Я встречался с Лениным летом 1915 года в Швейцарии. Изложил ему свои взгляды на последствия войны для общества и революции. В то же время я предупреждал его, что, пока продолжается война, революции в Германии не будет, в этот период она возможна только в России в результате немецких побед».
Зифельт в своих воспоминаниях тоже описывает встречу, делая упор, естественно, на недружелюбном приеме, оказанном Гельфанду Лениным и Крупской, а также на безрезультатности беседы. Враждебное отношение к Ленину Алексинского и свидетельство обоих участников беседы о бесплодных итогах своей встречи дают веские основания согласиться с ее провалом. С другой стороны, между двумя политиками не было открытого разрыва, подобного тому, о котором пишет Зифельт. Он утверждает, что Ленин указал Гельфанду на дверь. Ленин воздерживался от критики Гельфанда в печати до того момента, пока его не спровоцировал к этому выход в свет в сентябре 1915 года первого номера издававшегося Гельфандом журнала «Колокол» на немецком языке. Гельфанд также не демонстрировал злонамеренности в отношении к Ленину. Наоборот, когда разразилась Февральская революция, он стал одним из главных спонсоров, если не инициаторов, плана переправки Ленина тем или иным путем в Россию. Даже в конце 1918 года Гельфанд надеялся помириться с Лениным и примкнуть к победоносной большевистской революции.
Отношение Ленина к Гельфанду оставалось все время отстраненным и негативным. Он определенно советовал молодому Бухарину не сотрудничать с Институтом изучения экономических последствий мировой войны, основанным Гельфандом в Копенгагене. С другой стороны, Ленин, видимо, знал о доверительных отношениях между одним из своих основных сторонников, Фюрстенбергом-Ганецким, и Гельфандом и не делал попыток прекратить их[99]. Позднее Ленин утверждал, что Фюрстенберг был просто служащим в торговом предприятии Гельфанда в Дании.
Здесь он умалил функции Ганецкого. Фюрстенберг стал активным соучастником широкомасштабной деятельности на черном рынке и в сфере торговли оружием, которую Гельфанд развил в Дании с ведома и содействия германских властей[100]. Эта деятельность предназначалась Гельфандом для финансирования политики «революционизирования», контуры которой он обрисовал в меморандуме германским властям от марта 1915 года. Фюрстенберг, в качестве «крыши» Гельфанда, предпринял несколько более рискованных коммерческих сделок и был выдворен из Дании в январе 1917 года за нарушение постановлений военного времени по контролю над торговлей. Он никогда не предавал огласке свои контакты с Гельфандом и служил в данном случае прикрытием для последнего[101]. Ленин не мог не знать об этой стороне деятельности Фюрстенберга, с которой он, должно быть, молчаливо мирился. Фактически Ленин больше доверял Фюрстенбергу (в 1937 году расстрелян. – Ред.) как деятелю подполья, чем гораздо более щепетильному Шляпникову (в 1937 году расстрелян. – Ред.). Перед возвращением в Россию в 1917 году Ленин предложил, чтобы Куба (так Фюрстенберга-Ганецкого называли в революционных кругах), будучи «надежным и интеллигентным сотрудником», должен ехать в Петроград для исправления уклонов большевистских лидеров в России[102].
В одном отношении утверждения о секретном соглашении между Лениным и Гельфандом явно не обоснованы: мы имеем в виду финансовую поддержку, которую Ленин, как полагают, получал от Гельфанда. Несмотря на случающееся время от времени получение Лениным без расписок небольших сумм от немцев через Кескюлу и Зифельта, нет сомнений, что он испытывал определенную нужду в Швейцарии, как в личном плане, так и в сфере финансирования публикаций своих трудов. В письме Шляпникову в Копенгаген, датированном сентябрем – октябрем 1916 года, Ленин пишет: «Что касается меня самого, то должен сказать, что нуждаюсь в доходе. Иначе просто погибну. Правда! Чертовски большая стоимость жизни – не на что жить. Деньги нужно вышибать силой (Беленину следует поговорить о деньгах с Катиным и самим Горьким, если это не слишком неудобно) из издателя «Летописи», которому отосланы два моих памфлета (пусть заплатит немедленно и как можно больше!). То же самое с Бончем в связи с переводами. Если этого не устроить, я не смогу протянуть далее. Уверен в этом. Все очень, очень серьезно»[103].
Немецкие власти не мешали политической деятельности Ленина, связанной с конференциями в Циммервальде и Кинтале. Им сообщал о том, что там происходило, информатор Карл Моор, а возможно, и Раковский. Немцы не без оснований беспокоились о влиянии пораженческой пропаганды Ленина на широкие круги социал-демократии Германии. Не особенно они верили и в способность Ленина совершить революцию в России. Собственные частые скептические замечания Ленина о маловероятности падения царизма «в ближайшем будущем и даже в течение его жизни» подтверждали их сомнения. И все же германские внешнеполитические и секретные службы, очевидно, сознавали, по крайней мере после доклада Кескюлы в 1915 году, что, если вихрь революции действительно поднимется в России, Ленина призовут сыграть в ней значительную роль. Эта вера подкреплялась сообщениями всех агентов, которых они использовали, включая Гельфанда, Кескюлу, Моора и не особо щепетильного эмигранта из социал-демократов Цивина. Но, пока революция оставалась не более чем отдаленной возможностью, Ленин, в представлении немцев, оставался малоэффективным и недоступным. В своем убежище в Швейцарии он содержался в «черном теле».
5. Гельфанд в Копенгагене
6. Гельфанд и беспорядки среди рабочих в России
Зифельт в своих воспоминаниях тоже описывает встречу, делая упор, естественно, на недружелюбном приеме, оказанном Гельфанду Лениным и Крупской, а также на безрезультатности беседы. Враждебное отношение к Ленину Алексинского и свидетельство обоих участников беседы о бесплодных итогах своей встречи дают веские основания согласиться с ее провалом. С другой стороны, между двумя политиками не было открытого разрыва, подобного тому, о котором пишет Зифельт. Он утверждает, что Ленин указал Гельфанду на дверь. Ленин воздерживался от критики Гельфанда в печати до того момента, пока его не спровоцировал к этому выход в свет в сентябре 1915 года первого номера издававшегося Гельфандом журнала «Колокол» на немецком языке. Гельфанд также не демонстрировал злонамеренности в отношении к Ленину. Наоборот, когда разразилась Февральская революция, он стал одним из главных спонсоров, если не инициаторов, плана переправки Ленина тем или иным путем в Россию. Даже в конце 1918 года Гельфанд надеялся помириться с Лениным и примкнуть к победоносной большевистской революции.
Отношение Ленина к Гельфанду оставалось все время отстраненным и негативным. Он определенно советовал молодому Бухарину не сотрудничать с Институтом изучения экономических последствий мировой войны, основанным Гельфандом в Копенгагене. С другой стороны, Ленин, видимо, знал о доверительных отношениях между одним из своих основных сторонников, Фюрстенбергом-Ганецким, и Гельфандом и не делал попыток прекратить их[99]. Позднее Ленин утверждал, что Фюрстенберг был просто служащим в торговом предприятии Гельфанда в Дании.
Здесь он умалил функции Ганецкого. Фюрстенберг стал активным соучастником широкомасштабной деятельности на черном рынке и в сфере торговли оружием, которую Гельфанд развил в Дании с ведома и содействия германских властей[100]. Эта деятельность предназначалась Гельфандом для финансирования политики «революционизирования», контуры которой он обрисовал в меморандуме германским властям от марта 1915 года. Фюрстенберг, в качестве «крыши» Гельфанда, предпринял несколько более рискованных коммерческих сделок и был выдворен из Дании в январе 1917 года за нарушение постановлений военного времени по контролю над торговлей. Он никогда не предавал огласке свои контакты с Гельфандом и служил в данном случае прикрытием для последнего[101]. Ленин не мог не знать об этой стороне деятельности Фюрстенберга, с которой он, должно быть, молчаливо мирился. Фактически Ленин больше доверял Фюрстенбергу (в 1937 году расстрелян. – Ред.) как деятелю подполья, чем гораздо более щепетильному Шляпникову (в 1937 году расстрелян. – Ред.). Перед возвращением в Россию в 1917 году Ленин предложил, чтобы Куба (так Фюрстенберга-Ганецкого называли в революционных кругах), будучи «надежным и интеллигентным сотрудником», должен ехать в Петроград для исправления уклонов большевистских лидеров в России[102].
В одном отношении утверждения о секретном соглашении между Лениным и Гельфандом явно не обоснованы: мы имеем в виду финансовую поддержку, которую Ленин, как полагают, получал от Гельфанда. Несмотря на случающееся время от времени получение Лениным без расписок небольших сумм от немцев через Кескюлу и Зифельта, нет сомнений, что он испытывал определенную нужду в Швейцарии, как в личном плане, так и в сфере финансирования публикаций своих трудов. В письме Шляпникову в Копенгаген, датированном сентябрем – октябрем 1916 года, Ленин пишет: «Что касается меня самого, то должен сказать, что нуждаюсь в доходе. Иначе просто погибну. Правда! Чертовски большая стоимость жизни – не на что жить. Деньги нужно вышибать силой (Беленину следует поговорить о деньгах с Катиным и самим Горьким, если это не слишком неудобно) из издателя «Летописи», которому отосланы два моих памфлета (пусть заплатит немедленно и как можно больше!). То же самое с Бончем в связи с переводами. Если этого не устроить, я не смогу протянуть далее. Уверен в этом. Все очень, очень серьезно»[103].
Немецкие власти не мешали политической деятельности Ленина, связанной с конференциями в Циммервальде и Кинтале. Им сообщал о том, что там происходило, информатор Карл Моор, а возможно, и Раковский. Немцы не без оснований беспокоились о влиянии пораженческой пропаганды Ленина на широкие круги социал-демократии Германии. Не особенно они верили и в способность Ленина совершить революцию в России. Собственные частые скептические замечания Ленина о маловероятности падения царизма «в ближайшем будущем и даже в течение его жизни» подтверждали их сомнения. И все же германские внешнеполитические и секретные службы, очевидно, сознавали, по крайней мере после доклада Кескюлы в 1915 году, что, если вихрь революции действительно поднимется в России, Ленина призовут сыграть в ней значительную роль. Эта вера подкреплялась сообщениями всех агентов, которых они использовали, включая Гельфанда, Кескюлу, Моора и не особо щепетильного эмигранта из социал-демократов Цивина. Но, пока революция оставалась не более чем отдаленной возможностью, Ленин, в представлении немцев, оставался малоэффективным и недоступным. В своем убежище в Швейцарии он содержался в «черном теле».
5. Гельфанд в Копенгагене
Неудачи Гельфанда в сношениях с эмигрантами в Швейцарии и, в их числе, с Лениным ни в коем случае не обескуражили его. Он не был человеком, пасующим перед трудностями или унывающим от недостатка сочувствия и понимания. Если Ленин и его сторонники не желают с ним сотрудничать, то он «пройдет свой путь один».
Летом 1915 года Гельфанд переезжает из Швейцарии в Копенгаген, где в течение последующих двух лет он организовал ряд предприятий поразительного масштаба и разнообразия. Прежде всего Гельфанд основал Институт изучения экономических последствий мировой войны. Институт занимался сбором статистической информации по экономическим и социальным вопросам в воюющих и нейтральных странах явно с целью разработки плана экономической организации общества в послевоенном мире. Фактически он представлял собой удобную «крышу» для использования русских революционеров, которые во время войны оказались не у дел и были только рады предоставить свои знания и личные связи в распоряжение такого щедрого спонсора, как Гельфанд.
Во-вторых, Гельфанд наладил выпуск в Германии газеты «Колокол», сначала выходившей раз в две недели, а затем еженедельно. Газета пропагандировала его идеи поддержки военных усилий Германии. В-третьих, Гельфанд занялся лихорадочной коммерческой деятельностью, направляемой из Копенгагена через сеть торговых компаний, которые он финансировал. Это значительно увеличило его и без того значительное личное состояние.
Гельфанд едва ли оставил документальные свидетельства своей активности в Дании во время войны, однако ее можно реконструировать по косвенным признакам[104]. Общая картина выглядела следующим образом: сам Гельфанд выступал открыто лишь как директор Института и первый редактор «Колокола»[105]. Его разнообразными коммерческими предприятиями управляли подставные лица, главным из которых был друг Ленина Фюрстенберг-Ганецкий, а также братья Георг и Генрих Склацы, сами работавшие на политуправление германского Генштаба. Такая многосторонняя деятельность представляла собой способ маскировки и финансирования подлинной цели пребывания Гельфанда в Копенгагене: тогда и в дальнейшем она заключалась в провоцировании революции в России.
Гельфанд столкнулся с небольшими трудностями в привлечении на свою сторону немецкого посланника в Копенгагене графа Брокдорфа-Ранцау. Первые попытки Ранцау прозондировать почву в России на предмет заключения сепаратного мира через датский королевский двор закончились неудачей. Граф придерживался неясных «прогрессивных» взглядов и веровал в некое «более представительное участие масс в политической жизни Германии». Гельфанду не составило большого труда убедить графа, что социальный или политический прогресс в Германии невозможен до тех пор, пока на востоке не будет повержен и расчленен «реакционный гигант», то есть Россия.
Восторженные отзывы Брокдорфа-Ранцау о Гельфанде отмечены в специальном докладе, подготовленном старым константинопольским другом Гельфанда доктором Циммером, который приезжал инспектировать деятельность и финансовые средства Гельфанда по поручению германского МИДа. Доктор Циммер констатировал, что в распоряжении Гельфанда имеется восемь агентов в Копенгагене и десять разъездных агентов в России. Ни один из последних не назван по имени. Гельфанд не был связан обязательством раскрывать немцам их имена. Хотя имеется много свидетельств о его отношениях с Христианом Раковским в Бухаресте, нет ни одного, указывающего на то, кто были «наши люди в Петрограде» или где-либо еще в России.
С самого начала своего сотрудничества с немецкими властями Гельфанд осуществлял его на уникальной основе. Он не только представил немцам собственный план разгрома России, но предложил им также свои связи и организацию для реализации этого плана. Как мы знаем, Гельфанд с полным основанием претендовал на создание коммуникационной линии через Болгарию, Румынию и Украину. Далее он предложил использовать свой коммерческий опыт и талант для снабжения Германии сырьем, крайне необходимым во время войны. В 1916 году Гельфанд заключил в Дании колоссальную сделку, которая закрыла доступ на датский рынок английского угля и открыла его для немецкого угля. Германское казначейство получило столь желанную нейтральную валюту. Гельфанд был человеком, рассчитывавшим на себя. Он сделался богачом собственными усилиями и не нуждался в субсидиях со стороны. Следовательно, он располагал таким статусом, что мог получить от немцев гораздо больше, чем любой другой его конкурент, – суммы, необходимые, как он утверждал, для выполнения его плана.
Хотя глава немецкого МИДа фон Ягов относился к плану Гельфанда несколько скептически, а Хелферих, глава департамента, высмеивал некоторые финансовые предложения Гельфанда, в течение 1915 года он постоянно получал от МИДа значительные суммы. Кроме одного миллиона марок, полученного в марте перед возвращением на Балканы, главным образом для своих связей в Бухаресте, ему выдали в декабре миллион рублей. Еще 5 миллионов марок в июле фон Ягов вытребовал на «революционную пропаганду в России», без сомнения, по просьбе Гельфанда и его сторонников в Копенгагене.
Но Гельфанд был принят, вероятно, не только в МИДе. Другие германские ведомства, особенно политуправление Генштаба, тоже работало на продвижение революции в Россию. Можно предположить, что Гельфанд имел и с ним связи – прямые и косвенные. Политуправлением руководил полковник фон Хелсен. Это ведомство поддерживало связи с МИДом через Курта Рицлера, который встречал Гельфанда в марте 1915 года в Берлине. Доктор Циммер тоже сотрудничал с политуправлением, так же как и братья Склац, работавшие на Гельфанда. Учреждения, подчиненные политуправлению, не информировали МИД автоматически, за исключением вопросов общего характера, а германским дипломатическим представительствам в Скандинавских странах, как правило, связи с агентами политуправления были запрещены.
Обосновавшись в Копенгагене и заручившись немецкой поддержкой, Гельфанд продолжил осуществление плана, изложенного в мартовском меморандуме, невзирая на скептицизм Ягова или возмущенную реакцию Ленина на выход «Колокола».
В декабре 1915 года Гельфанд убеждал Брокдорфа-Ранцау, что терять время нельзя. Положение в российской промышленности таково, что появилась возможность легко использовать экономические трудности в политических целях. Внутренняя обстановка после отсрочки созыва Думы 3 сентября 1915 года также благоприятствовала восстанию[106]. По существу, Гельфанд не обманывал немцев: к этому времени внутреннее политическое положение в России значительно ухудшилось. После того как царь решил взять на себя Верховное командование армией в августе 1915 года, обострилась конфронтация между Думой и самодеятельными организациями, с одной стороны, и царем и правительством – с другой.
Уговоры Гельфандом германского МИДа достигли кульминации в предложении осуществить революцию в России в январе 1916 года. Ее провоцированием занимался некий агент, имя которого осталось неизвестным. Он должен был организовать всеобщую стачку 9 января, в годовщину Кровавого воскресенья 1905 года. Гельфанд утверждал, что его агенты способны вывести на улицы 100 тысяч человек, что забастовка в столице будет поддержана в целом по стране. Его надежный агент «немедленно займется установлением связей между различными революционными центрами»[107].
Ни Гельфанд, ни его надежный агент не могли обещать успех дела с абсолютной уверенностью. Они только утверждали, что «революция начнется примерно 9 (22) января (по старому и новому стилю). Даже если революция сразу не охватит всю страну, она определенно сделает невозможным возвращение к стабильным условиям». В то же время Гельфанд указывал, что, хотя массы рабочих готовы к революционным действиям так же, как и в 1905 году, буржуазные партии в настоящее время воздержатся от финансовой поддержки революционного движения. В связи с этим Гельфанд просил «предоставить в распоряжение своего надежного агента сумму в 1 миллион рублей»[108]. Германский МИД немедленно предоставил эту сумму[109]. Гельфанд сообщил Брокдорфу-Ранцау, что деньги переведены в Петроград[110].
Хотя утверждения Гельфанда выглядят сверхоптимистичными и поспешными, их нельзя считать полностью не обоснованными. 9 января действительно было удобным днем для начала забастовочного движения, поскольку оно стало неофициальным выходным памятным днем для рабочих, по крайней мере в Петрограде.
Летом 1915 года Гельфанд переезжает из Швейцарии в Копенгаген, где в течение последующих двух лет он организовал ряд предприятий поразительного масштаба и разнообразия. Прежде всего Гельфанд основал Институт изучения экономических последствий мировой войны. Институт занимался сбором статистической информации по экономическим и социальным вопросам в воюющих и нейтральных странах явно с целью разработки плана экономической организации общества в послевоенном мире. Фактически он представлял собой удобную «крышу» для использования русских революционеров, которые во время войны оказались не у дел и были только рады предоставить свои знания и личные связи в распоряжение такого щедрого спонсора, как Гельфанд.
Во-вторых, Гельфанд наладил выпуск в Германии газеты «Колокол», сначала выходившей раз в две недели, а затем еженедельно. Газета пропагандировала его идеи поддержки военных усилий Германии. В-третьих, Гельфанд занялся лихорадочной коммерческой деятельностью, направляемой из Копенгагена через сеть торговых компаний, которые он финансировал. Это значительно увеличило его и без того значительное личное состояние.
Гельфанд едва ли оставил документальные свидетельства своей активности в Дании во время войны, однако ее можно реконструировать по косвенным признакам[104]. Общая картина выглядела следующим образом: сам Гельфанд выступал открыто лишь как директор Института и первый редактор «Колокола»[105]. Его разнообразными коммерческими предприятиями управляли подставные лица, главным из которых был друг Ленина Фюрстенберг-Ганецкий, а также братья Георг и Генрих Склацы, сами работавшие на политуправление германского Генштаба. Такая многосторонняя деятельность представляла собой способ маскировки и финансирования подлинной цели пребывания Гельфанда в Копенгагене: тогда и в дальнейшем она заключалась в провоцировании революции в России.
Гельфанд столкнулся с небольшими трудностями в привлечении на свою сторону немецкого посланника в Копенгагене графа Брокдорфа-Ранцау. Первые попытки Ранцау прозондировать почву в России на предмет заключения сепаратного мира через датский королевский двор закончились неудачей. Граф придерживался неясных «прогрессивных» взглядов и веровал в некое «более представительное участие масс в политической жизни Германии». Гельфанду не составило большого труда убедить графа, что социальный или политический прогресс в Германии невозможен до тех пор, пока на востоке не будет повержен и расчленен «реакционный гигант», то есть Россия.
Восторженные отзывы Брокдорфа-Ранцау о Гельфанде отмечены в специальном докладе, подготовленном старым константинопольским другом Гельфанда доктором Циммером, который приезжал инспектировать деятельность и финансовые средства Гельфанда по поручению германского МИДа. Доктор Циммер констатировал, что в распоряжении Гельфанда имеется восемь агентов в Копенгагене и десять разъездных агентов в России. Ни один из последних не назван по имени. Гельфанд не был связан обязательством раскрывать немцам их имена. Хотя имеется много свидетельств о его отношениях с Христианом Раковским в Бухаресте, нет ни одного, указывающего на то, кто были «наши люди в Петрограде» или где-либо еще в России.
С самого начала своего сотрудничества с немецкими властями Гельфанд осуществлял его на уникальной основе. Он не только представил немцам собственный план разгрома России, но предложил им также свои связи и организацию для реализации этого плана. Как мы знаем, Гельфанд с полным основанием претендовал на создание коммуникационной линии через Болгарию, Румынию и Украину. Далее он предложил использовать свой коммерческий опыт и талант для снабжения Германии сырьем, крайне необходимым во время войны. В 1916 году Гельфанд заключил в Дании колоссальную сделку, которая закрыла доступ на датский рынок английского угля и открыла его для немецкого угля. Германское казначейство получило столь желанную нейтральную валюту. Гельфанд был человеком, рассчитывавшим на себя. Он сделался богачом собственными усилиями и не нуждался в субсидиях со стороны. Следовательно, он располагал таким статусом, что мог получить от немцев гораздо больше, чем любой другой его конкурент, – суммы, необходимые, как он утверждал, для выполнения его плана.
Хотя глава немецкого МИДа фон Ягов относился к плану Гельфанда несколько скептически, а Хелферих, глава департамента, высмеивал некоторые финансовые предложения Гельфанда, в течение 1915 года он постоянно получал от МИДа значительные суммы. Кроме одного миллиона марок, полученного в марте перед возвращением на Балканы, главным образом для своих связей в Бухаресте, ему выдали в декабре миллион рублей. Еще 5 миллионов марок в июле фон Ягов вытребовал на «революционную пропаганду в России», без сомнения, по просьбе Гельфанда и его сторонников в Копенгагене.
Но Гельфанд был принят, вероятно, не только в МИДе. Другие германские ведомства, особенно политуправление Генштаба, тоже работало на продвижение революции в Россию. Можно предположить, что Гельфанд имел и с ним связи – прямые и косвенные. Политуправлением руководил полковник фон Хелсен. Это ведомство поддерживало связи с МИДом через Курта Рицлера, который встречал Гельфанда в марте 1915 года в Берлине. Доктор Циммер тоже сотрудничал с политуправлением, так же как и братья Склац, работавшие на Гельфанда. Учреждения, подчиненные политуправлению, не информировали МИД автоматически, за исключением вопросов общего характера, а германским дипломатическим представительствам в Скандинавских странах, как правило, связи с агентами политуправления были запрещены.
Обосновавшись в Копенгагене и заручившись немецкой поддержкой, Гельфанд продолжил осуществление плана, изложенного в мартовском меморандуме, невзирая на скептицизм Ягова или возмущенную реакцию Ленина на выход «Колокола».
В декабре 1915 года Гельфанд убеждал Брокдорфа-Ранцау, что терять время нельзя. Положение в российской промышленности таково, что появилась возможность легко использовать экономические трудности в политических целях. Внутренняя обстановка после отсрочки созыва Думы 3 сентября 1915 года также благоприятствовала восстанию[106]. По существу, Гельфанд не обманывал немцев: к этому времени внутреннее политическое положение в России значительно ухудшилось. После того как царь решил взять на себя Верховное командование армией в августе 1915 года, обострилась конфронтация между Думой и самодеятельными организациями, с одной стороны, и царем и правительством – с другой.
Уговоры Гельфандом германского МИДа достигли кульминации в предложении осуществить революцию в России в январе 1916 года. Ее провоцированием занимался некий агент, имя которого осталось неизвестным. Он должен был организовать всеобщую стачку 9 января, в годовщину Кровавого воскресенья 1905 года. Гельфанд утверждал, что его агенты способны вывести на улицы 100 тысяч человек, что забастовка в столице будет поддержана в целом по стране. Его надежный агент «немедленно займется установлением связей между различными революционными центрами»[107].
Ни Гельфанд, ни его надежный агент не могли обещать успех дела с абсолютной уверенностью. Они только утверждали, что «революция начнется примерно 9 (22) января (по старому и новому стилю). Даже если революция сразу не охватит всю страну, она определенно сделает невозможным возвращение к стабильным условиям». В то же время Гельфанд указывал, что, хотя массы рабочих готовы к революционным действиям так же, как и в 1905 году, буржуазные партии в настоящее время воздержатся от финансовой поддержки революционного движения. В связи с этим Гельфанд просил «предоставить в распоряжение своего надежного агента сумму в 1 миллион рублей»[108]. Германский МИД немедленно предоставил эту сумму[109]. Гельфанд сообщил Брокдорфу-Ранцау, что деньги переведены в Петроград[110].
Хотя утверждения Гельфанда выглядят сверхоптимистичными и поспешными, их нельзя считать полностью не обоснованными. 9 января действительно было удобным днем для начала забастовочного движения, поскольку оно стало неофициальным выходным памятным днем для рабочих, по крайней мере в Петрограде.
6. Гельфанд и беспорядки среди рабочих в России
Это подтверждается содержанием письма активного большевистского агитатора в Петрограде, видного деятеля профсоюзов пекарей города Павла Будаева. Его письмо в начале марта 1916 года другу, сосланному в Восточную Сибирь, было перехвачено полицией. Оно обнаружилось в полицейских архивах[111]. Будаев пишет: «9 января (1916 г.) забастовали все заводы. Инициатива акции исходила от Выборгского района. Интересной представляется позиция ликвидаторов (то есть, на большевистском жаргоне, меньшевиков) – большинство из них выступили против забастовки 9 января, безуспешно выдвигая тот довод, что через пару недель заводы остановятся все равно из-за нехватки топлива. Только на заводе «Новый Айваз» ликвидаторы выступили за проведение забастовки…
Происходили демонстрации, во время которых солдаты, ехавшие в кузовах грузовиков, приветствовали демонстрантов криками «ура!». Но солдатам не разрешали покидать казармы. Усилили команды часовых при казармах и контроль над телефонной связью. Солдаты, остававшиеся в казармах, были солидарны с патрульными в желании не стрелять в народ. Демонстрации возобновились на следующий день, 10 января, а в Выборгском районе в 6 утра. Имела место и объединенная демонстрация вместе с солдатами, которые сами несли красный флаг. До 9 января было, в целом, 600 арестов»[112].
Сообщение Будаева подтверждается другими свидетельствами – как революционных лидеров, так и полиции. Число демонстрантов в акции 9 января оценивается разными источниками в 42, 45, 66 и даже 100 тысяч человек[113].
Подъем следующей забастовочной волны начался в феврале на Путиловском заводе в Петрограде. Гельфанд в своем меморандуме от марта 1915 года специально упоминает этот завод вместе с двумя другими как объекты революционной деятельности. Печальная история трудовых отношений на Путиловском заводе уходит к первым дням войны. Рабочие, справедливо или нет, были убеждены, что заводом управляют немцы и евреи, которые активно занимаются саботажем или готовятся саботировать военные усилия. Руководство предприятия не способствовало улучшению положения своим бестактным подходом к приказу об освобождении от военной службы[114].
Агитация против немцев в правлении завода продолжалась. В августе 1915 года рабочие потребовали убрать специалистов немецкого и австрийского происхождения.
Вплоть до середины 1915 года недовольство рабочих, видимо, выражалось в экономических требованиях и чрезмерном политическом рвении, но в августе 1915 года они стали выдвигать политические требования[115]. 3 февраля 1916 года рабочие электромастерских потребовали увеличения зарплаты на 75 процентов. Администрация мастерских отказалась выполнить такое требование и обратилась к командующему Петроградским военным районом князю Туманову, который издал для мастерских приказ, угрожая «милитаризацией» всему предприятию, то есть мобилизацией рабочих всех призывных возрастов на работу в военном режиме. Администрация закрыла предприятие 16 февраля на три дня, но, поскольку беспорядки продолжались, остановку в работе продлили на неделю до 23 февраля. Это случилось ровно за год до начала рабочих беспорядков 1917 года.
Будаев утверждает, что беспорядками на Путиловских заводах руководил Петроградский комитет социал-демократической партии и эсеры и что один из лозунгов бастующих гласил: «Долой войну!» Полицейский доклад того времени тоже возлагает вину на «ленинцев» за превращение экономической забастовки в политическую. «…Ясно, что мотивы забастовки были чисто экономические и, вероятно, она такой бы и осталась, если бы не вмешались революционные элементы[116].
Ведущая группа «ленинцев», называющая себя «Петербургским (Петроградским) комитетом социал-демократической рабочей партии», считает все экономические акции рабочих масс в настоящий момент несвоевременными и возражает против неорганизованных попыток рабочих выражать свое недовольство трудными экономическими условиями жизни на отдельных промышленных предприятиях. Эта группа сохраняет верность, однако, планам и целям своих подпольных лидеров, которые всегда заинтересованы в использовании крупных социальных движений для своих целей. Эта организация пыталась воспользоваться нынешней забастовкой путиловских рабочих, чтобы приблизить реализацию конечных целей социал-демократии…»
В полицейском докладе указывалось, что агитация большевиков и сочувствующих им социал-демократов направлена против законопроекта, подлежащего обсуждению в ближайшее время в Думе, о переводе промышленных предприятий на военные рельсы. Агитаторы призывали к началу гражданской войны 10 февраля, в годовщину вынесения судом приговора большевистским депутатам Думы. Особенно интересна в этом отношении листовка, зовущая к политической забастовке, которую выпустил большевистский Петроградский комитет. В ней подвергался нападкам приказ генерала Туманова как откровенный акт запугивания военными властями и содержался призыв к решительному отпору.
«Дело путиловских рабочих, – говорится в листовке, – это дело всего петербургского пролетариата… Акция путиловских рабочих должна быть активно поддержана всем петербургским пролетариатом. Иначе наглое издевательство воровской банды династии Романовых не закончится… Товарищи, если вы не дадите решительный отпор попыткам поработить вас, то сами наденете на себя оковы, которые для вас приготовлены. Объявляя политическую забастовку протеста, петербургский пролетариат берет на себя большую ответственность. Черные силы царизма воспользуются этой акцией, чтобы распространять клевету и сеять замешательство в армии. Пролетариат, выходя за пределы фабрики или работы, должен вынести свое дело на улицу, чтобы оно стало понятным всем без исключения, должен донести свое дело до своих братьев в армии, которых иначе могут использовать против нас… Долой шантаж царских наемников!.. Долой монархию Романовых! Да здравствует пролетарская солидарность и классовая борьба! Да здравствует революционный пролетариат и Российская социал-демократическая партия!»[117]
Происходили демонстрации, во время которых солдаты, ехавшие в кузовах грузовиков, приветствовали демонстрантов криками «ура!». Но солдатам не разрешали покидать казармы. Усилили команды часовых при казармах и контроль над телефонной связью. Солдаты, остававшиеся в казармах, были солидарны с патрульными в желании не стрелять в народ. Демонстрации возобновились на следующий день, 10 января, а в Выборгском районе в 6 утра. Имела место и объединенная демонстрация вместе с солдатами, которые сами несли красный флаг. До 9 января было, в целом, 600 арестов»[112].
Сообщение Будаева подтверждается другими свидетельствами – как революционных лидеров, так и полиции. Число демонстрантов в акции 9 января оценивается разными источниками в 42, 45, 66 и даже 100 тысяч человек[113].
Подъем следующей забастовочной волны начался в феврале на Путиловском заводе в Петрограде. Гельфанд в своем меморандуме от марта 1915 года специально упоминает этот завод вместе с двумя другими как объекты революционной деятельности. Печальная история трудовых отношений на Путиловском заводе уходит к первым дням войны. Рабочие, справедливо или нет, были убеждены, что заводом управляют немцы и евреи, которые активно занимаются саботажем или готовятся саботировать военные усилия. Руководство предприятия не способствовало улучшению положения своим бестактным подходом к приказу об освобождении от военной службы[114].
Агитация против немцев в правлении завода продолжалась. В августе 1915 года рабочие потребовали убрать специалистов немецкого и австрийского происхождения.
Вплоть до середины 1915 года недовольство рабочих, видимо, выражалось в экономических требованиях и чрезмерном политическом рвении, но в августе 1915 года они стали выдвигать политические требования[115]. 3 февраля 1916 года рабочие электромастерских потребовали увеличения зарплаты на 75 процентов. Администрация мастерских отказалась выполнить такое требование и обратилась к командующему Петроградским военным районом князю Туманову, который издал для мастерских приказ, угрожая «милитаризацией» всему предприятию, то есть мобилизацией рабочих всех призывных возрастов на работу в военном режиме. Администрация закрыла предприятие 16 февраля на три дня, но, поскольку беспорядки продолжались, остановку в работе продлили на неделю до 23 февраля. Это случилось ровно за год до начала рабочих беспорядков 1917 года.
Будаев утверждает, что беспорядками на Путиловских заводах руководил Петроградский комитет социал-демократической партии и эсеры и что один из лозунгов бастующих гласил: «Долой войну!» Полицейский доклад того времени тоже возлагает вину на «ленинцев» за превращение экономической забастовки в политическую. «…Ясно, что мотивы забастовки были чисто экономические и, вероятно, она такой бы и осталась, если бы не вмешались революционные элементы[116].
Ведущая группа «ленинцев», называющая себя «Петербургским (Петроградским) комитетом социал-демократической рабочей партии», считает все экономические акции рабочих масс в настоящий момент несвоевременными и возражает против неорганизованных попыток рабочих выражать свое недовольство трудными экономическими условиями жизни на отдельных промышленных предприятиях. Эта группа сохраняет верность, однако, планам и целям своих подпольных лидеров, которые всегда заинтересованы в использовании крупных социальных движений для своих целей. Эта организация пыталась воспользоваться нынешней забастовкой путиловских рабочих, чтобы приблизить реализацию конечных целей социал-демократии…»
В полицейском докладе указывалось, что агитация большевиков и сочувствующих им социал-демократов направлена против законопроекта, подлежащего обсуждению в ближайшее время в Думе, о переводе промышленных предприятий на военные рельсы. Агитаторы призывали к началу гражданской войны 10 февраля, в годовщину вынесения судом приговора большевистским депутатам Думы. Особенно интересна в этом отношении листовка, зовущая к политической забастовке, которую выпустил большевистский Петроградский комитет. В ней подвергался нападкам приказ генерала Туманова как откровенный акт запугивания военными властями и содержался призыв к решительному отпору.
«Дело путиловских рабочих, – говорится в листовке, – это дело всего петербургского пролетариата… Акция путиловских рабочих должна быть активно поддержана всем петербургским пролетариатом. Иначе наглое издевательство воровской банды династии Романовых не закончится… Товарищи, если вы не дадите решительный отпор попыткам поработить вас, то сами наденете на себя оковы, которые для вас приготовлены. Объявляя политическую забастовку протеста, петербургский пролетариат берет на себя большую ответственность. Черные силы царизма воспользуются этой акцией, чтобы распространять клевету и сеять замешательство в армии. Пролетариат, выходя за пределы фабрики или работы, должен вынести свое дело на улицу, чтобы оно стало понятным всем без исключения, должен донести свое дело до своих братьев в армии, которых иначе могут использовать против нас… Долой шантаж царских наемников!.. Долой монархию Романовых! Да здравствует пролетарская солидарность и классовая борьба! Да здравствует революционный пролетариат и Российская социал-демократическая партия!»[117]