Геворкян Наталия. <br>От первого лица. Разговоры с Владимиром Путиным

Захожу в кабинет к Владимиру Владимировичу и говорю: "Вы знаете...
такая ситуация... Малыш погиб". Смотрю, а у него на лице ноль эмоций. Я так
удивилась отсутствию какой-либо реакции, что не удержалась и спросила: "Вам
что, уже об этом кто-то сказал?" А он спокойно: "Нет, вы первая мне об этом
говорите". И тут я поняла, что ляпнула что-то не то.

На самом же деле он очень эмоциональный человек. Но, когда надо, умеет
скрыть свои чувства. Хотя расслабляться тоже умеет.

"СОПРИКОСНУЛИСЬ С ПРЕКРАСНЫМ, ПОРА ОТВАЛИВАТЬ"

Как-то раз в Гамбурге мы с друзьями пошли на эротическое шоу. Впрочем,
вряд ли его можно было назвать эротическим - пожалуй, покруче. Но мы с
женами были! Это они начали уговаривать меня: "Ну давай, своди нас
куда-нибудь на что-нибудь такое..." Они первый раз оказались за границей.
"Может, не надо?" - "Надо, надо, мы хотим, мы уже большие!" - "Ну ладно, вы
сами этого хотели".

Пришли, сели за столик. Началось. Вышли солисты афроамериканского
происхождения: негр такой здоровый, метра под два ростом, и негритяночка,
совсем маленькая девочка. И вот они не спеша раздеваются под хорошую музыку,
и началось. Вдруг смотрю, жена моего друга, не отрывая глаз от этой парочки,
поднялась со стула, встала и вдруг - бах! - потеряла сознание. Хорошо, ее в
последнюю секунду муж поймал, а то ударилась бы головой.

Привели ее в чувство и повели в туалет - лицо сполоснуть. Поднялись на
второй этаж, идем, а в это время у солистов номер закончился, они со сцены
вышли и мимо нее проходят в чем мама родила. Она их увидела - и опять -
ба-бах - в обморок!

Вернулась, села. Я спросил: "Ну, как ты?" Пряча глаза, отвечает:
"Видимо, я съела что-нибудь". - "Я знаю, что ты съела. Пошли отсюда". -
"Нет-нет, ничего, все нормально, все в порядке, это пройдет". Я говорю: "Нет
уж, пойдем, всего насмотрелись, соприкоснулись с прекрасным, пора
отваливать".

Если что, я там находился в качестве поводыря, знающего немецкий язык.
К тому же я не первый раз был в Гамбурге и, не поверите, по долгу службы
изучал их злачные места: мы в то время пытались навести порядок в игорном
бизнесе Санкт-Петербурга.

Тогда я считал, не знаю, правильно или нет, что игорный бизнес - это
такая сфера деятельности, в которой должна быть монополия государства. Но
моя позиция противоречила уже принятому Закону об антимонопольной
деятельности. Тем не менее я попытался сделать так, чтобы государство в лице
города установило жесткий контроль над игорной сферой.

Для этого мы создали муниципальное предприятие, которое никакими казино
не владело, но контролировало 51 процент акций игорных заведений города. В
это предприятие были делегированы представители основных контролирующих
организаций: ФСБ, налоговой полиции, налоговой инспекции. Расчет был в том,
что государство, как акционер, будет получать дивиденды с 51 процента акций.

На самом деле это была ошибка, потому что можно было владеть каким
угодно пакетом акций и при этом ничего не проконтролировать: ведь все деньги
со столов уходили черным налом.

Владельцы казино показывали нам только убытки. То есть в тот момент,
когда мы подсчитывали прибыль и решали, куда можно будет ее направить - на
развитие городского хозяйства, на поддержание социальной сферы, - они
смеялись над нами и показывали убытки. Это была классическая ошибка людей,
которые впервые столкнулись с рынком.

Позже, особенно во время предвыборной кампании Анатолия Собчака в 1996
году, наши политические оппоненты пытались найти какой-то криминал в наших
действиях, обвинить нас в коррупции. Мол, мэрия занималась игорным бизнесом.
Смешно было это читать. Все, что мы делали, было абсолютно прозрачно.

Можно только спорить о том, правильно ли это было с экономической точки
зрения. Судя по тому, что схема оказалась неэффективной и с ее помощью не
удалось достичь задуманного, - надо признать, что она была не продумана до
конца.

Но если бы я остался работать в Питере, все равно эти казино додушил
бы. Я бы их всех заставил работать на нужды общества и делиться с городом
своими прибылями. Эти деньги пошли бы пенсионерам, учителям и врачам.

"С ОГЛУШИТЕЛЬНЫМ ГРОХОТОМ"

ВЛАДИМИР ЧУРОВ:

Неприятный инцидент произошел у нас во время визита вице-президента США
Альберта Гора, когда его встречали в аэропорту. Сотрудник генерального
консульства США в Санкт-Петербурге грубо повел себя с кем-то из
руководителей города. Не помню точно, что там случилось, но, по-моему, он
как-то грубо оттолкнул командующего округом. И после этого последовало
официальное заявление Владимира Путина, что мы в администрации города этого
человека принимать отказываемся.

Разрешать конфликт приезжал посол Соединенных Штатов Америки в России.
И через некоторое время отозвали не только этого сотрудника, но и
генерального консула. Путина весь дипломатический корпус очень сильно
зауважал.

Второй такой политический международный скандал случился в Гамбурге в
марте 1994 года. Президент Эстонии Леннарт Мери, который, кстати, был хорошо
знаком с Путиным и с Собчаком, позволил себе грубые выпады в адрес России в
публичном выступлении на семинаре Европейского союза. Путин был в зале
вместе с другими российскими дипломатами. После того как Мери в очередной
раз грубо сказал про оккупантов, имея в виду Россию, Путин не стерпел. Он
встал и демонстративно вышел из зала после этих слов. Это выглядело
впечатляюще: заседали в Рыцарском зале с десятиметровыми потолками и
мраморным полом, и когда он шел, в полной тишине каждый его шаг отдавался
под сводами эхом. В довершение ко всему огромная кованая дверь захлопнулась
за ним с оглушительным грохотом. Как Путин сам потом рассказывал, он даже
пытался ее придержать, но не смог.

Наш МИД потом одобрил этот поступок.

МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:

Меня всегда удивляло, что он совершенно спокойно общается с людьми
очень высокого уровня, с иностранными делегациями. Обычно же, когда
разговариваешь с большими начальниками, возникает какое-то чувство
стеснения, неловкости. А Владимир Владимирович с любым руководством всегда
держался непринужденно. Я ему завидовала и думала, как бы мне научиться
этому.

Я даже потом была удивлена, когда его супруга как-то сказала мне, что
Владимир Владимирович по натуре достаточно стеснительный человек и ему
пришлось очень долго работать над собой, чтобы по крайней мере казаться
таким непринужденным в общении с людьми.

Разговаривать с ним было легко. Хотя на первый взгляд он кажется очень
серьезным, но на самом деле с ним всегда можно было пошутить. Например, он
мне как-то говорит: "Позвоните в Москву, конкретно договоритесь о времени
встречи, чтобы потом не сидеть в приемной, не терять черт знает сколько
часов". Я ему отвечаю: "Да, точно так же, как у вас в приемной сидят". Он на
меня посмотрел как бы строго, а на самом деле хитро: "Марина!"

С его супругой, Людмилой Александровной, у нас тоже были хорошие
отношения. Мы с ней общались просто так, как знакомые. Я помню, была у нее в
гостях, сидим на кухне, пьем чай. Позвонил Владимир Владимирович. Она
говорит: "Мы с Мариной пьем чай". А он, наверное, задал ей вопрос: "С
какой?" Супруга отвечает: "С какой-какой! С твоей Мариной".

Мы особенно сблизились, когда Людмила Александровна попала в аварию.

"БОЛЬНО, И ДИКАЯ УСТАЛОСТЬ"

В 1994 году я принимал участие в переговорах с Тедом Тернером и Джейн
Фондой о проведении в Санкт-Петербурге Игр доброй воли. Они приехали к нам,
и я сопровождал их на всех переговорах. График был очень жесткий.

Вдруг звонок из моей приемной. Секретарь сообщила мне, что Людмила
попала в аварию. Я спрашиваю: "Серьезное что-то?" - "Нет, вроде ничего
серьезного. Но на всякий случай "скорая" в больницу повезла". Сказал: "Я
постараюсь вырваться с переговоров и туда подъеду".

Когда приехал, поговорил с главврачом, и он меня заверил: "Не
переживайте, ничего опасного нет. Сейчас мы шину наложим, и все будет
нормально". Я переспросил: "Это точно?" - Абсолютно". - И я уехал.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Я ехала на наших "Жигулях", как положено, на зеленый свет. На заднем
сиденье спала Катя. И вдруг в боковую стойку на скорости примерно 80
километров в час врезается легковая машина. Я ее не видела даже. Ехала на
зеленый и направо даже не смотрела. Да я бы этот автомобиль и не разглядела
- он выскочил на красный из-за стоящей у светофора машины.

Счастье, что он въехал в эту стойку. Если бы он врезался в переднюю или
в заднюю дверь, то кто-то из нас наверняка бы погиб.

На полчаса я потеряла сознание, потом очнулась, хотела ехать дальше, но
поняла, что не могу. Было немного больно и дикая усталость. Когда в "скорую"
укладывали и сделали укол снотворного, я помню, что подумала: "Господи, вот
отосплюсь-то!" До этого я несколько недель не могла выспаться.

Первая мысль была, конечно, о дочке. Я сразу спросила: "Что с ребенком?
У меня ребенок сидел сзади". И кому-то из тех, кто стоял рядом, дала телефон
помощника Володи Игоря Ивановича Сечина, чтобы он приехал и забрал Катю,
потому что все это случилось буквально в трех минутах езды от Смольного.
Одна женщина особенно переживала, она больше всех и помогла: и "скорую"
вызывала, и Сечину позвонила, и о ребенке позаботилась - она все время была
рядом. Потом оставила свой телефон, а он потерялся где-то в машине. Так
жалко. Мне с тех пор хочется ее поблагодарить. А телефон куда-то делся.

"Скорую" вызвали сразу, но приехала она только через 45 минут. Врачи на
месте констатировали перелом позвоночника.

Отвезли в больницу. Больница оказалась совершенно жуткая. Там в
основном народ умирал. В коридоре стояли тележки с трупами. Это я на всю
жизнь запомнила. Имени 25-летия Октября она называлась.

Я постеснялась сказать "скорой", чтобы меня везли в Военно-медицинскую
академию, к Юрию Леонидовичу Шевченко, вот меня и отвезли в эту дежурную
больницу. Туда всегда людей с травмами отвозят. И если бы я там осталась, я
благополучно умерла бы, потому что они, во-первых, не собирались делать мне
операцию на позвоночнике. Не собирались, потому что, я думаю, не умели.

Во-вторых, они даже не заметили перелома основания черепа. Мне в лучшем
случае грозил посттравматический менингит с летальным исходом.

МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:

В приемную позвонила какая-то женщина: "Я по просьбе Людмилы
Александровны, она попала в аварию. Просила позвонить". Что делать в этой
ситуации? Владимира Владимировича на месте не было - он был на переговорах.

Взяли машину кого-то из его заместителей. Привезли Катюшу прямо в
приемную, в Смольный. Я спрашиваю: "Катенька, что случилось?" Она говорит:
"Я не знаю, я спала". Она лежала на заднем сиденье и в момент удара,
наверное, упала и стукнулась.

Первое, о чем я подумала: Людмила Александровна все-таки у врачей, это
уже хорошо. И надо показать девочку врачу, потому что она заторможена и с
синяком. Мы с Катюшкой пошли к врачу - тут же, в Смольном. Он посоветовал
обратиться к педиатру.

Мы поехали в педиатрический институт к детскому невропатологу, чтобы
проверить, нет ли сотрясения мозга. Врач толком ничего не ответил, сказал
только, что ребенку нужен покой. Он ее спрашивал, что случилось, но она не в
состоянии была что-то рассказывать. Шок, наверное, был.

Водитель, который привез Катю, сказал, что Людмила Александровна была в
сознании, когда ее увозила "скорая". Я успокоилась: ну ладно, ничего
страшного. Потом позвонила в больницу узнать, какой диагноз. Ни о переломе
основания черепа, ни о трещине в позвоночнике и речи не было.

Но мы все-таки сомневались. Владимир Владимирович попросил позвонить
Юрию Леонидовичу Шевченко в Военно-медицинскую академию. Звоню. Его нет.
Звоню второй раз, третий, четвертый, пятый - нет. Уже очень поздно вечером
наконец дозвонилась. И он сразу прислал своих хирургов, чтобы забрали
Людмилу Александровну в его клинику. Они приехали и забрали.

- Доктор Шевченко, нынешний министр здравоохранения, получается, не
чужой для вас человек?

- Нет, у нас с ним не было особо близких отношений, даже после этой
истории. Просто он настоящий врач. Года четыре назад, в 96-м году, в первую
чеченскую войну, он у солдата из сердца пулю вынул. Она на излете попала в
сердечную мышцу. Солдат остался жив. Шевченко и сейчас оперирует - летает в
Питер на выходные и делает операции. Настоящий врач.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

В клинику меня перевез Валерий Евгеньевич Парфенов. Он и спас мне
жизнь, забрал прямо из операционной. У меня ведь еще и ухо было порвано, они
решили сделать мне операцию, зашили ухо и оставили голой на столе в
совершенно холодной операционной, в жутком полусознательном состоянии, а
сами ушли. Когда приехал Валерий Евгеньевич, ему сказали: "Ей ничего не
нужно, только что сделали операцию, все хорошо".

Но он зашел в операционную. Я открываю глаза: передо мной стоит офицер
и берет мою ладонь. И у него совершенно горячая ладонь. Я сразу согрелась и
поняла, что теперь-то я спасена.

В клинике Военно-медицинской академии мне сразу сделали снимок и
сказали, что нужна срочная операция на позвоночнике.

МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:

Людмила Александровна тогда жила с детьми на служебной даче за городом.
Машенька все еще была в школе. Они с Катей-то утром, когда произошла авария,
ехали в эту школу. Там какое-то представление было. Катюша утром приболела и
не поехала, а потом все же напросилась на это мероприятие.

И теперь Машу надо было забрать из школы и решить, что дальше делать с
детьми.

Я предложила Владимиру Владимировичу: "Давайте я девочек отвезу к своей
маме". Он говорит: "Нет, это неудобно, но если бы вы согласились
переночевать с ними у нас на даче, я был бы вам благодарен". Я сказала:
"Хорошо".

Ехали мы на дачу как раз мимо больницы, куда перевезли Людмилу
Александровну. Там я увидела машину Владимира Владимировича, он уже
собирался уезжать. Попросила остановить, вышла и говорю ему: "Там, в машине,
девчонки". Он пошел к ним, а я в больницу. Девчонок все равно бы не пустили.

Людмиле Александровне только что сделали операцию. Она была в сознании
и первое, о чем спросила меня: взяли ли мы теплые вещи для девочек. В этот
день резко похолодало, и на даче могло не оказаться теплой одежды.

Когда мы уже собрались ехать, Владимир Владимирович сказал, что если
сможет, подъедет позже, но вряд ли, потому что встречи у него будут до
поздней ночи.

Водитель привез нас и уехал. Но он забыл сказать нам, как включить
отопление в доме. Холод был страшный. Но девочки вели себя очень достойно.
Когда мы приехали, они мне стали помогать: "Тетя Марина, одеяла надо достать
оттуда, а простыни - вон оттуда"... Они не были в ужасе и не жались по углам
со слезами на глазах. Они пытались помочь.

Девочки, конечно, понимали, что все очень серьезно. Когда по пути на
дачу около больницы они увидели папину машину, то сразу спросили: "Тут мама
лежит?" Откуда-то они знали, что это новое здание больницы. Мы ведь не
сказали им, что ее в академию перевезли, чтобы не волновать их.

Я положила девчонок в одну постель, чтобы им было теплее. И вдруг часа
в три ночи стук в дверь. Я испугалась, потому что, кроме нас троих, на даче
никого не было. Оказалось, приехал Владимир Владимирович, освободившись
наконец от Тернера. Он сразу все включил, и дом быстро согрелся.

Я его таким раньше не видела. Нельзя сказать, что он был не в своей
тарелке, выбит из колеи, совершенно потерян и не знает, за что завтра
хвататься и куда бежать. Нет, этого не было. Чувствовалось, что в его голове
все равно есть какой-то стройный план. И все-таки я Владимира Владимировича
никогда таким не видела.

В три ночи он приехал, а в семь утра уже уехал. А я осталась с
девочками до вечера, пока из Калининграда не приехала Екатерина Тихоновна,
мама Людмилы Александровны.

- Как она узнала?

- Я послала ей телеграмму. Может быть, Людмила Александровна будет меня
ругать, когда узнает, но это я сделала и попросила, чтобы она приехала.
Конечно, с согласия Владимира Владимировича. Дети были с ней, пока Людмила
Александровна не выписалась из больницы.

- Она долго выздоравливала?

- Месяца полтора или даже два она пролежала в больнице. Там ведь еще и
перелом основания черепа обнаружили. Это их волновало гораздо больше, чем
трещина в позвоночнике.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Уже когда мне сделали операцию на позвоночнике, я лежала в реанимации и
все время говорила врачам, что у меня шевелятся челюсти. А они шутили:
"Ничего, новые вставим". Но потом хирург, который меня оперировал, все-таки
обратил на это внимание, и на всякий случай мне сделали снимок. Тут перелом
основания черепа и обнаружился. Сделали еще одну операцию, начали лечить, но
теперь я понимаю, что у врачей были очень большие сомнения в успешном
исходе. Шансов почти не было. Мне повезло, что я выкарабкалась.

Жалко только, что шею разрезали с двух сторон: спереди и сзади. До этой
истории там был в целом неплохой дизайн.

- Испугали вас этим диагнозом?

- Нет, не особенно, потому что это было в реанимации, в бреду. Только
мне было очень жаль моей шеи. Я стала плакать. А Валерий Евгеньевич, хирург,
когда узнал, почему я плачу, сказал: "Вот дурочка! У нее позвоночник и череп
переломаны, а она из-за шрамов на шее плачет!"

А я плакала. Я боялась, что будут видны эти шрамы. А на самом деле они
оказались совсем незаметными.

МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА:

Она лежала в больнице в общей палате на четырех человек, пока не
затянулась сама собой эта трещина в основании черепа. И Владимир
Владимирович, и девочки, и я все время навещали ее.

ЛЮДМИЛА ПУТИНА:

Когда я вышла из больницы, то первые две недели просто ползала по
квартире. Постепенно стала кое-что делать. Но в итоге в нормальную жизнь
входила два-три года.

Через пару месяцев всей семьей поехали в Испанию. Все отдыхали, я
долечивалась.

"С РУЖЬЕМ СПОКОЙНЕЙ"

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Однажды Володя приехал ко мне на дачу со своим шофером. Мы посидели,
поговорили. Пошли спать. И тут я вижу, что он кладет помповое ружье рядом с
собой. Видимо, какие-то проблемы возникли. Я говорю: "Вовка, ты чего?
Думаешь, помповое ружье тебя спасет?" Он отвечает: "Спасти не спасет, но так
спокойнее".

Это было в последний год его работы в мэрии, когда началась
предвыборная кампания Анатолия Собчака.

С самого начала было ясно, что выборы мэра в 1996 году будут сложными
для нас. Я чувствовал, что происходит, и сразу сказал Анатолию
Александровичу, что эти выборы будут очень тяжелыми.

В 1992 году в том, что Собчак стал первым всенародно избранным мэром
города, определенную роль сыграл я. Убедил многих депутатов ввести в
Петербурге, так же как в Москве, должность мэра. Собчака, как председателя
Ленсовета, в любую секунду могли снять те же депутаты.

В конце концов Собчак согласился с тем, что пост мэра вводить надо, но
у него не было уверенности в том, что это предложение пройдет, потому что у
него были достаточно конфликтные отношения с подавляющим большинством
депутатов Ленсовета. При этом популярность среди населения была очень
высокой, и депутатский корпус понимал, что если они проголосуют за введение
должности мэра, то Собчака точно выберут. А этого не хотели. Депутатов
устраивало, что они всегда как бы держали Собчака на крючке.

Но мне все-таки удалось часть депутатов убедить в том, что это будет
целесообразно для города. Кроме того, удалось мобилизовать руководителей
районов города, которые придерживались такого же мнения. Они не имели права
голоса, но могли повлиять на своих депутатов.

В итоге решение о введении поста мэра было принято Ленсоветом с
перевесом в один голос.

Спустя четыре года стало ясно, что для победы нужны профессионалы,
технологи для работы по предвыборной кампании, а не успешные переговорщики с
депутатами. Это совершенно разные вещи.

- Вы давали Собчаку какие-то советы по тому, как вести кампанию?

- В принципе я ему сразу сказал: "Знаете, теперь совсем другой уровень,
здесь нужны специалисты". Он согласился, но потом решил, что сам будет
руководить предвыборной кампанией.

- Самонадеянно?

- Трудно сказать. Ведь знаете, кампания, специалисты - все это
требовало больших денег. У нас их не было. Вот Собчака полтора года
преследовали неизвестно за что, якобы за квартиру, которую он купил за счет
города. Но на самом деле у него не было денег ни на квартиру, ни на
предвыборную кампанию, потому что мы не занимались извлечением средств из
бюджета города. Нам даже в голову не приходило, что можно найти таким путем
нужные суммы.

Вот Яковлеву эти суммы были предоставлены. За счет Москвы. Потому что
его поддерживали как раз те люди, которые организовали работу против
Собчака.

- Там тогда активно Коржаков играл против...

- По имевшейся у нас тогда информации - и Сосковец тоже. Потом
подключились и правоохранительные органы. Играли они очень грязно.

Где-то за полтора года до выборов приехала комиссия, назначенная
руководителями трех ведомств - ФСБ, МВД и прокуратуры. Завели несколько
уголовных дел. Собчака сделали свидетелем по двум из них. А в ходе
предвыборной кампании послали запрос в Генеральную прокуратуру: проходит
Собчак по уголовным делам или нет. В тот же день получили ответ: да,
проходит по двум уголовным делам, - но, естественно, не написали, что
свидетелем. Размножили ответ в виде листовок и разбросали с вертолета над
городом. Вот это прямое вмешательство правоохранительных органов в
политическую борьбу.

Собчак решил сам руководить штабом. Потом подключилась Людмила
Борисовна, его супруга. И он объявил, что она будет возглавлять штаб. Мы
переубедили его и ее, потому что не были уверены, что ей станут подчиняться
все, кто нужен для работы в штабе.

Пока решали, кто будет руководить кампанией, упустили массу времени.

Перед первым туром мы с Алексеем Кудриным, который тоже был
заместителем Собчака, решили все-таки включиться. Но Собчак сказал, чтобы я
продолжал заниматься городом. Надо же было, чтобы кто-то занимался
хозяйственной деятельностью пятимиллионного Петербурга в тот период.

Тем не менее в последний момент, между первым и вторым турами, мы с
Кудриным еще раз все же попытались включиться, но это было уже бессмысленно.

Выборы мы благополучно продули.

"КОРОЧЕ, Я РЕШИЛ УЙТИ"

Еще некоторое время после поражения я сидел в кабинете в Смольном. Шел
второй тур президентских выборов, а я был в санкт-петербургском отделении
штаба Ельцина и активно там работал. Новый губернатор Владимир Яковлев сразу
не стал выгонять меня из кабинета, но как только президентские выборы
закончились, меня довольно жестко попросили освободить помещение. К тому
времени я уже отказался от предложения Яковлева сохранить за мной пост
заместителя мэра. Он сделал его через своих людей.

Я считал для себя работу с Яковлевым невозможной, о чем ему и сообщил.

Тем более в процессе предвыборной борьбы я был инициатором заявления, в
котором все чиновники мэрии подтвердили, что в случае поражения Собчака они
покинут Смольный. Было очень важно высказать консолидированное мнение, чтобы
все люди, которые работали с Анатолием Александровичем, с его
администрацией, поняли, что его проигрыш - это крушение и для них. Хороший
стимул, чтобы все включились в борьбу.

Мы тогда собрали журналистов и сделали открытое заявление для прессы,
которое я озвучил. Так что после этого мне оставаться в мэрии было просто
неприлично.

К тому же в ходе предвыборной кампании я несколько раз прошелся по
Яковлеву. Уже не помню, в каком контексте, но в одном из телевизионных
интервью я назвал его иудой. Как-то так к слову пришлось, и я его приложил.

Хотя отношения с Яковлевым у нас от этого лучше не стали, но, как ни
странно, все-таки сохранились.

Но все равно остаться я не мог. Впрочем, как и многие другие
сотрудники.

Помню, как пришел ко мне Миша Маневич и говорит: "Слушай, я хочу с
тобой посоветоваться. Мне Яковлев предлагает остаться на посту вице-мэра". Я
говорю: "Миша, конечно, оставайся". А он говорит: "Ну как же, мы же
договорились, что все уйдем". Я ему: "Миш, ты что? Это же предвыборная
борьба была, мы были вынуждены это сделать. Но теперь-то на кого все это
оставлять, кто будет работать? Городу нужны профессионалы". Я уговорил его
остаться.

Миша был потрясающий парень. Мне так жалко, что его убили, такая
несправедливость! Кому он помешал?.. Просто поразительно. Очень мягкий,
интеллигентный, гибкий в хорошем смысле слова. Он принципиальный был
человек, под всех не подстраивался, но никогда не лез на рожон, всегда искал
выход, приемлемые решения. Я до сих пор не понимаю, как такое могло
случиться. Не понимаю.

Кроме Миши, я еще нескольких сотрудников уговорил остаться. Дима Козак,
который был руководителем юридического управления, уже написал заявление,
уволился. И я его уговорил вернуться - он вернулся. Но вообще, тогда
довольно много народа ушло из Смольного, не только из руководства.

МАРИНА ЕНТАЛЬЦЕВА: