Страница:
— Мои амбары полны, — пожал плечами Решето. — А за пропитание они мне отработают. Лес будут валить, дрова таскать. Бабенки помоложе могут жить с моими ребятами — женщин у нас недостает. Недавно троих парней убили в драке из-за бабы.
— Ладно, тогда последний вопрос. На кой это тебе?
— Отвечать я не намерен, Лло Гифс — ни тебе, ни кому бы то ни было. Я делаю то, что считаю нужным. Вот захочу, и перебью их всех завтра. А ты-то зачем пошел с нами?
— Поразмяться захотелось. Засиделся, как пес на цепи. Как твоя спина?
— На мне все быстро заживает.
— Смотри, чтобы зараза какая не пристала. Царапины от звериных когтей — скверная штука.
— Только не здесь. Здешний воздух хорошо заживляет раны. Сколько живу в лесу, ни разу гангрены не видел. — Решето помолчал, припоминая боль и страх от когтей чудовища. — Здоровый был зверюга. Правда?
— Чуть топор мне не сломал. Ох и дураки мы были, когда уселись на голом месте!
— Тут ты прав, — признался Решето. — Мои охотники нашли в снегу еще шестерых таких — все дохлые. Откуда они взялись, неведомо. Никто о них сроду не слыхивал. Я даже послал людей к Дагде. За советом.
— Ты знаешь, где он живет?
— Нет, но мои ребята будут заходить во все деревни и расспрашивать о нем. Дагда услышит об этом, где бы он ни был.
— Самое главное — это узнать, кто послал зверей в лес и зачем.
— Послал? — повторил Решето. — Это не охотничья свора, и поводков на них я не видал. Да и натаскать их никому из людей не под силу.
— А помнишь, мальчик говорил, что зверь появился из воздуха со вспышкой молнии? И все следы, которые находили наши охотники, обрываются на холмах. Кто-то хочет наслать смерть на этот лес, и мы должны знать кто.
— Может, оно и так, но я не уверен. В лесу есть места, где еще не ступала нога человека — горные долины, ущелья. Звери могли спуститься вниз в поисках пищи или, скажем, из любопытства.
— Все может быть, но ты ведь видел этого волка. Он не весь покрыт шерстью: на груди и брюхе у него голая темная кожа. Вряд ли такой зверь способен жить высоко в горах, где всегда холодно. А тот, которого нашли мертвым в сугробе? Его убил холод. Слыхано ли, чтобы лесные звери не могли выдержать зимние морозы?
— Да, это резонно, но к чему ты ведешь? Что какой-то колдун взял и выпустил в лес кучу зверья? Допустим, но где этого колдуна искать и как узнать его, когда найдем?
— Мы с тобой его, ясное дело, не найдем, а вот другой колдун может.
— Ну давай выкладывай, что у тебя на уме. Можно подумать, у нас тут колдуны кишмя кишат.
— В моей деревне есть парень, и он уверяет, что был подмастерьем у чародея по имени Руад Ро-фесса. Когда снег растает, я пойду его искать.
— Не побоишься покинуть лес? Опасное это дело. С твоей рыжей бородой и светлыми волосами тебя всякий узнает. И что будет с нами, бедными лесными жителями, если нашего героя отнимут у нас, пока он еще не собрал свое войско?
— Ты сам соберешь его, барон Решето, победитель чудовищ и спаситель младенцев.
Лло встал, и Решето улыбнулся ему, но только губами, не глазами.
— А ты мне нравишься, Лло, честное слово, нравишься.
— Это хорошо, и очень утешительно.
— Не обольщайся. Мне уже приходилось убивать людей, которые мне нравились.
— Добро, я запомню.
Пять вечеров подряд Руад открывал черные врата и час держал их открытыми. Однажды в них сунулся гигантский зубастый ящер с той стороны, но чародей отбросил его назад разрядом белого пламени. На шестой вечер Руад слишком ослабел для магического действа и устало побрел обратно в деревню.
Гвидион ничего не сказал, когда его друг вошел в хижину, отданную в их полное распоряжение, он только положил руку на плечо Руада. Но тот стряхнул ее прочь.
— Я потерял его, — рухнув на стул, сказал Оружейник. Гвидион сел рядом, глядя ему в лицо и видя свое отражение в бронзовой глазной нашлепке. — Я послал его на смерть, как и всех прочих, — выругавшись, добавил Руад.
— Он мужчина и сам решал, как ему поступить. И клянусь богами, Руад, дело того стоило. Если бы рыцари Габалы снова собрались вместе, мы подняли бы восстание и очистили эту землю от зла.
— Они мертвы, Гвидион. Дай мне отдохнуть. — И Руад растянулся на соломенном тюфяке у стены.
— Усни. — Гвидион коснулся пальцем лба чародея. Руад закрыл глаза, и его дыхание стало ровным. Гвидион без усилий вошел в Цвета, восторгаясь мощью Зеленого и черпая силу от мириадов деревьев, птиц и животных. Когда он вернулся в хижину, свеча почти догорела, и он зажег от огарка новую.
Легкий стук в дверь нарушил его думы. Гвидион открыл и увидел юношу со светлыми, блестящими при луне волосами. За ним стоял мужчина повыше, темноволосый и темноглазый.
— Заболел кто-нибудь? — спросил Гвидион.
— Нет, сударь, — ответил юноша. — Я ищу Руада Ро-фессу. Я Лемфада. Его ученик.
Гвидион тронул юношу за плечо и не нашел в нем зла.
— Входите, — сказал целитель, — но говорите тихо, ибо Руад нуждается в отдыхе и теперь спит.
Гвидион раздул огонь и поставил на угли котелок.
— Хотите травяного чаю? Он сладок и навевает приятные сны.
— Я вижу, вы меня не узнали? — сказал мужчина и протянул вперед обрубок правой руки в кожаной оплетке.
— Элодан! Я слышал, будто ты умер, и рад, что известие оказалось ложным. Ты уж прости меня — с годами я стал забывчив. В последний раз я видел тебя в серебристых доспехах и шлеме с темным плюмажем.
— Это было давно, Гвидион. В прошлой жизни. Мир с тех пор изменился, и не в лучшую сторону.
Гвидион налил кипятка в медный горшок. Добавил сушеных листьев и размешал все деревянной ложкой. Дав чаю немного настояться, он разлил его в три кружки.
— Что привело тебя сюда? — спросил он Элодана.
— Я надеюсь, что чародей отрастит мне новую руку. Лемфада говорит, он всемогущ.
— Как вы нашли нас?
— Я немного знаком с Цветами, — усмехнулся Лемфада. — Главные мне пока не даются, но в Желтом я двигаюсь свободно. Я чувствовал, что Руад в лесу, но не знал, где — знал только, что это к востоку от того места, где жил я. Потом мы услышали о целителе, чародее и трех золотых собаках. Я видел, как Руад трудился над ними, и понял, что это он. Вы думаете, он рассердится за то, что я его отыскал?
— Нет, не думаю, но он перенес тяжкую утрату. И ты, возможно, найдешь, что он… изменился. Будь терпелив, Лемфада, а ты, Элодан, не жди слишком многого. Руад — чародей великой силы, но есть вещи, недоступные человеку.
— Я не очень-то и надеялся, Гвидион. Но поживем — увидим.
— Желтый, — сказал Гвидион, обращаясь к Лемфаде, — удивительный цвет. Я постигал свою науку таким же образом. Это цвет мечты.
— Но у него нет власти, — заметил Лемфада.
— Ошибаешься. Желтый указывает нам дорогу ко всем прочим цветам. Без него не было бы ни целителей, ни чародеев, ни провидцев. Когда ты в Желтом, какой цвет открывается тебе на его краю?
— Я не вижу никакого, сударь.
— Со временем, этот другой цвет сам поманит тебя, когда будешь находиться в Желтом. У меня это был Зеленый, и я стал целителем; у таких, как Руад, это Черный, у некоторых, как ни печально, Красный. Но к цвету твоей жизни, будь он во благо или во зло, тебя приводит Желтый.
— Значит, Цвета управляют всеми людьми, даже если те не чародеи?
— Конечно. Цвета — это жизнь. Посмотри на Элодана. В какой цвет одета его душа?
Элодан промолчал. А Лемфада сказал:
— Не знаю. Как это можно угадать?
— Тут волшебства не требуется, мой мальчик. Крестьянин — это человек, любящий землю и ее плоды. Его цвет — Зеленый, цвет роста и жизни. Ну а воин? Какой цвет может сопутствовать человеку, который рубит своих ближних острым мечом, бьет их палицей и пронзает копьем? Цвет Элодана — Красный, и он это знает. Всегда знал. Прав ли я, первый боец короля?
— Воины всегда нужны, — пожал плечами Элодан. — Я не стыжусь, что… был таким.
— Но ведь ты стал воином не потому, что они всегда нужны. Ты стал им потому, что любил драться.
— Верно. Значит, я дурной человек?
— Нет, но и не святой. — Гвидион густо покраснел. — Прости, Элодан. Я не имел права читать тебе мораль, но ведь почти всю свою жизнь я лечу раны, нанесенные мечами, топорами и стрелами, всю жизнь имею дело с последствиями ненависти, похоти и алчности. Я знаю, что ты не злой человек, но мне противны все люди с мечами. Однако уже поздно. Отдыхайте, а с Руадом потолкуете утром.
Через несколько мгновений Эррин пришел в себя и сел. Убадай помог ему подняться, сказав с ухмылкой:
— Челюсть сильно плохая.
Эррина шатнуло.
— Извините, — сказала Шира. — Я думала, вы успеете заслониться. Вы так быстро двигались, когда сражались со зверем. Вам больно?
— Серьезно пострадала только моя гордость. Можно я присяду?
— Не здесь. — Убадай кивнул на трупы. — Кровь привлечет других зверей — волков, львов, кто знает? Садись на моего коня.
— Твой конь убежал, как только ты спешился, — заметила Шира.
— Час от часу не легче. — Убадай, оглядевшись, указал на ближний холм. — Там должны быть пещеры и много зверья. Нам везет на зверей. — Он снял поклажу с убитого коня Эррина, а Шира достала свою тощую котомку из убежища под поваленным деревом. Эррин, опираясь на номада, медленно двинулся в гору, но свежий воздух вскоре оживил его. На холме, как и обещал Убадай, оказалось много мелких пещер. Номад заглянул в одну, с южной стороны, и тут же попятился, сказав: — Медведь. — Вторая пещера была свободна, и Убадай, набрав дров, развел в ней костер.
Шира, отогревшись, сказала Эррину:
— Мне. Право же, очень жаль.
— Не стоит, — пожал плечами он. — Я никогда не умел защищаться. Мой учитель фехтования говорил, что запястья у меня, как сырой лук-порей.
— Со зверем вы управились очень умело — ваш меч едва не выпотрошил его.
— Зверь все равно подыхал, — вмешался Убадай, — ты могла бы убить его своей веткой.
— Что ты хочешь этим сказать? — вознегодовал Эррин.
— Больной был, наверное. Когда убивал коня, он не нападал. Просто споткнулся.
— Хорошее дело, — вздохнул Эррин. — Отважный рыцарь убивает полудохлого зверя. Песню об этом, пожалуй, не сочинишь, однако мне он больным не показался.
— Нет, это правда, — сказала Шира. — Грудь у него была совсем синяя, и он валился с ног.
— Шкура тонкая, — подтвердил Убадай. — Не годится для холодов.
— Может быть, хватит его жалеть? — сказал Эррин. — Нашли тоже бедного больного зайчика.
— Сидите тут, я поищу коня.
Убадай вышел, а Шира подбросила дров в огонь.
— Это ничего, что зверь был слаб, Эррин. Вы храбро вступили с ним в бой и выхватили меня из-под его когтей с невероятной быстротой.
— Мне самому понравилось, — улыбнулся Эррин и хотел рассказать ей о волшебном поясе, но воздержался: ведь так приятно побыть немного в героях. Сходство Ширы с сестрой поражало его: те же большие глаза и полные губы, тот же проницательный взгляд. Шира выше ростом, волосы у нее короче и больше вьются, но в их родстве никто бы не усомнился.
— Что случилось? — спросила Шира, заметив, как он переменился в лице.
— Ничего. Может быть, вы хотели бы поесть?
— Не сейчас. Я еще не пришла в себя после битвы.
— Вы поступили очень смело, выйдя против такого чудища с головней. Незабываемое было зрелище.
— Я не успела воспользоваться луком, да и расстояние не позволяло. Вы очень ловко бросили зверю своего коня.
— Я тут ни при чем. Бедная животина просто хотела осадить и не устояла. — Эррин отвел глаза, и между ними воцарилось молчание. — Знаете… что касается Дианы…
— Не будем говорить об этом, — с посуровевшим лицом прервала она.
— Есть вещи, о которых нельзя умалчивать. Я был глупцом и сознаю это; сколько ни бей себя в грудь, этого не поправишь, но я не знал, в какой она опасности, не знал, что в вас есть номадская кровь.
— Вы убили ее, Эррин, ваша стрела пронзила ей сердце.
Он зажмурился и снова открыл глаза, устремив их в огонь.
— Да. Моя… но вы не знаете, как это было. Я, со сломанной ногой, только что бежал из города. Я хотел спасти ее, но не мог даже слезть с коня. Когда я въехал на холм, ее уже привязывали к столбу на вершине костра…
— Я не хочу этого слышать!
— Если бы я даже добрался до нее, то спасти бы не смог, — продолжал Эррин. — Она сгорела бы на медленном огне или задохнулась от дыма. Как поступили бы вы на моем месте, Шира?
— Все эти люди вокруг, — прошептала девушка, — ведь она многих из них знала. Она раздавала бедным в Макте еду и деньги, а они веселились, когда ее вели на костер — мы слышали об этом в Пертии. И они взревели от ярости, когда вы лишили их такого удовольствия. Что делает людей такими? Как могут они быть так жестоки, так злы?
— Не могу вам на это ответить. Несколько недель назад от меня сбежал мальчишка-раб, купленный мною в дар герцогу. Я снарядил погоню, а когда ему почти уже удалось уйти, послал стрелу ему в спину. Зачем? Кто знает? Он был моим и ослушался меня. Я не хотел, чтобы он ушел в лес, и обрек его на одинокую смерть. С тех пор я не переставал думать об этом. Я не могу объяснить своего поведения — и ни один человек, присутствовавший при казни Дианы, не может объяснить своего.
— Вы уверены, что тот юноша умер?
— Нет, но стрела вошла глубоко.
Они помолчали, и Шира заговорила снова:
— Просто не верится, как быстро способен измениться мир. Я четыре года училась в Фурболге, где бывала на балах и празднествах. Даже с королем встречалась. Он высок и еще не стар, но глаза у него странные, холодные. Мне не понравился ни он, ни его новые рыцари, о них ходят самые разные слухи. Одни говорят, что это демоны из потустороннего мира, другие — что это чародеи, приносящие человеческие жертвы на своем тайном алтаре. А потом начался этот ужас — аресты, казни, вопящие на улицах толпы. Прежде я без страха гуляла ночью по Душистой Аллее, помните ее?
— Да. Приют влюбленных, она обсажена розами и другими цветами до самого Королевского парка.
— В последний год моего пребывания в Фурболге по ней никто уже не гулял. Там исчезли бесследно четыре женщины, а еще две подверглись насилию. Аллея стала опасным местом. А убийства, а грабежи? Дня не проходило без известий о новых бесчинствах, но дворянское сословие и тут ничуть не обеспокоилось. Затем начались перемены во дворце. Король созвал всех на пир; мы пришли с опозданием и увидели, что весь чертог уставлен ложами, на которых предавалось любви множество пар. Раб у дверей сказал моему дяде, что с женами оставаться никому не позволяют: надо найти себе другую даму.
Мы незаметно ушли. После этого дядя отправил меня к Диане, и мы с ней задумали бежать из страны.
— Король превратил свой дворец в публичный дом? — воскликнул Эррин. — И знать покорилась этому?
— Четверых, кто выступил против этого разврата, позднее обвинили в измене. Тогда-то королевский боец Элодан отказался от своей службы и бросил вызов красному рыцарю Карбри. Мы тогда уже были в дороге, но слышали об этом поединке.
— Да, Карбри мне рассказывал. Мир отказался от рассудка в пользу безумия.
— Не мир, Эррин. Только Габала.
— Быть может, Картан сумеет собрать достаточно сильную армию.
— Нет, не сумеет, — с жаром возразила Шира. — Цитаэрон далеко, и к чему это, если у нас уже есть своя армия? Вы ведь слышали о Лло Гифсе. Действовать надо сейчас, Эррин. Не через год и не через десять лет — сейчас!
— Этот человек — простолюдин. Не может быть, чтобы вы говорили серьезно.
— Простолюдин? Лучше уж подчиняться честному простолюдину, чем безумному королю. И его армия будет расти еще быстрее, если к нему придут такие люди, как вы.
— Я много слышал об этом легендарном убийце своей жены, но никакой армии в глаза не видел. Из кого она может состоять? Из воров, разбойников, злодеев? Если они даже покончат с ужасами правления Ахака, не будет ли их царство еще ужаснее?
— Когда я была маленькая, в нашем поместье случился пожар, и лесники пустили ему навстречу другой, спаливший все на своем пути. Первый пожар, не получив пищи, угас, и угроза миновала. Через несколько лет никому бы в голову не пришло, что здесь прокатились две огненные стены.
— Без толку, — сказал вошедший в пещеру Убадай, — конь убежал, и я видел волчьи следы. Уходим.
— Обратно в Пертию? — грустно спросила Шира.
— Нет, — ответил Эррин. — К Лло Гифсу.
— Час от часу не легче, — проворчал Убадай.
12
— Ладно, тогда последний вопрос. На кой это тебе?
— Отвечать я не намерен, Лло Гифс — ни тебе, ни кому бы то ни было. Я делаю то, что считаю нужным. Вот захочу, и перебью их всех завтра. А ты-то зачем пошел с нами?
— Поразмяться захотелось. Засиделся, как пес на цепи. Как твоя спина?
— На мне все быстро заживает.
— Смотри, чтобы зараза какая не пристала. Царапины от звериных когтей — скверная штука.
— Только не здесь. Здешний воздух хорошо заживляет раны. Сколько живу в лесу, ни разу гангрены не видел. — Решето помолчал, припоминая боль и страх от когтей чудовища. — Здоровый был зверюга. Правда?
— Чуть топор мне не сломал. Ох и дураки мы были, когда уселись на голом месте!
— Тут ты прав, — признался Решето. — Мои охотники нашли в снегу еще шестерых таких — все дохлые. Откуда они взялись, неведомо. Никто о них сроду не слыхивал. Я даже послал людей к Дагде. За советом.
— Ты знаешь, где он живет?
— Нет, но мои ребята будут заходить во все деревни и расспрашивать о нем. Дагда услышит об этом, где бы он ни был.
— Самое главное — это узнать, кто послал зверей в лес и зачем.
— Послал? — повторил Решето. — Это не охотничья свора, и поводков на них я не видал. Да и натаскать их никому из людей не под силу.
— А помнишь, мальчик говорил, что зверь появился из воздуха со вспышкой молнии? И все следы, которые находили наши охотники, обрываются на холмах. Кто-то хочет наслать смерть на этот лес, и мы должны знать кто.
— Может, оно и так, но я не уверен. В лесу есть места, где еще не ступала нога человека — горные долины, ущелья. Звери могли спуститься вниз в поисках пищи или, скажем, из любопытства.
— Все может быть, но ты ведь видел этого волка. Он не весь покрыт шерстью: на груди и брюхе у него голая темная кожа. Вряд ли такой зверь способен жить высоко в горах, где всегда холодно. А тот, которого нашли мертвым в сугробе? Его убил холод. Слыхано ли, чтобы лесные звери не могли выдержать зимние морозы?
— Да, это резонно, но к чему ты ведешь? Что какой-то колдун взял и выпустил в лес кучу зверья? Допустим, но где этого колдуна искать и как узнать его, когда найдем?
— Мы с тобой его, ясное дело, не найдем, а вот другой колдун может.
— Ну давай выкладывай, что у тебя на уме. Можно подумать, у нас тут колдуны кишмя кишат.
— В моей деревне есть парень, и он уверяет, что был подмастерьем у чародея по имени Руад Ро-фесса. Когда снег растает, я пойду его искать.
— Не побоишься покинуть лес? Опасное это дело. С твоей рыжей бородой и светлыми волосами тебя всякий узнает. И что будет с нами, бедными лесными жителями, если нашего героя отнимут у нас, пока он еще не собрал свое войско?
— Ты сам соберешь его, барон Решето, победитель чудовищ и спаситель младенцев.
Лло встал, и Решето улыбнулся ему, но только губами, не глазами.
— А ты мне нравишься, Лло, честное слово, нравишься.
— Это хорошо, и очень утешительно.
— Не обольщайся. Мне уже приходилось убивать людей, которые мне нравились.
— Добро, я запомню.
Пять вечеров подряд Руад открывал черные врата и час держал их открытыми. Однажды в них сунулся гигантский зубастый ящер с той стороны, но чародей отбросил его назад разрядом белого пламени. На шестой вечер Руад слишком ослабел для магического действа и устало побрел обратно в деревню.
Гвидион ничего не сказал, когда его друг вошел в хижину, отданную в их полное распоряжение, он только положил руку на плечо Руада. Но тот стряхнул ее прочь.
— Я потерял его, — рухнув на стул, сказал Оружейник. Гвидион сел рядом, глядя ему в лицо и видя свое отражение в бронзовой глазной нашлепке. — Я послал его на смерть, как и всех прочих, — выругавшись, добавил Руад.
— Он мужчина и сам решал, как ему поступить. И клянусь богами, Руад, дело того стоило. Если бы рыцари Габалы снова собрались вместе, мы подняли бы восстание и очистили эту землю от зла.
— Они мертвы, Гвидион. Дай мне отдохнуть. — И Руад растянулся на соломенном тюфяке у стены.
— Усни. — Гвидион коснулся пальцем лба чародея. Руад закрыл глаза, и его дыхание стало ровным. Гвидион без усилий вошел в Цвета, восторгаясь мощью Зеленого и черпая силу от мириадов деревьев, птиц и животных. Когда он вернулся в хижину, свеча почти догорела, и он зажег от огарка новую.
Легкий стук в дверь нарушил его думы. Гвидион открыл и увидел юношу со светлыми, блестящими при луне волосами. За ним стоял мужчина повыше, темноволосый и темноглазый.
— Заболел кто-нибудь? — спросил Гвидион.
— Нет, сударь, — ответил юноша. — Я ищу Руада Ро-фессу. Я Лемфада. Его ученик.
Гвидион тронул юношу за плечо и не нашел в нем зла.
— Входите, — сказал целитель, — но говорите тихо, ибо Руад нуждается в отдыхе и теперь спит.
Гвидион раздул огонь и поставил на угли котелок.
— Хотите травяного чаю? Он сладок и навевает приятные сны.
— Я вижу, вы меня не узнали? — сказал мужчина и протянул вперед обрубок правой руки в кожаной оплетке.
— Элодан! Я слышал, будто ты умер, и рад, что известие оказалось ложным. Ты уж прости меня — с годами я стал забывчив. В последний раз я видел тебя в серебристых доспехах и шлеме с темным плюмажем.
— Это было давно, Гвидион. В прошлой жизни. Мир с тех пор изменился, и не в лучшую сторону.
Гвидион налил кипятка в медный горшок. Добавил сушеных листьев и размешал все деревянной ложкой. Дав чаю немного настояться, он разлил его в три кружки.
— Что привело тебя сюда? — спросил он Элодана.
— Я надеюсь, что чародей отрастит мне новую руку. Лемфада говорит, он всемогущ.
— Как вы нашли нас?
— Я немного знаком с Цветами, — усмехнулся Лемфада. — Главные мне пока не даются, но в Желтом я двигаюсь свободно. Я чувствовал, что Руад в лесу, но не знал, где — знал только, что это к востоку от того места, где жил я. Потом мы услышали о целителе, чародее и трех золотых собаках. Я видел, как Руад трудился над ними, и понял, что это он. Вы думаете, он рассердится за то, что я его отыскал?
— Нет, не думаю, но он перенес тяжкую утрату. И ты, возможно, найдешь, что он… изменился. Будь терпелив, Лемфада, а ты, Элодан, не жди слишком многого. Руад — чародей великой силы, но есть вещи, недоступные человеку.
— Я не очень-то и надеялся, Гвидион. Но поживем — увидим.
— Желтый, — сказал Гвидион, обращаясь к Лемфаде, — удивительный цвет. Я постигал свою науку таким же образом. Это цвет мечты.
— Но у него нет власти, — заметил Лемфада.
— Ошибаешься. Желтый указывает нам дорогу ко всем прочим цветам. Без него не было бы ни целителей, ни чародеев, ни провидцев. Когда ты в Желтом, какой цвет открывается тебе на его краю?
— Я не вижу никакого, сударь.
— Со временем, этот другой цвет сам поманит тебя, когда будешь находиться в Желтом. У меня это был Зеленый, и я стал целителем; у таких, как Руад, это Черный, у некоторых, как ни печально, Красный. Но к цвету твоей жизни, будь он во благо или во зло, тебя приводит Желтый.
— Значит, Цвета управляют всеми людьми, даже если те не чародеи?
— Конечно. Цвета — это жизнь. Посмотри на Элодана. В какой цвет одета его душа?
Элодан промолчал. А Лемфада сказал:
— Не знаю. Как это можно угадать?
— Тут волшебства не требуется, мой мальчик. Крестьянин — это человек, любящий землю и ее плоды. Его цвет — Зеленый, цвет роста и жизни. Ну а воин? Какой цвет может сопутствовать человеку, который рубит своих ближних острым мечом, бьет их палицей и пронзает копьем? Цвет Элодана — Красный, и он это знает. Всегда знал. Прав ли я, первый боец короля?
— Воины всегда нужны, — пожал плечами Элодан. — Я не стыжусь, что… был таким.
— Но ведь ты стал воином не потому, что они всегда нужны. Ты стал им потому, что любил драться.
— Верно. Значит, я дурной человек?
— Нет, но и не святой. — Гвидион густо покраснел. — Прости, Элодан. Я не имел права читать тебе мораль, но ведь почти всю свою жизнь я лечу раны, нанесенные мечами, топорами и стрелами, всю жизнь имею дело с последствиями ненависти, похоти и алчности. Я знаю, что ты не злой человек, но мне противны все люди с мечами. Однако уже поздно. Отдыхайте, а с Руадом потолкуете утром.
Через несколько мгновений Эррин пришел в себя и сел. Убадай помог ему подняться, сказав с ухмылкой:
— Челюсть сильно плохая.
Эррина шатнуло.
— Извините, — сказала Шира. — Я думала, вы успеете заслониться. Вы так быстро двигались, когда сражались со зверем. Вам больно?
— Серьезно пострадала только моя гордость. Можно я присяду?
— Не здесь. — Убадай кивнул на трупы. — Кровь привлечет других зверей — волков, львов, кто знает? Садись на моего коня.
— Твой конь убежал, как только ты спешился, — заметила Шира.
— Час от часу не легче. — Убадай, оглядевшись, указал на ближний холм. — Там должны быть пещеры и много зверья. Нам везет на зверей. — Он снял поклажу с убитого коня Эррина, а Шира достала свою тощую котомку из убежища под поваленным деревом. Эррин, опираясь на номада, медленно двинулся в гору, но свежий воздух вскоре оживил его. На холме, как и обещал Убадай, оказалось много мелких пещер. Номад заглянул в одну, с южной стороны, и тут же попятился, сказав: — Медведь. — Вторая пещера была свободна, и Убадай, набрав дров, развел в ней костер.
Шира, отогревшись, сказала Эррину:
— Мне. Право же, очень жаль.
— Не стоит, — пожал плечами он. — Я никогда не умел защищаться. Мой учитель фехтования говорил, что запястья у меня, как сырой лук-порей.
— Со зверем вы управились очень умело — ваш меч едва не выпотрошил его.
— Зверь все равно подыхал, — вмешался Убадай, — ты могла бы убить его своей веткой.
— Что ты хочешь этим сказать? — вознегодовал Эррин.
— Больной был, наверное. Когда убивал коня, он не нападал. Просто споткнулся.
— Хорошее дело, — вздохнул Эррин. — Отважный рыцарь убивает полудохлого зверя. Песню об этом, пожалуй, не сочинишь, однако мне он больным не показался.
— Нет, это правда, — сказала Шира. — Грудь у него была совсем синяя, и он валился с ног.
— Шкура тонкая, — подтвердил Убадай. — Не годится для холодов.
— Может быть, хватит его жалеть? — сказал Эррин. — Нашли тоже бедного больного зайчика.
— Сидите тут, я поищу коня.
Убадай вышел, а Шира подбросила дров в огонь.
— Это ничего, что зверь был слаб, Эррин. Вы храбро вступили с ним в бой и выхватили меня из-под его когтей с невероятной быстротой.
— Мне самому понравилось, — улыбнулся Эррин и хотел рассказать ей о волшебном поясе, но воздержался: ведь так приятно побыть немного в героях. Сходство Ширы с сестрой поражало его: те же большие глаза и полные губы, тот же проницательный взгляд. Шира выше ростом, волосы у нее короче и больше вьются, но в их родстве никто бы не усомнился.
— Что случилось? — спросила Шира, заметив, как он переменился в лице.
— Ничего. Может быть, вы хотели бы поесть?
— Не сейчас. Я еще не пришла в себя после битвы.
— Вы поступили очень смело, выйдя против такого чудища с головней. Незабываемое было зрелище.
— Я не успела воспользоваться луком, да и расстояние не позволяло. Вы очень ловко бросили зверю своего коня.
— Я тут ни при чем. Бедная животина просто хотела осадить и не устояла. — Эррин отвел глаза, и между ними воцарилось молчание. — Знаете… что касается Дианы…
— Не будем говорить об этом, — с посуровевшим лицом прервала она.
— Есть вещи, о которых нельзя умалчивать. Я был глупцом и сознаю это; сколько ни бей себя в грудь, этого не поправишь, но я не знал, в какой она опасности, не знал, что в вас есть номадская кровь.
— Вы убили ее, Эррин, ваша стрела пронзила ей сердце.
Он зажмурился и снова открыл глаза, устремив их в огонь.
— Да. Моя… но вы не знаете, как это было. Я, со сломанной ногой, только что бежал из города. Я хотел спасти ее, но не мог даже слезть с коня. Когда я въехал на холм, ее уже привязывали к столбу на вершине костра…
— Я не хочу этого слышать!
— Если бы я даже добрался до нее, то спасти бы не смог, — продолжал Эррин. — Она сгорела бы на медленном огне или задохнулась от дыма. Как поступили бы вы на моем месте, Шира?
— Все эти люди вокруг, — прошептала девушка, — ведь она многих из них знала. Она раздавала бедным в Макте еду и деньги, а они веселились, когда ее вели на костер — мы слышали об этом в Пертии. И они взревели от ярости, когда вы лишили их такого удовольствия. Что делает людей такими? Как могут они быть так жестоки, так злы?
— Не могу вам на это ответить. Несколько недель назад от меня сбежал мальчишка-раб, купленный мною в дар герцогу. Я снарядил погоню, а когда ему почти уже удалось уйти, послал стрелу ему в спину. Зачем? Кто знает? Он был моим и ослушался меня. Я не хотел, чтобы он ушел в лес, и обрек его на одинокую смерть. С тех пор я не переставал думать об этом. Я не могу объяснить своего поведения — и ни один человек, присутствовавший при казни Дианы, не может объяснить своего.
— Вы уверены, что тот юноша умер?
— Нет, но стрела вошла глубоко.
Они помолчали, и Шира заговорила снова:
— Просто не верится, как быстро способен измениться мир. Я четыре года училась в Фурболге, где бывала на балах и празднествах. Даже с королем встречалась. Он высок и еще не стар, но глаза у него странные, холодные. Мне не понравился ни он, ни его новые рыцари, о них ходят самые разные слухи. Одни говорят, что это демоны из потустороннего мира, другие — что это чародеи, приносящие человеческие жертвы на своем тайном алтаре. А потом начался этот ужас — аресты, казни, вопящие на улицах толпы. Прежде я без страха гуляла ночью по Душистой Аллее, помните ее?
— Да. Приют влюбленных, она обсажена розами и другими цветами до самого Королевского парка.
— В последний год моего пребывания в Фурболге по ней никто уже не гулял. Там исчезли бесследно четыре женщины, а еще две подверглись насилию. Аллея стала опасным местом. А убийства, а грабежи? Дня не проходило без известий о новых бесчинствах, но дворянское сословие и тут ничуть не обеспокоилось. Затем начались перемены во дворце. Король созвал всех на пир; мы пришли с опозданием и увидели, что весь чертог уставлен ложами, на которых предавалось любви множество пар. Раб у дверей сказал моему дяде, что с женами оставаться никому не позволяют: надо найти себе другую даму.
Мы незаметно ушли. После этого дядя отправил меня к Диане, и мы с ней задумали бежать из страны.
— Король превратил свой дворец в публичный дом? — воскликнул Эррин. — И знать покорилась этому?
— Четверых, кто выступил против этого разврата, позднее обвинили в измене. Тогда-то королевский боец Элодан отказался от своей службы и бросил вызов красному рыцарю Карбри. Мы тогда уже были в дороге, но слышали об этом поединке.
— Да, Карбри мне рассказывал. Мир отказался от рассудка в пользу безумия.
— Не мир, Эррин. Только Габала.
— Быть может, Картан сумеет собрать достаточно сильную армию.
— Нет, не сумеет, — с жаром возразила Шира. — Цитаэрон далеко, и к чему это, если у нас уже есть своя армия? Вы ведь слышали о Лло Гифсе. Действовать надо сейчас, Эррин. Не через год и не через десять лет — сейчас!
— Этот человек — простолюдин. Не может быть, чтобы вы говорили серьезно.
— Простолюдин? Лучше уж подчиняться честному простолюдину, чем безумному королю. И его армия будет расти еще быстрее, если к нему придут такие люди, как вы.
— Я много слышал об этом легендарном убийце своей жены, но никакой армии в глаза не видел. Из кого она может состоять? Из воров, разбойников, злодеев? Если они даже покончат с ужасами правления Ахака, не будет ли их царство еще ужаснее?
— Когда я была маленькая, в нашем поместье случился пожар, и лесники пустили ему навстречу другой, спаливший все на своем пути. Первый пожар, не получив пищи, угас, и угроза миновала. Через несколько лет никому бы в голову не пришло, что здесь прокатились две огненные стены.
— Без толку, — сказал вошедший в пещеру Убадай, — конь убежал, и я видел волчьи следы. Уходим.
— Обратно в Пертию? — грустно спросила Шира.
— Нет, — ответил Эррин. — К Лло Гифсу.
— Час от часу не легче, — проворчал Убадай.
12
Лемфада лежал в теплом углу хижины, укрытый толстым шерстяным одеялом, с вышитой подушкой под головой. Под тихий разговор Элодана и Гвидиона он вошел в Желтый Цвет. Ему не терпелось увидеть цвет своей жизни. Кем он будет: целителем, чародеем, провидцем или мастером: Лемфада закрыл глаза и ощутил тепло Желтого. Тело его утратило вес: он точно купался в теплом море, поднимаясь в то же время вверх. В Желтом он плавал уже много раз, но теперь его влекло все выше и выше. Желтый постепенно превратился в Золотой. Лемфада широко раскрыл глаза. Небо переливалось всеми цветами — Красным, Зеленым, Белым, Синим, Черным, Фиолетовым — и Золотым. Они мерцали, сплетались, и Лемфада плыл по волшебной реке высоко над лесом. Сначала он испугался и хотел вернуться, но Золотой вселил в него покой, и юноша доверился ему.
Из какого-то темного закутка памяти явилось сознание, что он однажды уже соприкасался с Золотым. Ему тогда было девять лет, и он горевал по умершей матери. Он вспомнил человека в плаще с капюшоном, поющего на вершине холма, и понял, что это был Руад Ро-фесса, волшебник Оллатаир. Там был еще и другой человек, который вернул испуганного мальчика домой, но его имени Лемфада вспомнить не мог.
На краю леса он замедлил свой головокружительный полет. Взглянув на себя, Лемфада увидел, что он наг и ноги его упираются в золотой диск. Далеко внизу простирались деревья, и по холму бежал олень, преследуемый волками. Лемфада испугался, что сейчас упадет с плоского, без бортов, диска. Тогда диск превратился в полусферу, и юноша опустился на высокое сиденье.
Это превосходило все, о чем он мог мечтать.
Олень на холме обернулся к стае передом и нагнул голову. Первый волк отлетел, отброшенный рогами, но второй, а за ним и третий обошли оленя сзади, вцепились в него и повалили. Из перекушенного горла животного хлынула кровь. Лемфада ощутил великую печаль, и его золотая лодка опустилась на землю. Волки, напуганные светом, разбежались. Лемфада подошел к оленю — старому, с поседевшей мордой — стал на колени и коснулся его. Но рука прошла сквозь тело животного, и Лемфада вспомнил, что он — бесплотный дух. Из руки на оленя брызнул золотой свет. Раны закрылись, седина пропала, изношенные мышцы налились силой и молодостью. Олень вскочил на ноги и одним прыжком взвился на вершину холма. Волки снова бросились на него, но он без труда убежал от них и скрылся в лесу.
Лемфада снова сел в свою лодку и поднялся в небо, переполненный радостью.
Наверху он огляделся и увидел Красный, пылающий, как дальний закат, а в небе рядом с ним появился человек, одетый в красные доспехи, с волосами, сияющими белизной при луне. Но когда Лемфада приблизился к нему, то увидел, что рыцарь почти прозрачен.
— Кто ты? — спросил Лемфада.
Налитые кровью глаза уставились на него, и рыцарь попытался подлететь поближе, но Золотой отбросил его назад.
— Я Карбри. А ты?
— Я Лемфада. Что ты здесь делаешь?
— Смотрю. Ты человек Лло Гифса?
— Да. Ты его знаешь?
— Скоро узнаю, — улыбнулся рыцарь. — А его жалкая шайка познает на себе мощь новой Габалы. Передай ему, что я так сказал. Передай, что весной сюда придет король со всем своим войском и что от красных рыцарей он не скроется нигде.
— Он не станет скрываться, он не боится вас.
— Все живое боится меня и моих собратьев. Скажи, мальчик, в чем источник твоей волшебной силы?
— Не знаю, — настороженно ответил Лемфада. — В Цветах я новичок.
— Только один цвет имеет значение, — отрезал рыцарь.
— Ты говоришь о Красном, но он не способен исцелять.
— Исцелять? Он способен создавать то, что не нуждается в исцелении. Да что с тобой толковать! Прочь, мальчишка — я не хочу убивать тебя.
— У тебя болит что-то? — спросил внезапно Лемфада. — Ты нездоров?
Глаза Карбри вспыхнули, и он выхватил из ножен призрачный меч, но клинок отскочил от золотой сферы, и рыцарь сделался еще прозрачнее.
Карбри выронил меч, но тот сам подплыл к нему.
— Убей меня, — сказал он, — убей меня, мальчик.
— Чего ради мне совершать такое злодейство?
— Злодейство? Ты не имеешь понятия, что это такое, но узнаешь, когда мы нагрянем сюда весной. Расскажи обо мне Лло Гифсу.
— Хорошо, скажу. За что ты его так ненавидишь?
— Ты заблуждаешься, мальчик. Я ненавижу только себя — ко всему остальному я безразличен. — Рыцарь стал почти совсем невидим, но вдруг вспыхнул кроваво-красным огнем. — Оллатаир! — вскричал он. — Ты пришел от Оллатаира?
Лемфада отпрянул назад, и между ними возникла стена золотого света.
— Какая роскошь! — засмеялся рыцарь. — Ступай к нему и передай ему привет от Карбри-Патеуса!
С этими словами он исчез, а Лемфада вернулся в хижину и в свое тело. Быть может, все это приснилось ему, а теперь он проснулся? Но он явственно видел перед собой горящие глаза рыцаря.
Элодан спал в другом углу, но Гвидион по-прежнему сидел за столом, глядя в свой кубок. Лемфада встал.
— Что, не спится? — спросил целитель.
— Можно с вами поговорить, сударь?
— Отчего же нет. Больше все равно заняться нечем.
— Я нашел свой Цвет.
Гвидион, встрепенувшись, хлопнул Лемфаду по плечу.
— Вот и хорошо. Я надеюсь, что это Зеленый: миру нужны целители.
— Это Золотой.
— Среди цветов нет Золотого, мальчик. Ты по-прежнему остаешься в Желтом.
— Нет, сударь. Я плыл в золотой лодке и видел, как погиб старый олень. Я вернул ему жизнь, и он воспрял.
— Ба! Тебе приснился сон — чертовски приятный, надо сказать.
— Погодите! Дайте я еще раз попробую. — Лемфада зажмурился, и Желтый принял его, но Золотой даже не показался.
— Не огорчайся, — сказал Гвидион. — Такие вещи требуют времени. Что еще ты видел?
— Я видел красного рыцаря, парящего над лесом. Он велел мне передать Оллатаиру привет от Карбри-Патеуса.
Гвидион вздрогнул и сильно побледнел.
— Не передавай ему ничего! Молчи. Забудь об этом.
— Но почему?
— Не понимаешь — и не надо. Но поверь мне: не нужно ничего говорить, это был только сон… очень скверный сон.
Убадай опустился на колени у мертвого тела, лежащего поперек тропы. У зверя было шесть ног, кожу покрывала чешуя, в челюстях длиннее человеческой руки помещалось три ряда зубов.
— В жизни не видел ничего подобного, — сказал Эррин. — Смотрите: он целехонек, ни единой царапины.
Убадай приложил ладонь к груди зверя.
— Одни мускулы, жира нету. Он замерз.
— В фурболгском зверинце много диковинных животных, — заметила Шира. — Может быть, туда везли новых с моря, и они убежали.
— Я вырос в степи, но никогда не слыхивал о ящерице с шестью ногами, — возразил Убадай. — Надо найти безопасное место для ночлега. Солнце садится — могут прийти еще звери.
Путники осторожно перебрались через тушу и пошли дальше по извилистой тропе. На вершине холма она разделилась надвое — одна дорога вела на восток, другая на юг.
Убадай понюхал воздух, показал на восток и сказал:
— Туда.
Эррин слишком устал и замерз, чтобы спорить. Он поправил сумки на плече и зашагал под уклон. Еще через четверть мили они увидели за поворотом каменный дом, притулившийся к отвесной скале. Перед ним сидел на снегу старик в выцветшем голубом балахоне, лысый, но с белой раздвоенной бородой, ниспадавшей до самой груди.
— Он что, умер? — спросил Эррин. Старик открыл глаза и рявкнул:
— Нет, не умер. Я мыслю и наслаждаюсь своим уединением.
— Прошу меня извинить, — низким поклоном молвил Эррин, — но неужели вам не холодно?
— Тебе-то какая печаль? Это мой дом. И тело тоже мое. Если ему холодно, это его забота.
— Разумеется, — с деланной улыбкой поддакнул Эррин. — Но мы, мои спутники и я, нуждаемся в крове. Быть может, вы разрешите нам переночевать у вас в доме?
— Я не люблю, когда мое уединение нарушают, — ответил старик.
— Ну и сиди себе на снегу, — вмешался Убадай. — Зачем тратить время на старого дурака? Пошли в дом.
— Нет, — сказал Эррин. — Найдем себе пещеру или еще что-нибудь.
— Я передумал, — усмехнулся старик. — Можете остаться. Вы, наверное, захотите развести огонь. Дров нет, добывайте их сами, в доме должен быть топор.
Убадай, бормоча что-то под нос, отправился в дом и вскоре вышел с упомянутым орудием.
Эррин еще раз поклонился сидящему и спросил:
— Можно узнать, почему вы передумали?
— Я капризен по натуре, уходите и оставьте меня с моими мыслями.
Эррин и Шира вошли в дом, где была всего одна комната. В одном ее углу стояла кровать, посередине — стол с двумя лавками. Очаг давно остыл, и не видно было никаких следов приготовления пищи.
— Пойду наберу хвороста на растопку, — сказала Шира. Эррин скинул на пол свою поклажу. В каменном доме стоял леденящий холод. Северная стена обросла льдом от воды, проникавшей сквозь протекшую крышу. На кровати не было тюфяка — только доски, а поверх них единственное истертое одеяло.
Из какого-то темного закутка памяти явилось сознание, что он однажды уже соприкасался с Золотым. Ему тогда было девять лет, и он горевал по умершей матери. Он вспомнил человека в плаще с капюшоном, поющего на вершине холма, и понял, что это был Руад Ро-фесса, волшебник Оллатаир. Там был еще и другой человек, который вернул испуганного мальчика домой, но его имени Лемфада вспомнить не мог.
На краю леса он замедлил свой головокружительный полет. Взглянув на себя, Лемфада увидел, что он наг и ноги его упираются в золотой диск. Далеко внизу простирались деревья, и по холму бежал олень, преследуемый волками. Лемфада испугался, что сейчас упадет с плоского, без бортов, диска. Тогда диск превратился в полусферу, и юноша опустился на высокое сиденье.
Это превосходило все, о чем он мог мечтать.
Олень на холме обернулся к стае передом и нагнул голову. Первый волк отлетел, отброшенный рогами, но второй, а за ним и третий обошли оленя сзади, вцепились в него и повалили. Из перекушенного горла животного хлынула кровь. Лемфада ощутил великую печаль, и его золотая лодка опустилась на землю. Волки, напуганные светом, разбежались. Лемфада подошел к оленю — старому, с поседевшей мордой — стал на колени и коснулся его. Но рука прошла сквозь тело животного, и Лемфада вспомнил, что он — бесплотный дух. Из руки на оленя брызнул золотой свет. Раны закрылись, седина пропала, изношенные мышцы налились силой и молодостью. Олень вскочил на ноги и одним прыжком взвился на вершину холма. Волки снова бросились на него, но он без труда убежал от них и скрылся в лесу.
Лемфада снова сел в свою лодку и поднялся в небо, переполненный радостью.
Наверху он огляделся и увидел Красный, пылающий, как дальний закат, а в небе рядом с ним появился человек, одетый в красные доспехи, с волосами, сияющими белизной при луне. Но когда Лемфада приблизился к нему, то увидел, что рыцарь почти прозрачен.
— Кто ты? — спросил Лемфада.
Налитые кровью глаза уставились на него, и рыцарь попытался подлететь поближе, но Золотой отбросил его назад.
— Я Карбри. А ты?
— Я Лемфада. Что ты здесь делаешь?
— Смотрю. Ты человек Лло Гифса?
— Да. Ты его знаешь?
— Скоро узнаю, — улыбнулся рыцарь. — А его жалкая шайка познает на себе мощь новой Габалы. Передай ему, что я так сказал. Передай, что весной сюда придет король со всем своим войском и что от красных рыцарей он не скроется нигде.
— Он не станет скрываться, он не боится вас.
— Все живое боится меня и моих собратьев. Скажи, мальчик, в чем источник твоей волшебной силы?
— Не знаю, — настороженно ответил Лемфада. — В Цветах я новичок.
— Только один цвет имеет значение, — отрезал рыцарь.
— Ты говоришь о Красном, но он не способен исцелять.
— Исцелять? Он способен создавать то, что не нуждается в исцелении. Да что с тобой толковать! Прочь, мальчишка — я не хочу убивать тебя.
— У тебя болит что-то? — спросил внезапно Лемфада. — Ты нездоров?
Глаза Карбри вспыхнули, и он выхватил из ножен призрачный меч, но клинок отскочил от золотой сферы, и рыцарь сделался еще прозрачнее.
Карбри выронил меч, но тот сам подплыл к нему.
— Убей меня, — сказал он, — убей меня, мальчик.
— Чего ради мне совершать такое злодейство?
— Злодейство? Ты не имеешь понятия, что это такое, но узнаешь, когда мы нагрянем сюда весной. Расскажи обо мне Лло Гифсу.
— Хорошо, скажу. За что ты его так ненавидишь?
— Ты заблуждаешься, мальчик. Я ненавижу только себя — ко всему остальному я безразличен. — Рыцарь стал почти совсем невидим, но вдруг вспыхнул кроваво-красным огнем. — Оллатаир! — вскричал он. — Ты пришел от Оллатаира?
Лемфада отпрянул назад, и между ними возникла стена золотого света.
— Какая роскошь! — засмеялся рыцарь. — Ступай к нему и передай ему привет от Карбри-Патеуса!
С этими словами он исчез, а Лемфада вернулся в хижину и в свое тело. Быть может, все это приснилось ему, а теперь он проснулся? Но он явственно видел перед собой горящие глаза рыцаря.
Элодан спал в другом углу, но Гвидион по-прежнему сидел за столом, глядя в свой кубок. Лемфада встал.
— Что, не спится? — спросил целитель.
— Можно с вами поговорить, сударь?
— Отчего же нет. Больше все равно заняться нечем.
— Я нашел свой Цвет.
Гвидион, встрепенувшись, хлопнул Лемфаду по плечу.
— Вот и хорошо. Я надеюсь, что это Зеленый: миру нужны целители.
— Это Золотой.
— Среди цветов нет Золотого, мальчик. Ты по-прежнему остаешься в Желтом.
— Нет, сударь. Я плыл в золотой лодке и видел, как погиб старый олень. Я вернул ему жизнь, и он воспрял.
— Ба! Тебе приснился сон — чертовски приятный, надо сказать.
— Погодите! Дайте я еще раз попробую. — Лемфада зажмурился, и Желтый принял его, но Золотой даже не показался.
— Не огорчайся, — сказал Гвидион. — Такие вещи требуют времени. Что еще ты видел?
— Я видел красного рыцаря, парящего над лесом. Он велел мне передать Оллатаиру привет от Карбри-Патеуса.
Гвидион вздрогнул и сильно побледнел.
— Не передавай ему ничего! Молчи. Забудь об этом.
— Но почему?
— Не понимаешь — и не надо. Но поверь мне: не нужно ничего говорить, это был только сон… очень скверный сон.
Убадай опустился на колени у мертвого тела, лежащего поперек тропы. У зверя было шесть ног, кожу покрывала чешуя, в челюстях длиннее человеческой руки помещалось три ряда зубов.
— В жизни не видел ничего подобного, — сказал Эррин. — Смотрите: он целехонек, ни единой царапины.
Убадай приложил ладонь к груди зверя.
— Одни мускулы, жира нету. Он замерз.
— В фурболгском зверинце много диковинных животных, — заметила Шира. — Может быть, туда везли новых с моря, и они убежали.
— Я вырос в степи, но никогда не слыхивал о ящерице с шестью ногами, — возразил Убадай. — Надо найти безопасное место для ночлега. Солнце садится — могут прийти еще звери.
Путники осторожно перебрались через тушу и пошли дальше по извилистой тропе. На вершине холма она разделилась надвое — одна дорога вела на восток, другая на юг.
Убадай понюхал воздух, показал на восток и сказал:
— Туда.
Эррин слишком устал и замерз, чтобы спорить. Он поправил сумки на плече и зашагал под уклон. Еще через четверть мили они увидели за поворотом каменный дом, притулившийся к отвесной скале. Перед ним сидел на снегу старик в выцветшем голубом балахоне, лысый, но с белой раздвоенной бородой, ниспадавшей до самой груди.
— Он что, умер? — спросил Эррин. Старик открыл глаза и рявкнул:
— Нет, не умер. Я мыслю и наслаждаюсь своим уединением.
— Прошу меня извинить, — низким поклоном молвил Эррин, — но неужели вам не холодно?
— Тебе-то какая печаль? Это мой дом. И тело тоже мое. Если ему холодно, это его забота.
— Разумеется, — с деланной улыбкой поддакнул Эррин. — Но мы, мои спутники и я, нуждаемся в крове. Быть может, вы разрешите нам переночевать у вас в доме?
— Я не люблю, когда мое уединение нарушают, — ответил старик.
— Ну и сиди себе на снегу, — вмешался Убадай. — Зачем тратить время на старого дурака? Пошли в дом.
— Нет, — сказал Эррин. — Найдем себе пещеру или еще что-нибудь.
— Я передумал, — усмехнулся старик. — Можете остаться. Вы, наверное, захотите развести огонь. Дров нет, добывайте их сами, в доме должен быть топор.
Убадай, бормоча что-то под нос, отправился в дом и вскоре вышел с упомянутым орудием.
Эррин еще раз поклонился сидящему и спросил:
— Можно узнать, почему вы передумали?
— Я капризен по натуре, уходите и оставьте меня с моими мыслями.
Эррин и Шира вошли в дом, где была всего одна комната. В одном ее углу стояла кровать, посередине — стол с двумя лавками. Очаг давно остыл, и не видно было никаких следов приготовления пищи.
— Пойду наберу хвороста на растопку, — сказала Шира. Эррин скинул на пол свою поклажу. В каменном доме стоял леденящий холод. Северная стена обросла льдом от воды, проникавшей сквозь протекшую крышу. На кровати не было тюфяка — только доски, а поверх них единственное истертое одеяло.