Гофман Генрих. Сотрудник гестапо

   - Кто там? - громко спросил Дубровский, протирая глаза.
   - Это я, Макс! Ты что, спишь?
   - Уже не сплю! Заходи, Макс!
   Дверь со скрипом приоткрылась, и Макс Борог переступил порог комнаты.
   - Сейчас только половина одиннадцатого. Я не думал, что ты так рано уляжешься спать,- оправдывался он, вглядываясь в сонное лицо Дубровского.- К тому же у тебя горит свет, а твой сосед, как мне известно, в Таганроге.
   - Ничего, ничего, Макс! Проходи, присаживайся.
   Макс Борог неуверенной походкой подошел к столу, медленно опустился на стул.
   - Ты где-то успел уже выпить? - спросил Дубровский.
   - Да! Я этого не скрываю.
   - Где же? И по какому поводу?
   - Зашел в гости к одному чеху. У него нашлась бутылка шнапса. Мы ее вдвоем осушили. Жаль, что тебя не было.
   - По-моему, вы и без меня с ней хорошо управились…
   - Ты, Леонид, все шутишь. А мне гадко. На душе гадко.
   - А что случилось?
   - Вспомнили мы с приятелем Прагу. Вспомнили, как встретились там в мае прошлого года. То были тяжелые времена для чехов.
   - Расскажи, я не могу припомнить.
   - В мае было покушение на Гейдриха. А потом полились реки чешской крови. Сегодня мы с приятелем припомнили приказ Карла Германа Франка. Он тогда так написал в приказе. Слушай, Леонид, внимательно: «Предписываю в служебное я неслужебное время обязательно применять огнестрельное оружие при малейшем подозрении на оскорбительное отношение со стороны чеха либо при малейшем сопротивлении при аресте. Лучше десять чехов мертвых, чем один оскорбленный или раненый немец!» Вот как. Я этот абзац из его приказа наизусть, помню. На всю жизнь он в моей памяти останется. Ровно год назад этот приказ вышел. Вот мы с моим другом, Франтишеком, и выпили по этому поводу.
   - А вы что в Праге делали? В отпуск, наверно, ездили?
   - Нет. Я в ту пору в криминальной полиции служил. А потом, после покушения на Гейдриха, меня на фронт в полевую жандармерию назначили. Понятно, в Праге чехов на немцев стали менять.
   - Постой, постой, Макс! Как это чехов на немцев менять стали? - не понял Дубровский.
   - Это просто. Долго не могли обнаружить убийц Гейдриха,- продолжал Макс Борог.- За их поимку даже десять миллионов крон обещали. А как их поймаешь, если неизвестно, где они прячутся. А немцы думали, что чехи в полиции их покрывают. Вот и решили, чтобы в полиции побольше судетских немцев было. Чехов - на фронт, а немцев - в полицию. Понял теперь?
   - Теперь понял. Что ж, так и не поймали тогда убийц Гейдриха?
   - Почему не поймали? Поймали. Только они живыми не дались Кто в перестрелке погиб, а кто пулю в висок - и готово. Ты не думай, чехи тоже умирать умеют. Смотря за что, конечно.
   - А за что бы ты мог умереть, Макс?
   Осоловелыми глазами Макс Борог уставился на Дубровского. Какое-то мгновение он сидел молча, туго соображая, о чем его спрашивают. Потом икнул и погрозил Дубровскому пальцем.
   - Если тихо, то можно! - членораздельно проговорил он.
   - Что «если тихо»?
   - Ты Ярослава Гашека знаешь?
   - Конечно, читал. А при чем тут Гашек?
   - Я хочу напомнить тебе слова Швейка…
   - Ну давай, Макс. Послушаю, как у тебя это получится.
   - Так вот, однажды у Швейка спросили: «Здесь стрелять можно?» И знаешь, что бравый Швейк ответил?
   - Нет. Не помню.
   - Он ответил: «Если тихо, то можно!» Теперь тебе ясно, почему я так сказал?
   - Теперь ясно.
   - Вот и хорошо, Леонид. Спасибо тебе и твоей даме зато, что вы познакомили меня с хорошей русской девушкой. Она мне действительно понравилась. Давай встретимся с ними еще раз, а то мне одному неловко.
   - Ну, раз такое дело, завтра же договорюсь с Алевтиной - и пойдем вместе в кино. Говорят, новый фильм стали показывать.
   - Да-да! «Моя любовь» называется.
   - Вот видишь, и название подходящее. Только бы Рунцхаймер другую работу нам не придумал.
   - Нет. Я сейчас заходил к дежурному. Там телефонограмма есть от полицайкомиссара Майснера. На завтра Дылду к пятнадцати часам вызывают в Сталино. По какому-то срочному и важному делу. Поэтому можешь считать, что вечер и ночь наши.
   - Значит, договорились.
   Со двора послышался радостный лай Гараса. Засидевшийся пес опрометью носился от гаража к воротам и опять к гаражу. В ответ ему откуда-то издалека тявкнула какая-то собачонка, но громкий лай Гараса заглушал все.
   Под окном захрустел гравий. В луче тусклого света показался Рунцхаймер. Подойдя поближе, он заглянул в оконный проем:
   - Господин Дубровский, а что, наш Алекс еще не вернулся из Таганрога?
   - Никак нет, господин фельдполицайсекретарь! Я думаю, он сразу доложил бы вам о своем прибытии! - Леонид подошел к окну.
   - Вероятнее всего, он сделал бы именно так. Но вы с кем-то разговариваете, и я решил, что это Алекс.
   - О нет, господин фельдполицайсекретарь! Это я, фельдфебель Борог! - Макс вскочил со стула и отошел от стены, за которой Рунцхаймер не мог его разглядеть.
   - А почему вы здесь?
   - Просто так, зашел к господину Дубровскому поболтать перед сном.
   - Ну что ж, каждый отдыхает как ему вздумается.
   Подбежавший к окну Гарас встал на задние лапы и, упершись передними на подоконник, облаял Дубровского и Макса Ворога. Поэтому ни тот ни другой не расслышали последних слов, произнесенных Рунцхаймером. Но оба одобрительно закивали в знак согласия.
   - Спокойной ночи, господа! - произнес Рунцхаймер, отогнав от окна Гараса.
   - Приятного сна, господин фельдполицайсекретарь! - почти одновременно проговорили Макс Борог и Дубровский.
   Через несколько минут и Гарас, и его хозяин скрылись в своей обители.
   - Не понимаю,- задумчиво проговорил Борог,- как можно любить собаку и так ненавидеть людей. Только добрый человек умеет любить животных.
   - Знаешь, Макс, а я думаю, что Дылда не любит Гараса. Он почитает в нем силу и преданность. И гордится им, как любой офицер может гордиться хорошим солдатом.
   - Почему ты так думаешь, Леонид?
   - Я уверен в этом. Доведись Гарасу, к примеру, сломать ногу, Дылда его лечить не станет. Он сам пристрелит его, чтобы не обременять себя лишними заботами.
   - Пожалуй, ты прав, Леонид. Теперь я совсем по-другому понял самую любимую поговорку Рунцхаймера.
   - Какую поговорку?
   - Он часто любит повторять: «Хорошо, когда собака друг. Но каково, когда друг - собака!»
   - Что ж, это к нему очень подходит! - улыбнулся Дубровский, уже слышавший ранее эту поговорку.- Таким образом, нам осталось определить, кто же из них собака.
   Неожиданно он осекся на полуслове, поймав себя на мысли, что болтает лишнее и чересчур доверяется Максу, который столь открыто высказывает свою неприязнь к немцам. И хотя Дубровский готов был поверить в искренность Макса Ворога, внутренний голос предостерегал его. Правда, выдержка из приказа Карла Германа Франка, которую запомнил и процитировал Макс Борог, красноречивее всяких уверений говорила о кровной обиде чеха.
   Тусклый свет керосиновой лампы еле освещал комнату. Крохотное пламя едва удерживалось на кончике фитиля.
   - Керосин кончается, а долить нечем,-сказал Дубровский.-Надо завтра наполнить лампу.
   - А нам пора спать. Гаси свет и ложись. Я тоже пойду к себе.
   Макс Борог направился к двери. Приоткрыв ее, он обернулся.
   - Значит, завтра вечером пойдем в кино с нашими дамами?
   - Обязательно, Макс. Как договорились.
   Но не только в кино, даже встретиться с Алевтиной Кривцовой Дубровскому так и не довелось. На другой день, уже вечером, когда Леонид и Макс намеревались отправиться в город, вернулся Рунцхаймер. Еще не выходя из автомобиля, он крикнул подбежавшему с рапортом дежурному:
   - Немедленно собрать по тревоге всю команду! Выполняя приказ, дежурный объявил общее построение.
   - Такого еще никогда не было,- сказал Макс Борог Дубровскому.- Видимо, случилось что-то важное.
   Через несколько минут во дворе ГФП выстроились следователи и переводчики, водители грузовиков и охранники. Пробежав хмурым взглядом по лицам своих подчиненных, Рунцхаймер обратился к ним с краткой речью:
   - В это напряженное время, когда по приказу фюрера наши доблестные войска готовят сокрушающий удар по врагу на Восточном фронте, гехаймфельдполицай семьсот двадцать один поставлена ответственная боевая задача. Концентрированными усилиями мы должны очистить тылы наших войск от партизанских банд, вражеских лазутчиков и диверсантов. Если мы не выполним эту задачу, то тем самым мы не выполним свой священный долг перед фюрером и фатерландом! - Он умолк. Вновь оглядел шеренгу, оценивая, какое впечатление произвели его слова. Потом, заложив руки за спину, прошелся вдоль строя. И вдруг вскинул голову и, приподнявшись на цыпочки, закричал низким фальцетом: - Но мы помним о своем долге, и мы с честью выполним его! Мы клялись в верности нашему фюреру Адольфу Гитлеру, который думает о нас и который приведет великую Германию к полной победе над ее врагами! - Опустившись на пятки, он продолжал: - И сегодня каждый из нас должен внести свою лепту в эту победу. Каждый на своем посту. Фюрер призывает нас безжалостно искоренять все, что мешает установлению нового порядка на этой освобожденной нами от большевизма земле. И мы сделаем все, что зависит от нас. Каких бы усилий это ни стоило.
   Именно поэтому полицайкомиссар Майснер приказал в кратчайший срок перебросить нашу внешнюю команду из Кадиевки обратно в Сталино. Здесь мы уже сделали все, что было в наших силах. А там, в Сталино и его окрестностях, вновь поднимают головы партизаны. Не далее как вчера неподалеку от Сталино они вырезали семь метров подземного кабеля, который связывает ставку фюрера с командованием группы армий «Юг». И это в то самое время, когда ставка готовит решающий удар на советско-германском фронте!
   Полицайкомиссар Майснер сообщил мне, что надеется на нашу команду, и приказал перебазироваться в Сталино за сорок восемь часов. Четыре часа я потратил на обратный путь. Столько же потребуется, чтобы добраться туда. Таким образом, на все сборы в нашем распоряжении остается всего сорок часов. Но это предел. Я рассчитываю прибыть в Сталино хотя бы на час раньше назначенного срока. Вот почему я собрал вас по тревоге. Вот почему с этого момента я запрещаю кому бы то ни было отлучаться из расположения команды без моего ведома. Необходимо каждому собрать все документы, папки, протоколы допросов, за которые он отвечает. Неоконченные дела завершить этой же ночью. И помните, лучше расстрелять десять невиновных, чем упустить хотя бы одного бандита. История не простит нам слюнтяйства и мягкотелости. Мы и так проявляем излишнюю доброту. Поэтому я призываю вас к твердости. Будьте безжалостны к врагам рейха, к врагам фюрера, а значит, и к нашим врагам.
   Господ следователей и переводчиков прошу остаться. Остальные отправляются по своим службам готовить технику и имущество к перебазированию.
   Словно кубики из пирамиды, рассыпались три ровные шеренги людей. Лишь чуть более десятка из них остались возле Рунцхаймера. Наиболее доверенных и приближенных Рунцхаймер пригласил к себе в кабинет.
   - Господа,- обратился он к ним, когда все расселись,- полицайкомиссар Майснер сказал мне, что мы с честью справились с нашей задачей здесь, в Кадиевке. Он просил меня подготовить представление к наградам наиболее отличившихся. И я это сделаю сегодня же. Но, господа, это поощрение не только за ваши прежние заслуги, это своеобразный аванс на будущее. Полицайкомиссар Майснер надеется на вашу хорошую работу в Сталино. Он сообщил мне, что, к сожалению, не может в ближайшее время привлечь для работы в Сталино внешнюю команду фельдполицайсекретаря Брандта, которая так отличилась в Таганроге.
   Люди Брандта действительно проявили мужество, находчивость и оперативность. В начале мая они схватили небольшую группу бандитов. В ходе следствия они кое-что выявили и сумели внедрить в партизанские отряды своих людей. И результат не заставил долго ждать. В руки внешней команды ГФП в Таганроге попал неплохо организованный партизанский отряд насчитывающий более двухсот человек. Судя по донесению Боандта с которым меня ознакомил полицайкомиссар Майснер этот отряд был хорошо вооружен. Во время ареста партизан люди Брандта обнаружили у них в тайниках большое количество винтовок, автоматов, пистолетов, гранат и патронов. Можете себе представить, что мог натворить такой отряд в Таганроге, если бы внешняя команда ГФП не обезвредила его вовремя.
   Полицайкомиссар Майснер высказал предположение, что точно такие же партизанские отряды орудуют в Горловке и в Сталино. В этом шахтерском районе можно всего ожидать. Именно поэтому нас перебрасывают в Сталино, поближе к центру шахтерского края.
   Почти всю ночь и весь следующий день сотрудники Рунцхаймера трудились в поте лица, готовясь к отъезду. Сам Рунцхаймер ездил за отчетами на биржу труда, инструктировал начальника русской вспомогательной полиции, подгонял следователей, которые не успевали закончить допросы, и тут же подписывал смертные приговоры. За сутки успели расстрелять более семидесяти человек. Многие из этих людей не были ни в чем виноваты, и беда их заключалась в том, что они числились за ГФП-721.
   Через тридцать шесть часов после возвращения Рунцхаймера из Сталино три крытых грузовика, переполненные сейфами, ящиками с документами и протоколами допросов, кроватями и матрацами, поверх которых восседали солдаты, выехали за ворота опустевшего двора и, рыча дизельными моторами, покатились к шоссе, ведущему в Сталино. На выезде из Кадиевки их обогнал «мерседес» Рунцхаймера. Рядом с водителем сидел Леонид Дубровский. Сам Рунцхаймер полулежа дремал на заднем сиденье. Гарас покоился у его ног.
 

13

 
   Донецкая земля встретила Рунцхаймера и его команду проливным дождем. Еще в районе Горловки, на полпути к Сталино, разглядывая мрачные терриконы, возвышавшиеся то по одну, то по другую сторону дороги, Дубровский приметил над горизонтом небольшую свинцовую тучу. Но по мере приближения эта туча росла и ширилась, хмурилась, расползаясь по небу. Непроглядная хмарь опустилась на степь. Величественные терриконы уже не казались такими огромными.
   Впереди показался город. Все стихло перед грозой. И вдруг рванул сильный, порывистый шквал. Он пронесся над пересохшей степью, поднимая с земли тучи пыли, разгоняя в разные стороны клубки перекати-поля, срывая зеленые листья с редких деревьев. Этот шквал упругого ветра с такой силой стеганул по «машине, что Дубровскому на миг показалось, будто, «мерседес» врезался в густую вязкую массу.
   - В чем дело? - прозвучал над ухом сонный голос Рунцхаймера.
   И, словно в ответ, по ветровому стеклу стукнули первые крупные капли, затем они расползлись по пыльной поверхности неровными струйками, но в тот же миг были смыты целой лавиной дождя, обрушившегося на автомобиль.
   Водитель притормозил, включил «дворники».
   - Первый раз в жизни такое вижу,- сказал он.
   - Молод еще. Поживешь побольше, не такое увидишь,- ответил Рунцхаймер.- Много влаги накопил всевышний, чтобы разом бросить ее на эту коварную землю. Такой дождь - хорошее предзнаменование. Скоро и германская армия вот так же обрушится на Советы. Мы прорвем фронт и неудержимо двинемся на Москву. Только падение Москвы может поставить точку в этой войне!
   Я всегда преклонялся перед полководческим гением Наполеона. А он сказал в свое время, что если возьмет Киев, то возьмет Россию за ноги; если овладеет Петербургом, возьмет ее за голову; заняв Москву, поразит ее в сердце. Гениально. Не правда ли? А сегодня мы, немцы, держим Россию за ноги. Блокадой Ленинграда мы сдавили ей горло. Остается поразить ее в сердце - и война будет закончена. Вот почему мы готовим теперь удар в самом центре Восточного фронта. Вспомните мои слова, в ближайшие дни начнется решающая битва, которая положит конец этой войне.
   Треск разорвавшейся молнии заглушил последние слова Рунцхаймера. Ее ослепительный свет вспорол свинцовое небо, осветил на мгновение степь. И разом могучий громовой раскат потряс землю.
   - Глуши мотор! Переждем грозу! - приказал Рунцхаймер водителю, увидев, как загорелся грузовик, ехавший в каких-нибудь двухстах метрах впереди.
   «Мерседес» остановился. К горящему грузовику бежали солдаты с других машин.
   - Господин фельдполицайсекретарь,- обратился водитель к Рунцхаймеру,- разрешите пойти посмотреть?
   - Сиди на месте. Там без тебя управятся.- И после недолгого молчания добавил: - Сейчас утихнет - и поедем дальше.
   Между тем ярко-красное пламя охватило уже весь грузовик. Густой черный дым потянулся к тучам.
   - Я тоже впервые вижу такое,-проговорил Рунцхаймер, ни к кому не обращаясь.- Знал, что молния может поджечь, но видеть не приходилось.
   Мимо «мерседеса» пробежали солдаты, спешившие к месту пожара.
   «Пожалуй, это действительно хорошее предзнаменование, а молния поражает немецкий грузовик,- подумал Дубровский Он глядел на танцующие языки пламени.- А что, если немцы и впрямь еще так сильны? Что, если этот мощный удар, о котором много разглагольствует Рунцхаймер, на самом деле будет неотразимым? Недаром же все газеты цитируют угрожающую речь Геббельса. И все-таки нет! Наши должны выстоять!»
   Шквальный ветер утих так же неожиданно, как и начался.
   Зловещая, бушующая туча уползла дальше в степь, пронзая стрелами молний землю у горизонта. Но по-прежнему, не переставая, лил дождь, будто силясь погасить пламя на догорающем грузовике.
   - Поехали! - приказал Рунцхаймер водителю.
   «Мерседес» тронулся в путь по взмокшей дороге. Не прошло и десяти минут, как машина Рунцхаймера въехала в Сталино. Дождь все лил и лил, и потому улицы города были пустынны.
   Вскоре «мерседес» остановился возле пятиэтажного каменного дома.
   - Вот мы и приехали! - сказал Рунцхаймер. Он посмотрел на часы.- Одиннадцать тридцать. До шестнадцати часов еще целых четыре часа тридцать минут. Максимум через час наши грузовики будут здесь. Таким образом, я смогу доложить полицайкомиссару Майснеру, что его приказ выполнен раньше срока на целых три часа.
   - Наверно, полицайкомиссар Майснер очень строг? - произнес Дубровский.
   - Точность - это привилегия не только королей. Она присуща всей немецкой нации.
   Дубровский промолчал и вслед за Рунцхаймером выбрался из автомобиля. Спасаясь от дождя, они быстро пересекли тротуар и, миновав автоматчика, стоявшего у подъезда, вошли в здание через большую массивную дверь.
   - Интересно, что здесь было прежде? - как бы раздумывая вслух, спросил Дубровский, оглядываясь по сторонам.
   - Здесь размещался советский банк,- ответил Рунцхаймер, не останавливаясь, и тут же добавил: - Вы подождите, пока подъедут наши. А я поднимусь к полицайкомиссару и доложу о прибытии.
   - Будет исполнено, господин фельдполицайсекретарь! - отчеканил Дубровский по привычке.
   К вечеру люди Рунцхаймера были размещены по комнатам на третьем этаже здания ГФП. И здесь Дубровского поселили вместе с Потемкиным, который повесил над своей кроватью фотографию немецкой кинозвезды, привезенную из Таганрога. Третью кровать занимал молодой украинец Грицко Рубанюк, служивший при штабе полицайкомиссара Майснера. Он-то и пригласил в первый же вечер Потемкина и Дубровского в казино, располагавшееся в подвале того же здания. Рубанюк оказался разговорчивым парнем и за ужином без умолку рассказывал новым знакомым о своих любовных похождениях.
   - Девки здесь - во! - поминутно говорил он, оттопыривая большой палец на правой руке.
   Потемкин проявлял живой интерес к рассказчику. Дубровский же делал вид, что увлеченно слушает, а сам настойчиво думал о том, как найти связного, с которым можно будет направлять донесения капитану Потапову. Сразу же после ужина, несмотря на приглашение Рубанюка прогуляться по городу, он сказал, что устал после переезда, и отправился к себе в комнату. Потемкин тоже отказался от прогулки, и Рубанюк пошел искать приключений в одиночестве.
   - Так что же там стряслось, в Таганроге? - спросил Дубровский, когда они вместе с Потемкиным вернулись в комнату.
   - Забавная история получилась. Брандту просто повезло. Он и не ведал, что в городе крупная банда орудовала. Вернее, знал, потому как листовки по городу кто-то распространял, случалось, и солдат убивали. Только поймать никого не удавалось. Ну, точь-в-точь как у нас в Кадиевке. И всему помог случай. Вспомогательная полиция задержала одного незарегистрировавшегося коммуниста, Афонов его фамилия. Поместили его в камеру, где и без того человек десять сидело. Среди них один румынский дезертир. Ну, да это не главное. А главное то, что Афонов оказался руководителем крупной, серьезно организованной банды. Его друзья на воле решили организовать ему побег из полиции во время прогулки. Камеры-то у них в подвале полиции размещаются. Вот и подговорил он своих сокамерников участвовать в этом побеге. И конечно, румына этого стал обрабатывать. Румыну-то за дезертирство расстрел грозил. Вот и пожалел его Афонов. А румын решил иначе. Решил поменять свою жизнь на жизнь сокамерников. И заложил всех. Капнул следователю о подготовке к побегу. Да еще сказал, что друзья Афонова собираются напасть на полицию с оружием в руках. Даже время побега сообщил. Тут уж начальник вспомогательной полиции понял, что за птица у него в подвальной камере. Сообщил Брандту. А тот уж закрутил машину. Более двухсот человек выловили в Таганроге. И оружия у них было порядком, что тебе боевая часть. Такой переполох могли устроить генералу Рекнагелю, что не только у Брандта, у самого полицайкомиссара Майснера голова на плечах не удержалась бы. А теперь они что, теперь все герои. Ордена получат.
   - Так если всех бандитов переловили, зачем же тебя туда посылали?
   - Для помощи! У них там для допросов переводчиков не хватало. Вот меня и кинули на прорыв. Так сказать, для обмена опытом! - Потемкин рассмеялся злым, недобрым смехом.
   - Теперь ясно. Глядишь, и тебе награда перепадет?
   - Не-е-ет Я там мало пробыл. Разве что здесь, в Сталине, отличиться придется. Есть такие данные, что таганрогская банда с местной связь поддерживала. Но пока точных сведений добыть не удалось. А я уверен, и в Сталино есть партизаны. Видел, на дороге перед городом грузовик сгоревший стоит? Небось их рук дело.
   - Брось ты гадать на кофейной гуще. Этот грузовик у нас на глазах сгорел. Молния в него стукнула, вот он и вспыхнул как спичка.
   - Да? Гроза была сильная. Мы в нее тоже попали. Только не думал я, что грузовик загорелся от молнии.
   - Ладно, давай спать ложиться. Завтра в семь часов поднимут. А в восемь уже построение во дворе.
   - Это мне известно. Мы же до Кадиевки здесь жили. Завтра посмотришь на шефа. Так себе, толстячок с голубыми глазами. Пенсне примечательное. Правда, на людей Он поверх стекол смотрит. И о политике говорить любит. Хлебом не корми, дай поговорить про политику.
   - Интересно!
   - А чего интересного! Он же твоего мнения не спрашивает. Он сам во всем разбирается. А ты стой и выслушивай, чего он там пустомелет. Да еще поддакивай, не то на подозрение попадешь. Тут он быстро свое мнение о тебе составит. Хитер, бестия! Не то что наш Дылда.
   - А разве Рунцхаймер не хитер?
   - Нет, у того злости больше, а хитрости ни на грош. А этот вроде бы мягко стелет, да жестко спать. Он ведь меня как проверял, когда я впервые тут появился? Привел в санчасть, усадил за стол, пиши, говорит, биографию и клятву фюреру. Стал я писать. За другим столом следователь Квест допрашивает пойманного коммуниста. Минут через пять он этому коммунисту отточенные шомпола в суставы ног совать начал. Тот кричит благим матом, а Майснер стоит возле меня и смотрит, как я на это реагирую. Ничего, эту пытку я выдержал.
   - А коммунист?
   - Бог его знает что он болтал. Может, правду, а может, и нет. Мне-то что? В санчасти почти все признаются.
   - При чем тут санчасть?
   - Это камеры пыток здесь так называются. И шкаф медицинский там стоит, и матовое стекло на дверцах - все чин чином. Только вместо лекарств да клистирных трубок там плетки из проволоки, шомпола отточенные, иголки для ногтей. Подожди, сам все еще увидишь.
   Дубровский уже разделся, забрался под одеяло. После грозы из открытого окна веяло прохладой.
   - И сколько же здесь таких санитарных комнат? - спросил он после минутного молчания.
   - На первом этаже помещается канцелярия, но и там одна такая комната есть. А на втором этаже, считай, все комнаты под санчасть оборудованы. Как доставят арестованного из тюрьмы - сразу на второй этаж. А там каждый следователь свою санчасть имеет. Днем по коридору пойдешь - будто в сумасшедшем доме побываешь. Из-за каждой двери вопли на все голоса разносятся.
   - Ладно, не рассказывай перед сном, а то, чего доброго, ночью кошмары приснятся.
   - Во сне это ничего, это быстро проходит. А вот когда наяву, это пострашнее.
   Потемкин потушил керосиновую лампу и тоже лег.
   А утром вновь ослепительно сверкало солнце. Будто и не было никакого дождя.
   После утренней проверки и указаний на день полицайкомиссар Майснер отпустил всех, кроме внешней команды Рунцхаймера. Он молча прошелся вдоль шеренги, вглядываясь пристально в лицо каждого. Дубровский выдержал этот оценивающий взгляд. Напряжение было так велико, что хотелось зажмуриться, чтобы избавиться от пытливого пронизывающего взгляда. Но в следующий момент Дубровский еле сдержал улыбку, когда полицайкомиссар Майснер снял с головы фуражку и, достав из кармана белоснежный носовой платок, вытер вспотевшую лысину. Только после этого взгляд его перенесся на другого сотрудника.