Страница:
Эррин снова тронул пряжку и крикнул Убадаю:
— Стой!
— Он хотел убить тебя, — возразил слуга.
— Нет, он просто доказывал мне правоту своих слов. Вы ведь метнули кинжал изо всей силы?
— Да.
— Вашему подарку нет цены, Картан. Никогда не видел ничего подобного. Зачем вы отдаете его мне? Это нечто большее, чем долг перед клиентом.
— Верно. Я бежал из Фурболга, когда началась резня, но даже я не предполагал, как она разрастется. Сейчас я вкладываю деньги в армию, которая должна уничтожить Ахака, а также, смею надеяться, и то, что он собой воплощает, но это займет много времени. Мне нужны такие люди, как вы, Эррин, благородные не только по крови, но и по духу. Под знамя номадского купца никто не станет, а вот за человеком вроде вас пойдут охотно. Привезите Ширу назад до исхода десяти дней — тогда мы уплывем в Цитаэрон и соберем войско для освобождения Габалы. Согласны?
Убадай выругался, и Эррин усмехнулся в ответ.
— Согласен, как же иначе. Расскажите мне все, что знаете о людях, сопровождающих Ширу.
Они проговорили дотемна, и купец собрался уходить.
— К рассвету я приготовлю для вас лошадей и провизию. В лесу теперь бушуют метели, и Королевскую дорогу скорей всего замело. Есть и еще кое-что, чего я вам не сказал, Эррин.
— Что же?
— Шира вас ненавидит. Она уверена, что ее сестра задержалась из-за вас, и знает, что Диану убила ваша стрела. Она хочет убить не только Окесу, понимаете?
— Как не понять.
Мананнан ждал в роще за околицей деревни, а Руад Ро-фесса, он же Оружейник Оллатаир, ворожил в скрытой за деревьями пещере. Тут же рядом щипал траву Каун. Рыцарь побрился, и ветер приятно холодил его кожу.
К сумеркам чародей, серый от изнеможения, вышел из пещеры, расправил плечи, устало подошел к Мананнану и сел на траву рядом с ним.
— Готово, — сказал он. — Одно лишь слово — и врата откроются. Но я устал — дай мне немного времени, чтобы собраться с силами.
— Отдыхай сколько влезет. Я не тороплюсь.
— Я сожалею о том, что произошло из-за меня. Надеюсь, ты мне веришь. Я хотел только добра — и рыцарям, и всему государству.
— Я знаю. Надо было мне тогда отправиться с ними. Я тоже чувствую себя виноватым, Оллатаир. И хотел бы знать, что сталось с Морриган. Напрасно я не повидал ее. Она никогда не любила меня так, как Самильданаха, но заехать к ней было моим долгом.
— Ты бы ее не застал, как не застал и я. Ее родители сказали мне, что она сбежала из дома ночью, не взяв ни одежды, ни денег. Решила, должно быть, жить своей жизнью.
— Бедная Морриган. Влюбиться в рыцаря, давшего обет безбрачия, а потом проводить его в жерло ада. Какие же мы глупцы, Оллатаир! Мы разъезжали по девяти провинциям, насаждая порядок и правосудие, и чего мы этим добились? Посмотри на этот мир!
— Рыцари Габалы веками хранили гармонию мироздания. Ты спрашиваешь, чего мы добились? Я отвечу тебе твоими же словами: взгляни, каким стал этот мир, когда рыцари Габалы ушли! Пойдем, я хочу кое-что тебе подарить.
Руад привел Мананнана в пещеру, где горели две свечи. На деревянной подставке как новенькие сверкали серебром доспехи Мананнана. На шлеме высился новый белый плюмаж.
— Надень их. Я тебе гюмогу.
— Как ты это сделал?
— Я проделал другие ворота, ведущие в цитадель, и взял оттуда доспехи. Носи их с честью и гордостью.
Мананнан снял свою одежду и надел нижний кожаный камзол, а поверх него кольчугу. Он застегнул панцирь, прикрепил наплечники, а Руад тем временем надел ему поножи. Мананнан натянул серебристые перчатки и взял в руки столь памятный ему шлем.
— Он держал меня в заточении шесть долгих лет. Теперь опять начнется то же самое?
— Нет. Я не стал прибегать к чарам такого рода, но доспехи сохраняют свою волшебную силу и защитят тебя почти от любого оружия.
Мананнан надел шлем, совместил его с желобками на стальном вороте и поднял забрало.
— Он как будто стал просторнее.
— Это потому, что ты сбрил бороду. Теперь ты такой же, каким был в ту ночь шесть лет назад. Ты молился?
— Я уже забыл, как это делается, — с угрюмой улыбкой ответил Мананнан.
— Так помолись сейчас, рыцарь Габалы.
— Сейчас это было бы лицемерием. Открывай ворота, Оллатаир.
Они вышли на меркнущий свет дня. Мананнан подозвал к себе Кауна и сел в седло. Оллатаир, преклонив колени, помолился, а затем воздел руку и произнес заклинание.
Перед всадником сгустилась тьма, приняв форму большого квадрата. Послышалось шипение уходящего воздуха, и в середине квадрата открылся длинный туннель, продуваемый ледяным ветром.
Каун попятился, и Мананнан шепотом успокоил его.
— Поезжай! — крикнул Оллатаир. — Дольше нескольких мгновений мне их не удержать.
Страх оледенил сердце Мананнана сильнее, чем дующий из ворот ветер. По телу прошла дрожь.
— О, милостивые боги, — прошептал он. Из туннеля донеслись чьи-то истошные вопли. Каун встал на дыбы. Мананнан обнажил меч.
— Езжай, ради всего святого! — заорал Оллатаир. Мананнан опустил забрало, с боевым кличем послал Кауна вперед и, подняв меч, поскакал к воротам.
Лемфада стонал и метался во сне. Элодан, спавший у другой стены, встал, подошел к нему и тронул его за плечо.
Внезапно Лемфада испустил крик, и луч золотого света ударил из его пальцев, отшвырнув Элодана на пол. Рыцарь привстал на колени, ловя ртом воздух, а Лемфада проснулся и спустил ноги с кровати.
— Что с тобой? — спросил он, увидев Элодана на полу.
— А с тобой что?
— Ничего. Я услышал шум и проснулся, — удивленно ответил Лемфада.
Элодан встал на ноги и зажег фонарь на комоде. Он разглядывал свое отражение — на шее было широкое красное пятно от ожога.
— Откуда это у тебя? — спросил Лемфада.
— От тебя. Тебе снилось что-то плохое, и я хотел тебя разбудить, а ты поразил меня молнией.
— Я ничего не помню, кроме человека с закрытым капюшоном лицом. Мне часто снится этот кошмар: человек в капюшоне поет что-то протяжное, стоя на холме. А потом превращается в огромного волка. Снится еще туман и какой-то меч — остальное я забываю.
— Молния была настоящая, Лемфада. Ты наделен колдовской силой.
Элодан сел на свою кровать, а Лемфада положил хворост на едва тлеющие угли жаровни и раздул огонь. Элодан помолчал, глядя на юношу, и наконец сказал:
— Сегодня в деревню пришел путник и рассказал, что в одном селении к востоку от нас появились волшебник и целитель. У волшебника недостает одного глаза. Может, это тот самый, о котором ты говорил?
— Да, это он, — тихо ответил Лемфада. — Я чувствую, что он здесь, в лесу. Когда бываю в Желтом. Хотелось бы мне его повидать.
— Почему бы тебе не пойти к нему?
— Я заблужусь, как только отойду от деревни.
— Он сильный чародей?
— Да, очень.
— Может ли он… исправить это? — Элодан приподнял обрубок своей правой руки.
— Не знаю. Думаю, что может… мне кажется, он способен сделать все, что пожелает.
— Тогда я помогу тебе отыскать его.
— Я не ручаюсь, что он исцелит тебя, Элодан. — Юноша отвел глаза. — Надо еще, чтобы он захотел. С ним бывает нелегко.
— Хуже мне все равно не будет, — пожал плечами рыцарь. — Утром мы отправимся в дорогу.
— Не знаю, право…
— Тебя пугают звери, которые будто бы завелись в лесу? — улыбнулся Элодан. — Ты хоть одного видел?
— Нет, но старый томар видел и говорит, что он десяти футов ростом. И этот вой…
— Думаешь, наши хижины остановят такого зверя? Здесь ты не в большей безопасности, чем в лесу. Ну что, пойдешь со мной?
— Пойду. Мне очень нужно повидать Руада.
— Вот и хорошо.
Как только рассвело, они отправились в путь по заснеженному лесу. Элодан позаимствовал у кого-то овчинный полушубок и белый шерстяной плащ. За плечами он нес мешок с овсом и вяленым мясом, за пояс заткнул топор с широким лезвием. Лемфада прорезал в двух одеялах дырки для головы, надел их на себя и подпоясался. С собой он взял запасной лук Арианы и колчан со стрелами. К середине дня путники прошли около восьми миль на восток.
Дважды они видели чьи-то большие следы и один раз слышали доносившийся с севера вой.
На закате они вышли к берегу широкой реки, подернутой тонким льдом.
— Как же мы перейдем? — спросил Лемфада.
— Поищем узкое место. — Элодан повернул на юг. Они шли еще час, но места для перехода так и не нашли. Наконец они наткнулись на заброшенную хижину. Элодан развел в ней огонь, и они поели овсянки с мясом.
Ночью Лемфаду разбудил рев какого-то зверя. Он выглянул за дверь, но ничего не увидел. Заперев дверь покрепче, он добавил дров в огонь.
Выйдя утром из хижины, они увидели на снегу отпечатки огромных лап.
Элодан, осмотрев дощатые, кое-как сколоченные стены хижины, вставил топор в щель между двумя досками и поддел. Лемфада помог ему оторвать пару досок футов десяти в длину и двух в ширину. Они отнесли доски на берег, и Элодан отыскал место, где лед как будто был крепче, положил на него доску и, держа другую на плече, осторожно пошел по ней. Лед трещал, но не ломался. Дойдя до конца доски, Элодан положил перед собой другую, ступил на нее и сказал Лемфаде:
— Теперь ты. — Когда Лемфада добежал до него, по льду зазмеились черные трещины. Они вместе подняли первую доску и перенесли ее вперед.
Медленно и осторожно продвигались они через реку. Уже недалеко от того берега они услышали позади рык, и Элодан оглянулся.
На дальнем берегу стояло на задних лапах чудовище в черной чешуе, но с косматым серым загривком. Оно опустилось на четвереньки и побежало по льду к ним.
— Беги! — приказал Элодан Лемфаде.
— А как же лед?
— К черту лед! Беги! — Лемфада соскочил с доски, поскользнулся, но устоял на ногах и побежал. Лед грозно затрещал, но проломился только у самого берега. Лемфада провалился в воду всего на несколько дюймов и выбрался на сушу. Он обернулся: Элодан, стоящий на доске с топором наготове, сошел и двинулся вправо, на тонкий лед. Там он упал, широко раскинув руки и ноги, и проехал чуть дальше по льду. Зверь свернул и ринулся к нему. Элодан, лежа на животе, стал долбить лед топором. Еще немного, и он погрузился в воду. Зверь хотел остановиться, но лед подломился и под ним, и он с треском провалился в реку. Какой-то миг над водой еще торчала его голова, потом и она скрылась. Элодан держался за лед, и юноша побежал по берегу, ища способ подобраться к нему.
— Не подходи, — крикнул ему Элодан и попытался вылезти на лед. С одной рукой это было не так-то просто. Кромка опять обломилась, и Элодан исчез из виду.
— Нет! — закричал Лемфада. Он пробежал по берегу около мили, следя за плывущей подо льдом темной фигурой своего друга. Полчаса спустя он понял, что надеяться больше не на что.
Он сел на поваленное дерево и заплакал от горя и изнеможения. Когда слезы наконец высохли, он встал и увидел шагах в двадцати ниже, близ берега, темное тело Элодана. Из-за течения казалось, будто рука рыцаря слабо стучит об лед.
Лемфада подобрал толстый сук, разбил им лед и вытащил Элодана.
— Разведи огонь… скорее… прошу, — прошептал рыцарь.
Лемфада, уложив его в мелком овражке, разгреб снег и собрал валежник. Застывшие пальцы не держали огнива. Лемфада растер их, и, наконец, затеплил огонек. Он раздувал его, как ему показалось, целую вечность, и, наконец, костер разгорелся. Лемфада стащил с Элодана обледеневшую одежду. Растер ему руки и грудь и надел на него одно из своих одеял. В костер он навалил столько хворосту, что пламя взвилось на три фута вверх.
— Не хотел бы я снова испытать то же самое, — отогревшись немного, сказал Элодан.
— Как ты продержался подо льдом столько времени? Может, ты тоже колдун?
— Нет, просто я знаю, что между водой и льдом всегда есть промежуток дюйма в два. Я плыл на спине, подгребая к берегу, и высматривал, где лед потоньше, но холод меня доконал, и без тебя я бы не выбрался.
— Ты поступил очень смело, заступив дорогу зверю.
— Не путай смелость с необходимостью, когда у человека нет выбора, смелость тут ни при чем.
— Ты мог бы убежать.
— Лед меня не выдержал бы.
— Как знать? Ты ведь не пробовал.
— Верно, не пробовал, хватит об этом. Разыщем твоего чародея завтра, а сейчас мне надо поспать.
На спину Решету наложили больше сорока швов, но он по-прежнему сидел на своем месте. Пока Нуада, стоя на столе, повествовал о битве со зверем, Лло и Ариана сидели рядом с Решетом, и в доме царила полная тишина.
Поэт начал с героев прошлого, и его напевные слова завораживали. Затем его тон постепенно и неуловимо стал меняться, и он заговорил о крови, смерти и силах зла. Слушателей пробирала дрожь, несмотря на жаркий огонь в очаге.
— Никто не может уберечься от этого зла, — говорил Нуада. — Оно, как чума, заражает сердца людей. Одних оно поражает сразу, другие носят его семя в себе. Лишь наиболее сильные способны сопротивляться ему. — Умолкнув, он обвел глазами публику. Здесь собралось больше ста пятидесяти человек — многие пришли вместе с семьями, покинув свои дома из страха перед зверями. — Лишь наиболее сильные, — повторил Нуада. — Теперь мы знаем, откуда взялись эти адовы чудища. Мальчик видел, как одно из них появилось со вспышкой молнии на вершине холма — быть может, вот это самое. — Поэт показал на громадную, насажанную на копье голову зверя. — В старину такие чудовища водились повсюду, и герои выходили с ними на бой, вооружившись волшебными мечами или копьями, облекшись в заговоренные доспехи. Прошлой ночью примеру сказочных героев последовали простые люди. Не было у них ни волшебных мечей, ни оберегающих чар — были только сила и мужество. Двух из них нет с нами: они отдали свои жизни, чтобы положить конец ужасу. Но они присутствуют здесь незримо, почетные гости в среде своих товарищей. Честь им и хвала. Какие бы грехи они ни совершили в жизни, их смерть искупила все. В песне навеки останутся их имена — Аскард и Дабарен. Вот они, у огня. Почтите их.
Все, кто был в доме, подняли вверх свое оружие, копья, мечи и ножи, и разразились громким «ура».
Нуада выждал несколько мгновений и вскинул руки, призывая к тишине.
— Сейчас наши лесные герои, Аскард и Дабарен, в первый раз услышали сказание о себе. А после они удалятся в небесные чертоги, где вместе с другими героями будут пить вино жизни и вкушать плоды своей славы.
Решето подался вперед. Швы причиняли ему боль, но когда события минувшей ночи стали заново разворачиваться перед ним, его глаза засверкали. Нуада рассказывал о следах, о страшной находке, о том, как атаман и Лло Гифе сели на открытом месте у костра. Страх, тревога, мучительное ожидание — поэт знал обо всем. Решето как будто снова сидел у костра. И разинутые челюсти зверя нависали над ним, и когтистые лапы сжимали его, наполняя душу паническим ужасом.
— Видя прекрасную лучницу в смертельной опасности, Решето бросился на чудовище. Взгляните на эти клыки и представьте их вживе наряду с громадными когтями! Но Решето не дрогнув вонзил оба своих коротких меча в брюхо чудовища, а когти зверя вонзились в него. Но на помощь уже спешили другие герои.
Рассказ близился к своей наивысшей точке, и Решето, оторвав глаза от поэта, стал смотреть на других. Они стояли не шевелясь и слушали с горящими взорами, как погибли Аскард и Дабарен, как Лло Гифе вскочил на спину зверя, как все остальные сплотились вокруг Решета, победившего свой страх, и добили чудовище.
По лицу Решета струился пот, и сердце бешено колотилось. Ему казалось, что он не выдержит больше. И хотелось выбежать вон, но рассказ уже завершился, и Нуада воскликнул, указывая на Решето и его соседей:
— Вот они, главные герои моего повествования. Дева-воительница, не отступившая перед зверем, человек с топором, оседлавший демона, и лесной барон, вышедший живым из смертельных объятий. Крикнем ура в их честь.
Собравшиеся затопали и заорали так, что у Арианы под ногами заколебались половицы. Решето встал, но пошатнулся, и Лло поддержал его за локоть. Люди, переворачивая столы и стулья, ринулись вперед и подхватили на руки атамана. Ариана, взяв за руку Лло, вывела его на воздух.
— Он хорошо рассказывал, — сказала она, — но не по правде.
— В чем ты видишь неправду?
— Решето сделал это не из благородных побуждений. Он хотел, чтобы о нем сложили песню, и рвался показать мне, какой он храбрый.
— Так ли уж это страшно? Ведь он тебя спас!
Ариана направила его к частоколу. Лес стоял темный и грозный, но воя не было слышно.
— Верно, спас, — признала она. — Вдвоем с тобой. Я сделала глупость — мне, как видно, тоже хотелось, чтобы Нуада обо мне спел. Ну, уж теперь-то мы сможем жить спокойно?
— Спокойно? Мы перебьем всех зверей, но это не даст нам покоя. Почему они оказались здесь? Кто послал их? Нет, покоя нам не видать, Ариана. По-моему, это лишь начало войны.
— Ты думаешь, этих чудовищ на нас наслал король?
— Если не король, то кто-то из его чародеев.
— Может, ты и прав, может, нам лучше покинуть этот лес и уплыть в Цитаэрон.
— Нам? — повторил он, отстранившись от нее.
— Я хочу быть там же, где и ты, Лло. Ты должен знать, что я люблю тебя.
Он взял ее за плечи. Глаза Арианы блестели от слез, волосы при свете луны казались серебряными.
— Женщину, которую я любил, зверски убили. Я не готов снова испытать такую боль, Ариана, и не думаю, что когда-нибудь буду готов.
И он ушел, оставив ее одну.
10
— Стой!
— Он хотел убить тебя, — возразил слуга.
— Нет, он просто доказывал мне правоту своих слов. Вы ведь метнули кинжал изо всей силы?
— Да.
— Вашему подарку нет цены, Картан. Никогда не видел ничего подобного. Зачем вы отдаете его мне? Это нечто большее, чем долг перед клиентом.
— Верно. Я бежал из Фурболга, когда началась резня, но даже я не предполагал, как она разрастется. Сейчас я вкладываю деньги в армию, которая должна уничтожить Ахака, а также, смею надеяться, и то, что он собой воплощает, но это займет много времени. Мне нужны такие люди, как вы, Эррин, благородные не только по крови, но и по духу. Под знамя номадского купца никто не станет, а вот за человеком вроде вас пойдут охотно. Привезите Ширу назад до исхода десяти дней — тогда мы уплывем в Цитаэрон и соберем войско для освобождения Габалы. Согласны?
Убадай выругался, и Эррин усмехнулся в ответ.
— Согласен, как же иначе. Расскажите мне все, что знаете о людях, сопровождающих Ширу.
Они проговорили дотемна, и купец собрался уходить.
— К рассвету я приготовлю для вас лошадей и провизию. В лесу теперь бушуют метели, и Королевскую дорогу скорей всего замело. Есть и еще кое-что, чего я вам не сказал, Эррин.
— Что же?
— Шира вас ненавидит. Она уверена, что ее сестра задержалась из-за вас, и знает, что Диану убила ваша стрела. Она хочет убить не только Окесу, понимаете?
— Как не понять.
Мананнан ждал в роще за околицей деревни, а Руад Ро-фесса, он же Оружейник Оллатаир, ворожил в скрытой за деревьями пещере. Тут же рядом щипал траву Каун. Рыцарь побрился, и ветер приятно холодил его кожу.
К сумеркам чародей, серый от изнеможения, вышел из пещеры, расправил плечи, устало подошел к Мананнану и сел на траву рядом с ним.
— Готово, — сказал он. — Одно лишь слово — и врата откроются. Но я устал — дай мне немного времени, чтобы собраться с силами.
— Отдыхай сколько влезет. Я не тороплюсь.
— Я сожалею о том, что произошло из-за меня. Надеюсь, ты мне веришь. Я хотел только добра — и рыцарям, и всему государству.
— Я знаю. Надо было мне тогда отправиться с ними. Я тоже чувствую себя виноватым, Оллатаир. И хотел бы знать, что сталось с Морриган. Напрасно я не повидал ее. Она никогда не любила меня так, как Самильданаха, но заехать к ней было моим долгом.
— Ты бы ее не застал, как не застал и я. Ее родители сказали мне, что она сбежала из дома ночью, не взяв ни одежды, ни денег. Решила, должно быть, жить своей жизнью.
— Бедная Морриган. Влюбиться в рыцаря, давшего обет безбрачия, а потом проводить его в жерло ада. Какие же мы глупцы, Оллатаир! Мы разъезжали по девяти провинциям, насаждая порядок и правосудие, и чего мы этим добились? Посмотри на этот мир!
— Рыцари Габалы веками хранили гармонию мироздания. Ты спрашиваешь, чего мы добились? Я отвечу тебе твоими же словами: взгляни, каким стал этот мир, когда рыцари Габалы ушли! Пойдем, я хочу кое-что тебе подарить.
Руад привел Мананнана в пещеру, где горели две свечи. На деревянной подставке как новенькие сверкали серебром доспехи Мананнана. На шлеме высился новый белый плюмаж.
— Надень их. Я тебе гюмогу.
— Как ты это сделал?
— Я проделал другие ворота, ведущие в цитадель, и взял оттуда доспехи. Носи их с честью и гордостью.
Мананнан снял свою одежду и надел нижний кожаный камзол, а поверх него кольчугу. Он застегнул панцирь, прикрепил наплечники, а Руад тем временем надел ему поножи. Мананнан натянул серебристые перчатки и взял в руки столь памятный ему шлем.
— Он держал меня в заточении шесть долгих лет. Теперь опять начнется то же самое?
— Нет. Я не стал прибегать к чарам такого рода, но доспехи сохраняют свою волшебную силу и защитят тебя почти от любого оружия.
Мананнан надел шлем, совместил его с желобками на стальном вороте и поднял забрало.
— Он как будто стал просторнее.
— Это потому, что ты сбрил бороду. Теперь ты такой же, каким был в ту ночь шесть лет назад. Ты молился?
— Я уже забыл, как это делается, — с угрюмой улыбкой ответил Мананнан.
— Так помолись сейчас, рыцарь Габалы.
— Сейчас это было бы лицемерием. Открывай ворота, Оллатаир.
Они вышли на меркнущий свет дня. Мананнан подозвал к себе Кауна и сел в седло. Оллатаир, преклонив колени, помолился, а затем воздел руку и произнес заклинание.
Перед всадником сгустилась тьма, приняв форму большого квадрата. Послышалось шипение уходящего воздуха, и в середине квадрата открылся длинный туннель, продуваемый ледяным ветром.
Каун попятился, и Мананнан шепотом успокоил его.
— Поезжай! — крикнул Оллатаир. — Дольше нескольких мгновений мне их не удержать.
Страх оледенил сердце Мананнана сильнее, чем дующий из ворот ветер. По телу прошла дрожь.
— О, милостивые боги, — прошептал он. Из туннеля донеслись чьи-то истошные вопли. Каун встал на дыбы. Мананнан обнажил меч.
— Езжай, ради всего святого! — заорал Оллатаир. Мананнан опустил забрало, с боевым кличем послал Кауна вперед и, подняв меч, поскакал к воротам.
Лемфада стонал и метался во сне. Элодан, спавший у другой стены, встал, подошел к нему и тронул его за плечо.
Внезапно Лемфада испустил крик, и луч золотого света ударил из его пальцев, отшвырнув Элодана на пол. Рыцарь привстал на колени, ловя ртом воздух, а Лемфада проснулся и спустил ноги с кровати.
— Что с тобой? — спросил он, увидев Элодана на полу.
— А с тобой что?
— Ничего. Я услышал шум и проснулся, — удивленно ответил Лемфада.
Элодан встал на ноги и зажег фонарь на комоде. Он разглядывал свое отражение — на шее было широкое красное пятно от ожога.
— Откуда это у тебя? — спросил Лемфада.
— От тебя. Тебе снилось что-то плохое, и я хотел тебя разбудить, а ты поразил меня молнией.
— Я ничего не помню, кроме человека с закрытым капюшоном лицом. Мне часто снится этот кошмар: человек в капюшоне поет что-то протяжное, стоя на холме. А потом превращается в огромного волка. Снится еще туман и какой-то меч — остальное я забываю.
— Молния была настоящая, Лемфада. Ты наделен колдовской силой.
Элодан сел на свою кровать, а Лемфада положил хворост на едва тлеющие угли жаровни и раздул огонь. Элодан помолчал, глядя на юношу, и наконец сказал:
— Сегодня в деревню пришел путник и рассказал, что в одном селении к востоку от нас появились волшебник и целитель. У волшебника недостает одного глаза. Может, это тот самый, о котором ты говорил?
— Да, это он, — тихо ответил Лемфада. — Я чувствую, что он здесь, в лесу. Когда бываю в Желтом. Хотелось бы мне его повидать.
— Почему бы тебе не пойти к нему?
— Я заблужусь, как только отойду от деревни.
— Он сильный чародей?
— Да, очень.
— Может ли он… исправить это? — Элодан приподнял обрубок своей правой руки.
— Не знаю. Думаю, что может… мне кажется, он способен сделать все, что пожелает.
— Тогда я помогу тебе отыскать его.
— Я не ручаюсь, что он исцелит тебя, Элодан. — Юноша отвел глаза. — Надо еще, чтобы он захотел. С ним бывает нелегко.
— Хуже мне все равно не будет, — пожал плечами рыцарь. — Утром мы отправимся в дорогу.
— Не знаю, право…
— Тебя пугают звери, которые будто бы завелись в лесу? — улыбнулся Элодан. — Ты хоть одного видел?
— Нет, но старый томар видел и говорит, что он десяти футов ростом. И этот вой…
— Думаешь, наши хижины остановят такого зверя? Здесь ты не в большей безопасности, чем в лесу. Ну что, пойдешь со мной?
— Пойду. Мне очень нужно повидать Руада.
— Вот и хорошо.
Как только рассвело, они отправились в путь по заснеженному лесу. Элодан позаимствовал у кого-то овчинный полушубок и белый шерстяной плащ. За плечами он нес мешок с овсом и вяленым мясом, за пояс заткнул топор с широким лезвием. Лемфада прорезал в двух одеялах дырки для головы, надел их на себя и подпоясался. С собой он взял запасной лук Арианы и колчан со стрелами. К середине дня путники прошли около восьми миль на восток.
Дважды они видели чьи-то большие следы и один раз слышали доносившийся с севера вой.
На закате они вышли к берегу широкой реки, подернутой тонким льдом.
— Как же мы перейдем? — спросил Лемфада.
— Поищем узкое место. — Элодан повернул на юг. Они шли еще час, но места для перехода так и не нашли. Наконец они наткнулись на заброшенную хижину. Элодан развел в ней огонь, и они поели овсянки с мясом.
Ночью Лемфаду разбудил рев какого-то зверя. Он выглянул за дверь, но ничего не увидел. Заперев дверь покрепче, он добавил дров в огонь.
Выйдя утром из хижины, они увидели на снегу отпечатки огромных лап.
Элодан, осмотрев дощатые, кое-как сколоченные стены хижины, вставил топор в щель между двумя досками и поддел. Лемфада помог ему оторвать пару досок футов десяти в длину и двух в ширину. Они отнесли доски на берег, и Элодан отыскал место, где лед как будто был крепче, положил на него доску и, держа другую на плече, осторожно пошел по ней. Лед трещал, но не ломался. Дойдя до конца доски, Элодан положил перед собой другую, ступил на нее и сказал Лемфаде:
— Теперь ты. — Когда Лемфада добежал до него, по льду зазмеились черные трещины. Они вместе подняли первую доску и перенесли ее вперед.
Медленно и осторожно продвигались они через реку. Уже недалеко от того берега они услышали позади рык, и Элодан оглянулся.
На дальнем берегу стояло на задних лапах чудовище в черной чешуе, но с косматым серым загривком. Оно опустилось на четвереньки и побежало по льду к ним.
— Беги! — приказал Элодан Лемфаде.
— А как же лед?
— К черту лед! Беги! — Лемфада соскочил с доски, поскользнулся, но устоял на ногах и побежал. Лед грозно затрещал, но проломился только у самого берега. Лемфада провалился в воду всего на несколько дюймов и выбрался на сушу. Он обернулся: Элодан, стоящий на доске с топором наготове, сошел и двинулся вправо, на тонкий лед. Там он упал, широко раскинув руки и ноги, и проехал чуть дальше по льду. Зверь свернул и ринулся к нему. Элодан, лежа на животе, стал долбить лед топором. Еще немного, и он погрузился в воду. Зверь хотел остановиться, но лед подломился и под ним, и он с треском провалился в реку. Какой-то миг над водой еще торчала его голова, потом и она скрылась. Элодан держался за лед, и юноша побежал по берегу, ища способ подобраться к нему.
— Не подходи, — крикнул ему Элодан и попытался вылезти на лед. С одной рукой это было не так-то просто. Кромка опять обломилась, и Элодан исчез из виду.
— Нет! — закричал Лемфада. Он пробежал по берегу около мили, следя за плывущей подо льдом темной фигурой своего друга. Полчаса спустя он понял, что надеяться больше не на что.
Он сел на поваленное дерево и заплакал от горя и изнеможения. Когда слезы наконец высохли, он встал и увидел шагах в двадцати ниже, близ берега, темное тело Элодана. Из-за течения казалось, будто рука рыцаря слабо стучит об лед.
Лемфада подобрал толстый сук, разбил им лед и вытащил Элодана.
— Разведи огонь… скорее… прошу, — прошептал рыцарь.
Лемфада, уложив его в мелком овражке, разгреб снег и собрал валежник. Застывшие пальцы не держали огнива. Лемфада растер их, и, наконец, затеплил огонек. Он раздувал его, как ему показалось, целую вечность, и, наконец, костер разгорелся. Лемфада стащил с Элодана обледеневшую одежду. Растер ему руки и грудь и надел на него одно из своих одеял. В костер он навалил столько хворосту, что пламя взвилось на три фута вверх.
— Не хотел бы я снова испытать то же самое, — отогревшись немного, сказал Элодан.
— Как ты продержался подо льдом столько времени? Может, ты тоже колдун?
— Нет, просто я знаю, что между водой и льдом всегда есть промежуток дюйма в два. Я плыл на спине, подгребая к берегу, и высматривал, где лед потоньше, но холод меня доконал, и без тебя я бы не выбрался.
— Ты поступил очень смело, заступив дорогу зверю.
— Не путай смелость с необходимостью, когда у человека нет выбора, смелость тут ни при чем.
— Ты мог бы убежать.
— Лед меня не выдержал бы.
— Как знать? Ты ведь не пробовал.
— Верно, не пробовал, хватит об этом. Разыщем твоего чародея завтра, а сейчас мне надо поспать.
На спину Решету наложили больше сорока швов, но он по-прежнему сидел на своем месте. Пока Нуада, стоя на столе, повествовал о битве со зверем, Лло и Ариана сидели рядом с Решетом, и в доме царила полная тишина.
Поэт начал с героев прошлого, и его напевные слова завораживали. Затем его тон постепенно и неуловимо стал меняться, и он заговорил о крови, смерти и силах зла. Слушателей пробирала дрожь, несмотря на жаркий огонь в очаге.
— Никто не может уберечься от этого зла, — говорил Нуада. — Оно, как чума, заражает сердца людей. Одних оно поражает сразу, другие носят его семя в себе. Лишь наиболее сильные способны сопротивляться ему. — Умолкнув, он обвел глазами публику. Здесь собралось больше ста пятидесяти человек — многие пришли вместе с семьями, покинув свои дома из страха перед зверями. — Лишь наиболее сильные, — повторил Нуада. — Теперь мы знаем, откуда взялись эти адовы чудища. Мальчик видел, как одно из них появилось со вспышкой молнии на вершине холма — быть может, вот это самое. — Поэт показал на громадную, насажанную на копье голову зверя. — В старину такие чудовища водились повсюду, и герои выходили с ними на бой, вооружившись волшебными мечами или копьями, облекшись в заговоренные доспехи. Прошлой ночью примеру сказочных героев последовали простые люди. Не было у них ни волшебных мечей, ни оберегающих чар — были только сила и мужество. Двух из них нет с нами: они отдали свои жизни, чтобы положить конец ужасу. Но они присутствуют здесь незримо, почетные гости в среде своих товарищей. Честь им и хвала. Какие бы грехи они ни совершили в жизни, их смерть искупила все. В песне навеки останутся их имена — Аскард и Дабарен. Вот они, у огня. Почтите их.
Все, кто был в доме, подняли вверх свое оружие, копья, мечи и ножи, и разразились громким «ура».
Нуада выждал несколько мгновений и вскинул руки, призывая к тишине.
— Сейчас наши лесные герои, Аскард и Дабарен, в первый раз услышали сказание о себе. А после они удалятся в небесные чертоги, где вместе с другими героями будут пить вино жизни и вкушать плоды своей славы.
Решето подался вперед. Швы причиняли ему боль, но когда события минувшей ночи стали заново разворачиваться перед ним, его глаза засверкали. Нуада рассказывал о следах, о страшной находке, о том, как атаман и Лло Гифе сели на открытом месте у костра. Страх, тревога, мучительное ожидание — поэт знал обо всем. Решето как будто снова сидел у костра. И разинутые челюсти зверя нависали над ним, и когтистые лапы сжимали его, наполняя душу паническим ужасом.
— Видя прекрасную лучницу в смертельной опасности, Решето бросился на чудовище. Взгляните на эти клыки и представьте их вживе наряду с громадными когтями! Но Решето не дрогнув вонзил оба своих коротких меча в брюхо чудовища, а когти зверя вонзились в него. Но на помощь уже спешили другие герои.
Рассказ близился к своей наивысшей точке, и Решето, оторвав глаза от поэта, стал смотреть на других. Они стояли не шевелясь и слушали с горящими взорами, как погибли Аскард и Дабарен, как Лло Гифе вскочил на спину зверя, как все остальные сплотились вокруг Решета, победившего свой страх, и добили чудовище.
По лицу Решета струился пот, и сердце бешено колотилось. Ему казалось, что он не выдержит больше. И хотелось выбежать вон, но рассказ уже завершился, и Нуада воскликнул, указывая на Решето и его соседей:
— Вот они, главные герои моего повествования. Дева-воительница, не отступившая перед зверем, человек с топором, оседлавший демона, и лесной барон, вышедший живым из смертельных объятий. Крикнем ура в их честь.
Собравшиеся затопали и заорали так, что у Арианы под ногами заколебались половицы. Решето встал, но пошатнулся, и Лло поддержал его за локоть. Люди, переворачивая столы и стулья, ринулись вперед и подхватили на руки атамана. Ариана, взяв за руку Лло, вывела его на воздух.
— Он хорошо рассказывал, — сказала она, — но не по правде.
— В чем ты видишь неправду?
— Решето сделал это не из благородных побуждений. Он хотел, чтобы о нем сложили песню, и рвался показать мне, какой он храбрый.
— Так ли уж это страшно? Ведь он тебя спас!
Ариана направила его к частоколу. Лес стоял темный и грозный, но воя не было слышно.
— Верно, спас, — признала она. — Вдвоем с тобой. Я сделала глупость — мне, как видно, тоже хотелось, чтобы Нуада обо мне спел. Ну, уж теперь-то мы сможем жить спокойно?
— Спокойно? Мы перебьем всех зверей, но это не даст нам покоя. Почему они оказались здесь? Кто послал их? Нет, покоя нам не видать, Ариана. По-моему, это лишь начало войны.
— Ты думаешь, этих чудовищ на нас наслал король?
— Если не король, то кто-то из его чародеев.
— Может, ты и прав, может, нам лучше покинуть этот лес и уплыть в Цитаэрон.
— Нам? — повторил он, отстранившись от нее.
— Я хочу быть там же, где и ты, Лло. Ты должен знать, что я люблю тебя.
Он взял ее за плечи. Глаза Арианы блестели от слез, волосы при свете луны казались серебряными.
— Женщину, которую я любил, зверски убили. Я не готов снова испытать такую боль, Ариана, и не думаю, что когда-нибудь буду готов.
И он ушел, оставив ее одну.
10
Шира сидела в пещере и подкладывала дрова в костер, понимая, что совершила ужасную ошибку. Эти двое вели себя очень обходительно, когда трактирщик представил их ей, но в лесу они держались иначе. Страд, более высокий и общительный, стал молчаливым и почти зловещим, Дживен в открытую пялил на нее глаза, подолгу задерживаясь на груди и бедрах. Они к ней не прикасались и по-прежнему угождали, но в душу Ширы закралась тревога. Они переждали в лесу две метели, а когда снова тронулись в путь, она определила по солнцу и звездам, что их дорога, словно полумесяц, загибается обратно к морю.
Прошлой ночью Шира завернулась в свои одеяла и притворилась спящей, а сама стала слушать, о чем они говорят. Немного погодя Страд подошел и спросил тихо, удобно ли ей. Она не шелохнулась, и он вернулся к Дживену.
— Еще пара дней на холоде, — сказал тот, — а потом теплая постель и теплая баба. Видят боги, я рад буду выбраться из этого леса.
— Я тоже, — поддакнул Страд.
Шира не знала, что и думать. Пара дней? Как это возможно? Дорога занимает по меньшей мере десять дней даже и в хорошую погоду. Зря она не послушалась Картава, который уговаривал ее ехать в Цитаэрон и там сплотить изгнанников, создав из них армию. Но она в гневе своем не могла допустить мысли, что Океса и прочие останутся безнаказанными.
Высокая, с коротко подстриженными черными кудрями и темными миндалевидными глазами, она сидела спиной к камню, вытянув длинные ноги перед собой. Рот у нее был слишком велик, чтобы считаться красивым, но полные губы и белые ровные зубы искупали этот недостаток.
— О кавалерах небось думаете, принцесса? — спросил низенький толстый Дживен, садясь рядом с ней. Плешь на макушке придавала ему сходство с похотливым монахом.
— Нет, о сестре.
— Вот как? Печальная история, очень печальная. Я видел ее раз в Макте, она ехала на охоту, фигуристая женщина. Вы на нее похожи, только выше и, пожалуй, чуток стройнее.
— Как скоро мы доберемся до южных долин?
— Дней через восемь, не раньше. Вы не беспокойтесь, провизии у нас вдосталь.
— Провизия меня не волнует, Дживен, это ваша забота. Я слышала, в лесу есть разбойники?
— О них тоже не беспокойтесь, а в этакую вьюгу они никуда носа не высунут. Да с нас и взять нечего — разве что вас они сочтут ценным трофеем.
Шира заставила себя улыбнуться.
— Приятно слышать. Кроме того, утешительно думать, что вы со Страдом защитите меня в случае чего.
— Конечно, защитим, можете не сомневаться. Я не допущу, чтобы с вами случилось несчастье: я очень к вам привязался.
— Я, пожалуй, посплю. — Шира завернулась в одеяла и улеглась. Какое-то время она еще чувствовала его присутствие рядом, потом он ушел к Страду, сидевшему у входа в пещеру.
— Даже и не думай об этом, — прошипел Страд. — В Пертии у тебя будет полно баб, особенно когда нам заплатят.
— Она меня с ума сводит, парень, я должен ее иметь. Какая им разница, порченая она или нет? Для них она грязная номадка. Я хочу ее так, как в жизни ничего не хотел.
— Зато она тебя не хочет.
— В том-то вся и сладость.
Шира дождалась, когда они уснули, и выбралась из-под одеял. Свернув их в тугой узел, она тихо прокралась через пещеру. Вьюга улеглась, но дул холодный ветер. Шира накинула подбитый овчиной плащ и натянула на себя еще одни шерстяные бриджи. Оглянувшись на спящих, она вскинула на плечи свою котомку, взяла лук, колчан и вышла из пещеры.
Звезды светили ярко, и Копьеносец указывал ей дорогу.
Она шла около часа, а потом выбрала себе для ночлега маленькую подветренную лощинку, там лежали поваленные деревья, и одно упало на кучу валунов. Шира перебралась через заснеженные ветки и оказалась в уютном убежище, где ветви служили крышей, а камни создавали стены со всех сторон, кроме западной. Она наломала хворосту, расчистила место и с помощью огнива, которое подарила ей сестра на прошлый праздник солнцестояния, развела маленький костер. Когда огонь разгорелся, она снова закуталась в одеяла и уснула.
Ее разбудили голоса, и она с тревогой взглянула на костер, но он уже погас.
— Опять все замело, будь оно неладно, — сетовал Дживен. — Не могла ведь она уйти далеко.
— Не знаю, с чего ей вздумалось бежать, — отозвался Страд. — Может, она догадалась?
— Молчи, дурак: вдруг она где-то близко.
— Где там, лежит, поди, мертвая в сугробе. Мы потеряли целое состояние, а все потому, что ты таращил на нее свои похотливые гляделки.
— Я тут ни при чем. Просто она, видно, смекнула, что мы идем не в ту сторону. Я видел, как она смотрела на звезды.
Шира подползла к выходу из своей норы и раздвинула ветки. Страд разглядывал что-то на снегу.
— Нашел чего? — спросил Дживен.
— Нет, только вроде бы дымом пахнет — чуешь?
Шира оглянулась. Костер, который она считала угасшим, дымил.
Она собралась загасить его, но тут снаружи раздался дикий вопль, и что-то огромное, покрытое беловато-серой шерстью, подмяло под себя Страда. Шира видела только толстые лапы зверя и часть его бока. Что-то обрызгало ей лицо и руки — кровь. Оторванная голова Страда упала рядом с ней.
— Нет! — заверещал Дживен, но его крик потонул в рычании и хрусте разгрызаемых костей.
Шира забилась поглубже в укрытие стала бросать хворост на дымящийся костер, раздувая огонь. Зверь копошился у самого входа. Шира, принуждая себя быть спокойной, трудилась над костром. Язычок пламени лизнул прутья, и она сунула в огонь сухую ветку. Зверь водил мордой туда-сюда, и в нору сыпался снег. Шира осторожно вытащила ветку и ткнула ею туда, где, по ее мнению, находилась голова зверя. В ноздри хищнику пахнуло едкой гарью, и он, фыркнув, отпрянул назад. Шира снова положила ветку в огонь и стала ждать. Зверь чавкал снаружи, пожирая убитых, но он мог вернуться.
Еще до рассвета Нуаду разбудила чья-то рука, бесцеремонно тряхнувшая его за плечо. Он сел, ничего не видя перед собой. Голова болела с похмелья. На столе горел фонарь, и Нуада с трудом различил приземистую фигуру Решета.
— Чего тебе? — Во рту у Нуады пересохло, и он нашарил кружку с остатками выдохшегося пива. Снаружи густо шел снег, и ветер задувал в щели. Поэт закутался в одеяло. — Что стряслось, барон?
— Ничего, ты хорошо говорил вечером. Мне не спалось, вот я и пришел к тебе потолковать.
Нуада вылез из постели и подкинул хвороста на тлеющую жаровню, а потом снова забрался под одеяло. Он заметил, что атаман снял свою шелковую рубашку и снова облачился в бурый кожаный кафтан.
— Что вас тревожит, барон?
— Ничего. Я ничего не боюсь, ни в чем не нуждаюсь. Я не дурак, Нуада, и знаю, что ты, если б захотел, мог бы выставить меня злодеем, свиньей, кровожадным зверем. И те, кто кричал мне «ура», с той же легкостью могли бы меня вздернуть. Я знаю это… и знаю, что я не герой.
Нуада молчал, пока Решето в поисках слов тер свою щетинистую голову и мял щеки.
— Понимаешь, о чем я?
Нуада все так же молча кивнул.
— Я наслаждался твоим рассказом, — тихо, почти шепотом, продолжил Решето. — Наслаждался тем, как мне кричали «ура». А теперь я чувствую… сам не знаю что. Печаль, наверное. Понимаешь? — его темные пуговичные глазки уставились на Нуаду.
— Но ведь это приятное чувство?
— И да, и нет. Я убил кучу народа, поэт, я грабил, обманывал и лгал. Я не герой. Тот пожар грозил спалить все, что я построил. А что до зверя — так это я хотел удивить девушку. Нет, я не герой.
— Человек — это тот, кем он хочет быть, — ответил Нуада. — Никаких железных образцов для этого не существует. Мы не из бронзы отлиты. Войско во главе с древним героем Петриком разграбило дочиста три города. В истории сказано, что его солдаты насиловали и убивали тысячами, но, в конце концов, он избрал для себя иной путь.
— Я уже не изменюсь. Я такой, как есть, — беглый раб, убивший своего хозяина. Я — Решето. Обезьяна. И я никогда не жалел о том, что стал таким.
Прошлой ночью Шира завернулась в свои одеяла и притворилась спящей, а сама стала слушать, о чем они говорят. Немного погодя Страд подошел и спросил тихо, удобно ли ей. Она не шелохнулась, и он вернулся к Дживену.
— Еще пара дней на холоде, — сказал тот, — а потом теплая постель и теплая баба. Видят боги, я рад буду выбраться из этого леса.
— Я тоже, — поддакнул Страд.
Шира не знала, что и думать. Пара дней? Как это возможно? Дорога занимает по меньшей мере десять дней даже и в хорошую погоду. Зря она не послушалась Картава, который уговаривал ее ехать в Цитаэрон и там сплотить изгнанников, создав из них армию. Но она в гневе своем не могла допустить мысли, что Океса и прочие останутся безнаказанными.
Высокая, с коротко подстриженными черными кудрями и темными миндалевидными глазами, она сидела спиной к камню, вытянув длинные ноги перед собой. Рот у нее был слишком велик, чтобы считаться красивым, но полные губы и белые ровные зубы искупали этот недостаток.
— О кавалерах небось думаете, принцесса? — спросил низенький толстый Дживен, садясь рядом с ней. Плешь на макушке придавала ему сходство с похотливым монахом.
— Нет, о сестре.
— Вот как? Печальная история, очень печальная. Я видел ее раз в Макте, она ехала на охоту, фигуристая женщина. Вы на нее похожи, только выше и, пожалуй, чуток стройнее.
— Как скоро мы доберемся до южных долин?
— Дней через восемь, не раньше. Вы не беспокойтесь, провизии у нас вдосталь.
— Провизия меня не волнует, Дживен, это ваша забота. Я слышала, в лесу есть разбойники?
— О них тоже не беспокойтесь, а в этакую вьюгу они никуда носа не высунут. Да с нас и взять нечего — разве что вас они сочтут ценным трофеем.
Шира заставила себя улыбнуться.
— Приятно слышать. Кроме того, утешительно думать, что вы со Страдом защитите меня в случае чего.
— Конечно, защитим, можете не сомневаться. Я не допущу, чтобы с вами случилось несчастье: я очень к вам привязался.
— Я, пожалуй, посплю. — Шира завернулась в одеяла и улеглась. Какое-то время она еще чувствовала его присутствие рядом, потом он ушел к Страду, сидевшему у входа в пещеру.
— Даже и не думай об этом, — прошипел Страд. — В Пертии у тебя будет полно баб, особенно когда нам заплатят.
— Она меня с ума сводит, парень, я должен ее иметь. Какая им разница, порченая она или нет? Для них она грязная номадка. Я хочу ее так, как в жизни ничего не хотел.
— Зато она тебя не хочет.
— В том-то вся и сладость.
Шира дождалась, когда они уснули, и выбралась из-под одеял. Свернув их в тугой узел, она тихо прокралась через пещеру. Вьюга улеглась, но дул холодный ветер. Шира накинула подбитый овчиной плащ и натянула на себя еще одни шерстяные бриджи. Оглянувшись на спящих, она вскинула на плечи свою котомку, взяла лук, колчан и вышла из пещеры.
Звезды светили ярко, и Копьеносец указывал ей дорогу.
Она шла около часа, а потом выбрала себе для ночлега маленькую подветренную лощинку, там лежали поваленные деревья, и одно упало на кучу валунов. Шира перебралась через заснеженные ветки и оказалась в уютном убежище, где ветви служили крышей, а камни создавали стены со всех сторон, кроме западной. Она наломала хворосту, расчистила место и с помощью огнива, которое подарила ей сестра на прошлый праздник солнцестояния, развела маленький костер. Когда огонь разгорелся, она снова закуталась в одеяла и уснула.
Ее разбудили голоса, и она с тревогой взглянула на костер, но он уже погас.
— Опять все замело, будь оно неладно, — сетовал Дживен. — Не могла ведь она уйти далеко.
— Не знаю, с чего ей вздумалось бежать, — отозвался Страд. — Может, она догадалась?
— Молчи, дурак: вдруг она где-то близко.
— Где там, лежит, поди, мертвая в сугробе. Мы потеряли целое состояние, а все потому, что ты таращил на нее свои похотливые гляделки.
— Я тут ни при чем. Просто она, видно, смекнула, что мы идем не в ту сторону. Я видел, как она смотрела на звезды.
Шира подползла к выходу из своей норы и раздвинула ветки. Страд разглядывал что-то на снегу.
— Нашел чего? — спросил Дживен.
— Нет, только вроде бы дымом пахнет — чуешь?
Шира оглянулась. Костер, который она считала угасшим, дымил.
Она собралась загасить его, но тут снаружи раздался дикий вопль, и что-то огромное, покрытое беловато-серой шерстью, подмяло под себя Страда. Шира видела только толстые лапы зверя и часть его бока. Что-то обрызгало ей лицо и руки — кровь. Оторванная голова Страда упала рядом с ней.
— Нет! — заверещал Дживен, но его крик потонул в рычании и хрусте разгрызаемых костей.
Шира забилась поглубже в укрытие стала бросать хворост на дымящийся костер, раздувая огонь. Зверь копошился у самого входа. Шира, принуждая себя быть спокойной, трудилась над костром. Язычок пламени лизнул прутья, и она сунула в огонь сухую ветку. Зверь водил мордой туда-сюда, и в нору сыпался снег. Шира осторожно вытащила ветку и ткнула ею туда, где, по ее мнению, находилась голова зверя. В ноздри хищнику пахнуло едкой гарью, и он, фыркнув, отпрянул назад. Шира снова положила ветку в огонь и стала ждать. Зверь чавкал снаружи, пожирая убитых, но он мог вернуться.
Еще до рассвета Нуаду разбудила чья-то рука, бесцеремонно тряхнувшая его за плечо. Он сел, ничего не видя перед собой. Голова болела с похмелья. На столе горел фонарь, и Нуада с трудом различил приземистую фигуру Решета.
— Чего тебе? — Во рту у Нуады пересохло, и он нашарил кружку с остатками выдохшегося пива. Снаружи густо шел снег, и ветер задувал в щели. Поэт закутался в одеяло. — Что стряслось, барон?
— Ничего, ты хорошо говорил вечером. Мне не спалось, вот я и пришел к тебе потолковать.
Нуада вылез из постели и подкинул хвороста на тлеющую жаровню, а потом снова забрался под одеяло. Он заметил, что атаман снял свою шелковую рубашку и снова облачился в бурый кожаный кафтан.
— Что вас тревожит, барон?
— Ничего. Я ничего не боюсь, ни в чем не нуждаюсь. Я не дурак, Нуада, и знаю, что ты, если б захотел, мог бы выставить меня злодеем, свиньей, кровожадным зверем. И те, кто кричал мне «ура», с той же легкостью могли бы меня вздернуть. Я знаю это… и знаю, что я не герой.
Нуада молчал, пока Решето в поисках слов тер свою щетинистую голову и мял щеки.
— Понимаешь, о чем я?
Нуада все так же молча кивнул.
— Я наслаждался твоим рассказом, — тихо, почти шепотом, продолжил Решето. — Наслаждался тем, как мне кричали «ура». А теперь я чувствую… сам не знаю что. Печаль, наверное. Понимаешь? — его темные пуговичные глазки уставились на Нуаду.
— Но ведь это приятное чувство?
— И да, и нет. Я убил кучу народа, поэт, я грабил, обманывал и лгал. Я не герой. Тот пожар грозил спалить все, что я построил. А что до зверя — так это я хотел удивить девушку. Нет, я не герой.
— Человек — это тот, кем он хочет быть, — ответил Нуада. — Никаких железных образцов для этого не существует. Мы не из бронзы отлиты. Войско во главе с древним героем Петриком разграбило дочиста три города. В истории сказано, что его солдаты насиловали и убивали тысячами, но, в конце концов, он избрал для себя иной путь.
— Я уже не изменюсь. Я такой, как есть, — беглый раб, убивший своего хозяина. Я — Решето. Обезьяна. И я никогда не жалел о том, что стал таким.