Страница:
– О, я так скучала по тебе! – воскликнула Сидни, стараясь улыбнуться и скрыть истинную причину своих слез. – Кэм, ты чудесно выглядишь!
– Это ты чудесно выглядишь.
Подруги долго стояли обнявшись прямо в дверях, покачиваясь, похлопывая друг друга по плечу, пока Филип с улыбкой кроткого мученичества на лице терпеливо дожидался, чтобы его заметили.
– О, привет, Филип, – сказала Камилла, высвободившись наконец из объятий Сидни. – Ты, оказывается, тоже здесь?
И они все дружно рассмеялись.
Женщины прошли в прихожую, но остановились, когда Филип объявил, что уходит.
– Почему? – удивилась Камилла. – Пожалуйста, Филип, останься хоть ненадолго. Ты что, не можешь нанести мне визит?
Она положила руки на бедра и вскинула голову знакомым властным движением. Невысокая, светловолосая, спортивная – она казалась точной копией Спенсера в женском обличье. У брата и сестры были одинаковые, решительно вздернутые короткие носы и упрямые подбородки, одинаковые жесты, даже одинаковые голоса – звонкие и отрывистые, как сыплющиеся дробью камешки.
– Нет, не могу. Весь в делах, надо кое с кем повидаться.
– Что за дела, с кем повидаться? Зайди и выпей с нами чаю!
– Мужские дела, важные встречи.
Он прислонился к дверному косяку в небрежной позе усталого ковбоя и сунул руки в карманы – независимый и красивый до неприличия.
– Я скажу Робби, чтобы вернулся за тобой, Сид.
– А сам ты не собираешься вернуться? Как же ты доберешься до дому? Филип ухмыльнулся и пожал плечами.
– Как-нибудь доберусь. Он шутливо отсалютовал, собираясь уходить.
– Не задерживайся допоздна, Филип, – тихонько бросила вслед Сидни. Он лишь улыбнулся в ответ.
– А он изменился, – заметила Камилла, пока они пересекали гостиную, направляясь к удобной веранде, выходившей в сад. – Совершенно не похож на себя прежнего. Должно быть, это колледж на него так повлиял.
– Он чувствует себя несчастным, Кэм, – призналась Сидни. – Не знаю, чем он занимается в последнее время, и, по правде говоря, не хочу знать. Но я тревожусь за него.
– Брось, ничего с ним не случится.
– Он замкнулся. Больше не приглашает никого из своих друзей домой. Посещает ужасные места. Мне кажется, он играет на бегах, и у него даже есть свой букмекер.
– Это возрастное. Сидни покачала головой.
– Как раз сейчас ему необходимо чье-то сильное влияние. Кто-то должен им руководить. Я этого сделать не могу, тут нужна мужская рука.
Не было смысла упоминать о том, что рассчитывать на отцовское влияние не приходится: Камилла знала о положении дел не хуже, чем она сама.
– Бедный Филип, – вздохнула Камилла, усаживаясь на веранде возле столика со стеклянной крышкой и подавая знак горничной принести чай. – Но я уверена, что он повзрослеет и у него это пройдет. Надо только проявить терпение.
– Надеюсь, что так.
Наблюдая за подругой. Сидни спросила себя, знает ли Камилла (не может не знать!), что Филип с давних пор в нее влюблен. С самого детства они уже мечтали, что поженятся, когда вырастут: Спенсер и Сидни, Камилла и Филип. Филип так и не смог отказаться от своей детской мечты, и теперь это стало одной из причин, толкавших его к вечному недовольству и безрассудным поступкам.
– Итак, – сказала Камилла, передавая подруге блюдо с крошечными бисквитными пирожными, облитыми глазурью, – давай рассказывай. Как прошло твое путешествие? Ты рада, что вернулась домой?
– Я просто счастлива. А о путешествии ты и так все знаешь из моих писем. Лучше расскажи мне о себе.
Камилла с готовностью углубилась в описание своей светской жизни, начиная с прошлого февраля: вечеринки и балы, турниры по теннису и гольфу, гонки на яхтах, матчи в крокет, велосипедные туры, походы за покупками и благотворительные базары. Все это было настолько хорошо знакомо, что Сидни, слушая рассказ подруги, ощутила, как в душе у нее восстанавливается прежнее внутреннее равновесие. Здесь, в этом мире, было ее место, и было так приятно вернуться домой. Но в то же время что-то смутно беспокоило ее. Какой-то тихий, но раздражающий голос, что-то похожее на… нетерпение.
Камилла начала рассказывать о Всемирной выставке.
– Вчера вечером мы с Клер и Марком осмотрели Женский павильон. Ты его уже видела?
Клер была сестрой Спенсера и Камиллы, а Марк – мужем Клер.
– Это потрясающее зрелище! Ты обязательно должна пойти. Сидни. Там есть современная кухня и детский сад, каждый день женские оркестры дают концерты, исполняют музыку, сочиненную женщинами. Сам павильон создан женщиной-архитектором, и ежедневно проходят показы…
– Я вообще еще ни разу не была на выставке.
– Как? Сидни засмеялась, видя изумление подруги.
– Ну что ж ты хочешь, я же вернулась всего три недели назад!
– Знаю, но это же Всемирная выставка! Это невероятно, настоящая сенсация, восьмое чудо света!
– И у меня впереди еще четыре месяца, чтобы его увидеть.
– Да, но…
– Кэм, я так рада вернуться домой, мне хочется просто побыть немного с Филипом и Сэмом. Если бы ты знала, через сколько музеев и соборов, площадей и картинных галерей меня протащили за последние три месяца, ты не стала бы меня попрекать.
– Да, наверное, – неохотно согласилась Камилла. – Но когда ты все-таки соберешься, дай мне знать, и мы отправимся туда вместе. Я была там уже раз шесть и знаю, где самые интересные экспонаты. Но вообще-то тебе, конечно, захочется осмотреть все. Клянусь тебе, Сид, ничего прекраснее этого я в жизни своей не видела! И вряд ли когда-нибудь увижу.
– Филип говорит то же самое. Ему не терпится меня сводить.
– Значит, мы пойдем все вместе. О, это будет замечательно! Сидни бережно поставила чайную чашку на блюдце.
– Спенсер был бы в восторге, верно?
– Конечно. Ты даже не представляешь, как я тоскую по нему.
– Я вспоминаю о нем каждый день. Обе подружки как по команде занялись поиском платочков.
– Мама так переживает. Ее просто невозможно утешить. Папа увез ее на лето в наш дом в Ривер-Форест. Сидни кивнула:
– Да, ты мне говорила.
– Мне кажется, она никогда не оправится. Это был ужасный удар для всех нас, но ей, по-моему, пришлось хуже всех. Обе расплакались, не стыдясь своих чувств. Но для Сидни слезы стали облегчением, естественным выходом горя. Она знала, что всегда будет тосковать, однако беспощадная, острая, бесслезная боль, мучившая ее так долго, наконец отступила. И сейчас она оплакивала не только Спенсера, но и себя, и Камиллу – ведь они обе так его любили! Впервые она почувствовала, что может с кем-то разделить свою скорбь. Возможно, это означало, что .она на пути к выздоровлению.
Эта мысль придала ей мужества, и она сделала признание:
– Чарльз Вест опять просил меня выйти за него замуж.
Камилла умолкла, ожидая дальнейших разъяснений. Постепенно вопросительное выражение у нее на лице сменилось беспокойством. Она не сомневалась, что Сидни сейчас добавит: «Но я ему, конечно, отказала». Так уже бывало раньше, и не раз.
– О нет, – простонала она наконец. – Только не говори мне, Сид, что ты собираешься принять предложение! Не может этого быть!
– Я опять просила его еще немного подождать, но я не знаю, что делать.
– Но ты же его не любишь!
Хорошенькое круглое личико Камиллы, позолоченное солнцем благодаря увлечению летними видами спорта, потемнело от гнева, а большие глаза со светлыми ресницами грозно прищурились. Спенсер выглядел точно так же, когда его что-то возмущало: точь-в-точь сердитая собачонка, которая громко лает, но никого не кусает. Камилла была до того похожа на брата в эту минуту, что Сидни невольно улыбнулась.
– Ну что? Ты любишь его?
– Нет. Я его не люблю, разве что…
– Тогда как же ты могла?
Слишком поздно сообразив, что Камилла разозлилась не на шутку, Сидни тотчас же почувствовала себя ужасно виноватой. Как будто она предала Спенсера. Как до нее раньше не дошло, что Кэм воспримет все именно таким образом? Зачем она вообще начала этот злосчастный разговор?
Она попыталась объяснить:
– Чарльз в общем-то совсем неплохой. Он говорит, что любит меня. Он согласился переехать к нам жить, чтобы мне не пришлось расставаться с Сэмом. Он на самом деле очень мил, Кэм, честное слово. Я к нему привыкла. И еще… он обещал заботиться обо мне. Он… ужасно настойчив. Он никак не хочет оставить меня в покое. Просто ничего не хочет слушать. Сидни понимала, что ее объяснения звучат очень неубедительно.
– Вот что я думаю, – уверенно начала Камилла. – Я думаю, ты была счастлива со Спенсером, а теперь чувствуешь себя одинокой и несчастной. Вот ты и внушила себе, что была счастлива, пока у тебя был муж, и теперь тебе нужен новый муж – какой угодно, лишь бы муж. И тогда ты опять будешь счастлива.
– О-о-о, – протянула Сидни, подавленная словами подруги, которые показались ей тем не менее убедительными, – неужели я действительно настолько глупа?
– Это не глупость, а вполне понятная человеческая слабость. А вот поддаться ей – это действительно было бы глупо. – Камилла оттолкнула тарелку. – И это все, что я могу тебе сказать.
Она решила не продолжать разговор, чтобы каким-нибудь неосторожным высказыванием не поставить под угрозу их дружбу, если Сидни все-таки решит выйти замуж за Чарльза. Пусть уж между ними ничего не произойдет, по крайней мере на словах.
Подруги встали и подошли к низкому каменному парапету, окружавшему веранду. Заглянув вниз, можно было увидеть переливающуюся на солнце воду фонтана; в его чаше, лениво переваливаясь с боку на бок, плавали кругами раскормленные золотые рыбки.
– Ты до сих пор ни слова не сказала мне о вашем Найденыше, – упрекнула подругу Камилла, решительно меняя тему разговора. – Прошлой зимой газеты только о нем и говорили в течение нескольких недель. Опубликовали его фотографию, и на ней он выглядел просто диким зверем.
Сидни рассеянно провела рукой по каменной кладке парапета, даже не замечая, как пачкает пальцы штукатуркой. – Да уж, могу себе представить. – Ну и что? Каков он на самом деле? Ведь ты его видела, не так ли?
– О, да. Он… Послушай, Кэм, пусть это будет строго между нами.
– Ну, разумеется.
Камилла села на низкую балюстраду, жадно ожидая подробностей.
– Дело в том, что, хотя я не знаю, что именно мой отец успел сообщить в университет, меньше всего на свете этот юноша нуждается в рекламе. Он не хочет, чтобы репортеры осаждали дом, делали снимки и публиковали в газетах дикие нелепости. В этом я совершенно уверена.
– Мой рот на замке. Сидни тоже села.
– Подопечный отца умеет разговаривать. Всегда умел, с самого начала.
– Не может быть!
– У него есть имя – Майкл Макнейл. Он пережил какое-то кораблекрушение, когда был не старше Сэма. Это случилось где-то в Канаде, и все, кроме него, погибли. С тех пор он был предоставлен самому себе.
– Но каким образом? Как мог ребенок выжить в дикой глуши? Да он просто замерз бы до смерти в лесу! Или умер бы с голоду!
– Да, я понимаю. Это кажется невероятным.
– Ну ладно, а все-таки как он выглядит? Ты можешь с ним разговаривать или только твой отец?
– Нет, почему же. Я с ним разговариваю, Сэм с ним разговаривает, и Филип, и Чарльз – все мы. Только он… скрытный. Мне кажется, ему легче всего общаться с Сэмом. И со мной.
Во всяком случае, ей хотелось так думать.
– И что он говорит? Он помнит свое прошлое?
– Он не говорит об этом. По-моему, прошлое расплылось у него в памяти.
– А можно мне с ним познакомиться? Ой, Сид, мне ужасно хочется на него взглянуть, я просто умираю!
– Ну я не знаю. Спрошу отца, – отделалась Сидни ничего не значащим обещанием.
Она и сама не смогла бы объяснить, почему мысль о возможном знакомстве Камиллы с Майклом так ее встревожила. Дело было не в самой Камилле; просто Сидни не хотелось, чтобы кто бы то ни было из посторонних, находящихся вне тесного семейного кружка, встречался с ним. Им удалось завоевать доверие Майкла, но прошло слишком мало времени, и, если бы его так скоро начали знакомить с чужими людьми, он мог бы испугаться. И вообще это было слишком рискованно. Сидни уже научилась смотреть на мир его глазами, угадывать его настроение, его страх перед всем новым и неизведанным. Ей хотелось защитить его.
А может быть, ей просто хотелось сохранить его для себя?
Позже, когда настала пора уходить, она на прощание обещала вскоре пригласить Камиллу к себе на целый день, чтобы вместе поплавать и поиграть в теннис. Но они так и не удосужились условиться о точной дате.
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Это ты чудесно выглядишь.
Подруги долго стояли обнявшись прямо в дверях, покачиваясь, похлопывая друг друга по плечу, пока Филип с улыбкой кроткого мученичества на лице терпеливо дожидался, чтобы его заметили.
– О, привет, Филип, – сказала Камилла, высвободившись наконец из объятий Сидни. – Ты, оказывается, тоже здесь?
И они все дружно рассмеялись.
Женщины прошли в прихожую, но остановились, когда Филип объявил, что уходит.
– Почему? – удивилась Камилла. – Пожалуйста, Филип, останься хоть ненадолго. Ты что, не можешь нанести мне визит?
Она положила руки на бедра и вскинула голову знакомым властным движением. Невысокая, светловолосая, спортивная – она казалась точной копией Спенсера в женском обличье. У брата и сестры были одинаковые, решительно вздернутые короткие носы и упрямые подбородки, одинаковые жесты, даже одинаковые голоса – звонкие и отрывистые, как сыплющиеся дробью камешки.
– Нет, не могу. Весь в делах, надо кое с кем повидаться.
– Что за дела, с кем повидаться? Зайди и выпей с нами чаю!
– Мужские дела, важные встречи.
Он прислонился к дверному косяку в небрежной позе усталого ковбоя и сунул руки в карманы – независимый и красивый до неприличия.
– Я скажу Робби, чтобы вернулся за тобой, Сид.
– А сам ты не собираешься вернуться? Как же ты доберешься до дому? Филип ухмыльнулся и пожал плечами.
– Как-нибудь доберусь. Он шутливо отсалютовал, собираясь уходить.
– Не задерживайся допоздна, Филип, – тихонько бросила вслед Сидни. Он лишь улыбнулся в ответ.
– А он изменился, – заметила Камилла, пока они пересекали гостиную, направляясь к удобной веранде, выходившей в сад. – Совершенно не похож на себя прежнего. Должно быть, это колледж на него так повлиял.
– Он чувствует себя несчастным, Кэм, – призналась Сидни. – Не знаю, чем он занимается в последнее время, и, по правде говоря, не хочу знать. Но я тревожусь за него.
– Брось, ничего с ним не случится.
– Он замкнулся. Больше не приглашает никого из своих друзей домой. Посещает ужасные места. Мне кажется, он играет на бегах, и у него даже есть свой букмекер.
– Это возрастное. Сидни покачала головой.
– Как раз сейчас ему необходимо чье-то сильное влияние. Кто-то должен им руководить. Я этого сделать не могу, тут нужна мужская рука.
Не было смысла упоминать о том, что рассчитывать на отцовское влияние не приходится: Камилла знала о положении дел не хуже, чем она сама.
– Бедный Филип, – вздохнула Камилла, усаживаясь на веранде возле столика со стеклянной крышкой и подавая знак горничной принести чай. – Но я уверена, что он повзрослеет и у него это пройдет. Надо только проявить терпение.
– Надеюсь, что так.
Наблюдая за подругой. Сидни спросила себя, знает ли Камилла (не может не знать!), что Филип с давних пор в нее влюблен. С самого детства они уже мечтали, что поженятся, когда вырастут: Спенсер и Сидни, Камилла и Филип. Филип так и не смог отказаться от своей детской мечты, и теперь это стало одной из причин, толкавших его к вечному недовольству и безрассудным поступкам.
– Итак, – сказала Камилла, передавая подруге блюдо с крошечными бисквитными пирожными, облитыми глазурью, – давай рассказывай. Как прошло твое путешествие? Ты рада, что вернулась домой?
– Я просто счастлива. А о путешествии ты и так все знаешь из моих писем. Лучше расскажи мне о себе.
Камилла с готовностью углубилась в описание своей светской жизни, начиная с прошлого февраля: вечеринки и балы, турниры по теннису и гольфу, гонки на яхтах, матчи в крокет, велосипедные туры, походы за покупками и благотворительные базары. Все это было настолько хорошо знакомо, что Сидни, слушая рассказ подруги, ощутила, как в душе у нее восстанавливается прежнее внутреннее равновесие. Здесь, в этом мире, было ее место, и было так приятно вернуться домой. Но в то же время что-то смутно беспокоило ее. Какой-то тихий, но раздражающий голос, что-то похожее на… нетерпение.
Камилла начала рассказывать о Всемирной выставке.
– Вчера вечером мы с Клер и Марком осмотрели Женский павильон. Ты его уже видела?
Клер была сестрой Спенсера и Камиллы, а Марк – мужем Клер.
– Это потрясающее зрелище! Ты обязательно должна пойти. Сидни. Там есть современная кухня и детский сад, каждый день женские оркестры дают концерты, исполняют музыку, сочиненную женщинами. Сам павильон создан женщиной-архитектором, и ежедневно проходят показы…
– Я вообще еще ни разу не была на выставке.
– Как? Сидни засмеялась, видя изумление подруги.
– Ну что ж ты хочешь, я же вернулась всего три недели назад!
– Знаю, но это же Всемирная выставка! Это невероятно, настоящая сенсация, восьмое чудо света!
– И у меня впереди еще четыре месяца, чтобы его увидеть.
– Да, но…
– Кэм, я так рада вернуться домой, мне хочется просто побыть немного с Филипом и Сэмом. Если бы ты знала, через сколько музеев и соборов, площадей и картинных галерей меня протащили за последние три месяца, ты не стала бы меня попрекать.
– Да, наверное, – неохотно согласилась Камилла. – Но когда ты все-таки соберешься, дай мне знать, и мы отправимся туда вместе. Я была там уже раз шесть и знаю, где самые интересные экспонаты. Но вообще-то тебе, конечно, захочется осмотреть все. Клянусь тебе, Сид, ничего прекраснее этого я в жизни своей не видела! И вряд ли когда-нибудь увижу.
– Филип говорит то же самое. Ему не терпится меня сводить.
– Значит, мы пойдем все вместе. О, это будет замечательно! Сидни бережно поставила чайную чашку на блюдце.
– Спенсер был бы в восторге, верно?
– Конечно. Ты даже не представляешь, как я тоскую по нему.
– Я вспоминаю о нем каждый день. Обе подружки как по команде занялись поиском платочков.
– Мама так переживает. Ее просто невозможно утешить. Папа увез ее на лето в наш дом в Ривер-Форест. Сидни кивнула:
– Да, ты мне говорила.
– Мне кажется, она никогда не оправится. Это был ужасный удар для всех нас, но ей, по-моему, пришлось хуже всех. Обе расплакались, не стыдясь своих чувств. Но для Сидни слезы стали облегчением, естественным выходом горя. Она знала, что всегда будет тосковать, однако беспощадная, острая, бесслезная боль, мучившая ее так долго, наконец отступила. И сейчас она оплакивала не только Спенсера, но и себя, и Камиллу – ведь они обе так его любили! Впервые она почувствовала, что может с кем-то разделить свою скорбь. Возможно, это означало, что .она на пути к выздоровлению.
Эта мысль придала ей мужества, и она сделала признание:
– Чарльз Вест опять просил меня выйти за него замуж.
Камилла умолкла, ожидая дальнейших разъяснений. Постепенно вопросительное выражение у нее на лице сменилось беспокойством. Она не сомневалась, что Сидни сейчас добавит: «Но я ему, конечно, отказала». Так уже бывало раньше, и не раз.
– О нет, – простонала она наконец. – Только не говори мне, Сид, что ты собираешься принять предложение! Не может этого быть!
– Я опять просила его еще немного подождать, но я не знаю, что делать.
– Но ты же его не любишь!
Хорошенькое круглое личико Камиллы, позолоченное солнцем благодаря увлечению летними видами спорта, потемнело от гнева, а большие глаза со светлыми ресницами грозно прищурились. Спенсер выглядел точно так же, когда его что-то возмущало: точь-в-точь сердитая собачонка, которая громко лает, но никого не кусает. Камилла была до того похожа на брата в эту минуту, что Сидни невольно улыбнулась.
– Ну что? Ты любишь его?
– Нет. Я его не люблю, разве что…
– Тогда как же ты могла?
Слишком поздно сообразив, что Камилла разозлилась не на шутку, Сидни тотчас же почувствовала себя ужасно виноватой. Как будто она предала Спенсера. Как до нее раньше не дошло, что Кэм воспримет все именно таким образом? Зачем она вообще начала этот злосчастный разговор?
Она попыталась объяснить:
– Чарльз в общем-то совсем неплохой. Он говорит, что любит меня. Он согласился переехать к нам жить, чтобы мне не пришлось расставаться с Сэмом. Он на самом деле очень мил, Кэм, честное слово. Я к нему привыкла. И еще… он обещал заботиться обо мне. Он… ужасно настойчив. Он никак не хочет оставить меня в покое. Просто ничего не хочет слушать. Сидни понимала, что ее объяснения звучат очень неубедительно.
– Вот что я думаю, – уверенно начала Камилла. – Я думаю, ты была счастлива со Спенсером, а теперь чувствуешь себя одинокой и несчастной. Вот ты и внушила себе, что была счастлива, пока у тебя был муж, и теперь тебе нужен новый муж – какой угодно, лишь бы муж. И тогда ты опять будешь счастлива.
– О-о-о, – протянула Сидни, подавленная словами подруги, которые показались ей тем не менее убедительными, – неужели я действительно настолько глупа?
– Это не глупость, а вполне понятная человеческая слабость. А вот поддаться ей – это действительно было бы глупо. – Камилла оттолкнула тарелку. – И это все, что я могу тебе сказать.
Она решила не продолжать разговор, чтобы каким-нибудь неосторожным высказыванием не поставить под угрозу их дружбу, если Сидни все-таки решит выйти замуж за Чарльза. Пусть уж между ними ничего не произойдет, по крайней мере на словах.
Подруги встали и подошли к низкому каменному парапету, окружавшему веранду. Заглянув вниз, можно было увидеть переливающуюся на солнце воду фонтана; в его чаше, лениво переваливаясь с боку на бок, плавали кругами раскормленные золотые рыбки.
– Ты до сих пор ни слова не сказала мне о вашем Найденыше, – упрекнула подругу Камилла, решительно меняя тему разговора. – Прошлой зимой газеты только о нем и говорили в течение нескольких недель. Опубликовали его фотографию, и на ней он выглядел просто диким зверем.
Сидни рассеянно провела рукой по каменной кладке парапета, даже не замечая, как пачкает пальцы штукатуркой. – Да уж, могу себе представить. – Ну и что? Каков он на самом деле? Ведь ты его видела, не так ли?
– О, да. Он… Послушай, Кэм, пусть это будет строго между нами.
– Ну, разумеется.
Камилла села на низкую балюстраду, жадно ожидая подробностей.
– Дело в том, что, хотя я не знаю, что именно мой отец успел сообщить в университет, меньше всего на свете этот юноша нуждается в рекламе. Он не хочет, чтобы репортеры осаждали дом, делали снимки и публиковали в газетах дикие нелепости. В этом я совершенно уверена.
– Мой рот на замке. Сидни тоже села.
– Подопечный отца умеет разговаривать. Всегда умел, с самого начала.
– Не может быть!
– У него есть имя – Майкл Макнейл. Он пережил какое-то кораблекрушение, когда был не старше Сэма. Это случилось где-то в Канаде, и все, кроме него, погибли. С тех пор он был предоставлен самому себе.
– Но каким образом? Как мог ребенок выжить в дикой глуши? Да он просто замерз бы до смерти в лесу! Или умер бы с голоду!
– Да, я понимаю. Это кажется невероятным.
– Ну ладно, а все-таки как он выглядит? Ты можешь с ним разговаривать или только твой отец?
– Нет, почему же. Я с ним разговариваю, Сэм с ним разговаривает, и Филип, и Чарльз – все мы. Только он… скрытный. Мне кажется, ему легче всего общаться с Сэмом. И со мной.
Во всяком случае, ей хотелось так думать.
– И что он говорит? Он помнит свое прошлое?
– Он не говорит об этом. По-моему, прошлое расплылось у него в памяти.
– А можно мне с ним познакомиться? Ой, Сид, мне ужасно хочется на него взглянуть, я просто умираю!
– Ну я не знаю. Спрошу отца, – отделалась Сидни ничего не значащим обещанием.
Она и сама не смогла бы объяснить, почему мысль о возможном знакомстве Камиллы с Майклом так ее встревожила. Дело было не в самой Камилле; просто Сидни не хотелось, чтобы кто бы то ни было из посторонних, находящихся вне тесного семейного кружка, встречался с ним. Им удалось завоевать доверие Майкла, но прошло слишком мало времени, и, если бы его так скоро начали знакомить с чужими людьми, он мог бы испугаться. И вообще это было слишком рискованно. Сидни уже научилась смотреть на мир его глазами, угадывать его настроение, его страх перед всем новым и неизведанным. Ей хотелось защитить его.
А может быть, ей просто хотелось сохранить его для себя?
Позже, когда настала пора уходить, она на прощание обещала вскоре пригласить Камиллу к себе на целый день, чтобы вместе поплавать и поиграть в теннис. Но они так и не удосужились условиться о точной дате.
ГЛАВА ПЯТАЯ
«22 июня 1893 года.
Личные заметки.
Человек с Онтарио утверждает, что его имя – Майкл Макнейл. Добиться от него достоверной информации нелегко: он дает лишь один-два ответа на десять вопросов. Не знает, сколько ему лет. Утверждает, что выжил, питаясь мышами, белками, рыбой,.жуками, ягодами, орехами, иногда мясом, если одному из его друзей-волков удавалось задрать оленя. Всю пищу ел в сыром виде. Охотой добывал пропитание и шкуры, разводил костры, чтобы согреться, но не для того, чтобы поджарить мясо. Кто научил его разводить огонь? «Трое темнокожих», – отвечает он. Вероятно, кочующие индейцы, скорее всего гуроны или оджибвеи. «Летом умерла старая женщина», – говорит он. После этого он остался один – двое мужчин бросили его. Сколько лет ему было, когда это случилось ? Он не уверен. Говорит, что был старше Сэма, но не намного.
Ориентировка во времени сбивчива и ненадежна. Утверждает, что жил в пещере с волками. Но не может сказать с уверенностью, как долго это продолжалось. Его единственное уточнение: «До тех пор, как нам в первый раз пришлось голодать; тогда многие из нас спустились вниз, ближе к воде». Полагаю, они пошли на юг, к озеру Гурон.
Очень кратко рассказывает о времени, проведенном в обществе белого браконьера, имени которого он так и не узнал. Никаких деталей. Его нежелание говорить о данном эпизоде наводит на мысль, что он мог подвергнуться насилию. Говорит, что «сбежал» и после этого случая старался держаться подальше от белых людей.
Остальное покрыто мраком неизвестности. То ли он не желает говорить о годах, проведенных в дикости, то ли не располагает словарным запасом, чтобы о них рассказать. Полагаю, имеет место и то, и другое, но нежелание, несомненно, доминирует над неумением. Категорически отказывается что-либо объяснить относительно своей книги, имеющей для него чуть ли не магическое значение. Попытки выяснить, что представляла собой его жизнь до «лодки на воде», тоже ни к чему не привели. Утверждает, что не помнит.
Говорит медленно и запинаясь, запас слов ограничен (как и следовало ожидать), но вот что любопытно: похоже, у него есть акцент. Легкий, но все-таки заметный. Не индейский, не французский (хотя логично было бы предположить, что он родом из франкоговорящих провинций Канады). Не могу его определить.
Все это замечательно, но я в растерянности. Что нам теперь с ним делать, ума не приложу. Он явно не тот, кого мы предполагали изучать. Какая бессмысленная трата времени и труда, если окажется, что он человек, всего лишь на время отлученный от цивилизации». Майкл спал, как волк.
Не часами, подобно человеку, спящему так, будто он умер. Нет, он засыпал на несколько минут, свернувшись на одеяле, брошенном на пол, потом просыпался вставал, обнюхивал воздух, чтобы убедиться, что опасности нет. Потом делал пару сторожевых кругов по комнате, снова ложился, сворачивался клубком и опять засыпал на несколько минут. Раньше он предпочитал спать днем, потому что охотиться легче было в темноте; но с тех пор, как он попал в мир людей, его вынуждали спать ночью.
Однако порой он по привычке ненадолго засыпал днем, в предвечернюю пору. На этот раз его разбудил шум: шелест травы. А потом тихий шорох шагов за окном. Он вскочил с одеяла и подошел к открытому окну. Запах Сидни донесся до него задолго до того, как она показалась из-за деревьев. Ее белое платье – вот и все, что он увидел. Сердце у него бурно забилось.
Она не ходила, а как будто плыла, скользила, а не подскакивала вверх-вниз при ходьбе, как другие люди. Словно птица, медленно летящая над водой. Она что-то держала в руке, но не ту раскрывающуюся и складывающуюся штуку с длинной ручкой; солнце стояло низко, значит, эта штука не нужна ей. Она помахала рукой, завидев его в окне. Майкл махнул ей в ответ. А потом она сошла с дорожки и подошла к окну прямо по траве. Он оказался немного выше, чем она, ей пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть его лицо. Ее шляпа, пахнущая сухой травой, съехала на затылок, и она сняла ее.
– У вас волосы лисицы, – сказал Майкл. – Красные и желтые. Все вместе.
Потом он закрыл глаза и прижал стиснутый кулак ко лбу. Это было неправильно. Сначала ему полагалось сказать что-то другое: «Привет» или «Как поживаете?» Только после этого можно было говорить.
Но она не рассердилась. Она засмеялась. Негромкий смех вырвался из ее рта, как музыка.
– Спасибо. Я воспринимаю это как комплимент. А ваши волосы… – Сидни пристально посмотрела на него, приложив палец к губам. – Ваши волосы напоминают воронье крыло. Только эта ворона пролетела слишком близко от садовых ножниц, которыми орудовал какой-то очень неуклюжий садовник.
Майкл растерянно провел рукой по волосам, взъерошил их. Но, наверное, это был «комплимент», потому что глаза у нее ярко блестели и она улыбалась.
– Спасибо, – сказал он. Она опять засмеялась.
– Не за что. Я вчера была в Чикаго, навещала подругу и привезла вам вот это.
Он взял то, что она ему протягивала. Две вещи. Одна – это была бумага, белая и толстая, как книга, но на ней ничего не было написано. А вторая – много тонких деревянных палочек-карандашей, – перевязанных ленточкой.
– Сэм говорил, что вы хотите рисовать. Майкл посмотрел на нее.
– Вы даете все это мне?
–Да.
– Это подарок?
–Да.
Он начал рассматривать подарок. Бумага была плотная, аккуратно сложенная уголок к уголку, а карандаши – всех цветов и все остро заточенные. Майкл пытался удержать лицо в неподвижности, но он был слишком счастлив. Он улыбнулся во весь рот и сказал:
– Спасибо.
Но что-то его тревожило. «За подарки – даже от близких друзей – полагается благодарить в письменном виде. Записку с выражением признательности следует посылать не позже, чем через три дня после получения подарка».
– Пожалуйста.
Опять между ними наступило молчание. Майкл ненавидел доску на окне. Из-за нее ему становилось стыдно.
– Чем вы сегодня занимались? – спросила она.
– Я разговаривал.
– С моим отцом?
–Да.
Ничем другим он не занимался, только разговаривал, но потом чувствовал себя таким усталым, словно бежал весь день, не останавливаясь.
– Чем вы сегодня занимались?
Тут уж они оба улыбнулись. Он иногда начинал думать, как она, и сейчас догадался, что ей кажется смешным говорить друг другу такие вещи. «Чем вы сегодня занимались ?» – как будто они оба настоящие люди. «Обычные люди», – вот как правильно. Но ведь они оба знали, что он другой.
– Я играла в гольф в клубе, – ответила Сидни. – С Филипом.
Она играла со своим братом в какую-то игру. Что ж, это хорошо. Хотелось бы ему поиграть вместе с ними.
– Ну мне, пожалуй, пора, – сказала она и отступила назад, снова надев шляпу на голову.
– До свидания. Спасибо вам за подарок. Он думал, она скажет «пожалуйста», но она сказала другое:
– Не стоит благодарности. Надеюсь, вам понравится.
– Да, мне нравится, – торопливо заверил ее Майкл. Она опять засмеялась и сказала:
– Вот и хорошо.
А потом ушла.
Должно быть, ему и раньше дарили подарки, но он запомнил только один – свою книгу. И теперь он вынул ее из кармана и положил на стол рядом с подарком Сидни. Он чувствовал себя богачом.
Его книга больше никуда не годилась, она совсем испортилась от воды и времени, и от его пальцев, листающих страницы. Но это не имело значения, потому что он запомнил все слова наизусть.
Подарок Сидни был новым. Бумага такая белая, что глазам больно, но ему это нравилось. Ее жалко было трогать, поэтому он просто разглядывал ее и не мог налюбоваться. Он прижался носом к верхнему листу и вдохнул запах. Развязал ленточку, державшую вместе карандаши, и не успел их ухватить, как они раскатились по всему столу. Он выбрал красный. Карандаш был твердый, и его труднее было держать, чем цветные мелки Сэма. Майкл приложил заостренный грифель к белой бумаге, но тут его рука замерла.
Ему не хотелось портить подарок. Лучше полюбоваться на него еще немного. Может быть, завтра он нарисует картину, но только не сейчас. Белая бумага, остро заточенные концы карандашей всех цветов радуги – все это было бесподобно само по себе.
Услыхав, как ключ поворачивается в замке, он схватил свою книгу и отошел от стола. Неужели уже пора обедать? Он позабыл о голоде. Сквозь запах вареного мяса пробился другой, уже знакомый ему запах. Запах 0'Фэллона после того, как он пил из коричневой бутылки. У Майкла шевельнулись волосы на затылке.
0'Фэллон шел как-то неправильно. Поднос грохнул, когда он поставил его на стол.
– Так вот что она тебе дала? Я ее видел у окна, видел, как она тебе что-то сунула.
Майкл подошел поближе. Ноги плохо его слушались.
– А что ты ей сунул, а? Я тебе скажу, что бы я ей сунул. Прямо под эти белые юбки. – 0'Фэллон громко засмеялся. – Карандашики, да?
Он поднял один, и Майкл грозно оскалил зубы.
– Ты на меня не рычи, парень.
0'Фэллон повернулся и расставил ноги пошире. Может, он хочет драться? Про себя Майкл точно знал, что хочет.
– Ну давай попробуй. Ты у меня жизни не обрадуешься, чертова обезьяна. А ну-ка глянь.
На подносе стоял стакан с водой. 0'Фэллон подхватил его и вылил всю воду на подарок Сидни, прямо на белые листы.
– Назад!
Майкл продолжал идти прямо на него, рыча от гнева, скрючив пальцы, как когти. 0'Фэллон сунул руку за спину и вытащил дубинку.
Майкл ссутулил плечи и пошел в обход. Грозный рычащий звук сам собой вскипал у него в горле. В крови зазвенела старая песня, которую он уже почти забыл. На теле противника выступил пот, и Майкл учуял в нем запах страха.
– Назад, я сказал. А ну давай назад, а не то я тебе мозги вышибу. Да, пожалуй, я так и сделаю.
Майкл дождался, пока 0'Фэллон поднимет дубинку над головой, потом бросился на него. Его вес увлек их обоих на пол, и он оказался наверху, он победил. Он вцепился руками в волосы врагу, рыча и щелкая зубами ему в лицо. Он слишком поздно заметил приближение дубинки.
Боль ослепила его. Дубинка обрушилась ему на щеку, заставив откинуть голову набок. Видеть он не мог, но все-таки бросился еще раз, и его пальцы обвились вокруг дубинки. Он вырвал ее из рук врага и отбросил далеко в сторону.
«Ну теперь все, – подумал он, огрызаясь и чувствуя прилив слюны во рту. – Теперь ты побит». 0'Фэллон дергался и дрожал всем телом, вращая белками глаз. Губы у него побелели от испуга. Он пискнул, как мышь, когда ловишь ее рукой. Майкл вскинул голову и победно завыл.
Медленно, осторожно, он слез с поверженного противника и отполз в сторону, все еще передвигаясь на четвереньках. Потом потрогал кровь у себя на лице, посмотрел на свою руку, понюхал ее. В голове стучало от боли и торжества победы.
– Проклятый скот.
В руке у 0'Фэллона появилось что-то блестящее, направленное на него. Что-то черное и смертоносное. Майкл понял, что это, за секунду до того, как оно плюнуло огнем, и вскинул руку, закрывая ладонью дуло.
– И как же ему это удается? – спросила Сидни.
– Он шельмует!
– Каким образом?
– Он их носом чует. Говорит, что всегда может угадать по запаху, какую карту я трогал последней. Тетя Эстелла возмущенно прищелкнула языком.
– Завтра я научу его играть во флинч. Тут уж чутье ему не поможет шельмовать.
– Вряд ли он сумеет разучить правила, – вставил Чарльз покровительственным тоном, каким всегда обращался к Сэму. – Я полагаю, для него эта игра окажется слишком сложной.
– А вот и нет.
– Сэмюэль, – одернула племянника тетя Эстелла.
– А вот и нет, – упрямо повторил Сэм. – Майкл может выучить все, что угодно. Стоит только сказать ему один раз, и он все понимает.
– Да неужели? – вежливо усомнился Чарльз. Филип в ярости уставился на Чарльза, но промолчал. Он опять впал в немилость, потому что провел вне дома всю прошлую ночь, и на этот раз тетя Эстелла порекомендовала в качестве наказания двухнедельную отсидку: полный запрет на выход из дома и никаких контактов с внешним миром. Отец сказал, что рассмотрит вопрос. Это означало лишь одно – ничего не случится, пока тетя Эстелла не потеряет терпение и не возьмет дело в свои руки. И уж тогда она сумеет настоять на своем.
Сидни заметила, что отец в этот вечер особенно молчалив. Это на него не похоже, подумала она. Обычно они с Чарльзом никому не давали слова вставить, обсуждая за обеденным столом успехи Человека с Онтарио или отсутствие таковых. Оба они, как ей показалось, выглядели немного растерянными и сконфуженными. Ей очень хотелось знать, каковы их дальнейшие планы насчет Майкла. Когда же наконец они поймут, что его больше нельзя использовать в качестве научного объекта? Но сейчас явно было не время задавать такой вопрос.
Личные заметки.
Человек с Онтарио утверждает, что его имя – Майкл Макнейл. Добиться от него достоверной информации нелегко: он дает лишь один-два ответа на десять вопросов. Не знает, сколько ему лет. Утверждает, что выжил, питаясь мышами, белками, рыбой,.жуками, ягодами, орехами, иногда мясом, если одному из его друзей-волков удавалось задрать оленя. Всю пищу ел в сыром виде. Охотой добывал пропитание и шкуры, разводил костры, чтобы согреться, но не для того, чтобы поджарить мясо. Кто научил его разводить огонь? «Трое темнокожих», – отвечает он. Вероятно, кочующие индейцы, скорее всего гуроны или оджибвеи. «Летом умерла старая женщина», – говорит он. После этого он остался один – двое мужчин бросили его. Сколько лет ему было, когда это случилось ? Он не уверен. Говорит, что был старше Сэма, но не намного.
Ориентировка во времени сбивчива и ненадежна. Утверждает, что жил в пещере с волками. Но не может сказать с уверенностью, как долго это продолжалось. Его единственное уточнение: «До тех пор, как нам в первый раз пришлось голодать; тогда многие из нас спустились вниз, ближе к воде». Полагаю, они пошли на юг, к озеру Гурон.
Очень кратко рассказывает о времени, проведенном в обществе белого браконьера, имени которого он так и не узнал. Никаких деталей. Его нежелание говорить о данном эпизоде наводит на мысль, что он мог подвергнуться насилию. Говорит, что «сбежал» и после этого случая старался держаться подальше от белых людей.
Остальное покрыто мраком неизвестности. То ли он не желает говорить о годах, проведенных в дикости, то ли не располагает словарным запасом, чтобы о них рассказать. Полагаю, имеет место и то, и другое, но нежелание, несомненно, доминирует над неумением. Категорически отказывается что-либо объяснить относительно своей книги, имеющей для него чуть ли не магическое значение. Попытки выяснить, что представляла собой его жизнь до «лодки на воде», тоже ни к чему не привели. Утверждает, что не помнит.
Говорит медленно и запинаясь, запас слов ограничен (как и следовало ожидать), но вот что любопытно: похоже, у него есть акцент. Легкий, но все-таки заметный. Не индейский, не французский (хотя логично было бы предположить, что он родом из франкоговорящих провинций Канады). Не могу его определить.
Все это замечательно, но я в растерянности. Что нам теперь с ним делать, ума не приложу. Он явно не тот, кого мы предполагали изучать. Какая бессмысленная трата времени и труда, если окажется, что он человек, всего лишь на время отлученный от цивилизации». Майкл спал, как волк.
Не часами, подобно человеку, спящему так, будто он умер. Нет, он засыпал на несколько минут, свернувшись на одеяле, брошенном на пол, потом просыпался вставал, обнюхивал воздух, чтобы убедиться, что опасности нет. Потом делал пару сторожевых кругов по комнате, снова ложился, сворачивался клубком и опять засыпал на несколько минут. Раньше он предпочитал спать днем, потому что охотиться легче было в темноте; но с тех пор, как он попал в мир людей, его вынуждали спать ночью.
Однако порой он по привычке ненадолго засыпал днем, в предвечернюю пору. На этот раз его разбудил шум: шелест травы. А потом тихий шорох шагов за окном. Он вскочил с одеяла и подошел к открытому окну. Запах Сидни донесся до него задолго до того, как она показалась из-за деревьев. Ее белое платье – вот и все, что он увидел. Сердце у него бурно забилось.
Она не ходила, а как будто плыла, скользила, а не подскакивала вверх-вниз при ходьбе, как другие люди. Словно птица, медленно летящая над водой. Она что-то держала в руке, но не ту раскрывающуюся и складывающуюся штуку с длинной ручкой; солнце стояло низко, значит, эта штука не нужна ей. Она помахала рукой, завидев его в окне. Майкл махнул ей в ответ. А потом она сошла с дорожки и подошла к окну прямо по траве. Он оказался немного выше, чем она, ей пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть его лицо. Ее шляпа, пахнущая сухой травой, съехала на затылок, и она сняла ее.
– У вас волосы лисицы, – сказал Майкл. – Красные и желтые. Все вместе.
Потом он закрыл глаза и прижал стиснутый кулак ко лбу. Это было неправильно. Сначала ему полагалось сказать что-то другое: «Привет» или «Как поживаете?» Только после этого можно было говорить.
Но она не рассердилась. Она засмеялась. Негромкий смех вырвался из ее рта, как музыка.
– Спасибо. Я воспринимаю это как комплимент. А ваши волосы… – Сидни пристально посмотрела на него, приложив палец к губам. – Ваши волосы напоминают воронье крыло. Только эта ворона пролетела слишком близко от садовых ножниц, которыми орудовал какой-то очень неуклюжий садовник.
Майкл растерянно провел рукой по волосам, взъерошил их. Но, наверное, это был «комплимент», потому что глаза у нее ярко блестели и она улыбалась.
– Спасибо, – сказал он. Она опять засмеялась.
– Не за что. Я вчера была в Чикаго, навещала подругу и привезла вам вот это.
Он взял то, что она ему протягивала. Две вещи. Одна – это была бумага, белая и толстая, как книга, но на ней ничего не было написано. А вторая – много тонких деревянных палочек-карандашей, – перевязанных ленточкой.
– Сэм говорил, что вы хотите рисовать. Майкл посмотрел на нее.
– Вы даете все это мне?
–Да.
– Это подарок?
–Да.
Он начал рассматривать подарок. Бумага была плотная, аккуратно сложенная уголок к уголку, а карандаши – всех цветов и все остро заточенные. Майкл пытался удержать лицо в неподвижности, но он был слишком счастлив. Он улыбнулся во весь рот и сказал:
– Спасибо.
Но что-то его тревожило. «За подарки – даже от близких друзей – полагается благодарить в письменном виде. Записку с выражением признательности следует посылать не позже, чем через три дня после получения подарка».
– Пожалуйста.
Опять между ними наступило молчание. Майкл ненавидел доску на окне. Из-за нее ему становилось стыдно.
– Чем вы сегодня занимались? – спросила она.
– Я разговаривал.
– С моим отцом?
–Да.
Ничем другим он не занимался, только разговаривал, но потом чувствовал себя таким усталым, словно бежал весь день, не останавливаясь.
– Чем вы сегодня занимались?
Тут уж они оба улыбнулись. Он иногда начинал думать, как она, и сейчас догадался, что ей кажется смешным говорить друг другу такие вещи. «Чем вы сегодня занимались ?» – как будто они оба настоящие люди. «Обычные люди», – вот как правильно. Но ведь они оба знали, что он другой.
– Я играла в гольф в клубе, – ответила Сидни. – С Филипом.
Она играла со своим братом в какую-то игру. Что ж, это хорошо. Хотелось бы ему поиграть вместе с ними.
– Ну мне, пожалуй, пора, – сказала она и отступила назад, снова надев шляпу на голову.
– До свидания. Спасибо вам за подарок. Он думал, она скажет «пожалуйста», но она сказала другое:
– Не стоит благодарности. Надеюсь, вам понравится.
– Да, мне нравится, – торопливо заверил ее Майкл. Она опять засмеялась и сказала:
– Вот и хорошо.
А потом ушла.
Должно быть, ему и раньше дарили подарки, но он запомнил только один – свою книгу. И теперь он вынул ее из кармана и положил на стол рядом с подарком Сидни. Он чувствовал себя богачом.
Его книга больше никуда не годилась, она совсем испортилась от воды и времени, и от его пальцев, листающих страницы. Но это не имело значения, потому что он запомнил все слова наизусть.
Подарок Сидни был новым. Бумага такая белая, что глазам больно, но ему это нравилось. Ее жалко было трогать, поэтому он просто разглядывал ее и не мог налюбоваться. Он прижался носом к верхнему листу и вдохнул запах. Развязал ленточку, державшую вместе карандаши, и не успел их ухватить, как они раскатились по всему столу. Он выбрал красный. Карандаш был твердый, и его труднее было держать, чем цветные мелки Сэма. Майкл приложил заостренный грифель к белой бумаге, но тут его рука замерла.
Ему не хотелось портить подарок. Лучше полюбоваться на него еще немного. Может быть, завтра он нарисует картину, но только не сейчас. Белая бумага, остро заточенные концы карандашей всех цветов радуги – все это было бесподобно само по себе.
Услыхав, как ключ поворачивается в замке, он схватил свою книгу и отошел от стола. Неужели уже пора обедать? Он позабыл о голоде. Сквозь запах вареного мяса пробился другой, уже знакомый ему запах. Запах 0'Фэллона после того, как он пил из коричневой бутылки. У Майкла шевельнулись волосы на затылке.
0'Фэллон шел как-то неправильно. Поднос грохнул, когда он поставил его на стол.
– Так вот что она тебе дала? Я ее видел у окна, видел, как она тебе что-то сунула.
Майкл подошел поближе. Ноги плохо его слушались.
– А что ты ей сунул, а? Я тебе скажу, что бы я ей сунул. Прямо под эти белые юбки. – 0'Фэллон громко засмеялся. – Карандашики, да?
Он поднял один, и Майкл грозно оскалил зубы.
– Ты на меня не рычи, парень.
0'Фэллон повернулся и расставил ноги пошире. Может, он хочет драться? Про себя Майкл точно знал, что хочет.
– Ну давай попробуй. Ты у меня жизни не обрадуешься, чертова обезьяна. А ну-ка глянь.
На подносе стоял стакан с водой. 0'Фэллон подхватил его и вылил всю воду на подарок Сидни, прямо на белые листы.
– Назад!
Майкл продолжал идти прямо на него, рыча от гнева, скрючив пальцы, как когти. 0'Фэллон сунул руку за спину и вытащил дубинку.
Майкл ссутулил плечи и пошел в обход. Грозный рычащий звук сам собой вскипал у него в горле. В крови зазвенела старая песня, которую он уже почти забыл. На теле противника выступил пот, и Майкл учуял в нем запах страха.
– Назад, я сказал. А ну давай назад, а не то я тебе мозги вышибу. Да, пожалуй, я так и сделаю.
Майкл дождался, пока 0'Фэллон поднимет дубинку над головой, потом бросился на него. Его вес увлек их обоих на пол, и он оказался наверху, он победил. Он вцепился руками в волосы врагу, рыча и щелкая зубами ему в лицо. Он слишком поздно заметил приближение дубинки.
Боль ослепила его. Дубинка обрушилась ему на щеку, заставив откинуть голову набок. Видеть он не мог, но все-таки бросился еще раз, и его пальцы обвились вокруг дубинки. Он вырвал ее из рук врага и отбросил далеко в сторону.
«Ну теперь все, – подумал он, огрызаясь и чувствуя прилив слюны во рту. – Теперь ты побит». 0'Фэллон дергался и дрожал всем телом, вращая белками глаз. Губы у него побелели от испуга. Он пискнул, как мышь, когда ловишь ее рукой. Майкл вскинул голову и победно завыл.
Медленно, осторожно, он слез с поверженного противника и отполз в сторону, все еще передвигаясь на четвереньках. Потом потрогал кровь у себя на лице, посмотрел на свою руку, понюхал ее. В голове стучало от боли и торжества победы.
– Проклятый скот.
В руке у 0'Фэллона появилось что-то блестящее, направленное на него. Что-то черное и смертоносное. Майкл понял, что это, за секунду до того, как оно плюнуло огнем, и вскинул руку, закрывая ладонью дуло.
* * *
– Мы с Майклом сегодня играли в волшебные фокусы, – доложил Сэм всей семье и Чарльзу за обеденным столом. – Мы сделали фокус с шарфом и с мраморными шариками. Но в карты он жульничает. Всегда вытаскивает правильную карту из колоды раньше меня.– И как же ему это удается? – спросила Сидни.
– Он шельмует!
– Каким образом?
– Он их носом чует. Говорит, что всегда может угадать по запаху, какую карту я трогал последней. Тетя Эстелла возмущенно прищелкнула языком.
– Завтра я научу его играть во флинч. Тут уж чутье ему не поможет шельмовать.
– Вряд ли он сумеет разучить правила, – вставил Чарльз покровительственным тоном, каким всегда обращался к Сэму. – Я полагаю, для него эта игра окажется слишком сложной.
– А вот и нет.
– Сэмюэль, – одернула племянника тетя Эстелла.
– А вот и нет, – упрямо повторил Сэм. – Майкл может выучить все, что угодно. Стоит только сказать ему один раз, и он все понимает.
– Да неужели? – вежливо усомнился Чарльз. Филип в ярости уставился на Чарльза, но промолчал. Он опять впал в немилость, потому что провел вне дома всю прошлую ночь, и на этот раз тетя Эстелла порекомендовала в качестве наказания двухнедельную отсидку: полный запрет на выход из дома и никаких контактов с внешним миром. Отец сказал, что рассмотрит вопрос. Это означало лишь одно – ничего не случится, пока тетя Эстелла не потеряет терпение и не возьмет дело в свои руки. И уж тогда она сумеет настоять на своем.
Сидни заметила, что отец в этот вечер особенно молчалив. Это на него не похоже, подумала она. Обычно они с Чарльзом никому не давали слова вставить, обсуждая за обеденным столом успехи Человека с Онтарио или отсутствие таковых. Оба они, как ей показалось, выглядели немного растерянными и сконфуженными. Ей очень хотелось знать, каковы их дальнейшие планы насчет Майкла. Когда же наконец они поймут, что его больше нельзя использовать в качестве научного объекта? Но сейчас явно было не время задавать такой вопрос.