Гофман Генрих. Сотрудник гестапо

   Правда, связным Высочину быть так и не довелось. На четвертый день после прихода гитлеровцев Василия Иванова схватили гестаповцы на явочной квартире Кротова, куда он заглянул для встречи с подпольщицей Анной Айдаровой. И странно, Иванова забрали, а ее, Айдарову, не тронули. Да и остальных подпольщиков даже не потревожили. Видно, Василий Иванов только своей жизнью распорядился.
   Так думал Кононенко, взваливший на свои плечи все руководство городским подпольем, так думали и другие подпольщики. Анну Айдарову проверили на деле и не лишили доверия.
   «А может, все же она, Айдарова? - размышлял Михаил Высочин.- Тогда Иванова, а теперь меня?»
   - Ну! Ты надумал говорить или в молчанку будешь играть? - строго спросил Дубровский, прерывая его мысли.
   Михаил Высочин устало поднял голову:
   - Я что? Я все сказал. Спрашивайте. Ежели что знаю - могу. А чего нет - того нет. Не ведаю я про партизан.
   - Подумай! Последний раз подумай. Потом захочешь сказать, да поздно будет.
   - Я уже все продумал. Кабы знал - сказал бы. А так что? Напраслину возводить на себя не буду.
   - Хорошо, тогда пошли!
   Дубровский резко поднялся из-за стола. Михаил Высочин медленно встал со стула.
   - Быстрее, быстрее! - приказал Дубровский, открывая дверь комнаты.
   В вестибюле он вернул ключ дежурному и, пропустив Михаила Высочина вперед, вслед за ним вышел на улицу. Под луной скользили рваные хлопья облаков. Легкий ветерок холодил лицо и руки. Кроме полицейского с карабином, дежурившего возле подъезда, никого на улице не было.
   - Сюда, налево! - скомандовал Дубровский.
   Нехотя повинуясь, Михаил Высочин побрел в указанном направлении.
   - Сойди с тротуара и топай по мостовой!
   И это указание Высочин выполнил нехотя. Только что он подумал о бегстве. Это была единственная возможность вырваться из рук гитлеровца. О том же самом думал и Дубровский. Правда, он не хотел, чтобы Михаил Высочин бежал так близко от здания полиции. Здесь на любой окрик могли прибежать полицейские, и тогда неизвестно, удастся ли в этих условиях беглецу скрыться. Вот почему он прогнал Высочина от невысоких заборов, перемахнуть через любой из которых было делом одной секунды.
   «Бежать! Бежать! Непременно бежать! Пока он один ведет меня в тюрьму, я могу это сделать. Потом такой возможности, может, и не представится. Вот пройдем еще одну улицу, там потише, и садами, садами к дому Ивана Леванцова. У этого можно будет на чердаке отсидеться»,- напряженно размышлял Михаил Высочин, вышагивая по мостовой.
   То и дело луч фонарика светил ему под ноги откуда-то сзади. По направлению этого луча Михаил определял, где и на каком приблизительно расстоянии находится от него гестаповец. До намеченного перекрестка оставалось каких-нибудь пятнадцать - двадцать метров, когда луч фонарика метнулся вдруг вверх, потом резко вниз, послышался удар металла о камень, и в наступившей темноте до чуткого слуха Михаила Высочина донеслось:
   - У, черт! Неужели разбился?
   Поняв, что гестаповец уронил карманный фонарик, Михаил бросился бежать. Сердце учащенно колотилось в груди. Михаил свернул за угол, пересек узкую улочку, разглядел в блеклом свете луны невысокий забор, перебрался через него, миновал чей-то сад, перелез через другой забор и очутился на соседней улице. Только здесь он остановился на мгновение, затаил дыхание, прислушался. Погони не было.
   Дубровский был счастлив, что Высочин все понял и решился на побег. Предчувствие не обмануло Дубровского - в Кадиевке действительно существует подпольная организация, и донесение Крючкина - это не новая проверка, придуманная Рунцхаймером.
   «Теперь подпольщики будут осторожнее,- раздумывал Дубровский, идя в ГФП.- Высочин обязательно расскажет Кононенко, что о нем известно в гестапо. Да, но необходимо обезопасить Крючкина. Быть может, я зря в разговоре с Высочиным не сослался на донесение этого ублюдка? Тогда сами подпольщики могли бы разделаться с ним по своему усмотрению. Но ведь я еще сомневался, боялся клюнуть на провокацию. А что же делать теперь? Недоставало, чтобы этот Крючкин сообщил о подпольной организации какому-нибудь другому сотруднику! - Дубровский вдруг с ужасом вспомнил, что совершенно случайно оказался в седьмой комнате полиции вместо Потемкина.- Да-а! Если бы Рунцхаймер не послал меня туда, то уже сегодня ночью Михаил Высочин оказался бы на другом допросе. Что там Высочин… И Лидия Смердова, и брат Михаила, а может, и сам Кононенко валялись бы истерзанные в какой-нибудь тюремной камере. А скольких могли потянуть они за собой!…»
   И хотя сознание выполненного долга, радость, что не ошибся и скрыл от Рунцхаймера советских патриотов, переполняли все его существо, на душе было неспокойно. В голове роились разноречивые мысли. Он все еще не мог решить, как поступить с Крючкиным. И другой вопрос беспокоил его, настоятельно требовал ответа: следует ли самому связаться с подпольной группой Кононенко? Ведь при определенной ситуации можно было рассчитывать на их помощь. Но для этого необходимо раскрыть себя. А дано ли ему такое право?
   В расположение ГФП Дубровский вернулся, когда часы показывали час ночи. Служебный двор был пуст. Не было ни «мерседеса» Рунцхаймера, ни крытых брезентом грузовиков. «Видно, никто еще не возвратился»,- подумал он и, не заходя к дежурному, отправился спать в свою комнату. Долго лежал он в постели, не смыкая глаз, размышляя над создавшимся положением, и наконец решил окончательно: ни в какой контакт с людьми Кононенко не вступать, но внимательно наблюдать за их действиями.
   Он почти уже вынес приговор и Крючкину, когда за окном послышался шум въехавшего во двор грузовика. Потом в наступившей тишине раздались голоса людей. Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась. В комнату ввалился Александр Потемкин. Еще не успев зажечь керосиновую лампу, он спросил:
   - Леонид, ты спишь?
   - Нет. Проснулся от этого грохота.
   - Ничего, успеешь еще выспаться. А мы не зря съездили. Девчонок пощупали…
   - Что за девчонки?
   - Так, мелкота всякая. Восемнадцать девчонок и четыре парня.
   - Не много ли?
   - А мы не разбирались. С кем они встречались, того и брали. Пусть Дылда сам теперь с ними возится.
   - Я не о том спрашиваю. Откуда вы брали данные для арестов? Список нашли, что ли?
   - Не-е. Никакого списка не было. Нам только две девчонки известны были. Заехали к одной, потом к другой. Во время обыска допросили обеих. Они сказали, с кем дружат, с кем встречаются. Мы - к тем. И тех допросили. Кого они назвали - всех брали. Так и наскребли полторы дюжины с четырьмя кавалерами. Потеха.
   - Ну а во время обысков нашли что-нибудь?
   - Так себе, мелочь. У одной школьное сочинение подозрительное. У другой фотография Ленина. А оружия - никакого.
   - Значит, все это липа.
   - Может, липа, а может, и нет. Утром их сам Рунцхаймер прощупает.
   - Ладно. До утра уже недалеко. Ложись спать,- предложил Дубровский.
   - Сейчас лягу.
   Потемкин разделся, задул керосиновую лампу и плюхнулся на постель.
   За окном чуть приметно пробивался рассвет.
 

10

 
   Леонид Дубровский смог вырваться к Алевтине Кривцовой лишь на второй вечер. Весь предыдущий день и половину ночи в гараже ГФП велись непрерывные допросы. Рунцхаймер, вернувшийся из Сталино в плохом расположении духа, буквально озверел, увидев подростков, привезенных из Первомайки. Он угрожал им, бил, истязал, требуя чистосердечных признаний о деятельности партизан. Но что могли сказать несовершеннолетние девчонки и мальчишки, большинству из которых не было и семнадцати, о какой-то подрывной работе!
   Рунцхаймер прекрасно понимал, что никакой организованной партизанской группы эти ребята не представляют, и, казалось, именно это бесило его еще больше. Дубровский не знал, что на совещании у полицайкомиссара Майснера Рунцхаймер успел уже похвастаться, что раскрыл крупную, хорошо законспирированную подпольную организацию в Первомайке, и теперь его люди заняты ее уничтожением. Вот почему всеми правдами и неправдами он стремился выбить необходимые показания из этих перепуганных девчонок и мальчишек. Тем же занимались и следователи Рудольф Монцарт, Вальтер Митке, Карл Диль и Макс Борог. Последний первый не выдержал и откровенно сказал Рунцхаймеру, что не верит в эту подпольную организацию.
   - Я не узнаю вас, Макс! - взревел Рунцхаймер.- Вы совсем разучились работать! Еще немного усилий - и эти ублюдки признаются во всем!
   - Слушаюсь, господин фельдполицайсекретарь! Но наш Алекс так старается, что две девчонки валяются без сознания в моем кабинете.
   - Выволоките их во двор и принимайтесь за других! - распорядился тот.- И учтите, сегодня никто не отправится отдыхать, пока мы не вырвем признания у этих бандитов.
   Макс Борог вышел из гаража. Вслед за ним выбежал и Рунцхаймер. На лежаке осталась лежать привязанная к доскам обнаженная девушка. Спина ее была исполосована резиновой плеткой. Она тихо стонала. Рядом с ней стоял уставший до изнеможения полицейский Николай. Плетка свисала с его руки. Склонив голову, он виновато потупил взор, боясь встретиться взглядом с Леонидом Дубровским, который сидел за деревянным столом и вел протокол допроса.
   За стеной, где раньше размещалась гаражная мастерская, слышался невнятный говор арестованных. Неожиданно донесся громкий девичий голос:
   - Крепись, Зинка!
   Но из уст избитой девушки вырвался лишь глухой стон.
   Рунцхаймер вернулся в гараж вместе с Гарасом. Пес подбежал к лежаку, обнюхал девичье тело, слизнул кровь с бедра. Рунцхаймер заставил собаку подойти к нему.
   - Развяжите ее! - распорядился он.
   Дубровский перевел, и полицейский проворно развязал.
   - Вставай!
   И эту команду перевел Дубровский.
   Девушка поднялась, стыдливо прикрывая руками тело.
   - Переведите ей, что, если она не расскажет, кто поджег маслозавод в Кадиевке, я спущу на нее собаку.
   Зная, что от Рунцхаймера можно ждать всего, Дубровский перевел эту фразу и тут же обратился к шефу:
   - Господин фелъдполицайсекретарь, а если она действительно не знает, кто это сделал?
   - Это меня мало интересует, господин Дубровский. В таком случае пусть возьмет вину на себя.
   Дубровский чуть не задохнулся в бессильной ярости.
   - Господин фельдполицайеекретарь,- вырвалось у него,- если вам безразлично, я готов принять маслозавод на себя, но пощадите эту девушку! Посмотрите, она вся дрожит. Она же рассказала вам все, что знает. Будьте снисходительны к слабому полу.
   - Я обещал сделать из вас мужчину, а вместо этого вы, кажется, намереваетесь превратить меня в слюнтяя. И как ни странно, у вас получается. Действительно, глупо предполагать, что эта девчонка - представительница слабого пола, как вы смели заметить,- могла спалить маслозавод, взорвать водокачку. На такое мог решиться какой-нибудь шустрый, отчаянный паренек. Вы правы, так будет правдоподобнее. Уведите! - распорядился Рунцхаймер.- И тащите сюда одного из ее кавалеров. Посмотрим, что он скажет.
   До поздней ночи продолжался в гараже кровавый кошмар. Дважды разъяренный Гарас по команде хозяина бросался на обезумевшего подростка, который в конце концов не выдержал и стал оговаривать и себя, и своих товарищей. Рунцхаймер торжествовал. Теперь он мог доложить полицайкомиссару Майснеру, что обнаружил и уничтожил виновников поджога маслозавода и взрыва водокачки. Рано утром все члены так называемой партизанской банды из Первомайки были вывезены на окраину Кадиевки и расстреляны. А днем Рунцхаймер отправил срочное донесение в Сталино, в штаб ГФП-721, об успешно проведенной операции.
   Вечером в награду за активное участие в обнаружении и обезвреживании преступников наиболее отличившимся следователям и переводчикам выдали по бутылке водки. Получил эту награду и Александр Потемкин. За ужином он предложил Дубровскому выпить вместе с ним. И тот согласился. Согласился для пользы дела, ради которого находился здесь.
   Залпом осушил он почти полный стакан и, не закусывая, поставил его на стол.
   - Извини, Алекс, меня ждет дама. Хочется отогреть тело и душу. Так что допивай сам.
   - Давай погрейся,- подмигнул ему Александр Потемкин.- И я собираюсь пойти поразвлечься. После такой работы необходима разрядка, а то и не заметишь, как превратишься в зверя.
   По дороге к Алевтине Кривцовой Дубровский думал о встрече с Виктором Пятеркиным, он жаждал услышать от него вести с той стороны. Но всякий раз, когда перед его мысленным взором возникал образ Пятеркина, вслед за ним нескончаемой чередой проплывали искаженные страхом и ненавистью лица мальчишек и девчонок из Первомайки. И он поклялся, что при первой же возможности отомстит Рунцхаймеру за их гибель.
   На стук дверь отворила Алевтина. По ее лицу Дубровский сразу понял, что Виктор Пятеркин здесь. Не успел он переступить порог комнаты, как Виктор вскочил со стула и, раскинув руки, бросился к нему в объятия. Дубровский не ожидал такого порыва и растерянно гладил его вихрастые волосы.
   - Как дошли? - спросил он Алевтину, взволнованно наблюдавшую эту сцену.
   - За день управились. Мы еще вчера вечером тебя ждали.
   - Не мог я вчера.
   - А почему так долго не сообщали о себе Самарским? - спросил Виктор, высвободившись из объятий друга.- Я чуть назад не ушел. Думал, тебя уже нет…
   Дубровский приложил к губам указательный палец.
   - Леонид, а ты маму не встретил? Она там с дочкой гуляет возле дома.
   - Нет, не видел.
   - Ладно, вы тут поболтайте, а я к ним схожу,- сказала Алевтина, выходя из комнаты.
   - Ну, рассказывай, брат, как там дела? - Дубровский усадил Виктора на стул и сам примостился рядом.
   - Мне Самарские рассказали, как вас арестовывали. Я думал, что ждать уже нечего. Хотел обратно идти. А тут ваше письмо подоспело.
   - Молодец, Виктор! Молодец, парень! Ты даже представить себе не можешь, как я рад, что ты здесь.
   - Дядя Леня, а вы в самом деле теперь у немцев работаете?
   - Да! Только грош цена всей моей работе, если ты не будешь ко мне приходить.
   - А я буду, я буду, вы не сомневайтесь. Тут одного лейтенанта к вам посылали, так он не прошел, погиб. А я могу, я по-быстрому.
   - Вот и молодец. Сегодня переночуешь здесь, а завтра пойдешь обратно к Владимиру Ивановичу. Только будь осторожен. Под пулю не попади. Очень важные сведения понесешь.
   - Я постараюсь. Я по-тихому.
   - На словах передашь Владимиру Ивановичу, что я работаю по заданию - во внешней команде ГФП-721. Не перепутаешь?
   - А что такое ГФП-721?
   - Это тайная полевая полиция 6-й немецкой армии.
   - Так эту же армию под Сталинградом разбили и в плен взяли. И командующий ихний, Паулюс, тоже у нас в плену.
   - Все верно, Виктор. Но гитлеровцы вновь сформировали армию и дали ей тот же номер. Вот и получилась новая шестая армия. Ясно?
   - Понятно. Передам.
   - Это как раз можешь не передавать. Об этом Владимир Иванович и без нас знает. А вот что я работаю переводчиком в тайной полевой полиции ГФП-721, передай обязательно. Номер не забудь, а буквы легко запомнить: Галина, Федор, Пелагея.
   - Не-е. Имена попутать могу. Лучше Гоголь, Фадеев, Пушкин.
   - А Фадеева откуда знаешь?
   - Книжку его в школе читали, «Разгром» называется.
   - Хорошо! Пусть будет по-твоему - Гоголь, Фадеев, Пушкин. В записке, которую я с тобой передам, ничего особенного, кроме адресов и фамилий, не будет. Зашьем ее, как ту.
   - Я же в одной рубашке.
   - А пистолет где носишь?
   - И пистолета больше нету. Владимир Иванович сказал, что для связного пистолет - лишняя морока. С пистолетом попадусь - погибнуть могу, а так что с меня взять?
   - И то верно. Тогда записку в ботинок, под стельку, спрячем. Сейчас земля сухая - не промокнет. Ты пока посиди тихо, а я напишу.
   Дубровский достал из кармана блокнот, вырвал из середины двойной листочек и принялся писать.
   «1. Светлана Попова. Блондинка. Волосы длинные, до плеч. Глаза голубые. Зубы ровные, белые. Большой лоб. Нос римский, с горбинкой. Рост средний. Полногрудая. Красивая. 22-24 года. Недавно была в Миллерово. Работала в тылу армии. Скоро опять будет у вас. Нем. командование возлагает на нее большие надежды. Необходимо обезвредить.
   2. Хохлов Иван Григ. 1909 г. р., прож.: Краснополье, Тельмана, 4. Систематически использ. как агент в других нас. пунктах. Предал парт. орг. под руководств, капитана Руднева. Приметы: рябой, голуб, глаза. Заикается при нач. разговора.
   3 В Серго работ. партиз. группа под рук. Кононенко. Сожгли маслозавод. Взорвали водокачку. Обстрел, нем. автомашины. Организация была нами скрыта, несмотря на донесение о ней. Донес Крючкин Гаврила. Хромой. Брат бывшего нач. отдела народного питания Серго. После предупреждения согласился молчать об организ.».
   Дубровский усмехнулся, вспомнив, как утром принимал Крючкина в городской полиции. Тот пришел точно в назначенное время и, скрывая чуть заметную хромоту, подошел к столу, за которым сидел Дубровский.
   - Разрешите присесть?
   - Садитесь.
   - Спасибо.- Он опустился на стул.
   - А теперь нате бумагу и пишите расписку, что вы нигде и ни одним словом не обмолвитесь о партизанской организации Кононенко. В противном случае мы будем вынуждены вас расстрелять…
   - За что же меня расстреливать?
   - Пока не за что. А если будете болтать лишнее - расстреляем. Эта партизанская организация создана для выявления настоящих бандитов. Вы правильно сделали, что доложили о ней мне, но впредь придержите язык за зубами. Никому ни звука, иначе лишитесь головы. Ясно?
   - Да куда уж яснее. А я ведь из самых благих намерений… Я что услышал - и сразу к вам.
   - За это мы вас благодарим. Прошу вас зайти ко мне в следующий вторник.
   - Куда уж теперь! - Крючкин испуганно отмахнулся и принялся писать расписку.
   Эта расписка лежала теперь у Дубровского в заднем кармане брюк. «Надо не забыть ее уничтожить»,- подумал он, продолжая составлять донесение.
   «4. Див. «Мертвая голова» и «Викинг» перебрасыв. на север в район Харькова.
   5. Демидов Георг. 1925 г. р., живет на шахте «Иван», в Макеевке, предал Партизанск, орг. Клейстера. Отец Демидова был расстрелян немцами как коммунист-партизан».
   Дубровский все продолжал писать, а Виктор Пятеркин терпеливо сидел рядом, восхищенно поглядывая на него.
   В комнату вошла Алевтина.
   - Ну, наговорились? Отвели душу? - спросила она.
   - К сожалению, еще нет. Ты нас извини… И если можно, погуляй еще минут десять,- попросил Дубровский.
   - Хорошо! Только учти, на дворе уже сумерки. Правда, дочка спит у мамы на руках, но надо бы ее в постель укладывать.
   - Все понял. Всего десять минут.
   Алевтина вышла, а Дубровский вновь стал писать.
   - Вот, кажется, и все! - сказал он Пятеркину, сворачивая исписанный листок.- Снимай ботинок.
   Виктор послушно расшнуровал ботинок, стянул его с ноги и подал Дубровскому. Отодрать стельку было делом одной минуты. К приходу Алевтины Пятеркин был уже обут и спокойно беседовал с Дубровским.
   - Алюша, а теперь мы с Виктором погуляем, а ты укладывай дочку,- сказал Дубровский, направляясь к двери.
   Алевтина согласно кивнула:
   - Тогда вы и скажите маме, чтобы шла сюда. А то я ей не разрешила возвращаться.
   - Ладно. Это мы мигом.
   Дубровский и Виктор Пятеркин зашли за дом, присели на сложенных горбылях.
   - А теперь, Виктор, давай выкладывай, как там наши. Скоро ли наступать собираются?
   - Я что, командующий? Откуда мне знать?
   - Не понял ты меня, браток. Не о том я спрашиваю. Глаза-то у тебя есть? Видел небось, что на той стороне делается?
   - Видел, конечно. Танков много подвозят. Артиллерию там разную. Самолеты летают. Только, говорят, все это на юг, на Кубань идет. Сказывают, что там сейчас наши пошли в наступление.
   - Да, бои там действительно идут крупные, но до наступления еще далеко. Ну, что на словах просил передать Владимир Иванович?
   - Сказал, что надеется на вас. Чтобы осторожнее вы были. И еще деньги просил передать,- спохватился Виктор, вытягивая из кармана замусоленную тряпочку, в которой были завернуты деньги.- Тут немного. Только двести тридцать марок. Он сказал, что больше нельзя. Подозрительно может быть, откуда у мальчика столько.
   - И на том спасибо! - рассмеялся Дубровский.- А ты на что жил?
   - У меня своих семьдесят было. Я их Самарской отдал. На еду.
   - Они хорошо тебя встретили?
   - Культурно. Я Евдокии Остаповне письмо от мужа принес. Потапов его нашел. Живой он. Она от радости даже заплакала. Меня отпускать не хотела. Говорит, чтобы до конца войны у нее оставался.
   - Та-ак! Значит, завтра ты отправишься к ним. Переночуешь там, а послезавтра топай к Владимиру Ивановичу. Будь осторожнее. Очень важные сведения у тебя в ботинке. На словах передашь Владимиру Ивановичу, что у меня все в полном порядке. Работаю переводчиком в ГФП-721. Это полевое гестапо. Штаб у них в Сталино. Руководит им полицайкомиссар Майснер. А в Кадиевке внешняя команда, руководит ею фельд-полицайсекретарь Рунцхаймер. Есть такая же внешняя команда и в Таганроге. Там командует фельдполицайсекретарь Брандт. В начале мая Брандт вскрыл и уничтожил в Таганроге крупную подпольную организацию. Расстреляно больше ста советских патриотов. Запомнишь?
   Виктор пожал плечами.
   - Ты, главное, фамилии запоминай. Майснер, Рунцхаймер, Брандт. А звания легкие. В Сталино - комиссар, а в Кадиевке и Таганроге - секретари. Только перед этими словами «полицай» приставишь. Понял? Майснер, Рунцхаймер, Брандт.
   - Чего ж тут не понять? Все ясно.
   - И еще. Передай Владимиру Ивановичу, что в Кадиевке действует подпольная организация. Руководитель - Кононенко. Я с ним не связывался, но если прикажут - свяжусь.
   - Обязательно передам.
   - И последнее. Недельку дома отдохнешь - и опять к Самарским возвращайся. Скажешь, чтобы они мне письмо послали с приветом от дяди Володи. Это будет наш пароль. Так я узнаю, что ты к ним снова вернулся.
   - Ладно! - и еле слышно прошептал: - Майснер, Рунцхаймер, Брандт.
   - А через фронт не страшно переходить?
   - Что я, маленький?
   И по тому, как он это сказал, по тому, как вздохнул, Дубровскии понял, что этот вопрос слышит он не впервые и отвечать на него ему надоело.
   - Ты, Виктор, не сердись. Может, я глупость сказал. Это от волнения, от радости, что я тебя увидел. Так что извини, браток, все мы за тебя переживаем.
   И видимо, это признание растрогало мальчугана. Он вдруг преобразился, с него мигом слетела напускная солидность. Он быстро заговорил:
   - Дядя Леня, мне только в темноте чуток страшно. Будто чудище какое на меня броситься может. А немцы? Наоборот, когда в темноте заслышу их разговор, даже легче становится. Вроде бы люди рядом. Прислушаюсь, обойду стороной - и дальше, в темень от них. Страшновато, но ничего. Надо - иду.
   - К следующему разу я тебе справку достану. Вроде бы как пропуск у тебя будет,- сказал Дубровский.- А пока так пойдешь.
   - У меня документов никто не спрашивает. Если остановят, поплачу немного, что родителей не могу найти. Они всегда отпускают. Я же им не говорю, что мне пятнадцать, говорю, что двенадцать лет. Откуда мне документы взять?
   - И то правда. Может, без документов тебе даже сподручнее. Ну, айда в дом. Попрощаюсь с Алевтиной и тоже пойду. Мне уже пора.
   Они поднялись.
   - Да, чуть не забыл,- спохватился Дубровский.- Я там, в записке, об одной женщине написал. Так вот передай Владимиру Ивановичу, что это очень опасная преступница. Она немецкая шпионка. Уже ходила к нам в тыл и убила советского командира. Принесла немцам ценные сведения. За это они наградили ее орденом. Скоро она снова собирается на ту сторону. Ее надо поймать во что бы то ни стало. Запомнишь?
   - Конечно. Я это ему обязательно передам. Такую гадину непременно изловить надо.
   Они зашли в дом, прошли в комнату Алевтины. Та уже уложила дочку. Посреди стола стояла дымящаяся кастрюля. По комнате разносился аромат вареной картошки.
   - А я уже за вами хотела пойти,- сказала Алевтина.- Садитесь, будем ужинать.
   - Нет, нет, спасибо. Мне пора уходить. А вот Виктора покормите. Он завтра утром в путь отправляется. Ну, Виктор, счастливо тебе добраться. До свидания! - Дубровский протянул руку.
   Мальчуган без тени смущения, как равный, подал ему свою.
   - До свидания, дядя Леня. Сделаю все, как вы просили.
   - И привет не забудь передать.
   - Ладно.
   Алевтина вышла проводить Дубровского.
   - Леонид, зачем ты его торопишь,- шепнула она в сенях.- Пусть бы парень пожил у нас несколько дней.
   - Нельзя! Не время ему здесь засиживаться. Завтра утром разбуди его пораньше, накорми на дорогу, и пусть отправляется в Малоивановку. Там ведь о нем тоже беспокоятся.
   - Хорошо. Так и сделаю.
   - Ну, а с подругой своей ты еще не переговорила? Не забыла про Макса?
   - Про чеха твоего не забыла. Но с Ниной еще не виделась. Вчера боялась из дома уйти - все тебя ждала. Сегодня, сам видишь, время уже позднее. Завтра поговорю с ней, а там через день-два и встретимся.
   - Устраивает. Завтра не обещаю, а послезавтра постараюсь к тебе заглянуть. Кстати, ты говорила, что до войны в самодеятельности участвовала.
   - Да.
   - Почему бы тебе не заняться этим делом сейчас?