локтях.
– Что это у вас за ранние гости, Сюз?
– Не знаю. Это может быть только…
Я предпочла не договаривать: догадка была слишком досадной. Насторожившись, я прислушивалась к тому, что происходило внизу. Стук не умолкал, но никто не шел открывать. Вместо этого я услышала тяжелые шаги на лестнице. Кто-то подошел к двери и тихо-тихо зашептал:
– Мадам, проснитесь! Проснитесь, моя ласточка, не то вы попадете в очень скверную историю.
Я узнала голос Маргариты и подбежала к двери:
– Кто это, черт побери, приехал? Эмманюэль?
– Да, мадам. Вы не одни?
– Не одна. Мне надо как-то вывести отсюда адмирала…
– Слушайте-ка! Я задержу вашего мужа еще минут на пять. А уж вы делайте в это время что хотите. Больше я вам ничем помочь не могу…
Она намеренно медленно стала спускаться по лестнице. Я бросилась к Франсуа:
– Приехал мой муж. Вам нужно как-то уходить отсюда. Вы не представляете, какую сцену он устроит, если у него будет хотя бы малейшее подозрение!
– У вас хорошая горничная, – произнес Франсуа, поспешно одеваясь. – А этому недоноску, вашему мужу, я бы охотно свернул шею.
Он одевался быстро, по-военному, и через две минуты уже был готов. Тем временем Маргарита, подойдя наконец к двери, рассерженно спрашивала, кто это рвется в дом в столь ранний час.
– Франсуа, ваш плащ и шляпа остались внизу… А на улице так холодно… Да и сможете ли вы спуститься со второго этажа?
– Пустяки. Мне только унизительно убегать от этого сопляка.
– Он мой муж, черт бы его побрал. И его тут целых шесть месяцев не было… Надо же было ему вернуться именно сегодня утром!
Он распахнул окно. Ледяной воздух повалил в комнату. Франсуа сжал меня в объятиях, горячо поцеловал в губы.
– Вы уезжаете в Тулон?
– Да.
– Дайте мне хоть какую-нибудь весточку о себе, прошу вас!
– А я прошу вас совсем об ином.
– О чем же?
Его лицо мучительно исказилось.
– Сюз, неужели после того… словом, после этой ночи, неужели вы разрешите этому мальчишке прикасаться к себе?
– О! – воскликнула я, и пораженная, и обрадованная таким вопросом. – Вас это не должно беспокоить! Идите, идите скорее!
Надо было сказать «прыгайте», ибо со второго этажа так просто сойти нельзя. Все обошлось благополучно. Ветер ворвался в комнату, снежинки полетели мне в лицо. Прощание было скомкано, я чувствовала горечь от разлуки и злость на Эмманюэля.
– Боже мой! – негодовала Маргарита в прихожей. – Да побойтесь Бога, сударь! Неужто вы пройдете к своей супруге в таком виде? Да и пристало ли вам нарушать ее сон?
– Уйдите с дороги, старая сводня! – раздраженно и визгливо скомандовал голос, в котором я с содроганием узнала голос Эмманюэля.
Я поспешно захлопнула окно, задернула занавески и, потушив ночник, лихорадочно оглядывалась по сторонам, проверяя, не оставил ли Франсуа каких-то своих вещей. Я слышала, как быстро Эмманюэль поднялся по ступенькам. Сильный стук сотряс дверь комнаты. Я молчала, притворяясь, что сплю.
– Сюзанна, немедленно откройте! Слышите? Немедленно!
– Да что же вам угодно? – гневно крикнула я. – Кто смеет так стучаться ко мне?
– Я вернулся из Альп и хочу сейчас же видеть вас!
Я помедлила еще несколько секунд, отчасти и для того, чтобы немного успокоиться, а потом открыла дверь.
– О, Эмманюэль! – сказала я, изображая удивление. – Что же это вы приехали, даже не предупредив меня?
На самом деле я прекрасно знала, почему он не предупредил о своем приезде. Он, этот проклятый несносный ревнивец, нарочно это сделал, он хотел нагрянуть внезапно, он проверял меня!
Не отвечая на вопрос, Эмманюэль переступил порог, подозрительно оглядывая спальню. Его одежда состояла из плаща и сапог, которые он даже не удосужился снять, к тому же этот его наряд был весь в снегу. От моего мужа несло таким зимним холодом, что я невольно поежилась.
– Может быть, вы разденетесь для начала? Все-таки, сударь, я ваша жена, и вам нужно относиться ко мне более уважительно!
– Вот-вот! Вам не мешало бы чаще вспоминать, что вы моя жена!
Такое начало не сулило ничего хорошего. Я приготовилась к крупной ссоре и не была расположена уступать Эмманюэлю ни в чем. Или я снова загоню его в угол, или он изведет меня своей назойливостью.
– Что вы хотите этим сказать? – спросила я холодно.
– Мои слова ясны, сударыня. Я не говорю загадками. Я солдат, черт побери!
Я вспыхнула.
– Выбирайте выражения, любезнейший! Я, в отличие от вас, не солдат, чтобы выслушивать ваши чертыханья!
Он прикусил язык, но ненадолго.
– А почему это у вас постель расстелена на двоих, мадам? Я чувствовала, как меня все сильнее и сильнее захлестывает гнев…
– А я вас забыла спросить, сударь! Я, наверное, вела себя очень странно, полагая, что являюсь хозяйкой в своей спальне!
– Да-да, вы хозяйка! Может быть, вы хозяйка и той чужой лошади, которую я видел у нашей конюшни?
– Что еще за лошадь? – спросила я удивленно.
– Я вам объясню, – ехидно заявил Эмманюэль. – Пока ваша прислужница, эта подлая Маргарита, нарочно не открывала мне дверь – а я не сомневаюсь, что это было сделано не без умысла, – я заглянул в конюшню и увидел лошадь. Чудесную, я вам скажу, лошадь! Да только она не наша. У меня возник резонный вопрос: чья же она? Может быть, того самого, для кого вы и постель расстилали надвое?
– Эту лошадь я купила! – крикнула я, вспомнив, что Франсуа ушел пешком. – У меня было достаточно денег для этого.
– Ага! – дрожа от ярости, воскликнул Эмманюэль. – Ага! А пистолеты в чушки тоже вы вложили, не так ли?
– Разумеется. Я бываю на королевских охотах, отчего бы мне не иметь пистолеты?
– Да вы же понятия не имеете, как из них стрелять! И вы думаете, я вам поверю?
– Мне нет нужды в вашей вере. Можно подумать, только ваше доверие ко мне меня и заботит. Вы скучный, самовлюбленный дурак! Умный муж, желая заслужить любовь жены, никогда бы не ворвался подобным образом в ее спальню… В чем вы меня подозреваете? В измене? Так ищите же любовника, ищите! Без него моя измена никогда не будет доказана. К тому же я подозреваю, что вы сами не так уж чисты передо мной, раз выказываете такое усердие…
Эмманюэль подскочил ко мне, от возмущения потрясая кулаками:
– Что касается меня, то за полгода у меня и в помыслах не было измены! Я верен клятве, которую дал перед алтарем. А вот вы, вы…
Я смеялась ему в лицо. Как он был мне ненавистен с его ревностью, подозрениями, мелочностью… А теперь на него словно безумие нашло. Он бросился к постели, яростно переворошил все атласные одеяла и подушки, перевернул вверх дном тюфяки и перины и, пытаясь выбраться из этого беспорядка, неловко зацепил локтем полог. Полог оборвался и накрыл голову Эмманюэля.
– Что это вы ищете? – спросила я, пока он выбирался из плена.
– Доказательств! Меня прекрасно осведомили о ваших похождениях! Я приехал внезапно, и вам не удалось меня одурачить! Вы не успели ничего скрыть!
Оставив в покое постель, он бросился к туалетному столику, один за другим лихорадочно раскрывал ларчики, шкатулки, сундучки. Мелкие драгоценности он ссыпал в одну кучу, более ценные тщательно проверял – нет ли среди них подаренных? Ни одна баночка с духами или румянами не избежала вскрытия. Отчаявшись что-то обнаружить в спальне, он сломя голову побежал в кабинет.
Я уж было подумала, что он помешался, и пошла вслед за ним. Эмманюэль неистово дергал ящички моего изящного письменного бюро. Эта комната была местом, всецело принадлежащим мне. Здесь были мои любимые книги, письма, прочие бумаги…
– Так что же вы ищете? – снова спросила я.
– Письма! Письма от любовника!
– Ах, так это обыск, сударь! Вы дошли уже и до такой низости!
Мне было и досадно, и смешно одновременно. Увидев, с какой силой Эмманюэль дергает ящички, я пожалела бюро.
– Вы разломаете эту чудесную вещь! Вот, возьмите!
Я насмешливо бросила ему ключи. Через минуту кабинет подвергся такому же разорению, как и спальня. Эмманюэль полностью вынимал каждый ящичек и, ссыпав его содержимое на стол, тщательно просматривал одну за другой все бумаги. Я с раздражением подумала, сколько понадобится времени, чтобы восстановить порядок. А ведь эту работу не поручишь служанкам!
– Сударь, – сказала я насмешливо, – не забывайте, что у меня есть еще и гардероб. Он к вашим услугам. Вы можете просмотреть мое нижнее белье, шляпки, туфли, платья, залезть под подкладку плащей…
Он не слушал меня, поглощенный своим делом. Лицо у него было пунцовое, и сейчас он, как никогда, походил на теленка. Как было бы хорошо, если бы судьба освободила меня от этого человека…
Его поиски были безуспешны. Да и в самом деле, что он мог найти, если ничего не было? Я ведь не получала писем. Эмманюэль, оставив в покое бюро, растерянно и гневно смотрел на меня.
– Итак, – проговорила я холодно, – припадок безумия у вас прошел?
– Это не припадок, мои подозрения вполне обоснованны!
– Ну, разумеется! Вы славно потрудились, сударь, и славно начали утро. А главное, обеспечили мне чудесное настроение. Браво, вас можно поздравить. Вы устроили в моих комнатах нечто подобное тому, что было в Риме после ухода варваров…
– У вас есть эти письма! – закричал он, краснея от гнева. Голос его, и так не особенно низкий, теперь сорвался на фальцет. – Отдайте мне их, вы, изменщица!
– Постыдились бы слуг, – сказала я, – они же все слышат… Кто вам наболтал о моей измене?
– Это не имеет значения! Я знаю… мне все известно.
– Если вы считаете, что я неверна вам, отчего бы нам не разъехаться? – внезапно вырвалось у меня.
Он побледнел и яростно замотал головой.
– Я никогда не дам вам развода! Никогда, знайте это!
– Я и не прошу ничего подобного… Если уж вы так ненавидите меня и обыскиваете мои комнаты, то лучше жить врозь. Вы согласны?
– Никогда! – крикнул он. – Я не позволю! Вы будете жить со мной. И я вовсе не ненавижу вас, даже наоборот! Я люблю вас. И я хочу, чтобы вы помнили, что я – ваш муж!
Тот предел, благодаря которому я сдерживалась, теперь был перейден. Я не в силах была больше слышать слово «муж» от этого человека!
– Вы – муж? – выкрикнула я в бешенстве. – Вы – кандалы на моей шее, а не муж! Я прожила с вами несколько месяцев, и у меня уже нет сил. Что вы себе воображаете? Думаете, я с радостью вышла за вас замуж? Ну, так знайте, что никогда в моей жизни не было события худшего, чем брак с вами. Я бы никогда не стала вашей женой, если бы не отец…
Он вряд ли понял мои слова. Ему было важно, только чтобы я навеки была прикована к нему, защищала бы его от одиночества. Почему я с ним – это его не интересовало.
– Вас Маргарита настраивает против меня. Подлая старая сводня! Я уволю ее, она не будет жить в нашем доме!
Вся кровь бросилась мне в голову от этих слов.
– Вы? Вы уволите? Да я в тот же день уеду отсюда, я оскандалюсь на весь Париж, но не стану жить с вами, если вы хоть слово скажете против Маргариты. Уж она-то, поверьте, мне куда дороже вас.
Не дослушав, он бросился вон из кабинета. Я слышала, как он выдвигает ящики и роется в моем нижнем белье. Мне все это смертельно надоело, и я спустилась вниз. В конце концов, я отлично знала, что он не посмеет тронуть Маргариту.
В столовой уже подавали завтрак. Вкусно пахло свежим кофе и горячими булочками. Маргарита, не доверяя это дело никому, расставляла на столе чашки, хрустальные вазочки с джемом и медом, тарелки и приборы.
– Я не могу так больше, – прошептала я в полном отчаянии. – Я не в силах его видеть. Мы можем только ссориться…
– О, я все слышала, мадам. Ваш муж – большой чудак.
– А ты говорила, что я буду вить из него веревки!
Ее теплая рука ласково погладила меня по голове. Я взяла ладонь Маргариты, крепко прижала к щеке.
– Он устроил там, наверху, настоящий разгром. Он помешался.
– Что он искал?
– Бог его знает. Какие-то письма… Мало ли что взбредет на ум этому болвану.
– Я пошлю Денизу, она быстро наведет там порядок.
Я уже заканчивала завтрак, когда к столу спустился Эмманюэль. Как я жалела сейчас, что должна оставаться в Париже и не могу тотчас уехать в Версаль, чтобы не быть рядом с этой кислой миной. Или если бы граф д'Артуа относился ко мне по-прежнему, я бы уговорила его снова отправить Эмманюэля куда-нибудь подальше.
– М-мадам, я очень сожалею о том, что случилось.
– Вот как, – холодно сказала я, несколько удивленная этим робким тоном после того, что выслушала недавно.
– Я, н-наверно, ошибался. Вы простите меня?
Я молчала, не глядя на него. Я уже начинала замечать, что после таких ссор он слишком быстро жаждет примирения. Как безумный, он не понимает, что делает. И это желание мира – не что иное, как способ заставить меня все забыть и открыть ему дорогу к себе в спальню. Но, черт побери, он явно переоценивает свое влияние на меня и степень моей преданности!
– Что же вы молчите? Вы сердитесь?
– Оставьте меня хотя бы на несколько минут в покое! – сказала я гневно, бросая салфетку. – Вы достаточно порадовали меня за сегодняшнее утро.
Быстро одевшись, я незаметно проскользнула по лестнице и приказала Жаку запрягать. Рядом проходила Дениза, и я знаком подозвала ее к себе.
– Скажите принцу, что я уезжаю на прогулку и буду поздно. Возможно, вечер я проведу в каком-то салоне.
В Версаль я возвратиться пока не могла, дома оставаться тоже не было никакой возможности. Что ж, буду разъезжать по Парижу, посещать скачки, обедать в ресторанах. Я вернусь домой не раньше полуночи, чтобы пореже встречаться с человеком, которого судьбе было угодно сделать моим мужем.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПОСЛЕДНИЕ МИРАЖИ
1
1789 год начинался как проклятие для Франции, заканчивался – как проклятие для монархии. Но пока что был только холодный, снежный февраль.Великий Франсуа Мари Аруэ, более известный под именем Вольтер, за одиннадцать лет до 1789 года писал: «Все, что я вижу, бросает семена Революции, которая неминуемо произойдет, но стать очевидцем которой я не буду иметь счастья. Юные – более счастливы: им предстоит увидеть удивительные вещи».
Наступило ли время для таких удивительных вещей?
Ход событий убеждал в этом. Собрание нотаблей, заседавшее более месяца, тоже настояло на созыве Генеральных штатов. Король согласился с этим, и реформы были предрешены. Женевский банкир Жак Неккер сменил на посту сюринтенданта финансов архиепископа Ломени де Бриенна, ставленника королевы. Гигантская волна изменений должна была захлестнуть Францию.
Чрезвычайно популярным стал Жан Жак Руссо. Читали уже не его душещипательный роман «Юлия, или Новая Элоиза», а серьезные философские труды вроде «Общественного договора». Мальчишки на улицах потрясали его брошюрами. Повсюду цитировались его слова: «Если искать, в чем именно состоит самое большое благо, которое должно положить конец всей системе законодательства, то приходишь к тому, что оно сводится к двум основным требованиям: Свободы и Равенства».
Франция хотела Свободы и Равенства. И лишь некоторые задумывались над тем, что же будет, если упомянутые философом блага все-таки положат конец той самой «системе законодательства»?
Посол США, государства, овеянного во Франции легендами, Томас Джефферсон распространил «Декларацию независимости США». Переведенные на французский язык, его слова заслужили всеобщую популярность: «Все люди созданы равными… И обладают определенными неотъемлемыми правами: это право на жизнь, право на свободу и право на счастье».
Толпы на улицах распевали «плебейские песни»:
Как ясно из этих слов, серьезными потрясениями пока и не пахло. Все ждали созыва Генеральных штатов и счастья, которое свалится всем на голову вследствие этого события. Но к финансовому краху прибавлялись бедствия политические и климатические, и положение становилось все опаснее. Когда-то Ломени де Бриенн говорил: «В мире столько случайностей, так неужели не найдется хоть одна, чтобы спасти нас?» Случайность не находилась, и остановить естественный ход вещей никто не мог.
Государь, сжальтесь над нами,
Король-благодетель, выслушайте нас,
Отец народа, услышьте нас,
Мария Антуанетта, молитесь за нас…