Но тщетны призывы -- и лучший из нас
   Со злой антипатией сладит не скоро.
   Как морщился Гете от вони табачной,
   Так вянет наш рыцарь, нюхая порох.
   Грохочут залпы. Герой побледнел.
   Нелепые фразы он тихо бормочет,
   Он бредит бессвязно... А рядом супруга
   У длинного носи держит платочек.
   Да, так говорят. А правда иль нет -
   Кто знает? Все мы -- люди, не боги.
   И даже сам великий Гораций
   Едва унес из битвы ноги.
   Вот жребий прекрасного: сходит на нет
   Певец наравне со всякою рванью.
   Стихи на свалке, а сами поэты
   В конце концов становятся дрянью.
   1649-1793-????
   Невежливей, чем британцы, едва ли
   Цареубийцы на свете бывали.
   Король их Карл, заточен в Уайтхолл,
   Бессонную ночь перед казнью провел:
   Под самым окном веселился народ
   И с грохотом строили эшафот.
   Французы немногим учтивее были:
   В простом фиакре Луи Капета
   Они на плаху препроводили,
   Хотя, по правилам этикета,
   Даже и при такой развязке
   Надо возить короля в коляске.
   Еще было хуже Марии-Антуанетте,
   Бедняжке совсем отказали в карете:
   Ее в двуколке на эшафот
   Повез не придворный, а санкюлот.
   Дочь Габсбурга рассердилась немало
   И толстую губку надменно поджала.
   Французам и бриттам сердечность чужда,
   Сердечен лишь немец, во всем и всегда.
   Он будет готов со слезами во взоре
   Блюсти сердечность и в самом терроре.
   А оскорбить монарха честь
   Его не вынудит и месть.
   Карета с гербом, с королевской короной,
   Шестеркою кони под черной попоной,
   Весь в трауре кучер, и, плача притом,
   Взмахнет он траурно-черным кнутом,-
   Так будет король наш на плаху доставлен
   И всепокорнейше обезглавлен.
   x x x
   В Германии, в дорогой отчизне,
   Все любят вишню, древо жизни,
   Все тянутся к ее плоду,
   Но пугало стоит в саду.
   Каждый из нас, точно птица,
   Чертовой рожи боится.
   Но вишня каждое лето цветет,
   И каждый песнь отреченья поет.
   Хоть вишня сверху и красна,
   Но в косточке смерть затаила она.
   Лишь в небе создал вишни
   Без косточек всевышний.
   Бог-сын, бог-отец, бог -- дух святой,
   Душой прилепились мы к троице
   И, к ним уйти с земли спеша,
   Грустит немецкая душа.
   Лишь на небе вовеки
   Блаженны человеки,
   А на земле все грех да беда,-
   И кислые вишни, и горе всегда.
   ПО СЮ И ПО ТУ СТОРОНУ РЕЙНА
   Пыл страстей и такта узы,
   Пламя роз в петлицах блузы,
   Сладость ласки, лжи гипноз,
   Благородство грешных поз,
   Вихрь и жар любовных грез -
   В том искусны вы, французы!
   А германский дух померк,
   В злобу рок его поверг,
   Из глубин сознанья бьет он,
   Злой наш дух! И все растет он,
   Ядом весь ;почти зальет он
   Твой бочонок, Гейдельберг:!
   ЮДОЛЬ СТРАДАНИЙ
   Гуляет ветер на чердаке,
   В постель задувает сквозь дыры.
   Там две души-горемыки лежат,
   Так бледны, так слабы и сиры.
   и шепчет душа-горемыка другой:
   "Обвей меня крепче рукою,
   Прижмись губами к моим губам,
   И я согреюсь тобою",
   Другая душа-горемыка в ответ:
   "Твой взор -- защита от боли,
   От голода, холода, нищеты,
   От этой проклятой юдоли".
   И плакали, и целовались они
   В своей безысходной печали,
   Смеялись и даже запели потом,
   И наконец замолчали.
   А днем на чердак пришел комиссар
   С ученым лекарем вкупе,
   И тот усмотрел, что смерть налицо
   И в том и в этом трупе.
   И он разъяснил: "При желудке пустом
   Их, верно, стужа убила.
   Возможно, что смерть их уже стерегла
   И только 'быстрей-шстушша".
   И веско добавил: "В такой мороз
   Отапливать надо жилище,
   А спать на пуховиках,-- но суть,
   Конечно, в здоровой пище".
   ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ МАССЫ
   "Блины, которые я отпускал до сих пор за три серебряных гроша,
   отпускаю отныне за два серебряных гроша. Все зависит от массы".
   Засел в мою память прочней монументов
   Один анонс -- для интеллигентов
   Борусской столицы когда-тал он
   В "Интеллигенцблатт" был помещен.
   Берлин! Столица борусехой страны!
   Цветешь, ты свежестью весны,
   Как пышных лип твоих аллеи....
   Все так же ли ветер их бьет, не жалея?
   А как твой Тиргартен? Найдется? ль в нем
   тварь,
   Что хлещет пиво, как и встарь,
   С женой в павильоне, под ту же погудку:
   Мораль -- душе, а борщ -- желудку?
   Берлин! Ты каким предаешься шотехам?
   Какого разиню приветствуешь смехом?
   При мне еще Нанте; не снился берлинцам.
   В ту пору только чушь мололи
   Высоцкий с пресловутым: кронпринцем,
   Что ныне ерзает на престоле.
   Теперь в короле: не признать, балагура -
   Голова под короной повисла понуро.
   Сего венценосца сужу я нестрого,
   Ведь мы друг на друга походим немного.
   Оа очень любезен, талантлив, притом,-
   Я тоже был бы плохим королем.
   Как я, не питает он нежных чувств
   К музыке -- чудовищу искусств;
   Поэтому протежирует он
   Мейербера -- музыке в урон.
   Король с него денег не брал,-- о нет! -
   Как об этом гнусно судачит свет.
   Ложь! С беренмейеровских денег
   Король не разбогател ни на пфенниг!
   И Беренмейер с неких пор
   Королевской оперы дирижер,
   Но за это ему -- награда одна:
   И титулы и ордена -
   Лишь "en monnaie de signe"1. Так вот:
   За roi de Prusse2 проливает он пот.
   Как только начну Берлин вспоминать,
   Университет я вижу опять.
   Под окнами красные скачут гусары,
   Там музыки грохот и звуки фанфары,
   Громко несутся солдатские "зори"
   К студиозам под своды аудиторий.
   А профессора там все в том же духе -
   Весьма иль менее длинноухи?
   Все так же ль изящно, с тем же эффектом
   Слащаво поет дифирамбы пандектам
   Наш Савиньи иль сей певец,
   Быть может, помер под конец?
   Я, право, не знаю... Скажите по чести,
   Я не расплачусь при этой вести...
   И Лотте умер. Смертен всякий,
   Как человек, так и собаки,
   А псам таким и подыхать,
   Что рады здравый смысл сбрехать
   И считают для вольного немца почетом -
   Задыхаться под римским гнетом...
   А Массман плосконосый, тот все у дел?
   Иль Массмана смертных постиг удел?
   Не говорите об этом, я буду убит,
   И, если подох он, я плакать стану,-
   О! Пусть еще долго он небо коптит,
   Нося на коротеньких ножках свой грузик.
   Уродливый карлик, смешной карапузик
   С отвислым брюхом. Сей пигмей
   Был мне на свете всех милей!
   Я помню его. Он так был мал,
   Но, как бездонная бочка, лакал
   Со студентами пиво, -- те, пьянствуя часто,
   Под конец излупили беднягу-гимнаста.
   То-то было побоище! Юноши браво
   Доказали упорством рук,
   -----------------
   1 Расплата шуточками (фр.).
   2 Работая бесплатно, дословно: (за) короля Пруссии (фр.)
   Что Туснельды и Германа внук -
   Достойный поборник кулачного права.
   Молодые германцы не знали поблажки,
   Молотили руками... То в зад, то в ляжки
   Пинали ногами все боле и боле,
   А он, негодяй, хоть бы пикнул от боли.
   "Я удивлен! -- вскричал я с жаром. -
   Как стойко ты сносишь удар за ударом,
   Да ты ведь герой! Ты Брутовой расы!"
   И Массман молвил: "Все зависит от массы!"
   Да, a propos 1, а этим летом
   Вы репой тельтовской довольны?
   Хорош ли огурчик малосольный
   В столице вашей? А вашим поэтам
   Живется все так же, без резких волнений,
   И все среди них не рождается гений?
   Хотя -- к чему гений? Ведь у нас расцветало
   Моральных и скромных талантов немало.
   У морального люда есть тоже прикрасы.
   Двенадцать -- уж дюжина! Все зависит от
   массы.
   А вашей лейб-гвардии лейтенанты
   По-прежнему те же наглые франты?
   Все так же затянуты в рюмочку тальи?
   Все так же болтливы эти канальи?
   Но берегитесь, -- беда грозит, -
   Еще не лопнуло, но трещит!
   Ведь Бранденбургские ворота у вас
   Грандиозностью славятся и сейчас.
   И в эти ворота, дождетесь вы чести,
   Всех вас вышвырнут с прусским величеством
   вместе.
   Все зависит от массы!
   ДОБРЫЙ СОВЕТ
   Всегда их подлинную кличку
   Давай, мой друг, героям басен.
   Сробеешь -- результат ужасен!
   -------------------
   1 Кстати (фр.).
   ДОБРЫЙ СОВЕТ
   Всегда их подлинную кличку
   Давай, мой друг, героям басен.
   Сробеешь -- результат ужасен!
   С твоим ослом пойдет на смычку
   Десяток серых дурней, воя:
   "Мои ведь уши у героя!
   А этот визг и рев с надсадой
   Моею отдает руладой:
   Осел я! Хоть не назван я,
   Меня узнают все друзья,
   Вся родина Германия:
   Осел тот я! И-а! И-а!"
   Ты одного щадил болвана,
   Тебе ж грозит десяток рьяно!
   КОРОЛЬ ДЛИННОУХИЙ I
   Само собой, в короли прошел
   Большинство голосов получивший осе
   И учинился осел королем.
   Но вот вам хроника о нем:
   Король-осел, корону надев,
   Вообразил о себе, что он лев;
   Он в львиную шкуру облекся до пят
   И стал рычать, как львы рычат.
   Он лошадьми себя окружает,
   И это старых ослов раздражает.
   Бульдоги и волки -- войско его,
   Ослы заворчали и пуще того.
   Быка он приблизил, канцлером сделав,
   И тут ослы дошли до пределов.
   Грозятся восстанием в тот же день!
   Король корону надел набекрень
   И быстро укутался, раз-два,
   В шкуру отчаянного льва.
   Потом объявляет особым приказом
   Ослам недовольным явиться разом,
   И держит следующее слово:
   "Ослы высокие! Здорово!
   Ослом вы считаете меня,
   Как будто осел и я, и я!
   Я -- лев; при дворе известно об этоv
   И всем статс-дамам, и всем субреттам.
   И обо мне мой статс-пиит
   Создал стихи и в них говорит:
   "Как у верблюда горб природный,
   Так у тебя дух льва благородный -
   У этого сердца, этого духа
   Вы не найдете длинного уха".
   Так он поет в строфе отборной,
   Которую знает каждый придворный.
   Любим я: самые гордые павы
   Щекочут затылок мой величавый.
   Поощряю искусства: все говорят,
   Что я и Август и Меценат.
   Придворный театр имею давно я;
   Мой кот исполняет там роли героя.
   Мимистка Мими, наш ангел чистый,
   И двадцать мопсов -- это артисты.
   В академии живописи, ваянья
   Есть обезьяньи дарованья.
   Намечен директор на место это -
   Гамбургский Рафаэль из гетто,
   Из Грязного вала,--Леман некто.
   Меня самого напишет директор.
   Есть опера, и есть балет,
   Он очень кокетлив, полураздет.
   Поют там милейшие птицы эпохи
   И скачут талантливейшие блохи.
   Там капельмейстером Мейер-Бер,
   Сам музыкальный миллионер.
   Уже наготовил Мерин-Берий
   К свадьбе моей парадных феерий.
   Я сам немного занят музыкой,
   Как некогда прусский Фридрих Великий.
   Играл он на флейте, я на гитаре,
   И много прекрасных, когда я в ударе
   И с чувством струны свои шевелю,
   Тянутся к своему королю.
   Настанет день -- королева моя
   Узнает, как музыкален я!
   Она -- благородная кобылица,
   Высоким родом своим гордится.
   Ее родня ближайшая -- тетя
   Была Росинанта при Дон-Кихоте;
   А взять ее корень родословный
   Там значится сам Баярд чистокровный;
   И в предках у ней, по ее бумагам,
   Те жеребцы, что ржали под флагом
   Готфрида сотни лет назад,
   Когда он вступал в господень град.
   Но прежде всего она красива,
   Блистает! Когда дрожит ее грива,
   А ноздри начнут и фыркать и гроха|
   В сердце моем рождается похоть,-
   Она, цветок и богиня кобылья,
   Наследника мне принесет без усилья.
   Поймите, -- от нашего сочетанья
   Зависит династии существованье.
   Я не исчезну без следа,
   Я буду в анналах Клио всегда,
   И скажет богиня эта благая,
   Что львиное сердце носил всегда я
   В груди своей, что управлял
   Я мудро и на гитаре играл".
   Рыгнул король, и речь прервал он,
   Но ненадолго, и так продолжал он:
   "Ослы высокие! Все поколенья!
   Я сохраню к вам благоволенье,
   Пока вы достойны. Чтоб всем налог
   Платить без опоздания, в срок.
   По добродетельному пути,
   Как ваши родители, идти,-
   Ослы старинные! В зной и холод
   Таскали мешки они, стар и молод,
   Как им приказывал это бог.
   О бунте никто и мыслить не мог.
   С их толстых губ не срывался ропот,
   И в мирном хлеву, где привычка и О!
   Спокойно жевали они овес!
   Старое время ветер унес.
   Вы, новые, остались ослами,
   Но скромности нет уже меж вами.
   Вы жалко виляете хвостом
   И вдруг являете треск и гром.
   А так как вид у вас бестолков,
   Вас почитают за честных ослов;
   Но вы и бесчестны, вы и злы,
   Хоть с виду смиреннейшие ослы.
   Подсыпать вам перцу под хвост, и вмиг
   Вы издаете ослиный крик,
   Готовы разнести на части
   Весь мир, -- и только дерете пасти.
   Порыв, безрассудный со всех сторон!
   Бессильный гнев, который смешон!
   Ваш глупый рев обнаружил вмиг,
   Как много различнейших интриг,
   Тупых и низких дерзостей
   И самых пошлых мерзостей,
   И яда, и желчи, и всякого зла
   Таиться может в шкуре осла".
   Рыгнул король, и речь прервал он,
   Но ненадолго, и так продолжал он:
   "Ослы высокие! Старцы с сынами!
   Я вижу вас насквозь, я вами
   Взволнован, я злюсь на вас свирепо
   За то, что бесстыдно и нелепо
   О власти моей вы порете дичь.
   С ослиной точки трудно постичь
   Великую львиную идею,
   Политикой движущую моею.
   Смотрите вы! Бросьте эти штуки!
   Растут у меня и дубы и буки,
   Из них мне виселицы построят
   Прекрасные. Пусть не беспокоят
   Мои поступки вас. Не противясь,
   Совет мой слушайте: рты на привязь!
   А все преступники-резонеры -
   Публично их выпорют живодеры;
   Пускай на каторге шерсть почешут.
   А тех, кто о восстании брешут,
   Дробят мостовые для баррикады,-
   Повешу я без всякой пощады.
   Вот это, ослы, я внушить вам желал бы
   Теперь убираться я приказал бы".
   Король закончил свое обращенье;
   Ослы пришли в большое движенье;
   Оки прокричали: "И-а, и-а!
   Да здравствует наш король! Ура!"
   ОСЛЫ-ИЗБИРАТЕЛИ
   Свобода приелась до тошноты.
   В республике конско-ослиной
   Решили выбрать себе скоты
   Единого властелина.
   Собрался с шумом хвостатый сброд
   Различного званья и масти.
   Интриги и козни пущены в ход,
   Кипят партийные страсти.
   Здесь Старо-Ослы вершили судьбу,
   В ослином комитете.
   Кокарды трехцветные на лбу
   Носили молодчики эти.
   А кони имели жалкий вид
   И тихо стояли, ни слова:
   Они боялись ослиных копыт,
   Но пуще -- ослиного рева.
   Когда же кто-то осмелился вслух
   Коня предложить в кандидаты,
   Прервал его криком седой Длинноух:
   "Молчи, изменник проклятый!
   Ни капли крови осла в тебе нет.
   Какой ты осел, помилуй!
   Да ты, как видно, рожден на свет
   Французскою кобылой!
   Иль, может, от зебры род хилый т.
   Ты весь в полосах по-зебрейски.
   А впрочем, тебя выдает с головой
   Твой выговор еврейский.
   А если ты наш, то, прямо сказать,
   Хитер ты, брат, да не слишком.
   Ослиной души тебе не понять
   Своим худосочным умишком.
   Вот я познал, хоть с виду и прост,
   Ее мистический голос.
   Осел я сам, осел мой хвост,
   Осел в нем каждый волос.
   Я не из римлян, не славянин,
   Осел я немецкий, природный.
   Я предкам подобен, -- они как один
   Все были умны и дородны.
   Умны и не тешились искони
   Альковными грешками,
   На мельницу бодро шагали они,
   Нагруженные мешками.
   Тела их в могиле, но дух не исчез,
   Бессмертен ослиный дух их!
   Умильно смотрят они с небес
   На внуков своих длинноухих.
   О славные предки в нимбе святом!
   Мы следовать вам не устали
   И ни на йоту с пути не сойдем,
   Который вы протоптали.
   Какое счастье быть сыном ослов,
   Родиться в ослином сословье!
   Я с каждой крыши кричать готов:
   "Смотрите, осел из ослов я!"
   Отец мой покойный, что всем знаком,
   Осел был немецкий, упрямый.
   Ослино-немецким молоком
   Вскормила меня моя мама.
   Осел я и сын своего отца,
   Осел, а не сивый мерин!
   И я заветам ослов до конца
   И всей ослятине верен.
   Я вам предлагаю без лишних слов
   Осла посадить на престоле.
   И мы создадим державу ослов,
   Где будет ослам раздолье.
   Мы все здесь ослы! И-а! И-а!
   Довольно терзали нас кони!
   Да здравствует ныне и присно -- ура!
   Осел на ослином троне!"
   Оратор кончил. И грохнул зал,
   Как гром, при последней фразе,
   И каждый осел копытом стучал
   В национальном экстазе.
   Его увенчали дубовым венком
   Под общее ликованье.
   А он, безмолвно махая хвостом,
   Благодарил собранье.
   КЛОП
   Некий клоп залез на пятак
   И, словно банкир, похвалялся так:
   "Если денег ты нажил много,
   Всюду открыта тебе дорога.
   С деньгами красив ты, с деньгами знат
   Женщинам наимилейшим приятен.
   Дамы бледнеют и дрожат,
   Едва учуют мой аромат.
   С самой королевой я спал, бывало,
   Забравшись к ней ночью под одеяло.
   На жарких перинах она металась
   И беспрестанно всю ночь чесалась".
   Веселый чиж, услыхав эту речь,
   Решил похвальбу клопа пресечь:
   В негодованье свой клюв отточив,
   Насмешливый он просвистал мотив.
   Ко подлый клоп, испуская смрад,
   Чижу отомстил на клопиный лад:
   "Жертвой его насмешек стал я
   За то, что денег ему не дал я!"
   Ну, а мораль? Ее от вас
   Пока благоразумно скрою.
   Ведь сплочены между собою
   Богатые клопы сейчас.
   Задами подмяв под себя чистоган,
   Победно колотят они в барабан.
   Семейства клопов -- куда ни взгляни -
   Священный союз составляют они.
   Также немало клопиных альянсов
   Средь сочинителей скверных романсов
   (Которые столь бездарны и серы,
   Что не идут, как часы Шлезингера).
   Тут и свой Моцарт есть -- клоп-эстет,
   Ведущий особым клопиным манером
   С увенчанным лаврами Мейербером
   Интрижку в течение долгих лет.
   А с насекомых много ль возьмешь?
   Рецензии пишет газетная вошь -
   Елозит, врет, да и тиснет статейку
   И до смерти рада, урвав копейку,
   Притом меланхолии полон взгляд.
   Публика верит из состраданья:
   Уж больно обиженные созданья,
   И вечно сердечки у них болят.
   Тут стерпишь, пожалуй, любой поклеп.
   Молчи, не противься -- ведь это ж клоп.
   Его бы, конечно, можно под ноготь,
   Да, право, уж лучше не трогать.
   А то попробуй такого тронь -
   На целый свет подымется вонь!
   Вот отчего до другого раза
   Я отложу толкованье рассказа.
   БРОДЯЧИЕ КРЫСЫ
   На две категории крысы разбиты:
   Одни голодны, а другие сыты.
   Сытые любят свой дом и уют,
   Голодные вон из дома бегут.
   Бегут куда попало,
   Без отдыха, без привала,
   Бегут куда глядят глаза,
   Им не помеха ни дождь, ни гроза.
   Перебираются через горы,
   Переплывают морские просторы,
   Ломают шею, тонут в пути,
   Бросают мертвых, чтоб только дойти.
   Природа их обделила,
   Дала им страшные рыла,
   Острижены -- так уж заведено -
   Все радикально и все под одно.
   Сии радикальные звери -
   Безбожники, чуждые вере.
   Детей не крестят. Семьи не ища,
   Владеют женами все сообща.
   Они духовно нищи:
   Тело их требует пищи,
   И, в поисках пищи влача свои дни,
   К бессмертью души равнодушны они.
   Крысы подобного склада
   Не боятся ни кошек, ни ада.
   У них ни денег, ни дома нет.
   Им нужно устроить по-новому свет.
   Бродячие крысы -- о, горе! -
   На нас накинутся вскоре.
   От них никуда не спрячемся мы,
   Они наступают, их тьмы и тьмы.
   О, горе, что будет с нами!
   Они уже под стенами,
   А бургомистр и мудрый сенат,
   Не зная, что делать, от страха Д1
   Готовят бюргеры порох,
   Попы трезвонят в соборах,-
   Морали и государства оплот,
   Священная собственность прахом пойдет!
   О нет, ни молебны, ни грохот набата,
   Ни мудрые постановленья сената,
   Ни самые сильные пушки на свете
   Уже не спасут вас, милые дети!
   Вас не поддержат в час паденья
   Отжившей риторики хитросплетенья.
   Крысы не ловятся на силлогизмы,
   Крысы прыгают через софизмы.
   Голодное брюхо поверить готово
   Лишь логике супа и факту жаркого,
   Лишь аргументам, что пахнут салатом,
   Да гетткнгенским колбасо-цктатам.
   Треска бессловесная в масле горячем
   Нужней таким радикалам бродячим,
   Чем Мирабо, чем любой Цицерон,
   Как бы хитро ни витийствовал он.
   ДУЭЛЬ
   Сошлись однажды два быка
   Подискутировать слегка.
   Был у обоих горячий норов,
   И вот один в разгаре споров
   Сильнейший аргумент привел,
   Другому заорав: "Осел!"
   "Осла" получить быку -- хуже пули,
   И стали боксировать наши Джон Булли.
   Придя в то же время на тот же двор,
   И два осла вступили в спор.
   Весьма жестокое было сраженье,
   И вот один, потеряв терпенье,
   Издал какой-то дикий крик
   И заявил другому: "Ты -- бык!"
   Чтоб стать длинноухому злейшим врагом,
   Довольно его назвать быком.
   И загорелся бой меж врагами:
   Пинали друг друга лбом, ногами
   Отвешивали удары в podex 1,
   Блюдя священный дуэльный кодекс.
   А где же мораль? -- Вы мораль проглядели
   Я показал неизбежность дуэли.
   Студент обязан влепить кулаком
   Тому, кто его назвал дураком.
   -------------------
   1 Зад (лап.).
   ЭПОХА КОС
   Басня
   Две крысы были нищи,
   Они не имели пищи.
   Мучает голод обеих подруг;
   Первая крыса пискнула вдруг:
   "В Касселе пшенная каша есть,
   Но, жаль, часовой мешает съесть;
   В курфюрстской форме часовой,
   При этом -- с громадной косой;
   Ружье заряжено -- крупная дробь;
   Приказ: кто подойдет -- угробь".
   Подруга зубами как скрипнет
   И ей в ответ как всхлипнет:
   "Его светлость курфюрст у всех знаме
   Он доброе старое время чтит,
   То время каттов старинных
   И вместе кос их длинных.
   Те катты в мире лысом
   Соперники были крысам;
   Коса же -- чувственный образ лишь
   Хвоста, которым украшена мышь;
   Мы в мирозданье колоссы -
   У нас натуральные косы.
   Курфюрст, ты с каттами дружен,-
   Союз тебе с крысами нужен.
   Конечно, ты сердцем с нами слился,
   Потому что у нас от природы коса.
   О, дай, курфюрст благородный наш,
   О, дай нам вволю разных каш.
   О, дай нам просо, дай пшено,
   А стражу прогони заодно!
   За милость вашу, за эту кашу
   Дадим и жизнь и верность нашу.
   Когда ж наконец скончаешься ты,
   Мы над тобой обрежем хвосты,
   Сплетем венок, свезем на погост;
   Будь лавром тебе крысиный хвост!"
   ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЙ ПЕС
   Жил некий пудель, и не врут,
   Что он по праву звался Брут.
   Воспитан, честен и умен,
   Во всей округе прославился он
   Как образец добродетели, как
   Скромнейший пес среди собак.
   О нем говорили: "Тот пес чернокудрый -
   Четвероногий Натан Премудрый.
   Воистину, собачий брильянт!
   Какая душа! Какой талант!
   Как честен, как предан!.." Нет, не случаен
   Тот отзыв: его посылал хозяин
   В мясную даже! И честный пес
   Домой в зубах корзину нес,
   А в ней не только говяжье, но и
   Баранье мясо и даже свиное.
   Как лакомо пахло сало! Но Брута
   Не трогало это вовсе будто.
   Спокойно и гордо, как стоик хороший,
   Он шел домой с драгоценною ношей.
   Но ведь и собаки -- тоже всяки:
   Есть и у них шантрапа, забияки,
   Как и у нас, -- дворняжки эти
   Завистники, лодыри, сукины дети,
   Которым чужды радости духа,
   Цель жизни коих -- сытое брюхо.
   И злоумыслили те прохвосты
   На Брута, который честно и просто,
   С корзиною в зубах -- с пути
   Морали и не думал сойти...
   И раз, когда к себе домой
   Из лавки мясной шел пудель мой,
   Вся эта шваль в одно мгновенье
   На Брута свершила нападенье.
   Набросились все на корзину с мясом,
   Вкуснейшие ломти -- наземь тем часом,
   Прожорлизо-жадно горят взоры,
   Добыча -- в зубах у голодной своры.
   Сперва философски спокойно Брут
   Все наблюдал, как собратья жрут;
   Однако, видя, что канальи
   Мясо почти уже все доконали,
   Он принял участье в обеде -- уплел
   И сам он жирный бараний мосол.
   МОРАЛЬ
   "И ты, мой Брут, и ты тоже жрешьИ
   Иных моралистов тут бросит в дрожь.
   Да, есть соблазн в дурном примере!
   Ах, все живое -- люди, звери -
   Не столь уж совершенно: вот -
   Пес добродетельный, а жрет!
   ЛОШАДЬ И ОСЕЛ
   По рельсам, как молния, поезд летел,
   Пыхтя и лязгая грозно.
   Как черный вымпел, над мачтой-трубой
   Реял дым паровозный.
   Состав пробегал мимо фермы одной,
   Где белый и длинношеий
   Мерин глазел, а рядом стоял
   Осел, уплетая репей.
   И долго поезду вслед глядел
   Застывшим взглядом мерин;
   Вздыхая и весь дрожа, он сказал:
   "Я так потрясен, я растерян!
   И если бы по природе своей
   Я мерином белым не был,
   От этого ужаса я бы теперь
   Весь поседел, о небо!
   Жестокий удар судьбы грозит
   Всей конской породе, бесспорно,
   Хоть сам я белый, но будущность мне
   Представляется очень черной.
   Нас, лошадей, вконец убьет
   Конкуренция этой машины;
   Начнет человек для езды прибегать
   К услугам железной скотины.
   А стоит людям обойтись
   Без нашей конской тяги -
   Прощай, овес наш, сепо, прощай,-
   Пропали мы, бедняги!
   Ведь сердцем человек -- кремень:
   Он даром и макухи
   Не даст. Он выгонит нас вон,-
   Подохнем мы с голодухи.
   Ни красть не умеем, ни брать взаймы,
   Как люди, и не скоро
   Научимся льстить, как они и как псы.