Голсуори Джон. Сага о Форсайдах 2

   Когда лошади прошли Тэттенхэм Корнер, тот же мужчина, захлебываясь, переменил мнение:
   - Паша... Паша возьмет!.. Нет, Фаворит... Нет, не он!.. Илиада!.. Илиада вырвалась!..
   Уилфрид стиснул руку Динни.
   - Наш! Смотри - вон там! - бросил он.
   Динни увидела на другой стороне круга лошадь под розово-коричневым жокеем, которого обходил шоколадно-зеленый. Обошел, обошел! Они выиграли!
   Толпа пришла в замешательство и умолкла, а они стояли и улыбались друг другу. Этот выигрыш - знамение!
   - Я получу твои деньги, разыщем машину и домой.
   Уилфрид настоял, чтобы Динни взяла себе все деньги, и она присоединила их к своему сокровищу. Лишняя гарантия на тот случай, если ему вздумается избавить ее от себя!
   На обратном пути они снова заехали в Ричмонд-парк и долго сидели среди молодых папоротников, слушая кукушек и чувствуя себя бесконечно счастливыми в успокоительно шепчущей тишине солнечного дня.
   Они пообедали в одном из ресторанов Кенсингтона, и Уилфрид в конце концов расстался с ней на углу Маунт-стрит.
   Ночью Динни не тревожили ни сны, ни сомнения, и к завтраку она вышла с ясными глазами и легким загаром на щеках. Ее дядя читал "Дейли фейз". Он отложил газету и сказал:
   - Пробеги ее, Динни, когда выпьешь кофе. В ней есть кое-что, заставляющее усомниться в том, что редакторы - тоже люди и наши братья. И кое-что, не оставляющее сомнений в том, что издатели к последним не относятся.
   Динни прочла письмо Компсона Грайса, напечатанное под шапкой:
   ОТСТУПНИЧЕСТВО МИСТЕРА ДЕЗЕРТА.
   НАШ ВЫЗОВ ПРИНЯТ.
   ПРИЗНАНИЕ.
   Под заголовком были помещены две строфы из поэмы сэра Альфреда
   Лайела "Богословие перед казнью".
   Для чего? Ни за славу я жизнь отдаю,
   Я и жил и погибну безвестно;
   Не за право на место в небесном раю,
   Торговаться с всевышним невместно.
   Но, блюдя англичанина имя и честь,
   Предпочту умереть, чем позор перенесть.
   Я сегодня усну меж несчетных костей
   Тех, о ком все давно позабыли,
   Кто служил безымянно отчизне своей,
   Кто лежит в безымянной могиле
   И о ком не расскажет надгробный гранит,
   Как солдат и в мучениях верность хранит.
   Розоватый загар на лице Динни сменился багровым румянцем.
   - Да, - печально вымолвил сэр Лоренс, наблюдая на нею, - дело сделано, как сказал бы старый Форсайт. Тем не менее я вчера разговаривал с одним человеком, и он считает, что в наше время больше нет неизгладимых пятен. Сжульничал в карты? Украл ожерелье? Поезжай за границу года на два, - и все забудется. А сексуальные аномалии, с его точки зрения, давно уже в порядке вещей. Так что мы можем еще утешаться!
   - Меня возмущает лишь одно: теперь каждый червяк будет вправе болтать все, что ему заблагорассудится.
   Сэр Лоренс кивнул:
   - Чем крупнее червяк, тем больше он убежден в своих правах. Но бес покоиться надо не о червях, а о тех, кто "блюдет англичанина имя и честь". Такие еще попадаются.
   - Дядя, каким способом Уилфрид может публично доказать, что он не трус?
   - Он хорошо воевал.
   - Кто же помнит о войне!
   - Может быть, бросить бомбу в его автомобиль на Пикадилли? - печально усмехнулся сэр Лоренс. - Пусть небрежно взглянет на нее и закурит сигарету. Умнее ничего придумать не могу.
   - Вчера я видела мистера Масхема.
   - Значит, была на дерби? Баронет вытащил из кармана крошечную сигару:
   - Джек убежден, что ты - жертва.
   - Ох, ну что бы людям оставить нас в покое!
   - Очаровательных нимф не оставляют в покое. Джек ведь женоненавистник.
   Динни безнадежно рассмеялась.
   - Смешно, наверно, смотреть на чужие переживания.
   Она встала и подошла к окну. Ей казалось, весь мир вокруг нее лает, как собаки на загнанную в угол кошку, и, однако, Маунт-стрит была совершенно пустынной, если не считать фургона, развозившего молоко.
   XXII
   Когда скачки задерживали Джека Масхема в Лондоне, он ночевал в Бэртон-клубе. Он прочел в "Дейли фейз" отчет о дерби и лениво перевернул страницу. Остальные отделы "этой газетенки" обычно мало интересовали его. Ее стиль был несовместим с его приверженностью к внешним формам, новости, печатаемые в ней, претили его вкусу, а политические убеждения раздражали тем, что слишком напоминали его собственные. Тем не менее у него все же хватило внимания заметить шапку: "Отступничество мистера Дезерта". Прочтя половину набранной под ней колонки, Джек Масхем отшвырнул газету и сказал себе: "Парня придется осадить!"
   Упиваясь своей трусостью, Дезерт добьется того, что и эту милую девушку сделает парией! Он настолько непорядочен, что осмеливается появляться с ней на людях в тот самый день, когда публично признал свою трусость в такой же грязной, как он сам, газете!
   В век, когда терпимость и всепрощение стали чуть ли не повальной болезнью, Джек Масхем не стеснялся следовать своим антипатиям и выражать их. Он невзлюбил молодого Дезерта с первого же взгляда. У парня даже фамилия и та ему под стать. И подумать только, что эта милая девушка, которая безо всякой подготовки делает такие меткие замечания о скаковых лошадях, испортит себе жизнь из-за хвастуна и трусливого мальчишки! Нет, это уж чересчур! Если бы не Лоренс, давно пора бы принять меры. Внезапно Масхем мысленно запнулся. Как!.. Человек публично признается в своем позоре. Старая уловка - вырвать жало у критики, выдать необходимость за доблесть. Похваляться дезертирством! Петушок не стал бы драться, будь у него другой выход!.. Но тут Масхем опять запнулся. Конечно, не дело посторонних вмешиваться. Но если открыто и явно не осудить поведение этого типа, вся история будет выглядеть так, словно она никого не касается.
   "Черт побери! - воскликнул он про себя. - Пусть хоть клуб возвысит' голос и выскажет свое мнение. Нам в "Бэртоне" не нужны крысы!"
   В тот же вечер Джек Масхем поставил вопрос на заседании правления и чуть не ужаснулся, увидев апатию, с какой тот был встречен. Из семи присутствовавших, - председательствовал Уилфрид Бентуорт, Помещик, - четверо считали, что все это, во-первых, дело личной совести молодого Дезерта, а во-вторых, смахивает на газетную утку. С тех пор как Лайел написал свою поэму, времена изменились! Один из четырех вообще заявил, что не желает связываться: он не читал "Барса", не знает Дезерта и терпеть не может "Дейли фейз".
   - Я тоже, - согласился Джек Масхем. - Но вот поэма.
   Он утром послал лакея купить ее и читал целый час после завтрака.
   - Позволите прочесть вам отрывок?
   - Бога ради, Джек, не надо! Пятый член, который до сих пор хранил молчание, высказался в том смысле, что, если Масхем настаивает, придется всем прочесть эту вещь.
   - Да, настаиваю.
   Помещик, не проронивший покамест ни слова, объявил:
   - Секретарь достанет нужные экземпляры и разошлет членам правления. Следует послать им, кроме того, по номеру сегодняшней "Дейли фейз". Правление обсудит вопрос на будущей неделе в пятницу. Так как же, покупаем кларет?
   И они перешли к рассмотрению текущих дел.
   Давно замечено, что, когда газета откапывает факт, который дает ей возможность выступить в роли поборницы добродетели и ударить в литавры собственной политики, она эксплуатирует этот факт в пределах, допускаемых законом о клевете, и не считается с чувствами отдельных личностей. Застрахованная от неприятностей письмом Компсона Грайса с признанием Уилфрида, "Дейли фейз" максимально использовала свои возможности и за неделю, предшествовавшую очередному заседанию правления, лишила членов последнего всяких оснований ссылаться на неосведомленность или выказывать равнодушие. В самом деле, весь Лондон читал "Барса" или говорил о нем, а утром в день заседания "Дейли фейз" напечатала длинную и прозрачную передовую о чрезвычайной важности достойного поведения британцев на Востоке. В номере был также помещен большой анонс: "Барс" и другие стихотворения" Уилфрида Дезерта, издание Компсона Грайса; распродано 40 000 экземпляров; третий, расширенный тираж поступает в продажу".
   Обсуждение вопроса о предании остракизму одного из сочленов, естественно, должно было привлечь на заседание большинство остальных; поэтому на правление явились лица, которые никогда на нем не бывали.
   Джек Масхем поставил на обсуждение следующую формулировку:
   "На основании 23-го параграфа устава предложить достопочтенному Уилфриду Дезерту отказаться от членства в Бэртон-клубе ввиду поведения, не подобающего члену такового".
   Он открыл заседание следующими словами:
   - Каждый из вас получил по экземпляру поэмы Дезерта "Барс" и по номеру "Дейли фейз" за прошлую неделю. Дело не вызывает сомнений. Дезерт публично признался, что отрекся от своей религии под пистолетом, и я заявляю, что он не вправе оставаться членом нашего клуба. Последний был основан в честь великого путешественника, который не отступил бы даже перед силами ада. Нам не нужны люди, презирающие английские традиции и открыто хвастающиеся этим.
   Наступило краткое молчание, после чего пятый из членов правления, присутствовавших на прошлом заседании, возразил:
   - А поэма все-таки чертовски хороша! Известный королевский адвокат, который когда-то совершил поездку в Турцию, прибавил:
   - Не следует ли пригласить его на заседание?
   - Зачем? - спросил Джек Масхем. - Он не скажет больше, чем сказано в поэме и письме его издателя.
   Четвертый из членов правления, присутствовавших на прошлом заседании, объявил:
   - Я не собираюсь обращать внимание на "Дейли фейз".
   - Не наша вина, что он выбрал именно эту газетенку, - отпарировал Джек Масхем.
   - Вмешиваться в вопросы совести - всегда противно, - продолжал четвертый член правления. - Многие ли из нас решатся утверждать, что не поступили бы так же на его месте?
   Послышался звук, напоминающий шарканье ног, и сморщенный знаток раннецейлокской цивилизации прохрипел:
   - По-моему, Дезерт заслуживает нагоняя не за отступничество, а за шум, поднятый им вокруг этого. Приличия ради он обязан был молчать, а не рекламировать свою книгу! Она выходит уже третьим изданием, ее все читают. Делать из подобной истории деньги - это переходит всякие границы.
   - Вряд ли он думал о деньгах, - возразил четвертый член. - Спрос на книгу - следствие сенсации.
   - Он мог изъять книгу из продажи.
   - Смотря какой договор. Кроме того, такое решение могло быть истолковано, как бегство от бури, которую он сам же поднял. По существу, открыто во всем признаться - очень порядочно с его стороны.
   - Театральный жест! - бросил королевский адвокат.
   - Будь это военный клуб, там не стали бы миндальничать, - заявил Джек Масхем.
   Один из присутствующих, автор книги "Второе открытие Мексики", сухо отпарировал:
   - Наш клуб не военный.
   - Не знаю, можно ли мерить поэтов той же меркой, что и обычных людей, - задумчиво произнес пятый член.
   - В вопросах житейских - безусловно, - ответил знаток цейлонской цивилизации.
   Человечек, сидевший в конце стола, напротив председателя, поежился, как от сквозняка, и прошипел:
   - Ах, эта "Д-дейли ф-фейз"!
   - Об этой истории говорит весь Лондон, - заметил королевский адвокат.
   - Мои дети смеются над ней, - вмешался человек, до сих пор молчавший. - Они заявляют: "Кому какое дело до его поступка!" - рассуждают о лицемерии, издеваются над поэмой Лайела и считают, что империи будет только полезно, если с нее пособьют спесь.
   - Именно так! - поддержал его Джек Масхем. - Вот их современный жаргон! Все нормы летят за борт. А мы будем терпеть?
   - Знаком ли кто-нибудь из присутствующих с молодым Дезертом? - осведомился пятый член.
   - Я. Но знакомство шапочное, - отозвался Джек Масхем.
   Больше никто в знакомстве не сознался.
   Очень смуглый человек с глубокими живыми глазами неожиданно воскликнул:
   - Только бы это не дошло до Афганистана! Я через месяц еду туда.
   - Почему вас это беспокоит? - спросил четвертый член.
   - Просто потому, что это усугубит презрение, с которым там и без того ко мне отнесутся.
   Последнее замечание, исходившее от известного путешественника, произвело большее впечатление, чем все ранее сказанное. Два члена правления, которые, равно как и председатель, еще не брали слова, одновременно выпалили:
   - Верно!
   - Я не привык осуждать человека, не выслушав его, - заметил королевский адвокат.
   - Ваше мнение, Бентуорт? - осведомился у председателя четвертый член.
   Помещик, куривший трубку, вынул ее изо рта:
   - Хочет еще кто-нибудь высказаться?
   - Да, - откликнулся автор "Второго открытия Мексики". - Ему нужно вынести порицание за то, что он опубликовал эту поэму.
   - Нельзя, - проворчал Джек Масхем. - В этой истории все связано друг с другом. Вопрос ясен: достоин он быть членом нашего клуба или нет? Прошу председателя поставить вопрос на голосование.
   Но Помещик по-прежнему посасывал трубку. Опыт руководства многими и различными комитетами подсказывал ему, что время голосовать еще не наступило. Пусть сначала люди выговорятся. Споры, конечно, ни к чему не приведут, но зато убедят всех, что вопрос обсужден должным образом.
   Джек Масхем сидел молча. Его длинное лицо было бесстрастно, длинные ноги вытянуты. Дискуссия продолжалась.
   - Ну, что же решим? - спросил наконец член правления, вторично открывший Мексику.
   Помещик выколотил трубку и сказал:
   - Я полагаю, следует попросить мистера Дезерта изложить нам причины, побудившие его опубликовать поэму.
   - Слушайте! Слушайте! - возгласил королевский адвокат.
   - Верно! - поддержали два члена правления, уже сделавшие тот же вывод несколько раньше.
   - Согласен! - одобрил знаток Цейлона.
   - Кто против? - осведомился Помещик.
   - Считаю нецелесообразным, - бросил Джек Масхем. - Он струсил и сознался в этом.
   Поскольку других возражений не оказалось. Помещик продолжал:
   - Секретарь предложит ему явиться и дать объяснения. Повестка дня исчерпана, джентльмены.
   Хотя всем было ясно, что дело еще остается sub judice [6], три члена правления, включая самого Джека Масхема, в тот же день подробно информировали сэра Лоренса, а он к обеду доставил эти сведения на Саут-сквер.
   После опубликования поэмы и письма Компсона Грайса Майкл и Флер, осаждаемые настоятельными расспросами всех своих знакомых, только и делали, что говорили о Дезерте. Мнения их радикально расходились. Майкл, который первоначально возражал против публикации поэмы, теперь, когда она вышла, отважно превозносил честность и смелость Уилфрида, решившегося на подобное признание. Флер не могла простить Дезерту того, что она именовала "противоестественной глупостью". Если бы он сидел себе тихо да поменьше носился со своей совестью и гордостью, все мгновенно забылось бы, не наложив на него никакого пятна. Поступать так, как Уилфрид, утверждала Флер, нечестно по отношению к Динни и бессмысленно с точки зрения его собственных интересов, но ведь он всегда был такой. Флер и поныне помнила, как он не пошел на компромисс восемь лет назад, когда просил ее стать его любовницей, и, получив отказ, бежал на Восток. Когда сэр Лоренс сообщил Майклу и ей о заседании в "Бэртоне", она сказала только:
   - А на что еще он мог надеяться?
   Майкл удивился:
   - Чем он так насолил Джеку Масхему?
   - Одни собаки бросаются друг на друга с первого взгляда. Другие распаляются постепенно. Здесь же, по-видимому, сочетались оба варианта. Мне кажется, костью послужила Динни.
   Флер расхохоталась.
   - Джек Масхем и Динни!
   - Подсознательно, дорогая. Нам не постичь ход мыслей женоненавистника. Это умеют только в Вене. Там все могут объяснить - даже, природу икоты.
   - Сомневаюсь, чтобы Уилфрид явился на правление, - мрачно вставил Майкл.
   - Конечно, не явится, Майкл, - подтвердила Флер.
   - Что же тогда будет?
   - Его почти наверняка исключат, подведя под любой параграф устава.
   Майкл пожал плечами:
   - Плевать ему на это. Одним клубом больше, одним меньше - велика разница!
   - Ты не прав, - возразила Флер. - Делу дан ход, в городе лишь о нем и говорят. Исключение из клуба будет означать, что Дезерт окончательно осужден. Только это и нужно, чтобы общественное мнение высказалось против него.
   - И за него.
   - Да, и за него тоже. Но ведь нам заранее известно, кто за него вступится - кучка недовольных, самое большее.
   - Зря на него накинулись, - проворчал Майкл. - Я-то знаю, что мучит Уилфрида. Его первым побуждением было не поддаваться арабу, и он горько раскаивается, что уступил.
   Сэр Лоренс кивнул:
   - Динни спрашивала меня, как Дезерту публично доказать, что он не трус. На первый взгляд, придумать что-нибудь такое легко, а на деле совсем не просто. Люди упорно не желают подвергаться смертельной опасности ради того, чтобы их спасителями занялись газеты. Ломовые лошади на Пикадилли тоже бесятся не часто. Конечно, можно сбросить кого-нибудь с Вестминстерского моста и прыгнуть вдогонку, но это расценят как убийство и самоубийство. Странно! В мире так много героизма и так мало возможностей проявить его, когда это тебе нужно.
   - Он должен явиться на заседание и, надеюсь, явится, - сказал Майкл. - Он мне признался в одной вещи, Звучит глупо, но, зная Уилфрида, нетрудно понять, что для него она существенно все меняла.
   Флер поставила локти на полированный стол, подперла подбородок руками и наклонилась вперед. В такой позе она выглядела совсем как та девочка, которая разглядывает китайские тени на картине Альфреда Стевенса, доставшейся Флер от отца.
   - Ну, в какой? - спросила она.
   - Он сказал, что пожалел своего палача.
   Ни жена Майкла, ни его отец не шелохнулись. У них только слегка приподнялись брови. Майкл с вызовом в голосе продолжал:
   - Разумеется, это звучит абсурдно, но он сказал, что араб умолял не принуждать его к выстрелу, - он дал обет обратить неверного.
   - Рассказывать об этом членам правления - все равно, что угощать их баснями, - с расстановкой произнес сэр Лоренс.
   - Он и не подумает рассказывать, - заверила свекра Флер. - Он скорей умрет, чем даст себя высмеять.
   - Вот именно! Я упомянул об этом лишь с одной целью - показать, что с Уилфридом все обстояло не так просто, как воображают настоящие саибы.
   - Давно я не слышал ничего более парадоксального, - задумчиво вымолвил сэр Лоренс. - Но от этого Динни не легче.
   - По-моему, я должен еще раз зайти к нему, - сказал Майкл.
   - Самый простой выход для него - немедленно отказаться от членства, заключила Флер.
   И на этом практичном выводе дискуссия оборвалась.
   XXIII
   Любящий обязан уметь одновременно и скрывать и выказывать сочувствие любимому человеку, когда тот попадает в беду. Динни это давалось нелегко. Она рысьими глазами следила, а возлюбленным, ловя случай смягчить его душевную горечь, но он не давал ей возможности к тому, хотя встречались они по-прежнему ежедневно. - Если не считать выражения, появлявшегося у него на лице, когда он предполагал, что его не видят, Уилфрид никак не реагировал на постигшую его трагедию. В течение двух недель, последовавших за дерби, Динни приходила к нему домой, они ездили гулять в сопровождении спаниеля Фоша, но Уилфрид ни разу не упомянул о том, о чем говорил весь официальный и литературный Лондон. Тем не менее через сэра Лоренса девушка узнала, что Уилфриду было предложено явиться на заседание правления Бэртон-клуба и что он ответил отказом от членства. А Майкл, который снова зашел к другу, рассказал ей, что Дезерту известно, какую роль сыграл в его исключении Джек Масхем. Поскольку Уилфрид так непреклонно отказывался поделиться с нею своими переживаниями, она старалась еще бесповоротное, чем он, забыть о чистилище, хотя это стоило ей дорого. Взгляд, брошенный на лицо любимого, нередко причинял ей боль, но она силилась не дать ему прочесть эту боль на ее лице. Между тем Динни терзалась мучительными сомнениями. Права ли она, воздерживаясь от попытки заглянуть ему в сердце? Жизнь давала ей долгий и жестокий урок, поучая ее, что даже настоящая любовь не способна ни проникнуть в глубину душевных ран, ни умастить их. Второй источник ее горестей - молчаливый нажим со стороны семьи, пребывавшей в тревоге и отчаянии, приводил Динни в раздражение, которого она сама стыдилась.
   И тут произошел случай, крайне прискорбный и чреватый последствиями, но все же принесший девушке облегчение хоть тем, что пробил стену молчания.
   Возвращаясь из галереи Тэйта, они поравнялись со ступенями Карлтонхаус-террас. Динни, увлеченная разговором о прерафаэлитах, "сначала ничего не заметила, и только изменившееся лицо Уилфрида заставило ее оглянуться. В двух шагах от них стояли Джек Масхем, приподнявший цилиндр с таким официально бесстрастным видом, как будто он здоровался с кем-то отсутствующим, и черномазый человечек, одновременно со спутником снявший серую фетровую шляпу. Когда Динни с Уилфридом прошли, Масхем отчетливо произнес:
   - Это переходит все границы, Рука Динни инстинктивно рванулась к руке Уилфрида, но было уже поздно. Он повернулся и нагнал их. Динни увидела, как он тронул Масхема за плечо, и оба застыли лицом к лицу в трех ярдах от нее; черномазый человечек остановился сбоку, глядя на них, как терьер смотрит на двух больших, готовых сцепиться псов. Она услышала сдавленный голос Уилфрида:
   - Вы трус и хам, вот вы кто! Затем последовало молчание, показавшееся ей нескончаемым. Ее глаза перебегали с судорожно искаженного лица Уилфрида то на каменное, угрожающее лицо Масхема, то на человечка-терьера, уставившегося на противника. Она услышала, как человечек сказал: "Пойдем, Джек!" - и увидела, как Масхем, вздрогнув всем телом, сжал кулаки и разжал губы:
   - Слышали, Юл? Человечек взял его под руку и потянул в сторону; высокий Масхем повернулся, и оба пошли дальше. Уилфрид присоединился к ней.
   - Трус и хам! - повторял он. - Трус и хам! Слава богу, что я ему все выложил.
   Он поднял голову, перевел дух и бросил:
   - Так оно лучше. Извини, Динни.
   Смятение, овладевшее девушкой, помешало ей ответить. Эта по-первобытному грубая стычка вселила в Динни кошмарный страх, что дело не ограничится только словами. Интуиция также подсказывала ей, что она сама послужила поводом и тайной причиной выходки Масхема. Ей вспомнились слова сэра Лоренса: "Джек убежден, что ты - жертва". Ну и что, если даже так? Неужели этому длинному фланеру, который ненавидит женщин, есть до нее дело? Абсурд! Она услышала, как Уилфрид бормочет:
   - "Переходит границы"! Мог бы, кажется, понять, каково другому!
   - Но, родной мой, если бы мы понимали, каково другому, мы давно уже стали бы ангелами. А он всего лишь член Жокей-клуба.
   - Он сделал все возможное, чтобы выставить меня, и даже сейчас не пожелал воздержаться от хамства!
   - Сердиться должна я, а не ты. Это я заставляю тебя всюду ходить со мной. Что поделаешь? Мне так нравится. Я, дорогой, уже ничего не боюсь. Зачем мне твоя любовь, если ты не хочешь быть со мной откровенным.
   - К чему тревожить тебя тем, чего не изменишь?
   - Я существую для того, чтобы ты меня тревожил. Пожалуйста, очень прошу, тревожь меня!
   - Динни, ты - ангел!
   - Повторяю тебе - нет. У меня в жилах красная кровь.
   - Эта история - как боль в ухе: трясешь, трясешь головой, а оно все болит. Я надеялся покончить с этим, издав "Барса". Не помогло, Динни, скажи, трус я или не трус?
   - Я не любила бы тебя, если бы ты был трусом.
   - Ах, не знаю! Женщины всяких любят.
   - Мы прежде всего ценим в мужчинах смелость. Это же старо, как поговорка. Слушай, я буду откровенной до жестокости. Ответь мне: твои терзания вызваны тем, что ты сомневаешься в своей смелости? Или тем, что в ней сомневаются другие?
   Он горько рассмеялся.
   - Не знаю. Я знаю только одно - меня гложет сомнение.
   Динни взглянула на него:
   - Ох, родной, не страдай! Я так не хочу, чтобы ты страдал.
   Они на секунду остановились, глядя друг другу в глаза, и торговец спичками, которому безденежье не позволяло предаваться духовным терзаниям, предложил:
   - Не угодно ли коробочку, сэр? Хотя этот вечер как-то особенно сблизил Динни с Уилфридом, она вернулась на Маунт-стрит совершенно раздавленная страхом. Она не могла забыть ни выражения лица Масхема, ни его вопроса: "Слышали, Юл?"
   Как глупо бояться! В наши дни такие столкновения-вспышки кончаются всего-навсего удовлетворением в судебном порядке. Но среди ее знакомых именно Масхема труднее всего представить себе в роли истца, взывающего к закону. В холле девушка заметила чью-то шляпу, а проходя мимо кабинета дяди, услышала голоса. Не успела она снять свою шляпу, как он уже прислал за нею. Динни застала сэра Лоренса за беседой с человечком-терьером, который сидел верхом на стуле, словно был скаковой лошадью.
   - Знакомься, Динни. Мистер Телфорд Юл - моя племянница Динни Черрел.
   Человечек склонился к ее руке.
   - Юл рассказал мне о стычке. У него неспокойно на душе, - объяснил сэр Лоренс.
   - У меня тоже, - отозвалась Динни.
   - Я уверен, мисс Черрел, Джек не хотел, чтобы его слова услышали.
   - Не согласна. По-моему, хотел.
   Юл пожал плечами. Он был явно расстроен, и Динни даже нравилась его до смешного уродливая мордочка.
   - Во всяком случае он не хотел, чтобы их услышали вы.
   - Напрасно. Мне полезно было их услышать. Мистер Дезерт предпочитает не появляться со мной в общественных местах. Я сама заставляю его.
   - Я пришел предупредить вашего дядю. Когда Джек избегает о чемнибудь говорить, - значит, дело принимает серьезный оборот. Я ведь давно его знаю.
   Динни молчала. От румянца на ее щеках осталось только два красных пятнышка. А мужчины смотрели на нее и, наверно, думали, что такие испытания не под силу этой хрупкой девушке с васильковыми глазами и копной каштановых волос. Наконец она спросила: