Страница:
Выпало из жизни еще несколько часов, из которых Джеймс не мог вспомнить ни минуты. Его захлестнуло знакомое ощущение путаницы, как будто он раздвоился и один человек не знает, что делает другой. Постоянно повторялось одно и то же, и со временем легче не становилось.
Джеймс оседлал Кастора и стал спускаться по холму, направляясь обратно в Уил-Деворан. Когда он приблизился к главной аппаратной, Нибоун, главный инженер, прислонился к притолоке двери и вытер пот со лба. Он заметил Джеймса и шагнул ему навстречу.
– Милорд, – осторожно сказал он.
– Здесь все в порядке, Нибоун?
– Да. Мы заменили поршень в насосе, и теперь все стволы работают нормально. И к пласту Трегоннинга вернулись.
– Хорошо. Больше ничего?
– Все, как обычно, милорд.
Если Джеймс и вел себя по-дурацки, Нибоун ни за что об этом не скажет. И никто другой не скажет. Джеймс знал, что все они считают его сумасшедшим. А поскольку он не знал, что они видели, когда его рассудок отключался – не только сегодня, но и сотни раз до этого, – то был склонен согласиться с ними.
Джеймс остановился у конторы, проверил, как работает дробильня, перекинулся несколькими словами с кузнецом и быстро осмотрел склад. Те, кто работал на поверхности, по возможности старались обойти его, остальные казались более осторожными, чем обычно. Женщины прекратили петь. Джеймсу хотелось знать, что же он вытворял утром.
Возможно, потерянные часы он провел в деревне. Он знал, что должен вернуться домой и обо всем забыть, но тем не менее всегда пытался выяснить все, что было возможно. Однако и шахтеры, и фермеры, и даже прислуга в Пендургане хранили молчание. Полдреннан утверждал, что Джеймс больше никому не причинял вреда, но он не был в этом уверен. Джеймс повернул Кастора в сторону Сент-Перрана.
Он поскакал на юго-запад, так что в деревню должен был въехать через кладбище. Джеймс ехал вдоль посыпанной гравием дорожки, вьющейся рядом с изгородью погоста. Бормотание женских голосов остановило его, и он осторожно направил Кастора за деревья небольшой рощицы рядом с покойницкой.
Сквозь листву Джеймс наблюдал за группой женщин, вышедших из дверей дома старухи Пескоу и, по-видимому, прощавшихся. Он собирался прятаться до тех пор, пока они не разойдутся, потому что знал, как они к нему относятся. Кроме того, если ему удалось бы подслушать, о чем они говорят, может быть, он узнал бы что-нибудь полезное, получил бы ключ к тому, что произошло сегодня в течение потерянных часов.
Однако они, казалось, обсуждали только свои болезни и несчастья. Они явно говорили не о нем. Джеймс удерживал Кастора за деревьями, а женщины все не расходились. Ему хотелось, чтобы они поскорее ушли и он мог бы продолжить путь.
– Я вам очень благодарна, миссис Озборн, и буду с нетерпением ждать микстуру для моего Гвенни.
Джеймс остолбенел. Верити? Черт побери, что она-то здесь делает?
Он наблюдал, как маленькая фигурка Верити появилась из-за более крупной фигуры Борры Нанпин. На Верити были серое платье и синий шерстяной плащ, в руке она держала корзину. Плащ был тот же самый, в котором Верити была на аукционе. Знает ли она, что некоторые из этих женщин видели, как ее продавали? Что мужья некоторых из них предлагали за нее свою цену? Она улыбается и разговаривает с Хилди Спраггинс. Знает ли Верити, что Хилди была там с Натом и, может быть, колотила по котелку так же оглушительно, как и другие?
Должно быть, да. Даже если она и не знает точно, кто именно там был, то должна понимать, что на рынок приезжали многие из местных. Как она может весело идти в толпе людей, которые знают, каким образом она появилась в Пендургане? Как она может так спокойно смотреть в глаза женщинам, которые верят, что она всего-навсего его любовница?
И тем не менее она здесь, по-видимому, раздает свои снадобья из трав, рискуя натолкнуться на презрение и быть отвергнутой. Она пришла к ним с высоко поднятой головой и добилась успеха, потому что они, несомненно, приняли ее. Она вела себя также свободно, как любая корнуольская женщина.
Джеймс чувствовал себя уязвленным, видя, что Верити сразилась со своими демонами и победила, сделала то, на что он не был способен. Причем ее демонами были внешние силы, неподвластные ей, а его – внутренние.
Джеймс каким-то образом знал, что Верити была слишком горда, чтобы позволить тому случаю управлять ее жизнью. Она прикрывалась своей гордостью как броней. Верити надевала ее удивительно свободно, и у Джеймса создавалось впечатление, что она часто этим пользовалась и прежде. Только случайный проблеск уязвимости напоминал иногда, что под защитной оболочкой не было настоящей брони.
Джеймс услышал характерный голос старухи Пескоу.
– Запомни, дитя, что я тебе говорила, и, если тебя будут там обижать, скажи мне.
Проклятие! Эти мегеры объединяются, защищая Верити от него. Назойливые старые ведьмы! В гневе Джеймс невольно дернул поводья, и Кастор заржал.
Женщины замолчали, повернув головы в сторону Джеймса. Бормоча ругательства, он направил Кастора вперед, как будто случайно проезжал мимо, а вовсе не прятался за деревьями.
При его появлении послышалось несколько приглушенных вздохов. Без единого слова женщины бросились врассыпную, как кролики от выстрела. Одна из них – ему показалось, что это была Доркас Маддл, – побежала по дорожке, прижимая к себе своего ребенка. Джеймс опять было подумал о потерянных часах, но эта реакция была обычной и вряд ли была связана с чем-то, что произошло сегодня.
Верити стояла неподвижно как статуя на пороге вместе со старой бабкой. Кейт Пескоу скрылась в доме. Старуха смотрела на Джеймса, на лице ее читались недоверие и угроза. Верити, видя, как разбегаются другие женщины, выглядела смущенной и слегка испуганной.
Джеймс остановил коня около дома и спешился.
– Добрый день, бабушка, – сказал он, – здравствуйте, Верити.
Она удивленно посмотрела на него, услышав, как он назвал ее по имени, но если он собирался поддерживать легенду о дальней родственнице, более официальное обращение прозвучало бы неуклюже.
– Добрый, – ответила бабушка, а после короткой паузы добавила: – Милорд.
Она знала его с колыбели и, обращаясь, редко называла титул, только в том случае, если рядом были люди.
Джеймс повернулся к Верити:
– Я не знал, что вы собираетесь сегодня в Сент-Перран.
– Она пришла дать нам лекарства от зимней простуды и все такое, – заявила старуха Пескоу сварливо, – за что мы ей особенно благодарны, потому что нашего Трефузиса сейчас нет.
– Очень мило с твоей стороны, Верити, – сказал Джеймс. – Разреши мне проводить тебя до дома?
– Да, конечно, – ответила Верити и явно заволновалась, подумав об этом. – Спасибо. – Она повернулась к бабушке и тепло улыбнулась: – Большое вам спасибо за гостеприимство.
– Можешь приходить в любое время, дитя. Дверь всегда открыта, а я всегда дома.
– Я зайду примерно через день, – сказала Верити, – и принесу снадобья. Я пообещала еще нескольким семьям. Не забывайте пользоваться мазью, которую я принесла.
– Не забуду. Еще раз благодарю тебя за нее. А ты, Джеймс, – она произнесла его имя как «Джамз» на старый корнуэльский манер, – заботься о Верити Озборн, слышишь меня?
– По-прежнему следишь, чтобы всем было хорошо, бабушка?
– Кому-то надо этим заниматься.
Джеймс улыбнулся, и выражение ее лица смягчилось.
– Я буду хорошо о ней заботиться, бабушка, не волнуйся. Идем, Верити. – Он протянул руку и взял ее корзинку. Потом, держа Кастора под уздцы, пошел рядом с Верити по тропинке.
Некоторое время они шли молча, затем он повернул голову и увидел, что Верити за ним наблюдает. Она опустила глаза и покраснела.
– Извините, – сказала она, – просто вы меня удивили.
– Тем, что приехал в Сент-Перран?
– Нет, не этим.
– Чем же?
Верити подняла голову и встретилась с ним взглядом. Ее большие ясные карие глаза смотрели без страха.
– Тем, что улыбнулись. Вы улыбнулись бабушке.
Джеймс пожал плечами и отвернулся.
– Я знаю ее всю жизнь.
– Просто я... я никогда не видела, чтобы вы улыбались.
Ее слова и мягкий ласковый голос смутили Джеймса. Когда она боялась его, ему было легче.
– Полагаю, вы считаете меня чудовищем. Да, это так, но не постоянно же. Боюсь, сейчас именно такое время. Какого дьявола вы явились в Сент-Перран, да к тому же одна? Вам следовало взять с собой Гонетту или Томаса.
– Я так и сделала, – ответила Верити. – Гонетта провела со мной большую часть дня, но ушла доделывать свою работу, когда я села пить чай с бабушкой и другими женщинами.
– Вам надо было вернуться вместе с ней, – заявил Джеймс. – Вы не должны уходить за территорию Пендургана.
– Я не знала, что у вас есть правила, – сказала Верити с вызовом в голосе.
– Правила самые обычные, и леди поняла бы это.
– Как вы смеете?!
– Вы прекрасно знаете, как я смею, – Джеймс.
– Конечно, – сказала Верите. – Действительно, глупо с моей стороны. Я же ваша собственность, не правда ли? Впредь буду осмотрительнее.
– Не говорите глупости. Вы не моя собственность. Я думал, что достаточно ясно дал вам это понять в первую ночь. Но пока вы находитесь под моей крышей, я несу за вас ответственность.
Дальше они шли молча. Верити двигалась быстро, большими шагами, плечи ее были подняты и неподвижны. Сколько в ней гордости!
– Черт побери, – наконец буркнул Джеймс. – Извините, мне не следовало на вас ворчать.
– Не следовало.
– У меня был... трудный день, – пробормотал он. – Я раздражен. Забудьте то, что я сказал.
– Значит, я могу пойти в Сент-Перран одна, когда захочу?
– Да, да, – ответил Джеймс резким от нетерпения голосом. – Делайте что хотите.
– Я просто пытаюсь помочь вашим людям, милорд.
Чем больше она помогала, тем больше оказывалась связанной с их жизнями. И тем труднее было бы ее отпустить.
– Почему они вас боятся?
Ее вопрос потряс его. Джеймс намеренно избегал оставаться с ней наедине, веря, что хочет предотвратить свое к ней влечение. Однако причина была не только в этом. Была еще эта прямота. Он видел это каждый раз, когда они разговаривали немного дольше, с той первой ночи в библиотеке, когда она пыталась тайком убежать. Именно это было самым важным, тем, что делало ее опасной. Он опасался, что она обязательно задаст этот вопрос.
– А вы меня боитесь? – спросил он.
– Иногда.
– Правильно делаете. – Джеймс обогнал Верити и дальше шел молча.
Следующие несколько дней Верити часто ловила себя на том, что сердце ее было не на месте. Она не знала, как вести себя с Джеймсом. В тот день у бабушки, когда он выехал с кладбища на черном мерине, она ощутила то же чувство, которое обычно охватывало ее в его присутствии, так же, как мимолетный страх, когда женщины убежали от него. Была, однако, и крохотная искра радости, оттого что она видит его.
Он выглядел красивым и внушительным, сидя на холеном вороном мерине. Наблюдая, с какой грацией Джеймс спрыгнул с седла, Верити решила, что этот конь ему очень подходит, потому что Джеймс был такой же темный и стремительный.
Учитывая свое положение и его репутацию, Верити не имела права так думать. Однако весь ее здравый смысл улетучился, когда Джеймс улыбнулся бабушке Пескоу. Сердце, скованное льдом, начало понемногу таять. У Джеймса была красивая улыбка, которая, как утренняя заря, пробивалась сквозь постоянную мрачность, затеняющую его лицо. Ясно, что улыбался он редко. На его лице не было морщинок, образовавшихся от смеха. Вместо этого были угрюмые линии вокруг рта и носа – следы свойственной Джеймсу нахмуренности.
«Как жаль, – думала Верити, – улыбка так ему идет».
Мог ли быть безнравственным человек с такой улыбкой, когда улыбаются даже глаза? Верити многое хотела узнать, но никто не собирался ей ничего говорить.
Даже сам этот человек. Он так и не ответил на ее вопрос. Казалось, он хочет при помощи страха держать ее от себя на расстоянии. Он хочет, чтобы она его боялась. Почему? Джеймс Харкнесс был человек подозрительный и осторожный. Похоже, он крепко держится за свое самообладание, словно боится... чего?
Верити приходила в Сент-Перран несколько раз, приносила свои травы и приготовленные из них снадобья, объясняла, как всем этим пользоваться. И женщины о многом с ней откровенничали. Верити узнала понемногу о каждой семье, об их радостях и печалях, познакомилась с их детьми, узнала о способностях каждого арендатора и о состоянии каждого рудокопа. Однако все они как будто каменели, стоило ей заговорить о лорде Харкнессе.
Молчала даже бабушка Пескоу. Мазь творила чудеса с ее коленями, и старуха почувствовала себя подвижной, как молодая телка. Верити часами сидела у очага бабушки, слушая яркие рассказы о корнуэльских святых и грешниках, о пикси и томминокерах. Тем не менее всякий раз, когда речь заходила о лорде Харкнессе, бабушка уводила разговор в другую сторону.
Поскольку Верити не удавалось ничего узнать от других, она стала пытаться делать свои собственные выводы.
У него в Пендургане хорошие, преданные слуги. Дома и церковь в Сент-Перране содержатся в хорошем состоянии. На своих рудниках он обеспечивает работой как мужчин, так и женщин. Благодаря ему дети учатся в школе, он платит зарплату учителю.
Если бы лорд Харкнесс был таким уж порочным, разве стал бы он заботиться о своих служащих или беспокоиться об образовании детей?
А по отношению к ней? Он до сих пор не приходил к ней в спальню и не пытался сделать ее своей любовницей, и Верити решила, что у него нет такого намерения. Если он купил ее не для собственного удовольствия, то сделал это, чтобы спасти ее от худшей доли.
Верити никак не могла совместить эти явные проявления порядочности с общим отношением к нему окружающих и их беспокойством за ее безопасность. Чего они боялись? Что они знали и чего не говорили ей?
Верити думала над этим вопросом, поднимаясь по черной лестнице в комнату, где спал Дейви. Несколько дней назад неподалеку от плотины она обнаружила мать-и-мачеху. Верити обрадовалась находке и приготовила для Дейви новый настой, потому что эта трава очень хорошо смягчает горло.
Перед тем как войти, она тихонько постучала. У постели брата сидел Томас. Когда Верити вошла, он поднялся. Дейви был до самого подбородка укрыт подоткнутым со всех сторон шерстяным одеялом. Копна ярко-рыжих волос спадала ему на лоб, а разбросанные по носу и щекам веснушки на фоне бледного лица казались нарисованными пятнами.
– Добрый день, Дейви, – сказала Верити. – Я тебе кое-что принесла. – Она протянула дымящуюся чашку Томасу, который поставил ее на столик рядом с кроватью.
– Здравствуйте, миссис Озборн, – пропищал Дейви. Горло у него еще не совсем зажило, нему было больно говорить. – Надеюсь, теперь что-то вкусное, не то противное лекарство?
Верити тихо засмеялась.
– Нет, это не противное, Дейви. Я его для тебя подсластила медом. От него твоему горлу станет легче. Тебе ведь понравится?
– Конечно, понравится, – прохрипел мальчик. – Горло до сих пор жутко болит.
– Я знаю. Давай помогу тебе выпить лекарство, и посмотрим, как оно поможет. Томас, я немного посижу с ним, если ты не против.
Когда Томас ушел, Верити села на край кровати, помогая Дейви выпить подслащенный настой маленькими глотками. Между делом она болтала с мальчиком. Она говорила о детях Кемпторнов и о Гвенни Нанпине, о Бенджи Спраггинсе и других ребятишках, с которыми познакомилась. Дейви всех их знал, и ему хотелось самому что-то рассказать, но Верити давала ему маленькими глотками настой, чтобы он слишком много не говорил.
Примерно через час в комнату вошла Гонетта.
– Дейви, деточка, у миссис Озборн еще не отвалились уши от твоей болтовни?
Верити потянулась к своим ушам и покрутила их. Дейви зашелся в смехе, превратившемся в сухой кашель. Верити поддерживала его маленькую исхудавшую спинку в вертикальном положении, пока кашель не прекратился. Мальчик опустился на подушки, бледный и утомленный.
– Теперь отдохни, Дейви, – сказала Верити. Когда она подтыкала ему одеяло, у нее перехватило горло от нежности к этому ребенку.
– Вы еще придете? – Голос мальчика превратился в хриплый шепот.
– Конечно, приду. Но сейчас тебе надо спать. Гонетта посидит с тобой, хорошо?
Дейви кивнул и слабо улыбнулся. Веки его медленно опустились, и он почти сразу же заснул.
Верити поднялась, собираясь уйти. Она сказала Гонетте о новом настое и объяснила, когда его давать.
– Спасибо, миссис Озборн, вы нам так помогаете!
Верити пожала плечами и улыбнулась, глядя на мальчика, потом вышла из комнаты, тихонько закрыв за собой дверь. Она спустилась по черной лестнице, проходя мимо гостиной, увидела Агнес Бодинар, сидящую на маленьком диване с пяльцами в руках. Агнес подняла голову и жестом пригласила Верити войти.
Верити тихо застонала. Встречи с Агнес никогда не были приятными. Она стиснула зубы и вошла в гостиную.
– Ты опять сидела с кухаркиным мальчишкой?
– Да, – ответила Верити.
Она стояла в дверях, крепко сцепив руки за спиной.
Агнес презрительно фыркнула, потом вернулась к своему вышиванию.
– Ты слишком много времени уделяешь этому буфетному крысенку.
– Он маленький мальчик, к тому же очень болен.
– Я думала, он уже поправился, – язвительно сказала Агнес, не поднимая глаз. – По словам кухарки, ты чудесным образом спасла его.
– Я просто немного помогла ему, пока нет доктора, – объяснила Верити, – но болезнь серьезная, особенно для ребенка. Ему для выздоровления еще понадобится некоторое время.
– И я полагаю, ты намерена остаться здесь до тех пор, пока он полностью не поправится?
– Я обещала это миссис Ченхоллз.
Агнес воткнула иголку в натянутую пяльцами ткань.
– Плохо, – сказала она. – Тебе надо бы убираться отсюда прямо сейчас.
Верити вошла в комнату и села напротив Агнес. Она вытянет правду из этой мегеры, даже если ей придется сидеть здесь до самой ночи.
– Почему вам так хочется, чтобы я уехала? – спросила Верити. – Из-за вашей дочери?
– Ну конечно!
Верити говорила наугад, но, кажется, попала в точку. Агнес, наверное, видит в Верити угрозу памяти ее дочери. Или ей просто не нравится мысль, что кто-то может занять место ее дочери в Пендургане.
– Вы можете не беспокоиться на этот счет, – сказала Верити. – Уверяю вас, несмотря на то что вы обо мне думаете, я никоим образом – никоим образом! – не заменяю леди Харкнесс в этом доме. Вы меня понимаете?
– Гм... Как будто ты способна на это!
– С моей стороны вы можете ничего не опасаться, миссис Бодинар. Я появилась здесь при... необычных обстоятельствах, но не с той целью, которую вы предполагаете.
– Боже мой! Ты думаешь, меня волнует, не греешь ли ты по ночам постель этого чудовища? – Агнес с силой вонзила иголку в ткань, и Верити подумала, что она разорвет вышивку. – Я просто хотела предупредить, чтобы ты не доверяла ему.
– Почему?
– Почему? Потому что он тот, кто он есть, и, конечно, потому что он сделал то, что сделал.
Это был удобный случай, которого Верити ждала.
– Но я не знаю, кто он такой и что он сделал, – сказала она.
Пяльцы с вышивкой упали Агнес на колени, а сама женщина удивленно посмотрела в лицо Верити. Она моргала, как сова, застигнутая врасплох дневным светом.
– Ты не знаешь?
– Нет.
– Но ведь все знают.
– Все здешние. Я же не из Корнуолла.
Агнес устало вздохнула и вернулась к своему вышиванию.
– Тогда мне остается только рассказать тебе об этом.
Верити сидела тихо, сложив руки на коленях, примостившись на краешке стула, как голубь, и ждала, когда Агнес продолжит говорить.
– До войны все было хорошо, – наконец сказала Агнес.
Ее голос не был сейчас таким резким, как раньше, хотя взгляд оставался по-прежнему тяжелым.
– Они поженились совсем молодыми, он и моя Ровена. Они знали друг друга чуть ли не с рождения, и Ровена была полна решимости заполучить его. Откровенно говоря, я предпочла бы, чтобы она вышла замуж за Алана Полдреннана. Такой милый молодой человек, и он тосковал по ней много лет, но сердце Ровены было отдано Джеймсу.
Агнес сгорбилась и вздохнула.
– Рудник моего мужа, Уил-Блессинг, был неподалеку отсюда, – продолжала она. – Старый лорд Харкнесс был еще жив и твердой рукой управлял Уил-Девораном. Они с Джеймсом не всегда находили общий язык, и Джеймс ушел в армию. В один из его отпусков они с Ровеной поженились. Уил-Блессинг в конце концов выработался и был закрыт. Мы все потеряли. Вскоре после этого мой муж умер, не оставив мне ничего, кроме пустой дыры в земле. Джеймс предложил мне перебраться к нему в дом, сказал, что хочет, чтобы я составила Ровене компанию, пока он будет в армии.
Агнес наморщила лоб и смотрела вдаль, как будто забыла о присутствии Верити. Через некоторое время она буквально стряхнула с себя одолевшие ее воспоминания.
– Джеймс приезжал домой в отпуск, как только у него появлялась такая возможность. Тристан родился в 1809 году. Ровена была несказанно счастлива. Но тут Джеймс был ранен и вышел в отставку. Когда он вернулся домой в 1812 году, это был уже совсем другой человек. Он был суровый и жестокий. Раздражительный, злой на язык. Из-за него Ровена стала несчастной.
Глаза Агнес наполнились ненавистью. Она долго пристально смотрела на Верити, затем опять вздохнула.
– А потом он убил ее, – сказала она.
– Что?!
– Джеймс Харкнесс убил мою дочь. Даже хуже того: он убил и своего собственного сына.
– Вы уверены? – Гилберт Расселл мерил шагами турецкий ковер в кабинете своего друга. – Это действительно тот самый человек?
– Существует только один лорд Харкнесс из Пендургана, – ответил другой мужчина. – Здесь говорится, что около восьми лет назад он унаследовал титул своего отца. Кроме того, отец был бы слишком стар, чтобы оказаться вашим лордом Харкнессом. Это, должно быть, именно тот человек.
Гилберт не верил своим ушам. В конце концов он понял, о чем толковал его друг Энтони Нортрап. До него дошло, где он взял деньги, чтобы выкупить Болдридж. А Гилберт думал облегчить душу, очиститься от того ужаса, который он сотворил со своей бедной женой!
Тони был одним из немногих, кто знал, что у Гилберта есть жена. Вот почему все оказалось настолько просто. Съездил на пару недель в Корнуолл, и никто ни о чем не догадывается.
Однако этот поступок глодал его изнутри, как солитер. Гилберт должен был кому-то рассказать. А кому еще, если не Тони, его ближайшему другу и наперснику?
Но Тони сразу его огорошил.
Гилберт перестал вышагивать и приложил руки к вискам.
– Господи, что я наделал?!
– Похоже, дружише, что ты отдал свою жену в руки убийце.
Верити сидела за столиком у себя в спальне и листала свой блокнот. Записи, которые она просматривала, освещались одной свечкой. Дождь хлестал в окно, завывал ветер. Верити не спалось. Проворочавшись с боку на бок без сна, она наконец встала с постели и решила заняться подготовкой к завтрашнему приготовлению настоев, проверила, все ли рецепты у нее есть. Она сосредоточилась на травах, которые были нужны для микстур, надеясь отогнать мысли о том, что ей рассказала Агнес.
Действительно ли он убил свою жену и ребенка? Можно ли верить Агнес? Старая женщина иногда казалась совсем сумасшедшей, в остальное время – злобной и желчной. Можно ли верить ее словам?
Высушенный шалфей для Робби Данстона от одышки...
Высказав свое обвинение, Агнес отбросила пяльцы и почти бегом вышла из гостиной. Казалось, она вот-вот расплачется. Она потеряла дочь и внука, поэтому вполне естественно, что она не в себе. Возможно, у нее есть какие-то основания винить Джеймса в их смерти. Но обвинять его в убийстве?
Розмарин от колик для Иззи Маддл...
Если это правда, если Джеймс на самом деле убил их, то почему его не арестовали за убийство? Почему он до сих пор разгуливает на свободе, вместо того чтобы гнить в тюрьме или быть повешенным? В этом не было никакого смысла. Должно быть, Агнес сильно преувеличивала.
Корень любистока для желудка Хилди Спраггинс...
Если же это правда, то понятен страх, который испытывают перед ним местные жители, особенно женщины. Верити вспомнила, как они хватали своих детей, когда он шел сквозь толпу в Ганнислоу. И как Доркас Маддл прижала к груди своего ребенка и побежала по деревенской дорожке. Она не забыла – никогда не забудет – произносимые шепотом слова людей в Ганнислоу, из-за которых и стала бояться за свою жизнь. Жители деревни, конечно, верили, что это правда. Но было ли оно так на самом деле?
Листья бука от растяжения спины для Сэма Кемпторна...
Или нужны листья березы?
Как ей не хватает современного издания Калпеппера. Ей его подарила Эдит, и все поля книги были испещрены пометками Верити. Когда Гилберт велел ей собрать для поездки в Корнуолл все вещи, она, конечно, не поняла его слова буквально. Она и не подумала взять книги.
До сих пор Верити работала по памяти, и память ее не подводила, но если она ошибется хотя бы в одном ингредиенте, последствия могут быть тяжелыми. Проклятие! Если бы здесь были ее книги!
Верити завернулась в шерстяной халат, хотя холодно ей казалось только из-за звуков дождя и ветра. Тем не менее она подошла к большому креслу и подвинула его поближе к камину, чтобы можно было положить ноги на решетку. Глядя на огонь, Верити пыталась вспомнить точный состав припарок для Сэма Кемпторна. Но как она ни старалась, не могла сообразить, входят в их состав буковые или березовые листья.
Джеймс оседлал Кастора и стал спускаться по холму, направляясь обратно в Уил-Деворан. Когда он приблизился к главной аппаратной, Нибоун, главный инженер, прислонился к притолоке двери и вытер пот со лба. Он заметил Джеймса и шагнул ему навстречу.
– Милорд, – осторожно сказал он.
– Здесь все в порядке, Нибоун?
– Да. Мы заменили поршень в насосе, и теперь все стволы работают нормально. И к пласту Трегоннинга вернулись.
– Хорошо. Больше ничего?
– Все, как обычно, милорд.
Если Джеймс и вел себя по-дурацки, Нибоун ни за что об этом не скажет. И никто другой не скажет. Джеймс знал, что все они считают его сумасшедшим. А поскольку он не знал, что они видели, когда его рассудок отключался – не только сегодня, но и сотни раз до этого, – то был склонен согласиться с ними.
Джеймс остановился у конторы, проверил, как работает дробильня, перекинулся несколькими словами с кузнецом и быстро осмотрел склад. Те, кто работал на поверхности, по возможности старались обойти его, остальные казались более осторожными, чем обычно. Женщины прекратили петь. Джеймсу хотелось знать, что же он вытворял утром.
Возможно, потерянные часы он провел в деревне. Он знал, что должен вернуться домой и обо всем забыть, но тем не менее всегда пытался выяснить все, что было возможно. Однако и шахтеры, и фермеры, и даже прислуга в Пендургане хранили молчание. Полдреннан утверждал, что Джеймс больше никому не причинял вреда, но он не был в этом уверен. Джеймс повернул Кастора в сторону Сент-Перрана.
Он поскакал на юго-запад, так что в деревню должен был въехать через кладбище. Джеймс ехал вдоль посыпанной гравием дорожки, вьющейся рядом с изгородью погоста. Бормотание женских голосов остановило его, и он осторожно направил Кастора за деревья небольшой рощицы рядом с покойницкой.
Сквозь листву Джеймс наблюдал за группой женщин, вышедших из дверей дома старухи Пескоу и, по-видимому, прощавшихся. Он собирался прятаться до тех пор, пока они не разойдутся, потому что знал, как они к нему относятся. Кроме того, если ему удалось бы подслушать, о чем они говорят, может быть, он узнал бы что-нибудь полезное, получил бы ключ к тому, что произошло сегодня в течение потерянных часов.
Однако они, казалось, обсуждали только свои болезни и несчастья. Они явно говорили не о нем. Джеймс удерживал Кастора за деревьями, а женщины все не расходились. Ему хотелось, чтобы они поскорее ушли и он мог бы продолжить путь.
– Я вам очень благодарна, миссис Озборн, и буду с нетерпением ждать микстуру для моего Гвенни.
Джеймс остолбенел. Верити? Черт побери, что она-то здесь делает?
Он наблюдал, как маленькая фигурка Верити появилась из-за более крупной фигуры Борры Нанпин. На Верити были серое платье и синий шерстяной плащ, в руке она держала корзину. Плащ был тот же самый, в котором Верити была на аукционе. Знает ли она, что некоторые из этих женщин видели, как ее продавали? Что мужья некоторых из них предлагали за нее свою цену? Она улыбается и разговаривает с Хилди Спраггинс. Знает ли Верити, что Хилди была там с Натом и, может быть, колотила по котелку так же оглушительно, как и другие?
Должно быть, да. Даже если она и не знает точно, кто именно там был, то должна понимать, что на рынок приезжали многие из местных. Как она может весело идти в толпе людей, которые знают, каким образом она появилась в Пендургане? Как она может так спокойно смотреть в глаза женщинам, которые верят, что она всего-навсего его любовница?
И тем не менее она здесь, по-видимому, раздает свои снадобья из трав, рискуя натолкнуться на презрение и быть отвергнутой. Она пришла к ним с высоко поднятой головой и добилась успеха, потому что они, несомненно, приняли ее. Она вела себя также свободно, как любая корнуольская женщина.
Джеймс чувствовал себя уязвленным, видя, что Верити сразилась со своими демонами и победила, сделала то, на что он не был способен. Причем ее демонами были внешние силы, неподвластные ей, а его – внутренние.
Джеймс каким-то образом знал, что Верити была слишком горда, чтобы позволить тому случаю управлять ее жизнью. Она прикрывалась своей гордостью как броней. Верити надевала ее удивительно свободно, и у Джеймса создавалось впечатление, что она часто этим пользовалась и прежде. Только случайный проблеск уязвимости напоминал иногда, что под защитной оболочкой не было настоящей брони.
Джеймс услышал характерный голос старухи Пескоу.
– Запомни, дитя, что я тебе говорила, и, если тебя будут там обижать, скажи мне.
Проклятие! Эти мегеры объединяются, защищая Верити от него. Назойливые старые ведьмы! В гневе Джеймс невольно дернул поводья, и Кастор заржал.
Женщины замолчали, повернув головы в сторону Джеймса. Бормоча ругательства, он направил Кастора вперед, как будто случайно проезжал мимо, а вовсе не прятался за деревьями.
При его появлении послышалось несколько приглушенных вздохов. Без единого слова женщины бросились врассыпную, как кролики от выстрела. Одна из них – ему показалось, что это была Доркас Маддл, – побежала по дорожке, прижимая к себе своего ребенка. Джеймс опять было подумал о потерянных часах, но эта реакция была обычной и вряд ли была связана с чем-то, что произошло сегодня.
Верити стояла неподвижно как статуя на пороге вместе со старой бабкой. Кейт Пескоу скрылась в доме. Старуха смотрела на Джеймса, на лице ее читались недоверие и угроза. Верити, видя, как разбегаются другие женщины, выглядела смущенной и слегка испуганной.
Джеймс остановил коня около дома и спешился.
– Добрый день, бабушка, – сказал он, – здравствуйте, Верити.
Она удивленно посмотрела на него, услышав, как он назвал ее по имени, но если он собирался поддерживать легенду о дальней родственнице, более официальное обращение прозвучало бы неуклюже.
– Добрый, – ответила бабушка, а после короткой паузы добавила: – Милорд.
Она знала его с колыбели и, обращаясь, редко называла титул, только в том случае, если рядом были люди.
Джеймс повернулся к Верити:
– Я не знал, что вы собираетесь сегодня в Сент-Перран.
– Она пришла дать нам лекарства от зимней простуды и все такое, – заявила старуха Пескоу сварливо, – за что мы ей особенно благодарны, потому что нашего Трефузиса сейчас нет.
– Очень мило с твоей стороны, Верити, – сказал Джеймс. – Разреши мне проводить тебя до дома?
– Да, конечно, – ответила Верити и явно заволновалась, подумав об этом. – Спасибо. – Она повернулась к бабушке и тепло улыбнулась: – Большое вам спасибо за гостеприимство.
– Можешь приходить в любое время, дитя. Дверь всегда открыта, а я всегда дома.
– Я зайду примерно через день, – сказала Верити, – и принесу снадобья. Я пообещала еще нескольким семьям. Не забывайте пользоваться мазью, которую я принесла.
– Не забуду. Еще раз благодарю тебя за нее. А ты, Джеймс, – она произнесла его имя как «Джамз» на старый корнуэльский манер, – заботься о Верити Озборн, слышишь меня?
– По-прежнему следишь, чтобы всем было хорошо, бабушка?
– Кому-то надо этим заниматься.
Джеймс улыбнулся, и выражение ее лица смягчилось.
– Я буду хорошо о ней заботиться, бабушка, не волнуйся. Идем, Верити. – Он протянул руку и взял ее корзинку. Потом, держа Кастора под уздцы, пошел рядом с Верити по тропинке.
Некоторое время они шли молча, затем он повернул голову и увидел, что Верити за ним наблюдает. Она опустила глаза и покраснела.
– Извините, – сказала она, – просто вы меня удивили.
– Тем, что приехал в Сент-Перран?
– Нет, не этим.
– Чем же?
Верити подняла голову и встретилась с ним взглядом. Ее большие ясные карие глаза смотрели без страха.
– Тем, что улыбнулись. Вы улыбнулись бабушке.
Джеймс пожал плечами и отвернулся.
– Я знаю ее всю жизнь.
– Просто я... я никогда не видела, чтобы вы улыбались.
Ее слова и мягкий ласковый голос смутили Джеймса. Когда она боялась его, ему было легче.
– Полагаю, вы считаете меня чудовищем. Да, это так, но не постоянно же. Боюсь, сейчас именно такое время. Какого дьявола вы явились в Сент-Перран, да к тому же одна? Вам следовало взять с собой Гонетту или Томаса.
– Я так и сделала, – ответила Верити. – Гонетта провела со мной большую часть дня, но ушла доделывать свою работу, когда я села пить чай с бабушкой и другими женщинами.
– Вам надо было вернуться вместе с ней, – заявил Джеймс. – Вы не должны уходить за территорию Пендургана.
– Я не знала, что у вас есть правила, – сказала Верити с вызовом в голосе.
– Правила самые обычные, и леди поняла бы это.
– Как вы смеете?!
– Вы прекрасно знаете, как я смею, – Джеймс.
– Конечно, – сказала Верите. – Действительно, глупо с моей стороны. Я же ваша собственность, не правда ли? Впредь буду осмотрительнее.
– Не говорите глупости. Вы не моя собственность. Я думал, что достаточно ясно дал вам это понять в первую ночь. Но пока вы находитесь под моей крышей, я несу за вас ответственность.
Дальше они шли молча. Верити двигалась быстро, большими шагами, плечи ее были подняты и неподвижны. Сколько в ней гордости!
– Черт побери, – наконец буркнул Джеймс. – Извините, мне не следовало на вас ворчать.
– Не следовало.
– У меня был... трудный день, – пробормотал он. – Я раздражен. Забудьте то, что я сказал.
– Значит, я могу пойти в Сент-Перран одна, когда захочу?
– Да, да, – ответил Джеймс резким от нетерпения голосом. – Делайте что хотите.
– Я просто пытаюсь помочь вашим людям, милорд.
Чем больше она помогала, тем больше оказывалась связанной с их жизнями. И тем труднее было бы ее отпустить.
– Почему они вас боятся?
Ее вопрос потряс его. Джеймс намеренно избегал оставаться с ней наедине, веря, что хочет предотвратить свое к ней влечение. Однако причина была не только в этом. Была еще эта прямота. Он видел это каждый раз, когда они разговаривали немного дольше, с той первой ночи в библиотеке, когда она пыталась тайком убежать. Именно это было самым важным, тем, что делало ее опасной. Он опасался, что она обязательно задаст этот вопрос.
– А вы меня боитесь? – спросил он.
– Иногда.
– Правильно делаете. – Джеймс обогнал Верити и дальше шел молча.
Следующие несколько дней Верити часто ловила себя на том, что сердце ее было не на месте. Она не знала, как вести себя с Джеймсом. В тот день у бабушки, когда он выехал с кладбища на черном мерине, она ощутила то же чувство, которое обычно охватывало ее в его присутствии, так же, как мимолетный страх, когда женщины убежали от него. Была, однако, и крохотная искра радости, оттого что она видит его.
Он выглядел красивым и внушительным, сидя на холеном вороном мерине. Наблюдая, с какой грацией Джеймс спрыгнул с седла, Верити решила, что этот конь ему очень подходит, потому что Джеймс был такой же темный и стремительный.
Учитывая свое положение и его репутацию, Верити не имела права так думать. Однако весь ее здравый смысл улетучился, когда Джеймс улыбнулся бабушке Пескоу. Сердце, скованное льдом, начало понемногу таять. У Джеймса была красивая улыбка, которая, как утренняя заря, пробивалась сквозь постоянную мрачность, затеняющую его лицо. Ясно, что улыбался он редко. На его лице не было морщинок, образовавшихся от смеха. Вместо этого были угрюмые линии вокруг рта и носа – следы свойственной Джеймсу нахмуренности.
«Как жаль, – думала Верити, – улыбка так ему идет».
Мог ли быть безнравственным человек с такой улыбкой, когда улыбаются даже глаза? Верити многое хотела узнать, но никто не собирался ей ничего говорить.
Даже сам этот человек. Он так и не ответил на ее вопрос. Казалось, он хочет при помощи страха держать ее от себя на расстоянии. Он хочет, чтобы она его боялась. Почему? Джеймс Харкнесс был человек подозрительный и осторожный. Похоже, он крепко держится за свое самообладание, словно боится... чего?
Верити приходила в Сент-Перран несколько раз, приносила свои травы и приготовленные из них снадобья, объясняла, как всем этим пользоваться. И женщины о многом с ней откровенничали. Верити узнала понемногу о каждой семье, об их радостях и печалях, познакомилась с их детьми, узнала о способностях каждого арендатора и о состоянии каждого рудокопа. Однако все они как будто каменели, стоило ей заговорить о лорде Харкнессе.
Молчала даже бабушка Пескоу. Мазь творила чудеса с ее коленями, и старуха почувствовала себя подвижной, как молодая телка. Верити часами сидела у очага бабушки, слушая яркие рассказы о корнуэльских святых и грешниках, о пикси и томминокерах. Тем не менее всякий раз, когда речь заходила о лорде Харкнессе, бабушка уводила разговор в другую сторону.
Поскольку Верити не удавалось ничего узнать от других, она стала пытаться делать свои собственные выводы.
У него в Пендургане хорошие, преданные слуги. Дома и церковь в Сент-Перране содержатся в хорошем состоянии. На своих рудниках он обеспечивает работой как мужчин, так и женщин. Благодаря ему дети учатся в школе, он платит зарплату учителю.
Если бы лорд Харкнесс был таким уж порочным, разве стал бы он заботиться о своих служащих или беспокоиться об образовании детей?
А по отношению к ней? Он до сих пор не приходил к ней в спальню и не пытался сделать ее своей любовницей, и Верити решила, что у него нет такого намерения. Если он купил ее не для собственного удовольствия, то сделал это, чтобы спасти ее от худшей доли.
Верити никак не могла совместить эти явные проявления порядочности с общим отношением к нему окружающих и их беспокойством за ее безопасность. Чего они боялись? Что они знали и чего не говорили ей?
Верити думала над этим вопросом, поднимаясь по черной лестнице в комнату, где спал Дейви. Несколько дней назад неподалеку от плотины она обнаружила мать-и-мачеху. Верити обрадовалась находке и приготовила для Дейви новый настой, потому что эта трава очень хорошо смягчает горло.
Перед тем как войти, она тихонько постучала. У постели брата сидел Томас. Когда Верити вошла, он поднялся. Дейви был до самого подбородка укрыт подоткнутым со всех сторон шерстяным одеялом. Копна ярко-рыжих волос спадала ему на лоб, а разбросанные по носу и щекам веснушки на фоне бледного лица казались нарисованными пятнами.
– Добрый день, Дейви, – сказала Верити. – Я тебе кое-что принесла. – Она протянула дымящуюся чашку Томасу, который поставил ее на столик рядом с кроватью.
– Здравствуйте, миссис Озборн, – пропищал Дейви. Горло у него еще не совсем зажило, нему было больно говорить. – Надеюсь, теперь что-то вкусное, не то противное лекарство?
Верити тихо засмеялась.
– Нет, это не противное, Дейви. Я его для тебя подсластила медом. От него твоему горлу станет легче. Тебе ведь понравится?
– Конечно, понравится, – прохрипел мальчик. – Горло до сих пор жутко болит.
– Я знаю. Давай помогу тебе выпить лекарство, и посмотрим, как оно поможет. Томас, я немного посижу с ним, если ты не против.
Когда Томас ушел, Верити села на край кровати, помогая Дейви выпить подслащенный настой маленькими глотками. Между делом она болтала с мальчиком. Она говорила о детях Кемпторнов и о Гвенни Нанпине, о Бенджи Спраггинсе и других ребятишках, с которыми познакомилась. Дейви всех их знал, и ему хотелось самому что-то рассказать, но Верити давала ему маленькими глотками настой, чтобы он слишком много не говорил.
Примерно через час в комнату вошла Гонетта.
– Дейви, деточка, у миссис Озборн еще не отвалились уши от твоей болтовни?
Верити потянулась к своим ушам и покрутила их. Дейви зашелся в смехе, превратившемся в сухой кашель. Верити поддерживала его маленькую исхудавшую спинку в вертикальном положении, пока кашель не прекратился. Мальчик опустился на подушки, бледный и утомленный.
– Теперь отдохни, Дейви, – сказала Верити. Когда она подтыкала ему одеяло, у нее перехватило горло от нежности к этому ребенку.
– Вы еще придете? – Голос мальчика превратился в хриплый шепот.
– Конечно, приду. Но сейчас тебе надо спать. Гонетта посидит с тобой, хорошо?
Дейви кивнул и слабо улыбнулся. Веки его медленно опустились, и он почти сразу же заснул.
Верити поднялась, собираясь уйти. Она сказала Гонетте о новом настое и объяснила, когда его давать.
– Спасибо, миссис Озборн, вы нам так помогаете!
Верити пожала плечами и улыбнулась, глядя на мальчика, потом вышла из комнаты, тихонько закрыв за собой дверь. Она спустилась по черной лестнице, проходя мимо гостиной, увидела Агнес Бодинар, сидящую на маленьком диване с пяльцами в руках. Агнес подняла голову и жестом пригласила Верити войти.
Верити тихо застонала. Встречи с Агнес никогда не были приятными. Она стиснула зубы и вошла в гостиную.
– Ты опять сидела с кухаркиным мальчишкой?
– Да, – ответила Верити.
Она стояла в дверях, крепко сцепив руки за спиной.
Агнес презрительно фыркнула, потом вернулась к своему вышиванию.
– Ты слишком много времени уделяешь этому буфетному крысенку.
– Он маленький мальчик, к тому же очень болен.
– Я думала, он уже поправился, – язвительно сказала Агнес, не поднимая глаз. – По словам кухарки, ты чудесным образом спасла его.
– Я просто немного помогла ему, пока нет доктора, – объяснила Верити, – но болезнь серьезная, особенно для ребенка. Ему для выздоровления еще понадобится некоторое время.
– И я полагаю, ты намерена остаться здесь до тех пор, пока он полностью не поправится?
– Я обещала это миссис Ченхоллз.
Агнес воткнула иголку в натянутую пяльцами ткань.
– Плохо, – сказала она. – Тебе надо бы убираться отсюда прямо сейчас.
Верити вошла в комнату и села напротив Агнес. Она вытянет правду из этой мегеры, даже если ей придется сидеть здесь до самой ночи.
– Почему вам так хочется, чтобы я уехала? – спросила Верити. – Из-за вашей дочери?
– Ну конечно!
Верити говорила наугад, но, кажется, попала в точку. Агнес, наверное, видит в Верити угрозу памяти ее дочери. Или ей просто не нравится мысль, что кто-то может занять место ее дочери в Пендургане.
– Вы можете не беспокоиться на этот счет, – сказала Верити. – Уверяю вас, несмотря на то что вы обо мне думаете, я никоим образом – никоим образом! – не заменяю леди Харкнесс в этом доме. Вы меня понимаете?
– Гм... Как будто ты способна на это!
– С моей стороны вы можете ничего не опасаться, миссис Бодинар. Я появилась здесь при... необычных обстоятельствах, но не с той целью, которую вы предполагаете.
– Боже мой! Ты думаешь, меня волнует, не греешь ли ты по ночам постель этого чудовища? – Агнес с силой вонзила иголку в ткань, и Верити подумала, что она разорвет вышивку. – Я просто хотела предупредить, чтобы ты не доверяла ему.
– Почему?
– Почему? Потому что он тот, кто он есть, и, конечно, потому что он сделал то, что сделал.
Это был удобный случай, которого Верити ждала.
– Но я не знаю, кто он такой и что он сделал, – сказала она.
Пяльцы с вышивкой упали Агнес на колени, а сама женщина удивленно посмотрела в лицо Верити. Она моргала, как сова, застигнутая врасплох дневным светом.
– Ты не знаешь?
– Нет.
– Но ведь все знают.
– Все здешние. Я же не из Корнуолла.
Агнес устало вздохнула и вернулась к своему вышиванию.
– Тогда мне остается только рассказать тебе об этом.
Верити сидела тихо, сложив руки на коленях, примостившись на краешке стула, как голубь, и ждала, когда Агнес продолжит говорить.
– До войны все было хорошо, – наконец сказала Агнес.
Ее голос не был сейчас таким резким, как раньше, хотя взгляд оставался по-прежнему тяжелым.
– Они поженились совсем молодыми, он и моя Ровена. Они знали друг друга чуть ли не с рождения, и Ровена была полна решимости заполучить его. Откровенно говоря, я предпочла бы, чтобы она вышла замуж за Алана Полдреннана. Такой милый молодой человек, и он тосковал по ней много лет, но сердце Ровены было отдано Джеймсу.
Агнес сгорбилась и вздохнула.
– Рудник моего мужа, Уил-Блессинг, был неподалеку отсюда, – продолжала она. – Старый лорд Харкнесс был еще жив и твердой рукой управлял Уил-Девораном. Они с Джеймсом не всегда находили общий язык, и Джеймс ушел в армию. В один из его отпусков они с Ровеной поженились. Уил-Блессинг в конце концов выработался и был закрыт. Мы все потеряли. Вскоре после этого мой муж умер, не оставив мне ничего, кроме пустой дыры в земле. Джеймс предложил мне перебраться к нему в дом, сказал, что хочет, чтобы я составила Ровене компанию, пока он будет в армии.
Агнес наморщила лоб и смотрела вдаль, как будто забыла о присутствии Верити. Через некоторое время она буквально стряхнула с себя одолевшие ее воспоминания.
– Джеймс приезжал домой в отпуск, как только у него появлялась такая возможность. Тристан родился в 1809 году. Ровена была несказанно счастлива. Но тут Джеймс был ранен и вышел в отставку. Когда он вернулся домой в 1812 году, это был уже совсем другой человек. Он был суровый и жестокий. Раздражительный, злой на язык. Из-за него Ровена стала несчастной.
Глаза Агнес наполнились ненавистью. Она долго пристально смотрела на Верити, затем опять вздохнула.
– А потом он убил ее, – сказала она.
– Что?!
– Джеймс Харкнесс убил мою дочь. Даже хуже того: он убил и своего собственного сына.
– Вы уверены? – Гилберт Расселл мерил шагами турецкий ковер в кабинете своего друга. – Это действительно тот самый человек?
– Существует только один лорд Харкнесс из Пендургана, – ответил другой мужчина. – Здесь говорится, что около восьми лет назад он унаследовал титул своего отца. Кроме того, отец был бы слишком стар, чтобы оказаться вашим лордом Харкнессом. Это, должно быть, именно тот человек.
Гилберт не верил своим ушам. В конце концов он понял, о чем толковал его друг Энтони Нортрап. До него дошло, где он взял деньги, чтобы выкупить Болдридж. А Гилберт думал облегчить душу, очиститься от того ужаса, который он сотворил со своей бедной женой!
Тони был одним из немногих, кто знал, что у Гилберта есть жена. Вот почему все оказалось настолько просто. Съездил на пару недель в Корнуолл, и никто ни о чем не догадывается.
Однако этот поступок глодал его изнутри, как солитер. Гилберт должен был кому-то рассказать. А кому еще, если не Тони, его ближайшему другу и наперснику?
Но Тони сразу его огорошил.
Гилберт перестал вышагивать и приложил руки к вискам.
– Господи, что я наделал?!
– Похоже, дружише, что ты отдал свою жену в руки убийце.
Верити сидела за столиком у себя в спальне и листала свой блокнот. Записи, которые она просматривала, освещались одной свечкой. Дождь хлестал в окно, завывал ветер. Верити не спалось. Проворочавшись с боку на бок без сна, она наконец встала с постели и решила заняться подготовкой к завтрашнему приготовлению настоев, проверила, все ли рецепты у нее есть. Она сосредоточилась на травах, которые были нужны для микстур, надеясь отогнать мысли о том, что ей рассказала Агнес.
Действительно ли он убил свою жену и ребенка? Можно ли верить Агнес? Старая женщина иногда казалась совсем сумасшедшей, в остальное время – злобной и желчной. Можно ли верить ее словам?
Высушенный шалфей для Робби Данстона от одышки...
Высказав свое обвинение, Агнес отбросила пяльцы и почти бегом вышла из гостиной. Казалось, она вот-вот расплачется. Она потеряла дочь и внука, поэтому вполне естественно, что она не в себе. Возможно, у нее есть какие-то основания винить Джеймса в их смерти. Но обвинять его в убийстве?
Розмарин от колик для Иззи Маддл...
Если это правда, если Джеймс на самом деле убил их, то почему его не арестовали за убийство? Почему он до сих пор разгуливает на свободе, вместо того чтобы гнить в тюрьме или быть повешенным? В этом не было никакого смысла. Должно быть, Агнес сильно преувеличивала.
Корень любистока для желудка Хилди Спраггинс...
Если же это правда, то понятен страх, который испытывают перед ним местные жители, особенно женщины. Верити вспомнила, как они хватали своих детей, когда он шел сквозь толпу в Ганнислоу. И как Доркас Маддл прижала к груди своего ребенка и побежала по деревенской дорожке. Она не забыла – никогда не забудет – произносимые шепотом слова людей в Ганнислоу, из-за которых и стала бояться за свою жизнь. Жители деревни, конечно, верили, что это правда. Но было ли оно так на самом деле?
Листья бука от растяжения спины для Сэма Кемпторна...
Или нужны листья березы?
Как ей не хватает современного издания Калпеппера. Ей его подарила Эдит, и все поля книги были испещрены пометками Верити. Когда Гилберт велел ей собрать для поездки в Корнуолл все вещи, она, конечно, не поняла его слова буквально. Она и не подумала взять книги.
До сих пор Верити работала по памяти, и память ее не подводила, но если она ошибется хотя бы в одном ингредиенте, последствия могут быть тяжелыми. Проклятие! Если бы здесь были ее книги!
Верити завернулась в шерстяной халат, хотя холодно ей казалось только из-за звуков дождя и ветра. Тем не менее она подошла к большому креслу и подвинула его поближе к камину, чтобы можно было положить ноги на решетку. Глядя на огонь, Верити пыталась вспомнить точный состав припарок для Сэма Кемпторна. Но как она ни старалась, не могла сообразить, входят в их состав буковые или березовые листья.