Страница:
– Я даже не знаю, о чем ты говоришь.
– Доверься мне, и все узнаешь. Не сдерживайся. Следуй за мной.
Алекс был неутомим в своих ласках. Его ловкие руки скользили по ее животу, по бедрам с изощренной нежностью и бесконечным терпением, а язык легко и настойчиво, частыми-частыми, трепещущими касаниями ласкал ее в самой чувствительной точке тела.
Сара сама не слыхала своих слов, но он-то расслышал, запомнил на всю жизнь, как она сказала:
– Ладно, твоя взяла.
Позже Сара много раз переспрашивала и все равно не верила, сколько он ни клялся и ни божился, что все так и было. С этими словами она взорвалась. Алекс крепко прижимался к ней, наслаждаясь вместе с ней безумной скачкой, упиваясь ее глубоким, мощным и неожиданным высвобождением. Когда все кончилось, ему пришло в голову множество разных ухищрений – волнующих и непристойных, – к которым он мог бы прибегнуть, чтобы продлить ее наслаждение, но он сдержался.
Алекс подтянулся выше, накрыл ее содрогающееся тело своим. Их лица соприкоснулись. Он тоже тяжело дышал, словно взобрался бегом на высокий холм. Глаза у Сары все еще были закрыты, она была напряжена и не хотела расставаться с только что пережитым ощущением, жилка на туго вытянутой шее пульсировала как безумная.
Он долго, обстоятельно, искусно целовал ее. Наконец она отстранилась и посмотрела на него. Алекс вдруг понял, что ему хочется похвал, а не благодарности. Именно похвал, изъявлений восторга. Сара одарила его мечтательной, как бы отсутствующей улыбкой и прошептала:
– Вот это да…
Он получил, что хотел.
– Бедная Сара, – сочувственно вздохнул он ей на ухо, – как жаль, что ты в этом деле никуда не годишься.
Она обвила его руками и крепко сжала.
– Что ты со мной сделал? Я еще жива?
– Ну что ж, давай проверим. – Алекс начал ласкать ее левую грудь, тихонько пощипывая сосок, пока тот не отвердел. – Сдается мне, тут еще остались кое-какие признаки жизни. И здесь тоже.
Сара, хихикая, обхватила его ногами. Он застонал. Она вздрогнула.
– Что случилось? Я сделала тебе больно?
– М-м-м… не совсем.
– Ой, прости, теперь ведь твоя очередь. А мы не могли бы как-нибудь сделать это вместе? Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
– Что ж, спасибо тебе большое, это очень любезно с твоей стороны. О любовь моя, я и не думал над тобой смеяться!
– А по-моему, ты смеешься. Но пойми, для меня все это внове.
– Знаю. Знаю.
Алекс успокоил ее поцелуями и нежными, произнесенными шепотом комплиментами. Никогда, даже в самых буйных своих фантазиях он не мог вообразить, что она окажется такой несведущей. В самом начале их знакомства он почему-то загодя решил, что она должна быть искушена в житейских делах.
– С тобой такого никогда раньше не бывало?
– Нет, никогда.
– А ты сама ни разу не пробовала себе помочь?
– Это как? – переспросила она с недоумением.
– Я потом тебе объясню.
Сара очень надеялась, что он объяснит.
– Это бывает с… – она осеклась на полуслове.
– С Беном, – мрачно докончил за нее Алекс. – Да, уж в этом можно не сомневаться. Это каждый раз бывает с Беном, но с тобой – никогда. Найди десять ошибок в этой картинке, Сара.
– Мы же договорились, что не будем говорить о нем, – уныло напомнила она.
– Можешь мне поверить, меньше всего на свете мне хочется говорить о твоем муже.
Сара кончиками пальцев разгладила суровую складку у него между бровей, потом поцеловала переносицу. Целовала до тех пор, пока складка не исчезла.
– Люби меня, Алекс.
– Давай сделаем это по-другому.
– По-другому?
– Ну ты же знаешь.
– Нет, не знаю. Как?
– Нет, ты знаешь…
Наконец она поняла, чего он добивается. Ему хотелось, чтобы она сама его потрогала. Совершенно новая и непривычная улыбка искусительницы, спрятанная глубоко в уголках рта, медленно расцвела на губах Сары. Она сделала то, чего он хотел. Его голова запрокинулась, он судорожно втянул воздух сквозь зубы. Как это ново и необычно – ласкать его подобным образом! Как это не похоже на то, что с ней было, когда Бен заставлял ее к себе прикасаться. Ей было противно, тошно при одной мысли о том, что он вынуждает ее доставлять себе удовольствие.
Она снова улыбнулась, глядя на лицо Алекса, внимательно следя за его закрытыми глазами, за мучительно напряженной гримасой, исказившей его лицо. Поглаживая бархатистую кожу, ощущая в руке его тяжесть, Сара сама почувствовала невыносимое возбуждение.
– Что тебе нравится? – спросила она шепотом.
– Со мной все просто, – прошептал он в ответ. – Мне нравится все.
– Ты неразборчив.
– Я нетребователен и готов довольствоваться тем, что есть. Но раз уж ты спросила, прямо сейчас мне бы хотелось…
Он не закончил фразы и умолк, поддразнивая ее.
– Чего бы тебе хотелось?
– Оказаться внутри тебя.
Сара крепко зажмурила глаза.
– О да.
Алекс опять передвинулся выше, подхватил ее обеими руками под ягодицы и подтянул к себе. Ему очень нравилось чувствовать, как ее ноги раздвигаются под его тяжестью – такие послушные и ждущие. Он бережно овладел ею, чутко подмечая каждое ответное движение, каждый вздох, мельчайшие нюансы ее ощущений. На этот раз слияние их тел оказалось глубоким, проникновенным и волнующим.
Ничего подобного у Сары раньше не было, ей и сравнить было не с чем. Впервые за все время она начала понимать, что будет, когда все это кончится. Она с ужасом наблюдала, словно со стороны, как ее тело радостно устремляется навстречу новой чудесной цели. Чувство благодарности заставило ее отвлечься, она страстно поцеловала его, горячо шепча:
– Я не знала, я ничего не знала. О, Алекс…
– Ты о чем, любовь моя?
– Я не знала, что так бывает…
Все было так хорошо и правильно, что у нее совершенно пропало ощущение стыда от акта любви, который раньше всегда представлялся ей механическим и унизительным.
– Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, – повторяла она нараспев, а слезы тем временем сами собой наворачивались ей на глаза, и его лицо расплывалось перед ее взглядом.
Алекс обеими руками осторожно расправил ее волосы на подушке.
– Золотая Сара, – назвал он созданную им картину и языком остановил слезинку, скользнувшую к ее виску.
Для него все тоже было как в первый раз. До сих пор Алекс ни разу даже не задумывался над тем, в чем состоит разница между понятиями «любить» и «заниматься любовью». Эта разница казалась несущественной. Теперь она стала несуществующей. Он наконец-то обрел и воплотил свои истинные чувства. Как будто вернулся домой.
Их сплетенные руки сжались еще теснее; желание вознесло их на неведомую высоту, поцелуи стали рассеянными и запоздалыми, а все чувства сосредоточились на достижении ускользающей цели. У Алекса мелькнула мысль о том, чтобы задержаться и тем самым продлить наслаждение для Сары, но подобные ухищрения были уже не в его силах. Ее тело трепетало на самой грани человеческих возможностей. Он получил полное представление о ее неискушенности, когда она прошептала в воздух над его плечом:
– Может быть, мне тебя подождать?
Уткнувшись лицом ей в волосы, Алекс подавил неудержимый приступ восторженного смеха.
– Нет, дорогая, – великодушно посоветовал он, – ждать не надо.
– Ты никогда не хочешь ждать.
Они в последний раз торопливо поцеловались, и тут разразилась буря. Тело Сары разбилось на тысячи осколков, а потом исчезло, растворилось в темноте. Она могла бы испугаться, но на этот раз ее любовник был вместе с ней в невесомой черной пустоте острого наслаждения. Когда буря утихла, когда их тела вновь обрели плоть и обрушились друг на друга в благодарном изнеможении, они оба почувствовали, как свет проник в их сердца. К добру или к худу, что бы ни случилось потом, они знали, что он никогда не угаснет.
Алекс вывалил тушенку из банки в глубокую чугунную сковородку с длинной ручкой, передвинул ее к краю, а на свободное место разбил четыре яйца.
– Хочешь еще кофе?
Ответа не последовало.
Он схватил шипящую сковородку за ручку и перенес ее из кухни в комнату, служившую ему кабинетом. На пороге ему пришлось остановиться. Сара Кокрейн, воплощение красоты и женственности, стояла, наклонившись над его столом. На ней ничего не было, кроме его рубашки. О таком зрелище ему даже мечтать не приходилось.
– Прекрасная леди, – тихо окликнул ее Алекс. Она подняла голову и улыбнулась. В свете лампы волосы, рассыпавшиеся по плечам в полном беспорядке, напоминали золотую пряжу. У нее были красивые длинные ноги, и он ничуть не преувеличил, когда говорил о ее изящных ступнях. Сара держала кружку, обхватив ее обеими ладонями, длинные рукава мужской рубашки были закатаны выше локтя.
– Чем это ты так увлеклась? – удивился Алекс. – Несущими конструкциями для солярия Бена? Вертикальной проекцией римской бани?
– Нет. Вот этим.
Подойдя ближе, он с удивлением увидел набросок, который она, должно быть, обнаружила в стопке рисунков и чертежей.
– Если бы ты не был архитектором, то мог бы стать художником, Алекс. Это здорово.
Он долил кофе ей в кружку и поставил сковородку на чертежный стол.
– Рад слышать.
– Ты всегда делаешь акварельные наброски домов, которые проектируешь?
– Нет, не всегда. Только когда цвет имеет значение.
– Это ведь дом, правда? – уточнила Сара, внезапно усомнившись.
Алекс усмехнулся.
– Мне хотелось бы так думать. Что ты о нем думаешь? – спросил он с напускной небрежностью, проводя двумя пальцами вверх и вниз по ее спине.
Сара медлила, подбирая верный ответ. Алекс подсказал:
– Он никуда не годится?
– О нет, мне кажется, он… великолепен. Я ничего подобного не видела. Он деревянный, да?
– Да, это древесина Мамонтова дерева, или калифорнийской секвойи.
Она пристально разглядывала рисунок, привлеченная богатством и разнообразием теплых коричневых тонов – тут были и охра, и шоколадный, и многочисленные оттенки умбры, – а также экстравагантной смелостью линий.
– Я никогда ничего подобного не видела, – вторила Сара. – Тут столько стекла: как, должно быть, светло внутри! А цвета! Настоящий янтарь и… нет, мне не под силу это описать. Очень красиво. Это керамическая плитка?
– Нет, цветной камень.
– И вот эти штуки по бокам, они такие… – Опять у нее не хватило слов, чтобы описать замысловатые решетчатые конструкции в торцах дома, предназначенные, по-видимому, для выполнения как полезных, так и чисто декоративных функций.
– Представляешь, каково было бы жить в таком доме, – мечтательно протянула она. – Чей он, Алекс?
Он отвел назад длинный локон, упавший ей на ухо, чтобы ее поцеловать.
– Ничей. Это был просто эскиз.
– О-о-о, – протянула слегка разочарованная Сара. – В Нью-Йорке его даже вообразить нельзя. Во всяком случае, не в городе.
– Верно. Если мне будет суждено его построить, то только в Калифорнии.
– Правда? Ты хотел бы снова переехать туда жить?
Алекс пожал плечами и опустил руки.
– Мой дом теперь в Нью-Йорке. Ну-ка давай поедим, ты же говорила, что умираешь с голоду! – Они поели прямо в постели.
– Как тебе удается сделать настоящую глазунью? У меня желтки всегда растекаются. Ты мог бы стать отличным поваром, не то что я, – искренне призналась Сара.
Он поблагодарил ее, умолчав о том, что это еще не самый лестный комплимент. Однажды под большим секретом в чисто мужском разговоре Майкл доверил ему страшную тайну: его мамочка – самая никудышная повариха на свете.
– Я никогда раньше не ела в постели, – продолжала Сара, откусывая ломтик поджаренного хлеба, – и теперь вижу, что лишила себя одного из самых утонченных удовольствий в этой жизни.
Алекс улыбнулся ей, и она догадалась, о чем он думает: это далеко не единственная радость, которой она себя лишила. Они оставили дверь и окна открытыми; в комнату врывался приглушенный и размеренный шум прибоя, легкий бриз заносил соленый привкус моря, чистый и свежий.
– Ты уверен, что сюда никто не придет? – вдруг забеспокоилась Сара, представив себе, какое соблазнительное и хорошо освещенное зрелище они должны представлять собой для любого случайного прохожего.
– Никто и никогда. Представь, что мы на необитаемом острове.
– Почему тебе нравится быть архитектором? – неожиданно спросила она, отставив свою тарелку в сторону.
– Все очень просто. Я хочу увековечить свое имя. Достичь бессмертия.
Она почти не сомневалась, что он шутит.
– Это потому, что тебе нравится быть богатым?
Алекс помедлил, прожевывая ломоть хлеба, и посмотрел на нее. В ее лице не было ничего, кроме любопытства, и вопрос был задан без осуждения, безо всякой задней мысли: ей просто хотелось знать. Ее чистосердечная прямота побудила его ответить тем же.
– Я никогда не был богат и поэтому не знаю, хотелось бы мне этого или нет. Наверное, хотелось бы. Но не по этой причине я стал архитектором.
– Тогда что же тебя подвигло?
Алекс на секунду задумался.
– Мне нравится упорядочивать пространство. – Он замолчал, и она подумала, что это и есть весь его ответ, но Алекс продолжил:
– и еще мне нравится представлять себе – во всяком случае, пытаться представить себе, – как люди будут жить и работать в этом пространстве. А потом я стараюсь воплотить их представления, причем дать им то, чего они хотят, в таком удобном, полезном, выгодном и красивом виде, чтобы они почувствовали себя счастливыми.
Алекс умолк, решив, что его ответ прозвучал слишком самонадеянно. Тем не менее, он сказал чистую правду. Сара ласково улыбнулась ему. Она тоже расслышала амбициозную нотку, но ее это ни капельки не смутило.
– Я думаю, ты станешь великим человеком.
– Ты так думаешь? Ей-богу?
– Да, я так думаю.
Она принялась чистить банан и, придвинувшись ближе, потерлась щекой о мягкий шелк его халата.
– А теперь расскажи мне о Калифорнии.
– Да нечего особенно рассказывать.
– Тяжело было хоронить деда?
– Нет. Совсем нет.
Он взглянул на ее лицо, терпеливо обращенное к нему, на полные сочувствия серо-голубые глаза.
– Как бы я хотел, чтобы моя мать могла узнать тебя, Сара. И поверь, я никогда этого не говорил ни одной женщине до тебя.
– У тебя ведь было много женщин?
Алекс помолчал, стараясь выиграть время.
– Любовь моя…
– Ничего страшного, я вовсе… – Она рассмеялась коротким нервным смешком. – Я собиралась сказать, что мне все равно, но это было неправдой.
Алекс ничего не сказал в ответ на ее признание.
– Как поживает Констанция? – спросила Сара, едва не поперхнувшись словами и ненавидя себя за них.
– Я с ней больше не вижусь.
– Почему?
Он перевернулся на бок лицом к ней.
– Потому что я влюблен в другую.
Она коснулась его лица.
– А раньше ты был влюблен в нее?
Алекс наклонил голову и поцеловал ее руку.
– Нет. Я знал других женщин, Сара. Они мне нравились, ни одну из них я не любил.
– Почему?
Он задумался.
– Потому что ни одна из них не была тобой.
– О Алекс… Ты не должен так щадить мои чувства. Я не умру, если ты скажешь мне правду.
– А я и говорю тебе правду. Нет никого, кроме тебя. – Они потянулись друг к другу. Она прижалась лицом к его шее, вдыхая запах его кожи, потом отстранилась и пальцами стерла влагу с ресниц.
– Расскажи мне о своей матери. Когда ты ее потерял?
– Когда мне было семь.
– Должно быть, это было ужасно.
Алекс через силу кивнул. Сара догадывалась, что он хочет поговорить, но это дается ему с трудом.
– Ты на нее похож?
– Она уверяла, что я похож на своего отца.
– Но ты же его никогда не знал!
– Нет.
– И я своего не знала.
Он положил руку ей на живот, перебирая пуговицы своей рубашки.
– Мои родители познакомились в Окленде. Он изучал строительную инженерию в колледже – собирался стать архитектором, – а она работала уборщицей в студенческом общежитии, где он поселился. Она только что сбежала из дому и приехала в город, денег у нее не было, образования – тоже, никакой другой работы она найти не могла. Если бы ты ее видела, Сара. Она была такая хорошенькая!
Сара нежно погладила его по руке.
– А твой отец? Какой он был?
– Мама уверяла, что он был высокий, красивый и очень способный. Обаятельный. Правда, она влюбилась в него с первого взгляда, и мне ничего другого не оставалось, как принять ее слова на веру.
И все же Сара заметила, что в голосе у него зазвучала гордость, когда он говорил о своем отце.
– Как его звали?
– Брайан Александр Макуэйд.
– Ах вот как. Значит, она назвала тебя…
– Меня звали Александром Холифилдом, до того самого момента как я сбежал из дому. Вот тогда-то я и взял имя отца. Они любили друг друга… он женился бы на ней, если бы остался жив, и тогда его имя перешло бы ко мне по закону.
Он помолчал, а когда вновь заговорил, в его голосе звучала невыразимая горечь.
– Но к тому времени я уже готов был взять любую фамилию: Смит, Джонс, Раппопорт… Я не желал иметь ничего общего с Мэттью Холифилдом.
– Почему, Алекс? Что он тебе сделал?
Не выпуская ее руку, Алекс опять перевернулся на спину.
– Тебе не следует об этом знать, Сара.
– Но мне бы хотелось. Что он такое сделал, чего ты не можешь простить?
Алексу вдруг стало ясно, что лишь многолетняя привычка мешает ему рассказать правду. Он стыдился своего прошлого и держал его в тайне. До встречи с Сарой у него ни разу не возникало желания с кем-либо поделиться воспоминаниями о детстве.
– Дело не только во мне, – осторожно начал он, нащупывая почву. – Если бы это затрагивало только меня одного, я бы стерпел, потому что был, что называется, «крепким орешком». Но я никогда не прощу ему того, что он сотворил с моей матерью и с бабушкой. И со многими другими членами своей паствы.
– Паствы? Он что, был священником?
– Самопровозглашенным. Дед пользовался верой как отмычкой, чтобы пролезть к людям в душу, стать их верховным судьей, их совестью. Это была его специальность: вцепиться в какого-нибудь несчастного грешника, имевшего глупость ему исповедаться, выставить его перед всей конгрегацией Благословенных Братьев – так он называл свою церковь – и заставить прилюдно признаться во всех своих «прегрешениях». Но и сделав признание, ты не получал прощения, тебя подвергали бесконечным унижениям, а деду только этого и было нужно. Его хлебом не корми – дай поиздеваться над кем-нибудь. В его сердце не было ни капли милосердия, одна только злоба.
От Сары не укрылась подмена местоимений: Алекс явно перешел на личности.
– Он… делал это с тобой? Заставлял тебя исповедоваться публично?
– Ясное дело. Я же был закоренелым грешником. Я исповедовался в его треклятой церкви чуть ли не каждое воскресенье. Обнажал свою порочную душу.
Сара невольно содрогнулась: трудно было представить более гнусное преступление, чем насильственное и публичное унижение ребенка.
– Будучи «плодом греха», я был обречен с рождения, – продолжал Алекс. – Чего еще, если не бесконечных мерзостей, можно было ожидать от отпрыска потаскухи, зачатого в прелюбодействе? Вот так Мэттью называл свою родную дочь, Сара. Прямо в лицо, каждый день до самой ее смерти.
– Почему же она оставалась с ним?
– Ей больше некуда было податься. Она и не знала, что беременна, когда мой отец погиб во время пожара в том самом общежитии. Сам он был сиротой. У нее не было ни денег, ни образования, ни профессии. Все, что у нее было, это я. Поэтому она вернулась домой и терпела издевательства моего деда последние семь лет своей жизни. Ради меня.
Ее руки крепче обвились вокруг него. Он вплел пальцы ей в волосы, легонько погладил по голове.
– После смерти моей матери основной мишенью для деда сделался я. Исчадие сатаны.
Алекс замолчал. Наконец Сара осмелилась спросить:
– Что он сделал?
– Он верил, что существуют два источника всяческого зла: деньги и распутство. Следовательно, высочайшими нравственными ценностями для него стали бедность и полный отказ от плотских утех. Надо отдать ему должное – уж в чем его никак нельзя было обвинить, так это в двоедушии: в собственной жизни он был верен тем заповедям, которые проповедовал с церковной кафедры. На практике это означало, что в доме у нас, помимо прочего, вечно не хватало еды.
– Помимо прочего?
– Ты не представляешь, какая в доме царила нищета, служившая одной-единственной цели: еще больше всех нас унизить. Мне не разрешалось носить башмаки. Дом никогда не отапливался. Моей бабушке было уже пятьдесят, а он не разрешал ей купить пальто. Бог поселил нас в Калифорнии, – утверждал мой дед, – он в милосердии своем даровал нам солнце и все, что произрастает на земле. Если ты хотел большего, это означало, что ты себялюбив и неблагодарен и тебе предстоит гореть в аду.
Сара чувствовала, что его мучает что-то еще, она даже догадывалась, что именно. Пальцы Алекса, запутавшиеся в ее волосах, сжались в кулак; если бы она шевельнула головой, он сделал бы ей больно. Медленно, осторожно она заставила его разжать пальцы, а потом перецеловала их все по одному.
– Он бил тебя?
После долгой паузы Алекс неохотно ответил:
– Да.
– Расскажи мне.
– Зачем?
Сара молча ждала, не менее напряженная, чем он сам. Наконец Алекс сдался:
– Он избивал меня чуть ли не каждый день, с тех самых пор как мне исполнилось семь. Обычно он пускал в ход кулаки, и я частенько спасался бегством. Я спал в поле или прятался в амбаре по нескольку ночей подряд, но в конце концов мне все-таки приходилось возвращаться домой. А он всегда меня поджидал. Он никогда ничего не забывал.
Он умолк, и Сара не решилась нарушить наступившую паузу.
– Когда мне исполнилось шестнадцать, я влюбился в девушку по имени Шелли. Поначалу все было вполне невинно: мы держались за руки и целовались. Но скоро мы начали заниматься любовью. Наверное, можно сказать, что мы соблазнили друг друга. Это было… волшебство, я никогда раньше ничего подобного не испытывал. И ты не думай, это был не просто секс. Это была нежность. Забота. Мне казалось, что она меня исцеляет.
– А потом?
– Салинас – небольшой городок, никаких секретов. Мой дед вскоре все узнал.
Алекс вдруг понял, что ему не хватит мужества продолжить рассказ.
– В ту же ночь я сбежал, – поспешно и отрывисто закончил он, пропустив худшее. – Если бы я остался, он убил бы меня, забил бы до смерти. Или я сам убил бы его.
Больше я туда не возвращался ни разу. Однажды написал бабушке, но ответа не получил. А потом я узнал, что год спустя после моего побега она умерла.
Страдая за него, Сара лежала молча и не знала, какими словами его утешить.
– Может быть, он был не вполне нормален, Алекс? Его разум…
– Меня это не волнует, – резко прервал ее Алекс, садясь в постели и отворачиваясь от нее. – Может, он действительно рехнулся, ну и что? Думаешь, это хоть что-то меняет? Мне плевать. Для меня это не имеет никакого значения, тебе ясно?
– Мне ясно, что ты еще не готов его простить.
– Нет, и никогда не буду готов. Я тебе не сказал и половины… десятой доли того, что он делал. Мой дед сейчас горит в аду, и там ему самое место.
Алекс вскочил с постели.
– Сукин сын, он все еще меня достает! Даже из могилы! Боже, как бы я хотел от него избавиться… – Он тут же опомнился и виновато повернулся к ней: – Прости меня, Сара. Сам не понимаю, что на меня нашло, как я мог опуститься до такого.
– Давай пойдем прогуляемся.
– Что?
– Разве ты не хочешь пройтись?
– Прямо сейчас?
Она отбросила простыню и встала.
– А почему бы и нет?
16
– Доверься мне, и все узнаешь. Не сдерживайся. Следуй за мной.
Алекс был неутомим в своих ласках. Его ловкие руки скользили по ее животу, по бедрам с изощренной нежностью и бесконечным терпением, а язык легко и настойчиво, частыми-частыми, трепещущими касаниями ласкал ее в самой чувствительной точке тела.
Сара сама не слыхала своих слов, но он-то расслышал, запомнил на всю жизнь, как она сказала:
– Ладно, твоя взяла.
Позже Сара много раз переспрашивала и все равно не верила, сколько он ни клялся и ни божился, что все так и было. С этими словами она взорвалась. Алекс крепко прижимался к ней, наслаждаясь вместе с ней безумной скачкой, упиваясь ее глубоким, мощным и неожиданным высвобождением. Когда все кончилось, ему пришло в голову множество разных ухищрений – волнующих и непристойных, – к которым он мог бы прибегнуть, чтобы продлить ее наслаждение, но он сдержался.
Алекс подтянулся выше, накрыл ее содрогающееся тело своим. Их лица соприкоснулись. Он тоже тяжело дышал, словно взобрался бегом на высокий холм. Глаза у Сары все еще были закрыты, она была напряжена и не хотела расставаться с только что пережитым ощущением, жилка на туго вытянутой шее пульсировала как безумная.
Он долго, обстоятельно, искусно целовал ее. Наконец она отстранилась и посмотрела на него. Алекс вдруг понял, что ему хочется похвал, а не благодарности. Именно похвал, изъявлений восторга. Сара одарила его мечтательной, как бы отсутствующей улыбкой и прошептала:
– Вот это да…
Он получил, что хотел.
– Бедная Сара, – сочувственно вздохнул он ей на ухо, – как жаль, что ты в этом деле никуда не годишься.
Она обвила его руками и крепко сжала.
– Что ты со мной сделал? Я еще жива?
– Ну что ж, давай проверим. – Алекс начал ласкать ее левую грудь, тихонько пощипывая сосок, пока тот не отвердел. – Сдается мне, тут еще остались кое-какие признаки жизни. И здесь тоже.
Сара, хихикая, обхватила его ногами. Он застонал. Она вздрогнула.
– Что случилось? Я сделала тебе больно?
– М-м-м… не совсем.
– Ой, прости, теперь ведь твоя очередь. А мы не могли бы как-нибудь сделать это вместе? Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
– Что ж, спасибо тебе большое, это очень любезно с твоей стороны. О любовь моя, я и не думал над тобой смеяться!
– А по-моему, ты смеешься. Но пойми, для меня все это внове.
– Знаю. Знаю.
Алекс успокоил ее поцелуями и нежными, произнесенными шепотом комплиментами. Никогда, даже в самых буйных своих фантазиях он не мог вообразить, что она окажется такой несведущей. В самом начале их знакомства он почему-то загодя решил, что она должна быть искушена в житейских делах.
– С тобой такого никогда раньше не бывало?
– Нет, никогда.
– А ты сама ни разу не пробовала себе помочь?
– Это как? – переспросила она с недоумением.
– Я потом тебе объясню.
Сара очень надеялась, что он объяснит.
– Это бывает с… – она осеклась на полуслове.
– С Беном, – мрачно докончил за нее Алекс. – Да, уж в этом можно не сомневаться. Это каждый раз бывает с Беном, но с тобой – никогда. Найди десять ошибок в этой картинке, Сара.
– Мы же договорились, что не будем говорить о нем, – уныло напомнила она.
– Можешь мне поверить, меньше всего на свете мне хочется говорить о твоем муже.
Сара кончиками пальцев разгладила суровую складку у него между бровей, потом поцеловала переносицу. Целовала до тех пор, пока складка не исчезла.
– Люби меня, Алекс.
– Давай сделаем это по-другому.
– По-другому?
– Ну ты же знаешь.
– Нет, не знаю. Как?
– Нет, ты знаешь…
Наконец она поняла, чего он добивается. Ему хотелось, чтобы она сама его потрогала. Совершенно новая и непривычная улыбка искусительницы, спрятанная глубоко в уголках рта, медленно расцвела на губах Сары. Она сделала то, чего он хотел. Его голова запрокинулась, он судорожно втянул воздух сквозь зубы. Как это ново и необычно – ласкать его подобным образом! Как это не похоже на то, что с ней было, когда Бен заставлял ее к себе прикасаться. Ей было противно, тошно при одной мысли о том, что он вынуждает ее доставлять себе удовольствие.
Она снова улыбнулась, глядя на лицо Алекса, внимательно следя за его закрытыми глазами, за мучительно напряженной гримасой, исказившей его лицо. Поглаживая бархатистую кожу, ощущая в руке его тяжесть, Сара сама почувствовала невыносимое возбуждение.
– Что тебе нравится? – спросила она шепотом.
– Со мной все просто, – прошептал он в ответ. – Мне нравится все.
– Ты неразборчив.
– Я нетребователен и готов довольствоваться тем, что есть. Но раз уж ты спросила, прямо сейчас мне бы хотелось…
Он не закончил фразы и умолк, поддразнивая ее.
– Чего бы тебе хотелось?
– Оказаться внутри тебя.
Сара крепко зажмурила глаза.
– О да.
Алекс опять передвинулся выше, подхватил ее обеими руками под ягодицы и подтянул к себе. Ему очень нравилось чувствовать, как ее ноги раздвигаются под его тяжестью – такие послушные и ждущие. Он бережно овладел ею, чутко подмечая каждое ответное движение, каждый вздох, мельчайшие нюансы ее ощущений. На этот раз слияние их тел оказалось глубоким, проникновенным и волнующим.
Ничего подобного у Сары раньше не было, ей и сравнить было не с чем. Впервые за все время она начала понимать, что будет, когда все это кончится. Она с ужасом наблюдала, словно со стороны, как ее тело радостно устремляется навстречу новой чудесной цели. Чувство благодарности заставило ее отвлечься, она страстно поцеловала его, горячо шепча:
– Я не знала, я ничего не знала. О, Алекс…
– Ты о чем, любовь моя?
– Я не знала, что так бывает…
Все было так хорошо и правильно, что у нее совершенно пропало ощущение стыда от акта любви, который раньше всегда представлялся ей механическим и унизительным.
– Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, – повторяла она нараспев, а слезы тем временем сами собой наворачивались ей на глаза, и его лицо расплывалось перед ее взглядом.
Алекс обеими руками осторожно расправил ее волосы на подушке.
– Золотая Сара, – назвал он созданную им картину и языком остановил слезинку, скользнувшую к ее виску.
Для него все тоже было как в первый раз. До сих пор Алекс ни разу даже не задумывался над тем, в чем состоит разница между понятиями «любить» и «заниматься любовью». Эта разница казалась несущественной. Теперь она стала несуществующей. Он наконец-то обрел и воплотил свои истинные чувства. Как будто вернулся домой.
Их сплетенные руки сжались еще теснее; желание вознесло их на неведомую высоту, поцелуи стали рассеянными и запоздалыми, а все чувства сосредоточились на достижении ускользающей цели. У Алекса мелькнула мысль о том, чтобы задержаться и тем самым продлить наслаждение для Сары, но подобные ухищрения были уже не в его силах. Ее тело трепетало на самой грани человеческих возможностей. Он получил полное представление о ее неискушенности, когда она прошептала в воздух над его плечом:
– Может быть, мне тебя подождать?
Уткнувшись лицом ей в волосы, Алекс подавил неудержимый приступ восторженного смеха.
– Нет, дорогая, – великодушно посоветовал он, – ждать не надо.
– Ты никогда не хочешь ждать.
Они в последний раз торопливо поцеловались, и тут разразилась буря. Тело Сары разбилось на тысячи осколков, а потом исчезло, растворилось в темноте. Она могла бы испугаться, но на этот раз ее любовник был вместе с ней в невесомой черной пустоте острого наслаждения. Когда буря утихла, когда их тела вновь обрели плоть и обрушились друг на друга в благодарном изнеможении, они оба почувствовали, как свет проник в их сердца. К добру или к худу, что бы ни случилось потом, они знали, что он никогда не угаснет.
* * *
– Что ты там делаешь? Мы же договорились, что ты будешь мне помогать!Алекс вывалил тушенку из банки в глубокую чугунную сковородку с длинной ручкой, передвинул ее к краю, а на свободное место разбил четыре яйца.
– Хочешь еще кофе?
Ответа не последовало.
Он схватил шипящую сковородку за ручку и перенес ее из кухни в комнату, служившую ему кабинетом. На пороге ему пришлось остановиться. Сара Кокрейн, воплощение красоты и женственности, стояла, наклонившись над его столом. На ней ничего не было, кроме его рубашки. О таком зрелище ему даже мечтать не приходилось.
– Прекрасная леди, – тихо окликнул ее Алекс. Она подняла голову и улыбнулась. В свете лампы волосы, рассыпавшиеся по плечам в полном беспорядке, напоминали золотую пряжу. У нее были красивые длинные ноги, и он ничуть не преувеличил, когда говорил о ее изящных ступнях. Сара держала кружку, обхватив ее обеими ладонями, длинные рукава мужской рубашки были закатаны выше локтя.
– Чем это ты так увлеклась? – удивился Алекс. – Несущими конструкциями для солярия Бена? Вертикальной проекцией римской бани?
– Нет. Вот этим.
Подойдя ближе, он с удивлением увидел набросок, который она, должно быть, обнаружила в стопке рисунков и чертежей.
– Если бы ты не был архитектором, то мог бы стать художником, Алекс. Это здорово.
Он долил кофе ей в кружку и поставил сковородку на чертежный стол.
– Рад слышать.
– Ты всегда делаешь акварельные наброски домов, которые проектируешь?
– Нет, не всегда. Только когда цвет имеет значение.
– Это ведь дом, правда? – уточнила Сара, внезапно усомнившись.
Алекс усмехнулся.
– Мне хотелось бы так думать. Что ты о нем думаешь? – спросил он с напускной небрежностью, проводя двумя пальцами вверх и вниз по ее спине.
Сара медлила, подбирая верный ответ. Алекс подсказал:
– Он никуда не годится?
– О нет, мне кажется, он… великолепен. Я ничего подобного не видела. Он деревянный, да?
– Да, это древесина Мамонтова дерева, или калифорнийской секвойи.
Она пристально разглядывала рисунок, привлеченная богатством и разнообразием теплых коричневых тонов – тут были и охра, и шоколадный, и многочисленные оттенки умбры, – а также экстравагантной смелостью линий.
– Я никогда ничего подобного не видела, – вторила Сара. – Тут столько стекла: как, должно быть, светло внутри! А цвета! Настоящий янтарь и… нет, мне не под силу это описать. Очень красиво. Это керамическая плитка?
– Нет, цветной камень.
– И вот эти штуки по бокам, они такие… – Опять у нее не хватило слов, чтобы описать замысловатые решетчатые конструкции в торцах дома, предназначенные, по-видимому, для выполнения как полезных, так и чисто декоративных функций.
– Представляешь, каково было бы жить в таком доме, – мечтательно протянула она. – Чей он, Алекс?
Он отвел назад длинный локон, упавший ей на ухо, чтобы ее поцеловать.
– Ничей. Это был просто эскиз.
– О-о-о, – протянула слегка разочарованная Сара. – В Нью-Йорке его даже вообразить нельзя. Во всяком случае, не в городе.
– Верно. Если мне будет суждено его построить, то только в Калифорнии.
– Правда? Ты хотел бы снова переехать туда жить?
Алекс пожал плечами и опустил руки.
– Мой дом теперь в Нью-Йорке. Ну-ка давай поедим, ты же говорила, что умираешь с голоду! – Они поели прямо в постели.
– Как тебе удается сделать настоящую глазунью? У меня желтки всегда растекаются. Ты мог бы стать отличным поваром, не то что я, – искренне призналась Сара.
Он поблагодарил ее, умолчав о том, что это еще не самый лестный комплимент. Однажды под большим секретом в чисто мужском разговоре Майкл доверил ему страшную тайну: его мамочка – самая никудышная повариха на свете.
– Я никогда раньше не ела в постели, – продолжала Сара, откусывая ломтик поджаренного хлеба, – и теперь вижу, что лишила себя одного из самых утонченных удовольствий в этой жизни.
Алекс улыбнулся ей, и она догадалась, о чем он думает: это далеко не единственная радость, которой она себя лишила. Они оставили дверь и окна открытыми; в комнату врывался приглушенный и размеренный шум прибоя, легкий бриз заносил соленый привкус моря, чистый и свежий.
– Ты уверен, что сюда никто не придет? – вдруг забеспокоилась Сара, представив себе, какое соблазнительное и хорошо освещенное зрелище они должны представлять собой для любого случайного прохожего.
– Никто и никогда. Представь, что мы на необитаемом острове.
– Почему тебе нравится быть архитектором? – неожиданно спросила она, отставив свою тарелку в сторону.
– Все очень просто. Я хочу увековечить свое имя. Достичь бессмертия.
Она почти не сомневалась, что он шутит.
– Это потому, что тебе нравится быть богатым?
Алекс помедлил, прожевывая ломоть хлеба, и посмотрел на нее. В ее лице не было ничего, кроме любопытства, и вопрос был задан без осуждения, безо всякой задней мысли: ей просто хотелось знать. Ее чистосердечная прямота побудила его ответить тем же.
– Я никогда не был богат и поэтому не знаю, хотелось бы мне этого или нет. Наверное, хотелось бы. Но не по этой причине я стал архитектором.
– Тогда что же тебя подвигло?
Алекс на секунду задумался.
– Мне нравится упорядочивать пространство. – Он замолчал, и она подумала, что это и есть весь его ответ, но Алекс продолжил:
– и еще мне нравится представлять себе – во всяком случае, пытаться представить себе, – как люди будут жить и работать в этом пространстве. А потом я стараюсь воплотить их представления, причем дать им то, чего они хотят, в таком удобном, полезном, выгодном и красивом виде, чтобы они почувствовали себя счастливыми.
Алекс умолк, решив, что его ответ прозвучал слишком самонадеянно. Тем не менее, он сказал чистую правду. Сара ласково улыбнулась ему. Она тоже расслышала амбициозную нотку, но ее это ни капельки не смутило.
– Я думаю, ты станешь великим человеком.
– Ты так думаешь? Ей-богу?
– Да, я так думаю.
Она принялась чистить банан и, придвинувшись ближе, потерлась щекой о мягкий шелк его халата.
– А теперь расскажи мне о Калифорнии.
– Да нечего особенно рассказывать.
– Тяжело было хоронить деда?
– Нет. Совсем нет.
Он взглянул на ее лицо, терпеливо обращенное к нему, на полные сочувствия серо-голубые глаза.
– Как бы я хотел, чтобы моя мать могла узнать тебя, Сара. И поверь, я никогда этого не говорил ни одной женщине до тебя.
– У тебя ведь было много женщин?
Алекс помолчал, стараясь выиграть время.
– Любовь моя…
– Ничего страшного, я вовсе… – Она рассмеялась коротким нервным смешком. – Я собиралась сказать, что мне все равно, но это было неправдой.
Алекс ничего не сказал в ответ на ее признание.
– Как поживает Констанция? – спросила Сара, едва не поперхнувшись словами и ненавидя себя за них.
– Я с ней больше не вижусь.
– Почему?
Он перевернулся на бок лицом к ней.
– Потому что я влюблен в другую.
Она коснулась его лица.
– А раньше ты был влюблен в нее?
Алекс наклонил голову и поцеловал ее руку.
– Нет. Я знал других женщин, Сара. Они мне нравились, ни одну из них я не любил.
– Почему?
Он задумался.
– Потому что ни одна из них не была тобой.
– О Алекс… Ты не должен так щадить мои чувства. Я не умру, если ты скажешь мне правду.
– А я и говорю тебе правду. Нет никого, кроме тебя. – Они потянулись друг к другу. Она прижалась лицом к его шее, вдыхая запах его кожи, потом отстранилась и пальцами стерла влагу с ресниц.
– Расскажи мне о своей матери. Когда ты ее потерял?
– Когда мне было семь.
– Должно быть, это было ужасно.
Алекс через силу кивнул. Сара догадывалась, что он хочет поговорить, но это дается ему с трудом.
– Ты на нее похож?
– Она уверяла, что я похож на своего отца.
– Но ты же его никогда не знал!
– Нет.
– И я своего не знала.
Он положил руку ей на живот, перебирая пуговицы своей рубашки.
– Мои родители познакомились в Окленде. Он изучал строительную инженерию в колледже – собирался стать архитектором, – а она работала уборщицей в студенческом общежитии, где он поселился. Она только что сбежала из дому и приехала в город, денег у нее не было, образования – тоже, никакой другой работы она найти не могла. Если бы ты ее видела, Сара. Она была такая хорошенькая!
Сара нежно погладила его по руке.
– А твой отец? Какой он был?
– Мама уверяла, что он был высокий, красивый и очень способный. Обаятельный. Правда, она влюбилась в него с первого взгляда, и мне ничего другого не оставалось, как принять ее слова на веру.
И все же Сара заметила, что в голосе у него зазвучала гордость, когда он говорил о своем отце.
– Как его звали?
– Брайан Александр Макуэйд.
– Ах вот как. Значит, она назвала тебя…
– Меня звали Александром Холифилдом, до того самого момента как я сбежал из дому. Вот тогда-то я и взял имя отца. Они любили друг друга… он женился бы на ней, если бы остался жив, и тогда его имя перешло бы ко мне по закону.
Он помолчал, а когда вновь заговорил, в его голосе звучала невыразимая горечь.
– Но к тому времени я уже готов был взять любую фамилию: Смит, Джонс, Раппопорт… Я не желал иметь ничего общего с Мэттью Холифилдом.
– Почему, Алекс? Что он тебе сделал?
Не выпуская ее руку, Алекс опять перевернулся на спину.
– Тебе не следует об этом знать, Сара.
– Но мне бы хотелось. Что он такое сделал, чего ты не можешь простить?
Алексу вдруг стало ясно, что лишь многолетняя привычка мешает ему рассказать правду. Он стыдился своего прошлого и держал его в тайне. До встречи с Сарой у него ни разу не возникало желания с кем-либо поделиться воспоминаниями о детстве.
– Дело не только во мне, – осторожно начал он, нащупывая почву. – Если бы это затрагивало только меня одного, я бы стерпел, потому что был, что называется, «крепким орешком». Но я никогда не прощу ему того, что он сотворил с моей матерью и с бабушкой. И со многими другими членами своей паствы.
– Паствы? Он что, был священником?
– Самопровозглашенным. Дед пользовался верой как отмычкой, чтобы пролезть к людям в душу, стать их верховным судьей, их совестью. Это была его специальность: вцепиться в какого-нибудь несчастного грешника, имевшего глупость ему исповедаться, выставить его перед всей конгрегацией Благословенных Братьев – так он называл свою церковь – и заставить прилюдно признаться во всех своих «прегрешениях». Но и сделав признание, ты не получал прощения, тебя подвергали бесконечным унижениям, а деду только этого и было нужно. Его хлебом не корми – дай поиздеваться над кем-нибудь. В его сердце не было ни капли милосердия, одна только злоба.
От Сары не укрылась подмена местоимений: Алекс явно перешел на личности.
– Он… делал это с тобой? Заставлял тебя исповедоваться публично?
– Ясное дело. Я же был закоренелым грешником. Я исповедовался в его треклятой церкви чуть ли не каждое воскресенье. Обнажал свою порочную душу.
Сара невольно содрогнулась: трудно было представить более гнусное преступление, чем насильственное и публичное унижение ребенка.
– Будучи «плодом греха», я был обречен с рождения, – продолжал Алекс. – Чего еще, если не бесконечных мерзостей, можно было ожидать от отпрыска потаскухи, зачатого в прелюбодействе? Вот так Мэттью называл свою родную дочь, Сара. Прямо в лицо, каждый день до самой ее смерти.
– Почему же она оставалась с ним?
– Ей больше некуда было податься. Она и не знала, что беременна, когда мой отец погиб во время пожара в том самом общежитии. Сам он был сиротой. У нее не было ни денег, ни образования, ни профессии. Все, что у нее было, это я. Поэтому она вернулась домой и терпела издевательства моего деда последние семь лет своей жизни. Ради меня.
Ее руки крепче обвились вокруг него. Он вплел пальцы ей в волосы, легонько погладил по голове.
– После смерти моей матери основной мишенью для деда сделался я. Исчадие сатаны.
Алекс замолчал. Наконец Сара осмелилась спросить:
– Что он сделал?
– Он верил, что существуют два источника всяческого зла: деньги и распутство. Следовательно, высочайшими нравственными ценностями для него стали бедность и полный отказ от плотских утех. Надо отдать ему должное – уж в чем его никак нельзя было обвинить, так это в двоедушии: в собственной жизни он был верен тем заповедям, которые проповедовал с церковной кафедры. На практике это означало, что в доме у нас, помимо прочего, вечно не хватало еды.
– Помимо прочего?
– Ты не представляешь, какая в доме царила нищета, служившая одной-единственной цели: еще больше всех нас унизить. Мне не разрешалось носить башмаки. Дом никогда не отапливался. Моей бабушке было уже пятьдесят, а он не разрешал ей купить пальто. Бог поселил нас в Калифорнии, – утверждал мой дед, – он в милосердии своем даровал нам солнце и все, что произрастает на земле. Если ты хотел большего, это означало, что ты себялюбив и неблагодарен и тебе предстоит гореть в аду.
Сара чувствовала, что его мучает что-то еще, она даже догадывалась, что именно. Пальцы Алекса, запутавшиеся в ее волосах, сжались в кулак; если бы она шевельнула головой, он сделал бы ей больно. Медленно, осторожно она заставила его разжать пальцы, а потом перецеловала их все по одному.
– Он бил тебя?
После долгой паузы Алекс неохотно ответил:
– Да.
– Расскажи мне.
– Зачем?
Сара молча ждала, не менее напряженная, чем он сам. Наконец Алекс сдался:
– Он избивал меня чуть ли не каждый день, с тех самых пор как мне исполнилось семь. Обычно он пускал в ход кулаки, и я частенько спасался бегством. Я спал в поле или прятался в амбаре по нескольку ночей подряд, но в конце концов мне все-таки приходилось возвращаться домой. А он всегда меня поджидал. Он никогда ничего не забывал.
Он умолк, и Сара не решилась нарушить наступившую паузу.
– Когда мне исполнилось шестнадцать, я влюбился в девушку по имени Шелли. Поначалу все было вполне невинно: мы держались за руки и целовались. Но скоро мы начали заниматься любовью. Наверное, можно сказать, что мы соблазнили друг друга. Это было… волшебство, я никогда раньше ничего подобного не испытывал. И ты не думай, это был не просто секс. Это была нежность. Забота. Мне казалось, что она меня исцеляет.
– А потом?
– Салинас – небольшой городок, никаких секретов. Мой дед вскоре все узнал.
Алекс вдруг понял, что ему не хватит мужества продолжить рассказ.
– В ту же ночь я сбежал, – поспешно и отрывисто закончил он, пропустив худшее. – Если бы я остался, он убил бы меня, забил бы до смерти. Или я сам убил бы его.
Больше я туда не возвращался ни разу. Однажды написал бабушке, но ответа не получил. А потом я узнал, что год спустя после моего побега она умерла.
Страдая за него, Сара лежала молча и не знала, какими словами его утешить.
– Может быть, он был не вполне нормален, Алекс? Его разум…
– Меня это не волнует, – резко прервал ее Алекс, садясь в постели и отворачиваясь от нее. – Может, он действительно рехнулся, ну и что? Думаешь, это хоть что-то меняет? Мне плевать. Для меня это не имеет никакого значения, тебе ясно?
– Мне ясно, что ты еще не готов его простить.
– Нет, и никогда не буду готов. Я тебе не сказал и половины… десятой доли того, что он делал. Мой дед сейчас горит в аду, и там ему самое место.
Алекс вскочил с постели.
– Сукин сын, он все еще меня достает! Даже из могилы! Боже, как бы я хотел от него избавиться… – Он тут же опомнился и виновато повернулся к ней: – Прости меня, Сара. Сам не понимаю, что на меня нашло, как я мог опуститься до такого.
– Давай пойдем прогуляемся.
– Что?
– Разве ты не хочешь пройтись?
– Прямо сейчас?
Она отбросила простыню и встала.
– А почему бы и нет?
16
Луна плыла высоко в темно-синем небе, разгоняя облака и проливая призрачный свет на море и на песчаный берег. Начавшийся отлив уносил водоросли и мусор, оставленные прибоем, и тут же вновь сердито выбрасывал их на песок. Сара откинулась назад, прислонившись к груди Алекса, и крепче обхватила себя руками. Соленый ветер дул, не переставая, но он был теплым – последний подарок бабьего лета.
– Хотела бы я, чтобы мы жили здесь. Ты, я и Майкл. Мне бы очень этого хотелось.
Ему тоже этого хотелось. Он прижался подбородком к ее макушке, не замечая лунного света на воде, не слыша плеска волн, разбивающихся о берег. «Оставь его, Сара». Алекс чуть было не произнес эти слова вслух. Но это привело бы к спору, к которому он пока еще был не готов.
– Я думал о тебе и о Майкле. Как вы не похожи на мою мать и на меня. У нее, кроме меня, никого не было – в точности как у тебя никого нет, кроме Майкла, – но ты сильнее ее. А Майкл такой умный и счастливый мальчик. Открытый и полный жизни.
– Я надеюсь, что он счастлив. – Но Майкл был слишком впечатлителен и в этом походил на нее. Она боялась заразить его своей тоской.
– Моя мать была глубоко несчастна. А я все время был полон ненависти, особенно после ее смерти. Угрюмый, замкнутый, злобный бунтарь. Бен… не бьет Майкла? Нет, Сара?
– О нет, он никогда не бьет Майкла. Но Майкл не дает ему повода. Понимаешь, Майкл любит его, и это ставит Бена в тупик. Так мне кажется. Ему не нравится, что Майкл такой хрупкий, что у него слабое здоровье. Он похож скорее на англичанина, чем на американца, и это раздражает Бена…
Она осеклась, когда Алекс силой повернул ее кругом и больно схватил за плечи.
– Алекс, что слу…
Он не слыхал ни звука, после того, как она сказала «Нет, он никогда не бьет Майкла»: логическое ударение, невольно сделанное на последнем слове, заставило его похолодеть.
– Хотела бы я, чтобы мы жили здесь. Ты, я и Майкл. Мне бы очень этого хотелось.
Ему тоже этого хотелось. Он прижался подбородком к ее макушке, не замечая лунного света на воде, не слыша плеска волн, разбивающихся о берег. «Оставь его, Сара». Алекс чуть было не произнес эти слова вслух. Но это привело бы к спору, к которому он пока еще был не готов.
– Я думал о тебе и о Майкле. Как вы не похожи на мою мать и на меня. У нее, кроме меня, никого не было – в точности как у тебя никого нет, кроме Майкла, – но ты сильнее ее. А Майкл такой умный и счастливый мальчик. Открытый и полный жизни.
– Я надеюсь, что он счастлив. – Но Майкл был слишком впечатлителен и в этом походил на нее. Она боялась заразить его своей тоской.
– Моя мать была глубоко несчастна. А я все время был полон ненависти, особенно после ее смерти. Угрюмый, замкнутый, злобный бунтарь. Бен… не бьет Майкла? Нет, Сара?
– О нет, он никогда не бьет Майкла. Но Майкл не дает ему повода. Понимаешь, Майкл любит его, и это ставит Бена в тупик. Так мне кажется. Ему не нравится, что Майкл такой хрупкий, что у него слабое здоровье. Он похож скорее на англичанина, чем на американца, и это раздражает Бена…
Она осеклась, когда Алекс силой повернул ее кругом и больно схватил за плечи.
– Алекс, что слу…
Он не слыхал ни звука, после того, как она сказала «Нет, он никогда не бьет Майкла»: логическое ударение, невольно сделанное на последнем слове, заставило его похолодеть.