Страница:
Особый характер советского образования, которое прежде всего является воспитанием, определяет "новый психолого-дидактический подход к изучению учебной программы".47 В его основе дедуктивный метод изложения материала. Советская педагогическая наука установила, что "более раннее теоретическое обобщение получаемых знаний делает обучение более осознанным…"48 Все "обобщения", все исходные теоретические данные "опираются на марксизм-ленинизм". Метод обучения состоит в изложении материала "от известного" к "известному": от марксистско-ленинских обобщений к марксистско-ленинским фактам. Таким образом устраняются возможности самостоятельного мышления, вопросы, сомнения. От советских школьников требуется – "для повышения теоретического уровня образования" – изучение "произведений классиков марксизма-ленинизма, важнейших документов КПСС и советского государства, международного коммунистического и рабочего движения на уроках истории, обществоведения, литературы и других предметов".49
За этим перечнем "теоретических текстов" скрываются речи очередных генеральных секретарей, очередные постановления ЦК. "Повышение теоретического уровня" сводится в конечном счете к заучиванию актуального политического словаря.
Демонстрацией универсальности методов формирования советского человека был анализ польских школьных учебников, сделанный в 1980 г. Богданом Цивинским. Он выделил четыре переплетающиеся идеологические задачи, выполняемые учебниками: формирование марксистского взгляда на мир, человека, общество, культуру, экономику и различные исторические и современные социальные проблемы; атеизация сознания; подчинение исторической и актуальной информации русским и советским интересам; всестороннее представление современного польского государства, как социалистической родины, единственного безусловно достойного объекта подлинных патриотических чувств.50
Английский историк Сетон-Уотсон с неукротимым оптимизмом констатировал в 1975 г.: "Рост материального благополучия /в СССР – М.Г./… сопровождался быстрым развитием образования на всех уровнях… Следовавшие одно за другим поколения молодых людей учились думать".51 Английский историк не учитывал, что советский метод обучения имеет целью помешать школьникам думать.
Поскольку партия руководит школой, ЦК КПСС подготовил проект школьной реформы, утвержденный в апреле 1984 г. Но даже КПСС не может обойтись в школах без учителей, "ваятелей духовного мира юной личности", как говорится в законе о школе. Роль учителя, как инструмента проведения партийной политики, как "ваятеля" советского человека, объясняет его положение в обществе. "Социологические исследования свидетельствуют, что престиж учительской профессии среди молодежи недопустимо низок", – с горечью констатировал в 1976 г. советский учитель.52 В повести Вениамина Каверина Загадка, опубликованной в 1984 г., учительница жалуется: "… Я, например, в незнакомом обществе, где-нибудь на пляже, стесняюсь признаться, что я учительница. Бывают профессии престижные: директор обувного или продовольственного магазина, художник, товаровед, артист, заведующий гаражом. А преподавание – профессия, которая, увы, не вызывала уважения". Учительница знает причины неуважения к ее профессии: "Учителям не доверяют".53 Есть и другие причины: низкая зарплата, очень большая занятость, потеря авторитета у школьников. Главная – недоверие к педагогу. Оно рождено прежде всего тем, что дети понимают: учитель говорит им неправду. Хорошо понимают это и учителя. "… Я поступила бы честно, – говорит героиня Каверина, – если бы оставила преподавание, которое я люблю, потому что учить надо прежде всего правде, а уже потом географии или физике".54 Невозможность "учить правде" вынуждает лгать, лицемерить, обманывать. Учительский обман очевиден для всех школьников, начиная с самых младших классов, ибо он выражается прежде всего в том, что отметки ученикам ставятся не в зависимости от их знаний, а от нужд выполнения плана успеваемости. Работа преподавателя оценивается в зависимости от процентов плана успеваемости. Так же оценивается работа класса, школы, района, области, республики. "Принцип количественного подведения итогов, – пишет московский учитель Г. Никаноров, – насажден у нас сверху донизу".55 Французский министр просвещения, посетив Москву, пришел в восторг, обнаружив, что "второгодничество практически в советской школе не существует, его уровень не превышает 1%".56 Наблюдение было совершенно точным, министр не понимал, однако, что наблюдает эффект планификации. В самом начале учебного года, – сообщает московский учитель, – "процент успеваемости поднимается нередко до девяноста девяти с десятыми…"57 Учитель, следовательно, обязан ставить удовлетворительные, а еще лучше – хорошие отметки даже тем ученикам, которые ничего не знают, чтобы не сорвать выполнения плана классом, школой, районом, республикой.
Выдвижение в качестве первой "педагогической" задачи выполнения плана влечет за собой намеренное снижение уровня обучения, рассчитанного не на хороших, а на неуспевающих учеников. В основе этой политики не только "планификация" всей жизни страны, но и педагогическая концепция, сформулированная еще Макаренко: "А. С. Макаренко неустанно повторяет мысль о том, что смысл педагогической работы не в выявлении той или иной направленности ребенка, определяющейся ее индивидуальными, в том числе и биологическими потребностями, а в общем процессе организации детской жизни, общественных и коллективных отношений, в ходе которых личность ребенка формируется".58 Перед советскими педагогами ставится задача разъяснять учащимся, что "сохраняется потребность в таких видах труда, которые нельзя назвать интересными и творческими, но которые абсолютно необходимы…"59 Педагоги обязаны разъяснять, что государство определяет, кто будет выполнять "интересный", а кто – "необходимый" вид труда.
Неуважению к преподавательскому труду способствует очень низкая зарплата. В повести Марии Глушко Возвращение учитель горько шутит: "Поскольку зарплата у нас небольшая и украсть нам нечего, мы… вынуждены жить богатой духовной жизнью. Конечно, мы могли бы брать взятки, да никто не дает".60 Последняя фраза должна вызывать улыбку советского читателя, хорошо знающего, что взятка не остановилась на школьном пороге, что учителя включены в магический круг дающих и получающих взятки.
Поступление в школу, первый шаг из семьи в жизнь, сталкивает ребенка с реальностями советской системы. В еще большей степени, чем знания, которые дает педагог, поседение педагога становится важнейшим фактором воспитания – началом тренировки советского человека. Личные качества учителя: честность, любовь к профессии, талант, желание хорошо делать свое дело не могут существенно воздействовать на ход системы. Едва система ощущает хотя бы малейшее сопротивление – она выбрасывает помеху. Владимир Тендряков, писатель, внимательно следивший за советской школой, посвятил повесть Чрезвычайное скандалу, возникшему в маленьком провинциальном городе, когда обнаружилось, что преподаватель математики верит в Бога. Он никогда ни слова не сказал своим ученикам о религии, его предмет никакого отношения, казалось бы, к религии не имел. Его вынудили уйти из школы, ибо своим присутствием он мешал "системе", свидетельствовал о возможности выбора. Он мешал "тренировке".61
Школьник, несмотря на личные желания педагога, воспринимает учителя, как нож в руках государства, как исполнителя приказов, вынуждающих его лгать, лицемерить. Дети видят, что за эту мучительно тяжелую работу он получает мизерное вознаграждение, не имеет авторитета в обществе. Так начинается жизнь.
Все дети неизбежно становятся взрослыми. Студенты хорошо еще помнят школу, их отношение к профессорам окрашено их отношением к учителю. В множестве повестей и романов о студентах в центре конфликта – проблема измены профессору. Студенты предают своих профессоров – донося на них, разоблачая их на собраниях – под нажимом партии, обнаружив, что это единственная возможность сделать карьеру. Для советских писателей – Д. Гранина, Ю. Трифонова, И. Грековой, В.Тендрякова, В.Гроссмана – измена профессору это символ системы, давящей на человека. В этом конфликте есть также и месть учителю, который предавал ученика с первого класса школы.
Слово "реформа" употребляется в советском словаре – по отношению к советской системе – очень редко. Постановления ЦК КПСС и Совета министров, касающиеся разного рода изменений, употребляют оптимистические выражения: "повысить", "улучшить", "расширить", "укрепить" и т. п. Подчеркивая значение изменений в школьной системе, утвержденных законом, принятом в апреле 1984 г., их назвали "реформой общеобразовательной и профессиональной школы". Апрельская реформа создает "школу в условиях совершенствования развитого социализма", школу двадцать первого века: "Речь идет о том, чтобы советская школа могла растить, учить, воспитывать юные поколения, с более точным учетом тех условий, в которых им предстоит жить и работать через 15-20 лет и далее – в грядущем двадцать первом веке".62
Закон о школе точно регистрирует состояние советской системы после семи десятилетий существования и мечты ее руководителей о будущем. Направления школьной реформы свидетельствуют о решении входить в двадцать первый век задом, наглухо загородившись от всего нового, что может нарушить энтропию советской системы, тотальную власть партии. С поразительной непреклонностью новый закон о школе подтверждает стратегическую цель: "Незыблемой основой коммунистического воспитания учащихся является формирование у них марксистско-ленинского мировоззрения".63 Реформа определяет новые тактические направления достижения цели, учитывая "грядущий двадцать первый век". Она регистрирует неполную удачу советской системы воспитания.
Главная задача, которая ставится перед школой, состоит в "формировании у подрастающего поколения осознанной потребности в труде".64 Для выполнения этой задачи, удивительной в государстве, рожденном пролетарской революцией и руководимой партией рабочего класса, закон обязывает школу "обеспечить тесную взаимосвязь изучения основ наук с непосредственным участием школьников в систематическом, организованном, посильном, общественно полезном, производительном труде".65
Меняется структура школы. Обучение начинается с шести вместо семи лет. Снижение возраста поступления в школу связано, бесспорно, с желанием начать обработку ребенка как можно раньше. С этой целью вводится новая структура: начальная школа (первый – четвертый классы), неполная средняя школа (пятый – девятый классы), полная средняя (десятый – одиннадцатый классы). Вместо обязательного десятилетнего обучения, существовавшего до сих пор, вводится девятилетнее обучение и дополнительное – двухлетнее – для тех, кто получает возможность продолжать обучение в высшем учебном заведении. Девятый класс становится порогом, на котором будет производиться отбор: большинство – на производство, меньшинство – в вуз. В связи с реформой число школьников, идущих в профтехучилища или прямо на производство, увеличится примерно вдвое.66 Следовательно вдвое уменьшится число кандидатов на поступление в вуз. В 1950 г. примерно 80% выпускников средней школы поступали в вуз, в конце 70-х годов – не более 18%.67 Видимо, и это слишком много – советское государство обнаружило на пороге двадцать первого века, что оно нуждается прежде всего в рабочих. Отбор школьников будет производиться "в соответствии с потребностями народного хозяйства, с учетом наклонностей и способностей учащихся, пожеланий родителей и рекомендаций педагогических советов школ".68
Чтобы 15-летние юноши и девушки после 9 классов могли работать на производстве, закон обязывает школу обеспечить овладение школьниками профессии во время обучения, а также предусматривает "обязательное участие школьников в общественно полезном, производительном труде…",69 в том числе в период летних каникул. Передовая журнала министерства просвещения с удовлетворением отмечала: "Опыт 1981 г. показал, что расширяются масштабы привлечения к общественно полезному труду во время летних каникул учащихся 4-6 и даже 1-3 классов. Эту тенденцию надо поощрять и развивать".70 Закон о школе сделал "эту тенденцию" обязательной.
Школа, подчеркивает Правда, будет уделять "особое внимание воспитанию потребности в труде".71 Следовательно не только учить профессии, но – прежде всего – воспитывать чувство необходимости работать там, куда пошлет партия и правительство. Так сливаются воедино две задачи: коммунистического воспитания и профессиональной подготовки.
Третья основная задача – советская школа двадцать первого века должна стоять на трех столпах – усиление "военно-патриотической подготовки". Не удовлетворяясь всем тем, что сделано в этой области, авторы нового закона включают в него параграф из закона о воинской повинности, принятого в 1968 г. Школа получает задание: "Положить в основу военно-патриотического воспитания учащихся подготовку их к службе в рядах Вооруженных Сил СССР, воспитание любви к Советской Армии, формирование высокого чувства гордости за принадлежность к социалистическому отечеству, постоянной его защите. Повысить уровень и эффективность военной подготовки к общеобразовательной и профессиональной школе".72
Ни одна школа в мире, не считая, возможно, Ирана Хомейни, не знает военной подготовки, начинающейся в самом раннем детском возрасте. "Военно-патриотическое воспитание" ставит своей целью подготовить будущих солдат к службе в армии, но не менее важной задачей является выработка у школьников с первого класса (с 6 лет по новому закону) солдатских добродетелей, т. е. прежде всего – дисциплины и беспрекословного подчинения приказу, ненависти к врагу, которого называет учитель. В школе резко возрастает роль военрука – преподавателя военного дела.
"Военно-патриотическое воспитание" окрашивает преподавание всех предметов. Новый закон уделяет особое внимание русскому языку в нерусских республиках, требуя "принять дополнительные меры по улучшению условий для изучения наряду с родным языком русского языка, добровольно принятого советскими людьми в качестве средства межнационального общения". Закон требует: "Свободное владение русским языком должно стать нормой для молодежи, оканчивающей средние учебные заведения".73 Особое внимание русскому языку объясняется не только тем, что он используется как мощный носитель советского мышления, как средство советизации населения, но и прямым требованием армии. Статья закона о русском языке непосредственно отвечает на жалобу маршала Огаркова: "К сожалению, немало еще молодых людей приходит сегодня в армию со слабым знанием русского языка, что серьезно затрудняет их военную подготовку".74
Текст закона о советской школе примечателен не только тем, что в нем есть, но и тем, что в нем опущено. В частности, молча санкционируется наблюдавшаяся последние годы тенденция к сокращению учебных часов, предназначенных на преподавание иностранных языков. В 1980-81 учебном году языку отводился в старших классах один час в неделю. Учитывая, что в советских школах изучается только один иностранный язык, очевидно, что это умышленная мера, преследующая целью изоляцию советских граждан от несоветского мира. Необходимое количество специалистов, знающих языки, готовится в специальных учебных заведениях и школах. Наиболее важное умолчание связано с НТР: закон о школе, детально указывающий как усилить идеологическое воздействие на молодежь, как подготовить их к работе на производстве, как воспитать из них солдат, отделывается одной туманной фразой о необходимости "вооружать учащихся знаниями и навыками использования современной вычислительной техники, обеспечить широкое применение компьютеров в учебном процессе".75 Законодатели говорят о необходимости "вооружать" знаниями новейшей техники в условном наклонении – когда компьютеры будут.
В сентябре 1984 г. Учительская газета сообщила, что "компьютеризация советской экономики произойдет через 15 лет", к этому времени школы будут ежегодно выпускать по одному миллиону юношей и девушек, владеющих компьютерной техникой. В 1985 г. школы должны – по плану – получить 1131 компьютеров личного пользования "Агат", изготовленных в СССР.
Отказ от "компьютеризации" школы объясняется принципиальными, идеологическими причинами. Широкий доступ к информации, особые навыки аналитического, самостоятельного мышления, необходимые при работе с новой техникой, идут вразрез со всей системой воспитания и образования в СССР.
Советский журналист утверждающий, что в стране "зрелого социализма" нужны не "личные компьютеры", а только большие машины, признает, что появление компьютеров можно сравнить только с укрощением огня или изобретением алфавита.76 Но он считает совершенно естественным, что в Советском Союзе огонь, алфавит и компьютеры находятся в распоряжении государства: оно выдает и контролирует спички, буквы, кибернетическую технику. Необходимое число программистов, как и знатоков иностранных языков, всегда может быть подготовлено в специальных заведениях. Программа новой школы упоминает – кроме Маркса, Энгельса, Ленина – имена двух педагогов: Н. К. Крупской и А. С. Макаренко. Эти имена подчеркивают неизменность модели советской школы. Задача воспитания, сформулированная создателем "подлинно научной системы воспитания коммунистической личности",77 отцом советской педагогики А. Макаренко почти полвека назад, остается основной целью и на будущее: "Мы желаем воспитать культурного советского рабочего. Следовательно, мы должны дать ему образование желательно среднее, мы должны дать ему квалификацию, мы должны его дисциплинировать, он должен быть политически развитым и преданным членом рабочего класса, комсомольцем, большевиком".78
Макаренко не уставал утверждать, что армия, армейский коллектив, как он выражался, представляет собой идеальную модель школы, которая воспитывала бы "культурного советского рабочего". Советская школа двадцать первого века должна – на основании закона 1984 г. – достичь идеала: воспитывать рабочих-солдат в духе иерархии, дисциплины, получающих строго необходимые знания в форме, не требующей размышлений и рассуждений, твердо убежденных в неминуемой победе коммунизма. Похожий идеал виделся Гитлеру. Выступая на первомайском празднике в Берлине в 1937 г. он изложил свою программу: "Мы начали прежде всего с молодежи. Со старыми идиотами ничего сделать не удастся /смех в зале/. Мы забираем у них детей. Мы воспитываем из них немцев нового рода. Когда ребенку семь лет, он еще ничего не знает о своем рождении и происхождении. Один ребенок похож на другого. В этом возрасте мы забираем их в коллектив до восемнадцати лет. Потом они поступают в партию, в СА, СС и другие организации, или прямо идут на заводы… А потом отправляются на два года в армию".79
Древние римляне твердили, что кто хочет мира, тот должен готовиться к войне. И следуя этому завету, создали мировую империю. Клаузевиц объяснил парадокс: войну начинает всегда тот, кто защищается. Если государство, на которое напал агрессор, не будет защищаться – войны не будет.
Советская школа поставила своей новой задачей усиление подготовки школьников к миру, усиливая их подготовку к войне начиная с 6-летнего возраста.
Б. Семья
Семья находится под зашитой государства.
Конституция СССР
"Красный треугольник" – название баллады Александра Галича – лаконичное и исчерпывающее определение политики партии по отношению к семье с первого дня революции. Любовный треугольник – понятие, возникшее, видимо, одновременно с моногамной семьей: он, она, третий (третья). В 1970 г., когда празднование столетия со дня рождения В. И. Ленина достигло пароксизма, среди сотен анекдотов, возникших как противоядие, появилась шутка относительно выпуска в СССР трехспальных кроватей, ибо Ленин всегда с нами. Постоянное присутствие Ленина (Партии) как третьего "угла" определяет особенность "красного треугольника".
Революция, ставившая своей целью переделку не только общества, но – в первую очередь – человека, не могла не рассматривать семью, как важнейший объект атаки. Проникновение в первичную клетку общества, в ее генетическую структуру – было условием достижения цели.
В наступлении на "буржуазную семью" использовалась тактика, знакомая по школьной войне: законодательные меры и идеологическая атака. В числе самых первых актов молодой советской власти (18 и 19 декабря 1917 г.) были законы о гражданском браке (занявшем место церковного) и о разводах. Не было случайностью составление в самую первую очередь кодексов законов о семье (16 сентября 1918 г.) и школе (30 сентября того же года).
В первое послереволюционное десятилетие семья СССР испытывает первый шок. Кодекс о семье и браке 1926 года, развивает положения кодекса 1918 г. до предела (развод, например, может быть произведен по желанию одного лишь супруга, который не обязан извещать другого супруга – достаточно послать в ЗАГС почтовую открытку), подводя законодательный итог революционной ломке семьи и нравов. Кодекс 1926 г. был – по мысли его составителей – последним шагом на пути к окончательному исчезновению семьи как социального института. В 1930 г. Малая советская энциклопедия, цитируя одного из первых юристов-большевиков П. Стучку, утверждавшего, что "семья является первичной формой рабства", обещала в ближайшее время отмирание семьи – вместе с частной собственностью и государством.80
Сознавая невозможность немедленной отмены семьи законом, создатели нового мира приступили к ее разрушению изнутри. "Семья еще не разрушена, – констатирует в 1924 г. педолог А. Залкинд. – Нищее пролетарское государство ни в воспитании, ни в хозяйственном отношении не в силах еще полностью заменить семью, и поэтому семью необходимо революционизировать, пролетаризировать. Роль молодняка в этом вопросе огромная".81 Наступление на семью велось широким фронтом. Объектами обработки были, в первую очередь, "молодняк", т. е. молодежь, дети и женщины: "слабые звенья" в семейной цепи.
Эмансипация женщины – извечная тема утопий. Н. Чернышевский представил в Что делать? освобождение женщины непременным условием социального освобождения. Для него, как и для многих других утопистов, освобождение женщины означало, во-первых, уравнение женщины с мужчиной, во-вторых, разрушение моногамной семьи, которая закабаляет женщину.
Советский революционный закон "раскрепостил" женщину, уравняв ее в правах с мужчиной – в семье. Одновременно ведется активная кампания по распространению новых взглядов на половую жизнь, которые должны привести к внутренней эмансипации женщины. Широчайшую известность приобретают призывы к "свободной любви" коммунистки, первой женщины-министра (народного комиссара социального призрения), в свободное время писательницы Александры Коллонтай. Взгляды А. Коллонтай приобретают широкую популярность, становятся эталоном новой морали. Об успехах борьбы с семей свидетельствуй Ленин. Беседуя с немецкой коммунисткой Кларой Цеткин, вождь Октября жаловался: "Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая "новая половая жизнь" молодежи, а часто и взрослых, довольно часто кажется чисто буржуазной, кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости… Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что в коммунистическом обществе удовлетворять половые стремления и любовные потребности так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой "теории стакана воды" наша молодежь взбесилась". Ленин утверждает: "Все это не имеет ничего общего со свободой любви, как мы, коммунисты, ее понимаем".82 Основатель советского государства не объясняет, как коммунисты понимают свободную любовь. Более того, при жизни, за своей подписью он ничего не опубликовал на эту тему. Воспоминания Клары Цеткин – они стали навечно базой советской сексуальной морали – были напечатаны только после смерти Ленина.
За этим перечнем "теоретических текстов" скрываются речи очередных генеральных секретарей, очередные постановления ЦК. "Повышение теоретического уровня" сводится в конечном счете к заучиванию актуального политического словаря.
Демонстрацией универсальности методов формирования советского человека был анализ польских школьных учебников, сделанный в 1980 г. Богданом Цивинским. Он выделил четыре переплетающиеся идеологические задачи, выполняемые учебниками: формирование марксистского взгляда на мир, человека, общество, культуру, экономику и различные исторические и современные социальные проблемы; атеизация сознания; подчинение исторической и актуальной информации русским и советским интересам; всестороннее представление современного польского государства, как социалистической родины, единственного безусловно достойного объекта подлинных патриотических чувств.50
Английский историк Сетон-Уотсон с неукротимым оптимизмом констатировал в 1975 г.: "Рост материального благополучия /в СССР – М.Г./… сопровождался быстрым развитием образования на всех уровнях… Следовавшие одно за другим поколения молодых людей учились думать".51 Английский историк не учитывал, что советский метод обучения имеет целью помешать школьникам думать.
Поскольку партия руководит школой, ЦК КПСС подготовил проект школьной реформы, утвержденный в апреле 1984 г. Но даже КПСС не может обойтись в школах без учителей, "ваятелей духовного мира юной личности", как говорится в законе о школе. Роль учителя, как инструмента проведения партийной политики, как "ваятеля" советского человека, объясняет его положение в обществе. "Социологические исследования свидетельствуют, что престиж учительской профессии среди молодежи недопустимо низок", – с горечью констатировал в 1976 г. советский учитель.52 В повести Вениамина Каверина Загадка, опубликованной в 1984 г., учительница жалуется: "… Я, например, в незнакомом обществе, где-нибудь на пляже, стесняюсь признаться, что я учительница. Бывают профессии престижные: директор обувного или продовольственного магазина, художник, товаровед, артист, заведующий гаражом. А преподавание – профессия, которая, увы, не вызывала уважения". Учительница знает причины неуважения к ее профессии: "Учителям не доверяют".53 Есть и другие причины: низкая зарплата, очень большая занятость, потеря авторитета у школьников. Главная – недоверие к педагогу. Оно рождено прежде всего тем, что дети понимают: учитель говорит им неправду. Хорошо понимают это и учителя. "… Я поступила бы честно, – говорит героиня Каверина, – если бы оставила преподавание, которое я люблю, потому что учить надо прежде всего правде, а уже потом географии или физике".54 Невозможность "учить правде" вынуждает лгать, лицемерить, обманывать. Учительский обман очевиден для всех школьников, начиная с самых младших классов, ибо он выражается прежде всего в том, что отметки ученикам ставятся не в зависимости от их знаний, а от нужд выполнения плана успеваемости. Работа преподавателя оценивается в зависимости от процентов плана успеваемости. Так же оценивается работа класса, школы, района, области, республики. "Принцип количественного подведения итогов, – пишет московский учитель Г. Никаноров, – насажден у нас сверху донизу".55 Французский министр просвещения, посетив Москву, пришел в восторг, обнаружив, что "второгодничество практически в советской школе не существует, его уровень не превышает 1%".56 Наблюдение было совершенно точным, министр не понимал, однако, что наблюдает эффект планификации. В самом начале учебного года, – сообщает московский учитель, – "процент успеваемости поднимается нередко до девяноста девяти с десятыми…"57 Учитель, следовательно, обязан ставить удовлетворительные, а еще лучше – хорошие отметки даже тем ученикам, которые ничего не знают, чтобы не сорвать выполнения плана классом, школой, районом, республикой.
Выдвижение в качестве первой "педагогической" задачи выполнения плана влечет за собой намеренное снижение уровня обучения, рассчитанного не на хороших, а на неуспевающих учеников. В основе этой политики не только "планификация" всей жизни страны, но и педагогическая концепция, сформулированная еще Макаренко: "А. С. Макаренко неустанно повторяет мысль о том, что смысл педагогической работы не в выявлении той или иной направленности ребенка, определяющейся ее индивидуальными, в том числе и биологическими потребностями, а в общем процессе организации детской жизни, общественных и коллективных отношений, в ходе которых личность ребенка формируется".58 Перед советскими педагогами ставится задача разъяснять учащимся, что "сохраняется потребность в таких видах труда, которые нельзя назвать интересными и творческими, но которые абсолютно необходимы…"59 Педагоги обязаны разъяснять, что государство определяет, кто будет выполнять "интересный", а кто – "необходимый" вид труда.
Неуважению к преподавательскому труду способствует очень низкая зарплата. В повести Марии Глушко Возвращение учитель горько шутит: "Поскольку зарплата у нас небольшая и украсть нам нечего, мы… вынуждены жить богатой духовной жизнью. Конечно, мы могли бы брать взятки, да никто не дает".60 Последняя фраза должна вызывать улыбку советского читателя, хорошо знающего, что взятка не остановилась на школьном пороге, что учителя включены в магический круг дающих и получающих взятки.
Поступление в школу, первый шаг из семьи в жизнь, сталкивает ребенка с реальностями советской системы. В еще большей степени, чем знания, которые дает педагог, поседение педагога становится важнейшим фактором воспитания – началом тренировки советского человека. Личные качества учителя: честность, любовь к профессии, талант, желание хорошо делать свое дело не могут существенно воздействовать на ход системы. Едва система ощущает хотя бы малейшее сопротивление – она выбрасывает помеху. Владимир Тендряков, писатель, внимательно следивший за советской школой, посвятил повесть Чрезвычайное скандалу, возникшему в маленьком провинциальном городе, когда обнаружилось, что преподаватель математики верит в Бога. Он никогда ни слова не сказал своим ученикам о религии, его предмет никакого отношения, казалось бы, к религии не имел. Его вынудили уйти из школы, ибо своим присутствием он мешал "системе", свидетельствовал о возможности выбора. Он мешал "тренировке".61
Школьник, несмотря на личные желания педагога, воспринимает учителя, как нож в руках государства, как исполнителя приказов, вынуждающих его лгать, лицемерить. Дети видят, что за эту мучительно тяжелую работу он получает мизерное вознаграждение, не имеет авторитета в обществе. Так начинается жизнь.
Все дети неизбежно становятся взрослыми. Студенты хорошо еще помнят школу, их отношение к профессорам окрашено их отношением к учителю. В множестве повестей и романов о студентах в центре конфликта – проблема измены профессору. Студенты предают своих профессоров – донося на них, разоблачая их на собраниях – под нажимом партии, обнаружив, что это единственная возможность сделать карьеру. Для советских писателей – Д. Гранина, Ю. Трифонова, И. Грековой, В.Тендрякова, В.Гроссмана – измена профессору это символ системы, давящей на человека. В этом конфликте есть также и месть учителю, который предавал ученика с первого класса школы.
Слово "реформа" употребляется в советском словаре – по отношению к советской системе – очень редко. Постановления ЦК КПСС и Совета министров, касающиеся разного рода изменений, употребляют оптимистические выражения: "повысить", "улучшить", "расширить", "укрепить" и т. п. Подчеркивая значение изменений в школьной системе, утвержденных законом, принятом в апреле 1984 г., их назвали "реформой общеобразовательной и профессиональной школы". Апрельская реформа создает "школу в условиях совершенствования развитого социализма", школу двадцать первого века: "Речь идет о том, чтобы советская школа могла растить, учить, воспитывать юные поколения, с более точным учетом тех условий, в которых им предстоит жить и работать через 15-20 лет и далее – в грядущем двадцать первом веке".62
Закон о школе точно регистрирует состояние советской системы после семи десятилетий существования и мечты ее руководителей о будущем. Направления школьной реформы свидетельствуют о решении входить в двадцать первый век задом, наглухо загородившись от всего нового, что может нарушить энтропию советской системы, тотальную власть партии. С поразительной непреклонностью новый закон о школе подтверждает стратегическую цель: "Незыблемой основой коммунистического воспитания учащихся является формирование у них марксистско-ленинского мировоззрения".63 Реформа определяет новые тактические направления достижения цели, учитывая "грядущий двадцать первый век". Она регистрирует неполную удачу советской системы воспитания.
Главная задача, которая ставится перед школой, состоит в "формировании у подрастающего поколения осознанной потребности в труде".64 Для выполнения этой задачи, удивительной в государстве, рожденном пролетарской революцией и руководимой партией рабочего класса, закон обязывает школу "обеспечить тесную взаимосвязь изучения основ наук с непосредственным участием школьников в систематическом, организованном, посильном, общественно полезном, производительном труде".65
Меняется структура школы. Обучение начинается с шести вместо семи лет. Снижение возраста поступления в школу связано, бесспорно, с желанием начать обработку ребенка как можно раньше. С этой целью вводится новая структура: начальная школа (первый – четвертый классы), неполная средняя школа (пятый – девятый классы), полная средняя (десятый – одиннадцатый классы). Вместо обязательного десятилетнего обучения, существовавшего до сих пор, вводится девятилетнее обучение и дополнительное – двухлетнее – для тех, кто получает возможность продолжать обучение в высшем учебном заведении. Девятый класс становится порогом, на котором будет производиться отбор: большинство – на производство, меньшинство – в вуз. В связи с реформой число школьников, идущих в профтехучилища или прямо на производство, увеличится примерно вдвое.66 Следовательно вдвое уменьшится число кандидатов на поступление в вуз. В 1950 г. примерно 80% выпускников средней школы поступали в вуз, в конце 70-х годов – не более 18%.67 Видимо, и это слишком много – советское государство обнаружило на пороге двадцать первого века, что оно нуждается прежде всего в рабочих. Отбор школьников будет производиться "в соответствии с потребностями народного хозяйства, с учетом наклонностей и способностей учащихся, пожеланий родителей и рекомендаций педагогических советов школ".68
Чтобы 15-летние юноши и девушки после 9 классов могли работать на производстве, закон обязывает школу обеспечить овладение школьниками профессии во время обучения, а также предусматривает "обязательное участие школьников в общественно полезном, производительном труде…",69 в том числе в период летних каникул. Передовая журнала министерства просвещения с удовлетворением отмечала: "Опыт 1981 г. показал, что расширяются масштабы привлечения к общественно полезному труду во время летних каникул учащихся 4-6 и даже 1-3 классов. Эту тенденцию надо поощрять и развивать".70 Закон о школе сделал "эту тенденцию" обязательной.
Школа, подчеркивает Правда, будет уделять "особое внимание воспитанию потребности в труде".71 Следовательно не только учить профессии, но – прежде всего – воспитывать чувство необходимости работать там, куда пошлет партия и правительство. Так сливаются воедино две задачи: коммунистического воспитания и профессиональной подготовки.
Третья основная задача – советская школа двадцать первого века должна стоять на трех столпах – усиление "военно-патриотической подготовки". Не удовлетворяясь всем тем, что сделано в этой области, авторы нового закона включают в него параграф из закона о воинской повинности, принятого в 1968 г. Школа получает задание: "Положить в основу военно-патриотического воспитания учащихся подготовку их к службе в рядах Вооруженных Сил СССР, воспитание любви к Советской Армии, формирование высокого чувства гордости за принадлежность к социалистическому отечеству, постоянной его защите. Повысить уровень и эффективность военной подготовки к общеобразовательной и профессиональной школе".72
Ни одна школа в мире, не считая, возможно, Ирана Хомейни, не знает военной подготовки, начинающейся в самом раннем детском возрасте. "Военно-патриотическое воспитание" ставит своей целью подготовить будущих солдат к службе в армии, но не менее важной задачей является выработка у школьников с первого класса (с 6 лет по новому закону) солдатских добродетелей, т. е. прежде всего – дисциплины и беспрекословного подчинения приказу, ненависти к врагу, которого называет учитель. В школе резко возрастает роль военрука – преподавателя военного дела.
"Военно-патриотическое воспитание" окрашивает преподавание всех предметов. Новый закон уделяет особое внимание русскому языку в нерусских республиках, требуя "принять дополнительные меры по улучшению условий для изучения наряду с родным языком русского языка, добровольно принятого советскими людьми в качестве средства межнационального общения". Закон требует: "Свободное владение русским языком должно стать нормой для молодежи, оканчивающей средние учебные заведения".73 Особое внимание русскому языку объясняется не только тем, что он используется как мощный носитель советского мышления, как средство советизации населения, но и прямым требованием армии. Статья закона о русском языке непосредственно отвечает на жалобу маршала Огаркова: "К сожалению, немало еще молодых людей приходит сегодня в армию со слабым знанием русского языка, что серьезно затрудняет их военную подготовку".74
Текст закона о советской школе примечателен не только тем, что в нем есть, но и тем, что в нем опущено. В частности, молча санкционируется наблюдавшаяся последние годы тенденция к сокращению учебных часов, предназначенных на преподавание иностранных языков. В 1980-81 учебном году языку отводился в старших классах один час в неделю. Учитывая, что в советских школах изучается только один иностранный язык, очевидно, что это умышленная мера, преследующая целью изоляцию советских граждан от несоветского мира. Необходимое количество специалистов, знающих языки, готовится в специальных учебных заведениях и школах. Наиболее важное умолчание связано с НТР: закон о школе, детально указывающий как усилить идеологическое воздействие на молодежь, как подготовить их к работе на производстве, как воспитать из них солдат, отделывается одной туманной фразой о необходимости "вооружать учащихся знаниями и навыками использования современной вычислительной техники, обеспечить широкое применение компьютеров в учебном процессе".75 Законодатели говорят о необходимости "вооружать" знаниями новейшей техники в условном наклонении – когда компьютеры будут.
В сентябре 1984 г. Учительская газета сообщила, что "компьютеризация советской экономики произойдет через 15 лет", к этому времени школы будут ежегодно выпускать по одному миллиону юношей и девушек, владеющих компьютерной техникой. В 1985 г. школы должны – по плану – получить 1131 компьютеров личного пользования "Агат", изготовленных в СССР.
Отказ от "компьютеризации" школы объясняется принципиальными, идеологическими причинами. Широкий доступ к информации, особые навыки аналитического, самостоятельного мышления, необходимые при работе с новой техникой, идут вразрез со всей системой воспитания и образования в СССР.
Советский журналист утверждающий, что в стране "зрелого социализма" нужны не "личные компьютеры", а только большие машины, признает, что появление компьютеров можно сравнить только с укрощением огня или изобретением алфавита.76 Но он считает совершенно естественным, что в Советском Союзе огонь, алфавит и компьютеры находятся в распоряжении государства: оно выдает и контролирует спички, буквы, кибернетическую технику. Необходимое число программистов, как и знатоков иностранных языков, всегда может быть подготовлено в специальных заведениях. Программа новой школы упоминает – кроме Маркса, Энгельса, Ленина – имена двух педагогов: Н. К. Крупской и А. С. Макаренко. Эти имена подчеркивают неизменность модели советской школы. Задача воспитания, сформулированная создателем "подлинно научной системы воспитания коммунистической личности",77 отцом советской педагогики А. Макаренко почти полвека назад, остается основной целью и на будущее: "Мы желаем воспитать культурного советского рабочего. Следовательно, мы должны дать ему образование желательно среднее, мы должны дать ему квалификацию, мы должны его дисциплинировать, он должен быть политически развитым и преданным членом рабочего класса, комсомольцем, большевиком".78
Макаренко не уставал утверждать, что армия, армейский коллектив, как он выражался, представляет собой идеальную модель школы, которая воспитывала бы "культурного советского рабочего". Советская школа двадцать первого века должна – на основании закона 1984 г. – достичь идеала: воспитывать рабочих-солдат в духе иерархии, дисциплины, получающих строго необходимые знания в форме, не требующей размышлений и рассуждений, твердо убежденных в неминуемой победе коммунизма. Похожий идеал виделся Гитлеру. Выступая на первомайском празднике в Берлине в 1937 г. он изложил свою программу: "Мы начали прежде всего с молодежи. Со старыми идиотами ничего сделать не удастся /смех в зале/. Мы забираем у них детей. Мы воспитываем из них немцев нового рода. Когда ребенку семь лет, он еще ничего не знает о своем рождении и происхождении. Один ребенок похож на другого. В этом возрасте мы забираем их в коллектив до восемнадцати лет. Потом они поступают в партию, в СА, СС и другие организации, или прямо идут на заводы… А потом отправляются на два года в армию".79
Древние римляне твердили, что кто хочет мира, тот должен готовиться к войне. И следуя этому завету, создали мировую империю. Клаузевиц объяснил парадокс: войну начинает всегда тот, кто защищается. Если государство, на которое напал агрессор, не будет защищаться – войны не будет.
Советская школа поставила своей новой задачей усиление подготовки школьников к миру, усиливая их подготовку к войне начиная с 6-летнего возраста.
Б. Семья
Семья находится под зашитой государства.
Конституция СССР
"Красный треугольник" – название баллады Александра Галича – лаконичное и исчерпывающее определение политики партии по отношению к семье с первого дня революции. Любовный треугольник – понятие, возникшее, видимо, одновременно с моногамной семьей: он, она, третий (третья). В 1970 г., когда празднование столетия со дня рождения В. И. Ленина достигло пароксизма, среди сотен анекдотов, возникших как противоядие, появилась шутка относительно выпуска в СССР трехспальных кроватей, ибо Ленин всегда с нами. Постоянное присутствие Ленина (Партии) как третьего "угла" определяет особенность "красного треугольника".
Революция, ставившая своей целью переделку не только общества, но – в первую очередь – человека, не могла не рассматривать семью, как важнейший объект атаки. Проникновение в первичную клетку общества, в ее генетическую структуру – было условием достижения цели.
В наступлении на "буржуазную семью" использовалась тактика, знакомая по школьной войне: законодательные меры и идеологическая атака. В числе самых первых актов молодой советской власти (18 и 19 декабря 1917 г.) были законы о гражданском браке (занявшем место церковного) и о разводах. Не было случайностью составление в самую первую очередь кодексов законов о семье (16 сентября 1918 г.) и школе (30 сентября того же года).
В первое послереволюционное десятилетие семья СССР испытывает первый шок. Кодекс о семье и браке 1926 года, развивает положения кодекса 1918 г. до предела (развод, например, может быть произведен по желанию одного лишь супруга, который не обязан извещать другого супруга – достаточно послать в ЗАГС почтовую открытку), подводя законодательный итог революционной ломке семьи и нравов. Кодекс 1926 г. был – по мысли его составителей – последним шагом на пути к окончательному исчезновению семьи как социального института. В 1930 г. Малая советская энциклопедия, цитируя одного из первых юристов-большевиков П. Стучку, утверждавшего, что "семья является первичной формой рабства", обещала в ближайшее время отмирание семьи – вместе с частной собственностью и государством.80
Сознавая невозможность немедленной отмены семьи законом, создатели нового мира приступили к ее разрушению изнутри. "Семья еще не разрушена, – констатирует в 1924 г. педолог А. Залкинд. – Нищее пролетарское государство ни в воспитании, ни в хозяйственном отношении не в силах еще полностью заменить семью, и поэтому семью необходимо революционизировать, пролетаризировать. Роль молодняка в этом вопросе огромная".81 Наступление на семью велось широким фронтом. Объектами обработки были, в первую очередь, "молодняк", т. е. молодежь, дети и женщины: "слабые звенья" в семейной цепи.
Эмансипация женщины – извечная тема утопий. Н. Чернышевский представил в Что делать? освобождение женщины непременным условием социального освобождения. Для него, как и для многих других утопистов, освобождение женщины означало, во-первых, уравнение женщины с мужчиной, во-вторых, разрушение моногамной семьи, которая закабаляет женщину.
Советский революционный закон "раскрепостил" женщину, уравняв ее в правах с мужчиной – в семье. Одновременно ведется активная кампания по распространению новых взглядов на половую жизнь, которые должны привести к внутренней эмансипации женщины. Широчайшую известность приобретают призывы к "свободной любви" коммунистки, первой женщины-министра (народного комиссара социального призрения), в свободное время писательницы Александры Коллонтай. Взгляды А. Коллонтай приобретают широкую популярность, становятся эталоном новой морали. Об успехах борьбы с семей свидетельствуй Ленин. Беседуя с немецкой коммунисткой Кларой Цеткин, вождь Октября жаловался: "Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая "новая половая жизнь" молодежи, а часто и взрослых, довольно часто кажется чисто буржуазной, кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости… Вы, конечно, знаете знаменитую теорию о том, что в коммунистическом обществе удовлетворять половые стремления и любовные потребности так же просто и незначительно, как выпить стакан воды. От этой "теории стакана воды" наша молодежь взбесилась". Ленин утверждает: "Все это не имеет ничего общего со свободой любви, как мы, коммунисты, ее понимаем".82 Основатель советского государства не объясняет, как коммунисты понимают свободную любовь. Более того, при жизни, за своей подписью он ничего не опубликовал на эту тему. Воспоминания Клары Цеткин – они стали навечно базой советской сексуальной морали – были напечатаны только после смерти Ленина.