Геворкян Наталия. <br>От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным

перевернул его, придушил слегка, убрал с ковра, потому что тот был уже без
сознания, и повернулся к нам: "Заходите, располагайтесь". Вот так мы сначала
относились к карате.

- Родители поощряли ваши занятия?

- Они сначала наоборот считали, что я набираюсь какого-то негативного
опыта, который будет использован во дворе и неизвестно чем закончится.
Поэтому посматривали на меня с подозрением.

Потом, когда они познакомились с тренером и он стал домой к нам
приходить, их отношение изменилось. А уж когда пошли первые успехи, родители
поняли, что это серьезно и полезно.

- Начали выигрывать?

- Да, годика через два.

ВЕРА ДМИТРИЕВНА ГУРЕВИЧ:

Я вела его с пятого по восьмой класс. А потом мы еще решали, в какую
школу ему идти после 8-го класса. У меня этот класс пошел в основном в 197-ю
школу, на улице Петра Лаврова. Только он и Слава Яковлев выбрали школу со
специализированным химическим уклоном. Думаю, Слава его уговорил.

Я тогда удивилась. А он говорит: "Поучимся, посмотрим..." Он никогда не
был нараспашку. В той школе он тоже учился прилично. У него классная
руководительница была Минна Моисеевна Юдицкая. Тоже немецкий язык вела. И я,
как ни странно, гораздо чаще, чем раньше, стала бывать в их доме - помогала
ему с немецким. Мне хотелось, чтобы он хорошо говорил.

И он мне тоже помогал. Я работала, помимо школы, еще в
архитектурно-строительном техникуме, на вечернем. И как-то муж уехал в
командировку. А у меня маленькие дочки. И я сказала: "Володя, выручай, я
вернусь поздно, девчонки могут испугаться, если проснутся". Он пришел
посмотреть за ними и даже заночевал.

Я считаю, что он добрый человек. Но измены, подлости человечьей не
простит никогда и никому. Мне так кажется.

В той школе, как я поняла, Володе не очень нравилось. Пожалуй, кроме
уроков литературы. Вел их учитель Кочергин. Делал он это действительно
своеобразно и интересно. Давал необычные темы для сочинений. Одна тема,
точно помню, меня очень поразила. Необычная по тем временам. "Есть у
революции начало, нет у революции конца". Так это же, миленькие мои, на
трактат тянет!

Сразу после школы Володя объявил родителям, что пойдет на юрфак. Я не
знаю, что повлияло на его выбор. Почему юрфак? Мы сперва-то думали, что он
пойдет в технический институт.

И Лена Грязнова поступила в Технологический институт. А ведь их с Леной
многое связывало. Она чуть не в шестом классе появилась в их доме. Хотя он
вообще-то не особенно интересовался девочками. Девочки им больше
интересовались.

Так вот, он вдруг неожиданно для всех заявляет: "Я в университет буду
поступать". Я говорю: "Как?" Он: "Этот вопрос я решу сам".

"ИНИЦИАТИВНИКОВ НЕ БЕРЕМ!"

Еще до того как окончил школу, у меня возникло желание работать в
разведке, хотя это и казалось недостижимым, как полет на Марс. Книжки читал,
фильмы смотрел. Правда, вскоре захотелось стать моряком. Но потом опять
разведчиком. А в самом начале очень хотелось быть летчиком.

В Ленинграде есть Академия гражданской авиации - я туда всерьез
собирался. Литературу читал, какой-то журнал даже выписывал. Но потом книги
и фильмы типа "Щит и меч" сделали свое дело. Больше всего меня поражало, как
малыми силами, буквально силами одного человека, можно достичь того, чего не
могли сделать целые армии. Один разведчик решал судьбы тысяч людей. Так, во
всяком случае, я это понимал.

И уже никакая Академия гражданской авиации меня больше не интересовала.
Я свой выбор сделал.

Правда, родители это поняли не сразу. К ним пришел мой тренер и
говорит: "Есть конкретное предложение. Володя как спортсмен может
практически без экзаменов поступить в институт".

Они, конечно, обрадовались и стали меня уговаривать. Тренер вообще не
мог понять, почему я сопротивляюсь. "Стопроцентное поступление! В ту же
Академию гражданской авиации, - говорил он родителям. - А если он провалится
в университет, то пойдет в армию".

Ситуация у меня оказалась сложной. Отец очень властный человек был. Но
я просто намертво стоял на своем. Сказал, что решил окончательно.

Потом к ним еще один мой тренер подключился, из общества "Труд", тот
самый Леонид Ионович. Хитрый мужик. "Ну что, - говорит, - поступаешь?" Я
говорю: "Да". Он: "Куда?" Хотя, конечно, все знал. Я говорю: "В
университет". Он: "Это хорошо, молодец, а на какой факультет?" Я говорю: "На
юридический". Он как заорет: "Что, людей ловить? Ты что? Ты же ментом
будешь, ты понял?" Я обиделся: "Я ментом не буду!" То есть он целый театр
устроил.

Год они меня душили ежедневно. Что вообще-то усилило мое желание
поступить на юридический. А почему именно юридический, я сейчас объясню.

Чтобы узнать, как становятся разведчиками, я где-то в начале 9-го
класса сходил в приемную Управления КГБ. Ко мне вышел какой-то дядя. Как ни
странно, выслушал меня. "Хочу, - говорю, - у вас работать". - "Отрадно, но
есть несколько моментов". - "Каких?" - "Во-первых, - говорит, - мы
инициативников не берем. Во-вторых, к нам можно попасть только после армии
или какого-нибудь гражданского вуза".

Я, естественно, поинтересовался: "После какого вуза?" Он говорит:
"После любого!" Он, видно, уже хотел от меня отвязаться. А я говорю: "А
предпочтительнее какой?" - "Юридический!" - "Понял".

И с этого момента начал готовиться на юрфак Ленинградского
университета. И уже никто не мог меня остановить.

Но армией родители и тренеры еще долго меня пугали. Они не понимали,
что и армия меня вполне устраивала. Конечно, это удлиняло немного, усложняло
мою историю, но не уводило в сторону от курса.

Однако тренеры, между прочим, были фантастически изобретательны. Когда
я ходил на подготовительные курсы в университет, то узнал, что составляют
списки спортсменов, которым дается преимущество при поступлении. Я точно
знал, что меня в этом списке нет. Но когда поступил на юрфак и уже начал
учиться, преподаватель физкультуры заставлял меня перейти в "Буревестник". Я
его спрашиваю: "Это с чего вдруг я должен переходить?" Он: "Мы тебе помогали
поступить, так что будь добр..." А я чувствую, что-то не то.

Вот он мне раз это сказал, два, потом у нас уже до конфликта дело
дошло. И тогда я пошел к декану. Пришел и прямо говорю: "Меня заставляют
переходить в "Буревестник". Я считаю, что не должен этого делать". А декан,
профессор Алексеев - хороший был, добродушный человек - спрашивает: "А
почему заставляют-то?" Я ему: "Потому что говорят, якобы помогли мне, как
спортсмену, поступить, и поэтому я теперь обязан выступать за "Буревестник"

Он говорит: "Да? Не может быть! У нас все поступают на равных условиях,
по знаниям, а не по спискам. Впрочем, подожди". И при мне достал из стола
какой-то список, заглянул в него, спросил, как моя фамилия. Я ему ответил, а
он: "Нет тебя в списке, так что можешь смело посылать все подобные
предложения". Что я и сделал.

Тем не менее на первенстве вузов я выступал за университет, так как это
можно было делать без перехода из общества в общество.

Но они все равно своих попыток не оставляли. Я им сто раз сказал, что
не уйду из "Труда": там же были все мои друзья, первый тренер. Сказал, что
никуда не пойду, буду выступать за того, за кого захочу.

СТУДЕНТ

"ШЛЮПКА, ЗВЕЗДЫ И ТУШЕНКА"

- Сложно было поступить?

- Сложно, потому что курс состоял из 100 человек, и всего 10 из них
брали сразу после школы. Остальных - после армии. Поэтому для нас,
школьников, конкурс был где-то 40 человек на место. Я по сочинению четверку
получил, но все остальные сдал на пятерки - и прошел. Между прочим, средний
балл аттестата тогда еще не учитывался, поэтому я в десятом классе смог
полностью сосредоточиться на предметах, которые надо было сдавать в
университет. Если бы я тогда не прекратил заниматься остальными предметами,
ни за что не поступил бы.

Слава Богу, в школе были очень умные и тактичные учителя. Для них
главным было - подготовить учеников к поступлению в вуз. И как только стало
ясно, что я не собираюсь быть химиком, а хочу пойти по гуманитарной линии,
мне не стали мешать. Даже наоборот, одобрили.

- В университете учились, видимо, хорошо, имея в виду свою перспективу?

- Хорошо учился. Общественной работой не занимался, комсомольским
функционером не был.

- Стипендии хватало на жизнь?

- Не хватало.

Так получалось, что первое время я сидел на шее у родителей. Студент,
денег нет. Вот, допустим, в стройотряде зарабатывали тогда много. А
толку-то? Съездил я в стройотряд. В Коми рубили просеку под ЛЭП,
ремонтировали дома. Закончили работу, выдали нам пачку денег, где-то тысячу,
что ли, рублей. Машина в то время стоила три с половиной - четыре тысячи. А
мы за полтора месяца по тысяче получали! Так что деньги немаленькие. Просто
огромные, честно говоря.

Итак, получили деньги. Надо же что-то с ними делать. Я с двумя
приятелями, не заезжая в Ленинград, поехал в Гагры на отдых.

Приехали. В первый же день напились портвейна, заели его шашлыками и
стали думать, что же делать дальше. Куда идти ночевать? Где-то, наверное,
были какие-то отели, но мы о них и не мечтали. И уже поздним вечером
поселились в частном секторе, какая-то бабка нас подобрала.

Несколько дней мы купались, загорали. Хорошо отдыхали. Потом стало
ясно, что придется как-то выбираться оттуда и домой ехать. А деньги, надо
признаться, уже на исходе. Мы думали-думали и нашли самый дешевый способ
проезда - палубные места на теплоходе. Теплоход шел до Одессы, а дальше -
поездом в общем вагоне на третьей полке до Питера. Была раньше такая услуга,
называлась "смешанная перевозка".

Посмотрели мы в своих карманах - остались совсем гроши. На оставшиеся
деньги решили купить тушенки. Причем один мой приятель был человек довольно
аккуратный, у него денег побольше осталось, чем у другого приятеля,
разгильдяя. Сейчас, кстати, оба в адвокатуре работают.

И вот когда мы экономному дружку сказали, что надо бы скинуться, он
задумался, а потом говорит: "Что-то тяжелая это вещь для желудка - тушенка.
Не очень это правильно будет". Мы говорим: "Ну ладно, хорошо, поехали".

Но еще оказалось, что надо сесть на пароход. Мы подошли к пристани,
увидели большую толпу, просто огромную. Правда, и пароход был большой.
Красивый, белый. Тут нам и рассказывают, что пускают только тех, у кого есть
билеты в каюты. Палубных пассажиров пока не пускают.

Приятель, который отказался тушенку покупать, и говорит: "Что-то не
нравится мне все это. Есть смутные подозрения, что не все ладно. Давайте
попробуем пройти прямо сейчас".

А у нас ведь еще особенные билеты были, потому что перевозка смешанная.
У всех палубных пассажиров маленькие такие талончики из плотного картона, а
у нас - большие, как у пассажиров с настоящими местами. Я говорю: "Да
неудобно, давайте постоим, подождем". Он говорит: "Вот ты тогда и стой, а мы
пошли". Они пошли, а я, конечно, тоже за ними увязался.

Контролер спрашивает: "У вас какие билеты?" - "Вот, у нас - большие". -
"А, проходите".

И нас пропустили как приличных людей. И тут боцман или кто-то еще как
закричит: "Есть еще приличные пассажиры?" Тишина.

Он еще раз спрашивает: "Остались только палубные пассажиры?" Те, в
надежде, что их сейчас запустят, с радостью кричат: "Да! Только палубные!" -
"Поднять трап!"

Резко начали поднимать трап, и тут такое началось! Обманули, в общем,
людей. Они же деньги заплатили. Как потом объясняли, с ними перегруз бы был.

Если бы мы не сели, так бы на причале и остались. Потому что денег уже
ни копейки не было из тех, что мы в тайге заработали. Последние ушли на
тушенку и билеты. И куда бы мы делись без денег, непонятно.

А так расположились прямо в спасательной шлюпке, она над водой висела.
И плыли как в гамаке. Я две ночи в небо смотрел, не мог оторваться. Пароход
идет, а звезды как будто зависли, понимаете? Ну, морякам это хорошо
известно. Для меня же это было любопытное открытие.

Вечером разглядывали пассажиров из кают. Почему-то немного было грустно
смотреть, какая там красивая жизнь. У нас ведь только шлюпка, звезды и
тушенка.

У нашего экономного приятеля и тушенки не было. Он не выдержал и пошел
в ресторан. И там ему такая картина открылась, такие цены, что он очень
быстро вернулся и сказал нам довольно безразлично: "Ну, пожалуй, тушеночки я
бы махнул". Но другой приятель, человек строгих правил, говорит: "Нет, ты
знаешь, мы должны позаботиться о твоем желудке. Ему тяжеловато будет". Так
он у нас и постился еще сутки. Жестко, конечно, но справедливо.

"ВМЕСТО ВЫДОХА Я ПРОСТО ХРИПЕЛ"

Когда я начал учиться в университете, появились другие стимулы, другие
ценности, я в основном сосредоточивался на учебе, а к спорту уже относился
как к делу второстепенному. Но тренировался, конечно, регулярно, и во
всесоюзных соревнованиях участвовал, хотя как-то по инерции, что ли.

В 1976 году стал чемпионом города. В нашей секции вообще тренировались
не только такие, как я, любители, а профессионалы, чемпионы Европы, мира,
Олимпийских игр. И по самбо, и по дзюдо.

Норматив мастера спорта по самбо я выполнил, когда уже учился в
университете, а еще через два года стал мастером спорта по дзюдо. Я не знаю,
как сейчас, но тогда нужно было в течение года набрать энное количество
побед над соперниками определенного уровня, плюс к этому обязательно занять
какое-то место на серьезных соревнованиях. Скажем, войти в тройку на
первенстве города либо на всесоюзном первенстве общества "Труд".

Навсегда запомнил несколько схваток.

В конце одной из них я почти не мог дышать, только хрипел. Парень
попался крепкий, и я настолько все силы отдал, что вместо вдоха и выдоха из
груди шел хрип. Выиграл с небольшим преимуществом.

Еще одна схватка запомнилась на всю жизнь, хотя я и проиграл ее, с
чемпионом мира Володей Кюлленином. Он потом погиб. Стал пить, и где-то на
улице его убили. А спортсмен был отличный, просто блестящий. Талантливый был
человек.

Но тогда он еще не пил. У нас первенство города было. Он уже был
чемпионом мира. И с первых минут я его запустил через спину, причем так
красиво, с амплитудой. В принципе должны были тут же остановить схватку, но
поскольку он чемпион мира, было неприлично так сразу закончить борьбу.
Поэтому мне дали очки, и мы продолжили. Конечно, он был сильнее, но я
старался. При проведении болевого приема любой возглас считается сигналом о
сдаче. Когда он проводил болевой прием - перегибание локтевого сустава в
обратную сторону, - схватку остановили. Поскольку судье показалось, что я
издал какие-то утробные звуки. В итоге он выиграл. Но, несмотря на это, я до
сих пор вспоминаю эту схватку. А проиграть чемпиону мира было не стыдно.

Была еще одна схватка, которая запомнилась мне на всю жизнь. Но я в
ней, правда, не участвовал. В университете у меня был друг. Я сам уговорил
его придти в спортзал. Он начал заниматься дзюдо, очень неплохо. Были
какие-то соревнования. Он боролся, сделал бросок вперед и воткнулся головой
в ковер. Произошло смещение позвонков и его парализовало. Умер в больнице в
течение десяти дней. Хороший был парень. А я до сих пор жалею, что заразил
его дзюдо...

На соревнованиях и сборах травмы вообще не были редкостью. И руки
ломали, и ноги. Мучили нас на этих сборах, конечно.

Мы часто ездили на спортивную базу под Ленинград, на озеро Хиппиярви.
Озеро довольно большое, диаметром около 17 километров. Утром вставали и
первым делом - пробежка вокруг озера. После бега - зарядка, потом
тренировка, завтрак, тренировка, обед, после обеда отдых, опять тренировки.

Много ездили по стране. Там тоже разное случалось. Как-то приехали на
сборы в Молдавию - готовились к Спартакиаде народов СССР. Жарко было ужасно.
Идем с тренировки вместе с моим другом, Васей, а везде вино продают. Он и
говорит: "Давай махнем по бутылочке винца". Я ему говорю: "Жарко". - "Зато
расслабимся, отдохнем". - "Ну, давай возьмем". Взяли с ним по бутылке вина,
пришли в номер, после обеда завалились на кровать, он открывает бутылку: "Ну
давай". Говорю: "Жарко. Я не буду". - "Да? Ну, как хочешь". Р-р-раз - выпил
бутылку. Посмотрел на меня: "Точно не будешь?" Я говорю: "Точно". Берет
вторую бутылку: - р-р-раз, и ее выпил. Поставил на стол - ба-бах! И тут же
захрапел, просто мгновенно. Я так пожалел, что не согласился с ним выпить!
Ворочался-ворочался, потом не выдержал, растолкал его. Говорю: "Ты, хряк,
прекрати! Храпишь как слон".

Так что по-разному отдыхали. Но это исключение, обычно там не было
такого разгула, потому что и так очень тяжело было на тренировках.

Разное было. Вместе со мной тренировался здоровенный парень, Коля его
звали. Он мало того что огромный был, у него еще и лицо было выразительное -
челюсть массивная выдавалась вперед, взгляд исподлобья. В общем, доброе
такое лицо. И вот к нему как-то вечером хулиганы пристали в темной
подворотне. А он им говорит: "Ребята, тихо, тихо. Сейчас, одну секундочку".
Достал спички, чиркнул, поднес к своему лицу: "Посмотрите на меня". Инцидент
враз был исчерпан.

"ПОНИЖЕННОЕ ЧУВСТВО ОПАСНОСТИ"

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН, солист Симфонического оркестра Мариинского театра,
друг семьи Путиных, крестный отец старшей дочки Маши:

Володя учился вместе с моим братом. Я жил в другом городе, и, когда
оказался в Ленинграде, брат рассказал мне про Вовку.

Он приехал к нам с братом, и мы познакомились. Это было, кажется, в
1977 году. Встретились и уже не расставались. Он мне просто как брат.
Раньше, когда мне некуда было деться, я шел к нему, и у него спал и ел.

Так вот, познакомились. Потом меня забрали в армию, я служил в
Ленинграде. Он как-то приехал ко мне на своем "Запорожце". Я через забор
перелез и убежал в самоволку. И мы поехали кататься на машине по ночному
Ленинграду. У машины глушитель был сломан, мы с ним гоняли и пели песни.
Даже могу вспомнить:

Этот вечер был всего один,

Утром чей-то поезд уходил,

А чуть позже чей-то самолет...

Страшно самозабвенно пели. И громко. Глушитель ведь не работал.

Как-то маме вместо сдачи в столовой дали лотерейный билет, и она
выиграла "запорожец". Я тогда учился на третьем, кажется, курсе.

Долго думали, что с этой машиной делать. Жили мы скромно. Я себе первое
пальто купил только когда еще раз в стройотряд съездил, через год после
отдыха с ребятами в Гаграх. Это было первое приличное пальто. С деньгами в
семье было туго, и решиться в этих условиях отдать мне машину казалось
абсолютным безумием. Ведь можно было продать ее, деньги получить - три с
половиной тысячи, не меньше. Можно было бы хорошо подправить семейный
бюджет, но родители решили меня побаловать. Отдали "Запорожец" сыночку, и он
на нем благополучно рассекал. Я на этом "Запорожце" все время ездил, даже на
сборы.

Я лихачом был. И при этом все время боялся разбить машину. Как ее потом
восстанавливать?

- Один раз вы все-таки в аварию попали. Человека сбили.

- Я тогда не виноват был, это выяснили. Он сам, что ли, прыгнул...
Счеты с жизнью сводил... Не знаю, что он там творил, балбес какой-то. Он
убежал тут же.

- Говорят, вы пытались догнать его.

- То есть?! Вы что, думаете, я его машиной сбил, а потом еще пытался
догнать? Не такой уж я зверь. Просто вышел из машины.

- Вы в критических ситуациях спокойным становитесь?

- Спокойным. Чересчур даже. Позже, когда я учился в разведшколе, мне в
одной характеристике записали как отрицательную черту: "Пониженное чувство
опасности". И этот недостаток считался очень серьезным.

Нужно немножко больше на взводе быть в таких ситуациях, чтобы
качественно реагировать. На самом деле это важно. Страх как боль. Заболело
что-то - значит, неладно в организме. Долго потом пришлось над собой
работать.

- Вы, видимо, не азартный человек?

- Нет, не азартный.

Уже к концу университета мы ездили на военные сборы. Там были и два
моих друга, с одним из которых мы в Гагры ездили. Два месяца провели на этих
сборах. Было, конечно, попроще, чем на спортивных, и быстро надоело. Там
основное развлечение - карты. Играли в карты, а потом ходили к бабке в
деревню за молоком. Кто выиграет - покупает молоко. Я играть сразу
отказался, а они - нет. И все быстро проиграли. Когда у них совсем ничего не
осталось, они подошли и говорят: "Дай нам денег". Азартные были игроки. Я
думаю: дать, что ли, им? Проиграют же. А они: "Да ладно, тебя твои гроши все
равно не спасут. Отдай нам". А я же говорю - у меня пониженное чувство
опасности. Отдал.

Они на эти деньги так раскрутились! Сначала очень много выиграли, а
потом все оставшееся время никак не могли их проиграть. Мы каждый вечер к
бабке ходили молоко покупать.

"Я СКАЗАЛ ЕЙ ПРАВДУ..."

- Университетское время - как раз для романов. У вас были?

- А у кого не было? Но ничего серьезного... Если не считать одной
истории.

- Первая любовь?

- Да. Мы с ней собирались сочетаться узами законного брака.

- Когда же это случилось?

- Года за четыре до того, как я действительно женился.

- Тогда не получилось?

- Нет.

- А что помешало?

- Что-то. Интриги, конечно.

- И она вышла за другого?

- За другого? Позднее.

- Кто же решил, что вы не поженитесь?

- Я. Я принял это решение. Мы уже подали заявление. Все было совсем
готово. Родители с обеих сторон все закупили - кольца там, костюм, платье...
Это было одно из самых сложных решений в жизни. Очень было тяжело. Я
выглядел как последний негодяй. Но я решил, что лучше все-таки сейчас, чем
потом мучиться и ей, и мне.

- То есть ушли просто из-под венца?

- Да, почти. То есть я, конечно, никуда не сбежал, я сказал ей всю
правду, все, что считал нужным.

- Не хотите говорить об этом?

- Да... сложная история. Так получилось. Было действительно тяжело.

- Не жалеете?

- Нет.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Эта его девочка мне нравилась, хорошая девочка. Медик, с сильным
характером, была, знаете, другом ему, что ли, женщиной, которая может
заботиться о нем. Только любила ли она его? Вот Люда, жена его, или Людик,
как мы ее звали, любит.

Я с этой девушкой, кажется, ее тоже Людой звали, в замечательных
отношениях был. Она заботилась о его здоровье. Не просто: "Ах, дорогой, как
ты себя чувствуешь?" Она говорила: "Так, у тебя, мне кажется, желудок
болит..."

Не знаю, что между ними произошло. Он ничего мне не рассказывал. Сказал
только, что все кончилось. Мне кажется, что-то произошло только между ними,
ведь их родители были согласны на брак.

Он, конечно, переживал. Дело в том, что мы с ним Весы и очень близко к
сердцу такие вещи принимаем. И в то время я видел, что он... что его... Он в
принципе человек очень эмоциональный, но эмоции выражать совершенно не умел.
Я ему, например, говорил: "Вовка, ты же просто страшно разговариваешь. Как
же ты говоришь так?"

Сейчас-то он, конечно, Цицерон по сравнению с тем, как говорил тогда. Я
ему объяснял: "Ты говоришь очень быстро, а никогда не надо говорить быстро".
Я, будучи артистом, хотел помочь ему. Эмоции-то у него сильные были, а в
форму их облечь он не мог. Потому что служба, мне кажется, накладывала
штампы на его речь. Вот сейчас он замечательно, блестяще говорит.
Эмоционально, емко, понятно. Где научился?

"ЕСЛИ НЕ ХОТЯТ ГОВОРИТЬ КУДА, ЗНАЧИТ - ТУДА!"

Все эти годы в университете я ждал, что обо мне вспомнит тот человек, к
которому я тогда приходил в приемную КГБ. А оказалось, что про меня,
естественно, забыли. Я же к ним пришел школьником. Кто же знал, что я такую
прыть проявлю? А я помнил, что у них инициативников не берут, и поэтому не
давал знать о себе.

Четыре года прошло. Тишина. Я решил, что все, тема закрыта, и начал
прорабатывать варианты трудоустройства сразу в два места - в спецпрокуратуру
(она и сейчас на режимных объектах существует) и в адвокатуру. Это было
престижное распределение.

Но на четвертом курсе на меня вышел один человек и предложил
встретиться. Правда, человек этот не сказал, кто он такой, но я как-то сразу
все понял. Потому что он говорит: "Речь идет о вашем будущем распределении,
и я хочу на эту тему с вами поговорить. Я бы пока не хотел уточнять куда".

Тут я все и смикитил. Если не хочет говорить куда, значит - туда.

Договорились встретиться прямо на факультете, в вестибюле. Я пришел.
Прождал его минут где-то двадцать. Ну думаю, свинья какая! Или кто-то
пошутил, обманул? И уже хотел уходить. Тут он и прибежал запыхавшийся.

- Извини, - говорит.

Мне это понравилось.

- Впереди, - говорит, - Володя, еще очень много времени, но как бы ты
посмотрел, в общем и целом, если бы тебе предложили пойти на работу в
органы?

Я ему тогда не стал говорить, что я со школы мечтаю об этом. А не стал
только потому, что по-прежнему хорошо помнил тот разговор в приемной:
"Инициативников не берем".

- А вы, когда на работу в органах соглашались, про 37-й год думали?

- Честно скажу: совершенно не думал. Абсолютно. Я недавно встречался в
Питере с бывшими сотрудниками Управления КГБ, с которыми когда-то начинал
работать, и говорил с ними о том же самом. И могу повторить то, что сказал
им.

Я, когда принимал предложение того сотрудника отдела кадров Управления
(он, впрочем, оказался не по кадрам, а сотрудником подразделения, которое
обслуживало вузы), не думал о репрессиях. Мои представления о КГБ возникли
на основе романтических рассказов о работе разведчиков. Меня, без всякого