Либералы, от которых можно было ожидать отпора шовинизму и осуждения казней невинных людей, не протестовали против этих кампаний, за исключением московского погрома в мае 1915 года, давшего им удобный предлог для нападок на правительство. В самом деле, обличение предполагаемой «немецкой партии» и мифического «блока темных сил» составляли часть их пропагандистского арсенала против правительства, которое, по слухам, «вело за спиной народа переговоры о сепаратном мире».
Фактически же усилия немецких властей в целях проведения таких переговоров, как мы убедились, не дали результатов, поэтому в конце 1916 года второе направление действий – «политика революционизирования», проводившаяся параллельно с зондажем сепаратного мира, – принесло больше успеха Вильгельмштрассе и, особенно, политуправлению германского Генштаба.
3. Начало «политики революционизирования» России
4. Ленин, Гельфанд (Парвус) и Кескюла
Фактически же усилия немецких властей в целях проведения таких переговоров, как мы убедились, не дали результатов, поэтому в конце 1916 года второе направление действий – «политика революционизирования», проводившаяся параллельно с зондажем сепаратного мира, – принесло больше успеха Вильгельмштрассе и, особенно, политуправлению германского Генштаба.
3. Начало «политики революционизирования» России
Поддержка подрывной деятельности в России, так же как и на территориях Британии и Франции, составляла часть программы действий германского Верховного командования с самого начала войны. В годы, непосредственно предшествовавшие войне, Австро-Венгрия уже начала поддерживать сепаратистские движения в России, – впрочем, тесные личные контакты, которые император Вильгельм старался установить с Николаем II, требовали от германских властей большей осмотрительности в этом отношении, чем от австрийских[81]. Ленин устроил свою штаб-квартиру на австрийской территории в 1912 году в Поронине, близ Кракова. В Вене работал Рязанов (Гольдендах), один из наиболее выдающихся теоретиков социал-демократического движения. С 1910 года в Вене жил Троцкий (Бронштейн), руководя оттуда деятельностью подконтрольных журналистов в России и зарубежных странах. В то же время австрийцы мирились с присутствием на своей территории ряда украинских сепаратистов, видимо, в отместку панславистской пропаганде русской прессы, особенно «Нового времени».
Однако с продолжением войны различные немецкие политические департаменты взяли на себя проведение большинства подрывных акций и руководство агентурой, прежде использовавшейся австрийцами. Германские посольства в нейтральных странах постоянно осаждали толпы финских националистов, польских графов, украинских священников-униатов, кавказских князей и разбойников, всевозможных интеллектуалов-революционеров, желавших создать «комитеты по освобождению», публиковать пропагандистские материалы и работать «на благо ряда свободных и независимых государств», которые, как они горячо надеялись, возникнут в результате раздела Российской империи. Поначалу среди тех, кто вызывался помогать немцам, отсутствовали представители устоявшихся революционных партий России – социал-демократов всех направлений или эсеров.
В начале войны германская полиция не проводила различие между теми из подданных враждебных государств, оказавшихся в Германии, кто поддерживал, и теми, кто отвергал существующие в этих государствах режимы. В решениях об интернировании, высылке или оставлении под надзором полиции таких иностранцев прослеживалось мало логики. Ряд российских революционеров выслали в Скандинавию, откуда те, кто могли, вернулись в Россию. Другие пересекли границу Швейцарии и присоединились к местной эмиграции. Некоторые, особенно последователи русского марксиста-ветерана Плеханова, занимавшего оборонческую и лояльную Антанте позицию, уехали в Париж, где сумели даже издавать свою газету «Наше слово». Другие повторили судьбу бывшего одно время депутатом Думы в большевистской фракции Малиновского, покинувшего Россию после отзыва его мандата в 1913 году (вследствие обвинений его в том, что он служит информатором МВД). Его, кажется, интернировали, а затем политуправление германского Генштаба использовало его для пропаганды среди русских военнопленных. Связи Малиновского с российской полицией не предавались огласке. Он поддерживал контакты с Лениным, который продолжал оказывать ему содействие и затыкать рты меньшевикам и большевикам, подозревавших Малиновского в измене[82].
Третьим, тем или иным способом связанным с политически влиятельными деятелями в Германии и Австрии, позволялось проживать под надзором полиции.
Самого Ленина арестовали в начале войны в Поронине. Но его соратник Фюрстенберг-Ганецкий связался с лидером австрийских социалистов Виктором Адлером, который убедил австрийские власти, что враждебная царизму позиция Ленина может оказаться полезной для них в ближайшем будущем. Адлер добился через 14 дней освобождения Ленина. Вождю большевиков, его супруге Крупской и тогдашнему ближайшему помощнику Ленина Зиновьеву (Радомысльскому) позволили в сентябре 1914 года уехать в Швейцарию[83].
Ленин и его окружение прибыли в Швейцарию без достаточного количества денег и надежных документов, но у них были друзья, которые связали его со швейцарским социалистом немецкого происхождения Карлом Моором, членом Большого совета Берна и бывшим редактором социалистической газеты «Бернер Тагвахт». Имя Карла Моора вызывает не только литературные ассоциации. Рожденный в 1853 году, он сам добился почета и славы в социал-демократическом движении Швейцарии. Одновременно Моор информировал австрийский и немецкий Генштабы о социалистах, проживавших в Швейцарии. Это был проницательный и осторожный человек, его контакты с немцами маскировались тщательным образом. Он получил доступ в мир «Под наблюдением Запада», помогая социалистам-эмигрантам в отношениях с полицией и местными властями, а также отдельными денежными субсидиями наличными[84]. Моор особенно дружил с большевиком Григорием Шкловским (расстрелян в 1937 году. – Ред.), а также с ветераном революционной борьбы, меньшевистским лидером Павлом (Пинхусом) Аксельродом. Карл Моор устроил Ленину проживание в Швейцарии и, видимо, через Шкловского имел с ним другие дела[85].
В Швейцарии Ленин оказался в окружении небольшой группы сторонников, но потерял связи со многими своими последователями внутри и вне России из-за прекращения почтового сообщения в начале войны. Самоотверженными усилиями Крупской удалось на время восстановить многие из ленинских связей[86]. Однако его разрыв с оборонцами Европы, а также непримиримость по отношению к «центристам», таким как Каутский в Германии, и группе революционеров, сформировавшейся вокруг газеты «Наше слово» в Париже, способствовали изоляции Ленина.
Немецкие власти обращали мало внимания на трения и ссоры между российскими политическими эмигрантами. Их первый контакт с эмигрантами был связан с необходимостью пропаганды среди военнопленных, число которых уже в начале войны стало значительным после гибели 2-й армии Самсонова и поражения 1-й армии Ренненкампфа в Восточной Пруссии в августе 1914 года. Вслед за австрийцами немцы разделили свою пропаганду среди военнопленных на пропаганду для национальных меньшинств и для русских подданных в целом. Что касается первого типа пропаганды, то она была направлена в первую очередь на украинцев и финнов. Для русских решили публиковать газету «На чужбине», а для этого немцы нуждались в сотрудничестве с революционными группами. Работой персонала газеты, видимо, руководило политуправление германского Генштаба, но зарубежная информация поставлялась аккредитованными дипломатическими представителями. Поэтому германская дипломатическая миссия в Берне начала проявлять интерес к русской революционной эмиграции. Немцы шли на контакт осторожно, помня о политической уязвимости эмигрантов, щадя их чувство униженности и боязнь быть разоблаченными как германские агенты. Из числа тех, кто согласился писать в газету, были такие деятели, как лидер эсеров и теоретик аграрного социализма В. Чернов или выдающийся библиограф Рубакин. Они полагали, что действуют независимо и способствуют политическому образованию несчастных военнопленных, которых царское правительство держало в невежестве[87].
Однако с продолжением войны различные немецкие политические департаменты взяли на себя проведение большинства подрывных акций и руководство агентурой, прежде использовавшейся австрийцами. Германские посольства в нейтральных странах постоянно осаждали толпы финских националистов, польских графов, украинских священников-униатов, кавказских князей и разбойников, всевозможных интеллектуалов-революционеров, желавших создать «комитеты по освобождению», публиковать пропагандистские материалы и работать «на благо ряда свободных и независимых государств», которые, как они горячо надеялись, возникнут в результате раздела Российской империи. Поначалу среди тех, кто вызывался помогать немцам, отсутствовали представители устоявшихся революционных партий России – социал-демократов всех направлений или эсеров.
В начале войны германская полиция не проводила различие между теми из подданных враждебных государств, оказавшихся в Германии, кто поддерживал, и теми, кто отвергал существующие в этих государствах режимы. В решениях об интернировании, высылке или оставлении под надзором полиции таких иностранцев прослеживалось мало логики. Ряд российских революционеров выслали в Скандинавию, откуда те, кто могли, вернулись в Россию. Другие пересекли границу Швейцарии и присоединились к местной эмиграции. Некоторые, особенно последователи русского марксиста-ветерана Плеханова, занимавшего оборонческую и лояльную Антанте позицию, уехали в Париж, где сумели даже издавать свою газету «Наше слово». Другие повторили судьбу бывшего одно время депутатом Думы в большевистской фракции Малиновского, покинувшего Россию после отзыва его мандата в 1913 году (вследствие обвинений его в том, что он служит информатором МВД). Его, кажется, интернировали, а затем политуправление германского Генштаба использовало его для пропаганды среди русских военнопленных. Связи Малиновского с российской полицией не предавались огласке. Он поддерживал контакты с Лениным, который продолжал оказывать ему содействие и затыкать рты меньшевикам и большевикам, подозревавших Малиновского в измене[82].
Третьим, тем или иным способом связанным с политически влиятельными деятелями в Германии и Австрии, позволялось проживать под надзором полиции.
Самого Ленина арестовали в начале войны в Поронине. Но его соратник Фюрстенберг-Ганецкий связался с лидером австрийских социалистов Виктором Адлером, который убедил австрийские власти, что враждебная царизму позиция Ленина может оказаться полезной для них в ближайшем будущем. Адлер добился через 14 дней освобождения Ленина. Вождю большевиков, его супруге Крупской и тогдашнему ближайшему помощнику Ленина Зиновьеву (Радомысльскому) позволили в сентябре 1914 года уехать в Швейцарию[83].
Ленин и его окружение прибыли в Швейцарию без достаточного количества денег и надежных документов, но у них были друзья, которые связали его со швейцарским социалистом немецкого происхождения Карлом Моором, членом Большого совета Берна и бывшим редактором социалистической газеты «Бернер Тагвахт». Имя Карла Моора вызывает не только литературные ассоциации. Рожденный в 1853 году, он сам добился почета и славы в социал-демократическом движении Швейцарии. Одновременно Моор информировал австрийский и немецкий Генштабы о социалистах, проживавших в Швейцарии. Это был проницательный и осторожный человек, его контакты с немцами маскировались тщательным образом. Он получил доступ в мир «Под наблюдением Запада», помогая социалистам-эмигрантам в отношениях с полицией и местными властями, а также отдельными денежными субсидиями наличными[84]. Моор особенно дружил с большевиком Григорием Шкловским (расстрелян в 1937 году. – Ред.), а также с ветераном революционной борьбы, меньшевистским лидером Павлом (Пинхусом) Аксельродом. Карл Моор устроил Ленину проживание в Швейцарии и, видимо, через Шкловского имел с ним другие дела[85].
В Швейцарии Ленин оказался в окружении небольшой группы сторонников, но потерял связи со многими своими последователями внутри и вне России из-за прекращения почтового сообщения в начале войны. Самоотверженными усилиями Крупской удалось на время восстановить многие из ленинских связей[86]. Однако его разрыв с оборонцами Европы, а также непримиримость по отношению к «центристам», таким как Каутский в Германии, и группе революционеров, сформировавшейся вокруг газеты «Наше слово» в Париже, способствовали изоляции Ленина.
Немецкие власти обращали мало внимания на трения и ссоры между российскими политическими эмигрантами. Их первый контакт с эмигрантами был связан с необходимостью пропаганды среди военнопленных, число которых уже в начале войны стало значительным после гибели 2-й армии Самсонова и поражения 1-й армии Ренненкампфа в Восточной Пруссии в августе 1914 года. Вслед за австрийцами немцы разделили свою пропаганду среди военнопленных на пропаганду для национальных меньшинств и для русских подданных в целом. Что касается первого типа пропаганды, то она была направлена в первую очередь на украинцев и финнов. Для русских решили публиковать газету «На чужбине», а для этого немцы нуждались в сотрудничестве с революционными группами. Работой персонала газеты, видимо, руководило политуправление германского Генштаба, но зарубежная информация поставлялась аккредитованными дипломатическими представителями. Поэтому германская дипломатическая миссия в Берне начала проявлять интерес к русской революционной эмиграции. Немцы шли на контакт осторожно, помня о политической уязвимости эмигрантов, щадя их чувство униженности и боязнь быть разоблаченными как германские агенты. Из числа тех, кто согласился писать в газету, были такие деятели, как лидер эсеров и теоретик аграрного социализма В. Чернов или выдающийся библиограф Рубакин. Они полагали, что действуют независимо и способствуют политическому образованию несчастных военнопленных, которых царское правительство держало в невежестве[87].
4. Ленин, Гельфанд (Парвус) и Кескюла
Трудно поверить, что Ленин не знал об этой деятельности немцев в первый год своего пребывания в Швейцарии, хотя ничто не указывает на то, что немцы предлагали что-то ему лично. Однако в начале сентября 1915 года эстонский эмигрант в Швейцарии, некий Александр Кескюла (по кличке Киви), взял на себя инициативу установления контакта с германским посланником в Берне Ромбергом и информирования его об отношении русских эмигрантов к войне. Во время революции 1905 года Кескюла был членом большевистской партии в Эстонии и проявил недюжинные организаторские способности. Видимо, в эмиграции он перешел от марксизма к романтической концепции эстонского национализма. В целом Кескюла глубоко презирал российских революционеров, но не Ленина, чей организаторский талант и искусство конспирации он высоко ценил. Кескюла признает, что встречался с Лениным всего один раз, хотя косвенным образом он поддерживал отношения с лидером большевиков через другого эстонского большевика по фамилии Зифельт-Симумяги (в 1939 году осужден на восемь лет, отправлен на Колыму, где и умер в этом же году в лагере. – Ред.)[88]. Именно благодаря Кескюле германский МИД заинтересовался взглядами Ленина на войну[89]. Ромберг доложил 30 сентября 1915 года о так называемой программе Ленина по достижению сепаратного мира с Германией[90]. Должно быть, этот доклад произвел большое впечатление на Вильгельмштрассе. Сделанное вскользь замечание Ромберга о том, что с содержанием ленинской программы следует ознакомить немецких агентов во Франции для ее дальнейшего распространения, было немедленно отвергнуто в Берлине. Заместитель министра иностранных дел Циммерман прокомментировал это содержание таким образом, что его не следует пересылать далее из-за опасности попадания документа в руки агентов царского правительства, что спровоцировало бы активизацию преследования революционеров. Телеграмму Ромбергу по этому поводу послал сам глава МИДа фон Ягов[91].
Очевидно, взгляды Ленина были восприняты всерьез, и, если бы он проявил малейшее желание вступить в прямой контакт с немцами, это приветствовалось бы. Однако прямых контактов между ним и немецкими властями, очевидно, не было, хотя за это нельзя поручиться. Ленин был искусным конспиратором, а немцы вели себя с максимальной осторожностью.
Согласно Кескюле, засекреченный источник предоставлял через него и Зифельта в распоряжение Ленина небольшие суммы. На самом деле Кескюла получал деньги от Ромберга[92]. В 1916 году германское правительство начало интересоваться журналистской деятельностью Ленина. Большевистский вождь издавал через неравные интервалы газету под названием «Социал-демократ» и журнал «Спутник социал-демократа», в которые писали статьи сам Ленин и Зиновьев. В течение войны были сделаны два выпуска журнала, выход 3-го номера отложили из-за недостатка средств. Архивы немецкого посольства в Берне содержат письма, свидетельствующие о том, что после некоторых колебаний немцы решили предоставить деньги для издания журнала способом, который Ленин счел бы приемлемым. Однако 3-й номер журнала так и не вышел из-за того, что произошла Февральская революция.
Информация Кескюлы о Ленине, переданная германскому посольству в Берне в сентябре 1915 года, не была единственной. Внимания немцев к «фракции большинства» российской социал-демократии, то есть к большевикам, потребовал меморандум, представленный в немецкое ведомство иностранных дел в марте 1915 года человеком, сыгравшим чрезвычайно важную роль в истории подрывных действий Германии против России. Это был Александр Гельфанд, по кличке Парвус, живое свидетельство того, что авантюристы могли играть во время Первой мировой войны такую же эффективную роль в политике великих держав, какую они играли в интригах итальянских государств времен Ренессанса.
Александр (Израиль) Лазаревич Гельфанд, русский еврей, родился в местечке Березино Минской губернии. Гимназию закончил в Одессе. Обратился к революционному марксистскому социализму в раннем возрасте. Уехал в Швейцарию, где стал марксистом, в 1887–1891 годах учился в Базельском университете (специальность финансы и банковское дело). Вскоре он осознал огромные преимущества, которые дает ему исчерпывающее знание экономических и социальных условий в различных регионах мира. Гельфанд научился сбывать эти знания в обмен на силу и влияние в международной политике. В 90-х годах XIX века он переехал в Германию и связался с германскими социалистическими организациями. Затем вернулся в Россию во время голода 1898–1899 годов, о котором опубликовал прекрасно документированный очерк[93]. В период, предшествовавший революции 1905 года, он считался одним из ведущих марксистских теоретиков. Гельфанд играл активную роль в Петербургском Совете 1905 года, тесно сотрудничая с Троцким и публикуя статьи в газетах, издаваемых Троцким (по совпадению, под псевдонимом Молотов). После ареста и ссылки в Сибирь в 1906 году он бежал из ссылки (примерно в одно время с Троцким) и снова объявился в Германии, где занялся бизнесом в качестве издателя, литературного и театрального агента, продолжая писать для социал-демократической прессы. Гельфанд оставался равнодушным к внутреннему конфликту в рядах социал-демократов, но в целом сочувствовал меньшевикам. Он никогда не поддерживал особенно хороших отношений с Лениным, с теорией которого о партии как революционном авангарде не был согласен. Гельфанд рассматривал революционную партию чем-то вроде закваски для стимулирования брожения, «выводящего к социальному прогрессу». Он считал, что массы следует учить формировать и продвигать собственных лидеров.
Поскольку Гельфанд всегда представлял социалистическое движение в международном масштабе, он заинтересовался крайне нестабильной ситуацией на Балканах. В 1910 году он перенес свою деятельность в Константинополь, где вел социал-демократическую пропаганду и одновременно занимался крупными экспортно-импортными сделками. Он хвастал заключением с Россией сделки по импорту зерна, которая спасла режим младотурок от катастрофы. Говорят, что он промышлял также контрабандой устаревшего немецкого вооружения, на которое имелся большой спрос на Балканах. Подобные сделки принесли ему значительное состояние. В 1914 году он стремился склонить левый фланг турецкого общественного мнения к поддержке идеи вступления Турции в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии. Гельфанд оказал новые услуги немцам посредством организации совместно с неким доктором Циммером украинской «пятой колонны» со штаб-квартирой в Турции[94].
Вскоре после начала войны Гельфанд отбыл в Германию через Софию, Бухарест и Вену. В Болгарии он занялся откровенной прогерманской пропагандой среди местных социал-демократов, в Румынии же он наладил прочные отношения с Христианом Раковским (в 1941 году расстрелян. – Ред.) и другими социал-демократами, которые продолжались в последующие годы. В Вене он возобновил дружбу с Рязановым-Гольдендахом (в 1938 году расстрелян. – Ред.), который проживал там всю войну в качестве российского подданного, пользуясь протекцией посольства Испании. Из Вены Гельфанд проследовал в Берлин, где в начале марта 1915 года изложил МИДу свои планы провоцирования революции в России и попросил их финансового обеспечения[95]. Согласно германскому послу в Константинополе Вангенхайму, рекомендовавшему Гельфанда МИДу, Гельфанд считал, что «российские социал-демократы смогли бы достичь своих целей только в результате полного разгрома царизма и раздела России на менее крупные государства». По его словам, планы германского правительства, следовательно, совпадают с интересами русских революционеров и сепаратистов[96]. Для реализации немецких целей Гельфанд предложил следующий план: в разных частях России, главным образом в Петрограде и черноморских портах, нужно организовать экономические забастовки местного характера. Постепенно их следует переводить в стачки с политическими требованиями. Кульминацией процесса будет всеобщая политическая стачка, ведущая к падению царского режима[97].
На немцев этот план произвел большое впечатление. МИД немедленно выделил значительные суммы на «революционную пропаганду в России». Гельфанду предоставили возможность без труда совершать поездки по Германии и за рубеж. Он вернулся в Константинополь через Балканы, чтобы свернуть там свой бизнес и заняться теперь организацией подпольных ячеек. На обратном пути в Германию в начале лета 1915 года Гельфанд остановился на несколько дней в Швейцарии для встречи с русскими эмигрантами-революционерами.
Гельфанд надеялся, что русские революционеры-пораженцы, из которых, как он докладывал немцам, Ленин – главное действующее лицо и теоретик, пойдут с ним на сотрудничество в реализации плана немедленных революционных действий в России. Однако его прежние отношения с Лениным никогда не были дружественными. Как известно, взгляды Гельфанда и Ленина в подготовке и организации революции, а также на роль профессиональных революционеров различались как в теории, так и в практике. Ленин знал о поддержке в начале войны Гельфандом оборонческого большинства социал-демократов в Германии, и ничего более не могло насторожить его против такого политического деятеля.
Гельфанд, со своей стороны, понимал, что пораженчество Ленина разительно отличалось от его собственного стремления развалить Россию. Для него крах царского режима и расчленение империи были необходимыми условиями гегемонии Германии, где, по его представлениям, идеалы социализма имели возможность восторжествовать и без революции. Германские власти и германская военная машина отвечали целям Гельфанда в гораздо большей степени, чем российские большевики, которые ожидали революции в России, не выработав еще эффективный метод ее свершения. Революция в России для Гельфанда вызывалась лишь необходимостью расчистить путь «для торжества прогрессивных принципов, заложенных в немецком социализме».
Несмотря на все это, Ленин не считал необходимым воздерживаться в конце весны 1915 года от встречи с Гельфандом, чтобы выслушать его. В то время итоги их беседы сохранялись в секрете. Гельфанд покинул Швейцарию без достижения согласия с какой-либо из эмигрантских групп. Он доложил немцам о своем разрыве с Лениным и решил осуществлять свои планы по революционизированию России самостоятельно. Тем не менее встреча Гельфанда с Лениным не ускользнула от внимания русских эмигрантов в Швейцарии и других странах. Позднее бывший сотрудник Ленина, ставший его главным обличителем, Григорий Алексинский, утверждал, что знает о тайном соглашении между Лениным и Гельфандом по сотрудничеству в деле революционизирования России и о немецкой финансовой поддержке предприятий Ленина. Эти утверждения составили основу для обвинений в 1917 году большевиков в том, что они являются немецкими агентами. Сам Ленин утверждал, что разорвал отношения с Гельфандом после короткой встречи в Берне. Гельфанд в своем памфлете, изданном в 1918 году, подтверждает это[98].
В этом памфлете Гельфанд пишет: «Читатель знает, что, несмотря на желание большевиками поражения России, между мной и ними не было согласия. Я принимал во внимание оптимальные факторы – экономику, политику, военную мощь, соотношение сил, возможные результаты. Большевики же имели один, и только один готовый ответ на все – РЕВОЛЮЦИЮ. Их достаточно предостерегали и информировали о реальном положении и обстоятельствах.
Очевидно, взгляды Ленина были восприняты всерьез, и, если бы он проявил малейшее желание вступить в прямой контакт с немцами, это приветствовалось бы. Однако прямых контактов между ним и немецкими властями, очевидно, не было, хотя за это нельзя поручиться. Ленин был искусным конспиратором, а немцы вели себя с максимальной осторожностью.
Согласно Кескюле, засекреченный источник предоставлял через него и Зифельта в распоряжение Ленина небольшие суммы. На самом деле Кескюла получал деньги от Ромберга[92]. В 1916 году германское правительство начало интересоваться журналистской деятельностью Ленина. Большевистский вождь издавал через неравные интервалы газету под названием «Социал-демократ» и журнал «Спутник социал-демократа», в которые писали статьи сам Ленин и Зиновьев. В течение войны были сделаны два выпуска журнала, выход 3-го номера отложили из-за недостатка средств. Архивы немецкого посольства в Берне содержат письма, свидетельствующие о том, что после некоторых колебаний немцы решили предоставить деньги для издания журнала способом, который Ленин счел бы приемлемым. Однако 3-й номер журнала так и не вышел из-за того, что произошла Февральская революция.
Информация Кескюлы о Ленине, переданная германскому посольству в Берне в сентябре 1915 года, не была единственной. Внимания немцев к «фракции большинства» российской социал-демократии, то есть к большевикам, потребовал меморандум, представленный в немецкое ведомство иностранных дел в марте 1915 года человеком, сыгравшим чрезвычайно важную роль в истории подрывных действий Германии против России. Это был Александр Гельфанд, по кличке Парвус, живое свидетельство того, что авантюристы могли играть во время Первой мировой войны такую же эффективную роль в политике великих держав, какую они играли в интригах итальянских государств времен Ренессанса.
Александр (Израиль) Лазаревич Гельфанд, русский еврей, родился в местечке Березино Минской губернии. Гимназию закончил в Одессе. Обратился к революционному марксистскому социализму в раннем возрасте. Уехал в Швейцарию, где стал марксистом, в 1887–1891 годах учился в Базельском университете (специальность финансы и банковское дело). Вскоре он осознал огромные преимущества, которые дает ему исчерпывающее знание экономических и социальных условий в различных регионах мира. Гельфанд научился сбывать эти знания в обмен на силу и влияние в международной политике. В 90-х годах XIX века он переехал в Германию и связался с германскими социалистическими организациями. Затем вернулся в Россию во время голода 1898–1899 годов, о котором опубликовал прекрасно документированный очерк[93]. В период, предшествовавший революции 1905 года, он считался одним из ведущих марксистских теоретиков. Гельфанд играл активную роль в Петербургском Совете 1905 года, тесно сотрудничая с Троцким и публикуя статьи в газетах, издаваемых Троцким (по совпадению, под псевдонимом Молотов). После ареста и ссылки в Сибирь в 1906 году он бежал из ссылки (примерно в одно время с Троцким) и снова объявился в Германии, где занялся бизнесом в качестве издателя, литературного и театрального агента, продолжая писать для социал-демократической прессы. Гельфанд оставался равнодушным к внутреннему конфликту в рядах социал-демократов, но в целом сочувствовал меньшевикам. Он никогда не поддерживал особенно хороших отношений с Лениным, с теорией которого о партии как революционном авангарде не был согласен. Гельфанд рассматривал революционную партию чем-то вроде закваски для стимулирования брожения, «выводящего к социальному прогрессу». Он считал, что массы следует учить формировать и продвигать собственных лидеров.
Поскольку Гельфанд всегда представлял социалистическое движение в международном масштабе, он заинтересовался крайне нестабильной ситуацией на Балканах. В 1910 году он перенес свою деятельность в Константинополь, где вел социал-демократическую пропаганду и одновременно занимался крупными экспортно-импортными сделками. Он хвастал заключением с Россией сделки по импорту зерна, которая спасла режим младотурок от катастрофы. Говорят, что он промышлял также контрабандой устаревшего немецкого вооружения, на которое имелся большой спрос на Балканах. Подобные сделки принесли ему значительное состояние. В 1914 году он стремился склонить левый фланг турецкого общественного мнения к поддержке идеи вступления Турции в войну на стороне Германии и Австро-Венгрии. Гельфанд оказал новые услуги немцам посредством организации совместно с неким доктором Циммером украинской «пятой колонны» со штаб-квартирой в Турции[94].
Вскоре после начала войны Гельфанд отбыл в Германию через Софию, Бухарест и Вену. В Болгарии он занялся откровенной прогерманской пропагандой среди местных социал-демократов, в Румынии же он наладил прочные отношения с Христианом Раковским (в 1941 году расстрелян. – Ред.) и другими социал-демократами, которые продолжались в последующие годы. В Вене он возобновил дружбу с Рязановым-Гольдендахом (в 1938 году расстрелян. – Ред.), который проживал там всю войну в качестве российского подданного, пользуясь протекцией посольства Испании. Из Вены Гельфанд проследовал в Берлин, где в начале марта 1915 года изложил МИДу свои планы провоцирования революции в России и попросил их финансового обеспечения[95]. Согласно германскому послу в Константинополе Вангенхайму, рекомендовавшему Гельфанда МИДу, Гельфанд считал, что «российские социал-демократы смогли бы достичь своих целей только в результате полного разгрома царизма и раздела России на менее крупные государства». По его словам, планы германского правительства, следовательно, совпадают с интересами русских революционеров и сепаратистов[96]. Для реализации немецких целей Гельфанд предложил следующий план: в разных частях России, главным образом в Петрограде и черноморских портах, нужно организовать экономические забастовки местного характера. Постепенно их следует переводить в стачки с политическими требованиями. Кульминацией процесса будет всеобщая политическая стачка, ведущая к падению царского режима[97].
На немцев этот план произвел большое впечатление. МИД немедленно выделил значительные суммы на «революционную пропаганду в России». Гельфанду предоставили возможность без труда совершать поездки по Германии и за рубеж. Он вернулся в Константинополь через Балканы, чтобы свернуть там свой бизнес и заняться теперь организацией подпольных ячеек. На обратном пути в Германию в начале лета 1915 года Гельфанд остановился на несколько дней в Швейцарии для встречи с русскими эмигрантами-революционерами.
Гельфанд надеялся, что русские революционеры-пораженцы, из которых, как он докладывал немцам, Ленин – главное действующее лицо и теоретик, пойдут с ним на сотрудничество в реализации плана немедленных революционных действий в России. Однако его прежние отношения с Лениным никогда не были дружественными. Как известно, взгляды Гельфанда и Ленина в подготовке и организации революции, а также на роль профессиональных революционеров различались как в теории, так и в практике. Ленин знал о поддержке в начале войны Гельфандом оборонческого большинства социал-демократов в Германии, и ничего более не могло насторожить его против такого политического деятеля.
Гельфанд, со своей стороны, понимал, что пораженчество Ленина разительно отличалось от его собственного стремления развалить Россию. Для него крах царского режима и расчленение империи были необходимыми условиями гегемонии Германии, где, по его представлениям, идеалы социализма имели возможность восторжествовать и без революции. Германские власти и германская военная машина отвечали целям Гельфанда в гораздо большей степени, чем российские большевики, которые ожидали революции в России, не выработав еще эффективный метод ее свершения. Революция в России для Гельфанда вызывалась лишь необходимостью расчистить путь «для торжества прогрессивных принципов, заложенных в немецком социализме».
Несмотря на все это, Ленин не считал необходимым воздерживаться в конце весны 1915 года от встречи с Гельфандом, чтобы выслушать его. В то время итоги их беседы сохранялись в секрете. Гельфанд покинул Швейцарию без достижения согласия с какой-либо из эмигрантских групп. Он доложил немцам о своем разрыве с Лениным и решил осуществлять свои планы по революционизированию России самостоятельно. Тем не менее встреча Гельфанда с Лениным не ускользнула от внимания русских эмигрантов в Швейцарии и других странах. Позднее бывший сотрудник Ленина, ставший его главным обличителем, Григорий Алексинский, утверждал, что знает о тайном соглашении между Лениным и Гельфандом по сотрудничеству в деле революционизирования России и о немецкой финансовой поддержке предприятий Ленина. Эти утверждения составили основу для обвинений в 1917 году большевиков в том, что они являются немецкими агентами. Сам Ленин утверждал, что разорвал отношения с Гельфандом после короткой встречи в Берне. Гельфанд в своем памфлете, изданном в 1918 году, подтверждает это[98].
В этом памфлете Гельфанд пишет: «Читатель знает, что, несмотря на желание большевиками поражения России, между мной и ними не было согласия. Я принимал во внимание оптимальные факторы – экономику, политику, военную мощь, соотношение сил, возможные результаты. Большевики же имели один, и только один готовый ответ на все – РЕВОЛЮЦИЮ. Их достаточно предостерегали и информировали о реальном положении и обстоятельствах.