— Ты нам нравишься, Блэз Гораутский, — официально произнесла она. — Мы можем лишь надеяться, что этот вызов не станет для нас новым источником горя. Мы даем согласие, потому что ты просишь об этом. — Она посмотрела поверх головы Блэза. — Аримондец останется под стражей до начала поединка, но его не должны ни в чем ущемлять. Эти двое будут сражаться в нашем присутствии, пока один из них не умрет, и это сражение произойдет в первое утро турнира, о чем будет издан указ. Нам неприятны эти дела, и есть еще младенец, которого мы не видели целый день.
 
   В конце концов Блэз прошел к ребенку вместе с графиней и Розалой. Когда они вошли, новорожденный не спал и сосал грудь кормилицы. Блэз долго смотрел на него, потом повернулся к Розале. Он ничего не сказал и не нашел ответов на невысказанные вопросы на ее лице. Собственно говоря, он их и не ожидал найти.
   Возвращаясь обратно по коридору в одиночестве некоторое время спустя, Блэз увидел Имеру, поджидающую его в темном месте у лестницы. Он этого почти ждал. Она махнула рукой. Посмотрев за ее спину, он увидел, что дверь покоев Люсианны приоткрыта. Огонь факелов в коридоре мерцал и колебался.
   Еще раз Блэза окатила волна желания обладать Люсианной, подобно жестокой волне черного, залитого звездным светом моря, набегающей на каменистый берег. И он понял, стоя там, в темноте, что он вряд ли когда-нибудь полностью освободится от этого. Но со следующим ударом сердца он осознал с чувством, родственным тому, которое иногда появлялось, когда белая луна вырывалась из-за облаков и заливала безмятежным светом землю, на которой жили и умирали мужчины и женщины, что он способен справиться с этим желанием. Он не был его рабом. Он мог плыть на гребне этой волны. Блэз медленно вздохнул, мягко покачал головой и пошел мимо Имеры вниз по темной винтовой лестнице.
   В большом зале Барбентайна еще горели огни и находились люди. Худой черноволосый мужчина пел. Блэз минуту постоял в дверях и послушал. Голос звучал мощно и грустно, довольно красиво. Ему показалось, что он узнал этого мужчину и одного-двух других музыкантов. Затем увидел женщину, которую точно знал: жонглерку, встреченную в день летнего солнцестояния, Лиссет. Сегодня ночью ее каштановые волосы выглядели иначе. Он понял, почему, через секунду: они были чистыми и блестящими, а не мокрыми и спутанными, падающими на плечи. Его позабавило это неожиданно яркое воспоминание, и он ждал, когда ее взгляд оторвется от певца и обратится к залу. Увидев его в дверях, она быстро улыбнулась и подняла руку. Блэз, через секунду, улыбнулся в ответ.
   Он уже собирался пересечь зал и поговорить с ней, но в этот момент кто-то возник рядом с ним.
   — Я решил немного подождать, — сказал Рюдель. — Не был вполне уверен, что ты спустишься вниз до утра.
   Блэз оглянулся на друга.
   — Я тоже, — тихо ответил он, — до последнего момента. Сейчас я почувствовал себя свободным.
   — Свободным умереть? — мрачно спросил Рюдель.
   — В этом мы всегда свободны. Это дар бога и его бремя.
   — Не будь таким благочестивым. Не все из нас настолько глупы, чтобы накликать на себя смерть, Блэз.
   Блэз улыбнулся.
   — И это говорит Рюдель Коррезе? Самый отчаянный наемник из всех нас? Если это сделает тебя счастливым, я позволю тебе по дороге домой изложить все доводы в пользу того, что я глупец.
   — Это сделает меня гораздо счастливее, — ответил Рюдель. И следуя приглашению, очень подробно и ясно излагал свои доводы по дороге до дворца Бертрана де Талаира в Люссане.
   Блэз слушал почти все время, но, когда они приближались к дому Бертрана, снова отвлекся. Мысленно снова и снова он возвращался, колеблясь, отталкивая от себя и снова прикасаясь к самым трудным событиям одной тяжелой ночи.
   Он никогда раньше не видел новорожденных. У этого ребенка голова поросла густыми рыжеватыми волосами, и у него точно был нос Гарсенков. Он был похож на Ранальда. Но и на Блэза тоже. Розала, которая держала его на руках, когда он закончил есть, перед тем, как снова запеленать его, ничего не выдала ни на словах, ни взглядом. То есть ничего, кроме любви, которую увидел Блэз, когда она смотрела на сына, спящего у нее на руках.
   Конечно, они придут за ним.
   Никакого сомнения в том, что его дед и король Гораута придут за этим ребенком. Розала коротко рассказала Блэзу о своей последней встрече с Гальбертом. Он гадал, намеренно ли его отец спровоцировал это столкновение. Но этой мыслью он не мог с ней поделиться.
   — Ты даже не сказал ни слова в свою защиту, — громко пожаловался Рюдель, когда они во второй раз за эту долгую ночь подошли и остановились под факелами, горящими на стенах дворца Бертрана.
   — Мне нечего было сказать. Каждое твое слово — правда.
   — Ну, и?
   Блэз несколько секунд молчал.
   — Скажи мне, почему ты потратил так много денег, полученных за убийство, на этот драгоценный камень для Люсианны?
   Рюдель замер. На мощенной булыжником улице было тихо, звезды сияли высоко в небе.
   — Откуда ты знаешь? Она тебе сказала, что я…
   — Нет. Она бы никогда этого не сказала. Рюдель, я узнал его. Ты однажды показал мне этот камень у ювелира в Ауленсбурге. Нетрудно было уловить связь. Но пойми меня, Рюдель: мы все глупы по-своему. — Там, где они стояли, было довольно темно даже при свете двух факелов у них за спиной. Небо прояснилось, дул ветер. Обе луны закатились.
   — Я люблю ее, — сказал наконец его друг. — Не мне называть любого другого глупцом, живого или мертвого.
   Блэз и правда не знал, пока сегодня ночью не увидел этот приметный алый камень, сверкающий на груди Люсианны. Ему было грустно, и грусть эта имела много составляющих.
   Однако он улыбнулся и прикоснулся к руке друга.
   — Ты недавно говорил о какой-то веселой таверне. Кажется, нас прервали. Если ты готов, я не прочь попытаться еще раз.
   Он подождал и увидел, как Рюдель медленно улыбнулся в ответ.

Глава 13

   Турниры в Арбонне и поединки в присутствии женщин проходили под покровительством королевы Двора Любви. Поэтому именно Ариана де Карензу отвечала за соблюдение формальностей, связанных с поединком на Люссанской ярмарке между Блэзом Гораутским и Кузманом ди Пераньо Аримондским.
   И именно Ариана среагировала самым сухим и прозаичным образом на все, что сделал Блэз прошлой ночью. Они пришли в особняк Карензу утром: Блэз, Бертран, Валери и очень бледный Рюдель Коррезе. Долгая ночь за выпивкой после внушительного удара по голове, по-видимому, не слишком благоприятно повлияла на обычно столь изысканного отпрыска влиятельного семейства.
   Кстати сказать, Блэз и сам чувствовал себя не совсем хорошо, но он вел себя в таверне осторожнее, чем Рюдель, и надеялся прийти в норму в течение дня; и уж конечно, к завтрашнему дню, что было бы хорошо. Завтра ему предстоит смертельный поединок.
   — Понять не могу, — сказала Ариана, изящно расположившись на обитом тканью диване в комнате, где она их принимала, — то, что ты сделал, — это чистое безумие или всего лишь умеренное?
   Тон ее был сдержанным и насмешливым, тон повелительницы, который никак не вязался с утренней свежестью ее облика. Она надела бледно-желтые одежды с небесно-голубой отделкой по корсажу и рукавам, а ее черные волосы прикрывала мягкая шапочка того же неяркого голубого оттенка. Произнося эти слова, она смотрела на Блэза, и выражение ее лица нельзя было назвать мягким.
   — Я не могу понять, потому что не знаю, насколько хорошо ты дерешься. Но зато знаю, что Уртэ не нанял бы аримондца — двух аримондцев, — если бы они не были отличными воинами.
   — Кузман? Он отлично дерется, — пробормотал Бертран де Талаир. Он налил себе утренний бокал вина из фляги, стоящей на подносе. Теперь у него был такой вид, будто его это скорее забавляет, хотя, когда ему рассказали о том, что произошло, он долго молчал в мрачной задумчивости. Но не поделился ни с кем своими мыслями.
   — И Блэз тоже, — слабым голосом возразил Рюдель из недр кресла, на которое осторожно опустился. Они видели только макушку его головы. — Вспомните покойного брата и пятерых коранов Мираваля.
   — То были стрелы, — тихо заметил Валери. Из них всех он казался самым мрачным в то утро. — А это бой на мечах.
   — Не обязательно, — сказала Ариана. — Легко можно…
   Блэз быстро покачал головой:
   — Бессмысленно. Он дерется тем, чем хочет, и я тоже. Для меня будет позором попытаться повлиять на выбор оружия.
   — Тебя могут убить, если ты этого не сделаешь, — запальчиво возразила Ариана.
   Блэзу постепенно становилось ясно, и это понимание усиливало его смущение, что реакция окружающих его людей на предстоящий завтра поединок основана не только на прагматичной оценке риска и выгоды. Они волнуются за него. Графиня, Бертран и Валери, Рюдель, разумеется, а теперь стало совершенно очевидно — даже Блэзу, который никогда не умел воспринимать такие вещи, — что Арианой двигает не только абстрактный интерес к правилам поединка.
   Они встретили ее мужа, когда вошли в дом, затем герцог Тьерри вежливо покинул их, извинившись, когда Бертран дал ясно понять, что они пришли к его супруге в ее официальном качестве.
   Теперь Блэз чувствовал странное беспокойство, встречая лучистый взгляд Арианы, и вспоминал с неожиданной ясностью в то яркое осеннее утро летнюю ночь, которую они провели вместе, ее слова и поведение, как и сам акт любви. Ему пришло в голову, что, если бы они были наедине, она говорила бы по-другому. Кстати, и он тоже. Этой женщине он доверяет, внезапно осознал Блэз и на мгновение удивился.
   Они рассказали ей о встрече с королем Дауфриди. Бертран также обсудил это с правительницей и Робаном; он побывал во дворце рано утром, до того как они пришли сюда. События начинали разворачиваться быстро. Из-за присутствия в Барбентайне Розалы де Гарсенк и ее сына было ясно, что главные проблемы впереди. В голове у Блэза сидела тупая боль. Он начинал сожалеть о второй половине ночи почти так же, как о первой.
   Глядя на Ариану, впитывая ее холодную красоту, будто целебный настой, он сказал:
   — Смысл всего этого поединка в том, как мы будем выглядеть в глазах мира. Я слишком много потеряю, если покажется, что я его боюсь или стараюсь создать для себя явное преимущество. Я благодарен тебе за заботу, но в этом поединке нет смысла, если мы прибегнем к манипуляциям.
   — А разве в нем есть какой-то смысл? Мы так должны полагать? — Тот же вопрос задала графиня. Он не обратил внимания на резкий тон и ответил ей так же:
   — Надеюсь, что есть. Надеюсь.
   По правде сказать, Блэз не был в этом уверен. Он ни в чем не был уверен сейчас. Он чувствовал себя одним из тех легендарных танцовщиков из далекого прошлого Аримонды, которые, как говорят, прыгали через рога быков ради развлечения своих королей. Он сейчас находится как раз в середине такого прыжка и ясно видит эти блестящие, убийственные рога. Вчера поздно ночью Блэзу казалось, что именно Кораннос привел его сюда, в Арбонну. Эта мысль была вызвана отчасти набожностью, а отчасти просто страхом. Ему казалось, что это путешествие на юг не было случайным, не было просто бегством от бремени и горя дома и в Портецце. Это было движение навстречу судьбе, единственным шансом, который мир мог ему предложить, чтобы выполнить клятву, которую Блэз дал, когда покидал замок Гарсенк. Он не знал, что скажет то, что сказал Дауфриди Валенсийскому. Он не готовился заранее бросить вызов Кузману. Он был танцовщиком с быками, двигался в такт их движениям и летел сейчас через рога своей судьбы.
   Сделав глубокий вдох, чтобы собрать и удержать разбегающиеся мысли, он рассказал Ариане, как хочет кое-что организовать завтра. Ее лицо застыло и стало сосредоточенным, пока она слушала. Бертран подошел ближе, положил руку на спинку ее дивана. Он внес предложение, когда Блэз закончил. Валери ничего не сказал. Он казался мрачным и несчастным. Блэз не мог видеть, как выглядит Рюдель; его друг все еще сидел, утонув в своем глубоком кресле, лишь светлые взлохмаченные волосы виднелись над спинкой. Он подумал, что Рюдель, возможно, уснул, но, когда закончил, обнаружил, что это не так.
   — Мой отец был прав, — произнес наследник состояния Коррезе задумчиво. — Весьма вероятно, что я пожалею о своем нынешнем выборе больше, чем обо всех других ошибках в жизни. Мне, конечно, не следовало бросать банковское дело и связываться с безумцем из Гораута.
   На это можно было бы дать много ответов, резких и остроумных или трезвых и рассудительных. Но никто ничего не сказал.
* * *
   — Он ударит сверху вниз под углом, а потом подрежет мечом назад и вверх, чтобы подсечь тебя под коленками, — сказал Валери. Рюдель затягивал ремешки кожаных доспехов, в которые предстояло облачить соперников.
   — Знаю, — ответил Блэз. — Это обычная атака кривой саблей. — Он не слишком прислушивался ни к советам, ни к нарастающему шуму из павильонов. Когда они с Кузманом будут готовы выйти из своих шатров, шум достигнет своего пика, а потом стихнет в начале церемонии представления и снова поднимется, уже на другой ноте, когда начнется смертоубийство. То же самое происходит во всем мире. Блэз видел много смертельных поединков. Много лет назад он участвовал в одном глупом поединке, когда валенсийский коран оскорбил короля Гораута в присутствии одного из самых юных его коранов. Блэзу повезло, что он остался жив; валенсиец слишком небрежно отнесся к своему юному противнику и поплатился за это. Блэз потом много лет носил доспехи убитого.
   — У него будет кинжал за поясом и еще один у левой лодыжки, — прошептал Рюдель. — И он без колебаний метнет кинжал. Он этим славится и точно бросает с обеих рук. Не опускай щит.
   Блэз снова кивнул головой. Он знал, что они желают ему только самого лучшего; что именно их тревога вызывает этот поток наставлений. Он вспомнил, что вел себя точно так же, когда приходилось становиться оруженосцем друзей на время поединка, в том числе и Рюделя, трижды, если он правильно помнит.
   Но он не обращал на советы особого внимания. Это случалось с ним и раньше: его мысли перед сражением разбегались, блуждали по неожиданным тропам. Это придавало ему спокойствие до момента начала боя, когда возникало такое ощущение, словно приглушающий занавес резко отдернули, и все чувства Блэза устремлялись на поле боя, подобно выпущенным в цель стрелам.
   Сейчас он вспоминал последнее замечание Рюделя в комнатах Арианы в то утро. Он подумал о Виталле Коррезе, который хотел, чтобы его любимый сын стал банкиром, а не кораном, а потом об отношениях со своим собственным отцом. Блэз не знал, почему его мысли потекли в эту сторону. Возможно, повзрослев и повидав мир, он пришел к пониманию того, до какой степени мужчины Гарсенков наполнили друг друга ядом. Он неожиданно впервые подумал о том, что должен чувствовать Ранальд в связи с бегством Розалы. Он понял, что не имеет об этом представления совершенно никакого, он не слишком хорошо знал своего брата.
   Валери хлопнул по его плечу, и Блэз поспешно сел на табурет и вытянул перед собой ноги. Его друзья опустились на колени и принялись шнуровать и завязывать гибкую портезийскую кожу вокруг бедер и лодыжек. Сквозь дырку в клапане шатра над их склоненными головами Блэз видел ослепительные цвета павильонов под утреннем солнцем и зеленую траву на площадке, где скоро начнется схватка.
   Над его шатром еще не подняли знамя, выполняя его вчерашние указания. Для большинства людей в павильонах или на стоячих местах для простолюдинов на противоположной стороне он был просто гораутским кораном, замешанным в какую-то ссору с аримондцем. Ссору, которая вскоре доставит им самое большое развлечение из всех существующих. Небольшая горстка людей знала больше, и, конечно, ходили слухи; в такое время всегда появляются слухи.
   Блэз чувствовал себя совершенно спокойным. Он всегда теперь был спокоен перед боем, хотя в начале, много лет назад, все было иначе. Прошлой ночью он молился, стоя на коленях на холодных камнях в поразительно красивой часовне Коранноса в Люссане. Он не просил победы, коран никогда так не поступает. Перед двумя высокими свечами над фризом он возносил древние молитвы за восход и закат солнца и за силу дающего жизнь золотого света бога. Сам фриз был выполнен искусно, на нем изобразили Коранноса, дарящего огонь первым людям, чтобы ночи не внушали им такого ужаса, как прежде.
   Возможно, ему не следовало так удивляться безмятежному изяществу здешних храмов. В Арбонне поклонялись Коранносу. Он всегда это знал; в конце концов здесь имелись кораны, и они выполняли те же обряды посвящения и обращения к богу, которые он прошел в орауте, такие же, как во всех шести странах. Однако трудно было — когда он впервые приехал сюда, в те первые дни в замке Бауд в горах — преодолеть предрассудки всей жизни и злобные инсинуации, большинство из которых, конечно, заложены его отцом. Странно, как часто он в последнее время думает об отце. Или, возможно, не так и странно, учитывая то, что он собирается сделать. Говорят, что мысли уносятся в прошлое, когда жизни угрожает серьезная опасность.
   Гальберт де Гарсенк полагал, что его младший сын вслед за ним вступит в ряды служителей Коранноса. Это не подлежало обсуждению; то, чего желал верховный старейшина, он привык получать. Неоднократные побеги маленького Блэза из церковной школы в окрестностях Кортиля, то, как он стойко, молча выдерживал порку и дома от тяжелой руки Гальберта, и потом снова, когда возвращался к старейшинам, а потом его категоричный, упрямый отказ приносить клятвы посвящения, когда ему исполнилось шестнадцать лет, означали колоссальный срыв тщательно продуманных планов верховного старейшины.
   Блэза пытались голодом принудить покориться и дать обет — по приказу отца. Блэз никогда не забывал те недели. Иногда он просыпался ночью и вспоминал их. Даже сегодня приступы голода вызывали у него неоправданную панику, и он не мог ударить человека кнутом.
   «Твоя мать могла что-то изменить?» — спросила у него Синь де Барбентайн в ту ночь, когда он с ней познакомился. Он не знал. И никогда не узнает. Ни один человек, которому суждено прожить только одну жизнь, не может ответить на такой вопрос. Он помнил, как учился еще совсем маленьким не плакать, потому что не было никого на свете, кто пришел бы его утешить в такие моменты. Все ужасно боялись его отца; никто не смел поддержать в тяжелую минуту недостойного, неблагодарного сына. Никогда. Один раз в Гарсенке Ранальд прокрался в комнату Блэза ночью с мазью для окровавленной спины. Утром, когда Гальберт увидел целебную мазь, он выпорол Ранальда, а потом второй раз Блэза. Ранальд после этого никогда не пытался вмешиваться.
   Блэз мог бы прекратить побеги. Мог бы дать обеты, которые от него требовали. Но такая возможность не приходила ему в голову даже в качестве повода для размышлений. Когда стало ясно, что Блэз умрет от голода, но не уступит, Гальберт хладнокровно предложил казнить его за непослушание. Сам король Дуергар, узнав об этой дикой семейной драме, запретил казнь и настоял, чтобы умирающему от голода мальчику принесли еду и питье, и именно Дуергар принял клятву верности у худого, молчаливого шестнадцатилетнего парня с ввалившимися глазами месяц спустя и сделал его кораном Гораута.
   Герцог Эрейберт де Гарсенк, седой и отважный, умер бездетным, когда его племянникам было двадцать один год и девятнадцать лет. Мастерское владение искусством воина позволяло ему не обращать внимания на вечные сплетни по поводу отсутствия у него наследников. Ранальд стал его наследником. Он вынужден был покинуть должность первого рыцаря короля и стал герцогом де Гарсенком, хозяином самых богатых, самых огромных поместий в Горауте. Блэз должен был к тому времени, как тщательно спланировал его отец, занять прочное место в иерархии божьего братства, быть готовым плавно подняться к самой высшей должности, занимаемой Гальбертом, и стать верховным старейшиной Коранноса, указаниям которого подчиняются короли и принцы. Семье Гарсенков предстояло еще многие поколения властвовать в Горауте и держать страну в своих руках, как медведь, стоящий на задних лапах на их гербе, держит корону, кто бы формально ни сидел на троне.
   У Ранальда будут сыновья, которые унаследуют от него Гарсенк и сменят Блэза среди клириков; будут и дочери, чтобы привязать другие семьи узами брачных клятв. И в конце концов, в не таком уж далеком будущем, может возникнуть даже нечто большее — возможно, сам трон! Один из Гарсенков будет править в Кортиле, а границы самого Гораута будут все время расширяться, хотя сначала — прежде всего, конечно, — они двинутся через горные перевалы на юг, к Арбонне, где живут безбожники и еретики, правят женщины и женоподобные мужчины, запятнанные своими кровавыми обрядами…
   Все это Блэз знал с самых первых дней своей жизни. Именно с ним разговаривал Гальберт, когда мальчики еще были маленькими. Было короткое время, когда он не понимал, почему это так, а потом долгое время чувствовал жалость к Ранальду. Это было очень давно.
   — Сапоги, — сказал Рюдель.
   Блэз поднял сначала левую ногу, потом правую.
   — Хорошо, — сказал Валери.
   Блэз встал, и Рюдель обхватил его за талию и застегнул пряжку длинного меча, выкованного в Ауленсбурге в простых солдатских ножнах. Взял со стола легкий шлем. Блэз принял его и надел на голову. Валери ждал с круглым ничем не украшенным щитом. Блэз его тоже взял.
   — Где хочешь разместить кинжалы? — спросил Валери.
   — Один у пояса. Еще один у меня есть.
   Валери больше ни о чем не спрашивал, и Рюдель тоже. Они также уже проделывали все это раньше. Рюдель с мрачным лицом достал тонкий черный кинжал из сундука рядом с выходом из шатра и подал его Блэзу.
   Блэз коротко улыбнулся ему:
   — Ты помнишь? Ты мне его подарил.
   Рюдель быстро сделал знак, отводящий беду.
   — Ничего подобного. Я его нашел для тебя. Ты заплатил мне за него медную монету. Мы не преподносим ножи в подарок, невежественный северянин.
   Блэз рассмеялся:
   — Прости. Я забыл, что ты в душе — полный предрассудков портезийский крестьянин. Как тебе позволили бросить свою мотыгу на виноградниках и отправиться путешествовать со знатными людьми?
   Фривольная шуточка, на нее не стоило и отвечать, и он не получил ответа, так как в этот момент затрубили трубы.
   Валери и Рюдель встали по обе стороны от клапана шатра. Существовала традиция, что в такой момент оруженосцы ничего не говорят; прощания любого рода считались вызовом судьбе. Блэз это знал. Он все еще был спокоен, но теперь его сердце забилось немного быстрее, а снаружи опустилась тишина, словно птица на ветку…
   Он кивнул, и Валери с Рюделем подняли клапан шатра. Он прошел мимо них, пригибая голову, и вышел на солнечный свет и зеленую траву поля боя.
   Кузман Аримондский был первым человеком, которого он увидел. Он стоял у своего шатра на противоположном конце поля. За его спиной развевалось знамя: три черных быка на красном поле. Блэз заметил кривую саблю, на западный манер висящую за спиной аримондца, увидел полированный золотой щит. Он бросил взгляд на восток, чтобы проверить и запомнить угол поднимающегося солнца; этот щит мог ослепить, если аримондец использует его, чтобы послать отраженный свет ему в глаза. Блэз слышал, но только как фон, взволнованный, жадный гул голосов вокруг них. Смертельный поединок был самым захватывающим видом спорта.
   Снова протрубили трубы, коротко, и Блэз повернулся к центральному павильону, где вперед вышел герольд Арбонны. Он чувствовал, что теперь его сердце забилось еще быстрее, но не от предчувствия боя, пока нет. Перед схваткой должно было произойти еще кое-что.
   Мощный голос герольда звучно раскатился по полю, он называл самых знатных людей, собравшихся здесь. Блэз увидел короля Валенсы Дауфриди, сидящего рядом с графиней, его бородатое лицо не выражало ничего, кроме вежливого, праздного интереса.
   — Слева от меня, — наконец прокричал герольд, его тренированный голос без усилий разносился над травой и павильонами, полными народа, — стоит Кузман ди Пераньо Аримондский, готовый вручить свою жизнь Коранносу и Риан ради защиты чести семьи. — Он сделал паузу.
   Блэз перевел дыхание. Момент настал.
   — Хорошо, — сказал он двум стоящим сзади мужчинам. — Давайте.
   Он не оглянулся, но когда глашатай Арбонны повернулся к нему, он услышал шелест и хлопки двух знамен, взлетевших над его шатром. Мгновение спустя раздался нарастающий гул голосов, подобный реву морского прибоя под ветром, который почти заглушил напряженно взлетевший голос герольда.
   — По другую руку от меня, — провозгласил тот, — также готовый защищать честь своего имени, стоит Блэз де Гарсенк Гораутский, который заявляет свои права перед этим собранием из шести стран и на этом священном поле, где бог и богиня являются судьями чести и достоинства, на корону королевства Гораут, в настоящее время несправедливо захваченную предателем Адемаром!
   Люди вскочили на ноги; герольд уже кричал:
   — Эн Блэз также заявил, что этот бой, в котором он участвует добровольно против преступника, объявленного таковым правительницей Арбонны, будет служить доказательством обоснованности его притязаний и он добровольно подвергает свою жизнь опасности на глазах у всех вас ради утверждения своих прав на упомянутую корону.