Герн Кэндис. Ярмарка невест

   Услышав эти слова, Гилберт побледнел. Его руки беспокойно задвигались.
   – У меня не было денег, чтобы... чтобы...
   – Выкупить меня?
   Гилберт вертел в руках салфетку и ерзал на стуле.
   – Я должен был вернуть Харкнессу деньги, которые он мне дал. Я не мог просто выкрасть тебя, не опасаясь, что он бросится в погоню.
   – А двести фунтов ты уже истратил.
   Гилберт отодвинул тарелку, хотя едва притронулся к еде.
   – Да. Понимаешь, у меня были долги. Я потратил деньги, чтобы расплатиться.
   – Понимаю. Ты продал жену, чтобы выкупить свои долговые обязательства. Другие в подобных случаях продают лошадь или картину. Как мудро было продать жену, которая тебе никогда не была нужна.
   – Верити! – Гилберт выглядел несчастным и, казалось, сейчас разрыдается. – Это было отвратительно и несправедливо, я знаю. Я должен буду жить с тем, что натворил. Я не жду, что ты меня простишь. Но как только я получу это место в министерстве внутренних дел я сделаю все для тебя, обещаю. Вот увидишь, Верити! Я обещаю, что сделаю все, что ты только пожелаешь.
   Неужели? А как насчет ее желания видеть темного чужака, которого она покинула?
   Верити промолчала. Она высказала то, что думала, повторяться не было необходимости. Гилберт ее законный муж, и она обязана идти туда, куда он захочет. Может быть, в Лондоне ей удастся начать новую интересную жизнь. Если бы она могла занять себя полезным делом, то этого, возможно, было бы достаточно.
   Но будет ли этого достаточно, чтобы успокоить боль в сердце от тоски по оставленному: по Корнуоллу, по Пендургану, по рыжему семейству Ченхоллзов и доброй миссис Трегелли, по бабушке Пескоу и женщинам Сент-Перрана, по Джеймсу?
   Нет. Ничто и никогда не сможет заглушить в ее сердце тоску по Джеймсу.

Глава 12

   Он нашел их. У него на это ушло вдвое больше времени, чем он рассчитывал, но в конце концов Джеймс напал на след Расселла в «Бычьей голове» в деревне Алстон-Кросс. Расселл нанял почтовую карету, обычный неприметный экипаж, так что было легко потерять его след.
   Больше всего времени Джеймс потерял в Лискиде, когда помчался по ложному следу на север, к Тавистоку. Прошло некоторое время, пока он понял, что преследует не ту карету, потом еще несколько часов потратил на обратную дорогу и на то, чтобы обнаружить, что Расселл едет на юг, в сторону Плимута. Долгие летние сумерки угасли, и наступила темнота, когда он заметил одинокую карету во дворе постоялого двора «Бычья голова».
   Он почти не смел надеяться, что это действительно нанятая Расселлом почтовая карета, но когда хозяин постоялого двора подтвердил, что его гости – мистер и миссис Расселл, Джеймс чуть не лишился сил от охватившего его чувства облегчения. И изнеможения. Он смертельно устал. У него не было сил встречаться с Расселлом, бороться за свободу Верити.
   Джеймсу пришлось подкупить хозяина постоялого двора, чтобы тот объяснил ему, где находятся комнаты Расселла. Он водил Джеймса по каким-то похожим на кроличьи норы проходам и узким лестницам, пока наконец не остановился и не показал на расположенную в конце коридора дверь, к которой вели две ступеньки.
   – Это гостиная, – сказал хозяин. – Из нее вход в спальню. Им только что принесли ужин, так что, скорее всего, они в гостиной. Хотя пара молодая, тут точно сказать нельзя. – Уходя, хозяин угрожающе глянул на Джеймса.
   Джеймса охватило волнение. Верити находится за одной из этих дверей, и он готов за нее драться.
   Давно уже у него не было такого боевого настроя, в его жизни долго не было ничего такого, за что стоило бы бороться. Возможность разбить физиономию Гилберта Расселла, превратить ее в кровавую массу разжигала в Джеймсе стремление ринуться в драку.
   Он поднялся по ступенькам, ведущим в гостиную, и повернул ручку двери, готовый вышибить ее пинками, если она окажется заперта. Нет, дверь довольно легко поддалась и открыла ему путь в маленькую комнату с побеленными стенами и деревянными панелями. В камине ярко горел огонь. Верити сидела за столом у камина. Расселл стоял спиной к двери и грел руки над огнем.
   Верити застыла от изумления, чашка, которую она держала в руке, со звоном ударилась о блюдце.
   Расселл повернулся.
   – Что за черт?
   Увидев Джеймса, он пролепетал:
   – О Господи! – попятился в сторону Верити и положил руки на спинку ее стула.
   Джеймс пристально смотрел в глаза Верити. Он увидел в них сменяющие друг друга чувства – удивление, понимание, облегчение, радость, – которые не давали ему отвести взгляд. У него в душе перемешались гнев и радость, ему нестерпимо захотелось схватить ее на руки и унести оттуда. Как бы ему этого ни хотелось, он не позволит себе решать за нее. В этот раз ее голос должен быть решающим, поскольку речь идет о ее судьбе.
   – Ч-что вы здесь делаете? – спросил Расселл, изо всех сил стараясь держаться дерзко, но у него это не получилось, и он выглядел жалким. – Я думал, наше дело закончено. В-вы нашли кошелек, который я вам оставил?
   Джеймс сунул руку в карман пальто и вытащил оттуда кожаный кошелек. Перед тем как уехать, он подобрал все до одной монеты, рассыпавшиеся по полу библиотеки. Он хотел швырнуть проклятый кошелек Расселлу в лицо, но этот трус стоял позади Верити, прикрываясь ею. Вместо этого Джеймс бросил мешочек на стол с такой силой, что посуда подпрыгнула и зазвенела, а одна вилка отскочила на край стола и со звоном упала на пол.
   – Мне не нужны твои поганые деньги, – сказал Джеймс.
   Он взял себя в руки, оценивающе взглянув на Расселла.
   Молодой человек был похож на испуганного кролика, пытающегося смело встретить лису. Никакого удовольствия побить такого человека. Сразу видно, что перед Джеймсом стоит распустивший сопли трус.
   – Т-тогда зачем вы приехали? – спросил Расселл.
   Он настолько крепко вцепился в спинку стула, на котором сидела Верити, что побелели костяшки пальцев.
   – Вы собираетесь ее п-просто забрать с собой, увезти силой?
   – Я не намерен применять насилие к кому бы то ни было, – заявил Джеймс.
   В голосе его было больше металла, чем когда-то в Испании. Человек, которого так легко напугать резким словом и яростным взглядом, не продержался бы в полку Джеймса и пяти минут.
   – По-моему, это вы, сэр, действуете с помощью насилия.
   – Ч-что?
   Джеймс все свое внимание обратил на Верити, у которой с момента его появления в комнате не дрогнул ни один мускул. Он старался не утонуть в этих ласковых карих глазах, решив держать себя в руках.
   – Из вашей записки, мадам, я понял, что не вы приняли решение уехать из Пендургана?
   Верити бросила взгляд через плечо, потом снова посмотрела на Джеймса. Глаза ее улыбались.
   – Нет, милорд, это было не мое решение, – сказала она.
   Радостное возбуждение охватило Джеймса, как от порции виски. Он отвел глаза от Верити и пронзил Расселла взглядом.
   – Я приехал, сэр, убедиться, что все происходящее с этой леди делается по ее воле.
   – Н-но я ее муж. Я имею пр...
   – Вы отказались от своих прав, когда продали ее, как породистую лошадь!
   Рык Джеймса явно был слышен по всему постоялому двору, в окне задрожали стекла.
   – Я сожалею об этой презренной сделке, – сказал Расселл. – Но вы должны знать, что она незаконная.
   – И аморальная.
   Расселл сник, как проколотый воздушный шар. Все его тело скорбно сгорбилось. Он прислонился к широкой каминной полке, как будто у него не осталось сил держаться прямо. Когда молодой человек поднял голову, Джеймс подумал, что никогда не видел такого страдания в глазах. Разве что глядя в зеркало.
   – Да, это было аморально, – голосом вымолвил Расселл. – Это было низко и подло, и я ни о чем в жизни не сожалел так, как об этом. Я принес Верити свои извинения, хотя и не ожидаю ее прощения. Я просто надеялся, что мы... – Он замолчал и стукнул кулаком по каминной полке. – Пропади все пропадом! Я всегда все делал не так. Вся моя жизнь – это цепь ошибок. Я не гожусь для жизни на этой земле.
   Его голос становился все тише и наконец превратился в дрожащий шепот. Расселл повернулся к ним спиной, оперся локтем на каминную полку и опустил голову на руки. Плечи его сотрясала мелкая дрожь.
   Джеймс был ошеломлен. Он приехал, ожидая увидеть Верити во власти наглого, грубого мужа, настроенного вернуть себе свои права. Он рвался вступить в борьбу с таким противником. Страдание Расселла лишило Джеймса всей его воинственности.
   Он наблюдал за Верити, пока она смотрела на Расселла со смешанным выражением сострадания и смущения.
   – Верити!
   Она подняла на него глаза. Вся радость, которую он в них увидел немного раньше, исчезла. Джеймс вдруг засомневался, не зная, что ему делать. Но ведь выбирать должна она, напомнил он себе. Она должна решить, что будет делать, а ему останется принять ее решение. Правда, он больше не был уверен в том, что она выберет.
   – Верити, ты должна сказать нам, чего ты хочешь.
   Он говорил с ней, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ровнее.
   – Уверяю тебя, что приехал не с целью похитить тебя против твоей воли. Но я должен убедиться, что мистер Расселл тоже не идет против твоего желания. Тебя кидали в разные стороны, ты плясала под чужую дудку. Пришла пора тебе самой принимать решения, независимо от того, у кого какие законные права. За последние восемь с лишним месяцев мы оба нарушили закон. Никто из нас не может оправдать свои действия. Расселл! – Джеймс повысил голос, придавая ему властность, которая когда-то заставляла солдат выполнять его приказы. – Вы со мной согласны?
   Расселл, не поднимая головы, пробормотал что-то похожее на согласие.
   – Итак, Верити, – продолжал Джеймс, опять смягчая тон своего голоса, – невзирая на законность, скажи нам, что бы ты предпочла сделать. Хочешь ли вернуться с Расселлом в Лондон или со мной в Пендурган?
   Расселл поднял голову:
   – Но...
   – Пусть говорит она! – взревел Джеймс.
   Взгляд Верити метался между мужем и Джеймсом. Прошло несколько долгих минут, в течение которых она обдумывала свой ответ. За это время внутри у Джеймса все переворачивалось.
   – Мне очень жаль, Гилберт, – наконец сказала Верити, – но если бы мне действительно дали возможность выбора, то я предпочла бы вернуться в Пендурган. Я нашла там нечто похожее на счастье.
   Расселл повернулся и посмотрел на свою жену. На его лице застыла маска полной безысходности, и удивительно, что сострадательная натура Верити устояла перед такой мольбой.
   – Ты должен понять, Гилберт, – продолжала Верити, – что лорд Харкнесс был мне настоящим другом. И если я могу выбирать, я лучше буду жить с ним на правах друга, чем с тобой в браке, тем более что ты знаешь, что ни один мужчина не захочет иметь меня в другом качестве.
   Джеймсу пришлось сделать титаническое усилие, чтобы сдержать душевное волнение, охватившее его при этих словах. Сердце колотилось в его груди, как паровой цилиндр в Уил-Деворане. Теперь он без нее не уедет.
   Однако было не время поддаваться сентиментальности. Он должен осуществить свой план до того, как Расселл попытается снова заявить о своих законных правах и уговорит Верити уехать. Он собирался сделать Расселлу одно предложение, которое раз и навсегда освободило бы Верити от этого позорного замужества.
   Когда Верити увидела Джеймса, ворвавшегося в гостиную, у нее почти остановилось сердце. Стоя в узком дверном проеме, он выглядел огромным и угрожающим, словно разъяренный бык. Несмотря на высокий рост и развитые мышцы, Джеймс не был массивным. Однако сейчас он был закутан в пелерину плаща, черные волосы спадали на один глаз, делая его похожим на пирата, из-за отросшей за день щетины лицо казалось темнее. Зрелище было устрашающее. И все же Верити никогда в жизни не была так рада кого-то видеть, как его.
   Джеймс был настолько зол, что она почти ощущала напряженность его мышц. В какой-то момент она подумала, что он набросится на Гилберта, но Джеймс проявил невероятное самообладание.
   Значит, все будет хорошо. Она вернется в Пендурган. Она поедет домой.
   – Утром Верити поедет со мной в Пендурган, – говорил Джеймс, – а вам предлагаю уехать из этой гостиницы сегодня же вечером. Но сначала я должен поговорить с вами наедине. Подождите меня здесь, будьте любезны. Верити, пойдем со мной.
   Крепко сжимая ее руку, Джеймс молча повел Верити вниз по ступенькам гостиной, через лабиринт коридоров и лестниц в пивную на первом этаже. Здесь было шумно от разговоров посетителей и звона кружек. Джеймс спросил бармена, есть ли рядом отдельный кабинет. Ему показали дорогу, и он проводил туда Верити. Когда она вошла в пустую комнату, Джеймс за ней не пошел, и Верити повернулась к нему лицом.
   Он стоял в дверном проеме так же, как до этого наверху. Он был большой, необузданный, любимый. Несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза.
   – Верити!
   Она не поняла, кто из них сделал первый шаг. В следующую секунду они уже сжимали друг друга в объятиях.
   Верити положила голову на плечо Джеймса и терлась щекой о шерсть его плаща, сминая свой новый капор, но ничуть об этом не жалея. Они постояли некоторое время обнявшись.
   – Верити, – наконец сказал Джеймс, все еще прижимая ее к груди, – я думал, что потерял тебя.
   Она покачала головой, и он, кажется, наконец понял, что неудобно обнимать женщину в капоре. Он сделал шаг назад, и руки его задержались у нее на плечах, потом медленно заскользили ниже, пока не коснулись ее пальцев. Он сжал их и посмотрел Верити в глаза. В его взгляде было что-то похожее на желание, хотя Верити не собиралась себя обманывать, придумывая такое.
   – Спасибо, что опять спасли меня, милорд, – сказала она. – Вы очень добры. Я не ожидала...
   Джеймс остановил ее, прижав палец к ее губам.
   – Доброта здесь ни причем, моя дорогая. Это был чистый эгоизм. Твой отъезд привел всех моих домочадцев в жуткое волнение. Особенно в связи с завтрашним праздником. Ты никогда не видела столько ревущих мошенников. Я не... мы не знаем, что будем делать без тебя... Я хотел поговорить с тобой наедине, без Расселла. Я хочу быть уверенным, что ты не чувствуешь, что тебя кто-то из нас принуждает. Спрашиваю тебя в последний раз...– начал поглаживать Верити по щеке тем же пальцем, который прижимал к ее губам. – Ты уверена, ты твердо уверена, что хочешь именно этого? Вернуться в Пендурган?
   – Да, конечно, – она.
   Верити удивилась, что голос ее звучит нормально, хотя от прикосновений Джеймса сердце ее трепетало, как птичье крыло.
   – Я уже сказала, что была там счастлива, довольна. Кроме того, у меня нет ни малейшего желания ехать куда бы то ни было с Гилбертом Расселлом.
   – Я тебя понимаю.
   – Спасибо, Джеймс. За все.
   – Верити!
   Он обхватил ее лицо руками, большими пальцами легко проводя по уголкам губ. Потом наклонился и поцеловал...
   Это был не страстный поцелуй, а легкий, ласковый и настолько нежный, что вызвал у Верити непреодолимое желание.
   Джеймс поднял ей голову, губы его сложились в полуулыбку.
   – Извини, – сказал он, – я обещал никогда больше этого не делать. Прости меня.
   Он отпустил ее и шагнул назад, оставляя Верити одну со своими желаниями.
   – Если ты уверена в своем решении, то я должен попросить у тебя несколько минут для разговора с Расселлом наедине.
   – Джеймс, ты не собираешься... бить его?
   Он улыбнулся:
   – Я хотел. Черт, я хотел убить его! Но в нем есть что-то такое жалкое, что с меня слетела вся воинственность. Нет, я не буду его бить. Мне надо с ним кое о чем поговорить. Позволь мне несколько минут побыть с ним наедине. Может быть, за это время ты найдешь хозяина и договоришься, чтобы весь твой багаж из кареты Расселла перенесли в мою. И спроси, нет ли у него еще одной комнаты, где я мог бы переночевать. Спасибо, моя дорогая.
   Джеймс поцеловал Верити руку и направился в сторону лестницы.
   Несмотря на то что голова еще кружилась от поцелуя, Верити нашла хозяина и начала договариваться с ним о переносе своих вещей и о второй спальне на ночь.
   Она вернулась в отдельный кабинет и заказала чаю. Хотя она обрадовалась, когда Джеймс настаивал на том, чтобы она сама решала свою судьбу, Верити была почти уверена, что они с Гилбертом наверху обсуждали вопросы, непосредственно касающиеся ее жизни. Она не могла себе представить, что Джеймс мог бы разговаривать с Гилбертом о чем-то, не имеющем отношения к ней. Однако она дала слово, что оставит их на некоторое время вдвоем. Но ненадолго.
   Джеймс знал, что ему не следовало целовать Верити, но не мог остановить себя, как ни пытался. И не пожалел об этом. Если Расселл пойдет ему навстречу, то Джеймс сделает гораздо больше.
   Не думая больше об этом, Джеймс открыл дверь гостиной, где он оставил Расселла, и вошел. Молодой человек занял стул Верити за столом и сидел, опустив голову, в глубоком унынии. Джеймс почти пожалел его, но решил выполнить задуманное.
   Когда Джеймс вошел, Расселл взглянул на него, но ничего не сказан. Джеймс снял плащ и положил его на скамью под окном, потом то же самое проделал с перчатками. Он сел за стол напротив Расселла, отодвинул пустую тарелку и взял вилкой с блюда ломтик ветчины.
   – Извините меня, Расселл, но я умираю с голоду.
   Расселл равнодушно пожал плечами. Джеймс откусил ветчины и продолжил:
   – Скажите, что заставило вас за ней приехать? Внезапные угрызения совести через столько месяцев?
   Расселл осторожно разглядывал Джеймса.
   – Совесть меня давно уже мучила, особенно после того, как я узнал, что продал Верити женоубийце.
   – А-а! – Джеймс отрезал толстый ломоть от лежащей на столе буханки хлеба. – Значит, если бы я был грязным кузнецом Уиллом Сайксом, вы бы за ней не вернулись?
   – Вернулся бы.
   – Почему? Почему именно сейчас? – Джеймс положил толстый ломоть ветчины на хлеб и откусил большой кусок.
   Расселл долго не отвечал.
   – Мне представилась возможность получить небольшую должность в министерстве внутренних дел. И эта должность мне необходима. Мне нужны деньги, которые там платят. – Гилберт тяжело вздохнул. – Меня спрашивали о жене.
   – Понятно. Вы не были готовы заявить, что продали ее за двести фунтов стерлингов.
   Расселл нагнул голову и ничего не сказал. Щеки его слегка покраснели.
   – Вы рассчитывали привезти Верити в Лондон и регулярно демонстрировать как свою жену.
   Расселл все еще молчал.
   – Самое странное, – продолжал Джеймс, отрезав еще ветчины, – что Верити никогда не была вашей женой в полном смысле этого слова, не так ли?
   Голова Расселла дернулась вверх, глаза расширились, как от страха.
   – О чем вы говорите?
   – Я думаю, вы прекрасно знаете, о чем я говорю. Вы никогда не выполняли свои супружеские обязанности.
   Лицо Расселла стало темно-красным.
   – Откуда вы это взяли?
   Джеймс поднял брови и с насмешливым недоумением посмотрел на Гилберта.
   – Неужели...
   Джеймс пожал плечами и взял яблоко. Он начал разрезать его на части тем же ножом, которым резал ветчину.
   – Вы продали ее, Расселл. Что, вы думали, должно было произойти?
   Расселл встал так резко, что его стул с грохотом упал на пол. Джеймс задел его за живое. Должно быть, сейчас будет та драка, которая не состоялась в самом начале, хотя Джеймсу нужно было не это.
   – Я знал, что с вами она не была в безопасности! – воскликнул Расселл. – Клянусь, я мог бы убить вас!
   Джеймс в ответ на его угрозу небрежно махнул ножом.
   – Сядьте, Расселл, – сказал он, указывая лезвием на перевернутый стул. – Если вы послушаете меня, то, думаю, поймете, как обернуть создавшееся положение в свою пользу.
   – Что? Что вы имеете в виду под «моей пользой»?
   – Садитесь, и я вам скажу.
   Расселл некоторое время смотрел на Джеймса, потом поднял стул и сел.
   – Ну?
   Джеймс доел яблоко, положил нож и отодвинул тарелку.
   – Ясно, что вы никогда не хотели жениться на Верити. Вы так и не воспользовались правом, которое вам давал брак, а потом продали ее, как тушу хорошей конины. Понятно, что она вас не интересует и на самом деле вы хотите лишь избавиться от нее. Я предлагаю вам сделать это законным путем. Я думаю, вам следует подать прошение о разводе.
   – Что? Вы, наверное, шутите.
   – Я совершенно серьезен. У вас есть основания требовать расторжения брака. Вы можете обвинить ее в супружеской измене. Со мной.
   Расселл сидел ошарашенный, с широко распахнутыми глазами и открытым ртом.
   – Это было бы простое, бесспорное дело, – сказал Джеймс. – Долгое и дорогое, но гораздо менее сложное, чем в тех случаях, когда обвинение оспаривается.
   Расселл нахмурился и, казалось, обдумывал предложение.
   – Я не знаю...
   – Конечно, если вам это больше нравится, я могу помочь Верити подать иск против вас. Я не сомневаюсь, что мы найдем свидетелей ваших измен.
   – Нет! – вырвалось у Расселла.
   Вся краска сошла с его лица.
   – Я уверен, что мы найдем свидетелей, которые подтвердят существование той или иной вашей связи. Я сомневаюсь, что вы провели последние несколько лет в полном одиночестве.
   – Нет! Нет, пожалуйста, не надо.
   – Неужели вы так боитесь, что узнают о ваших собственных тайных связях? Уверяю вас, Расселл, у меня достаточно денег, чтобы выявить их и...
   – Нет!
   – ...позаботиться, чтобы каждая из них была предана огласке.
   – Нет. Нет. Пожалуйста!..
   К крайнему удивлению Джеймса, Расселл закрыл лицо руками и заплакал.
   – Вы н-не м-можете так поступить со м-мной. О Боже, п-пожалуйста... Нет!
   Джеймс был ошеломлен. В чем же тут дело, черт побери?
   – Рассказывайте, Расселл. В чем дело? У каждого мужчины в Лондоне есть любовницы. Некоторые об этом помалкивают, другие нет, но...
   – Вы н-не понимаете...
   – Нет, в самом деле не понимаю.
   – Я скорее умру, чем позволю предать огласке хоть одну из моих... моих связей.
   – Довольно театральная угроза, вам не кажется? – фыркнув, осведомился Джеймс.
   – Нет! – Расселл шмыгнул носом и сделал видимое усилие взять себя в руки. – Нет, не такая уж и театральная. Если хоть одна из них будет предана огласке, я в любом случае, вероятнее всего, распрощаюсь с жизнью.
   – Что вы... – Джеймс втянул в себя воздух.
   «Боже правый! Внезапно все стало понятно.»
   – Вы заводили связи с... мужчинами? Вашими любовниками были мужчины?
   Расселл подпрыгнул на стуле, повернулся к Джеймсу спиной и обеими руками ухватился за каминную полку.
   – Теперь вы понимаете? – сказал он. – Если правда выйдет наружу, меня повесят. И других тоже.
   – Боже милостивый!
   Джеймс смотрел на спину молодого человека и начинал понимать, в каком положении тот оказался. Британское общество и британский закон были суровы по отношению к гомосексуализму, хотя он был широко распространен. Каждый мальчик, которого отправляли в школу, каждый уходящий на войну молодой человек обязательно сталкивались с джентльменами, которые предпочитали мужчин. Конечно, об этом не говорили, и мужчины, ведущие такой образ жизни, держали это в большом секрете. Признанные виновными по обвинению в гомосексуализме карались смертью.
   – Так вот почему вы не воспользовались своими супружескими правами, – сказал Джеймс. – Верити знает?
   – Нет. По крайней мере я не думаю, что знает. – Расселл продолжал стоять спиной к Джеймсу, как будто не мог посмотреть ему в глаза.
   Голос его все еще дрожал, хотя он, кажется, сумел остановить поток слез.
   – Я пытался, понимаете? Я только... я не смог этого сделать.
   – Что случилось?
   Расселл издал тихий стон.
   – Не имеет значения.
   – Имеет, – сказал Джеймс. – Ради Верити. Я беспокоюсь за нее, Расселл. Очень. Расскажите мне все об этом браке.
   – Его устроили наши отцы, – заговорил Расселл монотонным, безжизненным голосом. – До свадьбы мы виделись всего раз или два, совсем недолго. Я знал, что никогда не буду... как другие мужчины, но надеялся, что справлюсь с этим. Другим таким, как я, это удается. Верити была довольно милая девочка, но я никогда не был с женщиной. Когда я попытался в нашу первую брачную ночь, меня... охватило отвращение. Я пытался дотронуться до нее, но меня... вырвало. .. и рвало так, что я думал – умру. Я оставил Верити на следующий же день, считая, что без меня ей будет лучше.
   Джеймс попытался представить себе эту сцену: бедный молодой человек отчаянно пытается быть тем, кем он не является, а Верити, ничего не понимая, видит только неприятие и отвращение. Вдруг он вспомнил, как однажды Верити сказала, что не понимает, каково это: жить с болью, стыдом и чувством вины.
   «Я, наверное, никогда не смогу постичь ту боль, которую ты испытал».
   Ах, Верити...
   Больший смысл стали вдруг приобретать и другие ее высказывания. Сегодня вечером она сказала, что ни один мужчина никогда не захочет ее. Не понимая отвращения Расселла, она, должно быть, думала, будто это с ней что-то не в порядке, что делало ее нежеланной в сексуальном отношении. Его собственные действия во время неуклюжей попытки заняться с ней любовью, то, что он ругался и пришел в ярость из-за ее девственности, только укрепили ее в этой нелепой идее. «Это моя вина», – сказала она.
   Ах, Верити. Милая, гордая, прекрасная, в высшей степени желанная Верити. Если бы она только знала, насколько была не права.
   Но предстояло еще кое-что выяснить в этой печальной истории.
   – Что заставило вас в конце концов продать ее с аукциона?
   – О Господи, я не знаю, – ответил Расселл.
   Он отошел от каминной полки и зашагал по комнате.