Нам путь один -- к живодеру!"
Так плакался конь и горько вздыхал,
Он был настроен мрачно.
А невозмутимый осел между тем
Жевал репейник смачно.
Беспечно морду свою облизнув,
Сказал он: "Послушай-ка, мерин:
О том, что будет, -- ломать сейчас
Я голову не намерен.
Для вас, для гордых коней, паровоз
Проблема существованья;
А нам, смиренным ослам, впадать
В отчаянье -- нет основанья.
У белых, у пегкх, гнедых, вороных,
У всех вас -- конец печальный;
А нас, ослов, трубою своей
Нз вытеснит пар нахальный.
Каких бы хитрых еще машин
Ни выдумал ум человека,-
Найдется место нам, ослам,
Всегда, до скончания века.
Нет, бог не оставит своих ослов,
Что, в полном сознанье долга,
Как предки их честные, будут пле
На мельницу еще долго.
Хлопочет мельник, в мешки мука
Струится под грохот гулкий;
Тащу ее к пекарю, пекарь печет,-
Человек ест хлеб и булки.
Сей жизненный круговорот искони
Предначертала природа.
И вечна, как и природа сама,
Ослиная наша порода".
МОРАЛЬ
Век рыцарства давно прошел:
Конь голодает. Но осел,
Убогая тварь, он будет беспечно
Овсом и сеном питаться вечно.
Разные стихотворения
ТОРЖЕСТВЕННАЯ КАНТАТА
Беер-Меер! Кто кричит?
Меер-Беер! Где горит?
Неужели это роды?
Чудеса! Игра природы!
Он рожает, спору нет!
Се мессия к нам грядет!
Просчиталась вражья свора,-
После долгого запора
Наш мессия, наш кумир
Шлет "Пророка" в бренный мир.
Да, и это вам не шутки,
Не писак журнальных утки,-
Искус долгий завершился,
Мощный гений разрешился.
Потом творческим покрыт,
Славный роженик лежит
И умильно бога славит.
Гуэн герою грелки ставит
На живот, обвисший вдруг,
Словно выпитый бурдюк.
Пуст и тих родильный дом.
Но внезапно -- трубный гро.м,
Гул литавр и дробь трещоток,
И в двенадцать тысяч глоток
(Кое-кто оплачен здесь)
Возопил Израиль днесь:
"Слава, наш великий гений,
Кончен срок твоих мучений,
Драгоценный Беер-Мер!
Несравненный Меер-Бер!
Ты, намучившись жестоко,
Произвел на свет "Пророка".
Хор пропел, и тут один
Выступает господин,
Некий Брандус по прозванью,
Он издатель по призванью,
С виду скромен, прям и прост
(Хоть ему один прохвост,
Крысолов небезызвестный,
Преподал в игре совместной
Весь издательский устав),
И, пред гением представ,
Словно Мариам в день победы
(Это помнят наши деды),
В бубен бьет он и поет:
"Вдохновенья горький пот
Мы упорно, бережливо,
Миоготрудно, терпеливо,
Год за годом, день за днем
Собирали в водоем,
И теперь -- открыты шлюзы,
Час настал -- ликуйте, музы!
Полноводен и широк,
Мощный ринулся поток,
По значенью и по рангу
Равный Тигру или Гангу,
Где под пальмой в час заката
Резво плещутся слонята;
Бурный, словно Рейн кипучий
Под шафхаузенской кручей,
Где, глазея, мочит брюки
Студиозус, жрец науки;
Равный Висле, где под ивой,
Песней тешась горделивой,
Вшей надменный шляхтич давит
И геройство Польши славит.
Да, твои глубоки воды,
Словно хлябь, где в оны годы
Потопил всевышний тьмы
Египтян, меж тем как мы
Бодро шли по дну сухие.
О, величие стихии!
Где найдется в целом мире
Водный опус глубже, шире?
Он прекрасен, поэтичен,
Патетичен, титаничен,
Как природа, как создатель!
Я -- ура! -- его издатель!"
ЭПИЛОГ
торжественной кантаты
в честь maestro celcbenimo fiascomo 1
Я слышал от негров, что если на льва
Хандра нападет, заболит голова,-
Чтоб избежать обостреыья припадка,
Он должен мартышку сожрать без оста:
Я, правда, не лев, не помазан на царсп
Но я в негритянское верю лекарство.
Я написал эти несколько строф -
И, видите, снова и бодр и здоров.
------------------
1 Известнейшего маэстро Неудачника (ит.).
Фрагмент
Отстрани со лба венок ты,
На ушах нависший пышно,
Бер, чтобы свободней мог ты
Внять мой лепет, еле слышный.
Превратил мой голос в лепет
Пред великим мужем трепет -
Тем, чей гений так могуч,
В ком искусства чистый ключ;
Мастерским приемам разным
Громкой славой он обязан:
Не свалилась прямо в рот
Слава эта без забот,
Как сопливому разине -
Вроде Моцарта, Россини.
Нет, наш мастер -- всех прямее,
Тем он дорог нам -- Бер-Мейер.
Он хвалы достоин, право,
Сам себе он создал славу -
Чистой силой волевой,
Мощью мышленъя живой,
Он в политике плел сети,
Все расчел он, как по смете,
Сам король -- его протектор,
И за то он стал директор
Над всей музыкальной частью,
Облечен такою властью ...
с коей, со всеподданнейшим почтение
я ныне вступаю в прения
ПЕСНЬ МАРКИТАНТКИ
Из времен Тридцатилетней войны
А я гусаров как люблю,
Люблю их очень, право!
И синих и желтых, все равно -
Цвет не меняет нрава.
А гренадеров я как люблю,
Ах, бравые гренадеры!
Мне рекрут люб и ветеран:
Солдаты и офицеры.
Кавалерист ли, артиллерист,-
Люблю их всех безразлично;
Да и в пехоте немало ночей
Я поспала отлично.
Люблю я немца, француза люблю,
Голландца, румына, грека;
Мне люб испанец, чех и шзед,-
Люблю я в них человека.
Что мне до его отечества, что
До веры его? Ну, словом,-
Мне люб и дорог человек,
Лишь был бы он здоровым.
Отечество и религия -- вздор,
Ведь это -- только платья!
Долой все чехлы! Нагого, как есть,
Хочу человека обнять я.
Я -- человек, человечеству я
Вся отдаюсь без отказу.
Могу отметить мелом долг
Тем, кто не платит сразу.
Палатка с веселым венком -- моя
Походная лавчонка...
Кого угощу мальвазией
Из нового бочонка?
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Женское тело -- те же стихи !
Радуясь дням созиданья,
Эту поэму вписал господь
В книгу судеб мирозданья.
Был у творца великий час,
Его вдохновенье созрело.
Строптивый, капризный материал
Оформил он ярко и смело.
Воистину женское тело -- Песнь,
Высокая Песнь Песней!
Какая певучесть и стройность во всем!
Нет в мире строф прелестней.
Один лишь вседержитель мог
Такую сделать шею
М голову дать -- эту главную мысль
Кудрявым возглавьем над нею.
А груди! Задорней любых эпиграмм
Бутоны их роз на вершине.
И как восхитительно к месту пришлас
Цезура посредине!
А линии бедер: как решена
Пластическая задача!
Вводная фраза, где фиговый лист -
Тоже большая удача.
А руки и ноги! Тут кровь и плот
Абстракции тут не годятся,
Губы -- как рифмы, но могут при
Шутить, целовать и смеяться.
Сама Поэзия во всем,
Поэзия -- все движенья.
На гордом челе этой Песни печать
Божественного свершенья.
Господь, я славлю гений твой
И все его причуды,
В сравненье с тобою, небесный пс
Мы жалкие виршеблуды.
Сам изучал я Песнь твою,
Читал ее снова и снова.
Я тратил, бывало, и день и ночь,
Вникая в каждое слово.
Я рад ее вновь и вновь изучать
И в том не вижу скуки.
Да только высохли ноги мои
От этакой науки.
ЦИТРОНИЯ
То были детские года,
Я платьице носил тогда,
Я в школу только поступил,
Едва к ученью приступил.
Двенадцать девочек -- вся школа,
Лишь я -- герой мужского пола.
В клетушке-комнатке с утра
Весь день возилась детвора,-
Писк, лепет, щебетанье, гам,
Читали хором по складам,
А фрау Гиндерман -- барбос,
Украсивший очками нос
(То был скорее клюв совы),-
Качая головой, увы,
Сидела с розгой у стола
И больно малышей секла
За то, что маленький пострел
Невинно нашалить посмел,
Вмиг задирался низ рубашки,
И полушария бедняжки,
Что так малы и так милы,
Порой, как лилии белы,
Как розы алы, как пионы,-
Ах, эти нежные бутоны,
Избиты старою каргой,
Сплошь покрывались синевой!
Позор и поруганье, дети,-
Удел прекрасного на свете.
Цитрония, волшебный край,
Так звал я то, что невзначай
У Гиндерман открылось мне,
Подобно солнцу и весне,
Так нежно, мягко, идеально,
Цитронно-ярко и овально,
Так мило, скромно, смущено
И гнева гордого полно.
Цветок любви моей, не скрою,
Навеки я пленен тобою!
Стал мальчик юношей, а там -
Мужчиною по всем правам.
И -- чудо! -- золотые сны
Ребенка в явь воплощены.
То, чем я бредил в тьме ночной,
Живое ходит предо мной.
Ко мне доносится сквозь платье
Прелестный запах, но -- проклятье!
На что глядел бы я веками,
То скрыто от меня шелками,
Завесой тоньше паутины!
Лишен я сладостной картины,-
Закрыла ткань волшебный край,
Цитронию, мой светлый рай!
Стою, как царь Тантал: дразня,
Фантом уходит от меня.
Как будто волей злого мага -
Бежит от губ сожженных влага,
Мой плод желанный так жесток,-
Он близок, но, увы, далек!
Кляну злодея-червяка,
Что на ветвях прядет шелка,
Кляну ткача, что из шелков,
Из этой пряжи ткет покров,
Тафту для пакостных завес,
Закрывших чудо из чудес -
Мой солнечный, мой светлый рай,
Цитронию -- волшебный край!
Порой, забывшись, как в чаду,
В безумье бешенства, в бреду
Готов я дерзостной рукой
Сорвать тот полог роковой,
Покров, дразнящий сладострастье,
Схватить мое нагое счастье!
Но, ах! Есть ряд соображений
Не в пользу таковых движений,
Нам запретил морали кодекс
Посягновение на podex.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Без прикрас в укромном месте
Расскажу я вам по чести
Очень точно и правдиво,
Что Цитрония за диво.
А пока -- кто понял нас -
Чур молчать! -- заверю вас,
Что искусство есть обман,
Некий голубой туман.
Что ж являл собой подснежный
Голубой цветок, чей нежный
Романтический расцвет
Офтердингеном воспет?
Синий нос крикливой тетки,
Что скончалась от чахотки
В заведенье для дворян?
Чей-то голубой кафтан?
Иль, быть может, цвет подвязки,
Что с бедра прелестной маски
Соскользнула в контрдансе? -
Honni spit qui mal y pense1.
------------------
1 Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно (фр.).
О ТЕЛЕОЛОГИИ
Для движенья -- труд нелишний! -
Две ноги нам дал всевышний,
Чтоб не стали мы все вместе,
Как грибы, торчать на месте.
Жить в застое род людской
Мог бы и с одной ногой.
Дал господь два глаза нам,
Чтоб мы верили глазам.
Верить книгам да рассказам
Можно и с единым глазом,-
Дал два глаза нам всесильный,
Чтоб могли мы видеть ясно,
Как, на радость нам, прекрасно
Он устроил мир обильный.
А средь уличного ада
Смотришь в оба поневоле:
Чтоб не стать, куда не надо,
Чтоб не отдавить мозоли,-
Мы ведь горькие страдальцы,
Если жмет ботинок пальцы.
Две руки даны нам были,
Чтоб вдвойне добро творили,-
Но не с тем, чтоб грабить вдвое,
Прикарманивать чужое,
Набивать свои ларцы,
Как иные молодцы.
(Четко их назвать и ясно
Очень страшно и опасно.
Удавить бы! Да беда:
Все большие господа -
Меценаты, филантропы,
Люди чести, цвет Европы!
А у немцев нет сноровки
Для богатых вить веревки.)
Нос один лишь дал нам бог,
Два нам были бы невпрок:
Сунув их в стакан, едва ли
Мы б вина не разливали.
Бог нам дал один лишь рот,
Ибо два -- большой расход.
И с одним сыны земли
Наболтали, что могли,-
А двуротый человек
Жрал и лгал бы целый век.
Так -- пока во рту жратва,
Не бубнит людское племя,
А имея сразу два -
Жри и лги в любое время.
Нам господь два уха дал.
В смысле формы -- идеал!
Симметричны, и равны,
И чуть-чуть не столь длинны,
Как у серых, не злонравных
Наших родственников славных.
Дал господь два уха людям,
Зная, что любить мы будем
То, что пели Моцарт, Глюк...
Будь на свете только стук,
Грохот рези звуковой,
Геморроидальный вой
Мейербера -- для него
Нам хватило б одного.
Тевтолинде в поученье
Врал я так на всех парах.
Но она сказала: "Ах!
Божье обсуждать решенье,
Сомневаться, прав ли бог,-
Ах, преступник! Ах, безбожник!
Видно, захотел сапог
Быть умнее, чем сапожник!
Но таков уж нрав людской,-
Чуть заметим грех какой:
Почему да почему?..
Друг, я верила б всему!
Мне понятно то, что бог
Мудро дал нам пару ног,
Глаз, ушей и рук по паре,
Что в одном лишь экземпляре
Подарил нам рот и нос.
Но ответь мне на вопрос:
Почему творец светил
Столь небрежно упростил
Ту срамную вещь, какой
Наделен весь пол мужской,
Чтоб давать продленье роду
И сливать вдобавок воду?
Друг ты мой, иметь бы вам
Дубликаты -- для раздела
Сих важнейших функций тела,-
Ведь они, по всем правам,
Сколь для личности важны,
Столь, разно, и для страны.
Девушку терзает стыд
От сознанья, что разбит
Идеал ее, что он
Так банально осквернен.
И тоска берет Психею:
Ведь какой свершила тур,
А под лампой стал пред нею
Меннкен-Писсом бог Амур!"
Но на сей резок простой
Я ответил ей: "Постой,
Скуден женский ум и туг!
Ты не видишь, милый друг,
Смысла функций, в чьем зазорном,
Отвратительном, позорном,
Ужасающем контрасте -
Вечный срам двуногой касте.
Пользу бог возвел в систему:
В смене функции машин
Для потребностей мужчин
Экономии проблему
Разрешил наш властелин.
Нужд вульгарных и священных,
Нужд пикантных и презренных
Существо упрощено,
Воедино сведено.
Та же вещь мочу выводит
И потомков производит,
В ту же дудку жарит всяк -
И профессор и босяк.
Грубый перст и пальчик гибкий -
Оба рвутся к той же скрипке.
Каждый пьет, и жрет, и дрыхнет,
И все тот же фаэтон
Смертных мчит за Флегетон".
Друг, что слышу! Распростился
Со своей ты толстой Ганной
И как будто соблазнился
Длинной, тощей Марианной!
В жизни все бывает с нами,-
Плотью всякий рад прельститься,
Но заигрывать с мощами...
Этот грех нам не простится.
Что за наважденье ада!
Это действует лукавый,-
Шепчет: толстых нам не надо,-
И мы тешимся с костлявой.
ПОДСЛУШАННОЕ
"О мудрый Екеф, во сколько монет
Тебе обошелся баварец -
Муж твоей дочери? Ведь она
Весьма лежалый товарец.
Скажи, ты отдал ему шестьдесят
Или семьдесят тысяч марок?
За гоя совсем небольшая цена.
Ведь дочка твоя -- не подарок.
А я вот -- Шлемиль! Подумай: с меня
Взяли вдвое дороже.
И что я имею? Какую-то дрянь!
Ну, в общем, ни кожи ни рожи".
И, хмыкнув умно, как Натан Мудрец,
Сказал мудрый Екеф степенно:
"Ты слишком дорого платишь, мой друг,
Ты им набиваешь цену.
Ты, видно, совсем заморочен своей
Постройкой железной дороги.
А я вот гуляю. Подумать люблю,
Пока разминаю ноги.
Мы переоцениваем христиан.
Цена на них резко упала.
Поверь, за сто тысяч марок вполне
Ты можешь иметь кардинала.
Недавно я подыскал жениха
Для младшей дочурки in petto: 1
Шесть футов ростом, сенатор. И нет
У малого родичей в гетто.
Лишь сорок тысяч марок я дал
За этого христианина.
Двадцать -- наличными. Через банк
Другая пойдет половина.
-------------------
1 Про себя, никому не сообщая (ит.).
Посмотришь, сенатором станет мой сын,
Несмотря на сутулые плечи.
Я это устрою! Весь Вандрам
Поклонится нам при встрече.
Мой шурин -- очень большой шутник -
Сказал мне вчера за стаканом:
"О мудрый Екеф! Тебя господь
Родил самим Талейраном!.." :
...Такой, приблизительно, разговор,
Однажды подслушанный мною,
На улице Гамбурга -- Юнгфернштиг -
Гуляя, вели эти двое.
Жил черт, и черт из важных,
А не какой-нибудь.
Но раз мартышка стала
Его за хвост тянуть.
Тянула и тащила,
Мой черт был сам не свой,
Он выл -- и от восторга
Ей бросил золотой.
РАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ
Не питали, а служили
Пищей для Ильи вороны -
Так без чуда разъяснили
Мы себе сей факт мудреный.
Да! Пророк вкусил в пустыне
Не голубку, а ворону -
Как, намедни, мы в Берлине -
По библейскому закону.
КРИК СЕРДЦА
Нет, в безверье толку мало:
Если бога вдруг не стало,
Где ж проклятья мы возьмем,
Разрази вас божий гром!
Без молитвы жить несложно,
Без проклятий -- невозможно!
Как тогда нам быть с врагом,
Разрази вас божий гром!
Не любви, а злобе, братья,
Нужен бог, нужны проклятья,
Или все пойдет вверх дном,-
Разрази вас божий гром!
ЭДУАРД
Гробовая колесница,
В траурных попонах клячи.
Он, кто в мир не возвратится,
На земле не знал удачи.
Был он юноша. На свете
Все бы радости изведал,
Но на жизненном банкете
Рок ему остаться не дал.
Пусть шампанское, играя,
Пенилось в его бокале -
Тяжко голову склоняя,
Он сидел в немой печали.
И слеза его блестела,
Падая в бокал порою,
А толпа друзей шумела,
Тешась песней круговою.
Спи теперь! Тебя разбудит
В залах на небе веселье
И томить вовек не будет
Жизни горькое похмелье.
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Остерегись холодных слов,
Когда о помощи в борьбе
Взывает юноша к тебе;
Быть может, -- это сын богов.
Его ты встретишь на пути
В его триумфа гордый час,
И осужденья строгих глаз
Не сможешь ты перенести.
ИЗБАВИТЕЛЬ
Ликуешь! -- Ты думаешь, Плантагенет,
У нас ни малейшей надежды нет!
А все потому, что нашлась могила,
Где имя "Артур" написано было!
Артур не умер, не скрыла земля
Холодным саваном труп короля.
Вчера следил я, глазам не веря,
Как он, живехонек, поднял зверя.
На нем зеленый парчовый наряд;
Смеются губы, глаза горят;
На гордых конях по тропам дубровы
За ним летели друзья-зверолозы.
Его рога заглушают гром:
Трара! Трара! --рокочет кругом.
Чудесные гулы, волшебные громы
Сынам Корнуолла милы и знакомы.
Они говорят: "Не пришла пора,
Но она придет -- трара! трара!
И король Артур своему народу,
Прогнав норманнов, вернет свободу"
МОЕМУ БРАТУ МАКСУ
Макс! Так ты опять, проказник,
Едешь к русским! То-то праздник!
Ведь тебе любой трактир -
Наслаждений целый мир!
С первой встречною девчонкой
Ты под гром валторны звонкой,
Под литавры -- тра-ра-ра! -
Пьешь и пляшешь до утра.
И, бутылок пять осиля,-
Ты и тут не простофиля,-
Полон Вакхом, как качнешь,
Феба песнями забьешь!
Мудрый Лютер так и рубит:
Пейте! Лишь дурак не любит
Женщин, песен и вина,-
Это знал ты, старина.
Пусть судьба тебя ласкает,
Пусть бокал твой наполняет,-
И сквозь жизнь, справляя пир.
Ты пройдешь, как сквозь трактир.
ЭДУАРДУ Г.
Тебе даны и сан, и орден алый,
Наследный герб, чины и много прав,
Ко для меня ты просто бедный малый,
Хотя бы стал ты герцог или граф.
Меня не взять приобретенным в свете
Дешевым лоском, благородством фраз,-
Не так ли на филистерском жилете
Блестит в булавке дорогой алмаз?
Я знаю, в этом пышном одеянье
Бессмысленно влачит свой грустный век
Больная тварь, несчастное созданье,
Разбитый хворью, жалкий человек.
Как все, ты раб врачебного искусства,
Кладешь примочки, бегаешь в клозет,
Так не болтай про выспренние чувства,
Не верю в твой высокопарный бред.
Ламентации
ГДЕ?
Где скиталец беспокойный
Мир последний обретет?
В сени пальм долины знойной
Иль средь лип у рейнских вод?
Буду ль я один в пустыне
Погребен чужой рукой?
Иль в морском песке отныне
Я найду себе покой?
Все равно! Везде, я знаю,
Будет небо в вышине,
И лампады звезд, сверкая,
Обратят свой взор ко мне.
В их поцелуях крылся путь к изменам,
От них я пьян был виноградным соком,
Но смертный яд с ним выпил ненароком,
Благодаря кузинам и кузенам.
Спасенья нет моим гниющим членам,
Прирос к одру я неподвижным боком,
Погибла жизнь в объятье их жестоком,
Благодаря кузинам и кузенам.
Пусть я крещен, -- есть след в церковной книге,-
И надо бы мне, прежде чем остынуть,
Дать отпущенье им в моих несчастьях,-
Но легче мне, в мечтах о смертном миге,
Их не простить -- безжалостно проклясть их:
Дай, боже, им измучиться и сгинуть!
ОРФЕИСТИЧЕСКОЕ
Недобрый дух в недобрый день
Тебе вручил убийцы нож кровавый.
Не знаю, кто был этот дух,
Но рану жгло мучительной отравой.
Во мраке ночи, мнится мне,
Ты явишься, жилец иного света,
Раскрыть мне тайну, клятву дать,
Что был не ты убийцею поэта.
Я жду тебя, приди, приди!
Иль сам сойду в геенну за тобою
И вырву правду у тебя
Пред сонмами чертей, пред сатаною.
Пройду, как древле шел Орфей,
Пройду средь воплей, скрежета и
И верь мне, я найду тебя,
Хоть скройся в безднах глубочайших
Туда, туда, где царство мук,
Где вторит воплю хохот беспощадный!
С тебя личину я сорву,
Великодушья пурпур маскарадный.
Я знаю все, что знать хотел,
Ты мной прощен, моей виновник
Но мне ли охранять того,
Кому в лицо плюют с презреньем
x x x
"Да не будет он помянут!"
Это сказано когда-то
Эстер Вольф, старухой нищей,
И слова я помню свято.
Пусть его забудут люди,
И следы земные канут,
Это высшее проклятье:
Да не будет он помянут!
Сердце, сердце, эти пени
Кровью течь не перестанут;
Но о нем -- о нем ни слова:
Да не будет он помянут!
Да не будет он помянут,
Да в стихе исчезнет имя -
Темный пес, в могтгле темной
Тлей с проклятьями моими!
Даже в утро воскресенья,
Когда звук фанфар разбудит
Мертвецов, и поплетутся
На судилище, где судят,
И когда прокличет ангел
Оглашенных, что предстанут
Пред небесными властями,
Да не будет он помянут!
В диком бешенстве ночами
Потрясаю кулаками
Я с угрозой, но без сил
Никнут руки -- так я хил!
Плотью, духом изможденный,
Гибну я, неотомщенный.
Даже кровная родня
Мстить не станет за меня.
Кровники мои, не вы ли
Сами же меня сгубили?
Ах! Измены черный дар -
Тот предательский удар.
Словно Зигфрида-героя,
Ранили меня стрелою -
Ведь узнать легко своим,
Где их ближний уязвим.
x x x
Тот, в ком сердце есть, кто в серд
Скрыл любовь, наполовину
Побежден, и оттого я,
Скованный, лежу и стыну.
А едва умру, язык мой
Тотчас вырежут, от страха,
Что поэт и мертвый может
Проклинать, восстав из праха.
Молча я сгнию в могиле
И на суд людской не выдам
Тех, кто подвергал живого
Унизительным обидам.
x x x
Мой день был ясен, ночь моя светла.
Всегда венчал народ мой похвалами
Мои стихи. В сердцах рождая пламя,
Огнем веселья песнь моя текла.
Цветет мой август, осень не пришла,
Но жатву снял я: хлеб лежит скирдами.
И что ж? Покинуть мир с его дарами,
Покинуть все, чем эта жизнь мила!
Рука дрожит. Ей лира изменила.
Ей не поднять бокала золотого,
Откуда прежде пил я своевольно.
О, как страшна, как мерзостна могила!
Как сладостен уют гнезда земного!
И как расстаться горестно и больно!
x x x
Вечность, ох, как ты долга!
Потерял векам я счет.
Долго жарюсь я, но ад
До сих пор жаркого ждет.
Вечность, ох, как ты долга!
Потерял векам я счет.
Но однажды и меня
Черт с костями уплетет.
Грубости средневековья
Вытеснил расцвет искусства,
Просвещенью служит ныне
Главным образом рояль.
А железные дороги
Укрепляют наши семьи -
Ведь они нам помогают
Жить подальше от родных.
Жалко только, что сухотка
Моего спинного мозга
Скоро вынудит покинуть
Этот прогрессивный мир.
Час за часом, дни и годы,
Как улитки-тихоходы,
Те, чьи рожки вдаль простерты,
Груз влачат свой полумертвый.
Лишь порой, в пустотах дали,
Лишь порой, сквозь мглу печали,
Свет блеснет неповторимый,
Как глаза моей любимой.
Но в одно мгновенье ока -
Нет виденья, и глубоко
Погружаюсь я в сознанье
Всей бездонности страданья.
x x x
Я жалил стихом и ночью и днем
Мужчин и девиц степенных -
Дурачеств много творил я притом,
С умом же пропал совершенно.
Зачав, служанка родила,-
К чему хулить природу?
Чья жизнь без глупостей прошла,
Тот мудрым не был сроду.
В мозгу моем пляшут, бегут и шумят
Леса, холмы и долины.
Сквозь дикий сумбур я вдруг узнаю
Обрывок знакомой картины.
В воображенье встает городок,
Как видно, наш Годесберг древний.
Я вновь на скамье под липой густой
Сижу перед старой харчевней.
Так сухо во рту, будто солнце я
Я жаждой смертельной измаян!
Вина мне! Из лучшей бочки вина!
Скорей наливай, хозяин!
Течет, течет в мою душу вино,
Так плакался конь и горько вздыхал,
Он был настроен мрачно.
А невозмутимый осел между тем
Жевал репейник смачно.
Беспечно морду свою облизнув,
Сказал он: "Послушай-ка, мерин:
О том, что будет, -- ломать сейчас
Я голову не намерен.
Для вас, для гордых коней, паровоз
Проблема существованья;
А нам, смиренным ослам, впадать
В отчаянье -- нет основанья.
У белых, у пегкх, гнедых, вороных,
У всех вас -- конец печальный;
А нас, ослов, трубою своей
Нз вытеснит пар нахальный.
Каких бы хитрых еще машин
Ни выдумал ум человека,-
Найдется место нам, ослам,
Всегда, до скончания века.
Нет, бог не оставит своих ослов,
Что, в полном сознанье долга,
Как предки их честные, будут пле
На мельницу еще долго.
Хлопочет мельник, в мешки мука
Струится под грохот гулкий;
Тащу ее к пекарю, пекарь печет,-
Человек ест хлеб и булки.
Сей жизненный круговорот искони
Предначертала природа.
И вечна, как и природа сама,
Ослиная наша порода".
МОРАЛЬ
Век рыцарства давно прошел:
Конь голодает. Но осел,
Убогая тварь, он будет беспечно
Овсом и сеном питаться вечно.
Разные стихотворения
ТОРЖЕСТВЕННАЯ КАНТАТА
Беер-Меер! Кто кричит?
Меер-Беер! Где горит?
Неужели это роды?
Чудеса! Игра природы!
Он рожает, спору нет!
Се мессия к нам грядет!
Просчиталась вражья свора,-
После долгого запора
Наш мессия, наш кумир
Шлет "Пророка" в бренный мир.
Да, и это вам не шутки,
Не писак журнальных утки,-
Искус долгий завершился,
Мощный гений разрешился.
Потом творческим покрыт,
Славный роженик лежит
И умильно бога славит.
Гуэн герою грелки ставит
На живот, обвисший вдруг,
Словно выпитый бурдюк.
Пуст и тих родильный дом.
Но внезапно -- трубный гро.м,
Гул литавр и дробь трещоток,
И в двенадцать тысяч глоток
(Кое-кто оплачен здесь)
Возопил Израиль днесь:
"Слава, наш великий гений,
Кончен срок твоих мучений,
Драгоценный Беер-Мер!
Несравненный Меер-Бер!
Ты, намучившись жестоко,
Произвел на свет "Пророка".
Хор пропел, и тут один
Выступает господин,
Некий Брандус по прозванью,
Он издатель по призванью,
С виду скромен, прям и прост
(Хоть ему один прохвост,
Крысолов небезызвестный,
Преподал в игре совместной
Весь издательский устав),
И, пред гением представ,
Словно Мариам в день победы
(Это помнят наши деды),
В бубен бьет он и поет:
"Вдохновенья горький пот
Мы упорно, бережливо,
Миоготрудно, терпеливо,
Год за годом, день за днем
Собирали в водоем,
И теперь -- открыты шлюзы,
Час настал -- ликуйте, музы!
Полноводен и широк,
Мощный ринулся поток,
По значенью и по рангу
Равный Тигру или Гангу,
Где под пальмой в час заката
Резво плещутся слонята;
Бурный, словно Рейн кипучий
Под шафхаузенской кручей,
Где, глазея, мочит брюки
Студиозус, жрец науки;
Равный Висле, где под ивой,
Песней тешась горделивой,
Вшей надменный шляхтич давит
И геройство Польши славит.
Да, твои глубоки воды,
Словно хлябь, где в оны годы
Потопил всевышний тьмы
Египтян, меж тем как мы
Бодро шли по дну сухие.
О, величие стихии!
Где найдется в целом мире
Водный опус глубже, шире?
Он прекрасен, поэтичен,
Патетичен, титаничен,
Как природа, как создатель!
Я -- ура! -- его издатель!"
ЭПИЛОГ
торжественной кантаты
в честь maestro celcbenimo fiascomo 1
Я слышал от негров, что если на льва
Хандра нападет, заболит голова,-
Чтоб избежать обостреыья припадка,
Он должен мартышку сожрать без оста:
Я, правда, не лев, не помазан на царсп
Но я в негритянское верю лекарство.
Я написал эти несколько строф -
И, видите, снова и бодр и здоров.
------------------
1 Известнейшего маэстро Неудачника (ит.).
Фрагмент
Отстрани со лба венок ты,
На ушах нависший пышно,
Бер, чтобы свободней мог ты
Внять мой лепет, еле слышный.
Превратил мой голос в лепет
Пред великим мужем трепет -
Тем, чей гений так могуч,
В ком искусства чистый ключ;
Мастерским приемам разным
Громкой славой он обязан:
Не свалилась прямо в рот
Слава эта без забот,
Как сопливому разине -
Вроде Моцарта, Россини.
Нет, наш мастер -- всех прямее,
Тем он дорог нам -- Бер-Мейер.
Он хвалы достоин, право,
Сам себе он создал славу -
Чистой силой волевой,
Мощью мышленъя живой,
Он в политике плел сети,
Все расчел он, как по смете,
Сам король -- его протектор,
И за то он стал директор
Над всей музыкальной частью,
Облечен такою властью ...
с коей, со всеподданнейшим почтение
я ныне вступаю в прения
ПЕСНЬ МАРКИТАНТКИ
Из времен Тридцатилетней войны
А я гусаров как люблю,
Люблю их очень, право!
И синих и желтых, все равно -
Цвет не меняет нрава.
А гренадеров я как люблю,
Ах, бравые гренадеры!
Мне рекрут люб и ветеран:
Солдаты и офицеры.
Кавалерист ли, артиллерист,-
Люблю их всех безразлично;
Да и в пехоте немало ночей
Я поспала отлично.
Люблю я немца, француза люблю,
Голландца, румына, грека;
Мне люб испанец, чех и шзед,-
Люблю я в них человека.
Что мне до его отечества, что
До веры его? Ну, словом,-
Мне люб и дорог человек,
Лишь был бы он здоровым.
Отечество и религия -- вздор,
Ведь это -- только платья!
Долой все чехлы! Нагого, как есть,
Хочу человека обнять я.
Я -- человек, человечеству я
Вся отдаюсь без отказу.
Могу отметить мелом долг
Тем, кто не платит сразу.
Палатка с веселым венком -- моя
Походная лавчонка...
Кого угощу мальвазией
Из нового бочонка?
ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ
Женское тело -- те же стихи !
Радуясь дням созиданья,
Эту поэму вписал господь
В книгу судеб мирозданья.
Был у творца великий час,
Его вдохновенье созрело.
Строптивый, капризный материал
Оформил он ярко и смело.
Воистину женское тело -- Песнь,
Высокая Песнь Песней!
Какая певучесть и стройность во всем!
Нет в мире строф прелестней.
Один лишь вседержитель мог
Такую сделать шею
М голову дать -- эту главную мысль
Кудрявым возглавьем над нею.
А груди! Задорней любых эпиграмм
Бутоны их роз на вершине.
И как восхитительно к месту пришлас
Цезура посредине!
А линии бедер: как решена
Пластическая задача!
Вводная фраза, где фиговый лист -
Тоже большая удача.
А руки и ноги! Тут кровь и плот
Абстракции тут не годятся,
Губы -- как рифмы, но могут при
Шутить, целовать и смеяться.
Сама Поэзия во всем,
Поэзия -- все движенья.
На гордом челе этой Песни печать
Божественного свершенья.
Господь, я славлю гений твой
И все его причуды,
В сравненье с тобою, небесный пс
Мы жалкие виршеблуды.
Сам изучал я Песнь твою,
Читал ее снова и снова.
Я тратил, бывало, и день и ночь,
Вникая в каждое слово.
Я рад ее вновь и вновь изучать
И в том не вижу скуки.
Да только высохли ноги мои
От этакой науки.
ЦИТРОНИЯ
То были детские года,
Я платьице носил тогда,
Я в школу только поступил,
Едва к ученью приступил.
Двенадцать девочек -- вся школа,
Лишь я -- герой мужского пола.
В клетушке-комнатке с утра
Весь день возилась детвора,-
Писк, лепет, щебетанье, гам,
Читали хором по складам,
А фрау Гиндерман -- барбос,
Украсивший очками нос
(То был скорее клюв совы),-
Качая головой, увы,
Сидела с розгой у стола
И больно малышей секла
За то, что маленький пострел
Невинно нашалить посмел,
Вмиг задирался низ рубашки,
И полушария бедняжки,
Что так малы и так милы,
Порой, как лилии белы,
Как розы алы, как пионы,-
Ах, эти нежные бутоны,
Избиты старою каргой,
Сплошь покрывались синевой!
Позор и поруганье, дети,-
Удел прекрасного на свете.
Цитрония, волшебный край,
Так звал я то, что невзначай
У Гиндерман открылось мне,
Подобно солнцу и весне,
Так нежно, мягко, идеально,
Цитронно-ярко и овально,
Так мило, скромно, смущено
И гнева гордого полно.
Цветок любви моей, не скрою,
Навеки я пленен тобою!
Стал мальчик юношей, а там -
Мужчиною по всем правам.
И -- чудо! -- золотые сны
Ребенка в явь воплощены.
То, чем я бредил в тьме ночной,
Живое ходит предо мной.
Ко мне доносится сквозь платье
Прелестный запах, но -- проклятье!
На что глядел бы я веками,
То скрыто от меня шелками,
Завесой тоньше паутины!
Лишен я сладостной картины,-
Закрыла ткань волшебный край,
Цитронию, мой светлый рай!
Стою, как царь Тантал: дразня,
Фантом уходит от меня.
Как будто волей злого мага -
Бежит от губ сожженных влага,
Мой плод желанный так жесток,-
Он близок, но, увы, далек!
Кляну злодея-червяка,
Что на ветвях прядет шелка,
Кляну ткача, что из шелков,
Из этой пряжи ткет покров,
Тафту для пакостных завес,
Закрывших чудо из чудес -
Мой солнечный, мой светлый рай,
Цитронию -- волшебный край!
Порой, забывшись, как в чаду,
В безумье бешенства, в бреду
Готов я дерзостной рукой
Сорвать тот полог роковой,
Покров, дразнящий сладострастье,
Схватить мое нагое счастье!
Но, ах! Есть ряд соображений
Не в пользу таковых движений,
Нам запретил морали кодекс
Посягновение на podex.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Без прикрас в укромном месте
Расскажу я вам по чести
Очень точно и правдиво,
Что Цитрония за диво.
А пока -- кто понял нас -
Чур молчать! -- заверю вас,
Что искусство есть обман,
Некий голубой туман.
Что ж являл собой подснежный
Голубой цветок, чей нежный
Романтический расцвет
Офтердингеном воспет?
Синий нос крикливой тетки,
Что скончалась от чахотки
В заведенье для дворян?
Чей-то голубой кафтан?
Иль, быть может, цвет подвязки,
Что с бедра прелестной маски
Соскользнула в контрдансе? -
Honni spit qui mal y pense1.
------------------
1 Пусть будет стыдно тому, кто подумает об этом дурно (фр.).
О ТЕЛЕОЛОГИИ
Для движенья -- труд нелишний! -
Две ноги нам дал всевышний,
Чтоб не стали мы все вместе,
Как грибы, торчать на месте.
Жить в застое род людской
Мог бы и с одной ногой.
Дал господь два глаза нам,
Чтоб мы верили глазам.
Верить книгам да рассказам
Можно и с единым глазом,-
Дал два глаза нам всесильный,
Чтоб могли мы видеть ясно,
Как, на радость нам, прекрасно
Он устроил мир обильный.
А средь уличного ада
Смотришь в оба поневоле:
Чтоб не стать, куда не надо,
Чтоб не отдавить мозоли,-
Мы ведь горькие страдальцы,
Если жмет ботинок пальцы.
Две руки даны нам были,
Чтоб вдвойне добро творили,-
Но не с тем, чтоб грабить вдвое,
Прикарманивать чужое,
Набивать свои ларцы,
Как иные молодцы.
(Четко их назвать и ясно
Очень страшно и опасно.
Удавить бы! Да беда:
Все большие господа -
Меценаты, филантропы,
Люди чести, цвет Европы!
А у немцев нет сноровки
Для богатых вить веревки.)
Нос один лишь дал нам бог,
Два нам были бы невпрок:
Сунув их в стакан, едва ли
Мы б вина не разливали.
Бог нам дал один лишь рот,
Ибо два -- большой расход.
И с одним сыны земли
Наболтали, что могли,-
А двуротый человек
Жрал и лгал бы целый век.
Так -- пока во рту жратва,
Не бубнит людское племя,
А имея сразу два -
Жри и лги в любое время.
Нам господь два уха дал.
В смысле формы -- идеал!
Симметричны, и равны,
И чуть-чуть не столь длинны,
Как у серых, не злонравных
Наших родственников славных.
Дал господь два уха людям,
Зная, что любить мы будем
То, что пели Моцарт, Глюк...
Будь на свете только стук,
Грохот рези звуковой,
Геморроидальный вой
Мейербера -- для него
Нам хватило б одного.
Тевтолинде в поученье
Врал я так на всех парах.
Но она сказала: "Ах!
Божье обсуждать решенье,
Сомневаться, прав ли бог,-
Ах, преступник! Ах, безбожник!
Видно, захотел сапог
Быть умнее, чем сапожник!
Но таков уж нрав людской,-
Чуть заметим грех какой:
Почему да почему?..
Друг, я верила б всему!
Мне понятно то, что бог
Мудро дал нам пару ног,
Глаз, ушей и рук по паре,
Что в одном лишь экземпляре
Подарил нам рот и нос.
Но ответь мне на вопрос:
Почему творец светил
Столь небрежно упростил
Ту срамную вещь, какой
Наделен весь пол мужской,
Чтоб давать продленье роду
И сливать вдобавок воду?
Друг ты мой, иметь бы вам
Дубликаты -- для раздела
Сих важнейших функций тела,-
Ведь они, по всем правам,
Сколь для личности важны,
Столь, разно, и для страны.
Девушку терзает стыд
От сознанья, что разбит
Идеал ее, что он
Так банально осквернен.
И тоска берет Психею:
Ведь какой свершила тур,
А под лампой стал пред нею
Меннкен-Писсом бог Амур!"
Но на сей резок простой
Я ответил ей: "Постой,
Скуден женский ум и туг!
Ты не видишь, милый друг,
Смысла функций, в чьем зазорном,
Отвратительном, позорном,
Ужасающем контрасте -
Вечный срам двуногой касте.
Пользу бог возвел в систему:
В смене функции машин
Для потребностей мужчин
Экономии проблему
Разрешил наш властелин.
Нужд вульгарных и священных,
Нужд пикантных и презренных
Существо упрощено,
Воедино сведено.
Та же вещь мочу выводит
И потомков производит,
В ту же дудку жарит всяк -
И профессор и босяк.
Грубый перст и пальчик гибкий -
Оба рвутся к той же скрипке.
Каждый пьет, и жрет, и дрыхнет,
И все тот же фаэтон
Смертных мчит за Флегетон".
Друг, что слышу! Распростился
Со своей ты толстой Ганной
И как будто соблазнился
Длинной, тощей Марианной!
В жизни все бывает с нами,-
Плотью всякий рад прельститься,
Но заигрывать с мощами...
Этот грех нам не простится.
Что за наважденье ада!
Это действует лукавый,-
Шепчет: толстых нам не надо,-
И мы тешимся с костлявой.
ПОДСЛУШАННОЕ
"О мудрый Екеф, во сколько монет
Тебе обошелся баварец -
Муж твоей дочери? Ведь она
Весьма лежалый товарец.
Скажи, ты отдал ему шестьдесят
Или семьдесят тысяч марок?
За гоя совсем небольшая цена.
Ведь дочка твоя -- не подарок.
А я вот -- Шлемиль! Подумай: с меня
Взяли вдвое дороже.
И что я имею? Какую-то дрянь!
Ну, в общем, ни кожи ни рожи".
И, хмыкнув умно, как Натан Мудрец,
Сказал мудрый Екеф степенно:
"Ты слишком дорого платишь, мой друг,
Ты им набиваешь цену.
Ты, видно, совсем заморочен своей
Постройкой железной дороги.
А я вот гуляю. Подумать люблю,
Пока разминаю ноги.
Мы переоцениваем христиан.
Цена на них резко упала.
Поверь, за сто тысяч марок вполне
Ты можешь иметь кардинала.
Недавно я подыскал жениха
Для младшей дочурки in petto: 1
Шесть футов ростом, сенатор. И нет
У малого родичей в гетто.
Лишь сорок тысяч марок я дал
За этого христианина.
Двадцать -- наличными. Через банк
Другая пойдет половина.
-------------------
1 Про себя, никому не сообщая (ит.).
Посмотришь, сенатором станет мой сын,
Несмотря на сутулые плечи.
Я это устрою! Весь Вандрам
Поклонится нам при встрече.
Мой шурин -- очень большой шутник -
Сказал мне вчера за стаканом:
"О мудрый Екеф! Тебя господь
Родил самим Талейраном!.." :
...Такой, приблизительно, разговор,
Однажды подслушанный мною,
На улице Гамбурга -- Юнгфернштиг -
Гуляя, вели эти двое.
Жил черт, и черт из важных,
А не какой-нибудь.
Но раз мартышка стала
Его за хвост тянуть.
Тянула и тащила,
Мой черт был сам не свой,
Он выл -- и от восторга
Ей бросил золотой.
РАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОЕ ТОЛКОВАНИЕ
Не питали, а служили
Пищей для Ильи вороны -
Так без чуда разъяснили
Мы себе сей факт мудреный.
Да! Пророк вкусил в пустыне
Не голубку, а ворону -
Как, намедни, мы в Берлине -
По библейскому закону.
КРИК СЕРДЦА
Нет, в безверье толку мало:
Если бога вдруг не стало,
Где ж проклятья мы возьмем,
Разрази вас божий гром!
Без молитвы жить несложно,
Без проклятий -- невозможно!
Как тогда нам быть с врагом,
Разрази вас божий гром!
Не любви, а злобе, братья,
Нужен бог, нужны проклятья,
Или все пойдет вверх дном,-
Разрази вас божий гром!
ЭДУАРД
Гробовая колесница,
В траурных попонах клячи.
Он, кто в мир не возвратится,
На земле не знал удачи.
Был он юноша. На свете
Все бы радости изведал,
Но на жизненном банкете
Рок ему остаться не дал.
Пусть шампанское, играя,
Пенилось в его бокале -
Тяжко голову склоняя,
Он сидел в немой печали.
И слеза его блестела,
Падая в бокал порою,
А толпа друзей шумела,
Тешась песней круговою.
Спи теперь! Тебя разбудит
В залах на небе веселье
И томить вовек не будет
Жизни горькое похмелье.
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ
Остерегись холодных слов,
Когда о помощи в борьбе
Взывает юноша к тебе;
Быть может, -- это сын богов.
Его ты встретишь на пути
В его триумфа гордый час,
И осужденья строгих глаз
Не сможешь ты перенести.
ИЗБАВИТЕЛЬ
Ликуешь! -- Ты думаешь, Плантагенет,
У нас ни малейшей надежды нет!
А все потому, что нашлась могила,
Где имя "Артур" написано было!
Артур не умер, не скрыла земля
Холодным саваном труп короля.
Вчера следил я, глазам не веря,
Как он, живехонек, поднял зверя.
На нем зеленый парчовый наряд;
Смеются губы, глаза горят;
На гордых конях по тропам дубровы
За ним летели друзья-зверолозы.
Его рога заглушают гром:
Трара! Трара! --рокочет кругом.
Чудесные гулы, волшебные громы
Сынам Корнуолла милы и знакомы.
Они говорят: "Не пришла пора,
Но она придет -- трара! трара!
И король Артур своему народу,
Прогнав норманнов, вернет свободу"
МОЕМУ БРАТУ МАКСУ
Макс! Так ты опять, проказник,
Едешь к русским! То-то праздник!
Ведь тебе любой трактир -
Наслаждений целый мир!
С первой встречною девчонкой
Ты под гром валторны звонкой,
Под литавры -- тра-ра-ра! -
Пьешь и пляшешь до утра.
И, бутылок пять осиля,-
Ты и тут не простофиля,-
Полон Вакхом, как качнешь,
Феба песнями забьешь!
Мудрый Лютер так и рубит:
Пейте! Лишь дурак не любит
Женщин, песен и вина,-
Это знал ты, старина.
Пусть судьба тебя ласкает,
Пусть бокал твой наполняет,-
И сквозь жизнь, справляя пир.
Ты пройдешь, как сквозь трактир.
ЭДУАРДУ Г.
Тебе даны и сан, и орден алый,
Наследный герб, чины и много прав,
Ко для меня ты просто бедный малый,
Хотя бы стал ты герцог или граф.
Меня не взять приобретенным в свете
Дешевым лоском, благородством фраз,-
Не так ли на филистерском жилете
Блестит в булавке дорогой алмаз?
Я знаю, в этом пышном одеянье
Бессмысленно влачит свой грустный век
Больная тварь, несчастное созданье,
Разбитый хворью, жалкий человек.
Как все, ты раб врачебного искусства,
Кладешь примочки, бегаешь в клозет,
Так не болтай про выспренние чувства,
Не верю в твой высокопарный бред.
Ламентации
ГДЕ?
Где скиталец беспокойный
Мир последний обретет?
В сени пальм долины знойной
Иль средь лип у рейнских вод?
Буду ль я один в пустыне
Погребен чужой рукой?
Иль в морском песке отныне
Я найду себе покой?
Все равно! Везде, я знаю,
Будет небо в вышине,
И лампады звезд, сверкая,
Обратят свой взор ко мне.
В их поцелуях крылся путь к изменам,
От них я пьян был виноградным соком,
Но смертный яд с ним выпил ненароком,
Благодаря кузинам и кузенам.
Спасенья нет моим гниющим членам,
Прирос к одру я неподвижным боком,
Погибла жизнь в объятье их жестоком,
Благодаря кузинам и кузенам.
Пусть я крещен, -- есть след в церковной книге,-
И надо бы мне, прежде чем остынуть,
Дать отпущенье им в моих несчастьях,-
Но легче мне, в мечтах о смертном миге,
Их не простить -- безжалостно проклясть их:
Дай, боже, им измучиться и сгинуть!
ОРФЕИСТИЧЕСКОЕ
Недобрый дух в недобрый день
Тебе вручил убийцы нож кровавый.
Не знаю, кто был этот дух,
Но рану жгло мучительной отравой.
Во мраке ночи, мнится мне,
Ты явишься, жилец иного света,
Раскрыть мне тайну, клятву дать,
Что был не ты убийцею поэта.
Я жду тебя, приди, приди!
Иль сам сойду в геенну за тобою
И вырву правду у тебя
Пред сонмами чертей, пред сатаною.
Пройду, как древле шел Орфей,
Пройду средь воплей, скрежета и
И верь мне, я найду тебя,
Хоть скройся в безднах глубочайших
Туда, туда, где царство мук,
Где вторит воплю хохот беспощадный!
С тебя личину я сорву,
Великодушья пурпур маскарадный.
Я знаю все, что знать хотел,
Ты мной прощен, моей виновник
Но мне ли охранять того,
Кому в лицо плюют с презреньем
x x x
"Да не будет он помянут!"
Это сказано когда-то
Эстер Вольф, старухой нищей,
И слова я помню свято.
Пусть его забудут люди,
И следы земные канут,
Это высшее проклятье:
Да не будет он помянут!
Сердце, сердце, эти пени
Кровью течь не перестанут;
Но о нем -- о нем ни слова:
Да не будет он помянут!
Да не будет он помянут,
Да в стихе исчезнет имя -
Темный пес, в могтгле темной
Тлей с проклятьями моими!
Даже в утро воскресенья,
Когда звук фанфар разбудит
Мертвецов, и поплетутся
На судилище, где судят,
И когда прокличет ангел
Оглашенных, что предстанут
Пред небесными властями,
Да не будет он помянут!
В диком бешенстве ночами
Потрясаю кулаками
Я с угрозой, но без сил
Никнут руки -- так я хил!
Плотью, духом изможденный,
Гибну я, неотомщенный.
Даже кровная родня
Мстить не станет за меня.
Кровники мои, не вы ли
Сами же меня сгубили?
Ах! Измены черный дар -
Тот предательский удар.
Словно Зигфрида-героя,
Ранили меня стрелою -
Ведь узнать легко своим,
Где их ближний уязвим.
x x x
Тот, в ком сердце есть, кто в серд
Скрыл любовь, наполовину
Побежден, и оттого я,
Скованный, лежу и стыну.
А едва умру, язык мой
Тотчас вырежут, от страха,
Что поэт и мертвый может
Проклинать, восстав из праха.
Молча я сгнию в могиле
И на суд людской не выдам
Тех, кто подвергал живого
Унизительным обидам.
x x x
Мой день был ясен, ночь моя светла.
Всегда венчал народ мой похвалами
Мои стихи. В сердцах рождая пламя,
Огнем веселья песнь моя текла.
Цветет мой август, осень не пришла,
Но жатву снял я: хлеб лежит скирдами.
И что ж? Покинуть мир с его дарами,
Покинуть все, чем эта жизнь мила!
Рука дрожит. Ей лира изменила.
Ей не поднять бокала золотого,
Откуда прежде пил я своевольно.
О, как страшна, как мерзостна могила!
Как сладостен уют гнезда земного!
И как расстаться горестно и больно!
x x x
Вечность, ох, как ты долга!
Потерял векам я счет.
Долго жарюсь я, но ад
До сих пор жаркого ждет.
Вечность, ох, как ты долга!
Потерял векам я счет.
Но однажды и меня
Черт с костями уплетет.
Грубости средневековья
Вытеснил расцвет искусства,
Просвещенью служит ныне
Главным образом рояль.
А железные дороги
Укрепляют наши семьи -
Ведь они нам помогают
Жить подальше от родных.
Жалко только, что сухотка
Моего спинного мозга
Скоро вынудит покинуть
Этот прогрессивный мир.
Час за часом, дни и годы,
Как улитки-тихоходы,
Те, чьи рожки вдаль простерты,
Груз влачат свой полумертвый.
Лишь порой, в пустотах дали,
Лишь порой, сквозь мглу печали,
Свет блеснет неповторимый,
Как глаза моей любимой.
Но в одно мгновенье ока -
Нет виденья, и глубоко
Погружаюсь я в сознанье
Всей бездонности страданья.
x x x
Я жалил стихом и ночью и днем
Мужчин и девиц степенных -
Дурачеств много творил я притом,
С умом же пропал совершенно.
Зачав, служанка родила,-
К чему хулить природу?
Чья жизнь без глупостей прошла,
Тот мудрым не был сроду.
В мозгу моем пляшут, бегут и шумят
Леса, холмы и долины.
Сквозь дикий сумбур я вдруг узнаю
Обрывок знакомой картины.
В воображенье встает городок,
Как видно, наш Годесберг древний.
Я вновь на скамье под липой густой
Сижу перед старой харчевней.
Так сухо во рту, будто солнце я
Я жаждой смертельной измаян!
Вина мне! Из лучшей бочки вина!
Скорей наливай, хозяин!
Течет, течет в мою душу вино,