Страница:
Законодательным оформлением успехов борьбы за "социалистический труд" было постановление правительства о введении с 15 января 1939 г. трудовых книжек36 -документа, без которого нельзя было поступить на работу: в трудовой книжке отмечались причины ухода с предыдущего места работы, взыскания, поощрения. Правда в статье Социалистическая дисциплина труда приветствовала решение правительства: "Введение трудовых книжек, установление отличий за самоотверженную трудовую деятельность, за выдающуюся ударную работу, установление высшей степени отличия – звания Героя Социалистического Труда, проведение ряда мероприятий по упорядочению трудовой дисциплины с большой радостью встречено советским народом. Все это знаменует новую страницу в славной истории борьбы за социалистическую дисциплину труда".37
Замечательная формула – "славная история борьбы за социалистическую дисциплину труда" – точно выражает особенность "социалистического труда": вместо работы идет борьба за дисциплину. Она не прекращается ни на минуту. Постановление Совета министров СССР и ВЦСПС от 6 сентября 1973 г. "О трудовых книжках рабочих и служащих", вводящее новый образец документа, повторяет формулу 1938 года: "… в целях повышения их воспитательного значения в деле укрепления трудовой дисциплины".38 Первыми словами Ю. Андропова после его избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС были: дисциплина, борьба за дисциплину. В первой большой речи К. Черненко после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС на видном месте проблемы "укрепления порядка, организованности, дисциплины".39
"Славная история борьбы" за "укрепление" дисциплины, за "повышение" производительности труда шла, идет и будет продолжаться, ибо это история национализации трудовой, творческой деятельности человека – растления труда.
Даже в самых секретных архивах ЦК вряд ли хранится проект растления труда, извращения естественной нормальной человеческой функции. Но вся деятельность коммунистической партии со дня революции, несмотря на внешние изменения, кажущиеся отклонения от первоначальных идей, смену вождей, была направлена на трансформацию человека. Удар по отношению к труду ставил целью разрушение сути "старого" человека. Человек не хочет работать, – утверждал Троцкий, – "как правило старается избежать работы".40 Ему вторит – почти семь десятилетий спустя – К. Черненко: "Трудиться – трудно, тут уж ничего не попишешь".41 Вывод был и остается простым: без контроля со стороны партии, без принуждения человек работать не будет. Меры, принятые партией, под руководством которой создавалась советская экономическая модель, неминуемо вели к растлению труда.
Централизация и планификация убивали энтузиазм, творческую инициативу, веру в необходимость работы. Процесс разложения труда, занявший в Советском Союзе несколько десятилетий, был повторен в ускоренном темпе в других социалистических странах. Человек из мрамора – фильм Анджея Вайды (сценарий Александра Сцибора-Рыльского) – замечательно представляет этот процесс, рассказывая о судьбе молодого польского рабочего, горящего желанием строить, трудиться, быть первым – ударником, стахановцем, и обнаруживающего, что его обманули, что партия украла его энтузиазм, используя в своих целях.
Социалистическое отношение к труду рождалось у людей ручного труда – рабочих и колхозников, видевших, как организуется "ударная работа", как повышаются нормы и падают заработки. Социалистический труд становится синонимом плохой работы, низкой производительности труда. Рождается афоризм, авторство которого приписывают себе все социалистические страны и в каждой из них он мог возникнуть: они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что работаем.
Ручной труд окончательно теряет свою привлекательность и престиж. Социалистическая идеология непрерывного прогресса, движения к Цели, осуждала на низкое положение в обществе "ручных рабочих", как выражался Махайский. Диплом высшего образования и "умственная работа" (включая все виды деятельности в государственном аппарате) становятся знаками общественного успеха.
Плохая работа "ручного рабочего" становится формой самозащиты трудящихся. Этого оружия нет у колхозников, обладающих единственной возможностью выразить свою неудовлетворенность бегством из деревни. Рабочий имеет возможность шантажировать своего непосредственного руководителя, отвечающего за выполнение плана, и требовать от него, например, увеличения заработка.
Среди немалого числа художественных произведений советских писателей, рассказывающих о трудностях возникающих в отдельных случаях, когда малосознательные рабочие плохо работают (недостаточно хорошо) и требуют дополнительной (сверх законной) оплаты, выделяется повесть Владимира Войновича Хочу быть честным. Руководитель строительных работ хочет всего лишь работать по мере своих способностей: "В конце концов хорошая у меня работа или плохая – она единственная. И если эту единственную работу я буду делать не так, как хочу и могу, зачем тогда вся эта волынка".42 Он не может работать, как хотел бы: он хочет быть честным, условия работы этого не позволяют. "Хочу быть честным, – заявляет он своему начальнику. И слышит в ответ: – Кому нужна твоя честность?"43 Она не только не нужна, она вредна – ибо подвергает сомнению систему, социалистическую модель экономики и общества.
В страстном изображении сталинской системы – Нашей юности полет – А. Зиновьев приводит в качестве примера "сталинского стиля руководства" историю "великой стройки", стоившей множества жертв и "бессмысленной с экономической и иной практической точки зрения". "Великий исторический смысл стройки", по мнению героя, заключается в том, что она была "прежде всего формой организации жизни". Бессмысленная работа десятков тысяч людей, мучения и жертвы, имели, следовательно, идеологическую функцию. Как формулирует герой: "Наша жесткость, безнравственность, демагогия и прочие общеизвестные отрицательные качества были максимально нравственными с исторической точки зрения…"44
Нравственность "сталинского типа", которую книга объявляет "исторически необходимой", отвергает "честность" героя повести Войновича. Характерно, что герой объявляет "нравственность" сталинского времени "максимальной", т. е. высшего типа, превосходящей "низшую" нравственность, существовавшую ранее.
"Максимальная нравственность" создает особую связь Между управляющими и управляемыми – соучастие в обмане, в нарушении "низшей" нравственности. Юрий Орлов, физик, создатель Московского Хельсинкского комитета, многолетний узник, в статье Возможен ли социализм не тоталитарного типа?,45 рассматривает в частности вопрос о "праве на труд" в обмен на беспрекословную лояльность по отношению к государству. Советский человек, пишет проф. Орлов, при условии абсолютной лояльности получает "освобождение от значительной доли ответственности за результативность своего труда". Он присваивает себе право "работать хуже, иногда намного хуже, чем он мог бы". Государство соглашается на это, ибо, как говорит Юрий Орлов, "диктатуре полезно, если средний гражданин обладает некоторым комплексом вины и благодарности за снисхождение".
Молчаливое, не зафиксированное государственными документами, но очевидное, согласие на плохую работу, развращая трудящихся, вырабатывает у них убеждение в необходимости – для них же – воспитателей, контролеров, дозорных. Испытания советской системы смертью Сталина, история послесталинского периода, продемонстрировали невозможность ее трансформации. Стало очевидным, что советская система, как яйцо идеально приспособлено для выполнения своей функции, но – как яйцо – не может быть изменено, только разбито.
Два главных испытания – реформой и "научно-технической революцией" – выдержала, преодолев их, советская система. Хрущев, стремясь улучшить сталинскую модель, использует излюбленный сталинский прием: укрупнения и разукрупнения министерств, создания новых административных единиц. Хрущев, выражаясь фигурально, переносит яйцо с места на место, подновляя на нем облезшую краску. В азарте "реформ", он добивается единственной подлинной реформы советской системы: принимается решение разрезать яйцо пополам, разделить коммунистическую партию СССР на две коммунистические партии: промышленную и сельскохозяйственную. После этого падение Хрущева стало лишь делом времени. Вторая половина 60-х годов, начало эры Брежнева, – время оживленных разговоров об экономической реформе, многочисленных публикаций – журнальных, газетных статей, книг. Многие виднейшие советские экономисты предлагают в конечном счете одно и то же – введение в советскую экономику элементов рынка, ослабление давления "директивного планирования", ограничение излишеств централизации. Экономисты указывают, что реформы решительным образом повлияют на отношение советских людей к труду, на психологию.
В 1983 г. стал известен Новосибирский документ – "закрытый" доклад, прочитанный на специальном семинаре, организованном экономическим отделом ЦК, Академией Наук и Госпланом СССР. По дошедшим сведениям, доклад был подготовлен сотрудниками Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения Академии Наук под руководством академика Татьяны Заславской. Попав на Запад, доклад вызвал многочисленные комментарии: Т. Заславская откровенно говорила о "недостатках" советской экономической системы, о тенденции к снижению темпов роста национального дохода, "которые не обеспечивают ни требуемых темпов роста жизненного уровня народа, ни интенсивного технического перевооружения производства". Но главное внимание было уделено в докладе "производителям", об этом свидетельствует заголовок сообщения: "О необходимости более углубленного изучения в СССР социального механизма развития". Главным "недостатком" советской "системы управления экономикой" Т. Заславская считает ее "неспособность обеспечить нужные способы поведения трудящихся в социально-экономической сфере".
Основная проблема очевидна для всех: "производители" производят, работают очень плохо. Необходимо "изменить их поведение". Очевидны способы решения проблемы. Академик Заславская констатирует: "Административные методы управления здесь бессильны".46 Очевиднее всего, однако, нежелание менять что-либо в механизме системы. Нежелание партии.
Доклад Т. Заславской, произведший на Западе некоторую сенсацию откровенностью суждений о недостатках советской экономики, свидетельствует только о том, что особенности советской модели хорошо известны в СССР. Периодически становятся известны критические замечания специалистов, предлагающих улучшить "яйцо". В 1965 году, например, специалист по математической экономике А. Г. Аганбегян ставший позднее членом-корреспондентом Академии Наук в лекциях, прочитанных "для специалистов", говорил то же, что говорила 18 лет спустя Т. Заславская. Заславская отмечала, что тенденция к заметному снижению темпов проявилась в советской экономике "за последние 12-15 лет". Аганбегян относит ее еще дальше: "За последние 6 лет темпы развития нашей экономики снизились примерно в три раза".47 В 1982 г. директор Института автоматики и управления АН, академик В. Трапезников, остро критиковал систему центрального планирования. В 1982 г. критиковались те же недостатки, что в 1965 и в 1983 годах. Предлагались те же панацеи.
Еще более убедительно, чем крах всех попыток "реформировать" экономическую систему, о невозможности ее изменения свидетельствует отказ от волшебного ключа "научно-технической революции". Еще в 1954 г. Краткий философский словарь был совершенно категоричен: "Кибернетика – реакционная лженаука, возникшая в США после второй мировой войны… Кибернетика ярко выражает одну из основных черт буржуазного мировоззрения – его бесчеловечность, стремление превратить трудящихся в придаток машин, в орудие производства и орудие войны".49 Не проходит и десяти лет, как партия полностью реабилитирует бывшую лженауку: "Кибернетика – наука об общих чертах процессов и систем управления…" Указывается на "перспективность" применения методов кибернетики в разных областях.50 В 60-е годы кибернетика становится модной, ибо обещает решение всех трудностей: единственно правильный научный метод понимания мира – марксизм-ленинизм получил единственную научную технику применения метода – кибернетику. Формулой коммунизма становится: советская власть плюс компьютеризация всей страны. В 1984 году заместитель министра внешней торговли СССР горевал: "Сначала кибернетику называли лженаукой, а теперь платим за импортные компьютеры миллионы рублей. И это не только чисто технологические или материальные потери".51 Заместитель министра хочет сказать о психологической "цене одной ошибки". В 60-е годы "ошибку" пытаются исправить.
Американский историк наук Лорин Граам вспоминает, что в начале 70-х годов ему показывали в Москве планы гигантской компьютерной системы, которую намеревались создать для "научного управления" экономикой.52 В конце 70-х годов советское руководство убедилось в принципиальной несовместимости компьютера и коммунизма. Электронные машины используются, естественно, там, где без них невозможно сегодня обойтись, т. е. прежде всего в военной промышленности. Отвергнут принцип "компьютеризации страны", как метода совершенствования системы, как метода существования модели.
Советское руководство поняло, что компьютеризация экономики станет подлинной реформой общества. Опасность состоит не только в необходимости давать правдивую информацию, монополия на которую укреплена очередным андроповским законом об "охране государственной тайны", не только в освобождении компьютериста из-под контроля.
Главная опасность в том, что компьютеризация лишает труд его идеологической функции. В популярной в 70-е годы пьесе Г. Бочкарева Сталевары положительный герой заявляет: "Тот, кто варит хорошую сталь – хороший человек". Но только руководство предприятия определяет, кто будет варить хорошую сталь, выполнять и перевыполнять план – кто будет "хорошим человеком".
Примерно во второй половине 70-х гг. "компьютерная" опасность становится очевидной для руководителей КПСС. В это время Л. Брежнев "делает теоретический важный доклад о закономерности повышения роли партии в хозяйственном строительстве". Только партия, – заявляет Брежнев. – "вооруженная учением марксизма-ленинизма и опытом политической организации масс, способна определить главные направления общественного развития".53 Деловые качества советского человека это "высокая идейность и компетентность".54 Профессиональная компетентность без возражений уступает место идейности. Это касается не только производства, но и науки. Советский Союз вступил в 80-е годы, располагая "самой крупной в мире армией научных работников".55 Но в очередном постановлении ЦК КПСС, рассмотревшего "вопрос о работе Уральского научного центра Академии Наук СССР", указывается: "Партийные комитеты недостаточно направляют усилия коллективов на повышение эффективности научных исследований… не развернули еще должную борьбу за укрепление дисциплины и улучшение организации труда, повышение действенности идейно-воспитательной и массово-политической работы".56
Идеологизация труда, использование его как инструмента обработки человека определяет уникальность советского общества и экономики в частности. Американский экономист Маршалл Гольдман, подвергнув вдумчивому анализу советскую экономическую систему, перечислив многие ее пороки, приходит тем не менее к выводу, что "Советский Союз, кажется, пусть даже с колебаниями, становится частью мирового сообщества".57 Американский экономист полагает, что "у советских руководителей выхода почти нет. Современная технология вынудила мир сжаться. Сегодня из Нью-Йорка можно добраться до Москвы быстрее, чем сорок лет назад до Чикаго. К тому же телефон позволяет теоретически получить разговор с Москвой почти с такой же быстротой, как с Чикаго".58
Рассуждения М. Гольдмана как нельзя более логичны, но это логика никакого отношения к советской системе не имеющая. Когда американский экономист писал свою книгу, он знал, конечно, что подлинное расстояние между Москвой и Нью-Йорком – несмотря на все достижения техники – многократно увеличилось по сравнению с началом двадцатого века. Он знал, наверное, и то, что автоматические телефонные линии, связывавшие СССР с западным миром, были заменены в 1979 г. ручными. Профессиональные экономисты (это относится не только к западным, но и советским, в том числе к эмигрантам) не хотят, даже если могут, отказаться от стандартных экономических критериев при анализе советской модели. Приняв "геометрию Эвклида", они не желают знать "геометрию Лобачевского".
Только "геометрия Лобачевского" позволяет учитывать специфику неизвестной ранее "модели". С 1930 г. в Советском Союзе "временные трудности" с продовольствием, в том числе с хлебом. В 1981-2 гг. Советский Союз закупил 46 млн тонн зерна за границей и, видимо, решил закупать регулярно около 35 млн тонн. В стране организована кампания по "бережному отношению к хлебу". Выдвинуто предложение вместо стандартных буханок хлеба весом в 1-1,3 кг выпускать буханки не тяжелее 900 гр, поскольку хлеб делается такого плохого качества, что не съеденный сразу, черствеет и становится несъедобным.59 Пекарни отказываются уменьшить вес буханки, ибо это отразится на выполнении ими плана. Было найдено советское решение проблемы: организованы пункты по скупу у населения черствого хлеба.60 Авоськи, плетенные сетки, с которыми не расстается советский человек в надежде на чудесное появление товаров в магазинах, выпускались длиной в 70 см. В 1980 г. был установлен новый стандарт – 45 см, а в 1981 – 30 см. Продовольственная проблема была решена: буханка хлеба и кочан капусты заполняли целиком авоську. По требованию возмущенных советских граждан стандарт был изменен: теперь выпускаются двойные авоськи (за двойную цену) длиной в 60 см. В конечном счете государство выиграло – пока – 10 см площади авоськи.61 В это же самое время американский сенатор выступает против "нового неравенства" в США: 70% школ в зажиточных кварталах имеют микрокомпьютеры, и только 40% школ в бедных кварталах.62
Возникают и рассеиваются как туман надежды на новый тип "волшебного ключа" ("реформы", "научно-техническая революция"). Верным и надежным остается "ключ", найденный Лениным: "учет, контроль и надзор со стороны организованного авангарда".
С начала 80-х годов в СССР стали меньше говорить о НТР, гораздо больше об "отрядах народных контролеров" – дозорных. О размахе "народного контроля" может свидетельствовать рапорт первого секретаря Гродненского обкома партии (Белоруссия). В области, говорится в рапорте, "50 тыс. дозорных". Для них созданы – на предприятиях, в организациях – "школы народных контролеров", где читаются лекции по таким вопросам, как "борьба за повышение эффективности общественного производства, улучшение качества продукции, сохранность социалистической собственности".
В Гродненской области по последней переписи населения (1979) насчитывалось 1.140 тысяч жителей, причем в городах проживало 48% населения (дозорные работают в городах, в колхозах – свои контролеры). Можно полагать, что процент дозорных на число работающих всюду примерно одинаков. Советский Союз следовательно располагает многомиллионной армией "дозорных", позволяющей обойтись без "реформ" и пренебречь "научно-технической революцией".
В 1983 г. фильм, озаглавленный Остановился поезд отлично представил положение в Советском Союзе в начале 80-х годов, проблемы и их решения. Пассажирский поезд остановился, столкнувшись с товарной платформой. Причиной столкновения было несоблюдение элементарных инструкций, работа, рассчитанная только на выполнение плана. Следователь, приехавший расследовать происшествие, очень быстро обнаруживает виновных; начальник депо, стрелочник, машинист поезда, погибший во время катастрофы. Для следователя нет сомнений: решение проблемы плохой работы – новые, еще более жесткие законы, усиление дисциплины; для местных руководителей – проблема решается превращением катастрофы в героический акт машиниста-коммуниста, погибшего, чтобы спасти пассажиров; гибель машиниста становится инструментом воспитания. Для авторов фильма есть только два выхода: ужесточение законов или (и) усиление идеологической работы.
Анализ советской экономики, используя метод аналогии с несоветской экономикой, приводит к результатам, не оставляющим сомнения: поезд остановился. Вывод этот верный и в то же время совершенно неверный. Советская экономика представляет собой особую модель. Ее целью никогда не было удовлетворение потребностей и всегда -удовлетворение потребностей государственной мощи. Советская экономика обеспечивает нужды советской военной машины. Военная машина – это Советский Союз как таковой. Напрасно искать в советской военной машине "военно-промышленный комплекс", легко обнаруживаемый а США. Все советское государство, вся страна, все население существуют для войны: мобилизованы и призваны. Красноречивое свидетельство особенности советской экономической модели: успехи военно-космической техники не нашли никакого отражения на потребительском рынке.
Нужды войны, объявленной всему несоветскому миру, определяют характер экономики, всех сторон советской жизни. Война требует прежде всего прочного тыла, лояльности граждан. Именно этим объясняются парадоксы советской экономики. Направление всех средств на удовлетворение нужд мощи государства оставляет для потребления граждан минимум: советская экономика – экономика контролируемой нищеты. Возмещая отсутствующие предметы потребления, государство дает гражданам возможность плохо работать. Совершенно очевидно, что эта возможность является действием незаконным, о чем хорошо знают все. Советский журналист, исследовавший причины плохой работы, "сути и видимости вещей", приводит разговор с подхмеленным рабочим: "Я тебе телевизор делаю, который купить не успеешь, барахлит, а ты мне детскую коляску, которая назавтра разваливается". Почему мы работаем плохо? – спрашивает рабочий и отвечает: "Потому, что делаем вид, что работаем хорошо".64
Все делают вид: рабочие, что хорошо работают, зная, что работают плохо, но считая своей привилегией работать плохо, ибо им платят мало, к тому же на заработанные деньги нельзя ничего купить, а если и случаются товары, то они плохого качества; "начальство", которое заботится только о выполнении плана, зная, что план – фикция, что выпущенные товары низкого качества; руководство страны, убежденное, что можно получить необходимые для нужд войны изделия с помощью многократного увеличения контроля на военных предприятиях, и обеспечить лояльность советских граждан согласием на плохую работу.
В популярном советском анекдоте дается совет: если водка мешает работе – бросим работу. В конце 70-х годов советские руководители осознали во-первых, что СССР безнадежно отстает в гонке за новой революционной техникой и технологией, во-вторых, что эта техника, даже если бы удалось ее ввести в СССР, безнадежно нарушит стабильность социальных отношений в стране.
Была осознана угроза новой революции для системы, родившейся после "последней революции". Переход от промышленного общества к информативному означал бы потерю партией монополии на время, на информацию, потерю легитимности власти. Одновременно руководители понимают, что без новой техники нельзя сохранить статуса супердержавы, т. е. паритета в области вооружения.
Принимается решение вводить революционную технику под строжайшим контролем на определенных участках народного хозяйства. Планы предусматривают сооружение новых компьютеров, автоматических линий, роботов, которые заменят рабочих и т. п. В Академии Наук создается в 1983 г. новое Отделение информатики, вычислительной техники и автоматизации. Но сразу же устанавливается граница: компьютеризация нужна, личные компьютеры – не нужны, вредны. Вице-президент Академии Наук Евгений Велихов объясняет, что советскому человеку личный компьютер не нужен, ибо у него будет достаточное количество общественных.65 Представитель агентства печати "Новости" в письме в американскую газету опровергает утверждения о советской отсталости в области компьютеров, отмечая лишь, что "у нас нет спроса на личные компьютеры, ибо у нас нет частного предпринимательства".66
Замечательная формула – "славная история борьбы за социалистическую дисциплину труда" – точно выражает особенность "социалистического труда": вместо работы идет борьба за дисциплину. Она не прекращается ни на минуту. Постановление Совета министров СССР и ВЦСПС от 6 сентября 1973 г. "О трудовых книжках рабочих и служащих", вводящее новый образец документа, повторяет формулу 1938 года: "… в целях повышения их воспитательного значения в деле укрепления трудовой дисциплины".38 Первыми словами Ю. Андропова после его избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС были: дисциплина, борьба за дисциплину. В первой большой речи К. Черненко после избрания Генеральным секретарем ЦК КПСС на видном месте проблемы "укрепления порядка, организованности, дисциплины".39
"Славная история борьбы" за "укрепление" дисциплины, за "повышение" производительности труда шла, идет и будет продолжаться, ибо это история национализации трудовой, творческой деятельности человека – растления труда.
Даже в самых секретных архивах ЦК вряд ли хранится проект растления труда, извращения естественной нормальной человеческой функции. Но вся деятельность коммунистической партии со дня революции, несмотря на внешние изменения, кажущиеся отклонения от первоначальных идей, смену вождей, была направлена на трансформацию человека. Удар по отношению к труду ставил целью разрушение сути "старого" человека. Человек не хочет работать, – утверждал Троцкий, – "как правило старается избежать работы".40 Ему вторит – почти семь десятилетий спустя – К. Черненко: "Трудиться – трудно, тут уж ничего не попишешь".41 Вывод был и остается простым: без контроля со стороны партии, без принуждения человек работать не будет. Меры, принятые партией, под руководством которой создавалась советская экономическая модель, неминуемо вели к растлению труда.
Централизация и планификация убивали энтузиазм, творческую инициативу, веру в необходимость работы. Процесс разложения труда, занявший в Советском Союзе несколько десятилетий, был повторен в ускоренном темпе в других социалистических странах. Человек из мрамора – фильм Анджея Вайды (сценарий Александра Сцибора-Рыльского) – замечательно представляет этот процесс, рассказывая о судьбе молодого польского рабочего, горящего желанием строить, трудиться, быть первым – ударником, стахановцем, и обнаруживающего, что его обманули, что партия украла его энтузиазм, используя в своих целях.
Социалистическое отношение к труду рождалось у людей ручного труда – рабочих и колхозников, видевших, как организуется "ударная работа", как повышаются нормы и падают заработки. Социалистический труд становится синонимом плохой работы, низкой производительности труда. Рождается афоризм, авторство которого приписывают себе все социалистические страны и в каждой из них он мог возникнуть: они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что работаем.
Ручной труд окончательно теряет свою привлекательность и престиж. Социалистическая идеология непрерывного прогресса, движения к Цели, осуждала на низкое положение в обществе "ручных рабочих", как выражался Махайский. Диплом высшего образования и "умственная работа" (включая все виды деятельности в государственном аппарате) становятся знаками общественного успеха.
Плохая работа "ручного рабочего" становится формой самозащиты трудящихся. Этого оружия нет у колхозников, обладающих единственной возможностью выразить свою неудовлетворенность бегством из деревни. Рабочий имеет возможность шантажировать своего непосредственного руководителя, отвечающего за выполнение плана, и требовать от него, например, увеличения заработка.
Среди немалого числа художественных произведений советских писателей, рассказывающих о трудностях возникающих в отдельных случаях, когда малосознательные рабочие плохо работают (недостаточно хорошо) и требуют дополнительной (сверх законной) оплаты, выделяется повесть Владимира Войновича Хочу быть честным. Руководитель строительных работ хочет всего лишь работать по мере своих способностей: "В конце концов хорошая у меня работа или плохая – она единственная. И если эту единственную работу я буду делать не так, как хочу и могу, зачем тогда вся эта волынка".42 Он не может работать, как хотел бы: он хочет быть честным, условия работы этого не позволяют. "Хочу быть честным, – заявляет он своему начальнику. И слышит в ответ: – Кому нужна твоя честность?"43 Она не только не нужна, она вредна – ибо подвергает сомнению систему, социалистическую модель экономики и общества.
В страстном изображении сталинской системы – Нашей юности полет – А. Зиновьев приводит в качестве примера "сталинского стиля руководства" историю "великой стройки", стоившей множества жертв и "бессмысленной с экономической и иной практической точки зрения". "Великий исторический смысл стройки", по мнению героя, заключается в том, что она была "прежде всего формой организации жизни". Бессмысленная работа десятков тысяч людей, мучения и жертвы, имели, следовательно, идеологическую функцию. Как формулирует герой: "Наша жесткость, безнравственность, демагогия и прочие общеизвестные отрицательные качества были максимально нравственными с исторической точки зрения…"44
Нравственность "сталинского типа", которую книга объявляет "исторически необходимой", отвергает "честность" героя повести Войновича. Характерно, что герой объявляет "нравственность" сталинского времени "максимальной", т. е. высшего типа, превосходящей "низшую" нравственность, существовавшую ранее.
"Максимальная нравственность" создает особую связь Между управляющими и управляемыми – соучастие в обмане, в нарушении "низшей" нравственности. Юрий Орлов, физик, создатель Московского Хельсинкского комитета, многолетний узник, в статье Возможен ли социализм не тоталитарного типа?,45 рассматривает в частности вопрос о "праве на труд" в обмен на беспрекословную лояльность по отношению к государству. Советский человек, пишет проф. Орлов, при условии абсолютной лояльности получает "освобождение от значительной доли ответственности за результативность своего труда". Он присваивает себе право "работать хуже, иногда намного хуже, чем он мог бы". Государство соглашается на это, ибо, как говорит Юрий Орлов, "диктатуре полезно, если средний гражданин обладает некоторым комплексом вины и благодарности за снисхождение".
Молчаливое, не зафиксированное государственными документами, но очевидное, согласие на плохую работу, развращая трудящихся, вырабатывает у них убеждение в необходимости – для них же – воспитателей, контролеров, дозорных. Испытания советской системы смертью Сталина, история послесталинского периода, продемонстрировали невозможность ее трансформации. Стало очевидным, что советская система, как яйцо идеально приспособлено для выполнения своей функции, но – как яйцо – не может быть изменено, только разбито.
Два главных испытания – реформой и "научно-технической революцией" – выдержала, преодолев их, советская система. Хрущев, стремясь улучшить сталинскую модель, использует излюбленный сталинский прием: укрупнения и разукрупнения министерств, создания новых административных единиц. Хрущев, выражаясь фигурально, переносит яйцо с места на место, подновляя на нем облезшую краску. В азарте "реформ", он добивается единственной подлинной реформы советской системы: принимается решение разрезать яйцо пополам, разделить коммунистическую партию СССР на две коммунистические партии: промышленную и сельскохозяйственную. После этого падение Хрущева стало лишь делом времени. Вторая половина 60-х годов, начало эры Брежнева, – время оживленных разговоров об экономической реформе, многочисленных публикаций – журнальных, газетных статей, книг. Многие виднейшие советские экономисты предлагают в конечном счете одно и то же – введение в советскую экономику элементов рынка, ослабление давления "директивного планирования", ограничение излишеств централизации. Экономисты указывают, что реформы решительным образом повлияют на отношение советских людей к труду, на психологию.
В 1983 г. стал известен Новосибирский документ – "закрытый" доклад, прочитанный на специальном семинаре, организованном экономическим отделом ЦК, Академией Наук и Госпланом СССР. По дошедшим сведениям, доклад был подготовлен сотрудниками Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения Академии Наук под руководством академика Татьяны Заславской. Попав на Запад, доклад вызвал многочисленные комментарии: Т. Заславская откровенно говорила о "недостатках" советской экономической системы, о тенденции к снижению темпов роста национального дохода, "которые не обеспечивают ни требуемых темпов роста жизненного уровня народа, ни интенсивного технического перевооружения производства". Но главное внимание было уделено в докладе "производителям", об этом свидетельствует заголовок сообщения: "О необходимости более углубленного изучения в СССР социального механизма развития". Главным "недостатком" советской "системы управления экономикой" Т. Заславская считает ее "неспособность обеспечить нужные способы поведения трудящихся в социально-экономической сфере".
Основная проблема очевидна для всех: "производители" производят, работают очень плохо. Необходимо "изменить их поведение". Очевидны способы решения проблемы. Академик Заславская констатирует: "Административные методы управления здесь бессильны".46 Очевиднее всего, однако, нежелание менять что-либо в механизме системы. Нежелание партии.
Доклад Т. Заславской, произведший на Западе некоторую сенсацию откровенностью суждений о недостатках советской экономики, свидетельствует только о том, что особенности советской модели хорошо известны в СССР. Периодически становятся известны критические замечания специалистов, предлагающих улучшить "яйцо". В 1965 году, например, специалист по математической экономике А. Г. Аганбегян ставший позднее членом-корреспондентом Академии Наук в лекциях, прочитанных "для специалистов", говорил то же, что говорила 18 лет спустя Т. Заславская. Заславская отмечала, что тенденция к заметному снижению темпов проявилась в советской экономике "за последние 12-15 лет". Аганбегян относит ее еще дальше: "За последние 6 лет темпы развития нашей экономики снизились примерно в три раза".47 В 1982 г. директор Института автоматики и управления АН, академик В. Трапезников, остро критиковал систему центрального планирования. В 1982 г. критиковались те же недостатки, что в 1965 и в 1983 годах. Предлагались те же панацеи.
Еще более убедительно, чем крах всех попыток "реформировать" экономическую систему, о невозможности ее изменения свидетельствует отказ от волшебного ключа "научно-технической революции". Еще в 1954 г. Краткий философский словарь был совершенно категоричен: "Кибернетика – реакционная лженаука, возникшая в США после второй мировой войны… Кибернетика ярко выражает одну из основных черт буржуазного мировоззрения – его бесчеловечность, стремление превратить трудящихся в придаток машин, в орудие производства и орудие войны".49 Не проходит и десяти лет, как партия полностью реабилитирует бывшую лженауку: "Кибернетика – наука об общих чертах процессов и систем управления…" Указывается на "перспективность" применения методов кибернетики в разных областях.50 В 60-е годы кибернетика становится модной, ибо обещает решение всех трудностей: единственно правильный научный метод понимания мира – марксизм-ленинизм получил единственную научную технику применения метода – кибернетику. Формулой коммунизма становится: советская власть плюс компьютеризация всей страны. В 1984 году заместитель министра внешней торговли СССР горевал: "Сначала кибернетику называли лженаукой, а теперь платим за импортные компьютеры миллионы рублей. И это не только чисто технологические или материальные потери".51 Заместитель министра хочет сказать о психологической "цене одной ошибки". В 60-е годы "ошибку" пытаются исправить.
Американский историк наук Лорин Граам вспоминает, что в начале 70-х годов ему показывали в Москве планы гигантской компьютерной системы, которую намеревались создать для "научного управления" экономикой.52 В конце 70-х годов советское руководство убедилось в принципиальной несовместимости компьютера и коммунизма. Электронные машины используются, естественно, там, где без них невозможно сегодня обойтись, т. е. прежде всего в военной промышленности. Отвергнут принцип "компьютеризации страны", как метода совершенствования системы, как метода существования модели.
Советское руководство поняло, что компьютеризация экономики станет подлинной реформой общества. Опасность состоит не только в необходимости давать правдивую информацию, монополия на которую укреплена очередным андроповским законом об "охране государственной тайны", не только в освобождении компьютериста из-под контроля.
Главная опасность в том, что компьютеризация лишает труд его идеологической функции. В популярной в 70-е годы пьесе Г. Бочкарева Сталевары положительный герой заявляет: "Тот, кто варит хорошую сталь – хороший человек". Но только руководство предприятия определяет, кто будет варить хорошую сталь, выполнять и перевыполнять план – кто будет "хорошим человеком".
Примерно во второй половине 70-х гг. "компьютерная" опасность становится очевидной для руководителей КПСС. В это время Л. Брежнев "делает теоретический важный доклад о закономерности повышения роли партии в хозяйственном строительстве". Только партия, – заявляет Брежнев. – "вооруженная учением марксизма-ленинизма и опытом политической организации масс, способна определить главные направления общественного развития".53 Деловые качества советского человека это "высокая идейность и компетентность".54 Профессиональная компетентность без возражений уступает место идейности. Это касается не только производства, но и науки. Советский Союз вступил в 80-е годы, располагая "самой крупной в мире армией научных работников".55 Но в очередном постановлении ЦК КПСС, рассмотревшего "вопрос о работе Уральского научного центра Академии Наук СССР", указывается: "Партийные комитеты недостаточно направляют усилия коллективов на повышение эффективности научных исследований… не развернули еще должную борьбу за укрепление дисциплины и улучшение организации труда, повышение действенности идейно-воспитательной и массово-политической работы".56
Идеологизация труда, использование его как инструмента обработки человека определяет уникальность советского общества и экономики в частности. Американский экономист Маршалл Гольдман, подвергнув вдумчивому анализу советскую экономическую систему, перечислив многие ее пороки, приходит тем не менее к выводу, что "Советский Союз, кажется, пусть даже с колебаниями, становится частью мирового сообщества".57 Американский экономист полагает, что "у советских руководителей выхода почти нет. Современная технология вынудила мир сжаться. Сегодня из Нью-Йорка можно добраться до Москвы быстрее, чем сорок лет назад до Чикаго. К тому же телефон позволяет теоретически получить разговор с Москвой почти с такой же быстротой, как с Чикаго".58
Рассуждения М. Гольдмана как нельзя более логичны, но это логика никакого отношения к советской системе не имеющая. Когда американский экономист писал свою книгу, он знал, конечно, что подлинное расстояние между Москвой и Нью-Йорком – несмотря на все достижения техники – многократно увеличилось по сравнению с началом двадцатого века. Он знал, наверное, и то, что автоматические телефонные линии, связывавшие СССР с западным миром, были заменены в 1979 г. ручными. Профессиональные экономисты (это относится не только к западным, но и советским, в том числе к эмигрантам) не хотят, даже если могут, отказаться от стандартных экономических критериев при анализе советской модели. Приняв "геометрию Эвклида", они не желают знать "геометрию Лобачевского".
Только "геометрия Лобачевского" позволяет учитывать специфику неизвестной ранее "модели". С 1930 г. в Советском Союзе "временные трудности" с продовольствием, в том числе с хлебом. В 1981-2 гг. Советский Союз закупил 46 млн тонн зерна за границей и, видимо, решил закупать регулярно около 35 млн тонн. В стране организована кампания по "бережному отношению к хлебу". Выдвинуто предложение вместо стандартных буханок хлеба весом в 1-1,3 кг выпускать буханки не тяжелее 900 гр, поскольку хлеб делается такого плохого качества, что не съеденный сразу, черствеет и становится несъедобным.59 Пекарни отказываются уменьшить вес буханки, ибо это отразится на выполнении ими плана. Было найдено советское решение проблемы: организованы пункты по скупу у населения черствого хлеба.60 Авоськи, плетенные сетки, с которыми не расстается советский человек в надежде на чудесное появление товаров в магазинах, выпускались длиной в 70 см. В 1980 г. был установлен новый стандарт – 45 см, а в 1981 – 30 см. Продовольственная проблема была решена: буханка хлеба и кочан капусты заполняли целиком авоську. По требованию возмущенных советских граждан стандарт был изменен: теперь выпускаются двойные авоськи (за двойную цену) длиной в 60 см. В конечном счете государство выиграло – пока – 10 см площади авоськи.61 В это же самое время американский сенатор выступает против "нового неравенства" в США: 70% школ в зажиточных кварталах имеют микрокомпьютеры, и только 40% школ в бедных кварталах.62
Возникают и рассеиваются как туман надежды на новый тип "волшебного ключа" ("реформы", "научно-техническая революция"). Верным и надежным остается "ключ", найденный Лениным: "учет, контроль и надзор со стороны организованного авангарда".
С начала 80-х годов в СССР стали меньше говорить о НТР, гораздо больше об "отрядах народных контролеров" – дозорных. О размахе "народного контроля" может свидетельствовать рапорт первого секретаря Гродненского обкома партии (Белоруссия). В области, говорится в рапорте, "50 тыс. дозорных". Для них созданы – на предприятиях, в организациях – "школы народных контролеров", где читаются лекции по таким вопросам, как "борьба за повышение эффективности общественного производства, улучшение качества продукции, сохранность социалистической собственности".
В Гродненской области по последней переписи населения (1979) насчитывалось 1.140 тысяч жителей, причем в городах проживало 48% населения (дозорные работают в городах, в колхозах – свои контролеры). Можно полагать, что процент дозорных на число работающих всюду примерно одинаков. Советский Союз следовательно располагает многомиллионной армией "дозорных", позволяющей обойтись без "реформ" и пренебречь "научно-технической революцией".
В 1983 г. фильм, озаглавленный Остановился поезд отлично представил положение в Советском Союзе в начале 80-х годов, проблемы и их решения. Пассажирский поезд остановился, столкнувшись с товарной платформой. Причиной столкновения было несоблюдение элементарных инструкций, работа, рассчитанная только на выполнение плана. Следователь, приехавший расследовать происшествие, очень быстро обнаруживает виновных; начальник депо, стрелочник, машинист поезда, погибший во время катастрофы. Для следователя нет сомнений: решение проблемы плохой работы – новые, еще более жесткие законы, усиление дисциплины; для местных руководителей – проблема решается превращением катастрофы в героический акт машиниста-коммуниста, погибшего, чтобы спасти пассажиров; гибель машиниста становится инструментом воспитания. Для авторов фильма есть только два выхода: ужесточение законов или (и) усиление идеологической работы.
Анализ советской экономики, используя метод аналогии с несоветской экономикой, приводит к результатам, не оставляющим сомнения: поезд остановился. Вывод этот верный и в то же время совершенно неверный. Советская экономика представляет собой особую модель. Ее целью никогда не было удовлетворение потребностей и всегда -удовлетворение потребностей государственной мощи. Советская экономика обеспечивает нужды советской военной машины. Военная машина – это Советский Союз как таковой. Напрасно искать в советской военной машине "военно-промышленный комплекс", легко обнаруживаемый а США. Все советское государство, вся страна, все население существуют для войны: мобилизованы и призваны. Красноречивое свидетельство особенности советской экономической модели: успехи военно-космической техники не нашли никакого отражения на потребительском рынке.
Нужды войны, объявленной всему несоветскому миру, определяют характер экономики, всех сторон советской жизни. Война требует прежде всего прочного тыла, лояльности граждан. Именно этим объясняются парадоксы советской экономики. Направление всех средств на удовлетворение нужд мощи государства оставляет для потребления граждан минимум: советская экономика – экономика контролируемой нищеты. Возмещая отсутствующие предметы потребления, государство дает гражданам возможность плохо работать. Совершенно очевидно, что эта возможность является действием незаконным, о чем хорошо знают все. Советский журналист, исследовавший причины плохой работы, "сути и видимости вещей", приводит разговор с подхмеленным рабочим: "Я тебе телевизор делаю, который купить не успеешь, барахлит, а ты мне детскую коляску, которая назавтра разваливается". Почему мы работаем плохо? – спрашивает рабочий и отвечает: "Потому, что делаем вид, что работаем хорошо".64
Все делают вид: рабочие, что хорошо работают, зная, что работают плохо, но считая своей привилегией работать плохо, ибо им платят мало, к тому же на заработанные деньги нельзя ничего купить, а если и случаются товары, то они плохого качества; "начальство", которое заботится только о выполнении плана, зная, что план – фикция, что выпущенные товары низкого качества; руководство страны, убежденное, что можно получить необходимые для нужд войны изделия с помощью многократного увеличения контроля на военных предприятиях, и обеспечить лояльность советских граждан согласием на плохую работу.
В популярном советском анекдоте дается совет: если водка мешает работе – бросим работу. В конце 70-х годов советские руководители осознали во-первых, что СССР безнадежно отстает в гонке за новой революционной техникой и технологией, во-вторых, что эта техника, даже если бы удалось ее ввести в СССР, безнадежно нарушит стабильность социальных отношений в стране.
Была осознана угроза новой революции для системы, родившейся после "последней революции". Переход от промышленного общества к информативному означал бы потерю партией монополии на время, на информацию, потерю легитимности власти. Одновременно руководители понимают, что без новой техники нельзя сохранить статуса супердержавы, т. е. паритета в области вооружения.
Принимается решение вводить революционную технику под строжайшим контролем на определенных участках народного хозяйства. Планы предусматривают сооружение новых компьютеров, автоматических линий, роботов, которые заменят рабочих и т. п. В Академии Наук создается в 1983 г. новое Отделение информатики, вычислительной техники и автоматизации. Но сразу же устанавливается граница: компьютеризация нужна, личные компьютеры – не нужны, вредны. Вице-президент Академии Наук Евгений Велихов объясняет, что советскому человеку личный компьютер не нужен, ибо у него будет достаточное количество общественных.65 Представитель агентства печати "Новости" в письме в американскую газету опровергает утверждения о советской отсталости в области компьютеров, отмечая лишь, что "у нас нет спроса на личные компьютеры, ибо у нас нет частного предпринимательства".66