Страница:
— Не могу даже выразить, — горячо произнес Блэз, когда Ирнан и Тульер присоединились к ним, — с каким удовольствием я это сделал.
Ирнан буркнул:
— Мы догадываемся. Почему ты так задержался?
Блэз улыбнулся всем троим:
— Что? И помешать великому мгновению Маффура? Я хотел услышать его речь.
— Я вам ее перескажу на обратном пути, — кисло пообещал Маффур. — Со всеми обращениями «ваша милость».
— Пощади, — коротко ответил Ирнан. Он нагнулся и без усилий взвалил на плечо тело маленького трубадура.
Все еще улыбаясь, Блэз на этот раз пошел вперед, не говоря ни слова, к южному концу сада, прочь от огней святилища и стен и куполов храмов, а затем, описав из осторожности круг, назад под покров леса. Если таковы кораны мелкого барона, думал он про себя, если они такие хладнокровные и ловкие — за одним-единственным ярким исключением, — то, когда они вернутся обратно, ему придется провести серьезную переоценку мужчин этой страны, несмотря на ее трубадуров и жонглеров и на то, что ими правит женщина.
Одно-единственное яркое исключение переживало самую скверную ночь в своей жизни, в этом не было ни малейшего сомнения.
Во-первых, слышались всякие звуки. Даже на опушке звуки ночного леса проникали в настороженные уши Люта, порождая волны паники, сменяющие друг друга бесконечной чередой.
Во-вторых, Ванн. Те есть не сам Ванн, а его отсутствие, так как второй коран, которому было поручено стоять на страже, все время самовольно покидал Люта, назначенного ему в напарники, и спускался по веревке, чтобы взглянуть на жреца и жрицу в лодке. Потом он ушел в лес послушать, не возвращаются ли их товарищи или не случилось ли чего другого, менее приятного. При каждой такой отлучке Лют оставался один на долгие минуты и вынужден был вести борьбу со звуками и неверными качающимися тенями на плато или на опушке леса, и некому было его подбодрить.
Правда в том, сказал себе Лют — и он поклялся бы в этом в любом храме богини, — что он вовсе не трус, хотя понимал, что все будут считать его трусом с этой ночи. Но он им не был: посадите его на утес над замком Бауд в грозу, и пусть воры убегают по склонам с овцами барона, и Лют яростно бросится в погоню, уверенно и ловко пробираясь между камней, и отлично будет орудовать луком или мечом, когда догонит бандитов. Он так и сделал, он сделал это прошлым летом вместе с Жирессом и Ирнаном. Он убил в ту ночь человека из лука в темноте, и именно он вывел двух остальных вниз по предательским склонам в безопасное место вместе с отарой.
Только они, наверное, этого не помнят и не подумают рассказать об этом остальным после сегодняшней ночи. Если кто-нибудь из них останется в живых. Если они покинут этот остров. Если они…
Что это было?
Лют резко обернулся, сердце его запрыгало, словно челнок под ударом поперечной волны, и он увидел Ванна, который возвращался на плато после очередного обхода в лесу. Второй коран бросил на него любопытный взгляд, но ничего не сказал. Лют знал, что они не должны разговаривать. И их вынужденное молчание почти так же сильно действовало ему на нервы, как и звуки ночного леса.
Потому что это были не просто звуки, и это была не просто ночь. То были звуки острова Риан, священного острова, а они находились здесь без должного посвящения, не имея на то никакого права — только выслушав пьяного экс-жреца, нечленораздельно бормотавшего слова обряда, — и они совершили насилие над двумя истинными слугами богини еще до того, как высадились на берег.
Просто проблема Люта заключалась в том, что он верил в могущество богини, верил истово. Если это можно действительно назвать проблемой. У него была набожная, суеверная бабка, которая поклонялась и Риан, и Коранносу, а заодно и всевозможным духам домашнего очага и времен года. Ее познаний в магии и народных заклинаниях хватило, чтобы превратить внука, которого она вырастила, в беспомощную жертву ужаса именно в таком месте, где они сейчас оказались. Если бы он не так старался сохранить лицо перед другими коранами, перед своим бароном и перед этим здоровенным, ловким, мрачным и насмешливым наемником с севера, которого Маллин нанял командовать ими и обучать их, Лют, несомненно, нашел бы способ отвертеться от этого похода, когда его выбрали в число участников.
Так и следовало сделать, с отчаянием подумал он. Чего бы ему ни стоило это отступление, это ничто по сравнению с тем, как его будут унижать и насмехаться над ним из-за того, что произошло сегодня ночью. Кто бы мог подумать, что простая набожность, благодарственная молитва самой святой Риан может навлечь на человека такие неприятности? Откуда жителю высокогорий знать, как далеко может разнестись звук над морем, даже произнесенная шепотом молитва! И Ирнан сделал ему больно, когда сжал его, будто клещами. Старейший коран — крупный мужчина, почти такой же крупный, как бородатый северянин, и пальцы у него, как железные когти. Ирнану не следовало этого делать, думал Лют, стараясь вызвать в себе ярость из-за того, как все несправедливо сложилось.
Он снова отпрыгнул в сторону, споткнулся и чуть не упал. Он лихорадочно нашаривал меч, когда понял, что это Ванн подошел к нему. И попытался, с ничтожным успехом, превратить это движение в жест осторожной предусмотрительности. Ванн с безразличным лицом поманил его пальцем, и Лют наклонил к нему голову.
— Я спущусь вниз, чтобы еще раз взглянуть на них, — сказал второй коран, как и ожидал с отчаянием Лют. — Не забудь, свистни корфом, если я тебе понадоблюсь. Я сделаю то же самое. — Лют молча кивнул, стараясь, чтобы его физиономия не казалась умоляющей и тоскливой.
Легкими шагами Ванн пересек плато, ухватился за веревку и соскользнул вниз. Лют смотрел, как веревка несколько секунд подергивалась, потом ослабела, когда Ванн достиг камней внизу. Он подошел к дереву, к которому Маффур привязал веревку, присел и опытным взглядом окинул узел. Он в порядке, решил Лют, еще продержится.
Лют выпрямился и шагнул назад. И наткнулся на что-то.
Сердце его екнуло, он резко обернулся. И когда увидел тех, кто пришел, все кровь высохла у него в жилах и превратилась в сухую пыль. Он сжал губы и попытался свистнуть. Как корф.
Но не раздалось ни звука. Его губы были сухими, как кости, как пыль, как смерть. Он открыл рот, чтобы крикнуть, но тут же молча закрыл его, когда кривой, усыпанный драгоценными камнями, необычайно длинный кинжал приставили к его горлу.
Фигуры на плато были одеты в шелк и атлас красного и серебристого цвета, как на церемонии. Большинство из них были женщины, по крайней мере, восемь, но кроме них еще двое мужчин. Но кинжал в виде полумесяца у его горла держала женщина. Он это определил по выпуклостям ее тела под одеждой, хоть она была в маске. Они все носили маски. И эти маски, все маски, были масками хищных животных и птиц. Волков и диких котов, сов и ястребов и корфа с золотистыми глазами, сверкающими в лунном свете.
— Пойдем, — сказала жрица с кинжалом Люту из замка Бауд, голос ее был холодным и далеким, голосом богини в ночи. Богини Охоты, в ее оскверненном святилище. На ней была маска волка, увидел Лют, а затем он также осознал, что и пальцы у нее имели форму когтей волка. — Вы действительно думали, что вас не найдут и не узнают? — спросила она.
«Нет, — очень хотелось ответить Л юту. — Нет, я никогда не думал, что мы сможем это сделать. Я был уверен, что нас поймают».
Он ничего не сказал. Казалось, дар речи покинул его, молчание лежало, словно груз камней на его груди. В ужасе, лишившись всех мыслей, Лют почувствовал, как лезвие кинжала почти любовно касается его горла. Жрица взмахнула когтистой лапой, и ноги Люта, словно по собственной воле, спотыкаясь, понесли его в ночной лес Риан. В темноте под деревьями его окружали благоухающие жрицы Риан, женщины под масками хищников, одетые в мягкие красные с серебром одежды, а луна исчезла из виду, как надежда.
Возвращаясь назад через лес, Блэз через подошвы сапог чувствовал ту же самую дрожь, что и прежде, словно земля на острове обладала своим пульсом, своим бьющимся сердцем. Теперь они шагали быстрее, сделав то, зачем приехали, сознавая, что жрицу у сада могли уже хватиться и найти. Блэз отстал, позволяя Ирнану, который нес бесчувственного поэта, снова вести их. Его чувство направления казалось безошибочным даже в темном лесу.
Они покинули лесную тропинку и опять свернули на север, пробираясь между тесно растущими деревьями. Мелкие сучья и ветки трещали у них под ногами. Сюда не проникал лунный свет, но теперь их глаза привыкли к темноте, и они уже проходили этой дорогой. Блэз узнал древний, искривленный дуб, чужеродно выглядевший в полосе сосен и кедров.
Вскоре после этого они вышли из леса на плато. Луна стояла высоко над головой, и веревка Маффура была привязана к дереву, их путь к морю и к отступлению.
Но ни Ванна, ни Люта нигде не было видно.
Блэз ощутил первый укол предчувствия катастрофы. Он быстро подошел к краю плато и посмотрел вниз.
Парусная лодка исчезла, и двое связанных клириков вместе с ней. Их собственная шлюпка все еще стояла на месте, и в ней лежало тело Ванна.
Маффур яростно выругался рядом с Блэзом и быстро спустился вниз по веревке. Добрался, прыгая по камням, до лодки и склонился над лежащим там человеком.
Потом посмотрел вверх.
— С ним все в порядке. Дышит. Без сознания. Не замечаю никаких признаков удара. — В его голосе звучало удивление и первые нотки непритворного страха.
Блэз выпрямился и оглядел плато в поисках Люта. Другие кораны стояли тесной кучкой, спинами друг к другу. Они уже обнажили свои мечи. Не слышно было ни единого звука. Даже лес, казалось, умолк, подумал Блэз, и мурашки побежали у него по коже.
Он принял решение.
— Ирнан, спусти его в шлюпку. Все спускайтесь туда. Я не знаю, что произошло, но здесь задерживаться не стоит. Я быстро осмотрюсь кругом, но если ничего не увижу, нам придется уходить. — Он бросил быстрый взгляд на луну, пытаясь определить, какой сейчас час ночи. — Отвяжите лодку и дайте мне несколько минут. Если услышите крик корфа, гребите изо всех сил, не ждите. В остальном поступайте, как сочтете нужным.
Ирнан, казалось, хотел возразить, но ничего не сказал. Перекинув Эврарда Люссанского через плечо, словно мешок зерна, он спустился по веревке вниз. Другие кораны начали спускаться следом. Блэз не стал ждать, пока они все спустятся. В нем нарастало ощущение близкой опасности, он вытащил меч и один вошел в лес на противоположной стороне плато, в том месте, где они вошли и вышли. Почти сразу же он уловил запах. Запах не дикого кота, не медведя, не лисицы, не барсука и не кабана. Он ощутил летучий аромат духов. Сильнее всего он ощущался в западном направлении, откуда они пришли.
Блэз опустился на колено, чтобы почти в полной темноте рассмотреть лесную подстилку. Он жалел, что с ним нет Рюделя, по многим причинам, но отчасти из-за того, что его друг был лучшим ночным следопытом из всех, кого знал Блэз.
Однако не нужно было быть экспертом, чтобы понять, что здесь совсем недавно прошла группа людей и что большинство из них, если не все, были женщины. Блэз тихо выругался и встал, вглядываясь в темноту, не зная, что делать. Ему до смерти не хотелось оставлять здесь своего человека, но было ясно, что где-то впереди него в лесу находится большая группа жрецов и жриц. «Несколько минут», — сказал он Ирнану. Следовало ли ему подвергать опасности других, пытаясь найти Люта?
Блэз сделал глубокий вдох и снова ощутил пульсацию земли в лесу. Он понимал, что боится; только круглый дурак сейчас не боялся бы. Все равно, во всем этом был корень истины для Блэза Гораутского, и очень простой истины: товарища не бросают, даже не сделав попытки его найти. Блэз шагнул вперед, в темноту, следуя за ускользающим ароматом духов в ночи.
— Похвально, — произнес голос прямо перед ним. Блэз ахнул и выставил вперед клинок, всматриваясь в темноту. — Похвально, но крайне неразумно, — продолжал тот же голос с холодной властностью. — Возвращайся обратно. Ты не найдешь своего товарища. Только смерть ждет тебя сегодня ночью, если ты пойдешь дальше.
Послышался шелест листьев, и Блэз разглядел перед собой высокую, неясную фигуру женщины. По обеим сторонам от нее стояли деревья, словно обрамляя то место, где она стояла. Было очень темно, слишком темно, чтобы он мог разглядеть ее лицо, но нотки приказа в ее голосе сами по себе поведали мрачную историю о том, что случилось с Лютом. Однако она не тронула Блэза, и другие не прыгнули вперед и не напали. А Ванн в ялике не был ранен.
— Мне было бы стыдно перед самим собой, если бы я ушел и не попытался вернуть его, — ответил Блэз, все еще пытаясь различить черты лица стоящей перед ним женщины.
Он услышал ее смех.
— Стыдно, — насмешливо повторила она. — Не будь слишком большим глупцом, северянин. Ты действительно думаешь, что мог бы проделать все это, если бы мы вам не позволили? Ты будешь отрицать, что чувствуешь этот лес? Ты действительно веришь, что действовал тайно, никем не замеченный?
Блэз с трудом сглотнул. Его выставленный вперед меч внезапно показался ему вещью беспомощной, даже смешной. Он медленно опустил его.
— Почему? — спросил он. — Почему тогда?
Снова раздался ее смех, низкий и тихий.
— Ты хочешь знать мои мотивы, северянин? Поймешь ли ты богиню на ее собственном острове?
«Мои мотивы».
— Значит, ты — верховная жрица, — сказал он, переступив с ноги на ногу, чувствуя глубинную пульсацию земли. Она ничего не ответила. Он снова сглотнул. — Я хотел бы только знать, куда подевался мой человек. Почему вы его забрали.
— Одного за другого, — тихо ответила она. — Вы не прошли посвящения, чтобы ступить на остров, ни один из вас. Вы пришли сюда забрать человека, который был посвящен. Мы позволили вам сделать это по собственным причинам, но Риан берет свою плату. Всегда. Знай это, северянин. Помни эту истину все время, пока находишься в Арбонне.
«Риан берет плату». Лют. Бедный, испуганный, заикающийся Лют. Блэз смотрел в темноту и жалел, что не видит эту женщину, пытался найти слова, которые могли бы спасти человека, которого они потеряли.
А затем, словно его мысли были открыты для нее, словно она и лес хорошо знали их, женщина подняла одну руку, и через мгновение в ее кулаке зажегся факел, осветив тесное пространство среди деревьев. Блэз не видел и не слышал, чтобы она высекла огонь из кремня.
Но он услышал снова ее смех, а затем, глядя на высокую, гордую фигуру, на тонкие, аристократичные черты ее лица, Блэз понял — и не сумел подавить дрожь, — что у нее нет глаз. Она была слепой. У нее на плече сидела белая сова, ошибка природы, и смотрела на Блэза немигающим взглядом.
Не вполне понимая, почему он это делает, но, внезапно осознав, что вступил в то царство, для которого он очень плохо вооружен, Блэз вложил свой меч в ножны. Ее смех стих; она улыбнулась.
— Правильный поступок, — мягко сказала верховная жрица Риан. — Я рада видеть, что ты не глупец.
— Видеть? — спросил Блэз и тут же пожалел об этом. Но она осталась невозмутимой. Огромная белая сова не шелохнулась.
— Мои глаза были ценой, заплаченной за возможность видеть гораздо больше. Я очень хорошо вижу тебя и без них, Блэз Гораутский. Это тебе нужен был свет, а не мне. Я знаю о шраме, огибающем твои ребра, и цвет твоих волос, как нынешний, так и в ту зимнюю ночь, когда ты родился, а твоя мать умерла. Я знаю, как бьется твое сердце и почему ты приехал в Арбонну, и где ты был раньше. Я знаю твое происхождение и твою историю, знаю многое о твоей боли и обо всех твоих войнах, и о том, когда ты в последний раз любил женщину.
«Это блеф, — в ярости подумал Блэз. — Все священники блефуют, даже жрецы Коранноса дома. Все они стремятся получить власть при помощи таких колдовских заклинаний».
— Тогда назови этот последний раз, — осмелился сказать он охрипшим голосом. — Расскажи мне о нем.
Она не колебалась:
— Три месяца назад. Жена твоего брата, в древнем доме твоей семьи. Поздно ночью, в твоей собственной постели. Ты уехал до рассвета, отправился в путешествие, которое привело тебя к Риан.
Блэз услышал вырвавшийся у него странный стон, будто ему нанесли удар под ложечку. Он не сумел сдержаться. Внезапно у него закружилась голова, вся кровь отлила от нее, словно убегая от неумолимой правды услышанного.
— Продолжать? — спросила она слабо улыбаясь и подняла высоко факел, чтобы он ее видел. В ее голосе звучали новые нотки, нечто вроде безжалостного наслаждения своей властью. — Ты ее не любишь. Ты только ненавидишь своего брата и своего отца. И свою мать, за то, что она умерла. Возможно, и себя немного. Хочешь услышать больше? Хочешь, чтобы я предсказала твое будущее, как старая колдунья на осенней ярмарке?
Она не была старой. Она была высокой и красивой, путь уже не молодой, с сединой в темных волосах. Она знала то, что не должен был знать ни один человек на земле.
Он опасался услышать ее смех, ее насмешливый голос, но она молчала, и молчал лес вокруг них. Даже факел горел беззвучно, с опозданием заметил Блэз. Сова вдруг расправила крылья, будто собралась взлететь, но вместо этого снова уселась у нее на плече.
— Тогда иди, — сказала верховная жрица Риан, на удивление мягким тоном. — Мы разрешаем забрать человека, за которым вы пришли. Берите его и уходите.
Теперь ему следует повернуться, понимал Блэз. Следует сделать именно так, как она сказала. Здесь действуют силы, намного превышающие его понимание. Но он привел сюда семь человек.
— Лют, — упрямо произнес он. — Что с ним будет?
Послышался странный свист; он понял, что его издала птица. Жрица сказала:
— Ему вырежут сердце, живому. И съедят его. — Голос ее звучал равнодушно, без каких-либо интонаций. — Тело его сварят в древнем котле, а кожу отделят от костей. Плоть разрежут на куски и используют для предсказания будущего.
Блэз почувствовал, как к горлу подступает тошнота, а по коже бегут мурашки от страха и отвращения. Он невольно шагнул назад. И услышал ее смех. В нем было искреннее веселье, что-то юное, почти детское.
— В самом деле, — сказала жрица, — я не думала, что мои слова звучат так убедительно. — Она покачала головой. — Какими дикарями ты нас считаешь? Вы взяли живого человека, мы берем живого человека у вас. Он будет посвящен в служители Риан и определен на службу богине на ее острове в искупление и своего прегрешения, и вашего. Этот человек больше клирик, чем коран, я думаю, тебе это известно. Все обстоит так, как я тебе сказала, северянин: вам позволили это сделать. Уверяю тебя, все было бы иначе, если бы мы так решили.
На него нахлынуло облегчение, словно окатило потоком воды. Блэз подавил в себе внезапное, странное для него желание опуститься на колени перед этой женщиной, перед этим священным голосом богини, которую не признают его соотечественники.
— Благодарю тебя, — ответил он хрипло и неуклюже, как ему самому показалось.
— Не за что, — ответила она почти небрежно. Возникла пауза, словно она что-то взвешивала. Сова сидела на плече неподвижно, не мигая смотрела на него. — Блэз, не переоценивай нашу силу. То, что произошло этой ночью.
Он изумленно заморгал:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты стоишь у самого сердца нашей силы здесь, на острове. Мы становимся тем слабее, чем дальше отсюда или от другого острова на озере. Силе Риан нет предела, но для ее смертных слуг он есть. Она есть у меня. И богиню нельзя принудить, никогда.
Она только что соткала вуаль силы, магии и тайны, а теперь приподнимала ее, чтобы он заглянул за нее. И она назвала его по имени.
— Зачем? — удивленно спросил он. — Зачем ты мне это говоришь?
Она улыбнулась почти печально.
— Это у нас семейное, как я подозреваю. Мой отец был человеком, склонным доверять, даже рискуя. Кажется, я унаследовала это от него. Возможно, мы друг другу пригодимся, и очень скоро, после этой ночи.
Стараясь осознать все это, Блэз задал единственный вопрос, который смог придумать:
— Кто он был? Твой отец?
Она покачала головой, опять с насмешливым удивлением:
— Северянин, ты хочешь руководить людьми в Арбонне. Тебе придется утратить часть своей обиды и стать более любопытным, по-моему, хотя для тебя этот путь может быть долгим. Тебе следовало узнать, кто является верховной жрицей на острове Риан до того, как ты приплыл сюда. Я — Беатриса де Барбентайн, моим отцом был Гибор, граф Арбоннский, моя мать — Синь, которая правит нами теперь. Я — последняя из их детей, оставшаяся в живых.
Блэз в самом деле начинал чувствовать, что может упасть, таким разбитым он ощущал себя от всего этого. «Шлюпка, — подумал он. — Надо вернуться». Ему необходимо быстрее оказаться подальше отсюда.
— Иди, — сказала она, словно опять прочла его мысли. Она слегка подняла руку, и факел тут же погас. В окутавшей его внезапно темноте Блэз услышал, как она произнесла прежним голосом — голосом жрицы, властно: — И последнее, Блэз Гораутский. Урок, который ты должен усвоить, если сможешь: гнев и ненависть имеют пределы, которых человек слишком быстро достигает. Риан берет цену за все, но любовь тоже принадлежит ей, в одном из ее древнейших воплощений.
Тут Блэз повернулся, споткнувшись о корень в темных тенях ночи. Он покинул лес и почувствовал свет луны, подобный благословению. Пересек плато и каким-то чудом не забыл отвязать веревку Маффура и обмотать ею себя. Цепляясь пальцами за поверхность скалы, он спустился с обрыва к морю. Шлюпка все еще была там, ожидала на некотором расстоянии от берега. Его увидели при свете высоко стоящей бледной луны. Он собирался плыть к ним и готов был с радостью ощутить холод воды, но увидел, что они гребут к нему, и подождал. Они подошли к краю камней, и Блэз шагнул в лодку при помощи Маффура и Жиресса. Он увидел, что Эврард Люссанский все еще без чувств лежит на корме. Но Ванн уже сидит на носу. Он выглядел несколько ошеломленным. Блэз не удивился.
— Они оставили у себя Люта, — коротко сказал он в ответ на их взгляды. — Один человек в обмен на другого. Но они не причинят ему вреда. Я расскажу вам подробнее на берегу, но, ради Коранноса, поплыли. Мне просто необходимо выпить, а нам еще долго грести.
Он сел на свою банку и освободился от веревки. Маффур подошел и снова сел рядом с ним. Они взялись за весла и, больше не говоря ни слова, тихо вышли из заливчика, найденного Ирнаном, и повели шлюпку к материку, к Арбонне, ровными гребками в тихой, спокойной ночи.
На востоке вскоре после этого, задолго до того, как они добрались до берега, поднялся из моря убывающий полумесяц голубой луны, уравновешивая серебристый полумесяц, уже клонящийся к западу, и изменил свет в небе, на воде, на скалах и деревьях острова, который они оставили позади.
Глава 2
Ирнан буркнул:
— Мы догадываемся. Почему ты так задержался?
Блэз улыбнулся всем троим:
— Что? И помешать великому мгновению Маффура? Я хотел услышать его речь.
— Я вам ее перескажу на обратном пути, — кисло пообещал Маффур. — Со всеми обращениями «ваша милость».
— Пощади, — коротко ответил Ирнан. Он нагнулся и без усилий взвалил на плечо тело маленького трубадура.
Все еще улыбаясь, Блэз на этот раз пошел вперед, не говоря ни слова, к южному концу сада, прочь от огней святилища и стен и куполов храмов, а затем, описав из осторожности круг, назад под покров леса. Если таковы кораны мелкого барона, думал он про себя, если они такие хладнокровные и ловкие — за одним-единственным ярким исключением, — то, когда они вернутся обратно, ему придется провести серьезную переоценку мужчин этой страны, несмотря на ее трубадуров и жонглеров и на то, что ими правит женщина.
Одно-единственное яркое исключение переживало самую скверную ночь в своей жизни, в этом не было ни малейшего сомнения.
Во-первых, слышались всякие звуки. Даже на опушке звуки ночного леса проникали в настороженные уши Люта, порождая волны паники, сменяющие друг друга бесконечной чередой.
Во-вторых, Ванн. Те есть не сам Ванн, а его отсутствие, так как второй коран, которому было поручено стоять на страже, все время самовольно покидал Люта, назначенного ему в напарники, и спускался по веревке, чтобы взглянуть на жреца и жрицу в лодке. Потом он ушел в лес послушать, не возвращаются ли их товарищи или не случилось ли чего другого, менее приятного. При каждой такой отлучке Лют оставался один на долгие минуты и вынужден был вести борьбу со звуками и неверными качающимися тенями на плато или на опушке леса, и некому было его подбодрить.
Правда в том, сказал себе Лют — и он поклялся бы в этом в любом храме богини, — что он вовсе не трус, хотя понимал, что все будут считать его трусом с этой ночи. Но он им не был: посадите его на утес над замком Бауд в грозу, и пусть воры убегают по склонам с овцами барона, и Лют яростно бросится в погоню, уверенно и ловко пробираясь между камней, и отлично будет орудовать луком или мечом, когда догонит бандитов. Он так и сделал, он сделал это прошлым летом вместе с Жирессом и Ирнаном. Он убил в ту ночь человека из лука в темноте, и именно он вывел двух остальных вниз по предательским склонам в безопасное место вместе с отарой.
Только они, наверное, этого не помнят и не подумают рассказать об этом остальным после сегодняшней ночи. Если кто-нибудь из них останется в живых. Если они покинут этот остров. Если они…
Что это было?
Лют резко обернулся, сердце его запрыгало, словно челнок под ударом поперечной волны, и он увидел Ванна, который возвращался на плато после очередного обхода в лесу. Второй коран бросил на него любопытный взгляд, но ничего не сказал. Лют знал, что они не должны разговаривать. И их вынужденное молчание почти так же сильно действовало ему на нервы, как и звуки ночного леса.
Потому что это были не просто звуки, и это была не просто ночь. То были звуки острова Риан, священного острова, а они находились здесь без должного посвящения, не имея на то никакого права — только выслушав пьяного экс-жреца, нечленораздельно бормотавшего слова обряда, — и они совершили насилие над двумя истинными слугами богини еще до того, как высадились на берег.
Просто проблема Люта заключалась в том, что он верил в могущество богини, верил истово. Если это можно действительно назвать проблемой. У него была набожная, суеверная бабка, которая поклонялась и Риан, и Коранносу, а заодно и всевозможным духам домашнего очага и времен года. Ее познаний в магии и народных заклинаниях хватило, чтобы превратить внука, которого она вырастила, в беспомощную жертву ужаса именно в таком месте, где они сейчас оказались. Если бы он не так старался сохранить лицо перед другими коранами, перед своим бароном и перед этим здоровенным, ловким, мрачным и насмешливым наемником с севера, которого Маллин нанял командовать ими и обучать их, Лют, несомненно, нашел бы способ отвертеться от этого похода, когда его выбрали в число участников.
Так и следовало сделать, с отчаянием подумал он. Чего бы ему ни стоило это отступление, это ничто по сравнению с тем, как его будут унижать и насмехаться над ним из-за того, что произошло сегодня ночью. Кто бы мог подумать, что простая набожность, благодарственная молитва самой святой Риан может навлечь на человека такие неприятности? Откуда жителю высокогорий знать, как далеко может разнестись звук над морем, даже произнесенная шепотом молитва! И Ирнан сделал ему больно, когда сжал его, будто клещами. Старейший коран — крупный мужчина, почти такой же крупный, как бородатый северянин, и пальцы у него, как железные когти. Ирнану не следовало этого делать, думал Лют, стараясь вызвать в себе ярость из-за того, как все несправедливо сложилось.
Он снова отпрыгнул в сторону, споткнулся и чуть не упал. Он лихорадочно нашаривал меч, когда понял, что это Ванн подошел к нему. И попытался, с ничтожным успехом, превратить это движение в жест осторожной предусмотрительности. Ванн с безразличным лицом поманил его пальцем, и Лют наклонил к нему голову.
— Я спущусь вниз, чтобы еще раз взглянуть на них, — сказал второй коран, как и ожидал с отчаянием Лют. — Не забудь, свистни корфом, если я тебе понадоблюсь. Я сделаю то же самое. — Лют молча кивнул, стараясь, чтобы его физиономия не казалась умоляющей и тоскливой.
Легкими шагами Ванн пересек плато, ухватился за веревку и соскользнул вниз. Лют смотрел, как веревка несколько секунд подергивалась, потом ослабела, когда Ванн достиг камней внизу. Он подошел к дереву, к которому Маффур привязал веревку, присел и опытным взглядом окинул узел. Он в порядке, решил Лют, еще продержится.
Лют выпрямился и шагнул назад. И наткнулся на что-то.
Сердце его екнуло, он резко обернулся. И когда увидел тех, кто пришел, все кровь высохла у него в жилах и превратилась в сухую пыль. Он сжал губы и попытался свистнуть. Как корф.
Но не раздалось ни звука. Его губы были сухими, как кости, как пыль, как смерть. Он открыл рот, чтобы крикнуть, но тут же молча закрыл его, когда кривой, усыпанный драгоценными камнями, необычайно длинный кинжал приставили к его горлу.
Фигуры на плато были одеты в шелк и атлас красного и серебристого цвета, как на церемонии. Большинство из них были женщины, по крайней мере, восемь, но кроме них еще двое мужчин. Но кинжал в виде полумесяца у его горла держала женщина. Он это определил по выпуклостям ее тела под одеждой, хоть она была в маске. Они все носили маски. И эти маски, все маски, были масками хищных животных и птиц. Волков и диких котов, сов и ястребов и корфа с золотистыми глазами, сверкающими в лунном свете.
— Пойдем, — сказала жрица с кинжалом Люту из замка Бауд, голос ее был холодным и далеким, голосом богини в ночи. Богини Охоты, в ее оскверненном святилище. На ней была маска волка, увидел Лют, а затем он также осознал, что и пальцы у нее имели форму когтей волка. — Вы действительно думали, что вас не найдут и не узнают? — спросила она.
«Нет, — очень хотелось ответить Л юту. — Нет, я никогда не думал, что мы сможем это сделать. Я был уверен, что нас поймают».
Он ничего не сказал. Казалось, дар речи покинул его, молчание лежало, словно груз камней на его груди. В ужасе, лишившись всех мыслей, Лют почувствовал, как лезвие кинжала почти любовно касается его горла. Жрица взмахнула когтистой лапой, и ноги Люта, словно по собственной воле, спотыкаясь, понесли его в ночной лес Риан. В темноте под деревьями его окружали благоухающие жрицы Риан, женщины под масками хищников, одетые в мягкие красные с серебром одежды, а луна исчезла из виду, как надежда.
Возвращаясь назад через лес, Блэз через подошвы сапог чувствовал ту же самую дрожь, что и прежде, словно земля на острове обладала своим пульсом, своим бьющимся сердцем. Теперь они шагали быстрее, сделав то, зачем приехали, сознавая, что жрицу у сада могли уже хватиться и найти. Блэз отстал, позволяя Ирнану, который нес бесчувственного поэта, снова вести их. Его чувство направления казалось безошибочным даже в темном лесу.
Они покинули лесную тропинку и опять свернули на север, пробираясь между тесно растущими деревьями. Мелкие сучья и ветки трещали у них под ногами. Сюда не проникал лунный свет, но теперь их глаза привыкли к темноте, и они уже проходили этой дорогой. Блэз узнал древний, искривленный дуб, чужеродно выглядевший в полосе сосен и кедров.
Вскоре после этого они вышли из леса на плато. Луна стояла высоко над головой, и веревка Маффура была привязана к дереву, их путь к морю и к отступлению.
Но ни Ванна, ни Люта нигде не было видно.
Блэз ощутил первый укол предчувствия катастрофы. Он быстро подошел к краю плато и посмотрел вниз.
Парусная лодка исчезла, и двое связанных клириков вместе с ней. Их собственная шлюпка все еще стояла на месте, и в ней лежало тело Ванна.
Маффур яростно выругался рядом с Блэзом и быстро спустился вниз по веревке. Добрался, прыгая по камням, до лодки и склонился над лежащим там человеком.
Потом посмотрел вверх.
— С ним все в порядке. Дышит. Без сознания. Не замечаю никаких признаков удара. — В его голосе звучало удивление и первые нотки непритворного страха.
Блэз выпрямился и оглядел плато в поисках Люта. Другие кораны стояли тесной кучкой, спинами друг к другу. Они уже обнажили свои мечи. Не слышно было ни единого звука. Даже лес, казалось, умолк, подумал Блэз, и мурашки побежали у него по коже.
Он принял решение.
— Ирнан, спусти его в шлюпку. Все спускайтесь туда. Я не знаю, что произошло, но здесь задерживаться не стоит. Я быстро осмотрюсь кругом, но если ничего не увижу, нам придется уходить. — Он бросил быстрый взгляд на луну, пытаясь определить, какой сейчас час ночи. — Отвяжите лодку и дайте мне несколько минут. Если услышите крик корфа, гребите изо всех сил, не ждите. В остальном поступайте, как сочтете нужным.
Ирнан, казалось, хотел возразить, но ничего не сказал. Перекинув Эврарда Люссанского через плечо, словно мешок зерна, он спустился по веревке вниз. Другие кораны начали спускаться следом. Блэз не стал ждать, пока они все спустятся. В нем нарастало ощущение близкой опасности, он вытащил меч и один вошел в лес на противоположной стороне плато, в том месте, где они вошли и вышли. Почти сразу же он уловил запах. Запах не дикого кота, не медведя, не лисицы, не барсука и не кабана. Он ощутил летучий аромат духов. Сильнее всего он ощущался в западном направлении, откуда они пришли.
Блэз опустился на колено, чтобы почти в полной темноте рассмотреть лесную подстилку. Он жалел, что с ним нет Рюделя, по многим причинам, но отчасти из-за того, что его друг был лучшим ночным следопытом из всех, кого знал Блэз.
Однако не нужно было быть экспертом, чтобы понять, что здесь совсем недавно прошла группа людей и что большинство из них, если не все, были женщины. Блэз тихо выругался и встал, вглядываясь в темноту, не зная, что делать. Ему до смерти не хотелось оставлять здесь своего человека, но было ясно, что где-то впереди него в лесу находится большая группа жрецов и жриц. «Несколько минут», — сказал он Ирнану. Следовало ли ему подвергать опасности других, пытаясь найти Люта?
Блэз сделал глубокий вдох и снова ощутил пульсацию земли в лесу. Он понимал, что боится; только круглый дурак сейчас не боялся бы. Все равно, во всем этом был корень истины для Блэза Гораутского, и очень простой истины: товарища не бросают, даже не сделав попытки его найти. Блэз шагнул вперед, в темноту, следуя за ускользающим ароматом духов в ночи.
— Похвально, — произнес голос прямо перед ним. Блэз ахнул и выставил вперед клинок, всматриваясь в темноту. — Похвально, но крайне неразумно, — продолжал тот же голос с холодной властностью. — Возвращайся обратно. Ты не найдешь своего товарища. Только смерть ждет тебя сегодня ночью, если ты пойдешь дальше.
Послышался шелест листьев, и Блэз разглядел перед собой высокую, неясную фигуру женщины. По обеим сторонам от нее стояли деревья, словно обрамляя то место, где она стояла. Было очень темно, слишком темно, чтобы он мог разглядеть ее лицо, но нотки приказа в ее голосе сами по себе поведали мрачную историю о том, что случилось с Лютом. Однако она не тронула Блэза, и другие не прыгнули вперед и не напали. А Ванн в ялике не был ранен.
— Мне было бы стыдно перед самим собой, если бы я ушел и не попытался вернуть его, — ответил Блэз, все еще пытаясь различить черты лица стоящей перед ним женщины.
Он услышал ее смех.
— Стыдно, — насмешливо повторила она. — Не будь слишком большим глупцом, северянин. Ты действительно думаешь, что мог бы проделать все это, если бы мы вам не позволили? Ты будешь отрицать, что чувствуешь этот лес? Ты действительно веришь, что действовал тайно, никем не замеченный?
Блэз с трудом сглотнул. Его выставленный вперед меч внезапно показался ему вещью беспомощной, даже смешной. Он медленно опустил его.
— Почему? — спросил он. — Почему тогда?
Снова раздался ее смех, низкий и тихий.
— Ты хочешь знать мои мотивы, северянин? Поймешь ли ты богиню на ее собственном острове?
«Мои мотивы».
— Значит, ты — верховная жрица, — сказал он, переступив с ноги на ногу, чувствуя глубинную пульсацию земли. Она ничего не ответила. Он снова сглотнул. — Я хотел бы только знать, куда подевался мой человек. Почему вы его забрали.
— Одного за другого, — тихо ответила она. — Вы не прошли посвящения, чтобы ступить на остров, ни один из вас. Вы пришли сюда забрать человека, который был посвящен. Мы позволили вам сделать это по собственным причинам, но Риан берет свою плату. Всегда. Знай это, северянин. Помни эту истину все время, пока находишься в Арбонне.
«Риан берет плату». Лют. Бедный, испуганный, заикающийся Лют. Блэз смотрел в темноту и жалел, что не видит эту женщину, пытался найти слова, которые могли бы спасти человека, которого они потеряли.
А затем, словно его мысли были открыты для нее, словно она и лес хорошо знали их, женщина подняла одну руку, и через мгновение в ее кулаке зажегся факел, осветив тесное пространство среди деревьев. Блэз не видел и не слышал, чтобы она высекла огонь из кремня.
Но он услышал снова ее смех, а затем, глядя на высокую, гордую фигуру, на тонкие, аристократичные черты ее лица, Блэз понял — и не сумел подавить дрожь, — что у нее нет глаз. Она была слепой. У нее на плече сидела белая сова, ошибка природы, и смотрела на Блэза немигающим взглядом.
Не вполне понимая, почему он это делает, но, внезапно осознав, что вступил в то царство, для которого он очень плохо вооружен, Блэз вложил свой меч в ножны. Ее смех стих; она улыбнулась.
— Правильный поступок, — мягко сказала верховная жрица Риан. — Я рада видеть, что ты не глупец.
— Видеть? — спросил Блэз и тут же пожалел об этом. Но она осталась невозмутимой. Огромная белая сова не шелохнулась.
— Мои глаза были ценой, заплаченной за возможность видеть гораздо больше. Я очень хорошо вижу тебя и без них, Блэз Гораутский. Это тебе нужен был свет, а не мне. Я знаю о шраме, огибающем твои ребра, и цвет твоих волос, как нынешний, так и в ту зимнюю ночь, когда ты родился, а твоя мать умерла. Я знаю, как бьется твое сердце и почему ты приехал в Арбонну, и где ты был раньше. Я знаю твое происхождение и твою историю, знаю многое о твоей боли и обо всех твоих войнах, и о том, когда ты в последний раз любил женщину.
«Это блеф, — в ярости подумал Блэз. — Все священники блефуют, даже жрецы Коранноса дома. Все они стремятся получить власть при помощи таких колдовских заклинаний».
— Тогда назови этот последний раз, — осмелился сказать он охрипшим голосом. — Расскажи мне о нем.
Она не колебалась:
— Три месяца назад. Жена твоего брата, в древнем доме твоей семьи. Поздно ночью, в твоей собственной постели. Ты уехал до рассвета, отправился в путешествие, которое привело тебя к Риан.
Блэз услышал вырвавшийся у него странный стон, будто ему нанесли удар под ложечку. Он не сумел сдержаться. Внезапно у него закружилась голова, вся кровь отлила от нее, словно убегая от неумолимой правды услышанного.
— Продолжать? — спросила она слабо улыбаясь и подняла высоко факел, чтобы он ее видел. В ее голосе звучали новые нотки, нечто вроде безжалостного наслаждения своей властью. — Ты ее не любишь. Ты только ненавидишь своего брата и своего отца. И свою мать, за то, что она умерла. Возможно, и себя немного. Хочешь услышать больше? Хочешь, чтобы я предсказала твое будущее, как старая колдунья на осенней ярмарке?
Она не была старой. Она была высокой и красивой, путь уже не молодой, с сединой в темных волосах. Она знала то, что не должен был знать ни один человек на земле.
Он опасался услышать ее смех, ее насмешливый голос, но она молчала, и молчал лес вокруг них. Даже факел горел беззвучно, с опозданием заметил Блэз. Сова вдруг расправила крылья, будто собралась взлететь, но вместо этого снова уселась у нее на плече.
— Тогда иди, — сказала верховная жрица Риан, на удивление мягким тоном. — Мы разрешаем забрать человека, за которым вы пришли. Берите его и уходите.
Теперь ему следует повернуться, понимал Блэз. Следует сделать именно так, как она сказала. Здесь действуют силы, намного превышающие его понимание. Но он привел сюда семь человек.
— Лют, — упрямо произнес он. — Что с ним будет?
Послышался странный свист; он понял, что его издала птица. Жрица сказала:
— Ему вырежут сердце, живому. И съедят его. — Голос ее звучал равнодушно, без каких-либо интонаций. — Тело его сварят в древнем котле, а кожу отделят от костей. Плоть разрежут на куски и используют для предсказания будущего.
Блэз почувствовал, как к горлу подступает тошнота, а по коже бегут мурашки от страха и отвращения. Он невольно шагнул назад. И услышал ее смех. В нем было искреннее веселье, что-то юное, почти детское.
— В самом деле, — сказала жрица, — я не думала, что мои слова звучат так убедительно. — Она покачала головой. — Какими дикарями ты нас считаешь? Вы взяли живого человека, мы берем живого человека у вас. Он будет посвящен в служители Риан и определен на службу богине на ее острове в искупление и своего прегрешения, и вашего. Этот человек больше клирик, чем коран, я думаю, тебе это известно. Все обстоит так, как я тебе сказала, северянин: вам позволили это сделать. Уверяю тебя, все было бы иначе, если бы мы так решили.
На него нахлынуло облегчение, словно окатило потоком воды. Блэз подавил в себе внезапное, странное для него желание опуститься на колени перед этой женщиной, перед этим священным голосом богини, которую не признают его соотечественники.
— Благодарю тебя, — ответил он хрипло и неуклюже, как ему самому показалось.
— Не за что, — ответила она почти небрежно. Возникла пауза, словно она что-то взвешивала. Сова сидела на плече неподвижно, не мигая смотрела на него. — Блэз, не переоценивай нашу силу. То, что произошло этой ночью.
Он изумленно заморгал:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты стоишь у самого сердца нашей силы здесь, на острове. Мы становимся тем слабее, чем дальше отсюда или от другого острова на озере. Силе Риан нет предела, но для ее смертных слуг он есть. Она есть у меня. И богиню нельзя принудить, никогда.
Она только что соткала вуаль силы, магии и тайны, а теперь приподнимала ее, чтобы он заглянул за нее. И она назвала его по имени.
— Зачем? — удивленно спросил он. — Зачем ты мне это говоришь?
Она улыбнулась почти печально.
— Это у нас семейное, как я подозреваю. Мой отец был человеком, склонным доверять, даже рискуя. Кажется, я унаследовала это от него. Возможно, мы друг другу пригодимся, и очень скоро, после этой ночи.
Стараясь осознать все это, Блэз задал единственный вопрос, который смог придумать:
— Кто он был? Твой отец?
Она покачала головой, опять с насмешливым удивлением:
— Северянин, ты хочешь руководить людьми в Арбонне. Тебе придется утратить часть своей обиды и стать более любопытным, по-моему, хотя для тебя этот путь может быть долгим. Тебе следовало узнать, кто является верховной жрицей на острове Риан до того, как ты приплыл сюда. Я — Беатриса де Барбентайн, моим отцом был Гибор, граф Арбоннский, моя мать — Синь, которая правит нами теперь. Я — последняя из их детей, оставшаяся в живых.
Блэз в самом деле начинал чувствовать, что может упасть, таким разбитым он ощущал себя от всего этого. «Шлюпка, — подумал он. — Надо вернуться». Ему необходимо быстрее оказаться подальше отсюда.
— Иди, — сказала она, словно опять прочла его мысли. Она слегка подняла руку, и факел тут же погас. В окутавшей его внезапно темноте Блэз услышал, как она произнесла прежним голосом — голосом жрицы, властно: — И последнее, Блэз Гораутский. Урок, который ты должен усвоить, если сможешь: гнев и ненависть имеют пределы, которых человек слишком быстро достигает. Риан берет цену за все, но любовь тоже принадлежит ей, в одном из ее древнейших воплощений.
Тут Блэз повернулся, споткнувшись о корень в темных тенях ночи. Он покинул лес и почувствовал свет луны, подобный благословению. Пересек плато и каким-то чудом не забыл отвязать веревку Маффура и обмотать ею себя. Цепляясь пальцами за поверхность скалы, он спустился с обрыва к морю. Шлюпка все еще была там, ожидала на некотором расстоянии от берега. Его увидели при свете высоко стоящей бледной луны. Он собирался плыть к ним и готов был с радостью ощутить холод воды, но увидел, что они гребут к нему, и подождал. Они подошли к краю камней, и Блэз шагнул в лодку при помощи Маффура и Жиресса. Он увидел, что Эврард Люссанский все еще без чувств лежит на корме. Но Ванн уже сидит на носу. Он выглядел несколько ошеломленным. Блэз не удивился.
— Они оставили у себя Люта, — коротко сказал он в ответ на их взгляды. — Один человек в обмен на другого. Но они не причинят ему вреда. Я расскажу вам подробнее на берегу, но, ради Коранноса, поплыли. Мне просто необходимо выпить, а нам еще долго грести.
Он сел на свою банку и освободился от веревки. Маффур подошел и снова сел рядом с ним. Они взялись за весла и, больше не говоря ни слова, тихо вышли из заливчика, найденного Ирнаном, и повели шлюпку к материку, к Арбонне, ровными гребками в тихой, спокойной ночи.
На востоке вскоре после этого, задолго до того, как они добрались до берега, поднялся из моря убывающий полумесяц голубой луны, уравновешивая серебристый полумесяц, уже клонящийся к западу, и изменил свет в небе, на воде, на скалах и деревьях острова, который они оставили позади.
Глава 2
Иногда утром, как сегодня, Синь просыпалась, чувствуя себя поразительно молодой и счастливой, радуясь жизни и возвращению весны. Она не была таким уж подарком, эта краткая иллюзия молодости и силы, потому что, когда она проходила — а она всегда проходила, — слишком больно было сознавать, что лежишь одна на широкой кровати. У них с Гибором по старинке была общая спальня и общая кровать до самого конца, который наступил больше года назад. Арбонна соблюдала пост в годовщину смерти своего правителя и устраивала поминальные обряды всего месяц назад.
Год — это совсем не так долго, в самом деле. Даже не достаточно долго, чтобы можно было без боли вспоминать его смех, когда они были наедине, его доброту к подданным, звук его голоса, его твердую походку, острую проницательность пытливого ума и хорошо знакомые признаки разгорающейся страсти, которая вспыхивала в ответ на ее страсть.
Страсть, которая сохранилась до самого конца, думала Синь де Барбентайн, лежа одна в постели, пока медленно наступало утро. Пускай все их дети уже давно выросли или умерли, и совершенно новое поколение придворных появилось в Барбентайне, и молодые герцоги и бароны захватили власть в крепостях, некогда принадлежавших друзьям и врагам их собственной юности и расцвета. Пускай в городах-государствах Портеццы появились новые правители, в Горауте правил молодой и, по слухам, безрассудный король, да еще непредсказуемый, хотя и не молодой король в Валенсе на далеком севере. Все меняется в этом мире, подумала она: игроки на доске, сама форма доски. Даже правила игры, в которую они с Гибором так долго играли вместе против всех.
Весь прошлый год Синь иногда по утрам просыпалась, чувствуя себя древней старухой, промерзшей до самых костей, и спрашивала себя, не зажилась ли на свете, не следовало ли ей умереть вместе с мужем, которого она любила, прежде чем мир вокруг нее начнет меняться.
Это было недостойной слабостью. Она это понимала даже в такое утро, когда появлялись эти страшные мысли, и еще яснее видела это сейчас, когда птицы пели у нее за окном, приветствуя возвращение весны в Арбонну. Перемены и быстротечность были положены в основу созданного Риан и Коранносом мира. Она всю жизнь принимала эту истину и прославляла ее; было бы мелко и унизительно сейчас жаловаться.
Синь встала с кровати на золотистый ковер. Тут же подбежала одна из двух девушек, которые спали у дверей ее опочивальни, и поднесла утреннее платье. Они ее уже ждали. Она улыбнулась этой юной девушке, надела платье и подошла к окну, сама отдернула шторы на окнах, выходящих на восток, на восходящее солнце.
Год — это совсем не так долго, в самом деле. Даже не достаточно долго, чтобы можно было без боли вспоминать его смех, когда они были наедине, его доброту к подданным, звук его голоса, его твердую походку, острую проницательность пытливого ума и хорошо знакомые признаки разгорающейся страсти, которая вспыхивала в ответ на ее страсть.
Страсть, которая сохранилась до самого конца, думала Синь де Барбентайн, лежа одна в постели, пока медленно наступало утро. Пускай все их дети уже давно выросли или умерли, и совершенно новое поколение придворных появилось в Барбентайне, и молодые герцоги и бароны захватили власть в крепостях, некогда принадлежавших друзьям и врагам их собственной юности и расцвета. Пускай в городах-государствах Портеццы появились новые правители, в Горауте правил молодой и, по слухам, безрассудный король, да еще непредсказуемый, хотя и не молодой король в Валенсе на далеком севере. Все меняется в этом мире, подумала она: игроки на доске, сама форма доски. Даже правила игры, в которую они с Гибором так долго играли вместе против всех.
Весь прошлый год Синь иногда по утрам просыпалась, чувствуя себя древней старухой, промерзшей до самых костей, и спрашивала себя, не зажилась ли на свете, не следовало ли ей умереть вместе с мужем, которого она любила, прежде чем мир вокруг нее начнет меняться.
Это было недостойной слабостью. Она это понимала даже в такое утро, когда появлялись эти страшные мысли, и еще яснее видела это сейчас, когда птицы пели у нее за окном, приветствуя возвращение весны в Арбонну. Перемены и быстротечность были положены в основу созданного Риан и Коранносом мира. Она всю жизнь принимала эту истину и прославляла ее; было бы мелко и унизительно сейчас жаловаться.
Синь встала с кровати на золотистый ковер. Тут же подбежала одна из двух девушек, которые спали у дверей ее опочивальни, и поднесла утреннее платье. Они ее уже ждали. Она улыбнулась этой юной девушке, надела платье и подошла к окну, сама отдернула шторы на окнах, выходящих на восток, на восходящее солнце.