Страница:
Широко известны фотографии Николая Кузнецова в форме военного летчика с тремя "кубарями" в петлицах (есть варианты в фуражке, в летном шлеме и вообще без головного убора). Из-за этой фотографии даже в некоторые энциклопедические словари попало утверждение, что Николай Иванович имел в Красной Армии звание старшего лейтенанта. На самом деле Кузнецов в армии никогда не служил и воинского звания, даже в запасе, не имел. Эту форму он использовал в тех случаях, когда именно она вызывала вполне нацеленный интерес некоторых его знакомых.
Очень скоро "Колонист" прямо-таки с виртуозной убедительностью научился завязывать знакомства с приезжающими в СССР немцами. Однажды германская делегация прибыла на ЗИС - знаменитый автозавод им. Сталина (позднее им. Лихачева). Шмидт познакомился в театре с одним членом делегации, который, в свою очередь, познакомил его со своей спутницей технической сотрудницей германского посольства, очень красивой молодой женщиной. С нашего благословения у них завязался роман. В результате мы стали получать информацию еще по одному каналу непосредственно из посольства Третьего рейха".
Уже упоминавшийся нами друг юности Кузнецова Федор Белоусов рассказывал автору:
"В мае 1939 года я приезжал с годовым отчетом в Москву. Жил в гостинице "Москва". С начальником планового отдела моей организации Ракшой выхожу на улицу, чтобы идти в наш главк к площади Дзержинского, вдруг сзади слышу знакомый голос, но почему-то на немецком языке. Что за черт! Обернулся, смотрю - Ника! Он шел из кафе "Националь" с очень красивой дамой, как я понял - иностранкой.
Он ко мне бросился, мы обнялись. Как, что... Ты, говорит, меня извини, я должен даму проводить.
Мы решили на работу не идти, возвращаемся в гостиницу. Я заказываю в номер пиво, закуски. Через полчаса появился Ника. Сказал, что пиво не пьет. А что пьешь? Заказали ему кофе.
Ника рассказал, что работает в Москве, связан с испытаниями самолетов и обучается прыжкам с парашютом. Ничего спиртного не пил, сослался на прыжки. Через час он извинился - дела - и ушел. Я понял, что он работает в какой-то секретной организации.
Еще раз мы встретились дня через два в кафе гостиницы "Националь". Посидели опять без спиртного. Когда уходили, он подарил мне свою шляпу, серую, с маленькими по тогдашней моде полями.
После этого я его никогда больше не видел, но получил письмо, которое было мною опубликовано. Было еще одно письмо, его получили без меня, я уже был на фронте. К сожалению, оно затерялось после войны при переездах.
Когда после войны я услышал по радио о Герое Советского Союза Николае Кузнецове, то не думал, что это он. Мы ведь знали его как Никанора, Нику, Никошу. Пока не увидел его фото..."
Вернемся к воспоминаниям Л.Ф. Райхмана:
"Напрямую мы, контрразведчики, с достоверностью узнали о готовящемся нападении Германии на СССР уже в марте 1941 года - в определенной мере благодаря усилиям и "Колониста". Коллеги из разведывательного управления, я полагаю, знали об этом еще раньше. 27 апреля 1941 года мы с Тимофеевым составили докладную записку на имя Сталина. В ней, в частности, мы сообщали, что необходимо загодя создавать разведывательно-диверсионные группы в западных областях страны на случай оккупации германскими войсками. Записку передали начальнику контрразведки Федотову. Тот пошел к наркому госбезопасности Всеволоду Николаевичу Меркулову1. Вернулся назад крайне расстроенный и огорченный. Нарком докладную не подписал.
- Наверху эти сообщения принимаются с раздражением, - многозначительно сказал он Федотову. Затем, подумав, добавил: - Писать ничего не надо, но делайте то, что считаете нужным.
Помню хорошо едва ли не последнее донесение Кузнецова перед самой войной: приятельница "Руди" из посольства печально, с намеком на что-то сказала, что скоро им придется расстаться...
Уже было известно и то, что в посольстве сжигают в подвале документы, что на обоях стен гостиных появились светлые пятна - здесь многие годы висели дорогие картины, теперь их сняли и вынесли, свернули великолепные ковры и гобелены, убрали старинные фарфоровые вазы".
Как уже было сказано, Кузнецов за годы пребывания в Москве выполнил несколько ответственных, можно сказать "штучных" заданий, исходящих лично от Райхмана и Ильина с ведома самого Федотова. Но для проведения повседневной контрразведывательной работы решено было передать его на оперативную связь ответственному сотруднику не столь высокого ранга.
Автор должен честно признаться, что и не чаял найти этого человека, ведь с той поры минуло более полувека, уже и то удача, что застал в живых Ильина и Райхмана, которых даже успели снять для двухсерийного документального фильма "Тайная война", в создании которого он принимал участие в качестве сценариста.
И вдруг в марте 1994 года в квартире автора раздался телефонный звонок. Глуховатый голос очень пожилого человека сообщил, что именно он перед войной, тогда капитан госбезопасности, руководил работой "Колониста".
- Приезжайте... Станция метро "Алексеевская", проспект Мира, большой дом напротив станции...
- Еду...
...Небольшая двухкомнатная квартира, очень запущенная, а потому неуютная. Старая рижская мебель, престижная в конце сороковых годов, а теперь уже исцарапанная, с потускневшим, местами облупившимся лаком. Хозяин - сухонький, легонький, в домашних брюках и тапочках, в старенькой защитной офицерской рубашке, давно утратившей первоначальный цвет. Этому живущему бобылем человеку за несколько дней до моего прихода исполнилось девяносто лет. Через год его не станет... А вот его фотография, сделанная, видимо, в пятидесятых: рослый, широкоплечий генерал-лейтенант, на мундире и слева и справа - самые высокие награды, в том числе полководческие.
В свое время он занимал посты наркома внутренних дел Украинской ССР, начальника главного управления контрразведки и замминистра МГБ СССР, и замминистра МВД СССР. Именно он от МГБ обеспечивал безопасность и порядок на Красной площади при похоронах Сталина.
В интересующие нас предвоенные годы Василий Степанович Рясной был начальником того отделения в контрразведке, которое опекало посольство Германии и миссию тогдашней союзницы Словакии1 в Москве.
Вот что рассказал В.С. Рясной:
"Работать с "Колонистом" мне поручил лично начальник контрразведки П.В. Федотов. Уже одно это означало, что высшее руководство придает этому парню с Урала особое значение. Появляться Кузнецову в нашем "Большом доме" было никак нельзя, поэтому я договорился с ним по телефону встретиться на площадке возле памятника первопечатнику Ивану Федорову. Узнали друг друга по описанию и приметам. Мне он понравился с первого взгляда. По всему чувствовалось, что этот молодой человек - ему еще и тридцати не было личность, и личность не ординарная. Я был старше его на девять лет, уже носил, если по-армейски, полковничьи "шпалы" в петлицах, занимал серьезную должность в центральном аппарате, тем не менее разговаривать с ним начальническим тоном не хотелось. У нас сразу сложились товарищеские отношения. Я никогда не давил на него, а он, в свою очередь, не пытался подладиться ко мне.
Остановился Кузнецов в гостинице "Урал", была тогда в Столешниковом переулке недорогая гостиница с рестораном, тоже недорогим, а потому популярным, тем более что кормили хорошо, кухня русская - печенка в горшочке по-строгановски, селедочка с отварным картофелем, грибки маринованные, соленья, и не какой-то там фабричный лимонад в бутылках, а холодный клюквенный морс по-домашнему... Теперь это здание дореволюционной постройки снесено.
Гостиница дело временное, потому было решено поселить его в одной из моих трех конспиративных квартир на улице Карла Маркса. Я был в ней прописан под фамилией Семенов, Кузнецова прописал как своего родственника. Квартира состояла из двух комнат. Окно одной комнаты выходило на улицу, вернее, в палисадник перед домом, другой - в боковой дворик между домами.
Из мебели имелись кровать, стулья, платяной шкаф, этажерка для книг, радиоприемник. На кухне газовая плита, столик, табуретки. О домашних холодильниках тогда никто и понятия не имел.
Главным объектом внимания нашего отделения были посольства Германии и Словакии, их дипломатический и технический персонал, квартиры дипломатов и сотрудников, не имеющих рангов.
Немецкое посольство располагалось на улице Станиславского (ныне снова Леонтьевский переулок), словацкая миссия на Малой Никитской, 18.
Штат германского посольства достигал двухсот человек. У одного только военного атташе генерал-майора Эриха Кестринга1 было около двадцати сотрудников. Мы точно знали, что шпионажем занимались почти все. Нам также было известно, что представителем немецких спецслужб был советник посольства, глава его консульского отдела Генхард фон Вальтер1. У него была любовница со странным именем Пуся - красивая, высокая, стройная блондинка лет тридцати. По должности - технический сотрудник аппарата военного атташе Кестринга. Вдвоем, фон Вальтер и Пуся, вертели всем персоналом посольства, кроме, разумеется, трех-четырех самых высокопоставленных дипломатов. К слову сказать, Пуся откровенно заглядывалась на всех попадавшихся ей по дороге мужиков, была, грубо говоря, "слаба на передок". Это позволяло, как мы надеялись, найти к ней какие-то подходы.
В обслуге посольства мы имели свою агентуру, но собираемая ею информация большой ценности не представляла, так, крохи..."
В.С. Рясной не знал, что "соседи" - разведывательное управление Генерального штаба Красной Армии - имели среди персонала германского посольства своего человека. Им был заместитель заведующего отделом торговой политики советника Густава Хильгера - Герхард Кегель. Подпольщик, член Компартии Германии с 1931 года, соратник знаменитой ныне советской разведчицы Ильзы Штебе, впоследствии казненной гитлеровцами. Кегель регулярно встречался со своим советским куратором из военной разведки и передавал тому доступную ему по службе информацию.
За несколько месяцев до начала войны он сообщил интересную новость. В Москву под видом представителя химической промышленности Германии приехал странный человек, явно ничего в химии не смыслящий. Он был весьма молод, но почему-то все посольские "шишки" относились к нему с чрезвычайным почтением. Однажды в узком кругу сотрудников после ужина с богатыми возлияниями в ресторане "Националь" этот "химик" разоткровенничался и сообщил, что война Германии против СССР начнется в ближайшее время, даже показал на карте исходные позиции немецкой армии и главные направления намечающихся ударов. От него Кегель впервые услышал выражение: "Наша цель выйти на линию А-А", что означало на линию Архангельск-Астрахань.
Звали этого эрудированного господина - Вальтер Шелленберг. Сотрудник "амт-IV" в РСХА, более известного как гестапо, тогда имел чин всего лишь оберштурмбанфюрера СС1. Но в день нападения Германии на Советский Союз он станет шефом "амт-IV" в РСХА, то есть внешней разведки всемогущей эсэсовской службы безопасности - сокращенно СД. Войну Шелленберг закончит и пойдет под суд уже бригадефюрером СС.
Пока Кузнецов жил в "Урале", он успел присмотреться к специфической атмосфере Столешникова переулка. Здесь уцелел последний осколок нэпа, он стал центром, который словно магнит железные опилки притягивал к себе тьму спекулянтов, перекупщиков, жуликов, аферистов, карточных шулеров, сводников.
В дорогих магазинах, а их в Столешниковом во все времена было много, в том числе самый крупный в Москве ювелирный, существующий по сей день, и на тротуарах возле них постоянно клубилась сомнительная публика и конечно же иностранцы. Тут покупали и продавали драгоценности, меха, антиквариат, часы - товар по тем временам дефицитный. В ближайших ресторанах - "Урале", "Арагви", "Астории", "Авроре", кафе и пивных барах теневые дельцы (таковые в Москве не переводились никогда) заключали крупные и мелкие сделки. Хватало в Столешниковом и модных дам, так сказать женщин из общества: красивых, ухоженных, хорошо одетых и... дорогих.
Николай Кузнецов в его московскую пору был все-таки еще и молод, и в первые месяцы в чем-то провинциален. Его уральский опыт общения с женщинами здесь, в столице, особенно в Столешниковом, немногого стоил. Николай, и в том нет ничего удивительного, увлекся молодой художницей, жившей в большом доме на Петровке возле Пассажа. Несколько раз он встречал ее на улице, а потом как-то увидел на знаменитом, очень престижном динамовском катке на той же Петровке и завязал наконец знакомство. У нее было красивое имя Ксана и громкая фамилия Оболенская.
Ксане тоже понравился молодой летчик-командир тоже с необычным именем, к тому же заграничным - Руди. Летчики тогда вообще были всеобщими любимцами, особенно женщин. Очень скоро Кузнецов утратил свою первоначальную робость по отношению к заносчивым, высокомерным москвичкам, более того, он стал пользоваться у них бурным успехом. Однако навсегда сохранил какую-то зависимость от Ксаны.
Способная художница вела, что называется, светский образ жизни. У нее была тьма поклонников, в том числе знаменитости из мира кино и театра. Однажды Николай встретил в ее доме кинорежиссера-документалиста Романа Кармена, в другой раз - популярнейшего артиста Михаила Жарова.
Оболенская и Шмидт встречались до самой войны, когда осмотрительная Ксана быстро прикинула, что связь с этническим немцем, пусть трижды командиром Красной Армии, может обернуться для нее неприятностями, к сожалению, для этого предположения у нее были все основания - о поголовном выселении с родных мест семей Республики немцев Поволжья и ликвидации ее самой уже было известно. В столице тоже стали исчезать незаметно лица с немецкими фамилиями. Как бы то ни было, Оболенская навсегда ушла из жизни Шмидта.
Для Кузнецова это явилось тяжелым ударом, от которого он так и не оправился. Особенно расстроился, когда до него дошли слухи о том, что Ксана якобы вышла замуж за командира с чисто русской фамилией. Проверять слух, выяснять, что и как, он не стал - самолюбие не позволило.
Перед уходом из отряда в январе 1944 года на последнее задание во Львов Николай Иванович попросил своего командира Дмитрия Николаевича Медведева, чтобы тот, в случае его гибели, вернувшись в Москву, разыскал бы Ксану и рассказал ей, кем он был на самом деле.
Медведев просьбу выполнил. В начале зимы 1944 года, когда и он сам и Кузнецов уже были удостоены звания Героя Советского Союза, он отправился на Петровку по известному ему адресу.
Домой вернулся злой, едва подавляя раздражение. Жена, Татьяна Ильинична, спросила было, как прошел разговор, Дмитрий Николаевич только отмахнулся, что было для него вовсе не характерно. Больше Татьяна Ильинична его об этом никогда не расспрашивала. И без того ей все стало ясно.
Вернемся к рассказу В.С. Рясного:
"Колонист" быстро освоился в Столешниковом, втерся в среду, завязал знакомства с некоторыми завсегдатаями, завоевал их доверие, словом, стал своим. В Столешников всегда приезжал со стороны Хорошевки (якобы с аэродрома), выходил из троллейбуса у здания Моссовета, тогда еще двухэтажного, не надстроенного, проверялся и спускался вниз, к пятачку возле ювелирного.
Мы уже держали на примете человека, представляющего для нас значительный интерес с точки зрения возможности его вербовки на почве алчности. Это был мужчина лет тридцати пяти, прекрасно говоривший по-русски, лишь с легким акцентом. Однажды наши наружники проследили за ним после его очередного посещения Столешникова. Мужчина на троллейбусе доехал до станции "Маяковская", потом пешком дошел до Малой Никитской и скрылся за дверью здания, в котором располагалась миссия Словакии. Выяснилось, что спекулянт-незнакомец является... советником миссии по имени Гейза-Ладислав Крно и часто замещает посланника в его отсутствие.
Спустя несколько дней Кузнецов познакомился с дипломатом и вошел к нему в доверие. Оказывается, Крно регулярно ездил в Братиславу и привозил оттуда, злоупотребляя дипломатической неприкосновенностью, на продажу ювелирные изделия и главным образом часы. Его заинтересованность в Кузнецове объяснялась просто: удобнее и безопаснее продавать контрабандный товар одному надежному посреднику, чем многим случайным покупателям.
Позже мы установили, что Крно был разведчиком, тем более странно, что он пустился в столь рискованную авантюру. Вот какова бывает сила жадности и стяжательства. Информированность Крно в германских делах была несомненна, чем он и привлек наше внимание к своей малопривлекательной особе".
Кузнецов поддерживал деловые связи с Крно на протяжении двух месяцев. За это время он приобрел оптом и сдал на Лубянку столько превосходных швейцарских часов, что руководство разрешило продать их "по себестоимости", то есть по весьма доступным ценам всем желающим сотрудникам, чтобы как-то окупить расходы. Естественно, что, покупая дефицитные тогда заграничные часы, сотрудники не подозревали об источнике их поступления.
Примечательно, что при знакомстве иностранец представился не словацким, а немецким дипломатом, называть его просил по-русски Иваном Андреевичем. Словно басенник дедушка Крылов... Меж тем, разумеется, Кузнецов отлично знал и его настоящую фамилию, и какую страну он на самом деле представляет. Впрочем, в этом знакомстве обе стороны пыталась ввести друг друга в заблуждение: Кузнецов ведь тоже не был ни немцем, ни Шмидтом, ни инженером-испытателем.
Опять же примечательно, что Иван Андреевич - и это было не похоже на поведение карьерного дипломата - сам напросился на визит к Шмидту домой для заключения первой сделки. Правда, предпринял определенные меры предосторожности: по его просьбе они встретились в Староконюшенном переулке в районе Арбата. При этом дипломат переоделся в потрепанное пальто и кепку. Более того, во дворе дома Шмидта его ждала, тем самым подстраховывая, жена. Сказал, что если он не выйдет в обусловленное время, значит, попал в ловушку НКВД.
Ловушка-таки была подстроена, но не та, которой опасался Крно. Никакой засады, конечно, на первый раз не было, было иное.
Конспиративную квартиру 1-го отделения 3-го отдела ГУГБ с давних времен специалисты ГУГБ оснастили спецтехникой. Потому вся встреча Крно и Кузнецова оказалась запечатленной на фотопленку.
Все же Крно решил, что больше приходить к Шмидту домой не стоит и от последующих приглашений отказался.
Впоследствии Крно настолько проникся доверием к Шмидту, что однажды разоткровенничался уже явно сверх меры.
- Я рад, - сказал он, - что случай свел меня с вами. Это первое удачное знакомство с момента моей работы в России. Я здесь с апреля 1940 года. Опыт тех стран, где я до этого работал, мало пригоден для России. Здесь много труднее. Большевики устрашили народ, запугали его НКВД. Нам тоже не дают свободно работать. Хотя надо им дать понять, что ряд государств исчезли с карты не потому, что дипломаты из Германии завязывали те или иные знакомства, а потому что пришла непобедимая германская армия на их землю... Я работал во всех странах, теперь стертых германской армией с лица земли. Работал я в этих странах как сотрудник абвера... Здесь я тоже по этой специальности, мы изучаем методы работы НКВД, методы советской слежки за иностранцами, посольствами и отдельными гражданами. Чтобы вы не попались по незнанию, я вам сообщу кое-что из результатов наших наблюдений и изучения советской разведки... Поэтому не смейте заходить в посольство, хотя ваш вид может ввести их в заблуждение и они примут вас за иностранца...
Крно напрасно предостерегал своего нового знакомца: сотрудники наружного наблюдения ГУГБ уже обратили внимание на Шмидта (проходил под кличками "Франт" и "Атлет") и регулярно докладывали начальству о его подозрительных связях. Сохранились в архивах соответствующие донесения и секретных сотрудников "Кэт" и "Надежды" (к слову: за женскими псевдонимами могли скрываться и мужчины). Соответствующие сводки поступили на стол самого наркома новообразованного НКГБ. Меркулов оказался в сложном положении: он, естественно, не мог отдать приказ об аресте своего спецагента, но не мог и отдать распоряжение о прекращении наблюдения. Этим он мог бы раскрыть Шмидта перед "наружкой", что было совершенно недопустимо.
Достаточно умный человек, нарком наложил мудрую резолюцию: "Обратить внимание на Шмидта". Это означало, наблюдение продолжать, но не трогать...
Наконец руководство приняло решение перейти к активной работе, то есть вербовке. Для этого требовалось завлечь Крно на квартиру Кузнецова. Как-то дипломат в очередной раз вернулся из Братиславы и как обычно позвонил Руди. Телефон был предусмотрительно "посажен на кнопку". Николай сказал ему, что прийти на встречу (обычно их свидания происходили в Сокольниках или Центральном парке, однажды дипломат передал Шмидту большую партию товара в туалете Дома Союзов в антракте концерта "гвоздя сезона" - джаз-оркестра Эдди Рознера) не может, так как при аварийной посадке повредил ногу и в течение недели, а то и двух вынужден сидеть дома. Растерявшийся Крно спросил, что же делать с привезенным добром. Николай ответил, что у него есть хороший оптовый покупатель, который может сразу взять всю партию, поэтому он предлагает дипломату завезти ему товар домой. Чтобы развеять возможные подозрения, Николай попросил его даже купить для него кое-что из съестного: сосиски, хлеб, масло, бутылку молока. Весь визит, мол, займет не больше пяти минут. Крно колебался, прекрасно понимая, что ему, дипломату, лишний раз являться на дом к перекупщику, хоть и командиру Красной Армии, никак нельзя. Но жадность взяла верх над здравым смыслом. Он договорился о визите.
Кузнецову спешно забинтовали ногу, принесли костыли, на улице расставили людей для наружного наблюдения.
В назначенное время Крно приехал на трамвае номер 28, слез на остановке "Сад имени Баумана", дошел до нужного дома, проверился и нырнул в подъезд.
Кузнецов встретил его, прыгая на костылях, иногда морщился от боли. Тут он не слишком грешил истиной: ему наложили чересчур тугую повязку, ступня затекла, а перебинтовывать ногу было поздно. Крно ни в чем не усомнился. Дальше события разворачивались следующим образом.
Дипломат снял пиджак, под ним обнаружился широкий полотняный пояс со множеством кармашков на молниях. В каждом лежало по паре мужских или дамских часов "мозер", "лонжин", "докса", других известных фирм, некоторые в золотых и серебряных корпусах.
В тот момент, когда Крно положил на стол тяжелый пояс, раздался звонок в дверь. Кузнецов проковылял на костылях в прихожую, отворил. Вошел Рясной с двумя оперативниками.
- Вам чего? - спросил Николай.
- Мы из домоуправления, в квартире под вами протечка потолка. Надо проверить ванную и кухню.
Трое вошли в прихожую, в раскрытую дверь комнаты увидели незнакомого человека без пиджака и какой-то странный предмет, вроде дамского корсажа на столе перед ним.
- А вы кто такой? - спросил Рясной.
Крно, побагровев, пробормотал что-то невнятное.
- Предъявите ваши документы.
- Но почему? - запротестовал Кузнецов. - Ваше дело протечка, вот и ищите ее.
- Никакой протечки нет, это предлог. Я начальник уголовного розыска района Семенов. К нам поступил сигнал, что в доме скрывается опасный преступник. Мы проверяем все квартиры подряд. Так что попрошу вашего гостя предъявить документы.
Крно растерялся. Меж тем один из оперативников уже расстегивал кармашки пояса и, словно знаменитый фокусник Эмиль Кио, извлекал из них одну пару часов за другой.
Между тем Николай, продолжая игру, прилег на кровать, поудобнее пристроив ногу.
- Я дипломат, - заявил Крно и трясущимися руками протянул Рясному свою аккредитационную карточку.
- В таком случае, - заявил псевдо-Семенов, бросив взгляд на груду часов, - я должен сообщить о вашем задержании в наркомат иностранных дел.
Он поднял трубку и стал наугад вращать диск. Крно схватил его за руку.
- Не надо!
Кузнецов вмешался:
- Мужики, кончайте базарить, сейчас ко мне врач придет.
Заикаясь, весь вспотев, Крно стал умолять:
- Пожалуйста, не надо никуда звонить. - Указал пальцем на "патронташи" с часами. - Здесь целое состояние, забирайте хоть все.
По знаку Рясного оперативники вышли, но один из них перед этим вынул из-под плаща фотоаппарат ФЭД и сделал несколько снимков. Уже все поняв, Крно окончательно сник.
- Часики нам не нужны, - ответил Рясной. - Но договориться можно.
Крно молча кивнул головой, он был на все согласен. Вербовка состоялась. О сотрудничестве, его условиях, формах связи договорились быстро.
Следующая встреча с дипломатом произошла на другой конспиративной квартире неподалеку от "Шарика" - так ласково называли москвичи завод шарикоподшипников - через три дня. Крно принес посольские шифры. В дальнейшем он доставлял множество секретных и важных документов, которые тут же переснимали специалисты. Крно также сообщал сведения, которыми с ним делились в германском посольстве, в частности о ходе военных действий в Югославии весной 1941 года, о подходе воинских частей вермахта к границам СССР, пересказывал свои беседы с германским послом Шуленбургом, его высказывания на регулярных встречах с послами стран прогерманской ориентации. Крно оказался кладезем полезной для руководства страны информации.
Очень скоро "Колонист" прямо-таки с виртуозной убедительностью научился завязывать знакомства с приезжающими в СССР немцами. Однажды германская делегация прибыла на ЗИС - знаменитый автозавод им. Сталина (позднее им. Лихачева). Шмидт познакомился в театре с одним членом делегации, который, в свою очередь, познакомил его со своей спутницей технической сотрудницей германского посольства, очень красивой молодой женщиной. С нашего благословения у них завязался роман. В результате мы стали получать информацию еще по одному каналу непосредственно из посольства Третьего рейха".
Уже упоминавшийся нами друг юности Кузнецова Федор Белоусов рассказывал автору:
"В мае 1939 года я приезжал с годовым отчетом в Москву. Жил в гостинице "Москва". С начальником планового отдела моей организации Ракшой выхожу на улицу, чтобы идти в наш главк к площади Дзержинского, вдруг сзади слышу знакомый голос, но почему-то на немецком языке. Что за черт! Обернулся, смотрю - Ника! Он шел из кафе "Националь" с очень красивой дамой, как я понял - иностранкой.
Он ко мне бросился, мы обнялись. Как, что... Ты, говорит, меня извини, я должен даму проводить.
Мы решили на работу не идти, возвращаемся в гостиницу. Я заказываю в номер пиво, закуски. Через полчаса появился Ника. Сказал, что пиво не пьет. А что пьешь? Заказали ему кофе.
Ника рассказал, что работает в Москве, связан с испытаниями самолетов и обучается прыжкам с парашютом. Ничего спиртного не пил, сослался на прыжки. Через час он извинился - дела - и ушел. Я понял, что он работает в какой-то секретной организации.
Еще раз мы встретились дня через два в кафе гостиницы "Националь". Посидели опять без спиртного. Когда уходили, он подарил мне свою шляпу, серую, с маленькими по тогдашней моде полями.
После этого я его никогда больше не видел, но получил письмо, которое было мною опубликовано. Было еще одно письмо, его получили без меня, я уже был на фронте. К сожалению, оно затерялось после войны при переездах.
Когда после войны я услышал по радио о Герое Советского Союза Николае Кузнецове, то не думал, что это он. Мы ведь знали его как Никанора, Нику, Никошу. Пока не увидел его фото..."
Вернемся к воспоминаниям Л.Ф. Райхмана:
"Напрямую мы, контрразведчики, с достоверностью узнали о готовящемся нападении Германии на СССР уже в марте 1941 года - в определенной мере благодаря усилиям и "Колониста". Коллеги из разведывательного управления, я полагаю, знали об этом еще раньше. 27 апреля 1941 года мы с Тимофеевым составили докладную записку на имя Сталина. В ней, в частности, мы сообщали, что необходимо загодя создавать разведывательно-диверсионные группы в западных областях страны на случай оккупации германскими войсками. Записку передали начальнику контрразведки Федотову. Тот пошел к наркому госбезопасности Всеволоду Николаевичу Меркулову1. Вернулся назад крайне расстроенный и огорченный. Нарком докладную не подписал.
- Наверху эти сообщения принимаются с раздражением, - многозначительно сказал он Федотову. Затем, подумав, добавил: - Писать ничего не надо, но делайте то, что считаете нужным.
Помню хорошо едва ли не последнее донесение Кузнецова перед самой войной: приятельница "Руди" из посольства печально, с намеком на что-то сказала, что скоро им придется расстаться...
Уже было известно и то, что в посольстве сжигают в подвале документы, что на обоях стен гостиных появились светлые пятна - здесь многие годы висели дорогие картины, теперь их сняли и вынесли, свернули великолепные ковры и гобелены, убрали старинные фарфоровые вазы".
Как уже было сказано, Кузнецов за годы пребывания в Москве выполнил несколько ответственных, можно сказать "штучных" заданий, исходящих лично от Райхмана и Ильина с ведома самого Федотова. Но для проведения повседневной контрразведывательной работы решено было передать его на оперативную связь ответственному сотруднику не столь высокого ранга.
Автор должен честно признаться, что и не чаял найти этого человека, ведь с той поры минуло более полувека, уже и то удача, что застал в живых Ильина и Райхмана, которых даже успели снять для двухсерийного документального фильма "Тайная война", в создании которого он принимал участие в качестве сценариста.
И вдруг в марте 1994 года в квартире автора раздался телефонный звонок. Глуховатый голос очень пожилого человека сообщил, что именно он перед войной, тогда капитан госбезопасности, руководил работой "Колониста".
- Приезжайте... Станция метро "Алексеевская", проспект Мира, большой дом напротив станции...
- Еду...
...Небольшая двухкомнатная квартира, очень запущенная, а потому неуютная. Старая рижская мебель, престижная в конце сороковых годов, а теперь уже исцарапанная, с потускневшим, местами облупившимся лаком. Хозяин - сухонький, легонький, в домашних брюках и тапочках, в старенькой защитной офицерской рубашке, давно утратившей первоначальный цвет. Этому живущему бобылем человеку за несколько дней до моего прихода исполнилось девяносто лет. Через год его не станет... А вот его фотография, сделанная, видимо, в пятидесятых: рослый, широкоплечий генерал-лейтенант, на мундире и слева и справа - самые высокие награды, в том числе полководческие.
В свое время он занимал посты наркома внутренних дел Украинской ССР, начальника главного управления контрразведки и замминистра МГБ СССР, и замминистра МВД СССР. Именно он от МГБ обеспечивал безопасность и порядок на Красной площади при похоронах Сталина.
В интересующие нас предвоенные годы Василий Степанович Рясной был начальником того отделения в контрразведке, которое опекало посольство Германии и миссию тогдашней союзницы Словакии1 в Москве.
Вот что рассказал В.С. Рясной:
"Работать с "Колонистом" мне поручил лично начальник контрразведки П.В. Федотов. Уже одно это означало, что высшее руководство придает этому парню с Урала особое значение. Появляться Кузнецову в нашем "Большом доме" было никак нельзя, поэтому я договорился с ним по телефону встретиться на площадке возле памятника первопечатнику Ивану Федорову. Узнали друг друга по описанию и приметам. Мне он понравился с первого взгляда. По всему чувствовалось, что этот молодой человек - ему еще и тридцати не было личность, и личность не ординарная. Я был старше его на девять лет, уже носил, если по-армейски, полковничьи "шпалы" в петлицах, занимал серьезную должность в центральном аппарате, тем не менее разговаривать с ним начальническим тоном не хотелось. У нас сразу сложились товарищеские отношения. Я никогда не давил на него, а он, в свою очередь, не пытался подладиться ко мне.
Остановился Кузнецов в гостинице "Урал", была тогда в Столешниковом переулке недорогая гостиница с рестораном, тоже недорогим, а потому популярным, тем более что кормили хорошо, кухня русская - печенка в горшочке по-строгановски, селедочка с отварным картофелем, грибки маринованные, соленья, и не какой-то там фабричный лимонад в бутылках, а холодный клюквенный морс по-домашнему... Теперь это здание дореволюционной постройки снесено.
Гостиница дело временное, потому было решено поселить его в одной из моих трех конспиративных квартир на улице Карла Маркса. Я был в ней прописан под фамилией Семенов, Кузнецова прописал как своего родственника. Квартира состояла из двух комнат. Окно одной комнаты выходило на улицу, вернее, в палисадник перед домом, другой - в боковой дворик между домами.
Из мебели имелись кровать, стулья, платяной шкаф, этажерка для книг, радиоприемник. На кухне газовая плита, столик, табуретки. О домашних холодильниках тогда никто и понятия не имел.
Главным объектом внимания нашего отделения были посольства Германии и Словакии, их дипломатический и технический персонал, квартиры дипломатов и сотрудников, не имеющих рангов.
Немецкое посольство располагалось на улице Станиславского (ныне снова Леонтьевский переулок), словацкая миссия на Малой Никитской, 18.
Штат германского посольства достигал двухсот человек. У одного только военного атташе генерал-майора Эриха Кестринга1 было около двадцати сотрудников. Мы точно знали, что шпионажем занимались почти все. Нам также было известно, что представителем немецких спецслужб был советник посольства, глава его консульского отдела Генхард фон Вальтер1. У него была любовница со странным именем Пуся - красивая, высокая, стройная блондинка лет тридцати. По должности - технический сотрудник аппарата военного атташе Кестринга. Вдвоем, фон Вальтер и Пуся, вертели всем персоналом посольства, кроме, разумеется, трех-четырех самых высокопоставленных дипломатов. К слову сказать, Пуся откровенно заглядывалась на всех попадавшихся ей по дороге мужиков, была, грубо говоря, "слаба на передок". Это позволяло, как мы надеялись, найти к ней какие-то подходы.
В обслуге посольства мы имели свою агентуру, но собираемая ею информация большой ценности не представляла, так, крохи..."
В.С. Рясной не знал, что "соседи" - разведывательное управление Генерального штаба Красной Армии - имели среди персонала германского посольства своего человека. Им был заместитель заведующего отделом торговой политики советника Густава Хильгера - Герхард Кегель. Подпольщик, член Компартии Германии с 1931 года, соратник знаменитой ныне советской разведчицы Ильзы Штебе, впоследствии казненной гитлеровцами. Кегель регулярно встречался со своим советским куратором из военной разведки и передавал тому доступную ему по службе информацию.
За несколько месяцев до начала войны он сообщил интересную новость. В Москву под видом представителя химической промышленности Германии приехал странный человек, явно ничего в химии не смыслящий. Он был весьма молод, но почему-то все посольские "шишки" относились к нему с чрезвычайным почтением. Однажды в узком кругу сотрудников после ужина с богатыми возлияниями в ресторане "Националь" этот "химик" разоткровенничался и сообщил, что война Германии против СССР начнется в ближайшее время, даже показал на карте исходные позиции немецкой армии и главные направления намечающихся ударов. От него Кегель впервые услышал выражение: "Наша цель выйти на линию А-А", что означало на линию Архангельск-Астрахань.
Звали этого эрудированного господина - Вальтер Шелленберг. Сотрудник "амт-IV" в РСХА, более известного как гестапо, тогда имел чин всего лишь оберштурмбанфюрера СС1. Но в день нападения Германии на Советский Союз он станет шефом "амт-IV" в РСХА, то есть внешней разведки всемогущей эсэсовской службы безопасности - сокращенно СД. Войну Шелленберг закончит и пойдет под суд уже бригадефюрером СС.
Пока Кузнецов жил в "Урале", он успел присмотреться к специфической атмосфере Столешникова переулка. Здесь уцелел последний осколок нэпа, он стал центром, который словно магнит железные опилки притягивал к себе тьму спекулянтов, перекупщиков, жуликов, аферистов, карточных шулеров, сводников.
В дорогих магазинах, а их в Столешниковом во все времена было много, в том числе самый крупный в Москве ювелирный, существующий по сей день, и на тротуарах возле них постоянно клубилась сомнительная публика и конечно же иностранцы. Тут покупали и продавали драгоценности, меха, антиквариат, часы - товар по тем временам дефицитный. В ближайших ресторанах - "Урале", "Арагви", "Астории", "Авроре", кафе и пивных барах теневые дельцы (таковые в Москве не переводились никогда) заключали крупные и мелкие сделки. Хватало в Столешниковом и модных дам, так сказать женщин из общества: красивых, ухоженных, хорошо одетых и... дорогих.
Николай Кузнецов в его московскую пору был все-таки еще и молод, и в первые месяцы в чем-то провинциален. Его уральский опыт общения с женщинами здесь, в столице, особенно в Столешниковом, немногого стоил. Николай, и в том нет ничего удивительного, увлекся молодой художницей, жившей в большом доме на Петровке возле Пассажа. Несколько раз он встречал ее на улице, а потом как-то увидел на знаменитом, очень престижном динамовском катке на той же Петровке и завязал наконец знакомство. У нее было красивое имя Ксана и громкая фамилия Оболенская.
Ксане тоже понравился молодой летчик-командир тоже с необычным именем, к тому же заграничным - Руди. Летчики тогда вообще были всеобщими любимцами, особенно женщин. Очень скоро Кузнецов утратил свою первоначальную робость по отношению к заносчивым, высокомерным москвичкам, более того, он стал пользоваться у них бурным успехом. Однако навсегда сохранил какую-то зависимость от Ксаны.
Способная художница вела, что называется, светский образ жизни. У нее была тьма поклонников, в том числе знаменитости из мира кино и театра. Однажды Николай встретил в ее доме кинорежиссера-документалиста Романа Кармена, в другой раз - популярнейшего артиста Михаила Жарова.
Оболенская и Шмидт встречались до самой войны, когда осмотрительная Ксана быстро прикинула, что связь с этническим немцем, пусть трижды командиром Красной Армии, может обернуться для нее неприятностями, к сожалению, для этого предположения у нее были все основания - о поголовном выселении с родных мест семей Республики немцев Поволжья и ликвидации ее самой уже было известно. В столице тоже стали исчезать незаметно лица с немецкими фамилиями. Как бы то ни было, Оболенская навсегда ушла из жизни Шмидта.
Для Кузнецова это явилось тяжелым ударом, от которого он так и не оправился. Особенно расстроился, когда до него дошли слухи о том, что Ксана якобы вышла замуж за командира с чисто русской фамилией. Проверять слух, выяснять, что и как, он не стал - самолюбие не позволило.
Перед уходом из отряда в январе 1944 года на последнее задание во Львов Николай Иванович попросил своего командира Дмитрия Николаевича Медведева, чтобы тот, в случае его гибели, вернувшись в Москву, разыскал бы Ксану и рассказал ей, кем он был на самом деле.
Медведев просьбу выполнил. В начале зимы 1944 года, когда и он сам и Кузнецов уже были удостоены звания Героя Советского Союза, он отправился на Петровку по известному ему адресу.
Домой вернулся злой, едва подавляя раздражение. Жена, Татьяна Ильинична, спросила было, как прошел разговор, Дмитрий Николаевич только отмахнулся, что было для него вовсе не характерно. Больше Татьяна Ильинична его об этом никогда не расспрашивала. И без того ей все стало ясно.
Вернемся к рассказу В.С. Рясного:
"Колонист" быстро освоился в Столешниковом, втерся в среду, завязал знакомства с некоторыми завсегдатаями, завоевал их доверие, словом, стал своим. В Столешников всегда приезжал со стороны Хорошевки (якобы с аэродрома), выходил из троллейбуса у здания Моссовета, тогда еще двухэтажного, не надстроенного, проверялся и спускался вниз, к пятачку возле ювелирного.
Мы уже держали на примете человека, представляющего для нас значительный интерес с точки зрения возможности его вербовки на почве алчности. Это был мужчина лет тридцати пяти, прекрасно говоривший по-русски, лишь с легким акцентом. Однажды наши наружники проследили за ним после его очередного посещения Столешникова. Мужчина на троллейбусе доехал до станции "Маяковская", потом пешком дошел до Малой Никитской и скрылся за дверью здания, в котором располагалась миссия Словакии. Выяснилось, что спекулянт-незнакомец является... советником миссии по имени Гейза-Ладислав Крно и часто замещает посланника в его отсутствие.
Спустя несколько дней Кузнецов познакомился с дипломатом и вошел к нему в доверие. Оказывается, Крно регулярно ездил в Братиславу и привозил оттуда, злоупотребляя дипломатической неприкосновенностью, на продажу ювелирные изделия и главным образом часы. Его заинтересованность в Кузнецове объяснялась просто: удобнее и безопаснее продавать контрабандный товар одному надежному посреднику, чем многим случайным покупателям.
Позже мы установили, что Крно был разведчиком, тем более странно, что он пустился в столь рискованную авантюру. Вот какова бывает сила жадности и стяжательства. Информированность Крно в германских делах была несомненна, чем он и привлек наше внимание к своей малопривлекательной особе".
Кузнецов поддерживал деловые связи с Крно на протяжении двух месяцев. За это время он приобрел оптом и сдал на Лубянку столько превосходных швейцарских часов, что руководство разрешило продать их "по себестоимости", то есть по весьма доступным ценам всем желающим сотрудникам, чтобы как-то окупить расходы. Естественно, что, покупая дефицитные тогда заграничные часы, сотрудники не подозревали об источнике их поступления.
Примечательно, что при знакомстве иностранец представился не словацким, а немецким дипломатом, называть его просил по-русски Иваном Андреевичем. Словно басенник дедушка Крылов... Меж тем, разумеется, Кузнецов отлично знал и его настоящую фамилию, и какую страну он на самом деле представляет. Впрочем, в этом знакомстве обе стороны пыталась ввести друг друга в заблуждение: Кузнецов ведь тоже не был ни немцем, ни Шмидтом, ни инженером-испытателем.
Опять же примечательно, что Иван Андреевич - и это было не похоже на поведение карьерного дипломата - сам напросился на визит к Шмидту домой для заключения первой сделки. Правда, предпринял определенные меры предосторожности: по его просьбе они встретились в Староконюшенном переулке в районе Арбата. При этом дипломат переоделся в потрепанное пальто и кепку. Более того, во дворе дома Шмидта его ждала, тем самым подстраховывая, жена. Сказал, что если он не выйдет в обусловленное время, значит, попал в ловушку НКВД.
Ловушка-таки была подстроена, но не та, которой опасался Крно. Никакой засады, конечно, на первый раз не было, было иное.
Конспиративную квартиру 1-го отделения 3-го отдела ГУГБ с давних времен специалисты ГУГБ оснастили спецтехникой. Потому вся встреча Крно и Кузнецова оказалась запечатленной на фотопленку.
Все же Крно решил, что больше приходить к Шмидту домой не стоит и от последующих приглашений отказался.
Впоследствии Крно настолько проникся доверием к Шмидту, что однажды разоткровенничался уже явно сверх меры.
- Я рад, - сказал он, - что случай свел меня с вами. Это первое удачное знакомство с момента моей работы в России. Я здесь с апреля 1940 года. Опыт тех стран, где я до этого работал, мало пригоден для России. Здесь много труднее. Большевики устрашили народ, запугали его НКВД. Нам тоже не дают свободно работать. Хотя надо им дать понять, что ряд государств исчезли с карты не потому, что дипломаты из Германии завязывали те или иные знакомства, а потому что пришла непобедимая германская армия на их землю... Я работал во всех странах, теперь стертых германской армией с лица земли. Работал я в этих странах как сотрудник абвера... Здесь я тоже по этой специальности, мы изучаем методы работы НКВД, методы советской слежки за иностранцами, посольствами и отдельными гражданами. Чтобы вы не попались по незнанию, я вам сообщу кое-что из результатов наших наблюдений и изучения советской разведки... Поэтому не смейте заходить в посольство, хотя ваш вид может ввести их в заблуждение и они примут вас за иностранца...
Крно напрасно предостерегал своего нового знакомца: сотрудники наружного наблюдения ГУГБ уже обратили внимание на Шмидта (проходил под кличками "Франт" и "Атлет") и регулярно докладывали начальству о его подозрительных связях. Сохранились в архивах соответствующие донесения и секретных сотрудников "Кэт" и "Надежды" (к слову: за женскими псевдонимами могли скрываться и мужчины). Соответствующие сводки поступили на стол самого наркома новообразованного НКГБ. Меркулов оказался в сложном положении: он, естественно, не мог отдать приказ об аресте своего спецагента, но не мог и отдать распоряжение о прекращении наблюдения. Этим он мог бы раскрыть Шмидта перед "наружкой", что было совершенно недопустимо.
Достаточно умный человек, нарком наложил мудрую резолюцию: "Обратить внимание на Шмидта". Это означало, наблюдение продолжать, но не трогать...
Наконец руководство приняло решение перейти к активной работе, то есть вербовке. Для этого требовалось завлечь Крно на квартиру Кузнецова. Как-то дипломат в очередной раз вернулся из Братиславы и как обычно позвонил Руди. Телефон был предусмотрительно "посажен на кнопку". Николай сказал ему, что прийти на встречу (обычно их свидания происходили в Сокольниках или Центральном парке, однажды дипломат передал Шмидту большую партию товара в туалете Дома Союзов в антракте концерта "гвоздя сезона" - джаз-оркестра Эдди Рознера) не может, так как при аварийной посадке повредил ногу и в течение недели, а то и двух вынужден сидеть дома. Растерявшийся Крно спросил, что же делать с привезенным добром. Николай ответил, что у него есть хороший оптовый покупатель, который может сразу взять всю партию, поэтому он предлагает дипломату завезти ему товар домой. Чтобы развеять возможные подозрения, Николай попросил его даже купить для него кое-что из съестного: сосиски, хлеб, масло, бутылку молока. Весь визит, мол, займет не больше пяти минут. Крно колебался, прекрасно понимая, что ему, дипломату, лишний раз являться на дом к перекупщику, хоть и командиру Красной Армии, никак нельзя. Но жадность взяла верх над здравым смыслом. Он договорился о визите.
Кузнецову спешно забинтовали ногу, принесли костыли, на улице расставили людей для наружного наблюдения.
В назначенное время Крно приехал на трамвае номер 28, слез на остановке "Сад имени Баумана", дошел до нужного дома, проверился и нырнул в подъезд.
Кузнецов встретил его, прыгая на костылях, иногда морщился от боли. Тут он не слишком грешил истиной: ему наложили чересчур тугую повязку, ступня затекла, а перебинтовывать ногу было поздно. Крно ни в чем не усомнился. Дальше события разворачивались следующим образом.
Дипломат снял пиджак, под ним обнаружился широкий полотняный пояс со множеством кармашков на молниях. В каждом лежало по паре мужских или дамских часов "мозер", "лонжин", "докса", других известных фирм, некоторые в золотых и серебряных корпусах.
В тот момент, когда Крно положил на стол тяжелый пояс, раздался звонок в дверь. Кузнецов проковылял на костылях в прихожую, отворил. Вошел Рясной с двумя оперативниками.
- Вам чего? - спросил Николай.
- Мы из домоуправления, в квартире под вами протечка потолка. Надо проверить ванную и кухню.
Трое вошли в прихожую, в раскрытую дверь комнаты увидели незнакомого человека без пиджака и какой-то странный предмет, вроде дамского корсажа на столе перед ним.
- А вы кто такой? - спросил Рясной.
Крно, побагровев, пробормотал что-то невнятное.
- Предъявите ваши документы.
- Но почему? - запротестовал Кузнецов. - Ваше дело протечка, вот и ищите ее.
- Никакой протечки нет, это предлог. Я начальник уголовного розыска района Семенов. К нам поступил сигнал, что в доме скрывается опасный преступник. Мы проверяем все квартиры подряд. Так что попрошу вашего гостя предъявить документы.
Крно растерялся. Меж тем один из оперативников уже расстегивал кармашки пояса и, словно знаменитый фокусник Эмиль Кио, извлекал из них одну пару часов за другой.
Между тем Николай, продолжая игру, прилег на кровать, поудобнее пристроив ногу.
- Я дипломат, - заявил Крно и трясущимися руками протянул Рясному свою аккредитационную карточку.
- В таком случае, - заявил псевдо-Семенов, бросив взгляд на груду часов, - я должен сообщить о вашем задержании в наркомат иностранных дел.
Он поднял трубку и стал наугад вращать диск. Крно схватил его за руку.
- Не надо!
Кузнецов вмешался:
- Мужики, кончайте базарить, сейчас ко мне врач придет.
Заикаясь, весь вспотев, Крно стал умолять:
- Пожалуйста, не надо никуда звонить. - Указал пальцем на "патронташи" с часами. - Здесь целое состояние, забирайте хоть все.
По знаку Рясного оперативники вышли, но один из них перед этим вынул из-под плаща фотоаппарат ФЭД и сделал несколько снимков. Уже все поняв, Крно окончательно сник.
- Часики нам не нужны, - ответил Рясной. - Но договориться можно.
Крно молча кивнул головой, он был на все согласен. Вербовка состоялась. О сотрудничестве, его условиях, формах связи договорились быстро.
Следующая встреча с дипломатом произошла на другой конспиративной квартире неподалеку от "Шарика" - так ласково называли москвичи завод шарикоподшипников - через три дня. Крно принес посольские шифры. В дальнейшем он доставлял множество секретных и важных документов, которые тут же переснимали специалисты. Крно также сообщал сведения, которыми с ним делились в германском посольстве, в частности о ходе военных действий в Югославии весной 1941 года, о подходе воинских частей вермахта к границам СССР, пересказывал свои беседы с германским послом Шуленбургом, его высказывания на регулярных встречах с послами стран прогерманской ориентации. Крно оказался кладезем полезной для руководства страны информации.