Страница:
Он сорвал с пояса гранату, рванул предохранитель и швырнул ее вверх. К своему удивлению, он ощутил толчок, но не услышал взрыва. Вокруг не было звуков, кроме страшного пульсирующего стука где-то в его мозгу. Какая-то сила тащила его вверх, он чувствовал удивительную внутреннюю пустоту, освободившую его от страха.
Он не слышал хриплого крика, вырвавшегося из его горла, не почувствовал, как третья пуля ударила его в бедро. Пулеметное гнездо приближалось, и он изо всех сил рвался к нему, прерывисто дыша, на пределе нервного напряжения, по силе сравнимого только со смертью. Он не замечал отдельных выстрелов где-то сзади, когда его люди заметили, что он взбирается на холм и пытались прикрыть его.
Сам Хэл чувствовал, что он один. Если не считать Стюарта. Стюарт возник перед его мысленным взором в парадной форме, стоящий в дверях спальни Хэла и делающий ему знаки: «Давай, Малыш, нам есть куда пойти».
Или это более молодой Стюарт, еще подросток, приглашает его поскакать верхом, или поиграть в теннис, или покататься на пароходе воскресным утром?
Неважно, главное – это был Стюарт, беззаботно улыбающийся по ту сторону смерти, зовущий Хэла за собой.
Его охватила какая-то сумасшедшая, яростная радость, подобная эффекту от наркотического газа. Он лез наверх, уже мертвый, равнодушный к пулям, пробирающийся через кусты, ощущающий только свои ноги, ребра и плечи.
Он швырнул последнюю гранату, достигнув вершины холма. Когда она взорвалась, он вбежал в бункер, полный северян.
Он убил только нескольких из них, остальные явно были удивлены. Пулеметчик повернулся, чтобы убить его, но Хэл застрелил его, попав в грудь. Второй кореец бросился к пулемету, но Хэл застрелил его, спокойно, словно это была мишень в тире.
Он огляделся: десять – пятнадцать северян двигалось, некоторые были ранены. Он бросился к ближайшему, держа штык наперевес. Штык вонзился в шею солдата, и он замер.
Тут пуля попала Хэлу в спину. Кто-то говорил ему, что это серьезно, и он, скрипя зубами, продолжал стрелять, видя, как падают люди, пока он расстреливает патроны в автомате. Он потянулся за новым комплектом, но понял, что патроны кончились.
Он поднял свое оружие и швырнул в молодого солдата, который в него целился, попав солдату в лицо. Кровь обагрила его форму и он упал.
Хэл был уже на коленях, поваленный пулей, попавшей в спину, но еще держался. Он схватил винтовку упавшего корейца и выстрелил в двух других, пытавшихся овладеть пулеметом. Один упал, пораженный пулей в грудь, а другой вытащил пистолет из кобуры и, глядя на Хэла как на приведение, стал целиться. Хэл выстрелил ему в живот и осмотрелся.
Он ошибся: бойцов СКНА было больше, или новые прибежали на помощь товарищам. Винтовка была пуста, и он взял свой «45» и стал стрелять. Он опять был ранен, на этот раз – в кисть руки.
Он не обращал внимания: он знал, что пуля в спине убьет его, и все другие его не интересовали.
А может, он уже умер. Если так, думал он, теперь можно вести огонь сколько угодно. Теперь он призрак. Не удивительно, что они на него так глазеют.
Он слышал крики на английском языке; может, это его люди поднимались на холм. Это уже не имело значения: он убил всю свою роту из-за своей неопытности, слепого послушания приказу, глупой самоуверенности. Если кто-то уцелеет, они запомнят его, как некомпетентного лейтенанта, виновника гибели товарищей. «Пусть так», – думал он, стреляя в корейцев, странно неподвижных, может быть, уже убитых.
Он думал: «Мы все здесь убиты и обречены вечно вести бой». Не удивительно, что это лихорадочное возбуждение, охватило его много раз раненое тело. Волны смерти, заливающие бункер, поднимали его. Сегодня – триумф Смерти, а смерть (до чего же просто, почему это раньше не пришло ему в голову?) не может умереть. Поддерживаемый этой иронией, он продолжал стрелять, и его пули отправляли их, бессильно ругавшихся, к смеющимся богам войны.
Он выстрелил в последнего корейского юношу, который то ли целился в него, то ли убегал, и был то ли жив, то ли мертв. Тот упал, сделав сумасшедший пируэт, и остался лежать, глядя в синее небо над дымом от выстрелов, мирное, как в июне на площадке для гольфа в Лонг Айленде. Но он знал, что сегодня не летний день, а 31 октября, то есть канун Дня Всех Святых.
Он улыбнулся, увидев еще трех корейцев с карабинами. Он знал, что умрет раньше, чем они его застрелят. По крайней мере, на свой лад, он – победитель.
И снова, как будто, в последний раз возник перед ним образ Стюарта, лихого красавца, как всегда улыбающегося. «Пошли, Принц Хэл, нам есть куда идти».
Хэл попытался улыбнуться, хотя кровь текла изо рта. Стюарт улыбался из-за спины живых людей, которые готовились убить Хэла, и глаза их горели абсурдным весельем.
Он почувствовал усталость. «Ну, Стью», подумал он спокойно, «они убьют нас обоих. Бедная мама»…
И он увидел лицо матери, ее ласковые глаза, и подумал о ее одиночестве. Плохо, очень плохо.
Ее образ исчез последним, и все стало чистым и голубым над его головой, и он остался один.
Он потерял сознание, не поняв, что трое ворвавшихся в бункер были его людьми.
Рамирец и Каснер бежали впереди, Террел прикрывал их сзади. Рамирец поглядел на кучу тел северян и свистнул.
– Каброн, – сказал он, глядя на Террела и отложив автомат, – Террел, смотри-ка, зае…ся. Этот лейтенант, черт побери, уложил здесь всех.
Каснер бросился к Хэлу, встревоженный тем, что лицо у него в крови.
– Жив ли он? – спросил Рамирец с сомнением.
Каснер посмотрел на свое отражение в незрячих глазах Хэла, потом пощупал пульс и сказал «Да».
– Господи, – покачал головой Рамирец, – лейтенант спас наши е…ые жизни.
Террел ничего не сказал, он считал мертвых, окружавших Хэла Ланкастера. Он остановился на семнадцати, так как Каснер закричал, чтобы он дал сигнал людям внизу прекратить огонь.
VII
VIII
IX
Он не слышал хриплого крика, вырвавшегося из его горла, не почувствовал, как третья пуля ударила его в бедро. Пулеметное гнездо приближалось, и он изо всех сил рвался к нему, прерывисто дыша, на пределе нервного напряжения, по силе сравнимого только со смертью. Он не замечал отдельных выстрелов где-то сзади, когда его люди заметили, что он взбирается на холм и пытались прикрыть его.
Сам Хэл чувствовал, что он один. Если не считать Стюарта. Стюарт возник перед его мысленным взором в парадной форме, стоящий в дверях спальни Хэла и делающий ему знаки: «Давай, Малыш, нам есть куда пойти».
Или это более молодой Стюарт, еще подросток, приглашает его поскакать верхом, или поиграть в теннис, или покататься на пароходе воскресным утром?
Неважно, главное – это был Стюарт, беззаботно улыбающийся по ту сторону смерти, зовущий Хэла за собой.
Его охватила какая-то сумасшедшая, яростная радость, подобная эффекту от наркотического газа. Он лез наверх, уже мертвый, равнодушный к пулям, пробирающийся через кусты, ощущающий только свои ноги, ребра и плечи.
Он швырнул последнюю гранату, достигнув вершины холма. Когда она взорвалась, он вбежал в бункер, полный северян.
Он убил только нескольких из них, остальные явно были удивлены. Пулеметчик повернулся, чтобы убить его, но Хэл застрелил его, попав в грудь. Второй кореец бросился к пулемету, но Хэл застрелил его, спокойно, словно это была мишень в тире.
Он огляделся: десять – пятнадцать северян двигалось, некоторые были ранены. Он бросился к ближайшему, держа штык наперевес. Штык вонзился в шею солдата, и он замер.
Тут пуля попала Хэлу в спину. Кто-то говорил ему, что это серьезно, и он, скрипя зубами, продолжал стрелять, видя, как падают люди, пока он расстреливает патроны в автомате. Он потянулся за новым комплектом, но понял, что патроны кончились.
Он поднял свое оружие и швырнул в молодого солдата, который в него целился, попав солдату в лицо. Кровь обагрила его форму и он упал.
Хэл был уже на коленях, поваленный пулей, попавшей в спину, но еще держался. Он схватил винтовку упавшего корейца и выстрелил в двух других, пытавшихся овладеть пулеметом. Один упал, пораженный пулей в грудь, а другой вытащил пистолет из кобуры и, глядя на Хэла как на приведение, стал целиться. Хэл выстрелил ему в живот и осмотрелся.
Он ошибся: бойцов СКНА было больше, или новые прибежали на помощь товарищам. Винтовка была пуста, и он взял свой «45» и стал стрелять. Он опять был ранен, на этот раз – в кисть руки.
Он не обращал внимания: он знал, что пуля в спине убьет его, и все другие его не интересовали.
А может, он уже умер. Если так, думал он, теперь можно вести огонь сколько угодно. Теперь он призрак. Не удивительно, что они на него так глазеют.
Он слышал крики на английском языке; может, это его люди поднимались на холм. Это уже не имело значения: он убил всю свою роту из-за своей неопытности, слепого послушания приказу, глупой самоуверенности. Если кто-то уцелеет, они запомнят его, как некомпетентного лейтенанта, виновника гибели товарищей. «Пусть так», – думал он, стреляя в корейцев, странно неподвижных, может быть, уже убитых.
Он думал: «Мы все здесь убиты и обречены вечно вести бой». Не удивительно, что это лихорадочное возбуждение, охватило его много раз раненое тело. Волны смерти, заливающие бункер, поднимали его. Сегодня – триумф Смерти, а смерть (до чего же просто, почему это раньше не пришло ему в голову?) не может умереть. Поддерживаемый этой иронией, он продолжал стрелять, и его пули отправляли их, бессильно ругавшихся, к смеющимся богам войны.
Он выстрелил в последнего корейского юношу, который то ли целился в него, то ли убегал, и был то ли жив, то ли мертв. Тот упал, сделав сумасшедший пируэт, и остался лежать, глядя в синее небо над дымом от выстрелов, мирное, как в июне на площадке для гольфа в Лонг Айленде. Но он знал, что сегодня не летний день, а 31 октября, то есть канун Дня Всех Святых.
Он улыбнулся, увидев еще трех корейцев с карабинами. Он знал, что умрет раньше, чем они его застрелят. По крайней мере, на свой лад, он – победитель.
И снова, как будто, в последний раз возник перед ним образ Стюарта, лихого красавца, как всегда улыбающегося. «Пошли, Принц Хэл, нам есть куда идти».
Хэл попытался улыбнуться, хотя кровь текла изо рта. Стюарт улыбался из-за спины живых людей, которые готовились убить Хэла, и глаза их горели абсурдным весельем.
Он почувствовал усталость. «Ну, Стью», подумал он спокойно, «они убьют нас обоих. Бедная мама»…
И он увидел лицо матери, ее ласковые глаза, и подумал о ее одиночестве. Плохо, очень плохо.
Ее образ исчез последним, и все стало чистым и голубым над его головой, и он остался один.
Он потерял сознание, не поняв, что трое ворвавшихся в бункер были его людьми.
Рамирец и Каснер бежали впереди, Террел прикрывал их сзади. Рамирец поглядел на кучу тел северян и свистнул.
– Каброн, – сказал он, глядя на Террела и отложив автомат, – Террел, смотри-ка, зае…ся. Этот лейтенант, черт побери, уложил здесь всех.
Каснер бросился к Хэлу, встревоженный тем, что лицо у него в крови.
– Жив ли он? – спросил Рамирец с сомнением.
Каснер посмотрел на свое отражение в незрячих глазах Хэла, потом пощупал пульс и сказал «Да».
– Господи, – покачал головой Рамирец, – лейтенант спас наши е…ые жизни.
Террел ничего не сказал, он считал мертвых, окружавших Хэла Ланкастера. Он остановился на семнадцати, так как Каснер закричал, чтобы он дал сигнал людям внизу прекратить огонь.
VII
14 февраля 1951 года
Безмолвие царило на Южной лужайке Белого дома. Военное подразделение и почетный караул стояли и слушали. Военные в парадных мундирах, многие – на колясках, были выстроены перед небольшой галереей для зрителей и журналистов. Присутствовал генералитет, включая Объединенный комитет начальников штабов и представителя генерал-лейтенанта Мэтью Риджуэя, командующего сухопутными силами в Корее.
У микрофонов, лицом к собравшимся ветеранам, стояла знакомая фигура президента в пальто и очках. Щеки его раскраснелись от зимнего ветра. Он задумчиво созерцал представшую перед ним картину. Повод был радостный, но настроение у президента было тяжелое. Он должен был вручить высшие национальные награды участникам боев три месяца назад, точнее – накануне Дня Всех Святых, как раз, когда китайские войска вступили в Корейскую войну, что изменило весь ее ход.
С той роковой недели в конце октября 8-ая армия и 10-й корпус отступали перед мощным натиском китайских войск. Командующий 8-ой армией, генерал-лейтенант Уолкер погиб при аварии джипа. Силы США-ООН должны были эвакуироваться из Сеула, и начинались переговоры с коммунистическим Китаем.
Хуже того, главнокомандующий силами ООН генерал Макартур делал безответственные и опасные для позиции его страны в этом конфликте заявления. Если в ближайшее время он не образумится, его придется отправить в отставку, а это затруднит положение президента как верховного командующего из-за популярности Макартура среди народа. Так что у президента хватало поводов для беспокойства. Страна была втянута в войну, выиграть которую не было никакой надежды. Притом война велась в далекой стране, о которой прежде мало кто и слышал, с противником, по данным экспертов, до последнего времени не считавшимся серьезным. Замечательная, эпохальная победа союзников над нацизмом и Японской империей стала уже воспоминанием. Мир вдруг изменился. Теперь со злом труднее бороться и даже труднее его определить.
Но некоторые ценности не изменились. Президент с удовольствием просматривал приготовленный текст. Там шла речь о мужестве и самопожертвовании, не просто возвышенных, но и характерно американских. Это рождало гордость за свою страну и веру, что это будет как-то поддерживать в предстоящие двусмысленные месяцы и годы, может быть, больше, чем обычно. Президент откашлялся и заговорил в микрофон:
– Лейтенант Хэйдон Ланкастер, командир стрелковой роты Д, 1-го батальона Пятой кавалерийской дивизии США.
К нему подвезли молодого человека на коляске. Он, ставший инвалидом из-за своих ран, не мог встать, так что президент смотрел вниз, зачитывая текст:
– Рота лейтенанта Ланкастера попала в зверскую засаду при переходе реки Хьонгянг. Толпа испуганных и голодных местных жителей, несовершеннолетних и пожилых, была коварно и жестоко использована как приманка, чтобы посеять смятение среди попавших в засаду американцев. – Президент сделал паузу, так как страшный рассказ произвел впечатление на присутствующих военных. – Лейтенант Ланкастер, – продолжал он, – понимал, что его рота в сто тридцать человек, как и беззащитное гражданское население, могут погибнуть, и он единолично прорвался в главную пулеметную точку противника, получив несколько серьезных ранений. Отнюдь не думая о собственной безопасности, получив еще более серьезные ранения при достижении цели, он атаковал противника, убив и выведя из строя двадцать три северокорейских солдата прежде, чем прибыли его подчиненные. По данным анализа, отчаянная акция лейтенанта ради спасения его людей и гражданского населения, очевидно, сохранила жизни ста пятидесяти человек, которые погибли бы, если бы пулеметный и минометный огонь противника не был остановлен в течение минуты.
В этом бою лейтенант Ланкастер получил ранения, которые вывели бы из строя любого обычного человека. К моменту, когда его пехотинцы прибыли в бункер, он был без сознания, окруженный трупами солдат противника, с превосходящими силами которого он отважно сразился. – Президент помолчал. В напряженной тишине слушатели пытались представить описываемую им сцену. – С чувством глубокой благодарности и личного восхищения и с мыслями о спасенных им и о тех, кого вдохновляет и будет вдохновлять его беззаветное мужество, я сегодня представляю лейтенанта Хэйдона Ланкастера к высшей национальной военной награде – Медали Чести.
Президент наклонился, чтобы повесить медаль на шею Ланкастеру. При этом он заметил, что благодарная улыбка молодого человека была искажена от боли. Доктора говорили, что он сможет вернуться к нормальной жизни лишь после длительной интенсивной реабилитации.
– Поздравляю, лейтенант, – пробормотал президент, – мы у вас в долгу.
– Спасибо, господин президент.
– И скорее поправляйтесь. Я думаю, вы еще будете полезны вашей стране.
Он заметил что-то странное в темных глазах солдата, полных смирения и печали. Забинтованная рука начала подниматься, чтобы приветствовать Верховного Командующего.
Президент остановил его, сам приложив руку к голове: – Сейчас не надо, лейтенант. Позвольте мне вам отдать честь.
Вспоминая о пулях, все еще сидевших в этом хилом теле, президент почти забыл о собственных заботах. Никогда он так не гордился Америкой.
Безмолвие царило на Южной лужайке Белого дома. Военное подразделение и почетный караул стояли и слушали. Военные в парадных мундирах, многие – на колясках, были выстроены перед небольшой галереей для зрителей и журналистов. Присутствовал генералитет, включая Объединенный комитет начальников штабов и представителя генерал-лейтенанта Мэтью Риджуэя, командующего сухопутными силами в Корее.
У микрофонов, лицом к собравшимся ветеранам, стояла знакомая фигура президента в пальто и очках. Щеки его раскраснелись от зимнего ветра. Он задумчиво созерцал представшую перед ним картину. Повод был радостный, но настроение у президента было тяжелое. Он должен был вручить высшие национальные награды участникам боев три месяца назад, точнее – накануне Дня Всех Святых, как раз, когда китайские войска вступили в Корейскую войну, что изменило весь ее ход.
С той роковой недели в конце октября 8-ая армия и 10-й корпус отступали перед мощным натиском китайских войск. Командующий 8-ой армией, генерал-лейтенант Уолкер погиб при аварии джипа. Силы США-ООН должны были эвакуироваться из Сеула, и начинались переговоры с коммунистическим Китаем.
Хуже того, главнокомандующий силами ООН генерал Макартур делал безответственные и опасные для позиции его страны в этом конфликте заявления. Если в ближайшее время он не образумится, его придется отправить в отставку, а это затруднит положение президента как верховного командующего из-за популярности Макартура среди народа. Так что у президента хватало поводов для беспокойства. Страна была втянута в войну, выиграть которую не было никакой надежды. Притом война велась в далекой стране, о которой прежде мало кто и слышал, с противником, по данным экспертов, до последнего времени не считавшимся серьезным. Замечательная, эпохальная победа союзников над нацизмом и Японской империей стала уже воспоминанием. Мир вдруг изменился. Теперь со злом труднее бороться и даже труднее его определить.
Но некоторые ценности не изменились. Президент с удовольствием просматривал приготовленный текст. Там шла речь о мужестве и самопожертвовании, не просто возвышенных, но и характерно американских. Это рождало гордость за свою страну и веру, что это будет как-то поддерживать в предстоящие двусмысленные месяцы и годы, может быть, больше, чем обычно. Президент откашлялся и заговорил в микрофон:
– Лейтенант Хэйдон Ланкастер, командир стрелковой роты Д, 1-го батальона Пятой кавалерийской дивизии США.
К нему подвезли молодого человека на коляске. Он, ставший инвалидом из-за своих ран, не мог встать, так что президент смотрел вниз, зачитывая текст:
– Рота лейтенанта Ланкастера попала в зверскую засаду при переходе реки Хьонгянг. Толпа испуганных и голодных местных жителей, несовершеннолетних и пожилых, была коварно и жестоко использована как приманка, чтобы посеять смятение среди попавших в засаду американцев. – Президент сделал паузу, так как страшный рассказ произвел впечатление на присутствующих военных. – Лейтенант Ланкастер, – продолжал он, – понимал, что его рота в сто тридцать человек, как и беззащитное гражданское население, могут погибнуть, и он единолично прорвался в главную пулеметную точку противника, получив несколько серьезных ранений. Отнюдь не думая о собственной безопасности, получив еще более серьезные ранения при достижении цели, он атаковал противника, убив и выведя из строя двадцать три северокорейских солдата прежде, чем прибыли его подчиненные. По данным анализа, отчаянная акция лейтенанта ради спасения его людей и гражданского населения, очевидно, сохранила жизни ста пятидесяти человек, которые погибли бы, если бы пулеметный и минометный огонь противника не был остановлен в течение минуты.
В этом бою лейтенант Ланкастер получил ранения, которые вывели бы из строя любого обычного человека. К моменту, когда его пехотинцы прибыли в бункер, он был без сознания, окруженный трупами солдат противника, с превосходящими силами которого он отважно сразился. – Президент помолчал. В напряженной тишине слушатели пытались представить описываемую им сцену. – С чувством глубокой благодарности и личного восхищения и с мыслями о спасенных им и о тех, кого вдохновляет и будет вдохновлять его беззаветное мужество, я сегодня представляю лейтенанта Хэйдона Ланкастера к высшей национальной военной награде – Медали Чести.
Президент наклонился, чтобы повесить медаль на шею Ланкастеру. При этом он заметил, что благодарная улыбка молодого человека была искажена от боли. Доктора говорили, что он сможет вернуться к нормальной жизни лишь после длительной интенсивной реабилитации.
– Поздравляю, лейтенант, – пробормотал президент, – мы у вас в долгу.
– Спасибо, господин президент.
– И скорее поправляйтесь. Я думаю, вы еще будете полезны вашей стране.
Он заметил что-то странное в темных глазах солдата, полных смирения и печали. Забинтованная рука начала подниматься, чтобы приветствовать Верховного Командующего.
Президент остановил его, сам приложив руку к голове: – Сейчас не надо, лейтенант. Позвольте мне вам отдать честь.
Вспоминая о пулях, все еще сидевших в этом хилом теле, президент почти забыл о собственных заботах. Никогда он так не гордился Америкой.
VIII
Сакраменто, Калифорния, 19 июля 1951 года
Луис Бенедикт был доволен. Дела его не очень большой электронной фирмы «Бенедикт Продактс» шли хорошо: после медленного старта, который заставил его работать ночами несколько лет, наблюдался устойчивый рост. Деньги, занятые у его богатого зятя, чтобы начать бизнес, давно вернулись и окупились.
В сорок шесть лет Лу наконец был хозяином своей судьбы.
Он оглядывался на свою карьеру – начало работы инженером в большой корпорации в Сан-Диего, первые годы с Барбарой, рождение детей, долгие попытки поставить на ноги «Бенедикт Продактс» – как на необходимый процесс, успешно приведший к его нынешнему положению.
У него было трое хороших детей – Пол шестнадцати лет, Синди тринадцати и Джойс одиннадцати лет. У него был хороший дом с четырьмя спальнями в приятном районе Сакраменто, хорошие соседи, друзья, которые восхищались Барбарой и им самим, положение в обществе. Лу, может быть, устал от усилий последних пятнадцати лет, но был доволен результатами.
Сейчас он думал о будущем расширении рынка в северной Калифорнии, на побережье Лос-Анджелеса, в Сан-Диего, и, может быть, о филиалах в разных местах на западе, о развитии общенациональных связей. Можно сказать, дела шли даже слишком хорошо. Послевоенная экономика нуждалась в таких фирмах, ведь электроника становилась основой бурно развивающегося научно-технического прогресса американской промышленности.
Лу с неприязнью относился к необходимости подбирать управляющих для новых филиалов: подбор и увольнение были ему одинаково ненавистны. Нет ничего хорошего в передаче ответственности другим, чтобы волноваться о том, чего не можешь увидеть сам. Поэтому он выжидал, следя за усилиями по выполнению накопившихся заказов и выслушивая жалобы своих контрагентов, которые гордились завоеванными позициями в дальних городах и с нетерпением ждали расширения фирмы.
Лу был из тех боссов, которые до всего хотят дойти сами. Он не только знал всех служащих «Бенедикт Продактс», но знал и всю материальную часть, производственные схемы, каждый цент приходов и расходов знал лучше своих бухгалтеров. Он мог бы выполнять работу за любого из своих служащих, и иногда так и делал, если кто-то заболевал. Не раз вечером он возвращался домой с грязными ногтями и в грязной рубашке, улыбаясь в ответ на упреки жены, что он один работает за весь завод.
Друзья называли его мастером мягкого прикосновения. Он знал семейное положение всех своих служащих, звонил им или навещал сам в случае неприятностей, и даже давал беспроцентные займы из своего кармана. Десять лет назад он установил систему участия в прибылях, которая не только вызвала к нему уважение его рабочих, но и породила в калифорнийской коммерческой прессе прозвище «идеального босса». Никто из молодых, талантливых управляющих не думал о бегстве из компании ради более высокого жалования. Фирма являла собой великую редкость: была большой счастливой семьей.
Лу имел лишний вес, как многие в его возрасте, кто пьет многовато пива и мартини по выходным и ест несколько лишних порций гамбургеров и французского жаркого, когда режим работы не позволяет питаться менее калорийно. Но со своей грубоватой комплекцией, загоревший во время игры в гольф под солнцем Сакраменто, в хороших костюмах, с пепельными волосами, он имел общеамериканский приятно-процветающий вид. Кроме того, думал он, глядя на себя в зеркале, человеку его положения и занятий не обязательно выглядеть, как Кэри Грант.
Лу Бенедикт был если не из самых творческих людей, то из надежных и честных. И если он не был самым счастливым из людей, то безусловно был доволен своей жизнью. Представление о самовыражении, неясное для него в школьные и студенческие годы, определилось через ценности упорного труда.
Его интимная жизнь с Барбарой, приятной женщиной с каштановыми волосами, из старой калифорнийской семьи, женщиной, которая очень пришлась ему по вкусу, когда вступила с ним в брак девятнадцать лет назад, – эта жизнь теперь изменилась. Сказались стресс бизнеса и заботы о семье. Но они оставались преданной друг другу парой, и постоянство их взаимности компенсировало отсутствие более страстных взаимоотношений. В общем Лу Бенедикт чувствовал, что у него было все, что нужно для жизни. Прошлое и будущее соединяло гнездо, теплое, уютное, полное надежд и обязательств, и это вполне вознаграждало его за упущенное. Так он, во всяком случае, думал.
– Здесь мисс Деймерон, – сообщил менеджер по кадрам, – она претендует на вакансию в отделе материалов. У нее нет опыта, но очень высокие тестовые результаты и степень в Висконсинском университете.
– Чем она здесь занимается? – спросил Лу.
– Она родилась на среднем Западе, выросла в Калифорнии. В колледже средний бал 3,5, согласно заявлению. И… ну, я думаю, вам надо бы с ней увидеться, сэр.
Лу знал, что это значит: претендентка очень понравилась работникам кадров. Они не находят недостатков. Он должен принять решение.
– Хорошо. Пошлите ее наверх.
Через несколько минут в дверь постучали. Просунулась голова секретаря с докладом о мисс Деймерон. Одев пиджак, чтобы выглядеть посолиднее, как президент компании, Лу встал и вышел из-за стола.
Высокая, хорошенькая, рыжеволосая, удивительно юная для своих двадцати двух лет и при этом очень хорошо державшаяся девушка вошла и протянула ему руку.
– Здравствуйте, мисс Деймерон, – сказал Лу, предлагая ей кресло для посетителей. Искоса он поглядывал на нее, когда она садилась. Ее рабочая юбка облегала длинные аристократические ноги. На ковер она поставила кожаную сумку.
Она подняла на него удивительно зеленые глаза, в которых таилось нечто большее, чем выражение поверхностного внимания. Теперь он видел: она больше, чем хорошенькая.
– Ну, – сказал он, – я наслышан о вас от управляющего по кадрам, мисс Деймерон. Расскажите мне, почему вас заинтересовала электроника. Наша компания несколько не в духе молодой женщины с университетским образованием. Где, значит, вы учились?
– Висконсинский университет, Мэдисон, сэр.
– Что привело вас в Висконсин? – спросил он, стараясь смотреть ей в глаза, хотя взгляд его невольно скользил по изгибам, хорошо заметным под юбкой и блузкой. – В той части страны довольно холодно, не так ли?
Она улыбнулась. Ее мягкая приятная улыбка согревала, пробуждая в нем что-то затаенное.
– Там – хорошая программа по бизнесу, – ответила она, – поэтому я туда отправилась. Но этот снег и холод – не для меня. Как только я окончила учебу, то вернулась в Калифорнию. Я всегда хотела делать карьеру здесь.
Ее заявление лежало перед ним. Она, как он уяснил, рано осиротела. Хотя ее поведение было очень контролируемым и даже формальным, за этим теплилась, как он чувствовал, такая женственность, что какая-то частичка его души потянулась к ней.
– Я просматривала объявления о найме в коммерческих журналах и сразу заметила ваше. Меня интересуют материалы, закупки и менеджмент. И я помню кое-что об электронике из учебного курса. Мне нравится здешнее общество, ну, и у вашей компании есть репутация. По-моему, стоит попытаться. – Она улыбнулась: – Конечно, зависит от того, как вы на меня посмотрите.
Лу начал рассказывать о производстве и рынке. При этом он поглядывал, как она сидит, положив ногу на ногу. В ее внешности было что-то царственное, она была высокой, и в тонких очертаниях фигуры было что-то от амазонки. Золотисто-рыжие волосы подчеркивали ее привлекательность, как и прекрасная молочно-белая кожа в крапинках веснушек. Она задала по ходу пару наводящих вопросов, по которым было видно, что она подготовилась к встрече и получила представление о его бизнесе. Это произвело хорошее впечатление.
Но большее впечатление произвели ее бедра, слегка двигавшиеся, пока она слушала, или тонкие икры под чулками. Такие красивые ноги он видел только в модных журналах. Она сидела в кресле по-деловому, но все же довольно вызывающе. Даже в ее руках, сложенных на коленях было что-то, таившее в себе чувственный заряд. Глаза ее постоянно смотрели в его глаза, и, казалось, излучали ласку. Чем больше он наблюдал за ней, тем более и более возрастал исходящий от нее вызов. Против воли он поддавался ее очарованию.
Лу не был достаточно светским человеком, чтобы понять, что перед ним разыгрывалось одно из самых рассчитанных представлений, какие только случалось видеть чувствительным нанимателям. Он только осознавал, что ее взгляд и ее физическое обаяние, вкупе с ее очевидной квалификацией, кажется, сделают для него невозможным отказать ей занять место в компании. Когда он окончил свою речь, она удивила его, показав на карточки Барбары и детей на полке позади стола.
– Какая милая у вас семья, сэр. Дети так похожи на отца.
– Спасибо, – сказал он, поворачиваясь к карточкам, – я не уверен, что это хорошо. Кажется, Барбара единственная из семьи действительно имеет голову на плечах.
Между тем, скрытый смысл ее комплимента нашел дорогу к его мужскому сердцу. Она поздравляла его с его явной мужественностью и с привлекательной семьей. Он заставил себя посмотреть ей в глаза, задавая еще несколько формальных вопросов.
Ответы были продуманными и корректными. Ему нравилось ее спокойное достоинство и умение себя вести, а тихая интимность ее тона казалась соблазнительной.
Наконец, ему осталось только сдаться.
– Ну, – вздохнул он, – я могу сказать вам, мисс Деймерон…
– О, прошу вас, называйте меня Лиз.
– Да, Лиз, – он улыбнулся, – могу вам сказать, Лиз, что наша фирма также заинтересована в вас, как и вы в ней. Если ваше образование и квалификация действительно таковы, у вас здесь хорошее будущее. Мы – сплоченный небольшой коллектив и умеем работать вместе. Мы – не «Дженерал Моторс», но гордимся своей работой. Здесь вы, может быть, не станете знаменитой, но станете уважаемой, и будете знать дело, как нигде.
Ее лицо осветилось, когда она это услышала, сделав ее еще привлекательнее.
– Спасибо, мистер Бенедикт, благодарю вас за доверие, я вас не подведу.
Они встали вместе. Ее тело, вытянувшееся во весь рост, вызвало у него сильное волнение. Твердые груди обрисовывались под блузкой, бедра соблазнительно двигались под юбкой. Она была на редкость хороша собой, трудно было познать все грани ее красоты за одну короткую встречу.
Но он уже решил, что сейчас появилась возможность узнать о Лиз Деймерон гораздо больше.
– Когда желаете начать? – спросил он.
– Лучше всего сейчас. – Она взяла сумку.
– Хорошо, я провожу вас в отдел материалов и представлю Глену и Ларри. Они могут начать с демонстрации оснастки.
Пока они шли к лифту, он спросил, где она живет. Она сказала, что живет у подруги, пока не найдет квартиру. Он предложил ей несколько дней на поиски, но она с улыбкой отказалась. Входя с ней в лифт, он старался не смотреть на нее и думал, заметил ли кто-нибудь их вместе в коридоре.
Через пять минут, проводив ее в отдел материалов, он возвращался наверх. Он почувствовал странное сожаление, расставшись с ней, потому что, когда она прощалась с ним, ему показалось, что у нее в глазах было что-то вроде легкого упрека. Она помахала ему из-за стеклянной двери, потом повернулась к Ларри Витлоу, менеджеру отдела.
Оставшись снова в одиночестве в кабинете, он ощутил смешанное чувство удовольствия и вины, вспоминая молодую девушку. Он чувствовал, что мысли о новой встрече с ней мешали ему работать.
Вечером, за ужином, когда он рассказывал о событиях, Барбара заметила в его взгляде тоскливое выражение.
На другое утро, придя на работу как обычно рано, он был занят десятком важных дел сразу.
Занятой человек, Бенедикт и не подумал поискать в списках Висконсинского университета фамилию бакалавра Деймерон или попросить копию ее диплома. В мире бизнеса и конкуренции не было времени для таких тонкостей. Да Лу и не был подозрителен. Он и подумать не мог, что юная свежесть Лиз Деймерон может быть следствием того, что ей – всего восемнадцать. Да и после того впечатления, которое она произвела на него, это было бы немыслимо.
Луис Бенедикт был доволен. Дела его не очень большой электронной фирмы «Бенедикт Продактс» шли хорошо: после медленного старта, который заставил его работать ночами несколько лет, наблюдался устойчивый рост. Деньги, занятые у его богатого зятя, чтобы начать бизнес, давно вернулись и окупились.
В сорок шесть лет Лу наконец был хозяином своей судьбы.
Он оглядывался на свою карьеру – начало работы инженером в большой корпорации в Сан-Диего, первые годы с Барбарой, рождение детей, долгие попытки поставить на ноги «Бенедикт Продактс» – как на необходимый процесс, успешно приведший к его нынешнему положению.
У него было трое хороших детей – Пол шестнадцати лет, Синди тринадцати и Джойс одиннадцати лет. У него был хороший дом с четырьмя спальнями в приятном районе Сакраменто, хорошие соседи, друзья, которые восхищались Барбарой и им самим, положение в обществе. Лу, может быть, устал от усилий последних пятнадцати лет, но был доволен результатами.
Сейчас он думал о будущем расширении рынка в северной Калифорнии, на побережье Лос-Анджелеса, в Сан-Диего, и, может быть, о филиалах в разных местах на западе, о развитии общенациональных связей. Можно сказать, дела шли даже слишком хорошо. Послевоенная экономика нуждалась в таких фирмах, ведь электроника становилась основой бурно развивающегося научно-технического прогресса американской промышленности.
Лу с неприязнью относился к необходимости подбирать управляющих для новых филиалов: подбор и увольнение были ему одинаково ненавистны. Нет ничего хорошего в передаче ответственности другим, чтобы волноваться о том, чего не можешь увидеть сам. Поэтому он выжидал, следя за усилиями по выполнению накопившихся заказов и выслушивая жалобы своих контрагентов, которые гордились завоеванными позициями в дальних городах и с нетерпением ждали расширения фирмы.
Лу был из тех боссов, которые до всего хотят дойти сами. Он не только знал всех служащих «Бенедикт Продактс», но знал и всю материальную часть, производственные схемы, каждый цент приходов и расходов знал лучше своих бухгалтеров. Он мог бы выполнять работу за любого из своих служащих, и иногда так и делал, если кто-то заболевал. Не раз вечером он возвращался домой с грязными ногтями и в грязной рубашке, улыбаясь в ответ на упреки жены, что он один работает за весь завод.
Друзья называли его мастером мягкого прикосновения. Он знал семейное положение всех своих служащих, звонил им или навещал сам в случае неприятностей, и даже давал беспроцентные займы из своего кармана. Десять лет назад он установил систему участия в прибылях, которая не только вызвала к нему уважение его рабочих, но и породила в калифорнийской коммерческой прессе прозвище «идеального босса». Никто из молодых, талантливых управляющих не думал о бегстве из компании ради более высокого жалования. Фирма являла собой великую редкость: была большой счастливой семьей.
Лу имел лишний вес, как многие в его возрасте, кто пьет многовато пива и мартини по выходным и ест несколько лишних порций гамбургеров и французского жаркого, когда режим работы не позволяет питаться менее калорийно. Но со своей грубоватой комплекцией, загоревший во время игры в гольф под солнцем Сакраменто, в хороших костюмах, с пепельными волосами, он имел общеамериканский приятно-процветающий вид. Кроме того, думал он, глядя на себя в зеркале, человеку его положения и занятий не обязательно выглядеть, как Кэри Грант.
Лу Бенедикт был если не из самых творческих людей, то из надежных и честных. И если он не был самым счастливым из людей, то безусловно был доволен своей жизнью. Представление о самовыражении, неясное для него в школьные и студенческие годы, определилось через ценности упорного труда.
Его интимная жизнь с Барбарой, приятной женщиной с каштановыми волосами, из старой калифорнийской семьи, женщиной, которая очень пришлась ему по вкусу, когда вступила с ним в брак девятнадцать лет назад, – эта жизнь теперь изменилась. Сказались стресс бизнеса и заботы о семье. Но они оставались преданной друг другу парой, и постоянство их взаимности компенсировало отсутствие более страстных взаимоотношений. В общем Лу Бенедикт чувствовал, что у него было все, что нужно для жизни. Прошлое и будущее соединяло гнездо, теплое, уютное, полное надежд и обязательств, и это вполне вознаграждало его за упущенное. Так он, во всяком случае, думал.
– Здесь мисс Деймерон, – сообщил менеджер по кадрам, – она претендует на вакансию в отделе материалов. У нее нет опыта, но очень высокие тестовые результаты и степень в Висконсинском университете.
– Чем она здесь занимается? – спросил Лу.
– Она родилась на среднем Западе, выросла в Калифорнии. В колледже средний бал 3,5, согласно заявлению. И… ну, я думаю, вам надо бы с ней увидеться, сэр.
Лу знал, что это значит: претендентка очень понравилась работникам кадров. Они не находят недостатков. Он должен принять решение.
– Хорошо. Пошлите ее наверх.
Через несколько минут в дверь постучали. Просунулась голова секретаря с докладом о мисс Деймерон. Одев пиджак, чтобы выглядеть посолиднее, как президент компании, Лу встал и вышел из-за стола.
Высокая, хорошенькая, рыжеволосая, удивительно юная для своих двадцати двух лет и при этом очень хорошо державшаяся девушка вошла и протянула ему руку.
– Здравствуйте, мисс Деймерон, – сказал Лу, предлагая ей кресло для посетителей. Искоса он поглядывал на нее, когда она садилась. Ее рабочая юбка облегала длинные аристократические ноги. На ковер она поставила кожаную сумку.
Она подняла на него удивительно зеленые глаза, в которых таилось нечто большее, чем выражение поверхностного внимания. Теперь он видел: она больше, чем хорошенькая.
– Ну, – сказал он, – я наслышан о вас от управляющего по кадрам, мисс Деймерон. Расскажите мне, почему вас заинтересовала электроника. Наша компания несколько не в духе молодой женщины с университетским образованием. Где, значит, вы учились?
– Висконсинский университет, Мэдисон, сэр.
– Что привело вас в Висконсин? – спросил он, стараясь смотреть ей в глаза, хотя взгляд его невольно скользил по изгибам, хорошо заметным под юбкой и блузкой. – В той части страны довольно холодно, не так ли?
Она улыбнулась. Ее мягкая приятная улыбка согревала, пробуждая в нем что-то затаенное.
– Там – хорошая программа по бизнесу, – ответила она, – поэтому я туда отправилась. Но этот снег и холод – не для меня. Как только я окончила учебу, то вернулась в Калифорнию. Я всегда хотела делать карьеру здесь.
Ее заявление лежало перед ним. Она, как он уяснил, рано осиротела. Хотя ее поведение было очень контролируемым и даже формальным, за этим теплилась, как он чувствовал, такая женственность, что какая-то частичка его души потянулась к ней.
– Я просматривала объявления о найме в коммерческих журналах и сразу заметила ваше. Меня интересуют материалы, закупки и менеджмент. И я помню кое-что об электронике из учебного курса. Мне нравится здешнее общество, ну, и у вашей компании есть репутация. По-моему, стоит попытаться. – Она улыбнулась: – Конечно, зависит от того, как вы на меня посмотрите.
Лу начал рассказывать о производстве и рынке. При этом он поглядывал, как она сидит, положив ногу на ногу. В ее внешности было что-то царственное, она была высокой, и в тонких очертаниях фигуры было что-то от амазонки. Золотисто-рыжие волосы подчеркивали ее привлекательность, как и прекрасная молочно-белая кожа в крапинках веснушек. Она задала по ходу пару наводящих вопросов, по которым было видно, что она подготовилась к встрече и получила представление о его бизнесе. Это произвело хорошее впечатление.
Но большее впечатление произвели ее бедра, слегка двигавшиеся, пока она слушала, или тонкие икры под чулками. Такие красивые ноги он видел только в модных журналах. Она сидела в кресле по-деловому, но все же довольно вызывающе. Даже в ее руках, сложенных на коленях было что-то, таившее в себе чувственный заряд. Глаза ее постоянно смотрели в его глаза, и, казалось, излучали ласку. Чем больше он наблюдал за ней, тем более и более возрастал исходящий от нее вызов. Против воли он поддавался ее очарованию.
Лу не был достаточно светским человеком, чтобы понять, что перед ним разыгрывалось одно из самых рассчитанных представлений, какие только случалось видеть чувствительным нанимателям. Он только осознавал, что ее взгляд и ее физическое обаяние, вкупе с ее очевидной квалификацией, кажется, сделают для него невозможным отказать ей занять место в компании. Когда он окончил свою речь, она удивила его, показав на карточки Барбары и детей на полке позади стола.
– Какая милая у вас семья, сэр. Дети так похожи на отца.
– Спасибо, – сказал он, поворачиваясь к карточкам, – я не уверен, что это хорошо. Кажется, Барбара единственная из семьи действительно имеет голову на плечах.
Между тем, скрытый смысл ее комплимента нашел дорогу к его мужскому сердцу. Она поздравляла его с его явной мужественностью и с привлекательной семьей. Он заставил себя посмотреть ей в глаза, задавая еще несколько формальных вопросов.
Ответы были продуманными и корректными. Ему нравилось ее спокойное достоинство и умение себя вести, а тихая интимность ее тона казалась соблазнительной.
Наконец, ему осталось только сдаться.
– Ну, – вздохнул он, – я могу сказать вам, мисс Деймерон…
– О, прошу вас, называйте меня Лиз.
– Да, Лиз, – он улыбнулся, – могу вам сказать, Лиз, что наша фирма также заинтересована в вас, как и вы в ней. Если ваше образование и квалификация действительно таковы, у вас здесь хорошее будущее. Мы – сплоченный небольшой коллектив и умеем работать вместе. Мы – не «Дженерал Моторс», но гордимся своей работой. Здесь вы, может быть, не станете знаменитой, но станете уважаемой, и будете знать дело, как нигде.
Ее лицо осветилось, когда она это услышала, сделав ее еще привлекательнее.
– Спасибо, мистер Бенедикт, благодарю вас за доверие, я вас не подведу.
Они встали вместе. Ее тело, вытянувшееся во весь рост, вызвало у него сильное волнение. Твердые груди обрисовывались под блузкой, бедра соблазнительно двигались под юбкой. Она была на редкость хороша собой, трудно было познать все грани ее красоты за одну короткую встречу.
Но он уже решил, что сейчас появилась возможность узнать о Лиз Деймерон гораздо больше.
– Когда желаете начать? – спросил он.
– Лучше всего сейчас. – Она взяла сумку.
– Хорошо, я провожу вас в отдел материалов и представлю Глену и Ларри. Они могут начать с демонстрации оснастки.
Пока они шли к лифту, он спросил, где она живет. Она сказала, что живет у подруги, пока не найдет квартиру. Он предложил ей несколько дней на поиски, но она с улыбкой отказалась. Входя с ней в лифт, он старался не смотреть на нее и думал, заметил ли кто-нибудь их вместе в коридоре.
Через пять минут, проводив ее в отдел материалов, он возвращался наверх. Он почувствовал странное сожаление, расставшись с ней, потому что, когда она прощалась с ним, ему показалось, что у нее в глазах было что-то вроде легкого упрека. Она помахала ему из-за стеклянной двери, потом повернулась к Ларри Витлоу, менеджеру отдела.
Оставшись снова в одиночестве в кабинете, он ощутил смешанное чувство удовольствия и вины, вспоминая молодую девушку. Он чувствовал, что мысли о новой встрече с ней мешали ему работать.
Вечером, за ужином, когда он рассказывал о событиях, Барбара заметила в его взгляде тоскливое выражение.
На другое утро, придя на работу как обычно рано, он был занят десятком важных дел сразу.
Занятой человек, Бенедикт и не подумал поискать в списках Висконсинского университета фамилию бакалавра Деймерон или попросить копию ее диплома. В мире бизнеса и конкуренции не было времени для таких тонкостей. Да Лу и не был подозрителен. Он и подумать не мог, что юная свежесть Лиз Деймерон может быть следствием того, что ей – всего восемнадцать. Да и после того впечатления, которое она произвела на него, это было бы немыслимо.
IX
Нью-Йоркский университет, 3 октября 1951 года
– Прошу внимания!
Профессор Натаниель Клир стоял за кафедрой, неподвижный как статуя. Двести студентов в лекционном зале сразу замолчали. Был слышен только быстрый шелест страниц, слушатели готовились записывать то, что он скажет.
Профессор скользил по рядам взглядом своих угольно-черных глаз. Волосы его были темные, виски тронуты сединой. Загар придавал ему отдаленное сходство с пиратом, тем более, что у него было сильное, поджарое тело, прикрытое свитером с высоким воротником и спортивным жакетом.
На студентов он производил сложное впечатление. С одной стороны, это был сильный человек, чье молчание наводило страх на всех, кто ждал его оценок. С другой, когда он увлекался предметом, то начинал расхаживать взад-вперед по сцене, излучая энергию мужественности, возбуждавшую слушателей.
Его известность не уступала личному обаянию. В свои тридцать восемь он был самым молодым из профессоров, назначенных на кафедру современной истории педагогики в НИУ. Он был руководитель университетского курса по истории искусств, участник любой заметной научной организации в своей области, автор солидных трудов по Караваджо на правах докторской диссертации, монографии о Ван Гоге, удостоенной престижного французского «При д'Арра», и труда по обнаженной натуре в классическом и романтическом искусстве, снискавшего ему мировую известность. Натаниель Клир был, бесспорно, главной достопримечательностью университетского отделения искусств, как в научном, так и в педагогическом смысле. Несмотря на строгие требования и оценки, его аудитория с первого дня семестра была всегда полна заинтересованных слушателей.
Во многом благодаря ему Лаура и решила учиться здесь. И имея в виду его критический глаз, она писала вступительную работу по Делакруа. И как знать: может быть, он был среди тех, кто прочел ее работу и решил допустить ее к обучению в университете. Еще в самом начале обучения она решила писать основную работу по обнаженной натуре, под впечатлением блестящей работы Клира по этому вопросу. Так что именно из-за Клира она сидела сейчас в десятом ряду, ловя каждое слово человека на кафедре.
– Прошу внимания!
Профессор Натаниель Клир стоял за кафедрой, неподвижный как статуя. Двести студентов в лекционном зале сразу замолчали. Был слышен только быстрый шелест страниц, слушатели готовились записывать то, что он скажет.
Профессор скользил по рядам взглядом своих угольно-черных глаз. Волосы его были темные, виски тронуты сединой. Загар придавал ему отдаленное сходство с пиратом, тем более, что у него было сильное, поджарое тело, прикрытое свитером с высоким воротником и спортивным жакетом.
На студентов он производил сложное впечатление. С одной стороны, это был сильный человек, чье молчание наводило страх на всех, кто ждал его оценок. С другой, когда он увлекался предметом, то начинал расхаживать взад-вперед по сцене, излучая энергию мужественности, возбуждавшую слушателей.
Его известность не уступала личному обаянию. В свои тридцать восемь он был самым молодым из профессоров, назначенных на кафедру современной истории педагогики в НИУ. Он был руководитель университетского курса по истории искусств, участник любой заметной научной организации в своей области, автор солидных трудов по Караваджо на правах докторской диссертации, монографии о Ван Гоге, удостоенной престижного французского «При д'Арра», и труда по обнаженной натуре в классическом и романтическом искусстве, снискавшего ему мировую известность. Натаниель Клир был, бесспорно, главной достопримечательностью университетского отделения искусств, как в научном, так и в педагогическом смысле. Несмотря на строгие требования и оценки, его аудитория с первого дня семестра была всегда полна заинтересованных слушателей.
Во многом благодаря ему Лаура и решила учиться здесь. И имея в виду его критический глаз, она писала вступительную работу по Делакруа. И как знать: может быть, он был среди тех, кто прочел ее работу и решил допустить ее к обучению в университете. Еще в самом начале обучения она решила писать основную работу по обнаженной натуре, под впечатлением блестящей работы Клира по этому вопросу. Так что именно из-за Клира она сидела сейчас в десятом ряду, ловя каждое слово человека на кафедре.