Голсуори Джон. Сага о Форсайдах 2

   - Soit! [3] - заметил сэр Лоренс. - Один дядя в полиции за день этого вполне довольно. Ты опаснее, чем я предполагал, Динни.
   - Нет, правда, за что арестовывать этих девушек? Это все остатки прошлого, когда женщина была зависима.
   - Полностью разделяю твою точку зрения, Динни, но что поделаешь, - в вопросах нравственности мы все еще пуритане, да и полиции надо чем-то заниматься. Численность ее уменьшить нельзя, иначе возрастет безработица. А бездействующая полиция - угроза для кухарок.
   - Когда вы станете серьезным, дядя?
   - Никогда, дорогая! Что бы нам ни уготовила жизнь - никогда. Впрочем, предвижу время, когда вместо нынешней единой библейской морали введут варианты для мужчин и для женщин. "Сударыня, хотите пройтись?" - "Сэр, желательно ли вам мое общество?" Это будет век если уж не золотой, то по крайней мере позолоченный. Ну, вот и Пэддингтонские ворота. И у тебя хватило бы духу обмануть этого почтенного блюстителя порядка? Идем на ту сторону.
   - Твоя тетка, - продолжал сэр Лоренс, когда они вошли в Пэддингтонский вокзал, - сегодня уже не встанет. Поэтому я пообедаю с тобой в буфете. Выпьем по бокалу шампанского. Что касается остального, то, насколько я знаком с нашими вокзалами, мы получим суп из бычьих хвостов, треску, ростбиф, овощи, жареный картофель и сливовый пирог - все очень добротные блюда, хотя чуточку слишком английские.
   - Дядя Лоренс, - спросила Динни, когда они дошли до ростбифа, - что вы думаете об американцах?
   - Динни, ни один патриот не скажет тебе по этому поводу "правду, одну правду, только правду". Впрочем, американцев, как и англичан, следует разделять на две категории. Есть американцы и американцы. Иными словами - симпатичные и несимпатичные.
   - Почему мы с ними не ладим?
   - Вопрос нетрудный. Несимпатичные англичане не ладят с ними потому, что у них больше денег, чем у нас. Симпатичные англичане не ладят с ними потому, что американцы обидчивы и тон их режет английское ухо. Или скажем по-другому: несимпатичные американцы не ладят с англичанами потому, что тон англичан режет им ухо; симпатичные - потому, что мы обидчивы и высокомерны.
   - Не кажется ли вам, что они слишком уж стараются все делать посвоему?
   - Так поступаем и мы. Не в этом суть. Образ жизни - вот что нас разделяет. Образ жизни и язык.
   - Язык?
   - Мы пользуемся языком, который когда-то был общим, но теперь это фикция. Следует ожидать, что развитие американского жаргона скоро заставит каждую из сторон изучать язык другой.
   - Но мы же всегда говорим об общем языке как о связующем звене.
   - Откуда у тебя такой интерес к американцам?
   - В понедельник я встречаюсь с профессором Халлорсеном.
   - С этой боливийской глыбой? Тогда, Динни, прими мой совет: соглашайся с ним во всем и сможешь с ним делать все что захочешь. Если начнешь спорить, не добьешься ничего.
   - О, я постараюсь сдерживаться.
   - Словом, держись левой стороны и не толкайся. А теперь, если ты кончила, дорогая, нам пора: без пяти восемь.
   Сэр Лоренс посадил ее в вагон и снабдил вечерней газетой. Когда поезд тронулся, дважды повторил:
   - Смотри на него боттичеллиевским взглядом, Динни! Смотри на него боттичеллиевским взглядом.
   VII
   В понедельник вечером, приближаясь к Челси, Эдриен размышлял об этом районе, который теперь так сильно изменился. Он помнил, что даже в поздневикторианское время местные жители чем-то напоминали троглодитов. Все они были немножко пришибленные, хотя и среди них попадались типы, достойные внимания историка. Прачки, художники, питающие надежду уплатить за квартиру, писатели, существующие на шесть-семь пенсов в день, леди, готовые раздеться за шиллинг в час, супружеские пары, созревшие для бракоразводного процесса, любители промочить глотку и поклонники Тернера, Карлейля, Россетти Уистлера соседствовали там с грешными мытарями, хотя в Челси, как и всюду, преобладали те, кто четыре раза в неделю ест баранину. Чем дальше линия домов отступала от реки, приближаясь к дворцу, тем все респектабельней они становились, пока наконец, достигнув неугомонной Кингз-род, не превращались в бастионы искусства и моды.
   Домик, который снимала Диана, находился на Оукли-стрит. Эдриен помнил те времена, когда это здание не отличалось никакими индивидуальными особенностями и было населено семейством пожирателей баранины. Однако за шесть лет пребывания в нем Дианы дом стал одним из самых уютных гнездышек Лондона. Эдриен знал всех разбросанных по высшему свету красавиц-сестер Монтжой, но самой молодой, красивой, изящной и остроумной среди них была, конечно, Диана, одна из тех женщин, которые, обладая более чем скромными средствами и безупречной репутацией, умеют тем не менее окружать себя такой элегантностью, что возбуждают всеобщую зависть. Все в доме - от двух ее детей до овчарки-колли (одной из немногих оставшихся в Лондоне), старинных клавикордов, кровати с пологом, бристольских зеркал, обивки мебели и ковров - дышало вкусом и успокаивало глаз. Такое же спокойствие навевал и весь облик Дианы: превосходно сохранившаяся фигура, ясные и живые черные глаза, удлиненное лицо цвета слоновой кости, привычка отчетливо выговаривать слова. Эта привычка была свойственна всем сестрам Монтжой, унаследовавшим ее от матери, урожеанки Горной Шотландии, и за последние тридцать лет, без сомнения, оказана значительное влияние на выговор высшего общества: из глотающего "г" мяуканья он превратился в гораздо более приятное произношение с подчеркнуто выделенными "р" и "л".
   Когда Эдриен раздумывал, почему Диана при ее ограниченных средствах и душевнобольном муже все-таки принята в свете, ему всегда рисовался среднеазиатский верблюд. Два горба этого животного воплощали для Эдриена два слоя высшего общества - Знати: между ними, как между двумя половинками прописного З, лежит промежуток, усидеть в котором редко кому удается. Монтжой, древний землевладельческий род из Дамфришира, в прошлом связанный с аристократией бесчисленными брачными узами, располагал чем-то вроде наследственного места на переднем горбу - места, впрочем, довольно скучного, так как с него из-за головы - верблюда мало что видно. Поэтому Диану часто приглашали в знатные дома, где важные персоны охотились, стреляли, благотворительствовали, занимались государственными делами и предоставляли дебютанткам известные шансы. Эдриен знал, что она редко принимает такие приглашения. Она предпочитала сидеть на заднем горбу, откуда, поверх верблюжьего хвоста, открывался широкий и увлекательный вид. О! Здесь, на заднем горбу, собралась занятная компания. Многие, подобно Диане, перебрались сюда с переднего, другие вскарабкались по хвосту, кое-кто свалился с небес или - как люди порой называли их - Соединенных Штатов. Чтобы получить сюда доступ, - Эдриен знал это, хотя никогда его не имел, - необходимо было обладать некоторыми способностями в известных вопросах, - например, либо природной склонностью к острословию, либо превосходной памятью, дающей возможность достаточно точно пересказать то, что прочел или услышал. Если же вы не обладали ни той, ни другой, вам позволяли появиться на горбу один раз - и не более. Здесь полагалось быть индивидуальностью - без особой, разумеется, эксцентричности, но такой, которая не, зарывает свои таланты в землю. Выдающееся положение в любой области - желательно, но отнюдь не sine qua non. [4] Воспитанность - также, но при условии, что она не делает вас скучным. Красота могла служить пропуском сюда, но лишь в том случае, если она сочеталась с живостью характера. Деньги были опять-таки желательны, но сами по себе еще не обеспечивали вам места. Эдриен замечал, что познания в искусстве, если они высказывались вслух, ценились здесь выше, чем творческий талант, а способность к руководству получала признание, если не проявлялась в слишком сухой и немногословной форме. Бывали люди, которые попадали сюда благодаря своей склонности к закулисным политическим интригам или причастности к различного рода делам. Но главным достоинством считалось умение говорить. С этого горба во все стороны тянулись нити, но Эдриен не знал, действительно ли они управляют движением верблюда, хотя многие из тех, кто дергал за них, думали именно так.
   Он знал другое: Диана имела такое прочное и постоянное место за столом у этой разношерстной группы, что могла от рождества до рождества питаться бесплатно и не возвращаться на Оукли-стрит, чтобы провести там конец недели. И он был тем более благодарен ей за то, что она неизменно жертвовала всем этим, стремясь почаще бывать с детьми и с ним. Война разразилась сразу же после ее брака с Роналдом Ферэом. Поэтому Шейле и Роналду, родившимся уже после возвращения отца с фронта, было сейчас всего семь и шесть лет. Эдриен никогда не забывал повторять Диане, что дети - настоящие маленькие Монтжой. Они безусловно напоминали мать и внешностью и живым характером. Но лишь один Эдриен знал, что тень, набегавшая на лицо Дианы в минуты покоя, объяснялась только страхом за них: в ее положении детей лучше не иметь. И опять-таки один Эдриен знал, что напряжение, которого потребовала от нее жизнь с таким неуравновешенным человеком, каким стал Фрез, убила в ней всякие плотские желания. Все эти четыре года она прожила вдовой, даже не испытывая потребности в любви. Он верил, что Диана искренне привязана к нему, но понимал, что страсти в ней пока что нет.
   Он явился за полчаса до обеда и сразу же поднялся на верхний этаж в классную комнату, чтобы взглянуть на детей. Гувернантка француженка поила их перед сном молоком с сухариками. Они встретили Эдриена шумным восторгом и требованием продолжать сказку, которую тот не закончил в прошлый раз. Француженка, знавшая, что последует за этим, удалилась. Эдриен уселся напротив детей и, глядя на два сияющих личика, начал с того места, на котором остановился:
   - Так вот, человеку, оставленному у пирог, огромному, черному как уголь детине, поручили их охранять потому, что он был страшно сильный, а побережье кишело белыми единорогами.
   - Ну-у, дядя Эдриен, единорогов не бывает.
   - В те времена бывали, Шейла.
   - А куда они делись?
   - Теперь остался только один, и живет он в местах, где белым нельзя появляться из-за мухи бу-бу.
   - А что это за муха?
   - Бу-бу - это такая муха, Роналд, которая садится тебе на икры и выводит там целое потомство.
   - Ой!
   - Так вот, я рассказывал, когда вы меня перебили, что побережье кишело единорогами. Звали этого человека Маттагор, и с единорогами он управлялся очень ловко. Выманив их на берег кринибобами...
   - А что такое кринибобы?
   - По виду они похожи на клубнику, а по вкусу на морковь. Так вот, приманив единорогов, он подкрадывался к ним сзади...
   - Как же он мог подкрадываться к ним сзади, если их нужно было заманивать кринибобами?
   - Он нанизывал кринибобы на веревку, сплетенную из древесных волокон, и натягивал ее между двух могучих деревьев. Как только единороги принимались поедать плоды, Маттагор вылезал из-за куста, где прятался, и, бесшумно ступая - он ходил босой, - связывал им попарно хвосты.
   - А они не чувствовали, как он им связывает хвосты?
   - Нет, Шейла. Белые единороги ничего хвостом не чувствуют. Потом он снова прятался за куст и начинал щелкать языком. Единороги пугались и убегали.
   - И у них отрывались хвосты?
   - Никогда. Это было очень важно для Маттагора, потому что он любил животных.
   - Значит, единороги больше не приходили?
   - Ошибаешься, Ронни. Они слишком лакомы до кринибобов.
   - А он ездил на них верхом?
   - Да. Он часто вскакивал им на спину и уезжал в джунгли, стоя на двух единорогах сразу и посмеиваясь. Так что под его охраной, как сами понимаете, пироги были в безопасности. Сезон дождей еще не начался. Поэтому акул было немного, и экспедиция уже собиралась выступать, как вдруг...
   - Дальше, дальше, дядя Эдриен. Это же мамочка.
   - Продолжайте, Эдриен.
   Но Эдриен молчал, не сводя глаз с приближавшегося к нему видения. Наконец он перевел взгляд на Шейлу и заговорил опять:
   - Теперь вернусь назад и объясню вам, почему луна играла во всем этом такую важную роль. Экспедиция не могла выступить, пока луна не приблизится и не покажется людям сквозь деревья.
   - А почему?
   - Сейчас расскажу. В те времена люди, и особенно это племя уодоносов, поклонялись всему прекрасному - ну, скажем, такому, как ваша мама, рождественские гимны или молодой картофель. Все это занимало в их жизни большое место. И прежде чем за что-нибудь приняться, люди ожидали знамения.
   - А что такое знамение?
   - Вы знаете, что такое "аминь"? Оно всегда следует в конце. А знамению полагается быть в начале, чтобы оно приносило удачу. И оно обязательно должно было быть прекрасным. В сухое время года самой прекрасной вещью на свете считалась луна, и уодоносы ожидали, чтобы она приблизилась к ним сквозь деревья - вот так же, как мама вошла к вам сейчас через двери.
   - Но у луны же нет ног!
   - Правильно. Она плывет. И в один прекрасный вечер она выплыла, несравненно светлая, такая ласковая и легкая, с такими ясными глазами, что все поняли - экспедиция будет удачной. И они пали ниц перед ней, восклицая: "Знамение! Не покидай нас, луна, и мы пройдем через все пустыни и все моря. Мы понесем твой образ в сердце и во веки веков будем счастливы счастьем, которым ты нас даришь. Аминь!" И, сказав так, уодоносы с уодоносами, уодоноски с уодоносками стали рассаживаться по пирогам, пока наконец все не уселись. А луна стояла над вершинами деревьев и благословляла их взглядом. Но один человек остался. Это был старый уодонос, который так любил луну, что забыл обо всем на свете и пополз к ней в надежде припасть к ее ногам.
   - Но у нее же не было ног!
   - Он думал, что были: она казалась ему женщиной, сделанной из серебра и слоновой кости. И он все полз и полз под деревьями, но никак не мог до нее добраться, потому что это все-таки была луна.
   Эдриен замолчал. На мгновение воцарилась тишина. Затем он сказал: "Продолжение следует", - и спустился в холл, где его нагнала Диана.
   - Вы портите мне детей, Эдриен. Разве вы не знаете, что басни и сказки отбивают у них интерес к машинам? Когда вы ушли, Роналд спросил: "Мамочка, неужели дядя Эдриен на самом деле верит, что ты - луна?"
   - И вы ему ответили?..
   - Дипломатично. Но они сообразительны, как белки.
   - Что поделаешь! Спойте мне "Мальчика-водоноса", а то скоро явится Динни со своим поклонником.
   И пока Диана играла и пела, Эдриен смотрел на нее и поклонялся ей. У нее был красивый голос, и она хорошо исполняла эту странную, незабываемую мелодию. Едва замерли последние звуки "Водоноса", как горничная доложила:
   - Мисс Черрел. Профессор Халлорсен.
   Динни вошла с гордо поднятой головой, и Эдриен увидел, что взгляд ее не предвещает ничего доброго. Так выглядят школьники, когда собираются "задать жару" и новичку. За девушкой шел Халлорсен, казавшийся непомерно высоким в этой маленькой гостиной. Американца представили Динни. Он поклонился и спросил:
   - Ваша дочь, господин хранитель, я полагаю?
   - Нет, племянница. Сестра капитана Хьюберта Черрела.
   - Счастлив познакомиться, мэм.
   Эдриен заметил, что их скрестившиеся взгляды с трудом оторвались друг от друга, и поспешил вмешаться:
   - Как вам нравится в "Пьемонте", профессор?
   - Кормят хорошо, только слишком много наших, американцев.
   - Слетаются туда целыми стаями?
   - Ничего, через две недели мы все упорхнем.
   Динни явилась сюда как воплощение английской женственности, и контраст между измученным видом Хьюберта и всеподавляющим здоровьем Халлорсена мгновенно вывел ее из равновесия. Она уселась подле этого воплощения победоносного мужского начала с твердым намерением вонзить в его шкуру все имевшиеся у нее стрелы. Однако Халлорсен немедленно углубился в беседу с Дианой, и Динни, украдкой разглядев его, не успела доесть суп (с обязательным черносливом), как уже пересмотрела свой план. В конце концов, он иностранец и гость. К тому же предполагается, что она будет вести себя как подобает леди. Свое она возьмет другим путем - не станет выпускать стрелы, а покорит его "улыбками и лестью". Это будет деликатнее по отношению к Диане и послужит более надежным оружием при длительной осаде. С коварством, достойным ее задачи, Динни выждала, пока американец увязнет в вопросах британской политики, которую он, кажется, рассматривал как вполне заслуживающую внимания область человеческой деятельности. Потом окинула его боттичеллиевским взглядом и вступила в разговор:
   - Нам следовало бы подходить к американской политике с такой же серьезностью, как вы к нашей, профессор. Но она ведь несерьезна, правда?
   - Полагаю, что вы правы, мисс Черрел.
   - Порок и нашей и вашей политической системы в том, профессор, - сказал Эдриен, - что целый ряд реформ, диктуемых здравым смыслом, не может быть осуществлен, так как наши политические деятели не желают их проводить из боязни потерять ту минутную власть, которой они на деле и не получают.
   - Тетя Мэй, - тихонько вставила Динни, - удивляется, почему мы не избавимся от безработицы, начав в национальном масштабе перестройку трущоб. Таким путем можно было бы сразу убить двух зайцев.
   - Боже мой, это же замечательная мысль! - воскликнул Халлорсен, поворачивая к девушке пышущее здоровьем лицо.
   - Бесплодные надежды, - возразила Диана. - Владельцы трущоб и строительные компании чересчур сильны.
   - И, кроме того, где взять денег?
   - Но это же так просто! Ваш парламент вполне способен привести в действие силы, необходимые для осуществления такой великой национальной задачи. Почему бы вам не выпустить займа? Деньги вернутся: это же не военный заем, когда они превращаются в порох и уходят на ветер. Как велики у вас пособия по безработице?
   На этот вопрос никто ответить не смог.
   - Я уверен, что, сэкономив на них, можно будет выплачивать проценты по очень кругленькому займу.
   - Вы совершенно правы, - любезно согласилась Динни. - Для этого нужно одно: бесхитростно верить в дело. Вот тут-то вы, американцы, и сильнее нас.
   Лицо Халлорсена на мгновение выразило нечто вроде "черта с два!"
   - Да, конечно, мы тоже бесхитростно верили в него, когда ехали драться во Францию. Но с нас хватит. В следующий раз мы в чужое пекло не полезем.
   - Так ли уж бесхитростна была ваша вера в прошлый раз?
   - Боюсь, что очень, мисс Черрел. На двадцать наших не нашлось бы и одного, кто согласился бы спустить немцам все, что те натворили.
   - Профессор, я посрамлена!
   - Что вы! Нисколько! Вы просто судите об Америке по Европе.
   - Вспомните Бельгию, профессор, - сказала Диана. - Вначале даже у нас была бесхитростная вера.
   - Простите, мэм, неужели участь Бельгии действительно могла заставить вас выступить?
   Эдриен, молчаливо водивший вилкой по скатерти, поднял голову:
   - Если говорить об отдельном человеке - да. Не думаю, чтобы она повлияла на людей военных, флотских, деловых, даже на целые определенные круги общества - политические и иные. Они знали, что в случае войны мы будем союзниками Франции. Но для простого непосвященного человека, как я, например, для двух третей населения, для трудовых классов это имело огромное значение. Нам всем казалось, что мы смотрим на ринг: страшный тяжеловес, Человек-гора, приближается к боксеру веса мухи, а тот стоит и твердо, как мужчина, изготовляется к защите.
   - Замечательно сказано, господин хранитель!
   Динни вспыхнула. Значит, этот человек не лишен великодушия. Затем, раскаиваясь, что чуть не предала Хьюберта, едко процедила:
   - Я читала, что это зрелище покоробило даже Рузвельта.
   - Оно покоробило многих из нас, мисс Черрел, но мы были далеко, а некоторые вещи нужно увидеть вблизи, чтобы почувствовать.
   - Разумеется. А вы, как только что заметили сами, явились лишь под конец.
   Халлорсен пристально посмотрел на невинное лицо Динни, поклонился и умолк. Но вечером, прощаясь с нею после этого странного обеда, прибавил:
   - Боюсь, вы что-то имеете против меня, мисс Черрел.
   Динни молча улыбнулась.
   - Тем не менее надеюсь встретиться с вами.
   - Вот как! Зачем?
   - Видите ли, я хочу верить, что смогу заставить вас переменить мнение обо мне.
   - Я очень люблю брата, профессор Халлорсен.
   - Я все-таки убежден, что вправе предъявить вашему брату больше претензий, чем он мне.
   - Надеюсь, что это убеждение вскоре поколеблется.
   - Это звучит угрозой.
   Динни гордо вскинула голову и отправилась спать, кусая губы от злости. Ей не удалось ни задеть, ни очаровать противника. К тому же она испытывала к нему не откровенную вражду, а какое-то смешанное чувство. Его огромный рост давал ему обескураживающее преимущество. "Он похож на тех великанов в кожаных штанах, которые похищают в кинофильмах полунагих пастушек, - думала девушка. - Выглядит так, словно сидит в седле". Первобытная сила во фраке и пикейном жилете! Человек могучий, но не бессловесный.
   Комната выходила на улицу. За окном виднелись платаны набережной, река и бескрайний простор звездной ночи.
   - Не исключено, - произнесла вслух Динни, - что вы уедете из Англии, не так быстро, как рассчитываете, профессор.
   - Можно войти?
   Девушка обернулась. На пороге стояла Диана.
   - Ну-с, Динни, что вы скажете о нашем симпатичном враге?
   - Наполовину Том-хитрец, наполовину великан, которого убил Джек.
   - Эдриену он нравится.
   - Дядя Эдриен слишком много времени проводит среди костей. Вид человека с красной кровью всегда возбуждает в нем восторг.
   - Да, Халлорсен - мужчина с большой буквы. Предполагается, что женщины должны сходить по нему с ума. Вы хорошо держались, Динни, хотя вначале глаза у вас были чересчур круглые.
   - А теперь и подавно. Он ведь ушел без единой царапины.
   - Не огорчайтесь. У вас будут другие возможности. Эдриен пригласил его на завтра в Липпингхолл.
   - Что?
   - Вам остается только стравить его с Саксенденом, и дело Хьюберта выиграно. Эдриен не сказал вам, боясь, что вы не сумеете скрыть свою радость. Профессор пожелал познакомиться с тем, что называют английской охотой. Бедняга и не подозревает, что угодит прямо в логово львицы. Ваша тетя Эм будет с ним особенно обворожительна.
   - Халлорсен? - задумчиво протянула Динни. - В нем должна быть скандинавская кровь.
   - Он говорит, что мать его из старинной семьи в Новой Англии, но брак ее был смешанный. Его родной штат - Уайоминг. Приятное слово "Уайоминг".
   - "Широкие бескрайние просторы". Скажите, Диана, почему выражение "мужчина с большой буквы" приводит меня в такую ярость?
   - Это понятно: оно слишком напоминает вам подсолнечник. Но "мужчина с большой буквы" не ограничивается широкими бескрайними просторами. Это вам не Саксенден.
   - В самом деле?
   - Конечно. Спокойной ночи, дорогая. Да не тревожит ваших сновидений "мужчина с большой буквы".
   Раздевшись, Динни вытащила дневник Хьюберта и перечитала отмеченное ею место. Вот что там было написано:
   "Чувствую себя страшно подавленным, словно жизнь покидает меня. Держусь только мыслью о Кондафорде. Интересно, что сказал бы старый Фоксхем, увидев, как я лечу мулов? От снадобья, которым я их пользую, ощетинился бы бильярдный шар, но оно помогает. Творец был явно в ударе, изобретая желудок мула. Ночью видел сон: стою в Кондафорде на опушке, фазаны летят мимо целой стаей, а я никакими силами не могу заставить себя спустить курок. Какой-то жуткий паралич! Постоянно вспоминаю старика Хэддона. "А ну-ка, мистер Берти, лезьте туда и хватайте его за башку!" Славный старый Хэддон! Вот это был характер. Дождь прекратился - в первый раз за десять дней. Высыпали звезды.
   Остров, корабль и луна в небесах.
   Редкие звезды, но как они ясны!..
   Только бы уснуть!.."
   VIII
   Тот неистребимый беспорядок, который присущ любой из комнат старого английского поместья и отличает его от всех загородных домов на свете, был в Липпингхолле особенно ощутим. Каждый устраивался у себя в комнате так, словно собирался обосноваться в ней навсегда; каждый немедленно привыкал к атмосфере и обстановке, делающей ее столь непохожей на соседние. Никому даже не приходило в голову, что помещение следует оставить в том виде, в каком его застали, ибо никто не помнил, как оно выглядело. Редкая старинная мебель стояла вперемежку со случайными вещами, приобретенными ради удобства или по необходимости. Потемневшие и порыжелые портреты предков висели рядом с еще более потемневшими и порыжелыми голландскими и французскими пейзажами, среди которых были разбросаны восхитительные старинные олеографии и не лишенные очарования миниатюры. В двух комнатах возвышались красивые старинные камины, обезображенные кое-как приделанными к ним современными каминными решетками. В темных переходах вы то и дело натыкались на неожиданно возникающие лестницы. Местоположение и меблировку вашей спальни было трудно запомнить и легко забыть. В ней как будто находились бесценный старинный ореховый гардероб, кровать с балдахином, также весьма почтенного возраста, балконное кресло с подушками и несколько французских гравюр. К спальне примыкала маленькая туалетная с узкой кушеткой и ванная, порой изрядно удаленная от спальни, но непременно снабженная ароматическими солями. Один из Монтов был адмиралом. Поэтому в закоулках коридоров таились старинные морские карты, на которых изображены драконы, пенящие моря. Другой Монт, дед сэра Лоренса и седьмой баронет, увлекался скачками. Поэтому на стенах была запечатлена анатомия чистокровной лошади и костюм жокея тех лет (1860 - 1883). Шестой баронет, занимавшийся политикой, благодаря чему он и прожил дольше остальных, увековечил ранневикторианскую эпоху - жену и дочь в кринолинах, себя с бакенбардами. Внешний облик дома напоминал о Реставрации, хотя на отдельных частях здания лежал отпечаток времени Георгов и - там, где шестой баронет дал волю своим архитектурным склонностям, - даже времени Виктории. Единственной вполне современной вещью в доме был водопровод.