Страница:
Сегодня на Украине некоторые литераторы, как правило, при оккупации не жившие и не желающие познакомиться даже со столь общеизвестными и столь же общедоступными документами, как изданные на всех европейских языках протоколы Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками, ставят в вину Кузнецову, другим партизанам и подпольщикам, что из-за их боевых действий страдали, дескать, мирные жители. В первую очередь имеются в виду заложники, которых гитлеровцы расстреливали за убийство каждого солдата на оккупированной территории. Это действительно было, и не только на Украине. Оккупанты повсеместно расстреливали ни в чем не повинных людей. И все-таки по сути дела это утверждение клеветническое, цель его - очернить Кузнецова, его боевых друзей, выставить в глазах неискушенного молодого читателя как врага украинского народа. На самом деле основная часть жителей Ровно, военнопленных, иных согнанных в этот город людей из других населенных пунктов Волыни и Подолии, были расстреляны еще в 1941-1942 гг., задолго до появления здесь отряда "Победители". Массовые казни начались сразу после оккупации Ровно, когда здесь вообще не было никаких партизан. И так происходило по всей Украине. (Еще раз вспомним о Львове - уничтожение жителей началось здесь немедленно, в первые даже не дни, а часы, и вовсе не за убийства немецких солдат, и вообще не немцами, а украинцами батальона "Нахтигаль" по заранее составленным спискам.) Да и в ровенских расстрелах большинство палачей были украинскими полицейскими.
Гитлеровские власти брали заложников не только для того, чтобы как-то воспрепятствовать массовому партизанскому движению - то было частью их программы "сокращения" славянского населения, а потому эти люди изначально были обречены на гибель. Их расстреливали бы, даже если бы не было случаев убийства отдельных немецких военнослужащих или чиновников. Придумали бы повод, скажем, за сопротивление при заготовках зерна или сена для нужд германской армии. И направляли бы арестованных в лагеря смерти, тот же Освенцим, где встретили свой последний час отнюдь не одни евреи, но мужчины, женщины и дети, принадлежавшие ко многим, если не всем нациям и народам Европы.
Наконец, автор позволит себе высказать еще одно соображение. Ранее им уже отмечено, что нынешние защитники ОУН утверждают, что боевики УПА тоже воевали с оккупантами. Но почему же в таком случае они не ставят в вину расстрелы заложников Бандере, Мельнику, Лебедю, Бульбе? Ведь гитлеровцы казнили за своих убитых солдат независимо от того, кто их убил: советский партизан, боевик УПА или просто доведенный до отчаяния местный житель, на глазах которого надругались над его женой или дочерью?
Система заложничества, подлая, несправедливая и к тому же трусливая, конечно же всегда ставила и ставит много нравственных проблем. Насколько известно автору, еще никому в истории (а практика заложничества существует многие столетия) решить их не удавалось. Но факты свидетельствуют, что гитлеровцы практиковали взятие и казни заложников во всех оккупированных ими странах Европы, но нигде не сумели воспрепятствовать этим возникновению и размаху движения Сопротивления, в том числе - вооруженного. И ни в одной из этих стран никто и никогда не возлагал вину за казнь заложников на партизан, подпольщиков, парашютистов. Потому что невозможно лишить народ права бороться за свою свободу и независимость даже ценой гибели соотечественников.
Под непосредственным руководством Медведева Кузнецов составил план ликвидации Даргеля - детальный и достаточно реалистичный.
Городские разведчики за несколько недель тщательного наблюдения сумели хорошо изучить распорядок дня и привычки правящего президента. Даргель жил на той же улице - Шлоссштрассе (она же Сенаторская), где располагался и рейхскомиссариат. Его красивый двухэтажный особняк за № 18 отделяли от зданий РКУ какие-нибудь триста-четыреста метров. Как правило, Даргель ездил по городу с большой скоростью в длинном черном "опель-адмирале" с номерным знаком R-4, но обедать домой ходил всегда пешком, для моциона, и ровно в час тридцать ("Хоть часы по нему проверяй, что значит немец", рассказывали разведчики).
Разумеется, в отличие от рядовых служащих Даргель не просто шел домой наскоро перекусить. Его прогулка сопровождалась определенным ритуалом. Вначале на улице появлялась охрана: жандармский фельдфебель и сотрудник СД в штатском. Охранники внимательно и придирчиво проглядывали Шлоссштрассе, выверяя, нет ли на ней подозрительных лиц. Убедившись, что все в порядке, тот, что в штатском, возвращался в РКУ, докладывал, и лишь тогда из ворот выходил Даргель, поворачивал направо и шел к своему дому, неторопливо, размеренным шагом, не обращая внимания на почтительные приветствия прохожих.
Следом за Даргелем - в двух шагах - всегда шествовал его адъютант, майор с ярко-красной кожаной папкой в руке. Это была вполне достаточная примета, к тому же Кузнецов однажды видел Даргеля (весной, когда тот выступал на митинге по случаю дня рождения Гитлера, заменяя отсутствующего Коха) и был уверен, что сумеет опознать его.
Уничтожить Даргеля должны были Кузнецов, Николай Струтинский и Иван Калинин. Струтинский уже не раз бывал в Ровно, хорошо изучил расположение улиц, к тому же умел превосходно водить машину, как разведчик был смел и решителен. Бывшего военнопленного Ивана Калинина включили в число участников операции потому, что только он мог достать необходимый для этого автомобиль. Дело в том, что Калинин, давно уже сотрудничавший с разведчиками и, разумеется, не раз проверенный, работал шофером ровенского гебитскомиссара доктора Беера и имел свободный доступ в гараж. Господин гебитскомиссар конечно же и не подозревал, с какой целью без его ведома был заимствован 20 сентября 1943 года его светло-коричневый "опель" с номерным знаком РКУ.
К операции, получившей кодовое наименование "Дар", Кузнецов готовился тщательно и хладнокровно. В успехе он был уверен, не сомневался и в том, что ему и его товарищам удастся благополучно уйти от погони, если таковая будет.
Но все же он оставил в штабе отряда письмо в заклеенном конверте, которое просил вскрыть только в случае его гибели. Вот что писал в нем Николай Иванович:
"25 августа 1942 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.
Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа - германского тирана на Украине Эриха Коха. Теперь я перехожу к действиям.
Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.
Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны. "Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!"
Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще его читает наша молодежь..."
...Кузнецов понимал, что ждать выхода Даргеля непосредственно на Шлоссштрассе слишком рискованно, поэтому он поставил машину в переулке с таким расчетом, чтобы видеть ворота рейхскомиссариата. Предварительная информация оказалась точной: около половины второго весь путь от РКУ до особняка осмотрели охранники, а ровно в час тридцать (ни минутой раньше, ни минутой позже) из ворот РКУ вышел подтянутый сухощавый военный чиновник со смуглым надменным лицом. За ним вышагивал высокий майор с ярко-красным портфелем подмышкой.
Гитлеровцы успели сделать лишь несколько десятков шагов, как их нагнал светло-коричневый "опель". На какую-то секунду автомобиль притормозил, из него выскочил пехотный офицер. Военный не успел даже удивиться. В руке офицера блеснул ствол пистолета. Негромко хлопнули четыре выстрела. Качнувшись, рухнул на тротуар военный со смуглым лицом. Выронив красный портфель, упал рядом его адъютант.
И тут же пехотный офицер впрыгнул в машину, на ходу захлопнув дверцу, и "опель" рванул, быстро набирая скорость. Когда к месту покушения подоспели охранники, они нашли на мостовой лишь два окровавленных тела, четыре стреляные гильзы и вывалившийся при резком движении из кармана стрелявшего кожаный бумажник. А на Шлоссштрассе не было и следа светло-коричневого "опеля".
Кузнецов и его спутники немедленно вернулись в отряд. И потянулись казавшиеся бесконечно долгими дни ожидания. Из Ровно не поступало никаких вестей. Это тревожило, но не удивляло. Можно было предвидеть, что ни один связной не рискнет сейчас выбираться из наверняка оцепленного эсэсовцами, жандармами и полицаями города.
Николай Иванович заметно нервничал, и это было совершенно естественно: ему, конечно, как и всему штабу, не терпелось узнать о результатах покушения.
- Промахнуться я не мог, - говорил Кузнецов, - стрелял в упор.
Через несколько дней связные наконец доставили в отряд номер ровенской газеты "Волинь". Крупным шрифтом в ней было напечатано следующее сообщение:
"В понедельник 20 сентября, в 13 часов 30 минут, на улице Шлосс в Ровно были убиты выстрелами сзади руководитель главного отдела финансов при рейкхскомиссариате Украины министерский советник доктор Ганс Гель и кассовый референт Винтер. Те, кто дал убийце поручение, действовали по политическим мотивам".
Это казалось сущим наваждением: военный чиновник в высоком чине1, у которого не только фамилия, но и внешность была схожей с внешностью заместителя рейхскомиссара, адъютант с такой же красной папкой, тот же маршрут, то же время!
Да, оказывается, бывают и такие удивительные совпадения. Как стало известно позднее, министериальрат Гель за несколько дней до покушения прибыл в Ровно из Берлина и на первых порах по приглашению Даргеля поселился в его особняке на Шлоссштрассе. Сам Даргель в этот день по какой-то серьезной причине задержался в рейхскомиссариате, но Гель вышел из РКУ в обычное время.
На Кузнецова было жалко смотреть. Он разве что не плакал от досады, хотя никто и не думал его в чем-либо упрекать. Очень уж невероятным и редкостным было стечение всех обстоятельств.
- В следующий раз документы буду проверять, прежде чем стрелять, - в сердцах сказал он.
И все же командование было вполне довольно результатом покушения, так что расстраивался Кузнецов зря. Во-первых, сам акт возмездия прошел безукоризненно - значит, план операции, в сущности, был разработан правильно. Во-вторых, министериальрат Гель был фигурой достаточно важной, если и уступавшей положению правящего президента Даргеля, то самую малость.
Дерзкое уничтожение в самом центре "столицы" средь бела дня высокопоставленного чиновника имело одно важное последствие. Зиберт обронил свой бумажник возле убитых вовсе не нечаянно. "Утеря" была отправной точкой некоей комбинации, придуманной Медведевым и Лукиным. Сам бумажник с этикеткой дорогой берлинской фирмы незадолго до того был изъят у захваченного разведчиками видного эмиссара ОУН, прибывшего из Берлина. В нем находился паспорт с разрешением на поездку в Ровно, членский билет берлинской организации ОУН и директива (в виде личного письма) ее ответвлениям на Волыни и Подолии. В ней излагалось требование усилить борьбу с советскими партизанами в интересах вермахта.
Содержимое бумажника пополнили. Для убедительности в него вложили сто сорок рейхсмарок, двадцать американских долларов, несколько советских купюр по десять червонцев, а также три золотые царские десятки. Саму же директиву подменили другой, хотя и написанной "тем же самым почерком". В ней содержалось прямо противоположное указание: в связи с явным проигрышем Германией войны взять другую линию, начать действовать и против немцев, чтобы хоть в последний момент привлечь как-то симпатии населения.
Комбинация была рассчитана точно. Как уже отмечалось ранее, СД к националистическим главарям всегда относилась с недоверием, зная их склонность к изменам. В газетах оккупантов появилось многозначительное сообщение, что, хотя покушавшийся был одет в немецкую военную форму, на самом деле он принадлежал к числу лиц, не оценивших расположения германских властей и продавших фюрера. Далее газеты сообщали, что полиция безопасности уже напала на след преступников. Что ж, этот след привел их именно туда, куда и намечалось. За причастность якобы к убийству Геля и Винтера гитлеровцы арестовали, а затем расстреляли около тридцати видных националистов, а также сотрудников так называемого Украинского гестапо.
Сейчас на Украине иногда обвиняют Медведева и Кузнецова в том, что, дескать, по их вине оккупанты казнили за этот акт возмездия лучших представителей украинской национальной культуры и что такого учреждения, как Украинское гестапо, не существовало. Но репрессии в данном случае виднейших писателей, ученых, музыкантов вовсе не коснулись (кстати, самые видные из них были своевременно эвакуированы) - немцы расправились именно с активными деятелями ОУН и УПА в этом регионе, с которыми ранее сотрудничали в борьбе с советскими партизанами и подпольщиками.
Что же касается Украинского гестапо, то таковое существовало (впрочем, подобное имелось и в Белоруссии, и в оккупированных областях Российской Федерации). Правда, формально называлось несколько иначе: УТП - "Украинская тайная полиция". В ее функции входило наблюдение, в том числе с использованием секретной агентуры, за всеми русскими и украинскими служащими оккупационных учреждений, включая и полицию.
...И все же Кузнецов, хоть и успокоился немного, но общего удовлетворения первой операцией не разделял. Он не мог смириться с мыслью, что палач остался жив, и ему хотелось во что бы то ни стало довести дело до конца. Николай Иванович добился-таки разрешения вторично стрелять в Даргеля.
8 октября Николай Кузнецов вместе с Николаем Струтинским подстерег Пауля Даргеля, когда тот выходил из своего дома, и выстрелил в него несколько раз из той же машины, перекрашенной на этот случай в зеленый цвет. Правящему президенту удивительно везло - он и на сей раз остался невредим! Более того, разглядел нападавшего обер-лейтенанта германской армии с Железным крестом на груди.
Как и в первый раз, Кузнецов и Струтинский, хотя и с трудом, сумели уйти от погони. Но теперь уже ничто не золотило горькую пилюлю неудачи. Николай Иванович был расстроен вконец и нещадно корил себя за дрогнувшую от понятного волнения в решающий момент руку.
Оберегая своего самого ценного разведчика, командование не хотело, чтобы он в третий раз сделал попытку совершить покушение. Ему и так слишком везло в том смысле, что дважды удалось беспрепятственно скрыться от преследователей. Всегда так не будет, просто не может быть по теории вероятности. Но Кузнецов продолжал настаивать на своем и настоял...
20 октября Пауль Зиберт совершил третье покушение на заместителя Коха. Оно было точной копией первого. Кузнецов психологически верно рассчитал, что немцы никак не будут ждать нового нападения на том же месте и не предпримут здесь дополнительных мер охраны. Так и оказалось.
Автомобиль в том же гараже гебитскомиссара был взят другой - зеленый "адлер", вместо знака РКУ на нем установили отличительный знак и номер вермахта. Кроме марки и цвета машины Кузнецов сменил и оружие: вместо пистолета он для надежности применил гранату, на которую для усиления действия надели дополнительный стальной чехол с насечками.
И снова - технически операция прошла блистательно. Снова Кузнецов и Струтинский ушли от преследователей. И снова невероятная досадная случайность! В двух шагах от ног Даргеля граната ударилась о бровку тротуара и отскочила так, что взрыв пошел в сторону, в стену дома! Ручкой гранаты был наповал убит какой-то подполковник, стоявший на противоположной стороне улицы. А Даргель снова остался жив, хотя и был контужен взрывной волной.
- Обер-лейтенант! Все тот же обер-лейтенант, - выговорил Даргель в госпитале...
Лишь отъехав на сравнительно безопасное расстояние от места покушения, Кузнецов ощутил боль в левом плече: он был ранен осколком собственной гранаты. Решив, что рана пустяковая, царапина, так как крови вытекло немного, да и боль ощущалась лишь при движении рукой, Николай Иванович ограничился тем, что подложил под рукав сложенный вчетверо носовой платок. Но врач Альберт Цессарский, когда Кузнецов в тот же день вернулся в отряд, расценил ранение иначе.
Как показал осмотр, крохотный, но острый осколок засел в глубине мышц возле самой плечевой артерии. При малейшем движении этот кусочек стали мог перерезать артерию, и тогда Кузнецов неминуемо бы погиб от кровотечения, которое остановить ему самому было бы невозможно, да и в лагерных условиях, пожалуй, тоже. Осколок следовало немедленно и осторожно удалить.
Врач стал готовиться к операции. Когда он достал шприц и пузырек с новокаином для местного обезболивания, Кузнецов спросил:
- Вы что, хотите заморозить?
- Конечно. Нужно сделать разрез, и я хочу обезболить это место.
Николай Иванович несколько раз отрицательно покачал головой. Цессарский удивился, сказал, что новокаина у него достаточно, экономить, как было когда-то, нет надобности. Но Кузнецов упорно настаивал:
- Режьте так.
Цессарский предупредил, что будет очень больно. Но Николай Иванович оставался непреклонен. Потом, видя недоумение врача, объяснил:
- Я должен себя проверить. Если мне когда-нибудь придется испытать сильную боль, вытерплю или нет. Оперируйте, доктор!
Время было дорого. Поняв, что переубедить Кузнецова не удастся, Цессарский удалил осколок без обезболивания.
Несмотря на ранение, Николай Иванович был рад, что снова оказался в отряде. Только теперь он мог получить определенную разрядку от огромного нервного напряжения последних недель. Сброшен ненавистный немецкий френч, его заменила обычная одежда, офицер вермахта Пауль Вильгельм Зиберт превратился если и не в Кузнецова, то все же в русского человека, партизана славного отряда "Победители" Николая Васильевича Грачева.
Вечер у весело потрескивающего костра, традиционный "банк", знакомые лица боевых друзей, любимые песни, последние отрядные новости, несусветные байки Лукина о похождениях одесского налетчика Мишки-Япончика... Словом, родной партизанский дом.
Через день - некоторые итоги комбинации "Бумажник". Выходившая в Луцке на немецком языке газета "Дойче Украинише Цайтунг" в номере от 21 октября сообщила:
"Расплата за преступное покушение. Правильные мероприятия назначены и приведены в исполнение. Официальное сообщение.
В последнее время были проведены два покушения на жизнь одной политически высокопоставленной личности рейхскомиссариата Украины.
Проведенным следствием были абсолютно установлены связи между исполнителями покушений и их идейными вдохновителями. Поэтому нами проведены мероприятия против большого количества заключенных с территории Волыни, которые принадлежат к этим преступным кругам. Мероприятия назначены и исполнены".
Кузнецов уехал в Ровно, но быстро вернулся необычайно озабоченным. Убийство Геля и Винтера, ранение Даргеля привели к тому, что оккупанты предприняли ряд мер к укреплению своих спецслужб в Ровно. Об одном из них Кузнецов и поспешил поставить в известность командование.
Как сообщил Николай Иванович, на пост начальника отдела по борьбе с партизанами в местном СД назначен крупный специалист этого дела гауптштурмфюрер СС Ханке, прибывший в Ровно из Житомира, из полевой ставки Генриха Гиммлера. Назначение в Ровно гауптштурмфюрера Ханке его местные коллеги справедливо расценили как проявление крайнего неудовольствия со стороны рейхсфюрера СС их деятельностью, а скорее, в его глазах, бездеятельностью.
Первый шаг Ханке был решителен и энергичен ("новая метла чисто метет"): он переписал все население города! Гауптштурмфюрер установил порядок, по которому на дверь каждого здания был прибит листок с фамилиями всех жильцов дома или квартиры. Последняя фамилия в списке была подчеркнута жирной чертой, скрепленной печатью и личной подписью гауптштурмфюрера СС Ханке. Ни одной фамилии вписать в листок было уже невозможно - для нее попросту не хватало места. Населению объявили, что если в квартире после комендантского часа будет обнаружен кто-либо, не перечисленный в списке жильцов, глава семьи будет расстрелян как пособник партизан, а его семья репрессирована.
По первому впечатлению этой крутой мерой Ханке достиг своей цели: действительно, положение городских разведчиков, не являющихся официально жителями Ровно, сразу стало критическим. Почти во всех жилищах, которыми они пользовались, имелись женщины и дети, пожилые родители хозяев. Рассчитывать на удачу не приходилось: облавы и обыски устраивались теперь повсеместно и каждодневно, причем преимущественно в ночное время.
Нужно было немедленно найти противоядие изобретательности гауптштурмфюрера. И оно было найдено - неожиданное и до смешного простое. Обнаружилось, что система, введенная Ханке, способна обернуться сама против себя. Командование приказало ровенским подпольщикам сорвать с любого дома, где жили люди, связанные с немцами (чтобы не поставить под удар невинных), листок со списком и доставить в отряд - для образца. Когда приказ был выполнен, в штабе застучала пишущая машинка. На листе чистой бумаги печатали только одну казенную фразу: "В этом доме (квартире) проживают". Далее оставалось пустое место, ниже ставилась специально изготовленная печать отдела СД по борьбе с партизанами и штемпель "Гауптштурмфюрер СС". Готовые листки несли в штаб, и там Александр Лукин проставлял размашистую подпись "Ханке", абсолютно идентичную оригиналу.
За два дня были изготовлены многие сотни таких листков, решительно ничем не отличавшихся от подлинных. (У Александра Лукина в результате немела кисть, приходилось левой рукой массировать пальцы правой.) Их прилепляли к домам и заборам, раскидывали по улицам, оставляли на прилавках базара. Несколько штук послали почтой в адрес СД... Идея гауптштурмфюрера Ханке, возможно, вполне реалистичная и действенная в среде законопослушных немцев, была безнадежно скомпрометирована. О каком контроле теперь могла идти речь, если каждый домовладелец мог вписать в листки, которые валялись повсюду, кого угодно! Гитлеровцам не оставалось ничего иного, как немедленно отменить новый порядок регистрации населения. Карьере гауптштурмфюрера Ханке пришел конец. Эсэсовца постигла, по слухам, печальная участь его предшественника: он был снят с должности и отправлен на Восточный фронт. Разведчики отряда могли спокойно вернуться на свои городские квартиры.
...Никто из многих десятков сотрудников рейхскомиссариата Украины не знал с достаточной достоверностью, что, собственно, входит в круг служебных обязанностей майора Мартина Геттеля. Никто не мог похвастаться, что был у него не то чтобы дома, но и в служебном кабинете. Геттель не впускал в него даже уборщицу и самолично управлялся с веником и совком.
Числился он на какой-то хозяйственной должности, но в РКУ, в отличие от других сослуживцев, являлся когда хотел, правда, и уходил зачастую позже всех. Большую часть рабочего дня кабинет "рыжего майора" (так называли Геттеля за глаза) был закрыт на ключ, а его владелец бродил, вроде бы бесцельно, однако всегда в достаточной степени целеустремленно, по служебным помещениям, болтая с коллегами. Но и чиновники более высоких рангов избегали, кроме как в случаях крайней необходимости, по собственной воле обсуждать что-либо с Геттелем.
И нет ничего удивительного, что скромная делопроизводительница Валентина Довгер старалась держаться подальше от малоприятного майора. До поры до времени ей это удавалось. И все же однажды майор напросился проводить ее до дому. Девушке ничего не оставалось, как согласиться. Она резонно полагала, что не стоит высказывать свою неприязнь почти незнакомому офицеру, который, как было нетрудно догадаться, мог причинить ей серьезные неприятности.
С попытками ухаживания со стороны чиновников рейхскомиссариата Валя сталкивалась достаточно часто и научилась тактично, но решительно пресекать их. Но этот майор - совсем другое дело. Поначалу Геттель был достаточно тривиален, преподнес несколько дежурных комплиментов, потом с грустью в голосе признался в одиночестве. Валя уже знала, что после таких вступлений, как правило, следует приглашение провести вечер в ресторане, приготовилась было ответить, что ходит куда-либо очень редко и только в сопровождении жениха, как поняла, что ее спутника интересует вовсе не она сама, а именно жених.
Внутренне насторожившись, Валя с самым беспечным видом пересказала давно и основательно разработанную легенду своего знакомства с женихом.
Не будь у Геттеля молчаливо признанной всеми репутации соглядатая, его расспросы вполне могли сойти за чрезмерное любопытство и только. Но что скрывается за этими расспросами? Немаловажное значение имело и то, кому докладывает Геттель. Одно дело, если он осведомляет обо всем, что вынюхал, кого-либо из высших чиновников рейхскомиссариата и уж совсем иное - если СД.
Гитлеровские власти брали заложников не только для того, чтобы как-то воспрепятствовать массовому партизанскому движению - то было частью их программы "сокращения" славянского населения, а потому эти люди изначально были обречены на гибель. Их расстреливали бы, даже если бы не было случаев убийства отдельных немецких военнослужащих или чиновников. Придумали бы повод, скажем, за сопротивление при заготовках зерна или сена для нужд германской армии. И направляли бы арестованных в лагеря смерти, тот же Освенцим, где встретили свой последний час отнюдь не одни евреи, но мужчины, женщины и дети, принадлежавшие ко многим, если не всем нациям и народам Европы.
Наконец, автор позволит себе высказать еще одно соображение. Ранее им уже отмечено, что нынешние защитники ОУН утверждают, что боевики УПА тоже воевали с оккупантами. Но почему же в таком случае они не ставят в вину расстрелы заложников Бандере, Мельнику, Лебедю, Бульбе? Ведь гитлеровцы казнили за своих убитых солдат независимо от того, кто их убил: советский партизан, боевик УПА или просто доведенный до отчаяния местный житель, на глазах которого надругались над его женой или дочерью?
Система заложничества, подлая, несправедливая и к тому же трусливая, конечно же всегда ставила и ставит много нравственных проблем. Насколько известно автору, еще никому в истории (а практика заложничества существует многие столетия) решить их не удавалось. Но факты свидетельствуют, что гитлеровцы практиковали взятие и казни заложников во всех оккупированных ими странах Европы, но нигде не сумели воспрепятствовать этим возникновению и размаху движения Сопротивления, в том числе - вооруженного. И ни в одной из этих стран никто и никогда не возлагал вину за казнь заложников на партизан, подпольщиков, парашютистов. Потому что невозможно лишить народ права бороться за свою свободу и независимость даже ценой гибели соотечественников.
Под непосредственным руководством Медведева Кузнецов составил план ликвидации Даргеля - детальный и достаточно реалистичный.
Городские разведчики за несколько недель тщательного наблюдения сумели хорошо изучить распорядок дня и привычки правящего президента. Даргель жил на той же улице - Шлоссштрассе (она же Сенаторская), где располагался и рейхскомиссариат. Его красивый двухэтажный особняк за № 18 отделяли от зданий РКУ какие-нибудь триста-четыреста метров. Как правило, Даргель ездил по городу с большой скоростью в длинном черном "опель-адмирале" с номерным знаком R-4, но обедать домой ходил всегда пешком, для моциона, и ровно в час тридцать ("Хоть часы по нему проверяй, что значит немец", рассказывали разведчики).
Разумеется, в отличие от рядовых служащих Даргель не просто шел домой наскоро перекусить. Его прогулка сопровождалась определенным ритуалом. Вначале на улице появлялась охрана: жандармский фельдфебель и сотрудник СД в штатском. Охранники внимательно и придирчиво проглядывали Шлоссштрассе, выверяя, нет ли на ней подозрительных лиц. Убедившись, что все в порядке, тот, что в штатском, возвращался в РКУ, докладывал, и лишь тогда из ворот выходил Даргель, поворачивал направо и шел к своему дому, неторопливо, размеренным шагом, не обращая внимания на почтительные приветствия прохожих.
Следом за Даргелем - в двух шагах - всегда шествовал его адъютант, майор с ярко-красной кожаной папкой в руке. Это была вполне достаточная примета, к тому же Кузнецов однажды видел Даргеля (весной, когда тот выступал на митинге по случаю дня рождения Гитлера, заменяя отсутствующего Коха) и был уверен, что сумеет опознать его.
Уничтожить Даргеля должны были Кузнецов, Николай Струтинский и Иван Калинин. Струтинский уже не раз бывал в Ровно, хорошо изучил расположение улиц, к тому же умел превосходно водить машину, как разведчик был смел и решителен. Бывшего военнопленного Ивана Калинина включили в число участников операции потому, что только он мог достать необходимый для этого автомобиль. Дело в том, что Калинин, давно уже сотрудничавший с разведчиками и, разумеется, не раз проверенный, работал шофером ровенского гебитскомиссара доктора Беера и имел свободный доступ в гараж. Господин гебитскомиссар конечно же и не подозревал, с какой целью без его ведома был заимствован 20 сентября 1943 года его светло-коричневый "опель" с номерным знаком РКУ.
К операции, получившей кодовое наименование "Дар", Кузнецов готовился тщательно и хладнокровно. В успехе он был уверен, не сомневался и в том, что ему и его товарищам удастся благополучно уйти от погони, если таковая будет.
Но все же он оставил в штабе отряда письмо в заклеенном конверте, которое просил вскрыть только в случае его гибели. Вот что писал в нем Николай Иванович:
"25 августа 1942 г. в 24 часа 05 мин. я опустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.
Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа - германского тирана на Украине Эриха Коха. Теперь я перехожу к действиям.
Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик. Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце.
Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны. "Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!"
Это мое любимое произведение Горького. Пусть чаще его читает наша молодежь..."
...Кузнецов понимал, что ждать выхода Даргеля непосредственно на Шлоссштрассе слишком рискованно, поэтому он поставил машину в переулке с таким расчетом, чтобы видеть ворота рейхскомиссариата. Предварительная информация оказалась точной: около половины второго весь путь от РКУ до особняка осмотрели охранники, а ровно в час тридцать (ни минутой раньше, ни минутой позже) из ворот РКУ вышел подтянутый сухощавый военный чиновник со смуглым надменным лицом. За ним вышагивал высокий майор с ярко-красным портфелем подмышкой.
Гитлеровцы успели сделать лишь несколько десятков шагов, как их нагнал светло-коричневый "опель". На какую-то секунду автомобиль притормозил, из него выскочил пехотный офицер. Военный не успел даже удивиться. В руке офицера блеснул ствол пистолета. Негромко хлопнули четыре выстрела. Качнувшись, рухнул на тротуар военный со смуглым лицом. Выронив красный портфель, упал рядом его адъютант.
И тут же пехотный офицер впрыгнул в машину, на ходу захлопнув дверцу, и "опель" рванул, быстро набирая скорость. Когда к месту покушения подоспели охранники, они нашли на мостовой лишь два окровавленных тела, четыре стреляные гильзы и вывалившийся при резком движении из кармана стрелявшего кожаный бумажник. А на Шлоссштрассе не было и следа светло-коричневого "опеля".
Кузнецов и его спутники немедленно вернулись в отряд. И потянулись казавшиеся бесконечно долгими дни ожидания. Из Ровно не поступало никаких вестей. Это тревожило, но не удивляло. Можно было предвидеть, что ни один связной не рискнет сейчас выбираться из наверняка оцепленного эсэсовцами, жандармами и полицаями города.
Николай Иванович заметно нервничал, и это было совершенно естественно: ему, конечно, как и всему штабу, не терпелось узнать о результатах покушения.
- Промахнуться я не мог, - говорил Кузнецов, - стрелял в упор.
Через несколько дней связные наконец доставили в отряд номер ровенской газеты "Волинь". Крупным шрифтом в ней было напечатано следующее сообщение:
"В понедельник 20 сентября, в 13 часов 30 минут, на улице Шлосс в Ровно были убиты выстрелами сзади руководитель главного отдела финансов при рейкхскомиссариате Украины министерский советник доктор Ганс Гель и кассовый референт Винтер. Те, кто дал убийце поручение, действовали по политическим мотивам".
Это казалось сущим наваждением: военный чиновник в высоком чине1, у которого не только фамилия, но и внешность была схожей с внешностью заместителя рейхскомиссара, адъютант с такой же красной папкой, тот же маршрут, то же время!
Да, оказывается, бывают и такие удивительные совпадения. Как стало известно позднее, министериальрат Гель за несколько дней до покушения прибыл в Ровно из Берлина и на первых порах по приглашению Даргеля поселился в его особняке на Шлоссштрассе. Сам Даргель в этот день по какой-то серьезной причине задержался в рейхскомиссариате, но Гель вышел из РКУ в обычное время.
На Кузнецова было жалко смотреть. Он разве что не плакал от досады, хотя никто и не думал его в чем-либо упрекать. Очень уж невероятным и редкостным было стечение всех обстоятельств.
- В следующий раз документы буду проверять, прежде чем стрелять, - в сердцах сказал он.
И все же командование было вполне довольно результатом покушения, так что расстраивался Кузнецов зря. Во-первых, сам акт возмездия прошел безукоризненно - значит, план операции, в сущности, был разработан правильно. Во-вторых, министериальрат Гель был фигурой достаточно важной, если и уступавшей положению правящего президента Даргеля, то самую малость.
Дерзкое уничтожение в самом центре "столицы" средь бела дня высокопоставленного чиновника имело одно важное последствие. Зиберт обронил свой бумажник возле убитых вовсе не нечаянно. "Утеря" была отправной точкой некоей комбинации, придуманной Медведевым и Лукиным. Сам бумажник с этикеткой дорогой берлинской фирмы незадолго до того был изъят у захваченного разведчиками видного эмиссара ОУН, прибывшего из Берлина. В нем находился паспорт с разрешением на поездку в Ровно, членский билет берлинской организации ОУН и директива (в виде личного письма) ее ответвлениям на Волыни и Подолии. В ней излагалось требование усилить борьбу с советскими партизанами в интересах вермахта.
Содержимое бумажника пополнили. Для убедительности в него вложили сто сорок рейхсмарок, двадцать американских долларов, несколько советских купюр по десять червонцев, а также три золотые царские десятки. Саму же директиву подменили другой, хотя и написанной "тем же самым почерком". В ней содержалось прямо противоположное указание: в связи с явным проигрышем Германией войны взять другую линию, начать действовать и против немцев, чтобы хоть в последний момент привлечь как-то симпатии населения.
Комбинация была рассчитана точно. Как уже отмечалось ранее, СД к националистическим главарям всегда относилась с недоверием, зная их склонность к изменам. В газетах оккупантов появилось многозначительное сообщение, что, хотя покушавшийся был одет в немецкую военную форму, на самом деле он принадлежал к числу лиц, не оценивших расположения германских властей и продавших фюрера. Далее газеты сообщали, что полиция безопасности уже напала на след преступников. Что ж, этот след привел их именно туда, куда и намечалось. За причастность якобы к убийству Геля и Винтера гитлеровцы арестовали, а затем расстреляли около тридцати видных националистов, а также сотрудников так называемого Украинского гестапо.
Сейчас на Украине иногда обвиняют Медведева и Кузнецова в том, что, дескать, по их вине оккупанты казнили за этот акт возмездия лучших представителей украинской национальной культуры и что такого учреждения, как Украинское гестапо, не существовало. Но репрессии в данном случае виднейших писателей, ученых, музыкантов вовсе не коснулись (кстати, самые видные из них были своевременно эвакуированы) - немцы расправились именно с активными деятелями ОУН и УПА в этом регионе, с которыми ранее сотрудничали в борьбе с советскими партизанами и подпольщиками.
Что же касается Украинского гестапо, то таковое существовало (впрочем, подобное имелось и в Белоруссии, и в оккупированных областях Российской Федерации). Правда, формально называлось несколько иначе: УТП - "Украинская тайная полиция". В ее функции входило наблюдение, в том числе с использованием секретной агентуры, за всеми русскими и украинскими служащими оккупационных учреждений, включая и полицию.
...И все же Кузнецов, хоть и успокоился немного, но общего удовлетворения первой операцией не разделял. Он не мог смириться с мыслью, что палач остался жив, и ему хотелось во что бы то ни стало довести дело до конца. Николай Иванович добился-таки разрешения вторично стрелять в Даргеля.
8 октября Николай Кузнецов вместе с Николаем Струтинским подстерег Пауля Даргеля, когда тот выходил из своего дома, и выстрелил в него несколько раз из той же машины, перекрашенной на этот случай в зеленый цвет. Правящему президенту удивительно везло - он и на сей раз остался невредим! Более того, разглядел нападавшего обер-лейтенанта германской армии с Железным крестом на груди.
Как и в первый раз, Кузнецов и Струтинский, хотя и с трудом, сумели уйти от погони. Но теперь уже ничто не золотило горькую пилюлю неудачи. Николай Иванович был расстроен вконец и нещадно корил себя за дрогнувшую от понятного волнения в решающий момент руку.
Оберегая своего самого ценного разведчика, командование не хотело, чтобы он в третий раз сделал попытку совершить покушение. Ему и так слишком везло в том смысле, что дважды удалось беспрепятственно скрыться от преследователей. Всегда так не будет, просто не может быть по теории вероятности. Но Кузнецов продолжал настаивать на своем и настоял...
20 октября Пауль Зиберт совершил третье покушение на заместителя Коха. Оно было точной копией первого. Кузнецов психологически верно рассчитал, что немцы никак не будут ждать нового нападения на том же месте и не предпримут здесь дополнительных мер охраны. Так и оказалось.
Автомобиль в том же гараже гебитскомиссара был взят другой - зеленый "адлер", вместо знака РКУ на нем установили отличительный знак и номер вермахта. Кроме марки и цвета машины Кузнецов сменил и оружие: вместо пистолета он для надежности применил гранату, на которую для усиления действия надели дополнительный стальной чехол с насечками.
И снова - технически операция прошла блистательно. Снова Кузнецов и Струтинский ушли от преследователей. И снова невероятная досадная случайность! В двух шагах от ног Даргеля граната ударилась о бровку тротуара и отскочила так, что взрыв пошел в сторону, в стену дома! Ручкой гранаты был наповал убит какой-то подполковник, стоявший на противоположной стороне улицы. А Даргель снова остался жив, хотя и был контужен взрывной волной.
- Обер-лейтенант! Все тот же обер-лейтенант, - выговорил Даргель в госпитале...
Лишь отъехав на сравнительно безопасное расстояние от места покушения, Кузнецов ощутил боль в левом плече: он был ранен осколком собственной гранаты. Решив, что рана пустяковая, царапина, так как крови вытекло немного, да и боль ощущалась лишь при движении рукой, Николай Иванович ограничился тем, что подложил под рукав сложенный вчетверо носовой платок. Но врач Альберт Цессарский, когда Кузнецов в тот же день вернулся в отряд, расценил ранение иначе.
Как показал осмотр, крохотный, но острый осколок засел в глубине мышц возле самой плечевой артерии. При малейшем движении этот кусочек стали мог перерезать артерию, и тогда Кузнецов неминуемо бы погиб от кровотечения, которое остановить ему самому было бы невозможно, да и в лагерных условиях, пожалуй, тоже. Осколок следовало немедленно и осторожно удалить.
Врач стал готовиться к операции. Когда он достал шприц и пузырек с новокаином для местного обезболивания, Кузнецов спросил:
- Вы что, хотите заморозить?
- Конечно. Нужно сделать разрез, и я хочу обезболить это место.
Николай Иванович несколько раз отрицательно покачал головой. Цессарский удивился, сказал, что новокаина у него достаточно, экономить, как было когда-то, нет надобности. Но Кузнецов упорно настаивал:
- Режьте так.
Цессарский предупредил, что будет очень больно. Но Николай Иванович оставался непреклонен. Потом, видя недоумение врача, объяснил:
- Я должен себя проверить. Если мне когда-нибудь придется испытать сильную боль, вытерплю или нет. Оперируйте, доктор!
Время было дорого. Поняв, что переубедить Кузнецова не удастся, Цессарский удалил осколок без обезболивания.
Несмотря на ранение, Николай Иванович был рад, что снова оказался в отряде. Только теперь он мог получить определенную разрядку от огромного нервного напряжения последних недель. Сброшен ненавистный немецкий френч, его заменила обычная одежда, офицер вермахта Пауль Вильгельм Зиберт превратился если и не в Кузнецова, то все же в русского человека, партизана славного отряда "Победители" Николая Васильевича Грачева.
Вечер у весело потрескивающего костра, традиционный "банк", знакомые лица боевых друзей, любимые песни, последние отрядные новости, несусветные байки Лукина о похождениях одесского налетчика Мишки-Япончика... Словом, родной партизанский дом.
Через день - некоторые итоги комбинации "Бумажник". Выходившая в Луцке на немецком языке газета "Дойче Украинише Цайтунг" в номере от 21 октября сообщила:
"Расплата за преступное покушение. Правильные мероприятия назначены и приведены в исполнение. Официальное сообщение.
В последнее время были проведены два покушения на жизнь одной политически высокопоставленной личности рейхскомиссариата Украины.
Проведенным следствием были абсолютно установлены связи между исполнителями покушений и их идейными вдохновителями. Поэтому нами проведены мероприятия против большого количества заключенных с территории Волыни, которые принадлежат к этим преступным кругам. Мероприятия назначены и исполнены".
Кузнецов уехал в Ровно, но быстро вернулся необычайно озабоченным. Убийство Геля и Винтера, ранение Даргеля привели к тому, что оккупанты предприняли ряд мер к укреплению своих спецслужб в Ровно. Об одном из них Кузнецов и поспешил поставить в известность командование.
Как сообщил Николай Иванович, на пост начальника отдела по борьбе с партизанами в местном СД назначен крупный специалист этого дела гауптштурмфюрер СС Ханке, прибывший в Ровно из Житомира, из полевой ставки Генриха Гиммлера. Назначение в Ровно гауптштурмфюрера Ханке его местные коллеги справедливо расценили как проявление крайнего неудовольствия со стороны рейхсфюрера СС их деятельностью, а скорее, в его глазах, бездеятельностью.
Первый шаг Ханке был решителен и энергичен ("новая метла чисто метет"): он переписал все население города! Гауптштурмфюрер установил порядок, по которому на дверь каждого здания был прибит листок с фамилиями всех жильцов дома или квартиры. Последняя фамилия в списке была подчеркнута жирной чертой, скрепленной печатью и личной подписью гауптштурмфюрера СС Ханке. Ни одной фамилии вписать в листок было уже невозможно - для нее попросту не хватало места. Населению объявили, что если в квартире после комендантского часа будет обнаружен кто-либо, не перечисленный в списке жильцов, глава семьи будет расстрелян как пособник партизан, а его семья репрессирована.
По первому впечатлению этой крутой мерой Ханке достиг своей цели: действительно, положение городских разведчиков, не являющихся официально жителями Ровно, сразу стало критическим. Почти во всех жилищах, которыми они пользовались, имелись женщины и дети, пожилые родители хозяев. Рассчитывать на удачу не приходилось: облавы и обыски устраивались теперь повсеместно и каждодневно, причем преимущественно в ночное время.
Нужно было немедленно найти противоядие изобретательности гауптштурмфюрера. И оно было найдено - неожиданное и до смешного простое. Обнаружилось, что система, введенная Ханке, способна обернуться сама против себя. Командование приказало ровенским подпольщикам сорвать с любого дома, где жили люди, связанные с немцами (чтобы не поставить под удар невинных), листок со списком и доставить в отряд - для образца. Когда приказ был выполнен, в штабе застучала пишущая машинка. На листе чистой бумаги печатали только одну казенную фразу: "В этом доме (квартире) проживают". Далее оставалось пустое место, ниже ставилась специально изготовленная печать отдела СД по борьбе с партизанами и штемпель "Гауптштурмфюрер СС". Готовые листки несли в штаб, и там Александр Лукин проставлял размашистую подпись "Ханке", абсолютно идентичную оригиналу.
За два дня были изготовлены многие сотни таких листков, решительно ничем не отличавшихся от подлинных. (У Александра Лукина в результате немела кисть, приходилось левой рукой массировать пальцы правой.) Их прилепляли к домам и заборам, раскидывали по улицам, оставляли на прилавках базара. Несколько штук послали почтой в адрес СД... Идея гауптштурмфюрера Ханке, возможно, вполне реалистичная и действенная в среде законопослушных немцев, была безнадежно скомпрометирована. О каком контроле теперь могла идти речь, если каждый домовладелец мог вписать в листки, которые валялись повсюду, кого угодно! Гитлеровцам не оставалось ничего иного, как немедленно отменить новый порядок регистрации населения. Карьере гауптштурмфюрера Ханке пришел конец. Эсэсовца постигла, по слухам, печальная участь его предшественника: он был снят с должности и отправлен на Восточный фронт. Разведчики отряда могли спокойно вернуться на свои городские квартиры.
...Никто из многих десятков сотрудников рейхскомиссариата Украины не знал с достаточной достоверностью, что, собственно, входит в круг служебных обязанностей майора Мартина Геттеля. Никто не мог похвастаться, что был у него не то чтобы дома, но и в служебном кабинете. Геттель не впускал в него даже уборщицу и самолично управлялся с веником и совком.
Числился он на какой-то хозяйственной должности, но в РКУ, в отличие от других сослуживцев, являлся когда хотел, правда, и уходил зачастую позже всех. Большую часть рабочего дня кабинет "рыжего майора" (так называли Геттеля за глаза) был закрыт на ключ, а его владелец бродил, вроде бы бесцельно, однако всегда в достаточной степени целеустремленно, по служебным помещениям, болтая с коллегами. Но и чиновники более высоких рангов избегали, кроме как в случаях крайней необходимости, по собственной воле обсуждать что-либо с Геттелем.
И нет ничего удивительного, что скромная делопроизводительница Валентина Довгер старалась держаться подальше от малоприятного майора. До поры до времени ей это удавалось. И все же однажды майор напросился проводить ее до дому. Девушке ничего не оставалось, как согласиться. Она резонно полагала, что не стоит высказывать свою неприязнь почти незнакомому офицеру, который, как было нетрудно догадаться, мог причинить ей серьезные неприятности.
С попытками ухаживания со стороны чиновников рейхскомиссариата Валя сталкивалась достаточно часто и научилась тактично, но решительно пресекать их. Но этот майор - совсем другое дело. Поначалу Геттель был достаточно тривиален, преподнес несколько дежурных комплиментов, потом с грустью в голосе признался в одиночестве. Валя уже знала, что после таких вступлений, как правило, следует приглашение провести вечер в ресторане, приготовилась было ответить, что ходит куда-либо очень редко и только в сопровождении жениха, как поняла, что ее спутника интересует вовсе не она сама, а именно жених.
Внутренне насторожившись, Валя с самым беспечным видом пересказала давно и основательно разработанную легенду своего знакомства с женихом.
Не будь у Геттеля молчаливо признанной всеми репутации соглядатая, его расспросы вполне могли сойти за чрезмерное любопытство и только. Но что скрывается за этими расспросами? Немаловажное значение имело и то, кому докладывает Геттель. Одно дело, если он осведомляет обо всем, что вынюхал, кого-либо из высших чиновников рейхскомиссариата и уж совсем иное - если СД.