Голованов Ярослав. Королев: факты и мифы

   На 8 апреля было назначено заседание Государственной комиссии, на котором после разбора некоторых технических вопросов утверждался командир корабля. Каманин предложил Гагарина в качестве основного пилота, Титова – в качестве запасного. Предложение было принято без долгих обсуждений.
   – Девятого апреля Николай Петрович пригласил Юрия и меня к себе в комнату и объявил нам, что полетит Гагарин, а я буду его дублером, – рассказывал Герман Титов.
   Мне приходилось много раз читать, как радовался Титов за своего друга Юрия, когда Гагарина назначили командиром первого «Востока». За Гагарина он, может быть, и радовался, а за себя? Разве не был бы Титов просто примитивным человеком, если бы он в эти минуты не испытал ничего, кроме радости за своего товарища?! Так зачем же так его духовно обеднять? На мой прямой вопрос, обидно ли ему было, Герман ответил с полной откровенностью:
   – Да о чем ты говоришь! Обидно мне было, не обидно, но по крайней мере – неприятно!
   Достаточно посмотреть на понуро сидящего Титова в кадрах кинохроники, снятых во время заседания Государственной комиссии, чтобы понять, что не только радость за Юрия испытывал он тогда. И его можно понять, при этом ничуть не умаляя его дружеских чувств к Гагарину. Галлай свидетельствует: «Очень достойно вел себя Титов в этой психологически непростой ситуации».
   На следующий день в одиннадцать часов на большой открытой террасе, построенной у края высокого берега Сырдарьи, состоялась встреча космонавтов с учеными, конструкторами, командирами стартовых служб. Многие из них никогда не видели космонавтов и с интересом рассматривали молодых летчиков. На встрече был председатель Госкомиссии К.Н. Руднев, Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения К.С. Москаленко, С.П. Королев, Н.П. Каманин, руководители космодрома и другие члены Государственной комиссии. Старались избежать официоза: на столах стояли вазы с фруктами, ситро, минеральная вода, Королев шутил, просил космонавтов и их всех тоже «свозить» в космос на будущем трехместном корабле.
   Вечером состоялась официальная, – как называли ее, «парадная» – Госкомиссия, утвердившая то, что уже было решено. Кратко выступил Королев. Каманин представил Гагарина и Титова. Когда слово предоставили Гагарину и он начал говорить, вдруг погасли все юпитеры киношников. Гагарин от неожиданности замолчал. Оказывается, у операторов кончилась пленка и они перезаряжались. Вскоре все опять включили, и Гагарину пришлось повторить начало своего выступления.
   11 апреля в 5 часов утра Королев был уже в МИКе. Вывоз ракеты назначен на семь, но у телеметристов случилась какая-то заминка. Королев понял это сразу, когда увидел у хвоста ракеты не убранные до сих пор площадки обслуживания. Он молча пожал руку Кириллову, и по тому, что главный испытатель не доложил ему о телеметристах, вообще никак не прокомментировал сам факт наличия этих людей, ковыряющихся в хвосте носителя, Королев понял, что Кириллов надеется войти в график. Однако Сергей Павлович счел полезным демонстративно посмотреть на часы, а несколько минут спустя Кириллов столь же демонстративно скомандовал:
   – Тепловоз к установщику! Приготовиться к вывозу! – и, обернувшись к Королеву, сказал уже не командирским, а этаким светским, изысканно вежливым голосом:
   – Прошу к выходу. До вывоза – около минуты, – и сам теперь демонстративно посмотрел на часы.
   Королев засмеялся и обнял испытателя.
   А может быть, самое большое счастье все-таки не здоровье, не любовь, а люди, преданные твоему делу так же, как ты?..
   Королев пошел вдоль ракеты, мимо тихо пыхтевшего тепловоза навстречу свету в широко распахнутых воротах МИКа.
   Ракету проводили как всегда, по давно уже заведенному ритуалу. Потом пошли к машине. Королев сел сзади вместе с Воскресенским. Кириллов впереди с шофером. Ехали молча. Молчание было естественным, даже необходимым в эти минуты, и то, что Королев вдруг заговорил, было неожиданным для его спутников. Впрочем, он говорил не им – себе:
   – Меня все время тревожит одно. Нет ли такой штуки в ракете или корабле, которую нельзя обнаружить никакими проверками, но которая может преподнести сюрприз в самое неподходящее время? Не торопимся ли мы с пилотируемым пуском? Достаточен ли объем предстартовых испытаний? Может быть, имеет смысл его расширить?
   Его попутчики молчали, не понимая, что этот очень сильный и самолюбивый человек просит их успокоить его...
   Королев очень устал. Устал он от одной единственной мысли, которая уже много дней сверлила его мозг: что проглядели? Что не предусмотрели? Какие мелочи? Может ли случиться так, что в какое-то коварное мгновение мелочи эти сольются вместе, образуя уже нечто опасное? Он все время понуждал себя искать, думать и одновременно понимал, что все мыслимое он уже перебрал, что думать ему уже не о чем. Но ощущение какой-то просмотренной, спрятавшейся от него до поры опасности не проходило. Повинуясь ему, еще в Москве он однажды позвонил Келдышу, попросил прислать в ОКБ математиков и еще раз проверить все расчеты баллистиков на участке выведения. Келдыш послал Охоцимского и Энеева, они все проверили, все было верно. Королев поблагодарил их, рассеянно, глядя куда-то в сторону, сказал:
   – Понимаете, этот старт – предельная ответственность...
   Теперь на космодроме он взялся было проверять подготовку Гагарина и Титова, устроил им «собеседование», задавал вопросы по пилотированию. «Восток» был полностью автоматизированным кораблем, и все пилотирование сводилось к единственной операции, мыслимой в предстоящем полете: ручной ориентации корабля и включению тормозной установки перед посадкой в том случае, если система автоматической ориентации почему-либо не сработает. Что надо делать в этом случае, и Юрий, и Герман знали «назубок»: разбуди среди ночи – ответят без запинки, и это несколько успокоило Сергея Павловича. Но ненадолго. После обеда он вызвал Раушенбаха и Феоктистова и сказал:
   – Я прошу вас еще раз поговорить с Гагариным и Титовым. Проверьте еще раз, насколько твердо усвоили они свое полетное задание...
   Сергей Павлович говорил, глядя куда-то в сторону и нервно поигрывая карандашом. Он не видел, как по обычно невозмутимому лицу Феоктистова пробежала тень недоумения. Раушенбах покрутил шеей, будто ему жал воротничок. Королев понимал, что делает что-то не то: если Гагарина не сумели подготовить за столько месяцев, вряд ли такая беседа что-то решала.
   После утверждения его командиром «Востока», Гагарин был совершенно счастлив, белозубая улыбка не сходила с его лица. Встретив его, Королев довольно хмуро спросил:
   – А чему ты, собственно, улыбаешься?
   – Не знаю, Сергей Павлович, – задорно ответил Гагарин, – наверное, человек я такой несерьезный...
   Королев посмотрел на него строго и ничего не сказал. Уже после приземления Гагарина, по дороге в Куйбышев, вспоминая этот разговор в самолете, радостный Королев воскликнул: «Побольше бы нашей Земле таких „несерьезных“...»
   Сейчас, во время инструктажа, который продолжался часа полтора, Гагарин старательно прятал свою веселость, был сосредоточен и внимателен. Никакого волнения, тем более – робости или рассеянности ни Раушенбах, ни Феоктистов в космонавте не почувствовали.
   Через много лет Борис Викторович Раушенбах вспоминал:
   – Я смотрел на него и умом понимал, что завтра этот парень взбудоражит весь мир. И в то же время в душе никак не мог я окончательно поверить, что завтра произойдет то, чего никогда еще не было, что старший лейтенант, сидящий перед нами, завтра станет символом новой эпохи. Начинаю говорить: «Включите то, не забудьте переключить это», – все нормально, буднично, даже скучновато, а замолкну, и словно какой-то чертик начнет нашептывать: «Чепуха, ничего такого завтра не будет...»
   Ракету на старте поставили без замечаний. По готовности «двадцать четыре часа» тоже все шло нормально. В 13.00, еще до инструктажа, приехали Гагарин и Титов, собрались стартовики.
   Еще загодя Королев продумал весь этот символический церемониал. Он понимал, что старт Гагарина – это не завершение огромной работы последних лет, а лишь начало ее. И следом пойдут другие старты, и оглядываться будут на этот, первый, смотреть: «А как тогда было?» Он чувствовал, что в поисках этих торжественных форм проводов в космос никто его не поддерживает, а многие просто считают, что СП мудрует или блажит.
   – Это очень важно, чтобы космонавт не чувствовал себя пассажиром, которого впопыхах впихнули в купе отходящего поезда, – горячо доказывал Королев.
   Нет, церемониал необходим, чтобы все люди почувствовали значительность происходящего, оглянулись на работу, которую сделали. Он должен быть торжественным, как армейская присяга, и человечным, как та минута, когда надо присесть перед дальней дорогой.
   После встречи со стартовой командой Гагарин и Титов обедали вместе с Каманиным, пробовали «космическую пищу» в тюбиках: пюре щавелевое с мясом, мясной паштет, шоколадный соус. Каманин понимал, что калорий там много, но вкус любой еды лучше всего познаешь, когда ее кусаешь и жуешь, а это была какая-то сытная, питательная замазка.
   Потом была эта встреча с Раушенбахом и Феоктистовым. Гагарин так и не понял, что это было: лекция? Экзамен? Сеанс психотерапии?
   Ближе к вечеру Каманин с космонавтами по минутам расписывали завтрашнее утро – подъем, зарядка, туалет, завтрак, медосмотр, облачение в скафандр, проверка скафандра, выезд на старт, проводы. До этого они жили на «нулевке» – «площадке О», где была приличная гостиница, а на эту последнюю ночь перед стартом их перевели на «двойку» – поближе к ракете, поселили в бывшем домике покойного Неделина. Они еще составляли свое расписание, когда в домике неожиданно появился Королев. О деле – ни слова. Ни о чем не расспрашивал, шутил довольно неуклюже:
   – Через пять лет можно будет по профсоюзным путевкам в космос летать...
   Гагарин и Титов смеялись. Королев тоже улыбался, разглядывая их будто впервые, очень внимательно, пристально. Потом взглянул на часы и ушел так же быстро, как появился.
   Специальная группа медиков во главе с Иваном Тимофеевичем Акулиничевым наклеила на Юрия и Германа датчики, а в 22.00 они уже были в постелях.
   Яздовский по секрету поставил на их матрацах тензодатчики: ему было интересно, будут ли они волноваться, ворочаться во сне, и усадил инженера Ивана Степановича Шадринцева и психолога Федора Дмитриевича Горбова следить за показаниями этих датчиков. И Юрий, и Герман спали совершенно спокойно. В ту предстартовую ночь в домике дежурили Евгений Анатольевич Карпов, врач Андрей Викторович Никитин и офицер госбезопасности, отвечающий за сохранность космонавтов. Часто заходил Каманин.
   Была уже глухая ночь, когда сидящий у стола с медицинской аппаратурой Карпов увидел, как в домике Королева зажегся свет, – зажегся и не погас, и Карпов понял, что Главный не спит, и подумал, что врач нужен не вот этим двум здоровякам, которых он стережет и сдувает с них пылинки, а вот тому очень уставшему человеку. Через много лет Мстислав Всеволодович Келдыш тоже подтвердит: всю ночь перед стартом Гагарина Королев не спал.
   После всех комиссий, техсоветов, телефонных звонков, рапортов, которые он выслушивал, и приказов, которые отдавал, после всех этих последних дней, переполненных тысячами забот, окружавших его со всех сторон, с каждым часом все теснее вокруг него сжимавшихся, теснивших его и уплотнявшихся в один монолит Главной Заботы, после этих ночей беспокойного сна: спал он урывками, – оставалось прожить всего несколько часов в таком напряжении. И подобно тому, как для узника самыми долгими бывают последние дни многолетнего заточения, эти последние часы были для Сергея Павловича самыми трудными.
   Королев взял журнал «Москва», начал читать, понял, что не понимает и не помнит прочитанного, вызвал машину и пошел проведать космонавтов. Он волновался за Гагарина несравнимо больше, чем сам Гагарин волновался за себя. Накануне вдруг сказал Каманину:
   – ...Ведь человек летит... Ведь я его знаю давно. Привык. Он мне, как сын.
   Каманина поразили не сами слова, а интонация Главного конструктора, – столько в них было тепла и сердечности. Он не мог припомнить, чтобы Королев, человек чрезвычайно скупой на проявление каких-либо эмоций, когда-нибудь, с кем-нибудь говорил таким тоном.
   Удостоверившись теперь, что Юра и Герман спокойно спят, Королев уехал на стартовую. Было около трех часов ночи.
   Обычно ему не требовалось даже выслушивать доклады дежурных испытателей. Уже по тому, как двигались люди, по ритму всей работы он мог сразу понять, как идут дела. Наверное, ехать не стоило. Он верил в «эффект присутствия», ведь недаром же, кроме общепринятого «СП», на космодроме было у него и еще одно, менее распространенное прозвище: «Скорпион-4».
   Специальные службы, отвечающие за сохранение тайн Тюратама, в усердии своем были неистощимы. Никак не укладывалось в их голове, что невозможно сохранить в секрете то, о чем знают тысячи человек, и спрятать то, что измеряется сотнями километров, не могли поверить, что тайны остались в XVIII веке, когда визирь насыпал в бокал шаха яд из перстня или одинокий пират закапывал под дубом драгоценный ларец и никто об этом не знал. Установка по секретности была примитивнейшая; да, в космос летаем, но откуда – никто не должен знать. Эти же «теоретики госбезопасности» привели нас к великому конфузу, назвав космодром Байконуром. Дело в том, что, когда всем уже было ясно, что космодром находится в Казахстане, «врага» решено было «запутать». Километрах в четырехстах севернее Тюратама существовал маленький городишко Байконур, имя которого и дали космодрому. Настоящие байконурцы некоторое время извлекали из этого камуфляжа немалую выгоду, рассылая на бланках своего города различные просьбы и требования и получая сверх всяких лимитов трубы, цемент, лес и прочие дефициты, пока их не окоротили. Рассказывали, что собирались чуть ли не судить местных представителей советской власти за «обман», но они доказали, что никакого обмана нет, – они и в самом деле живут в Байконуре, а о космических стартах ни в одной из бумаг не упоминали. И если уж говорить об обмане, то обман был, конечно, но не с их стороны...
   Однако мудрым секретчикам одной географической маскировки показалось мало. При всякой опасности обнаружения огромный полигон – десятки тысяч людей – должен был, подобно загнанному зайцу, прятаться в норку и прижимать уши. Если в поезде Москва-Ташкент находился иностранец (что, надо признаться, бывало очень редко, поскольку избалованный кондиционерами иностранец не выдерживал такого путешествия ни зимой, ни тем более летом и предпочитал поезду самолет), полигон должен был замереть по команде «Скорпион-1». Команда «Скорпион-2» означала пролет самолета-разведчика на нашей южной границе, а «Скорпион-3» – прохождение американского спутника-шпиона. При появлении Главного конструктора в МИКе или на стартовой площадке космодромные шутники отдавали команду «Скорпион-4». В отличие от других «Скорпионов» она вызывала действие противоположное: активность работающих повышалась, а всевозможные праздные созерцатели мгновенно испарялись.
   Но сегодня никого подгонять не требовалось. Обстановку на космодроме хорошо передал Раушенбах во время одной из наших бесед в апреле 1973 года.
   – Конечно, все понимали, что это такое – первый полет человека в космос, – рассказывал Борис Викторович. – Подобная исключительность могла бы в принципе породить две реакции. С одной стороны, этакую фанфарную мажорность, – дескать, смотрите, сейчас мы такое совершим, что весь мир ахнет! Нарочитая торжественность, подчеркивание исключительности, праздничность выбили бы людей из привычного рабочего ритма, а именно это было крайне нежелательно.
   Другая возможная реакция – робость, даже страх перед тем, что задумывалось. Нагнетание исключительности могло вселить в людей неуверенность, лихорадочное желание проверить проверенное, суетливое контролирование, тягу к перестраховке. Так вот, насколько я помню, не было ни того, ни другого. На космодроме царила деловая будничная атмосфера, и руководители полета, в первую очередь Сергей Павлович, всячески старались эту будничную рабочую обстановку сохранить...
   Наблюдения Раушенбаха очень точны и полностью соответствуют принципу Королева, который он однажды высказал журналисту Михаилу Реброву:
   – Руководитель должен уметь внушить своим сотрудникам веру в неизбежность успеха...
   И Королеву это удавалось сделать. Олег Ивановский рассказывал мне, что перед стартом Гагарина он был стопроцентно уверен в успехе.
   – Нет, даже не на 100, а на 200 процентов, – поправился Олег Генрихович и добавил: – Самое смешное, что спустя годы специалисты по надежности взялись вычислить истинную вероятность благополучного исхода этого полета и получили 46 процентов...
   Но в ту пору, слава богу, никто об этих сорока шести процентах не знал. Если Раушенбах говорил о «чертике», который шептал ему: «Чепуха, ничего такого завтра не будет», то у Королева такого «чертика-шептуна» не было. «Чертики» не уживаются с такими людьми-таранами, каким был Королев. Этот старт был прежде всего выражением его воли, сконцентрированной до невероятной плотности внутренней энергии, сжатой, как плазменный шнур магнитным полем, ожиданием победы, которой он посвятил жизнь. Он знал твердо: завтра, а точнее – уже сегодня Гагарин улетит. Улетит, если весь этот сложнейший, из тысяч людей составленный механизм будет работать так же слаженно, как он работает в эти минуты, если не вылезет в последний момент какой-нибудь «боб»...
   «Боб» вылез как раз в ту минуту, когда Королев появился на стартовой площадке: Кириллову только что доложили, что во время заправки ракеты сработала автоматическая система защиты моторов гидросистемы. И хотя неполадки эти никак не были связаны ни с ракетой, ни с космическим кораблем. Главный встревожился.
   – Что случилось? – Королев не отрываясь смотрел в глаза Кириллову, стараясь еще до ответа «стреляющего» определить но выражению его лица степень серьезности того, что произошло.
   – Сергей Павлович, ищем повреждение в цепях защиты моторов гидросистемы. При подготовке к работам агрегат замечаний не имел.
   Тон, каким это было сказано, успокоил Королева. А что будет, если повреждения не найдут? Он быстро стал прикидывать разные варианты, и вот уже рядом и Воскресенский, и Бармин, идея есть, правда рискованная, но... Королев готов был идти на этот риск, чтобы не ломать весь график, не переносить время старта. Ведь такой перенос потребует десятки, сотни других изменений. Например, корабль перед посадкой ориентируется на солнце, а солнце уже в другом месте будет, и потянется цепочка. Королев уже решился рисковать, но вдруг загудели моторы. Не было для него музыки слаще в этот миг...
   Ночь уходила. На востоке ширилась размытая, цвета спитого чая, полоска восхода. В пять часов утра прошла проверка связи со всеми НИПами. Никто не спал там в эту ночь от Камчатки до западных границ. Впрочем, на Камчатке давно уже день...
   В 5.30 Карпов разбудил Гагарина и Титова.
   – Как спалось? – спросил Евгений Анатольевич.
   – Как учили, – улыбнулся Юра.
   Карпов проверил у Гагарина пульс. 64 удара в минуту. Все нормально: Юра спокоен.
   В 6.00 на стартовую площадку пришла машина с «космической» едой. Тубы заложили в корабль. Это была последняя операция перед посадкой космонавта. Юра и Герман завтракали: мясное пюре, черносмородиновый джем, кофе. И не то чтобы невкусно, а как-то без радости...
   – Такая пища хороша только для невесомости, – сказал Гагарин.
   Королев в это время был на заседании Госкомиссии. Все решили быстро: замечаний не было.
   Королеву хотелось увидеть Гагарина. Он знал, что сейчас им и Титовым занимаются врачи и специалисты по системам жизнеобеспечения. В группу медиков, руководимую В.И, Яздовским, входили врачи Л.Г. Головкин, Ф.Д. Горбов, А.Р. Котовская, И.Т. Акулиничев, который наклеивал датчики на космонавтов. Здесь же был и врач А.В Никитин из Центра подготовки космонавтов. Провели беглый осмотр, еще раз измерили кровяное давление. Приходил и другой Никитин, Николай Константинович, – инструктор по парашютному делу, что-то уточнял и напутствовал. Карпов утвердил список тех, кто в это время мог заходить к космонавтам, но список этот все время нарушался, на что Королев Карпову указал. Карпов с замечанием Главного согласился, добавив при этом, что самого Сергея Павловича в списках нет. Вместе с Главным пришли Келдыш, Исаев, Богомолов, Галлай.
   Королев подошел к Гагарину и снова, в который уже раз, начал внимательно его разглядывать.
   – Как настроение ? – негромко спросил Сергей Павлович.
   – Отличное, – опять заулыбался Юра. Потом увидел вдруг, какое серое, усталое лицо у Королева, разом погасил улыбку и спросил:
   – А как у вас? – помолчал и добавил: – Сергей Павлович, да вы не беспокойтесь, все будет хорошо...
   Не Королев его подбадривал, а он Королева. Сергей Павлович ничего не ответил, но посмотрел так, с такой благодарностью, что Юра запомнил взгляд этот на всю жизнь...
   Вентиляционное устройство скафандра медики могли подключать к «технологическому креслу», а потом – только в автобусе, поэтому первым одевали Германа, чтобы Юрий меньше парился. Скафандр был сконструирован так, что надеть его на себя без посторонней помощи человек не мог. Германа одевал Георгий Сергеевич Петрушин, а Юрия – Виталий Иванович Сверщек. На кинокадрах можно увидеть, как Сверщек передает Гагарину удостоверение космонавта, тот разглядывает его и кладет в нагрудный карман. Во время облачения в скафандры присутствовали специалисты по СЖО: С.М. Алексеев, И.П. Абрамов, Ф.А. Востоков, В.Т. Давидьянц, Ю.Д. Килосанидзе. Все отмечают, что народу было довольно много, но назвать, кто был конкретно, – затрудняются. После облачения в скафандры и проверки их герметичности Иван Тимофеевич Акулиничев на специальном приборе проверил работу медицинских датчиков.
   Разные люди протягивали Юрию листки бумаги, просили автограф на память. Он расписывался и удивлялся: никто в жизни никогда не просил у него автограф. Кто-то протянул даже служебное удостоверение. Чудеса!
   Подошел автобус. Пошли. Скафандры космонавтов делали немного неуклюжими, но шли они резво. Расселись. Тронулись. Путешествие старшего лейтенанта Гагарина вокруг земного шара началось...
   Народу в автобусе набилось много, несмотря на все ограничения. Юра сидел справа по ходу впереди, Герман за ним. Рядом стояли веселые, возбужденные Андриян Николаев и Григорий Нелюбов. В автобусе вместе с космонавтами на старт ехали: Е.А. Карпов, главный конструктор СЖО С.М. Алексеев, его сотрудники Ф.А. Востоков, В.И. Сверщек, Г.С. Петрушин, Ю.Д. Килосанидзе, врач Л.Г. Головкин и два кинооператора – В.А. Суворов и А.М. Филиппов.
   – Едут! – громко крикнул кто-то из испытателей с фермы обслуживания. В горку к бетонным плитам стартовой площадки катил бело-голубой автобус. Разговоры умолкли. Выпрыгнув из автобуса вслед за кинооператорами, врач в белом халате протянул руку, помог Гагарину спуститься на землю. Юрий прошел метров десять. Остановился, помолчал секунду и начал доклад:
   – Товарищ председатель Государственной комиссии...
   Тут произошел маленький сбой. Все члены Государственной комиссии стояли плотной группой, и Юра, как человек военный, естественно выбрал глазами в этой группе прежде всего маршала Москаленко. Впрочем, секундное замешательство было исправлено: Гагарин обернулся к Рудневу.
   По лицам людей, смотревших на него, понял, что они ждут, чтобы доклад этот, чисто формальный и составленный из формальных слов, поскорее кончился, что всем не терпится обнять его, сказать совсем другие слова...
   Целоваться с Гагариным было трудно: мешал шлем. Все стукались лбами о верхний срез прозрачного забрала. Андриян Николаев даже шишку себе на лбу набил. Королев поцеловал Юру в щеку, как ребенка.
   Прежде чем шагнуть к ракете, Юрий обернулся к группе космонавтов и крикнул:
   – Ребята, один за всех и все за одного!
   Герман Титов потом вспоминал: «Я вдруг понял: ведь это не тренировка, это тот самый заветный и долгожданный час». При всей простоте эта мысль как-то не умещалась в сознании многих людей, с которыми прощался Юрий. Королев знал, что Гагарин улетает, и чувствовал, что Гагарин улетает. Они дошли до ступенек, ведущих к лифту. Лифт на ферме обслуживания смонтировали к первому полету человека, раньше лифта не было: был довольно примитивный подъемник. Гагарин оглянулся, помахал стоящим внизу людям. Ему аплодировали, что-то кричали. Королев махал своей велюровой шляпой. Лифт пополз вверх. Вместе с Гагариным в кабине лифта поднимались ведущий конструктор «Востока» Олег Генрихович Ивановский и Федор Анатольевич Востоков. Наверху двери лифта открыл им Владимир Шаповалов из стартовой команды. Непонятным образом всех обогнав, оказался там и кинооператор Владимир Суворов. Будь его воля, он бы и в корабль залез, но накануне Королев, внимательно обсудив с режиссером Григорием Михайловичем Косенко и кинооператорами план съемок, ограничил энтузиазм Суворова верхней площадкой. В космический корабль Гагарина усаживали Ивановский и Востоков, который подключил скафандр Гагарина к креслу корабля. Люк закрывали рабочие-монтажники из КБ Королева: Николай Васильевич Селезнев и Владимир Иванович Морозов, ставший впоследствии Героем Социалистического Труда. Ну, а дальше случилась эта, ставшая хрестоматийной, несчетное количество раз описанная все с новыми и новыми подробностями, заминка с люком. Чтобы не увеличивать число этих вариантов, прибегнем к первоисточникам. Вот как вспоминает этот эпизод непосредственный участник событий Олег Генрихович Ивановский: