Медленные прикосновения рук, губ, языков зажигали в их телах новый огонь. Вскоре Лаура была снова готова к любви. На этот раз их акт продолжался гораздо дольше. Он был более размеренным и последовательным. Страсть разливалась не по поверхности, а уходила внутрь, что помогало испытывать самые утонченные и сильные ощущения. Он искал на ее теле новые чувствительные места, которые пробуждались к жизни вместе с прикосновением к ним его губ и языка. И вот уже ее тело вновь изнывало от желания, мысли перемешивались, лицо горело.
   Когда он больше не мог сдерживаться, он покрывал ее тело своим телом и входил в нее с такой силой, от которой у нее захватывало дух. Она чувствовала, что прогибается всем телом, напрягает все мышцы, лишь бы только он вошел, проник в нее глубже. Когда наступал кульминационный момент и его страсть изливалась в нее ураганом, она почти теряла сознание. В эти минуты приходило счастье. Она знала, что отдается ему вся без остатка, что принадлежит ему полностью. Это радовало ее, наполняло гордостью за себя.
   А потом она еще долго прислушивалась к пульсациям своей матки, орошенной семенем. Ей казалось, что эта живительная мужская влага рождает ее заново, разрушая ее прошлое, старое «я», уже не нужное ни ей, ни ему, и наполняя ее новым содержанием, новыми мыслями, новым голодом, жаждой новой страсти и нового экстаза… Того экстаза, который не снился ей в самых греховных снах.
   Они слушали звуки вечернего города, который жил своей жизнью за окном спальни. Вот раздалась сирена полицейской машины, случайный автомобильный гудок, громыхание грузовика по асфальту, смех влюбленной парочки, проходящей под их окнами. Лаура чувствовала, что город дышит и шумит внутри нее, вдыхает в нее новые силы, и вот уже ее нервы вновь трепещут от ласковых прикосновений рук любовника.
   Странно, но невеселые – навеянные прошедшим дождем – мысли посещали ее и здесь. Впрочем, с них полностью слетел печальный налет сосущей под ложечкой меланхолии. Они стали казаться лирическими и грустно-задушевными. От них на сердце становилось радостно. Ибо она воспринимала их уже новой натурой, своим новым естеством, которого не было еще час назад. Как хорошо! Эти мысли радовались вместе с ней той скрытой перемене, которая произошла в ней, несмотря на скучное однообразие внешней жизни, на серую повседневность. Возможно, эта перемена опасна, но она загадочна, и потому прекрасна.
   Она повернула голову и взглянула на силуэт Натаниеля Клира, который лежал в постели рядом с ней. Она еще раз вспомнила о том, что он остается во многом загадкой для нее. Что-то не хотело раскрываться ей даже в минуты их страстного сближения. Что-то постоянно как бы отходило в сторону, а потом вновь соединялось с ним, когда она уже не могла узнать, что это такое. Он редко рассказывал о своей жизни, о семье же вообще ни разу не упоминал. О том, что у Ната в Орегоне живет брат, Лаура случайно узнала от одного студента-выпускника на факультете искусств. Нат никогда не говорил с ней и об искусстве. Он всегда повторял в таких случаях расхожую фразу: «Не хочу тащить дела через порог дома. Работа – это работа, а дом – это дом».
   В то же время она ничего не могла утаить от него. Он умел молча смотреть на нее, и ее в такие секунды охватывало чувство, что он видит ее насквозь. Когда они разговаривали, ей можно было молчать, он словно читал ее мысли. А свое, личное, отодвигал еще дальше в тень, отговариваясь с легким юмором тем, что ей это будет неинтересно.
   Порой в его глазах возникал странный, незнакомый блеск. Она догадывалась, что это отражение тех забот, о которых он никогда не распространялся в ее присутствии. Лаура подозревала, что тем самым он пытается оградить и защитить ее от сложностей жизни. Чтобы не волновать лишний раз, не омрачать ее счастье прозой реальной действительности. Она считала, что он поступает неправильно. Лаура любила Ната и хотела делить с ним не только удовольствия, но и боль.
   Тем не менее она не приставала к нему с расспросами, а великодушно признавала за ним право иметь свою личную жизнь. И делала она это не только потому, что восторгалась им без меры, но и потому, что считала это позицией настоящей взрослой женщины – не вмешиваться в потаенные думы своего возлюбленного, не ограничивать его внутреннюю свободу. Тем более, что эта разграничительная черта между ними, на которую она соглашалась хладнокровно и «по-взрослому», только добавляла таинственности и романтичности их отношениям.
   Порой, когда было безопасно, Лаура оставалась у него на ночь. Утром они вновь занимались любовью. Их ласки за считанные мгновения выводили обоих из состояния сонливости и пробуждали страстные желания.
   После он любил усаживать ее на кровати голой – ее тело освещалось мягким утренним светом из окна – и рассказывать ей о том, как бы он ее рисовал, если бы все еще продолжал практиковаться в этом. Он говорил о картинах Мане и о его знаменитой модели Викторине, он напоминал о Пикассо и его Доре. Потом объяснял восторженной Лауре каким образом ее собственная телесная красота вдохновляла бы на написание великих полотен.
   Они часто любовались картиной юной девушки, которая висела тут же, в спальне. Он вставал за спиной у Лауры, клал свои руки ей на бедра и прижимался к ней своим членом. Его размеренные, томные ласки приводили ее в трепет, и она, разглядывала картину, держала полузакрыв глаза от наслаждения.
   Ей все время казалось, что изображенная на полотне девушка день ото дня все больше и больше становится похожей на нее. А, может, это она сама все больше и больше напоминает портрет, изменяясь под влиянием встреч с Натом?.. Лаура не знала, что тут более верно. Ей казалось, что она живет во сне, в таком, какие были у Дориана Грея, где цветовая гамма картины сообщается с самыми потаенными уголками ее души, самой ее сущности.
   – Каждый раз она мне кажется разной, – проговорила Лаура глядя на холст.
   – Все больше напоминает тебе себя? – с улыбкой спросил он, как всегда прочитав ее мысли.
   Она кивнула.
   – Возможно, ты изменила ее, – ответил он задумчиво. – Да я точно знаю, что так и произошло. Мне она кажется также совсем не такой, какой была раньше. Это благодаря тебе. Нам еще очень мало известно о возможности соприкосновения и взаимовлияния одушевленного и неодушевленного миров, но я думаю, что это как раз один из подобных случаев. На свете нет ничего неизменного, постоянного. Все меняется. Надо только суметь оказать нужное влияние в нужном направлении.
   Лаура прислушивалась к его словам, которые, как и все в его устах, казались ей волшебными, и блаженно улыбалась.
   В последнее время, посещая его занятия и прислушиваясь к его речи, она испытывала совсем другие чувства, чем раньше. Она была уверена в том, что понимает его лучше, чем кто бы то ни было другой. Ей казалось, что она лучше всех знает этого человека. Ей казалось, что только она способна правильно записать его мысли, которые он облекал в словесную оболочку и доводил до сведения присутствующих своим бархатным голосом. Она считала, что может обнять умом весь его курс полностью, как она обнимала своими руками все его тело. Под его влиянием, как она чувствовала, ее интеллектуальный уровень поднимается на такие высоты, о которых она и мечтать не смела в тот день, когда впервые переступила порог этого лекционного зала.
   В то же время ее одолевали и другие сказочные мысли и переживания. Она устремляла свой пристальный взгляд через ряды парт, поверх голов своих однокурсников, на сцену, где взад-вперед расхаживал на своих сильных, пружинящих ногах Натаниель Клир, она любовалась энергичными жестами его рук, затаив дыхание, наблюдала за тем, как дышит его грудь под свитером… и не могла втайне не преисполниться душевного трепета и гордости за то, что только она одна знала точно в этом зале, как именно выглядит это тело без всякой одежды. И эти сильные руки, которыми он столь оживленно жестикулировал на сцене, уже давно помнили наизусть все самые сокровенные места ее собственного тела. Как и его губы, с которых сейчас слетали слова, казавшиеся Лауре неземной музыкой и заставлявшие весь зал замереть в благоговении на все время занятия.
   Ее отделяло от сцены, на которой он стоял, семьдесят футов пространства, ряды стульев, студенты-однокурсники. Господи, какой смешной и иллюзорной казалась ей эта преграда! Даже сидя на последней парте, в противоположном конце зала, она все равно считала, что находится в его объятиях, соблазняется его мягким голосом и плывет в волнах наслаждения только от сознания своей принадлежности ему… Влияние, которое он оказывал на нее, было настолько сильным и всеохватывающим, что она порой спрашивала себя: а не заметна ли окружающим перемена, произошедшая с ней в результате общения с Натом?
   Однажды, она почти убедилась в том, что эта перемена не просто заметна, а прямо-таки кричит о себе. И окружающие уже давно обсуждают ее.
   Она сидела, как и обычно, в самом дальнем конце от сцены лекционного зала. Лаура любила уходить на самый последний ряд, подчеркивая тем самым, что ее ничто не может разделить с любимым и что физическое расстояние между ними – всего лишь жалкая химера. Снисходительно оглядывая ряды студентов, она вдруг обратила внимание на небольшую группу почитательниц обаяния профессора Клира с хорошенькой Сандрой Рихтер во главе.
   Девушки несколько раз украдкой оборачивались на Лауру, и та, заметив это, совершенно справедливо решила, что разговор между болтушками вертится именно вокруг ее персоны.
   Поначалу эта мысль была ей очень неприятна. Лаура была смущена и чувствовала себя в чем-то виноватой. Как будто упрекала себя за то, что выдала себя чем-то, где-то допустила промашку. Но потом она успокоилась и даже почувствовала что-то вроде гордости за себя, ибо знала, с какой неуемной жаждой каждая из этих девчонок мечтает о близости с Клиром. Однако, об этом они могут только фантазировать, в то время как для нее эта близость является достигнутой целью, реальной действительностью, содержанием жизни.
   Эти их шепотки, распространявшиеся по лекционному залу, создавали нежелательную рекламу ее отношениям с человеком, чья удаленная фигура энергично передвигалась по сцене. Впрочем, в глубине души у Лауры было страстное желание кричать о своем счастье с крыши каждого дома. Так что она только снисходительно улыбалась, очередной раз встречаясь взглядом с взглядами своих горе-соперниц.
   В последнее время Лаура утратила скромность, которая в другое время решительно удержала бы ее от столь явного выражения своих чувств. Безумная любовь сделала ее бесстыдной.
   «Какое мне дело до того, что они обо мне думают? Какое мне дело до того, что они там что-то знают или что-то подозревают?»
   Жизнь ее напоминала теперь американские горки, а на них, как известно, нет остановок, во время которых можно было бы дать себе труд осмыслить реакцию окружающих на свои поступки.
   В канун Дня Всех Святых она удивила Ната тем, что появилась в его дверях в маске ведьмы. Повинуясь какому-то необъяснимому импульсу, она купила ее уже по дороге к нему.
   – Боже мой, девочка! – произнес он в притворном ужасе, отступая на шаг назад. – Кто ты? Скажи, ради всего святого!
   Она стала угрожающе приближаться к нему.
   – Я ведьма! – страшным, приглушенным маской голосом проговорила Лаура. – И я заколдую тебя, если ты не дашь мне то, что я хочу!
   – Ты, правда, заколдуешь меня? – пролепетал Нат дрожащим голосом. – Значит, я стану полностью безвольным существом и ты сможешь управлять мной по своему усмотрению? Я буду весь в твоей власти?
   – Да, – улыбнулась она под маской и сделала еще один шаг ему навстречу. – Ты будешь мой навечно!
   Он оглядел ее с ног до головы. Она была такой маленькой, что вполне сошла бы за ребенка. Впрочем, под ее одеждой проглядывали отнюдь не детские формы. Она даже не подозревала о том, что действительно способна была околдовать его!..
   – Надеюсь, ты не будешь против, если я порадую тебя чем-нибудь? – улыбнулся он.
   Она живо кивнула.
   – В таком случае посмотрим, что у меня сегодня есть вкусненького, – проговорил он весело.
   Она отрицательно покачала головой.
   – О! – он удивленно приподнял брови. – Значит, ты хочешь, чтобы я тебя порадовал чем-нибудь другим?
   Не выдержав, она бросилась ему на шею. Он медленно снял с нее маску и увидел под ней ее розовые губы в форме сердечка, нежные, словно кожура персика, щеки, на которых был румянец от свежего вечернего ветерка на улице, и вьющиеся темные волосы.
   Он крепко обнял ее, и, наклонившись к ней, припал своими губами к ее губам, ощущая их пьянящий вкус. Он почувствовал, как она сразу же прижалась к нему всем своим прекрасным телом. Мир изменился для нее. Она ступила ногой в мир фантазий, в рай, который неведом взрослым и непонятен детям, врата которого открылись перед ней с его поцелуем.
   Они закрыли дверь квартиры и Лаура потянула своего возлюбленного в спальню, скинув по дороги свою шерстяную куртку и оставив ее лежать на полу в прихожей. Когда они подошли к кровати, она тут же взялась рукой за ремень на его брюках. Даже в бесстыдстве она была утонченной. Ее озорная улыбка вызвала во всем его теле дрожь. Он ощутил прилив праздничного настроения, ибо сам любовный напор такой скромной с виду, застенчивой девочки был чем-то вроде чуда, которое свершается только в канун праздника Всех Святых.
   Он нежно поцеловал ее еще раз и ловко раздел. У нее было тело достойное кисти Ботичелли или Караваджо. Юбка и блузка, в которые она была одета, упали к ее ногам. Туда же полетели бюстгальтер и трусики. У него захватило дух. Он прижал ее к себе, и она потянула его на кровать.
   Они занимались любовью весь вечер под аккомпанемент веселых голосов детей, которые играли на улице. Этот шум не нарушал покоя и интимной атмосферы спальни.
   Лаура припомнила подобные праздничные дни, которые она в свое время проводила в Чикаго. Она вспомнила полузабытое радостное чувство, которое испытывала ребенком, окунаясь в темнеющий взрослый мир ночи. Обычные при свете дня предметы казались ей тогда загадочными, тайными, усыпанными блестками магии праздника Всех Святых.
   Она вспомнила тот год, когда отец смастерил ей костюм клоуна. Это был изумительный по красоте костюм из шелковых тканей. Он с трудом мог позволить себе такое дорогое удовольствие для дочери, но предвкушал ту радость, которую испытает от ее изумления. Ее отец не был счастливым человеком. Бедняга, он к тому времени уже полностью замкнулся в себе и не вышел из дома, чтобы сопровождать ее на прогулке. Она и сейчас хорошо помнила ту гордость и привязанность, которая была в его глазах, когда уже на улице она обернулась на их окна, чтобы помахать ему рукой один раз… потом еще и еще… И попросила маму сделать то же.
   То ощущение волшебства, которое всегда сопровождало канун Дня Всех Святых в ее детстве, присутствовало и сейчас. Они занимались любовью с Натом снова и снова и все не могли утолить свою страсть. Ей казалось, что их способность неограниченно дарить друг другу наслаждение было каким-то волшебством, как и сам праздник. Ритм движений их тел был музыкой, которая казалась бесконечной. Их переживания были столь возвышены, столь остры, столь бурны, что она думала, остановить их может только беспамятство или даже смерть…
   Если эта новая жизнь, которую теперь вела Лаура, несмотря на все свое «приличное» прошлое, действительно походила на американские горки, то этот дикий путь шел отнюдь не по кругу. Он был направлен вперед, несмотря на все свои повороты и опасности. Он не начинался и заканчивался в одном месте. Он устремлялся вперед, в сияющее будущее. На ее американских горках не было возврата назад, не было возможности перевести дух. И после каждого нового поворота, на дне каждого нового спуска рождалась новая Лаура, ничем не похожая на прежнюю, удаленная от нее на бесчисленное число световых лет. Она чувствовала, что ныряет головой вперед в неизведанное. Лаура не оглядывалась назад, ибо у нее не было на это времени. Наконец-то она зажила настоящей жизнью, наконец-то ощутила свое предназначение, познала в себе женщину. И теперь ничто не могло лишить ее обретенных чувств, что бы ни случилось.

XIII

   Девятого ноября наконец был поставлен окончательный диагноз заболеванию Верна Инниса. У него был рак поджелудочной железы, который к тому же уже распространился на печень.
   Одним словом, Верн был обречен.
   В компании «Бенедикт Продактс» наметилась «золотая» вакансия, на самом высоком административном уровне – должность вице-президента фирмы.
   Верн был в компании столько же времени, сколько и ее хозяин Лу Бенедикт. Он знал ее, как свои пять пальцев. От человека, которому предстояло занять этот высокий пост теперь, требовалось по крайней мере то же самое.
   Конечно, Лу мог пригласить на эту должность кого-то со стороны, так делалось в принципе. Но дело в том, что среди окружавших его подчиненных уже наметилась явная кандидатура на замену Верна – Ларри Уитлоу. Второй ближайший друг Лу и его партнер по гольфу, Ларри работал на Лу уже больше десяти лет, и ему давно прочили повышение. Всем было ясно, что пост вице-президента фирмы по развитию производства займет Ларри Уитлоу, а в его нынешний кабинет – кабинет руководителя отдела материалов – пересядет кто-то еще.
   Другого развития событий никто не ожидал, так как для этого не имелось никаких оснований.
   То же, что произошло на самом деле, повергло всех в состояние безмерного удивления и даже шока.
   Лу Бенедикт вот уже много дней безуспешно боролся с настоящей душевной бурей.
   С того самого дня, когда он впервые поцеловал Лиз Деймерон, эта девушка ни на секунду не выходила у него из головы. Он грезил о ней ночами. В кабинете ее образ преследовал его настолько неотвязно, что он не мог сконцентрироваться на делах. Он терялся и запинался на совещаниях, где она присутствовала в качестве исполняющего обязанности руководителя отдела материалов. Посещая ее отдел, он спотыкался, завидев ее, и покрывался багровым румянцем, как мальчишка.
   Она этого всего, казалось, просто не замечала. Она вела себя с ним так же ровно, как и раньше. Приветствовала его в коридорах все той же мягкой улыбкой, разговаривала с ним дружелюбно, но подчеркнуто вежливо. Для нее была характерна деловая сухость, когда она показывала ему отчеты по работе, проведенной отделом, или составляла докладные записки, в которые заносила все положительные изменения, происшедшие с материалами с того времени, как она пересела в кабинет начальника, и предложения по реформированию отдела, как впрочем, и других подразделений компании.
   Лиз не изменилась. А Лу раздирали эмоции, которые ему никак не удавалось взять под контроль. Один из сильнейших мужских инстинктов, который до этого дремал в нем, вдруг ожил и проявился в тот памятный вечер в квартире Лиз. Теперь его уже невозможно было загнать обратно внутрь. Все существо Лу вывернулось наизнанку и стремилось к тому, что он считал недостижимым. Мучительнее этих ощущений ничего нельзя было представить.
   Перемена, произошедшая в нем, была чем-то большим, чем просто физическая перемена. Она коснулась самых потаенных уголков его души, пробудив к жизни уже, казалось бы, напрочь забытые ощущения – восторженных переживаний, импульсивной радости, сокрушительных приступов меланхолии, отчаянного желания… Впрочем, даже самые бурные юношеские чувства и переживания не могли идти ни в какое сравнение с этим накатившим на него словно цунами безумием.
   Впрочем, он считал себя высокоморальным человеком, человеком высоких правил, и это осознание не позволяло ему сдаться овладевшему им сумасшествию без боя. Он прикладывал всю свою волю к борьбе с влечением.
   Битва была не из легких. Потому что он знал наверняка, что с наступлением нового рабочего дня он будет встречаться с околдовавшей его Лиз снова и снова, в кабинете, в коридорах или на обеде. Это чуть притупляло его мучительное желание, но, с другой стороны, внутренний пожар разгорался еще сильнее. Часть Лу отчаянно желала того, чтобы Лиз уволилась с работы, исчезла, просто прекратила свое существование. Но другая его часть тянула в противоположную сторону, украдкой подглядывала за девушкой, потаенно ждала случая заговорить с ней снова, возможно, пригласить ее на обед. Или даже осмелиться вернуться в ее квартиру, добиться каким-нибудь образом повторного уединения!
   Сражение между его сомнениями, колебаниями и страстным желанием достигало своей кульминации. Оставалось недолго ждать того момента, когда более слабая сторона опустит руки и рухнет, сраженная.
   Лиз решила эту проблему за него.
   Спустя неделю после того, как до компании дошли плохие известия о состоянии здоровья Верна, она появилась в кабинете Лу.
   Когда она показалась в дверном проеме, он автоматически поднялся со своего кресла. На ней была обтягивающая бедра и ноги юбка и свободная блузка. В таком наряде он ее еще никогда не видел. Внешне она была все такая же деловая, как и обычно, но сексуальность ее то и дело проглядывала сквозь эту маску.
   – Чем обязан, Лиз? – хрипло, не справившись с голосом, спросил Лу.
   Она улыбнулась.
   – Я все думаю в последнее время о жене Верна, – проговорила она озабоченно, присаживаясь на стул, предложенный Лу, – мне пришло в голову, что вместо того, чтобы продолжать посылать ей цветочки и открытки, нам следует подумать о том, чтобы начать собирать деньги среди сотрудников компании и тем самым готовиться к… к неизбежному заранее. Урсула такая милая женщина. Медицинские счета скоро вконец доконают ее и она будет испытывать серьезные финансовые затруднения. По-моему, умнее будет задуматься над этим сейчас, чем потом в спешке выворачивать карманы… потом, когда Верна… не будет. Как ты считаешь?
   Лу, поджав губы, кивнул.
   – Ты абсолютно права, – сказал он. – Я сам должен был до этого додуматься. Я же знаю, что наш фонд здоровья не потянет лечение Верна, а пенсионный фонд… тут ни при чем, судя по всему. Просто я не догадался соединить эти разрозненные части и… Словом, ты совершенно права, когда говоришь, что у Урсулы будут большие финансовые затруднения. И, похоже, у них нет близких родственников, которые могли бы оказать в этом смысле серьезную поддержку.
   Он взглянул на Лиз.
   – Так, что ты предлагаешь конкретно?
   – Ну… У меня есть кое-какие задумки, – сказала она, скрестив ноги. – Я хотела бы узнать, какого ты о них мнения, поскольку для меня это… совсем новое, незнакомое дело. К тому же все это, как я полагаю, нужно держать в секрете, ведь Верн пока жив. – Она сделала паузу. – Почему бы тебе не заехать ко мне домой в один из ближайших вечеров, когда тебе будет удобнее? Я с удовольствием выложу тебе все, что у меня на уме.
   Он посмотрел на ее красивое лицо, избегая глаз, которые, определенно, искали его взгляда.
   – Мне это по душе, – наконец, проговорил он, чувствуя дрожь в теле. – Как насчет завтра?
   – Завтра? Чудесно. – У нее была мягкая, приглашающая улыбка. – В восемь?
   Лу надеялся на то, что его вздох капитуляции Лиз не расслышала.
   – В восемь…
   Когда он приехал к ней домой, она его ждала в дверях.
   На этот раз на ней были свободные белые брюки и подходящая по тону блузка из шелковой ткани. На ногах у нее ничего не было. Волосы пышными волнами рассыпались по плечам. От нее исходил умопомрачительный аромат, смешанный с естественным женским запахом, от которого у Лу закружилась голова. Она показала ему на диван, а он все смотрел на нее, не мигая и не чувствуя в себе сил оторвать от нее глаз.
   Не дожидаясь, пока он ее попросит, она принесла ему мартини, затем налила себе стакан содовой и опустилась возле него на диван.
   На кофейном столике лежал раскрытый блокнот, в котором она набросала примерный план действий для помощи жене Верна. Необходимо созвать руководителей всех отделов фирмы и переговорить с ними о сборе денег. Те в свою очередь должны будут договориться об этом в приватных беседах со своими подчиненными. Таким образом, без лишнего шума им удастся собрать для Урсулы Иннис приличную сумму. Необходимо также провести дополнительные контакты с друзьями компании, которым будет предоставлена возможность внести посильный вклад в это доброе дело.
   Собранные деньги будут положены на особый счет в банке компании и заморожены там до того неизбежного дня, когда Верна Инниса не станет.
   Не успела Лиз во всех деталях изложить свой план, как Лу уже готов был подписаться под каждым ее словом. Его не нужно было долго убеждать. Особенно если речь шла о Лиз. Ее тщательность в составлении плана и предусмотрительность были просто замечательны, как впрочем и тот такт, с которым она говорила о неминуемой тяжелой утрате, которую должна будет понести бедная Урсула.
   – На меня это произвело огромное впечатление, Лиз, – сказал Лу, отхлебывая из своего бокала. – Единственное… мне стыдно, что я слепо ждал того момента, когда ты скажешь мне о том, о чем я сам давно уже должен был подумать.
   – Не вини себя ни в чем, – мягко заверила его Лиз. – У тебя и так голова загружена разными делами. Ты не можешь просто охватить все сразу. Кто-то должен тебе помогать.
   Наступила пауза.
   – Как все это ужасно, – проговорила она, сцепив руки замком вокруг сведенных коленей. – Верн – один из лучших людей, которых я знала в своей жизни.