– А обращаться с кистью и красками?
Кабульке уронил лопату.
– Разумеется! За всю свою жизнь я ни-ни-никогда не обращался к услугам маляров.
Эвелин удовлетворенно улыбнулась мне:
– Ты сама слышала.
Я покачала головой:
– Господин Кабульке нужен здесь!
– Но господину Какабульке, наверное, тоже иногда приятно сменить род занятий и отдохнуть от навоза и лопат. Не так ли, господин Какабульке?
– Его фамилия Кабульке, – снова зашипела я в надежде, что он этого не расслышит. – Только одно «ка»!
– В самом деле? Но мне он представился как Какабульке, – зашипела в ответ Эвелин.
– Но он же заикается! – возмущенно прошептала я.
Господин Кабульке приподнял свою кепку и почесал затылок.
– Я бы ничего не имел против. Я также умею обращаться с мо-мо-молотком и зубилом. А еще с пилой и дрелью.
– Ну, ты видишь, – сказала Эвелин мне. – Господин Какабульке – мастер на все руки! И было бы очень жаль не использовать его таланты. Если он немного поторопится здесь, то еще успеет начать обдирать обои в моей комнате.
Я застыла на месте. Собственно, никто не возражал. Только разве что жена господина Кабульке станет снова возмущаться, что он допоздна задерживается здесь, а не ходит с ней на танцы.
– Иди же, занимайся своими пигмеями, – сказала Эвелин. – А мы с господином Какабульке как-нибудь договоримся.
– Мой растения называются космеи, а его фамилия Кабульке, – снова попыталась с сомнением возразить я, но Эвелин уже повернулась ко мне спиной.
Пикировка растений – это своего рода медитативная работа. Приходится многократно повторять одну и туже операцию на протяжении очень долгого времени. Штефан не понимал, почему я не хочу при этом даже включать радио. Но я не могу слушать музыку – это нарушает интимный характер работы. Кроме того, с музыкальным сопровождением невозможно спокойно беседовать с растениями. Каждый стебелек, правильно обработанный и обласканный, радовал меня, как ничто на свете. Эти растения в свое время попали ко мне в руки в виде маленьких семян, собиравшихся и сортировавшихся месяцами, были взлелеяны и взращены кропотливым трудом. И даже Штефан признавал ценность этой работы. Конечно, он не раз напоминал мне, сколько было потрачено удобрений, воды, времени и т. д. и т. п., по я была уверена, что космеи стали на этой земле почти что моими детьми.
Когда я уже почти закончила, в двери оранжереи зашел Штефан. Я бросила работу и протянула к нему руки.
– Осторожно, мой костюм! – засмеялся он.
– О чем ты говоришь? – мурлыкала я, пряча лицо у него на груди.
– Это было так ужасно?
Нет, конечно, это не было ужасно. Ужасно было только то, что я не могла быть рядом со Штефаном. И то, что Оливер сегодня утром увидел меня сидящей на унитазе. Я даже не могла об этом думать, так это было неприятно.
– А у тебя? – спросила я. – Ты не забыл подумать о том, чтобы что-то надеть на себя, отправляясь спать? А что было на Эвелин? Это было что-то струящееся из шелка?
В чем-то другом я не могла представить себе Эвелин ни при каких обстоятельствах.
– Ах, Молли-Олли, – произнес Штефан, оставив все мои вопросы без ответа. – Как же ты хороша, когда ревнуешь. Но у меня на самом деле были совсем другие заботы.
– Какие же? – спросила я.
Неужели он беспокоился о том, надел ли что-нибудь на себя Оливер, отправляясь спать. И что тот увидел потом, выйдя из душа и бреясь. Я не знала.
Но Штефан совершенно не думал об Оливере.
– Зегебрехт отказался от нашего предложения, – сказал он.
– Что? Так быстро? Ты же договаривался с ним только на той неделе.
– Да, но они больше не заинтересованы в сотрудничестве. – Штефан вздохнул. – Я только теперь узнал, что дочь Зегебрехта замужем за владельцем «Цветов Мюллера». И здесь уже ничего не поделаешь. Они, естественно, будут работать заодно.
– Но ведь оформление могил и впрямь не совсем то, чем мы хотели заниматься, правда? – попыталась я успокоить его.
Штефан отстранил меня от себя.
– Олли, ты что, не хочешь понять? Сейчас речь идет просто об элементарном выживании. Если мы немедленно не поднимем прибыль, нам придется закрыть магазин!
Я засмеялась:
– Ха-ха, ты совсем забыл, что у нас скоро будет миллион!
Штефан вздохнул.
– Олли, временами ты просто по-детски наивна. Если мы не сохраним магазин, то и миллион нам уже не понадобится. Мы просто окажемся банкротами.
Я сконфузилась.
– Да, но… – начала я, но в этот момент Петра просунула голову с детсадовской прической в дверь оранжереи.
– Не стоило особенно утруждать себя размышлениями, чтобы понять, что ты опять по локоть измазала руки в земле, – заявила она. – Там та женщина, которая хочет купить самшиты, но сама не знает, что ей надо. Ох… – В этот момент она осеклась, и ее голосок зажурчал, словно весенний ручеек. – Хелло, господин Гертнер, я и не знала, что вы тоже здесь.
Накрашенные губы расплылись в приветливой улыбке.
Штефан рассмеялся.
– Так что там с покупательницей? – раздраженно спросила я.
Петре следовало появиться именно сейчас, во время такого важного разговора.
– Я сказала, что самшитов у нас нет, а она теперь непременно хочет поговорить с начальницей, – недовольно сказала Петра.
Женщина, вероятно, хотела обсудить хамское поведение нашей продавщицы.
– Я иду, – со вздохом произнесла я. – Мы договорим позже, да, Штефан?
– Непременно, – сказал Штефан.
Я с удовольствием подарила бы ему долгий поцелуй, но куда уж…
– А вы знаете, что выглядите почти как Кевин Кёстнер? – услышала я ее голос, даже не успев выйти.
Штефан самодовольно рассмеялся:
– Как Брэд Питт, хотели вы сказать.
– Да, точно, или как он, – подтвердила Петра.
Я опустила глаза. Господи, почему же ей никто не намекнет, что она глупа, как черствый диабетический батон?
Глава 8
Кабульке уронил лопату.
– Разумеется! За всю свою жизнь я ни-ни-никогда не обращался к услугам маляров.
Эвелин удовлетворенно улыбнулась мне:
– Ты сама слышала.
Я покачала головой:
– Господин Кабульке нужен здесь!
– Но господину Какабульке, наверное, тоже иногда приятно сменить род занятий и отдохнуть от навоза и лопат. Не так ли, господин Какабульке?
– Его фамилия Кабульке, – снова зашипела я в надежде, что он этого не расслышит. – Только одно «ка»!
– В самом деле? Но мне он представился как Какабульке, – зашипела в ответ Эвелин.
– Но он же заикается! – возмущенно прошептала я.
Господин Кабульке приподнял свою кепку и почесал затылок.
– Я бы ничего не имел против. Я также умею обращаться с мо-мо-молотком и зубилом. А еще с пилой и дрелью.
– Ну, ты видишь, – сказала Эвелин мне. – Господин Какабульке – мастер на все руки! И было бы очень жаль не использовать его таланты. Если он немного поторопится здесь, то еще успеет начать обдирать обои в моей комнате.
Я застыла на месте. Собственно, никто не возражал. Только разве что жена господина Кабульке станет снова возмущаться, что он допоздна задерживается здесь, а не ходит с ней на танцы.
– Иди же, занимайся своими пигмеями, – сказала Эвелин. – А мы с господином Какабульке как-нибудь договоримся.
– Мой растения называются космеи, а его фамилия Кабульке, – снова попыталась с сомнением возразить я, но Эвелин уже повернулась ко мне спиной.
Пикировка растений – это своего рода медитативная работа. Приходится многократно повторять одну и туже операцию на протяжении очень долгого времени. Штефан не понимал, почему я не хочу при этом даже включать радио. Но я не могу слушать музыку – это нарушает интимный характер работы. Кроме того, с музыкальным сопровождением невозможно спокойно беседовать с растениями. Каждый стебелек, правильно обработанный и обласканный, радовал меня, как ничто на свете. Эти растения в свое время попали ко мне в руки в виде маленьких семян, собиравшихся и сортировавшихся месяцами, были взлелеяны и взращены кропотливым трудом. И даже Штефан признавал ценность этой работы. Конечно, он не раз напоминал мне, сколько было потрачено удобрений, воды, времени и т. д. и т. п., по я была уверена, что космеи стали на этой земле почти что моими детьми.
Когда я уже почти закончила, в двери оранжереи зашел Штефан. Я бросила работу и протянула к нему руки.
– Осторожно, мой костюм! – засмеялся он.
– О чем ты говоришь? – мурлыкала я, пряча лицо у него на груди.
– Это было так ужасно?
Нет, конечно, это не было ужасно. Ужасно было только то, что я не могла быть рядом со Штефаном. И то, что Оливер сегодня утром увидел меня сидящей на унитазе. Я даже не могла об этом думать, так это было неприятно.
– А у тебя? – спросила я. – Ты не забыл подумать о том, чтобы что-то надеть на себя, отправляясь спать? А что было на Эвелин? Это было что-то струящееся из шелка?
В чем-то другом я не могла представить себе Эвелин ни при каких обстоятельствах.
– Ах, Молли-Олли, – произнес Штефан, оставив все мои вопросы без ответа. – Как же ты хороша, когда ревнуешь. Но у меня на самом деле были совсем другие заботы.
– Какие же? – спросила я.
Неужели он беспокоился о том, надел ли что-нибудь на себя Оливер, отправляясь спать. И что тот увидел потом, выйдя из душа и бреясь. Я не знала.
Но Штефан совершенно не думал об Оливере.
– Зегебрехт отказался от нашего предложения, – сказал он.
– Что? Так быстро? Ты же договаривался с ним только на той неделе.
– Да, но они больше не заинтересованы в сотрудничестве. – Штефан вздохнул. – Я только теперь узнал, что дочь Зегебрехта замужем за владельцем «Цветов Мюллера». И здесь уже ничего не поделаешь. Они, естественно, будут работать заодно.
– Но ведь оформление могил и впрямь не совсем то, чем мы хотели заниматься, правда? – попыталась я успокоить его.
Штефан отстранил меня от себя.
– Олли, ты что, не хочешь понять? Сейчас речь идет просто об элементарном выживании. Если мы немедленно не поднимем прибыль, нам придется закрыть магазин!
Я засмеялась:
– Ха-ха, ты совсем забыл, что у нас скоро будет миллион!
Штефан вздохнул.
– Олли, временами ты просто по-детски наивна. Если мы не сохраним магазин, то и миллион нам уже не понадобится. Мы просто окажемся банкротами.
Я сконфузилась.
– Да, но… – начала я, но в этот момент Петра просунула голову с детсадовской прической в дверь оранжереи.
– Не стоило особенно утруждать себя размышлениями, чтобы понять, что ты опять по локоть измазала руки в земле, – заявила она. – Там та женщина, которая хочет купить самшиты, но сама не знает, что ей надо. Ох… – В этот момент она осеклась, и ее голосок зажурчал, словно весенний ручеек. – Хелло, господин Гертнер, я и не знала, что вы тоже здесь.
Накрашенные губы расплылись в приветливой улыбке.
Штефан рассмеялся.
– Так что там с покупательницей? – раздраженно спросила я.
Петре следовало появиться именно сейчас, во время такого важного разговора.
– Я сказала, что самшитов у нас нет, а она теперь непременно хочет поговорить с начальницей, – недовольно сказала Петра.
Женщина, вероятно, хотела обсудить хамское поведение нашей продавщицы.
– Я иду, – со вздохом произнесла я. – Мы договорим позже, да, Штефан?
– Непременно, – сказал Штефан.
Я с удовольствием подарила бы ему долгий поцелуй, но куда уж…
– А вы знаете, что выглядите почти как Кевин Кёстнер? – услышала я ее голос, даже не успев выйти.
Штефан самодовольно рассмеялся:
– Как Брэд Питт, хотели вы сказать.
– Да, точно, или как он, – подтвердила Петра.
Я опустила глаза. Господи, почему же ей никто не намекнет, что она глупа, как черствый диабетический батон?
Глава 8
В обеденный перерыв я встретилась с Элизабет во время пробежки. Она, естественно, хотела знать, как прошла моя первая ночь на новом месте.
– Ночь прошла хорошо, – сказала я, направляя взгляд на датчик пульса у меня на запястье.
После первого повышения нагрузки частота сердцебиения оказалась опасно высокой. Может быть, это было лишь результатом снова посетивших меня воспоминаний о сегодняшнем утре. Мне следовало непременно хоть с кем-то поговорить об этом, сколь бы неприлично это ни было.
– Но потом случилось нечто ужасное, – драматическим тоном сказала я.
– Что же? – Элизабет от любопытства остановилась как вкопанная.
– Итак, я утром побрела в ванную и устроилась на унитазе. – Мое лицо стало пунцовым. «О таких вещах обычно не говорят с другими людьми», – всегда напоминала мне моя приемная мать. Даже слово «унитаз» сошло с моих губ с большим трудом. – Я даже не знаю, как об этом сказать. Когда я сидела там, в этот момент…
Элизабет обхватила рукой мое запястье.
– О нет! Я что-то слышала о таких вещах, но всегда думала, что это лишь газетные страшилки. Что это было? Крыса? Кайман? Огромная змея? – с каждым новым словом ее голос дрожал все больше.
Я опасливо посмотрела на нее.
– О Боже! Я бы умерла на месте! – прошептала Элизабет. Ее руки покрылись гусиной кожей. – Ах ты, бедняжка!
– Это был не зверь, Элизабет! – Я все еще не могла справиться со смущением.
Элизабет наморщила лоб.
– Не зверь, но кто же тогда?
– Я там делала… линг-линг, – очень тихо сказала я.
– Что? – переспросила Элизабет. – А что это такое? Особая китайская гимнастика, которую можно делать только на унитазе?
– Пи-пи, – пискнула я.
– Пи-пи, – повторила Элизабет и со вздохом снова двинулась вперед.
Я семенила рядом с ней.
– Тогда можешь не рассказывать мне свою страшную историю, – сопела Элизабет. – Ты пошла сегодня утром в туалет, чтобы сделать пи-пи. Супернапряженный сюжет. В самом деле. Я действительно под страшным впечатлением от услышанного. Но что-то не усматриваю в этом особой остроты.
– Но это же еще не все, – сказала я. – Как раз когда я сидела на унитазе, из душевой кабины вышел Оливер.
– И? – Элизабет снова остановилась. – Ах, я понимаю! Зверь сидел в душе. Или маньяк с топором. Тоже хорошо.
– Да не было там никакого зверя, – произнесла я, сама начиная медленно звереть. – И никакого маньяка с топором. Оливер увидел меня.
– А, как ты играешь на унитазе в пинг-понг?
– Нет, как я делаю линг-линг, – прошептала я.
Элизабет покачала головой:
– Я знаю тебя давно, но то, что у тебя проблемы с отправлением естественных надобностей, слышу впервые.
– Да никто об этом не говорит, – еле-еле произнесла я. – Но нельзя позволить застать себя за этим занятием.
– Застать себя… – скептически повторила Элизабет, – Знаешь, Олли, в некоторых вопросах ты весьма своеобразна. Сегодня люди спорят о том, как это романтично застать партнера, когда он писает, но…
– Тсс, говори потише!
– Олли! – закричала Элизабет. – Тебе нужен психотерапевт!
– Только потому, что я прилично воспитана?
– Потому, что у тебя огромная анальная проблема, – ответила Элизабет. – Более скучной истории мне еще никто не рассказывал: «Это было ужасно. Я сидела на унитазе, а в этот момент из душа вышел мой сосед по дому».
– Он был голый, – сказала я.
– Невероятно, – с сарказмом произнесла Элизабет. – В вашей семье в душе, случайно, не в плавках моются?
– Элизабет, – сказала я, – я думала, у тебя возникнет хоть толика сочувствия ко мне. Как минимум человеческое понимание, каково мне было в этой двусмысленной ситуации.
– Нет, – сказала Элизабет и кашлянула. – В самом деле, никакого. Ты знаешь, как давно я не видела ни одного голого мужчины? Он хорошо выглядит?
– Вполне, – сказала я. – Но что он теперь будет обо мне думать?
– Ты имеешь в виду, о том, как ты делала джинг-джанг? – ехидно спросила Элизабет.
– Линг-линг, – сказала я.
– Тю! – расхохоталась Элизабет. – Вероятно, он сейчас сидит у психиатра, пытаясь залечить эту психологическую травму: «У жены моего брата, кажется, есть почки и мочевой пузырь! Она позволила себе вылить в наш туалет некоторое количество урины».Олли, но это же самое естественное, что может произойти в мире. Что ты станешь делать, если захочешь пукнуть? Пойдешь для этого в глубокий погреб?
– Ах, тише, Элизабет, – встрепенулась я. – Ты не принимаешь меня всерьез. Я всего лишь так воспитана. Тем не менее, я всей душой благодарна моей приемной матери.
– Я рада, что эта достойная женщина сегодня живет далеко, – сказала Элизабет. – Впрочем, мне нужно по нужде. Если ты не возражаешь, я забегу вон там за кустик и сделаю небольшое «фэншуй».
Штефан не имел ничего против, чтобы Эвелин потратила немного денег на ремонт и прикомандировала на эти работы бедного господина Кабульке.
– Девочка должна в конце концов чем-то заниматься, – сказал он. – Раньше она работала не покладая рук по двенадцать часов в сутки. Должно быть, она действительно хороший специалист в своей области, потому что сказала мне вчера вечером, что зарабатывала очень неплохо. Я хочу сказать, что для женщины это кое-что.
– Может быть, – скептически ответила я. По моему мнению, он что-то очень ласково о ней говорил. «Бедная девочка, работала не покладая рук, очень неплохо»! – Но не стоило бы ей поискать иное хобби, чем заниматься исключительно ремонтом нашего дома? Кроме того, это стоит денег, наших денег.
– Но бедняжка должна будет здесь жить, – ответил Штефан. – А она такая эстетка, что пребывание в нашей разрухе может в конце концов довести ее до нервного срыва. Обои в комнате для гостей и в самом деле давно пора выбросить.
Ах, эстетка! Давно пора выбросить из головы эти дурацкие мысли!
– Эвелин высказала мнение, что цветовая гамма наших обоев способна довести человека до импотенции, – произнесла я с искренним желанием выставить ее в дурном свете.
У Штефана глаза на лоб полезли.
– Что, она так и сказала?
Я кивнула с горькой улыбкой. Но в следующий момент мне пришла в голову мысль: а вдруг Штефан захочет доказать Эвелин, что на его потенцию состояние наших обоев совеем не влияет? Я бросилась в его объятия и замурлыкала:
– Какая глупость, правда? Я ей сказала, что наша интимная жизнь ни в коем случае не определяется состоянием стен в нашем доме. Это же правда, ведь так?
– Конечно, – ответил Штефан.
– Тогда поцелуй меня, пожалуйста! Мне уже снова пора ехать.
Едва я произнесла эти слова, к глазам подступили слезы. С каким наслаждением я провела бы остаток дня в объятиях Штефана. Когда я попадала в них, то ничего больше не могла делать.
– Олли, тебе следует быть немного тверже. – Штефан наградил меня поцелуем в лоб. – Думай все время о том, как богаты мы скоро будем. – И с улыбкой добавил: – А какую уютную комнату для гостей мы еще получим вдобавок, если Эвелин к тому времени успеет покончить с ремонтом.
– Не уповай на это особенно, – едко ответила я.
Вечером я загрузила в «ситроен» несколько комнатных цветов, горшки и пакеты с землей. Если Эвелин решила хозяйничать в моем доме до такой степени, то я тоже займусь облагораживанием ее огромной лоджии. Когда я осторожно загружала в машину кадушку с самшитом, чей-то хриплый голос произнес прямо у меня над ухом:
– Между прочим, уже без трех минут восемь.
Испугавшись до смерти, я резко развернулась и встретилась лицом к лицу с ушастым и носатым бывшим директором гимназии из компании нашего Фрица.
– Господин Рюккерт! – воскликнула я.
– Герберт, – сказал хриплый голос. – Ты спокойно можешь называть меня Гербертом, девочка.
Я решила не отказывать себе в удовольствии и воспользоваться этим предложением.
– Вам нужно что-нибудь конкретно… Герберт?
– Только убедиться в том, что ты своевременно отбудешь с работы, – сказал старик. – Иначе пари будет проиграно раньше, чем начнется.
– Ох, – только и произнесла я. Собственно, я хотела еще попрощаться со Штефаном. Одной минутой раньше или позже – неужели это имеет значение? – Скажите, пожалуйста, вы в самом деле заключили пари на то, что мы станем делать это? Или вы все же не верите, что мы продержимся?
Герберт улыбнулся многозначительной улыбкой. Я увидела возникшее из-за его ушей лицо Эвелин.
– Хорошо, что я еще успела тебя увидеть, – сказала она. – Ох, добрый день, господин Рюккерт.
– Герберт, – хрипло произнес Рюккерт. – Сейчас ровно двадцать часов. Предельный срок для молодой дамы, чтобы покинуть это место. Иначе…
– Герберт, Герберт, – сказала Эвелин и бросила взгляд на наручные часы. – Для короткого послания еще есть время: Оливия, пожалуйста, скажи Оливеру, что он должен выделить свободное время в четверг в обед. Согласно результатам обработки моих данных на компьютере это оптимальное время, чтобы заняться зачатием ребенка.
Здорово! За сегодня между мной и Оливером произошло столько, что для полного счастья не хватало только объяснить ему, когда он должен делать ребенка своей жене и почему.
Я нырнула в машину.
– Четверг, в обед. Я скажу ему.
– Еще одна минута, – произнес Рюккерт. – Давите на газ.
Для меня это прозвучало по-хамски.
– До свидания, – сказала я.
– До завтра, – ответила Эвелин.
Рюккерт и она кивнули мне. Ровно в восемь вечера, секунда в секунду, я выехала за ворота нашего хозяйства. Может быть, мне это показалось, но пробегавший в это время мимо трусцой господин был очень похож на доктора Бернера. Начинало складываться впечатление, что эти старые мешки пасли нас круглые сутки.
Итак, я становилась для Оливера не только дамочкой, которую он застал утром за весьма интимным занятием, но еще и курьером, который должен сообщить ему, когда следует заняться производством ребенка. От одной только мысли об этом я начала покрываться краской. Лучше я напишу ему на этот счет записку. «Будь свободен в четверг в обеденный перерыв, чтобы сделать ребенка» – могло быть написано в этом послании. А Оливер прочтет это и сделает необходимую пометку в своем распорядке дня. И тема исчерпана.
Но когда я вошла в их квартиру, Оливер, к сожалению, был уже дома.
– Кажется, ваша телекомпания очень либеральничает с рабочим временем, – несколько нерешительно заметила я.
– В Германии ничего не случилось, – весело ответил Оливер. На плите готовилось что-то умопомрачительно вкусное. – Один пожар в каком-то ангаре, оборудованном системой пожаротушения. Ни пострадавших, ни погибших.
– Как хорошо для тебя, – произнесла я и повела носом.
Оливковое масло, томаты, баклажаны, цуккини, тушеное мясо – все эти запахи слились в единый соблазнительный аромат.
– А как прошел твой день, Блуменкёльхен?
– Не так плохо. – Если забыть про утренние казусы. Я бы с большим удовольствием вычеркнула эти воспоминания из головы. – Я должна передать тебе от Эвелин, что в четверг в обеденный перерыв ты должен быть свободен.
– Для чего?
– Для того… ты лучше меня знаешь для чего, – смущенно ответила я.
– А, плодородный день, – догадался Оливер. – Не знаю, не знаю, но этот компьютер довольно часто выдает плодородные дни. Я думаю, это ошибка в программе.
– Типично мужской подход, – заявила я и снова покраснела.
Оливер уставился на меня, высоко подняв брови.
– Блуменкёльхен, ты сегодня постоянно краснеешь. Что произошло? Утром в ванной ты выглядела совершенно сбитой с толку. Это произошло потому, что я был голый? Или потому, что увидел твои симпатичные трусики с цветочками?
– Ни то ни другое, – язвительно ответила я. – Все это так естественно, как говорит моя подруга Элизабет. Все люди делают это.
Оливер казался скорее заинтересованным, нежели растерянным. Тем не менее он спросил:
– Все люди делают что?
– Линг-линг, – произнесла я со всей агрессивностью, на которую была способна.
В этот момент и уши у меня стали пунцовыми. Брови Оливера взметнулись выше лба.
– А, это синоним для?..
Моей агрессии хватило только до этого момента.
– Для справления нужды, – произнесла я, сползая на пол. – Мне очень жаль, но я воспитана несколько иначе. В нашем доме не было туалета, но, даже выходя на двор, никто не сообщал другим, куда и зачем идет, и уж тем более речи никогда не шло, чтобы кто-то мог увидеть другого, занимающегося этим.
Оливер рассмеялся:
– Послушай, Блуменкёльхен, если два человека живут в одной квартире, то избежать этого все равно не удастся. Рано или поздно это должно будет случиться. Но если ты так щепетильна в этом вопросе, то мы можем ввести правило, что каждый, заходя в ванную комнату, станет запирать дверь. А теперь не думай больше о своем «линг-линг», – в этот момент он то ли хихикнул, то ли закашлялся, – а лучше садись к столу. Сегодня у нас великолепное тушеное мясо с баклажанами в томатном соусе.
В то время когда Эвелин с усердием начала заниматься переустройством нашей гостевой комнаты, я проделывала то же самое с ее лоджией. И, даже не спросив на то у нее разрешения. В промежутке между двадцатью часами и временем, когда следует идти спать, остается еще очень много нерастраченного потенциала, это уж можете мне поверить. За это время, если человек захочет, можно перевернуть мир. Оливер помогал мне. Мы озаботились приобретением в одном из строительных супермаркетов реечек, дощечек и брусков, которые я выкрасила в теплый медовый цвет. Оливер вполне сносно умел обращаться с пилой и дрелью. В течение нескольких вечеров мы соорудили на северной стороне лоджии небольшую беседку, которой предстояло быть увитой плющом, подготовили специальные шнуры, чтобы растениям было вдоль чего виться, а я наполнила ящики и горшочки грунтом. Была также смонтирована двухметровая скамейка, которую можно было использовать как для сидения, так и для лежания. Эта беседка позвонила уютно располагаться там в теплые дни и была способна довольно неплохо защитить от ветра в холодную погоду. Я позаботилась о том, чтобы использовать для озеленения только быстрорастущие сорта, чтобы зеленый уголок образовался как можно скорее.
Джунгли, которые должны были разрастись на лоджии Оливера и Эвелин, будут иметь более семнадцати различных оттенков зеленого цвета за счет окраса листьев и стеблей.
Оливер был в восторге.
– Это чудо, – высказал он свое мнение. – Теперь лоджия кажется даже больше, чем прежде.
Я, конечно, немедленно зарделась от гордости за свои способности. Да, эта работа мне в самом деле здорово удалась. Теперь недоставало лишь подходящего освещения, способного превратить весь комплекс в по-настоящему райский уголок. В одном из каталогов, что мы выписывали для своего хозяйства, я присмотрела подходящие фонари, которые были вполне доступны по цене. Но надо было заказать не меньше тридцати штук, чтобы получить товар по закупочной цене. Впрочем, это было не страшно. Оставшиеся неиспользованными фонари я могла продать позже в магазине. В том же каталоге удалось отыскать подходящие по цвету и размеру матрасики для сидения, чтобы постелить их на нашу скамейку. К сожалению, таких матрасиков требовалось лишь три, а заказать следовало как минимум десять. С другой стороны, эти предметы были востребованы в любое время, даже просто как рождественские подарки. Немного посомневавшись, я решила заказать все. И когда через несколько дней заказ был доставлен, лоджия приобрела просто шикарный вид.
– Очень скоро зелень так закроет беседку, что разглядеть что-либо за ней станет совершенно невозможно, – предостерегала я Оливера. – Так плотно, что даже дождь и град не смогут пробить этот покров.
– Это фантастика, – сказал Оливер, с удовольствием опускаясь на постеленный матрасик. – Теперь здесь можно проводить время в полном уединении и дышать чем-то иным, а не выхлопными газами.
– То, что мы сделали, можно будет с успехом использовать в твоем шоу, – сказала я. – Открытая лоджия в пентхаусе: до и после!
– Я сделаю фотографии и покажу их своему директору. Концепция в целом уже готова. Отнесись к этому серьезно, я дам тебе ее почитать.
Я посмотрела на часы и подпрыгнула:
– Время новостей! Я вся в нетерпении: хочу узнать, у кого из пожарных ты сегодня брал интервью.
Сейчас, на третьей неделе своего пребывания в этой квартире, я мало-помалу начала привыкать к жизни вне своего дома и к тому, что могу видеть мужа лишь на работе. Я уже больше не плакала каждый день, покидая свои оранжереи, и не рисовала в воображении картины, как Эвелин гуляет в неглиже по нашим развалинам.
Но это не всегда помогало.
Штефан изменился, это бы заметил даже слепой. Но, живя под одной крышей с такой особой, как Эвелин, человек не мог не измениться. Штефан стал уделять еще больше внимания своей внешности. Прическа сделалась более стильной (он поменял парикмахера), он начал использовать другую туалетную воду, а степень его загара вызывала подозрения, что он ходит в солярий.
– Да, что же в этом такого, – сказал он мне довольно равнодушным тоном. – У меня же нет времени целый день лежать на солнце. Да и с точки зрения здоровья солярий более приемлемая альтернатива.
– Приемлемая? – скептически переспросила я.
– Ну да. Тебе бы это тоже подошло, Молли-Олли.
Конечно! Кожа Эвелин была с ног до головы покрыта таким восхитительным ровным загаром. До сих пор я предполагала, что это своего рода генетически обусловленный цвет кожи. Но оказывается, все было намного проще.
Однако я сомневалась, что даже солярий способен сделать мою кожу такой ровной и золотистой. Она (кожа) была у меня совершенно иной структуры. Иметь такой загар, как у Эвелин, либо было дано человеку от рождения, либо не дано вовсе.
Очень болезненно было видеть, что и Эвелин здорово изменилась. Я никогда прежде не видела на ее лице такой живой улыбки, она производила впечатление счастливой и довольной жизнью. Это было очень похоже на действие того самого гормона, который вырабатывается у человека в больших количествах, когда он влюбляется. И если регулярно случается хороший секс.
Я сгорала от ревности.
Элизабет, которую я каждый день нервировала темой «Штефан и Эвелин», довольно резко спросила меня во время одной из наших пробежек:
– А что ты будешь делать, если у Штефана действительно начнется что-то с Эвелин?
Если уже не началось…
– Я впаду в страшную депрессию, – ответила я. – Я ужеочень расстроена.
– Да, да, – сказала Элизабет. – Но что именно ты станешь с ним делать?
– Как это – что делать? – переспросила я.
– Нуда, например: изобьешь его, кастрируешь, сошлешь в пустыню… или просто застрелишь?
– Я не стану делать ничего подобного, – возмущенно сказала я. (Самое большее – сделаю что-нибудь с Эвелин.)
– Значит, ты расстанешься с ним совершенно мирно и вежливо? – спросила Элизабет.
– Нет! – воскликнула я. – Я вообще не собираюсь с ним расставаться. Это было бы возможно только в том случае, если он захочет уйти от меня. Но ты знаешь, в это я не верю. Потому что Оливер и Эвелин собираются заводить ребенка, и вообще… Я думаю, эта афера, если они вообще ее затеяли, уже в прошлом.
– Вот видишь, я так и думала, – сказала Элизабет. – Парень может делать все, что хочет, а ты все равно его простишь.
– Ну да, – вырвалось у меня. – Я прощу его. Посуди сама, десять лет брака – довольно долгое время, а тут ему под ноги попадает такой экземпляр, как Эвелин, готовая сама прыгнуть ему в постель. Да ему надо быть святым, чтобы устоять перед таким соблазном.
– Ночь прошла хорошо, – сказала я, направляя взгляд на датчик пульса у меня на запястье.
После первого повышения нагрузки частота сердцебиения оказалась опасно высокой. Может быть, это было лишь результатом снова посетивших меня воспоминаний о сегодняшнем утре. Мне следовало непременно хоть с кем-то поговорить об этом, сколь бы неприлично это ни было.
– Но потом случилось нечто ужасное, – драматическим тоном сказала я.
– Что же? – Элизабет от любопытства остановилась как вкопанная.
– Итак, я утром побрела в ванную и устроилась на унитазе. – Мое лицо стало пунцовым. «О таких вещах обычно не говорят с другими людьми», – всегда напоминала мне моя приемная мать. Даже слово «унитаз» сошло с моих губ с большим трудом. – Я даже не знаю, как об этом сказать. Когда я сидела там, в этот момент…
Элизабет обхватила рукой мое запястье.
– О нет! Я что-то слышала о таких вещах, но всегда думала, что это лишь газетные страшилки. Что это было? Крыса? Кайман? Огромная змея? – с каждым новым словом ее голос дрожал все больше.
Я опасливо посмотрела на нее.
– О Боже! Я бы умерла на месте! – прошептала Элизабет. Ее руки покрылись гусиной кожей. – Ах ты, бедняжка!
– Это был не зверь, Элизабет! – Я все еще не могла справиться со смущением.
Элизабет наморщила лоб.
– Не зверь, но кто же тогда?
– Я там делала… линг-линг, – очень тихо сказала я.
– Что? – переспросила Элизабет. – А что это такое? Особая китайская гимнастика, которую можно делать только на унитазе?
– Пи-пи, – пискнула я.
– Пи-пи, – повторила Элизабет и со вздохом снова двинулась вперед.
Я семенила рядом с ней.
– Тогда можешь не рассказывать мне свою страшную историю, – сопела Элизабет. – Ты пошла сегодня утром в туалет, чтобы сделать пи-пи. Супернапряженный сюжет. В самом деле. Я действительно под страшным впечатлением от услышанного. Но что-то не усматриваю в этом особой остроты.
– Но это же еще не все, – сказала я. – Как раз когда я сидела на унитазе, из душевой кабины вышел Оливер.
– И? – Элизабет снова остановилась. – Ах, я понимаю! Зверь сидел в душе. Или маньяк с топором. Тоже хорошо.
– Да не было там никакого зверя, – произнесла я, сама начиная медленно звереть. – И никакого маньяка с топором. Оливер увидел меня.
– А, как ты играешь на унитазе в пинг-понг?
– Нет, как я делаю линг-линг, – прошептала я.
Элизабет покачала головой:
– Я знаю тебя давно, но то, что у тебя проблемы с отправлением естественных надобностей, слышу впервые.
– Да никто об этом не говорит, – еле-еле произнесла я. – Но нельзя позволить застать себя за этим занятием.
– Застать себя… – скептически повторила Элизабет, – Знаешь, Олли, в некоторых вопросах ты весьма своеобразна. Сегодня люди спорят о том, как это романтично застать партнера, когда он писает, но…
– Тсс, говори потише!
– Олли! – закричала Элизабет. – Тебе нужен психотерапевт!
– Только потому, что я прилично воспитана?
– Потому, что у тебя огромная анальная проблема, – ответила Элизабет. – Более скучной истории мне еще никто не рассказывал: «Это было ужасно. Я сидела на унитазе, а в этот момент из душа вышел мой сосед по дому».
– Он был голый, – сказала я.
– Невероятно, – с сарказмом произнесла Элизабет. – В вашей семье в душе, случайно, не в плавках моются?
– Элизабет, – сказала я, – я думала, у тебя возникнет хоть толика сочувствия ко мне. Как минимум человеческое понимание, каково мне было в этой двусмысленной ситуации.
– Нет, – сказала Элизабет и кашлянула. – В самом деле, никакого. Ты знаешь, как давно я не видела ни одного голого мужчины? Он хорошо выглядит?
– Вполне, – сказала я. – Но что он теперь будет обо мне думать?
– Ты имеешь в виду, о том, как ты делала джинг-джанг? – ехидно спросила Элизабет.
– Линг-линг, – сказала я.
– Тю! – расхохоталась Элизабет. – Вероятно, он сейчас сидит у психиатра, пытаясь залечить эту психологическую травму: «У жены моего брата, кажется, есть почки и мочевой пузырь! Она позволила себе вылить в наш туалет некоторое количество урины».Олли, но это же самое естественное, что может произойти в мире. Что ты станешь делать, если захочешь пукнуть? Пойдешь для этого в глубокий погреб?
– Ах, тише, Элизабет, – встрепенулась я. – Ты не принимаешь меня всерьез. Я всего лишь так воспитана. Тем не менее, я всей душой благодарна моей приемной матери.
– Я рада, что эта достойная женщина сегодня живет далеко, – сказала Элизабет. – Впрочем, мне нужно по нужде. Если ты не возражаешь, я забегу вон там за кустик и сделаю небольшое «фэншуй».
Штефан не имел ничего против, чтобы Эвелин потратила немного денег на ремонт и прикомандировала на эти работы бедного господина Кабульке.
– Девочка должна в конце концов чем-то заниматься, – сказал он. – Раньше она работала не покладая рук по двенадцать часов в сутки. Должно быть, она действительно хороший специалист в своей области, потому что сказала мне вчера вечером, что зарабатывала очень неплохо. Я хочу сказать, что для женщины это кое-что.
– Может быть, – скептически ответила я. По моему мнению, он что-то очень ласково о ней говорил. «Бедная девочка, работала не покладая рук, очень неплохо»! – Но не стоило бы ей поискать иное хобби, чем заниматься исключительно ремонтом нашего дома? Кроме того, это стоит денег, наших денег.
– Но бедняжка должна будет здесь жить, – ответил Штефан. – А она такая эстетка, что пребывание в нашей разрухе может в конце концов довести ее до нервного срыва. Обои в комнате для гостей и в самом деле давно пора выбросить.
Ах, эстетка! Давно пора выбросить из головы эти дурацкие мысли!
– Эвелин высказала мнение, что цветовая гамма наших обоев способна довести человека до импотенции, – произнесла я с искренним желанием выставить ее в дурном свете.
У Штефана глаза на лоб полезли.
– Что, она так и сказала?
Я кивнула с горькой улыбкой. Но в следующий момент мне пришла в голову мысль: а вдруг Штефан захочет доказать Эвелин, что на его потенцию состояние наших обоев совеем не влияет? Я бросилась в его объятия и замурлыкала:
– Какая глупость, правда? Я ей сказала, что наша интимная жизнь ни в коем случае не определяется состоянием стен в нашем доме. Это же правда, ведь так?
– Конечно, – ответил Штефан.
– Тогда поцелуй меня, пожалуйста! Мне уже снова пора ехать.
Едва я произнесла эти слова, к глазам подступили слезы. С каким наслаждением я провела бы остаток дня в объятиях Штефана. Когда я попадала в них, то ничего больше не могла делать.
– Олли, тебе следует быть немного тверже. – Штефан наградил меня поцелуем в лоб. – Думай все время о том, как богаты мы скоро будем. – И с улыбкой добавил: – А какую уютную комнату для гостей мы еще получим вдобавок, если Эвелин к тому времени успеет покончить с ремонтом.
– Не уповай на это особенно, – едко ответила я.
Вечером я загрузила в «ситроен» несколько комнатных цветов, горшки и пакеты с землей. Если Эвелин решила хозяйничать в моем доме до такой степени, то я тоже займусь облагораживанием ее огромной лоджии. Когда я осторожно загружала в машину кадушку с самшитом, чей-то хриплый голос произнес прямо у меня над ухом:
– Между прочим, уже без трех минут восемь.
Испугавшись до смерти, я резко развернулась и встретилась лицом к лицу с ушастым и носатым бывшим директором гимназии из компании нашего Фрица.
– Господин Рюккерт! – воскликнула я.
– Герберт, – сказал хриплый голос. – Ты спокойно можешь называть меня Гербертом, девочка.
Я решила не отказывать себе в удовольствии и воспользоваться этим предложением.
– Вам нужно что-нибудь конкретно… Герберт?
– Только убедиться в том, что ты своевременно отбудешь с работы, – сказал старик. – Иначе пари будет проиграно раньше, чем начнется.
– Ох, – только и произнесла я. Собственно, я хотела еще попрощаться со Штефаном. Одной минутой раньше или позже – неужели это имеет значение? – Скажите, пожалуйста, вы в самом деле заключили пари на то, что мы станем делать это? Или вы все же не верите, что мы продержимся?
Герберт улыбнулся многозначительной улыбкой. Я увидела возникшее из-за его ушей лицо Эвелин.
– Хорошо, что я еще успела тебя увидеть, – сказала она. – Ох, добрый день, господин Рюккерт.
– Герберт, – хрипло произнес Рюккерт. – Сейчас ровно двадцать часов. Предельный срок для молодой дамы, чтобы покинуть это место. Иначе…
– Герберт, Герберт, – сказала Эвелин и бросила взгляд на наручные часы. – Для короткого послания еще есть время: Оливия, пожалуйста, скажи Оливеру, что он должен выделить свободное время в четверг в обед. Согласно результатам обработки моих данных на компьютере это оптимальное время, чтобы заняться зачатием ребенка.
Здорово! За сегодня между мной и Оливером произошло столько, что для полного счастья не хватало только объяснить ему, когда он должен делать ребенка своей жене и почему.
Я нырнула в машину.
– Четверг, в обед. Я скажу ему.
– Еще одна минута, – произнес Рюккерт. – Давите на газ.
Для меня это прозвучало по-хамски.
– До свидания, – сказала я.
– До завтра, – ответила Эвелин.
Рюккерт и она кивнули мне. Ровно в восемь вечера, секунда в секунду, я выехала за ворота нашего хозяйства. Может быть, мне это показалось, но пробегавший в это время мимо трусцой господин был очень похож на доктора Бернера. Начинало складываться впечатление, что эти старые мешки пасли нас круглые сутки.
Итак, я становилась для Оливера не только дамочкой, которую он застал утром за весьма интимным занятием, но еще и курьером, который должен сообщить ему, когда следует заняться производством ребенка. От одной только мысли об этом я начала покрываться краской. Лучше я напишу ему на этот счет записку. «Будь свободен в четверг в обеденный перерыв, чтобы сделать ребенка» – могло быть написано в этом послании. А Оливер прочтет это и сделает необходимую пометку в своем распорядке дня. И тема исчерпана.
Но когда я вошла в их квартиру, Оливер, к сожалению, был уже дома.
– Кажется, ваша телекомпания очень либеральничает с рабочим временем, – несколько нерешительно заметила я.
– В Германии ничего не случилось, – весело ответил Оливер. На плите готовилось что-то умопомрачительно вкусное. – Один пожар в каком-то ангаре, оборудованном системой пожаротушения. Ни пострадавших, ни погибших.
– Как хорошо для тебя, – произнесла я и повела носом.
Оливковое масло, томаты, баклажаны, цуккини, тушеное мясо – все эти запахи слились в единый соблазнительный аромат.
– А как прошел твой день, Блуменкёльхен?
– Не так плохо. – Если забыть про утренние казусы. Я бы с большим удовольствием вычеркнула эти воспоминания из головы. – Я должна передать тебе от Эвелин, что в четверг в обеденный перерыв ты должен быть свободен.
– Для чего?
– Для того… ты лучше меня знаешь для чего, – смущенно ответила я.
– А, плодородный день, – догадался Оливер. – Не знаю, не знаю, но этот компьютер довольно часто выдает плодородные дни. Я думаю, это ошибка в программе.
– Типично мужской подход, – заявила я и снова покраснела.
Оливер уставился на меня, высоко подняв брови.
– Блуменкёльхен, ты сегодня постоянно краснеешь. Что произошло? Утром в ванной ты выглядела совершенно сбитой с толку. Это произошло потому, что я был голый? Или потому, что увидел твои симпатичные трусики с цветочками?
– Ни то ни другое, – язвительно ответила я. – Все это так естественно, как говорит моя подруга Элизабет. Все люди делают это.
Оливер казался скорее заинтересованным, нежели растерянным. Тем не менее он спросил:
– Все люди делают что?
– Линг-линг, – произнесла я со всей агрессивностью, на которую была способна.
В этот момент и уши у меня стали пунцовыми. Брови Оливера взметнулись выше лба.
– А, это синоним для?..
Моей агрессии хватило только до этого момента.
– Для справления нужды, – произнесла я, сползая на пол. – Мне очень жаль, но я воспитана несколько иначе. В нашем доме не было туалета, но, даже выходя на двор, никто не сообщал другим, куда и зачем идет, и уж тем более речи никогда не шло, чтобы кто-то мог увидеть другого, занимающегося этим.
Оливер рассмеялся:
– Послушай, Блуменкёльхен, если два человека живут в одной квартире, то избежать этого все равно не удастся. Рано или поздно это должно будет случиться. Но если ты так щепетильна в этом вопросе, то мы можем ввести правило, что каждый, заходя в ванную комнату, станет запирать дверь. А теперь не думай больше о своем «линг-линг», – в этот момент он то ли хихикнул, то ли закашлялся, – а лучше садись к столу. Сегодня у нас великолепное тушеное мясо с баклажанами в томатном соусе.
В то время когда Эвелин с усердием начала заниматься переустройством нашей гостевой комнаты, я проделывала то же самое с ее лоджией. И, даже не спросив на то у нее разрешения. В промежутке между двадцатью часами и временем, когда следует идти спать, остается еще очень много нерастраченного потенциала, это уж можете мне поверить. За это время, если человек захочет, можно перевернуть мир. Оливер помогал мне. Мы озаботились приобретением в одном из строительных супермаркетов реечек, дощечек и брусков, которые я выкрасила в теплый медовый цвет. Оливер вполне сносно умел обращаться с пилой и дрелью. В течение нескольких вечеров мы соорудили на северной стороне лоджии небольшую беседку, которой предстояло быть увитой плющом, подготовили специальные шнуры, чтобы растениям было вдоль чего виться, а я наполнила ящики и горшочки грунтом. Была также смонтирована двухметровая скамейка, которую можно было использовать как для сидения, так и для лежания. Эта беседка позвонила уютно располагаться там в теплые дни и была способна довольно неплохо защитить от ветра в холодную погоду. Я позаботилась о том, чтобы использовать для озеленения только быстрорастущие сорта, чтобы зеленый уголок образовался как можно скорее.
Джунгли, которые должны были разрастись на лоджии Оливера и Эвелин, будут иметь более семнадцати различных оттенков зеленого цвета за счет окраса листьев и стеблей.
Оливер был в восторге.
– Это чудо, – высказал он свое мнение. – Теперь лоджия кажется даже больше, чем прежде.
Я, конечно, немедленно зарделась от гордости за свои способности. Да, эта работа мне в самом деле здорово удалась. Теперь недоставало лишь подходящего освещения, способного превратить весь комплекс в по-настоящему райский уголок. В одном из каталогов, что мы выписывали для своего хозяйства, я присмотрела подходящие фонари, которые были вполне доступны по цене. Но надо было заказать не меньше тридцати штук, чтобы получить товар по закупочной цене. Впрочем, это было не страшно. Оставшиеся неиспользованными фонари я могла продать позже в магазине. В том же каталоге удалось отыскать подходящие по цвету и размеру матрасики для сидения, чтобы постелить их на нашу скамейку. К сожалению, таких матрасиков требовалось лишь три, а заказать следовало как минимум десять. С другой стороны, эти предметы были востребованы в любое время, даже просто как рождественские подарки. Немного посомневавшись, я решила заказать все. И когда через несколько дней заказ был доставлен, лоджия приобрела просто шикарный вид.
– Очень скоро зелень так закроет беседку, что разглядеть что-либо за ней станет совершенно невозможно, – предостерегала я Оливера. – Так плотно, что даже дождь и град не смогут пробить этот покров.
– Это фантастика, – сказал Оливер, с удовольствием опускаясь на постеленный матрасик. – Теперь здесь можно проводить время в полном уединении и дышать чем-то иным, а не выхлопными газами.
– То, что мы сделали, можно будет с успехом использовать в твоем шоу, – сказала я. – Открытая лоджия в пентхаусе: до и после!
– Я сделаю фотографии и покажу их своему директору. Концепция в целом уже готова. Отнесись к этому серьезно, я дам тебе ее почитать.
Я посмотрела на часы и подпрыгнула:
– Время новостей! Я вся в нетерпении: хочу узнать, у кого из пожарных ты сегодня брал интервью.
Сейчас, на третьей неделе своего пребывания в этой квартире, я мало-помалу начала привыкать к жизни вне своего дома и к тому, что могу видеть мужа лишь на работе. Я уже больше не плакала каждый день, покидая свои оранжереи, и не рисовала в воображении картины, как Эвелин гуляет в неглиже по нашим развалинам.
Но это не всегда помогало.
Штефан изменился, это бы заметил даже слепой. Но, живя под одной крышей с такой особой, как Эвелин, человек не мог не измениться. Штефан стал уделять еще больше внимания своей внешности. Прическа сделалась более стильной (он поменял парикмахера), он начал использовать другую туалетную воду, а степень его загара вызывала подозрения, что он ходит в солярий.
– Да, что же в этом такого, – сказал он мне довольно равнодушным тоном. – У меня же нет времени целый день лежать на солнце. Да и с точки зрения здоровья солярий более приемлемая альтернатива.
– Приемлемая? – скептически переспросила я.
– Ну да. Тебе бы это тоже подошло, Молли-Олли.
Конечно! Кожа Эвелин была с ног до головы покрыта таким восхитительным ровным загаром. До сих пор я предполагала, что это своего рода генетически обусловленный цвет кожи. Но оказывается, все было намного проще.
Однако я сомневалась, что даже солярий способен сделать мою кожу такой ровной и золотистой. Она (кожа) была у меня совершенно иной структуры. Иметь такой загар, как у Эвелин, либо было дано человеку от рождения, либо не дано вовсе.
Очень болезненно было видеть, что и Эвелин здорово изменилась. Я никогда прежде не видела на ее лице такой живой улыбки, она производила впечатление счастливой и довольной жизнью. Это было очень похоже на действие того самого гормона, который вырабатывается у человека в больших количествах, когда он влюбляется. И если регулярно случается хороший секс.
Я сгорала от ревности.
Элизабет, которую я каждый день нервировала темой «Штефан и Эвелин», довольно резко спросила меня во время одной из наших пробежек:
– А что ты будешь делать, если у Штефана действительно начнется что-то с Эвелин?
Если уже не началось…
– Я впаду в страшную депрессию, – ответила я. – Я ужеочень расстроена.
– Да, да, – сказала Элизабет. – Но что именно ты станешь с ним делать?
– Как это – что делать? – переспросила я.
– Нуда, например: изобьешь его, кастрируешь, сошлешь в пустыню… или просто застрелишь?
– Я не стану делать ничего подобного, – возмущенно сказала я. (Самое большее – сделаю что-нибудь с Эвелин.)
– Значит, ты расстанешься с ним совершенно мирно и вежливо? – спросила Элизабет.
– Нет! – воскликнула я. – Я вообще не собираюсь с ним расставаться. Это было бы возможно только в том случае, если он захочет уйти от меня. Но ты знаешь, в это я не верю. Потому что Оливер и Эвелин собираются заводить ребенка, и вообще… Я думаю, эта афера, если они вообще ее затеяли, уже в прошлом.
– Вот видишь, я так и думала, – сказала Элизабет. – Парень может делать все, что хочет, а ты все равно его простишь.
– Ну да, – вырвалось у меня. – Я прощу его. Посуди сама, десять лет брака – довольно долгое время, а тут ему под ноги попадает такой экземпляр, как Эвелин, готовая сама прыгнуть ему в постель. Да ему надо быть святым, чтобы устоять перед таким соблазном.