Геворкян Наталия. <br>От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным

преувеличения, можно было считать успешным продуктом патриотического
воспитания советского человека.

- Вы что, ничего не знали о репрессиях?

- Толком даже и не знал. Да, я, конечно, был в курсе культа личности,
того, что пострадали люди, а потом было развенчание культа личности... Я же
совсем пацан был! Когда в университет поступал, мне 18 лет было, а когда
окончил - 23!

- Но те, кто хотел знать, знали все.

- Мы ведь жили в условиях тоталитарного государства. Все было закрыто.
Насколько глубоким был этот культ личности? Насколько серьезным? Ни я сам,
ни кто-то из моих друзей не отдавали себе в этом отчета. Так что я шел на
работу в органы с романтическими представлениями.

Но после разговора в вестибюле все вдруг затихло. Пропал тот человек.
Уже комиссия по распределению на носу. И тут опять звонок. Приглашают в
отдел кадров университета. Разговаривал со мной Дмитрий Ганцеров, я фамилию
запомнил. Он и провел со мной первую установочную беседу накануне
распределения.

А на самой комиссии чуть не случился казус. Когда дошли до моей
фамилии, представитель отдела юстиции сказал: "Да, мы берем его в
адвокатуру". Тут резко проснулся опер, курировавший распределение, - он до
этого спал где-то в углу. "Нет-нет, - говорит, - этот вопрос решен. Мы берем
Путина на работу в органы КГБ". Прямо на распределении сказал, открыто.

И уже через несколько дней заполнил какие-то бумаги, всякие там анкеты.

- Вам сказали, что вас берут для работы в разведке?

- Конечно, нет. В том-то и дело, что подход правильный был. Говорили
примерно так: "Предлагаем поработать на том участке, на который пошлем.
Готовы?" Кто-то отвечал: "Мне надо подумать". Все, иди, следующий. И шансов
больше у этого человека нет. Если он начинает ковырять в носу: там хочу, а
там не хочу, - то его очень сложно использовать.

- Вы, видимо, сразу сказали, что готовы работать, куда пошлют?

- Да. Разумеется. Да они и сами не знали, где я буду работать. Они
просто брали людей. Это на самом деле рутинное дело - подбор кадров.
Определить, куда и кого именно направить. И мне сделали именно такое
рутинное предложение.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Вовка сразу сказал мне, что работает в КГБ. Практически сразу. Может,
он и не должен был этого делать. Некоторым он говорил, что работает в
милиции. Я, с одной стороны, осторожно относился к этим ребятам, потому что
сталкивался с ними. Я выезжал за границу и знал, что с любой группой ездили
якобы инспекторы или представители Министерства культуры, с которыми нужно
было держать язык за зубами.

Я одному коллеге своему как-то говорю: "Да ладно, нормальные, хорошие
ребята". А он ответил: "Чем больше ты с ними разговариваешь, тем больше на
тебя том на Литейном, 4".

Я у Володи никогда не спрашивал ничего про работу. Мне, конечно,
интересно было: а как там?

Но точно помню: как-то раз решил все-таки его со всех сторон окружить и
выяснить про какую-нибудь спецоперацию. Но ничего у меня не вышло.

А потом я его спросил: "Я - виолончелист, я играю на виолончели. Я
никогда не смогу быть хирургом. Но я - хороший виолончелист. А у тебя что за
профессия? Я знаю, ты - разведчик. Не знаю, что это значит. Ты кто? Что ты
можешь?"

И он мне сказал: "Я - специалист по общению с людьми". На этом мы
разговор закончили. И он действительно считал, что профессионально
разбирается в людях. А когда я развелся со своей первой женой, Ириной, он
говорил: "Я точно предвидел, что так и будет". Я был с ним не согласен, я не
считал, что у нас с Ириной все было ясно с самого начала. Но слова его
произвели на меня большое впечатление. Я гордился и очень дорожил тем, что
он - специалист по общению с людьми.

МОЛОДОЙ СПЕЦИАЛИСТ

"ИНСТРУКЦИЯ И ЕСТЬ САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ЗАКОН"

- Меня оформили сначала в секретариат Управления, потом в
контрразведывательное подразделение, и я там проработал около пяти месяцев.

- Это было то, что вы себе представляли? То, чего так ждали?

- Конечно, нет. Я все-таки после университета пришел. Была уже
определенная подготовка. И вдруг я вижу стариков, которые трудились еще в те
незабвенные времена. Некоторые уже вот-вот должны были уйти на пенсию.

Помню, они как-то разрабатывали одно мероприятие. Сидела целая группа.
Меня тоже привлекли. Я уже не помню детали, но один говорит: "Давайте так-то
и так-то сделаем. Согласны?" Я говорю: "Нет, это неправильно". - "Что такое,
почему неправильно?" - "Это противоречит закону". Он удивляется: "Какому
закону?" Я называю закон. Они говорят: "Но у нас же есть инструкция". Я
опять про закон. Они ничего не понимают - и опять про инструкцию. Я говорю:
"Так это же инструкция, а не закон".

А собеседник мой искренне и с удивлением: "Для нас инструкция и есть
самый главный закон". Причем сказал дед без иронии. Абсолютно. Так они были
воспитаны, так работали. Я так не мог. И не только я, но и практически все
мои ровесники.

Несколько месяцев покрутился формально, подшивал дела какие-то. А через
полгода меня отправили на учебу, на шесть месяцев, на курсы переподготовки
оперативного состава. Это была ничем не примечательная школа у нас, в
Ленинграде. Считалось, что база у меня есть, а нужна чисто оперативная
подготовка. Я там проучился, вернулся в Питер и еще где-то около полугода
отработал в контрразведывательном подразделении.

- Что это было за время?

- Что за время? Конец 70-х. Сейчас говорят: "В тот момент Леонид Ильич
начал закручивать гайки". Но это было не очень заметно.

- А в работе органов что-нибудь изменилось?

- Знаете, на самом деле многие вещи, которые правоохранительные органы
стали позволять себе с начала 90-х годов, тогда были абсолютно невозможны.
Действовали как бы из-за угла, чтобы не торчали уши, не дай Бог. Я для
примера расскажу только одну историю. Допустим, группа диссидентов
собирается в Ленинграде проводить какое-то мероприятие. Допустим,
приуроченное к дню рождения Петра Первого.

- Да, давайте просто предположим.

- Диссиденты в Питере в основном к таким датам свои мероприятия
приурочивали. Еще они любили юбилеи декабристов.

- Диссиденты же.

- Действительно. Задумали, значит, мероприятие с приглашением на место
события дипкорпуса, журналистов, чтобы привлечь внимание мировой
общественности. Что делать? Разгонять нельзя, не велено. Тогда взяли и сами
организовали возложение венков, причем как раз на том месте, куда должны
были прийти журналисты. Созвали обком, профсоюзы, милицией все оцепили, сами
под музыку пришли. Возложили. Журналисты и представители дипкорпуса
постояли, посмотрели, пару раз зевнули и разошлись. А когда разошлись,
оцепление сняли. Пожалуйста, идите кто хочет. Но уже неинтересно никому.

- Вы тоже принимали участие в этой операции?

- Нас не особенно привлекали к этим мероприятиям.

- Откуда же вы знаете такие подробности?

- Так особого секрета из этого никто и не делал. В столовой
встречались, разговаривали. Я к чему все это говорю? К тому, что
действовали, конечно, неправильно, и это было проявлением тоталитарного
государства. Но показывать уши считалось неприличным. Было все не так грубо.

- И история с Сахаровым не была грубой?

- История с Сахаровым была грубой.

"ВОТ ВЫШЛИ ЛЮДИ СО СКРИПКАМИ..."

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Мы с Вовкой после работы в филармонию иногда ходили. Он меня спрашивал,
как правильно слушать симфоническую музыку. Я ему пытался объяснить. И
вообще, если вы его спросите сейчас про Пятую симфонию Шостаковича, то он
вам очень подробно расскажет, о чем там, потому что ему страшно нравилось,
когда он слушал, а я объяснял. И когда потом Катя и Маша стали музыкой
заниматься, в этом тоже я виноват.

Я совершенно убежден, что наши лекторы, которые ведут заумные беседы с
публикой о музыке, дико не правы. Пропаганда классической музыки ведется
абсолютно бездарно. Я ему рассказывал, что должен и видеть и слышать
нормальный человек. Он честно спрашивает: "Вот вышли люди со скрипками,
дирижер... Зачем?" Я ему тоже честно объясняю: "Смотри, заиграла музыка. Вот
мирная жизнь, строят коммунизм. Видишь, какой аккорд: та-ти, па-па. А сейчас
издали появится фашистская тема, посмотри: вот она идет - вон те медяшки
заиграли, это медные духовые инструменты. Эта тема сейчас будет расти. А вот
та, которая была в самом начале, где мирная жизнь. Они сейчас будут
сталкиваться, то тут, то здесь, то тут, то здесь". Ему страшно нравилось.

У него очень сильный характер. Допустим, я намного лучше играл в
футбол. Но ему проигрывал, потому что он цепкий был, как бульдог. Он меня
просто уже доставал. Я три раза отберу мяч, и три раза он у меня обратно его
вырвет. Страшно настырный характер, который проявлялся буквально во всем. Он
же был чемпионом Ленинграда по дзюдо в 76-м году.

Один раз, перед самым отъездом в Германию, мы поехали к Васе Шестакову
в спортивный лагерь. Вася - его друг, он там тренером работал с юношами.
Приехали ночью. Нам Вася сказал: "Вон там какие-то койки, вы найдите
свободное место..." Мы нашли. А утром ребята из лагеря проснулись и говорят:
"Смотрите, два каких-то мужика. Можно взять их без шума и пыли". Ну ладно,
думаю.

Потом эти ребята на тренировку пошли, на ковер. Они тоже дзюдо
занимались. И Вася говорит Володе: "Хочешь побороться?" Он отвечает: "Да
нет, ну что ты..." - "Ну, покажи им!" - "Да нет, я уже не стоял на ковре
несколько лет!" Я тоже говорю: "Ну что ты? Давай! Они же хотели нас без шума
и пыли взять..." И Вася продолжает к нему приставать. "Ну ладно, - говорит,
- уговорили". Ему нужно было кимоно, он подошел к парнишке: "Слушай, не дашь
куртку побороться?" А тот ему небрежно: "Возьми у кого-нибудь другого". Он у
кого-то взял и вышел на ковер. И парнишка тот выходит. Вовка его швырнул
так, что ему сразу дали чистую победу. И Вася радостно в мегафон: "Победу
одержал мастер спорта, чемпион Ленинграда 1976 года Владимир Путин!" Володя
снимает кимоно, отдает его и спокойно уходит, даже голову опустил. Я этому
парнишке говорю: "Это тебе еще повезло, что я не боролся".

А однажды, на Пасху, он позвал меня на Крестный ход. Володя стоял в
кордоне, за порядком следил. И спросил меня: "Хочешь подойти к алтарю,
посмотреть?" Я, конечно, согласился. Такое мальчишество в этом было - никому
нельзя, а нам можно. Посмотрели мы Крестный ход и отправились домой. Стоим
на остановке, подошли какие-то люди к нам. Не бандиты, нет, может, какие-то
студенты, но подвыпившие: "Закурить не найдется?" Я промолчал, а Вовка
отвечает: "Не найдется". - "А ты чего так отвечаешь?" Он: "А ничего". Что
произошло дальше, я просто не успел понять. По-моему, один из них его
толкнул или ударил. И я увидел только, как перед глазами промелькнули чьи-то
носки. И парень куда-то улетел. А Володька мне спокойно говорит: "Пойдем
отсюда!" И мы ушли.

Мне так понравилось, как он обидчика кинул! Раз - и ноги в воздухе.

"ПОСМОТРИТЕ НА ТОВАРИЩА ПЛАТОВА!"

Пока я полгода работал в контрразведывательном подразделении, на меня,
видимо, обратили внимание сотрудники внешней разведки. Начали со мной
беседовать. Одна беседа, вторая, еще раз и еще... Разведка постоянно активно
ищет себе людей, в том числе среди кадровых сотрудников органов
безопасности. Брали молодых, подходящих по некоторым объективным данным.

Конечно, мне хотелось в разведку. Считалось, что разведка - это белые
воротнички в органах. Очень много блатников было, конечно. Это факт, к
сожалению. Потому что мы все знаем, что такое для человека был выезд за
границу в условиях Советского Союза.

Естественно, я согласился, потому что это было интересно. Довольно
быстро уехал на спецподготовку в Москву, где пробыл год. Потом вернулся
опять в Ленинград, проработал там, как раньше говорили, в первом отделе.
Первое главное управление - это разведка. В этом управлении были
подразделения в крупных городах Союза, в том числе и в Ленинграде. Там я
проработал где-то четыре с половиной года, после этого опять поехал в Москву
на учебу в Краснознаменный институт имени Андропова. Сейчас это Академия
внешней разведки.

МИХАИЛ ФРОЛОВ, полковник в отставке, преподаватель Краснознаменного
института имени Андропова:

Я проработал в Краснознаменном институте (КИ) 13 лет. Владимир Путин
поступил ко мне из Ленинградского управления КГБ в звании майора.

Я решил посмотреть его в роли старшины отделения. Старшина отделения в
Краснознаменном институте - это не просто какое-то дежурное назначение. От
старшины отделения многое зависит. Здесь нужны и организаторские
способности, в определенной степени тактичность, деловитость. Мне
показалось, что у Путина все это есть. Учился он ровно, без сбоев, не было
никаких казусов, как не было повода усомниться в его честности и
искренности.

Я помню, что он приходил ко мне на доклад в "тройке-костюме", несмотря
на то что на улице 30-градусная жара, и я сидел в рубашке с короткими
рукавами. Он считал необходимым являться к руководителю вот так строго, в
деловом костюме. Я даже в пример его ставил другим: "Вот посмотрите на
товарища Платова!"

Там же не называли по настоящим фамилиям, поэтому Путин был не Путиным,
а Платовым. Как правило, первую букву фамилии оставляли. Сам я, когда учился
в разведшколе, назывался Филимоновым.

В Краснознаменном институте не только обучали правилам разведки и
контрразведки. Львиная доля нашей деятельности состояла в изучении
слушателя, его профессиональной пригодности, его личных качеств. Нам надо
было определить в конце концов, годится ли слушатель для работы в разведке.

Обучение в нашем институте - своего рода испытательный полигон. Вот я,
например, преподавал искусство разведки. Что это значит? Это умение входить
в контакт с людьми, умение выбирать нужных нам людей, умение ставить
вопросы, которые интересуют нашу страну и наше руководство, умение, если
хотите, быть психологом. Поэтому нам приходилось изучить слушателя
настолько, чтобы поручиться за него, как за свою правую руку. А в конце
учебы на каждого выпускника мы писали характеристики, которые и определяли
его судьбу.

Мы просили всех преподавателей, начиная от кафедры контрразведки и
заканчивая кафедрой физкультуры, высказать на бумаге свое мнение о
слушателях. Затем это все докладывалось руководителю учебного отделения,
который уже сводил все вместе: свои собственные наблюдения с наблюдениями
этих преподавателей, и писал развернутую, подробную характеристику.

Это был адский труд. А по объему - всего четыре машинописные страницы.
Но рассматривалось все: и личные качества, и профессиональные. Мы
закрывались на неделю, на две и сидели: писали, писали... В конце
характеристики делали вывод о пригодности или непригодности выпускника для
работы в разведке.

В качестве примера я могу сослаться на один печальный в определенной
степени момент в своей деятельности. У меня был слушатель, который наши
оперативные задачи решал, как семечки щелкал. Иногда создавалось
впечатление, что он знает решение заранее. Его четкий аналитический ум
позволял ему находить хорошие решения.

Но в то же время само по себе умение решать оперативные задачи не
являлось приоритетным. Под конец его обучения я написал на него
характеристику, которая препятствовала выпускнику работать в разведке.
Сыграли роль его личные качества - карьеризм и неискренность по отношению к
товарищам.

Для этого слушателя было как гром с ясного неба, когда он прочитал
характеристику хотя в общем-то и положительную, но закрывавшую ему путь в
резидентуру.

Я сам работал в резидентурах и потому прекрасно представлял себе, что
может быть, когда там окажется такой сотрудник. Он всех перессорит, создаст
нервозную и вредную обстановку, которая не позволит нормально работать.
Поэтому я должен был написать об этом в характеристике.

Вот про Владимира Владимировича не могу сказать, что он карьерист. Хотя
некоторые отрицательные качества я тогда в его характеристике назвал. Мне
казалось, что он человек несколько замкнутый, необщительный. Это, кстати
говоря, можно считать как отрицательным, так и положительным качеством. Но я
помню, что указал в качестве негативных сторон в его деятельности некоторую
академичность. Я не имею в виду, что был он сухарь. Нет, он был остроумный,
за словом в карман не лез.

Дальнейшее использование каждого слушателя определяла очень высокая
выпускная комиссия. Она вызывала выпускника пред свои светлые очи и, зачитав
его характеристику, определяла, в какое подразделение КГБ он направляется.

В результате обучения Владимир Владимирович был закреплен за
представительством КГБ в ГДР.

- Когда я учился в КИ, с самого начала было ясно, что меня готовят в
Германию, потому что натаскивали на немецкий язык. Вопрос был только, куда -
в ГДР или ФРГ.

Для того чтобы поехать в ФРГ, надо было поработать в соответствующем
отделе центрального аппарата. Полтора, два, три года... у всех по-разному.
Это один вариант. Мог я это сделать? В принципе мог.

А второй вариант - сразу же поехать в ГДР. И я решил, что лучше поеду
сразу.

- Вы ведь в это время уже были женаты?

- В это время - да.

"РИСКОВАННЫЙ СПУТНИК ЖИЗНИ"

- Как-то, когда я уже работал в первом подразделении в Питере, мне
позвонил приятель и сказал, что приглашает меня в театр на Аркадия Райкина.
У него есть билеты, девушки будут. Сходили. Девушки действительно были.

На следующий день опять в театр пошли. Уже я билеты доставал. И на
третий то же самое. С одной из них я начал встречаться. Мы подружились. С
Людой, моей будущей женой.

- И сколько продолжались эти встречи?

- Долго - года три, наверное. Мне уже было 29 лет, я привык все
планировать. Да и друзья стали говорить: "Слушай, прекращай ты, давай
женись".

- Да они завидовали.

- Конечно, завидовали. Но я и сам понял, что если не женюсь еще года
два-три, не женюсь никогда. Хотя, конечно, привычка к холостяцкой жизни
сложилась. Людмила ее искоренила.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА, супруга:

Я из Калининграда. Работала стюардессой на внутренних линиях.
Международных линий в Калининградском авиаотряде не было: Калининград ведь
был закрытым городом. Наш авиаотряд был немногочисленным и молодым.

В Ленинград мы с приятельницей прилетели на три дня. Она тоже
стюардесса из нашего отряда; пригласила меня в театр Ленсовета на концерт
Аркадия Райкина, а ее, в свою очередь, пригласил один знакомый. Одной ей
было идти страшновато, она и позвала меня. Этот знакомый, узнав, что я иду,
пригласил и Володю.

Мы втроем - я, моя подруга и ее приятель - приехали на Невский, там
есть театральная касса, возле здания Думы. Такая башня с часами. Володя
стоял на ступеньках этой кассы. Он был очень скромно одет, я бы даже
сказала, бедно. Совсем невзрачный такой, на улице я бы даже не обратила
внимания.

Посмотрели первую часть. В антракте вышли в буфет. В основном
веселилась я, старалась всех рассмешить. Но мне далеко было до Райкина - все
как-то не очень реагировали. Но меня это не смущало.

После концерта договорились встретиться опять и пойти в театр: мы ведь
приехали всего-то на три дня, и нас, естественно, интересовала культурная
программа. Мы поняли, что Володя - тот человек, который может достать билеты
в любой театр.

На следующий день действительно встретились. Правда, того приятеля,
который нас познакомил, уже не было.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Я купил свою первую машину, "Жигули" первой модели. Я тогда окончил
консерваторию, попал в коллектив к Мравинскому, ездил на гастроли в Японию и
все такое. У меня денег было больше, чем у Вовки. Привозил я ему из
командировок сувениры, футболочки какие-то...

И вот мы как-то договорились с ним встретиться на Невском. Он говорит:
"Там к тебе девочки подойдут, скажут, что от меня. Я через 15 минут тоже
подойду, и пойдем в театр".

Девушки вовремя, как им было назначено, пришли. Одна из них была Люда.
Очень симпатичненькая. Сели ко мне в "Жигули". Стали его ждать. Мне было
дико неудобно, что я там сидел с ними: мимо проходили какие-то знакомые,
узнавали меня - все это было не очень кстати. Так мы сидели где-то час. Я
все это время утомлял этих девиц разговорами. Так мне казалось, но на самом
деле мне с ними было очень легко.

Наконец появился Володя. Он вообще, кстати сказать, почти всегда
опаздывал. Пошли в театр. Что мы там смотрели, я, конечно, не помню.
Совершенно не помню. Помню только, что знакомые ходили мимо машины и
узнавали меня.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

На второй день мы пошли в Ленинградский мюзик-холл, а на третий опять в
театр Ленсовета. Три дня - три театра. На третий день уже нужно было
прощаться. Это было в метро. Приятель его стоял в сторонке. Он Володю знал
как человека, который не очень-то охотно дает о себе какие-нибудь сведения
или тем более телефон свой домашний. Вдруг он видит, как в самый последний
момент Володя дает мне свой телефон. И этот приятель позже, когда я уехала,
заметил: "Ты что, с ума сошел?" За Володей такого не водилось.

- Это вам муж рассказывал?

- Конечно.

- А он вам сказал, где работает?

- Сказал. В уголовном розыске. А потом, спустя уже какое-то время, я
узнала, что в КГБ, во внешней разведке. Для меня тогда, между прочим, все
равно было: КГБ, уголовный розыск... Сейчас я знаю разницу.

Я сказал ей, что работаю в милиции. Потому что сотрудников органов
безопасности, особенно разведки, прикрывали какими-нибудь корочками. Если
становится широко известным, где ты действительно работаешь, тебя, уж
конечно, не пошлют за границу. Практически у всех были удостоверения
сотрудников уголовного розыска. И у меня тоже. Вот я и сказал. Я же не знал,
чем наше знакомство закончится.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Я в тот первый приезд влюбилась в Ленинград с первого взгляда, и именно
потому, что мне удалось так провести время. Город ведь нравится и приятен,
когда встретил там людей хороших.

- А в невзрачного, скромно одетого паренька не влюбились?

- Потом пришла влюбленность, и сильная. Не сразу. Сначала я просто
звонила ему.

- Вы ему, как приличная девушка, своего телефона не оставили?

- У меня в Калининграде не было телефона. Сначала звонила, потом стала
летать на свидания. В основном на свидания люди как ездят? На трамвае, на
автобусе, на такси. А я летала на свидания на самолете.

У Калининградского авиаотряда не было рейсов в Ленинград. Поэтому мне
ставили три-четыре выходных дня в наряде, и я летала уже обычным рейсом.
Что-то, видимо, в Володе было такое, что привлекало меня. Спустя три-четыре
месяца я уже решила, что он именно тот человек, который мне нужен.

- Почему? Вы же сами говорили - неяркий, неброский.

- Может быть, вот эта внутренняя сила, которая и привлекает сейчас
всех.

- А вам замуж хотелось?

- Просто замуж? Нет, никогда. А конкретно за него - да.

- Но ведь поженились вы только через три с половиной года. Что же вы
делали все это время?

- Три с половиной года я за ним ухаживала!

- Как же он наконец решился?

- Однажды вечером мы сидели у него дома, и он говорит: "Дружочек, ты
теперь знаешь, какой я. Я в принципе не очень удобный человек". И дальше шла
самохарактеристика: молчун, в чем-то достаточно резкий, иногда может обидеть
и так далее. Словом, рискованный спутник жизни. И продолжает: "За три с
половиной года ты, наверное, для себя определилась?"

Я поняла, что мы, похоже, расстаемся. "Вообще-то, - говорю, -
определилась". Он с сомнением в ответ: "Да?" Тут я окончательно поняла, что
мы расстаемся.

"Ну, если дело обстоит таким образом, то я тебя люблю и предлагаю
такого-то числа пожениться", - говорит он. Вот это было полной
неожиданностью.

Я сказала, что согласна. Через три месяца мы поженились. Сыграли
свадьбу в ресторане -"поплавке" - пароходике, стоявшем у берега.

Мы очень серьезно восприняли это событие. Даже на свадебной фотографии
видно, что мы оба просто суперсерьезные. Для меня замужество не было легким
шагом. И для него тоже. Есть ведь люди, которые ответственно относятся к
браку.

- А он, как человек ответственный и последовательный, запланировал, где
вы будете жить?

- Да там и планировать было нечего. Жили у его родителей, квартира 27
метров в доме-корабле, так их тогда называли. Знаете, с такими высокими
подоконниками? Эту квартиру обменять было очень сложно: в одной комнате
балкон, а на кухне и в другой комнате окна чуть не под потолком. Когда
сидишь за столом, не видно улицы, только стена перед глазами. Это было
огромным минусом при обмене.

Родители жили в 15-метровой комнате с балконом. В нашей, без балкона,
было 12. А сама квартира в районе Автово, в доме-новостройке. Ее Володин
отец получил, как инвалид войны.

- У вас был хороший контакт с его родителями?

- Да. Родители относились ко мне как к женщине, которую выбрал их сын.
А он для них был светом в окошке. Они делали для него все, что могли.
Больше, чем они сделали для него, никто бы не смог сделать. Они всю свою
жизнь вложили в него. Владимир Спиридонович и Мария Ивановна были очень