Голсуори Джон. Сага о Форсайдах 2

   - Выходит, дядя Лоренс возлагает упования на социалистов?
   - Нет. По его словам, они забывают, что никто не станет кормить народ, не способный ни производить свой хлеб, ни платить за него. Он убежден, что коммунизм или социализм возможны только в такой стране, которая сама себя прокормит. Видишь, какая я стала ученая! И потом, эти социалисты через каждые два слова поминают Немезиду.
   - Вот вздор! Куда ты везешь меня, Динни?
   - Я думаю, ты не прочь позавтракать у Флер. Затем с поездом три пятьдесят отправимся в Кондафорд.
   Сестры замолчали и погрузились в глубокие и безрадостные размышления друг о друге. Клер угадывала в старшей ту трудно уловимую перемену, которая происходит в человеке, когда облетает весенний цвет жизни и он учится жить дальше без него. А Динни говорила себе: "Бедная девочка! Нам обеим досталось. Что ей теперь делать? И как я могу ей помочь?"
   II
   - Какой вкусный завтрак! - объявила Клер, доев сахар, оставшийся на дне чашки. - До чего приятно в первый раз поесть на суше! Когда садишься на пароход и читаешь первое меню, прямо диву даешься - чего в нем только нет. А потом его сводят к холодной ветчине без малого три раза в день. Вам приходилось испытывать такое разочарование?
   - А как же! - ответила Флер. - Впрочем, нам подавали кэрри - неплохое блюдо.
   - Только не тогда, когда возвращаешься. Мне даже смотреть на него противно. Как идет конференция Круглого стола?
   - Заседают. Цейлон заинтересован в Индии?
   - Не слишком. А Майкл?
   - Мы оба заинтересованы.
   Брови Клер приподнялись с очаровательной стремительностью.
   - Но вы же ничего о ней не знаете!
   - Видите ли, я была в Индии и одно время часто встречалась с индийскими студентами.
   - Ах, эти студенты. В них вся беда. Они такие передовые, а народ страшно отсталый.
   - Клер, если хочешь взглянуть на Кита и Кэт, попроси Флер свести нас наверх, - напомнила Динни.
   Сестры посетили детские и снова сели в автомобиль.
   - Поражаюсь Флер, - призналась Клер. - Она всегда точно знает, что хочет.
   - Ив общем получает, хотя исключения и бывали. Я никогда не верила, что ей хотелось получить Майкла.
   - Неудачный роман?
   Динни кивнула. Клер посмотрела в окошечко автомобиля:
   - Обычная история. Не у нее одной.
   Динни ничего не ответила.
   - Теперь в поездах всегда свободно, - заметила она, когда они с сестрой заняли пустое купе в вагоне третьего класса.
   - Знаешь, Динни, после той жуткой истории, которую я затеяла, я побаиваюсь встречи с отцом и мамой. Честное слово, мне совершенно необходимо приискать работу.
   - Да, в Кондафорде ты быстро затоскуешь.
   - Не в этом дело. Мне нужно доказать, что я не круглая идиотка. Интересно, сумела бы я заведовать гостиницей? Они у нас на редкость старомодные.
   - Мысль неглупая. Такое место требует напряжения, зато дает возможность общаться с массой людей.
   - Это что, насмешка?
   - Нет, дорогая, просто голос здравого смысла: ты же никогда не согласишься похоронить себя в глуши.
   - А как попасть на такое место?
   - Ума не приложу. Кроме того, теперь людям не на что разъезжать.
   Боюсь также, что заведование гостиницей требует предварительного изучения технической стороны дела. Впрочем, тебе поможет твой титул.
   - Я не желаю носить его имя. Лучше буду просто миссис Клер.
   - Понятно. Тебе не кажется, что мне следовало бы знать обо всем несколько подробнее?
   Клер помолчала и вдруг выпалила:
   - Он - садист.
   Динни посмотрела на запылавшее лицо сестры и созналась:
   - Никогда не понимала толком, что это такое.
   - Человек, который ищет сильных ощущений, причиняя боль тому, кто их доставляет. Жена - самый удобный объект.
   - Родная моя!..
   - Всякое бывало. Мой хлыст для верховой езды - это уж последняя капля.
   - Неужели он?.. - в ужасе вскрикнула Динни.
   - Да.
   Динни пересела на скамейку сестры и обняла Клер:
   - Дорогая, ты должна освободиться!
   - Как? Доказательств-то нет. И, кроме того, не выставлять же напоказ такую мерзость! Ты - единственная, кому я могу об этом рассказать.
   Динни встала и опустила окно. Лицо у нее пылало так же, как у сестры. Клер угрюмо продолжала:
   - Я ушла от него, как только подвернулась возможность. Но все это не подлежит огласке. Видишь ли, нормальное влечение быстро теряет остроту, а климат на Цейлоне жаркий.
   - О господи! - вырвалось у Динни. Она снова села напротив сестры.
   - Это моя вина. Я ведь всегда знала, что лед тонкий, ну вот и провалилась. Только и всего.
   - Но, дорогая, нельзя же в двадцать четыре года быть замужем и жить без мужа.
   - Почему бы нет? Manage mangue [1] хорошо охлаждает кровь. Меня заботит одно - где достать работу. Я не собираюсь садиться отцу на шею. Вы тут еще держитесь на плаву, Динни?
   - Не очень. До сих пор сводили концы с концами, но последний налог нас прямо топит. Трудность в том, чтобы не пожертвовать никем из прислуги. Мы ведь все сидим в одной лодке. Я всегда считала, что Кондафорд и деревня - одно целое. Мы или выплывем вместе, или вместе пойдем ко дну. Так или иначе - надо бороться. Отсюда моя затея с пекарней.
   - Можно мне заняться доставкой, если я не найду другой работы? Старая машина, наверное, еще цела?
   - Дорогая моя, ты будешь помогать нам так, как захочешь. Но дело только начинается. Налаживать его придется до самого рождества. А пока что скоро выборы.
   - Кто наш кандидат?
   - Некий Дорнфорд, человек здесь новый, но очень приличный.
   - Ему нужны избирательные агенты?
   - Я думаю!
   - Вот и прекрасно. Для начала займусь хоть этим. А будет толк от национального правительства?
   - Они уверяют, что "завершат начатую работу", но как - покамест не говорят.
   - Мне кажется, что они передерутся, как только им предложат первый же конструктивный план. Впрочем, мое дело сторона. Буду просто разъезжать по округе и агитировать: "Голосуйте за Дорнфорда!" Как тетя Эм?
   - Завтра приезжает погостить. Неожиданно написала, что не видела малыша, что пребывает в романтическом настроении и хочет пожить в комнате священника. Просит меня присмотреть, "чтобы там не навели порядка к ее приезду". Тетя Эм не меняется.
   - Я часто думала о ней, - сказала Клер. - Она вся какая-то успокоительная.
   Затем последовало долгое молчание. Динни думала о Клер, Клер - о себе. Размышления скоро утомили приезжую, и она искоса взглянула на сестру. Забыла ли та историю с Уилфридом Дезертом, о которой Хьюберт писал с такой тревогой, пока она длилась, и с таким облегчением, когда она кончилась? Динни, сообщил Хьюберт, потребовала прекратить всякие разговоры о ее романе, но с тех пор прошел уже целый год. Рискнуть заговорить, или она ощетинится, как ежик? "Бедная Динни! - подумала Клер. - Мне двадцать четыре; значит, ей уже двадцать семь!" Она молча сидела и поглядывала на профиль сестры. Очаровательный - особенно благодаря чуть вздернутому носу, который придает лицу решительное выражение! Глаза не поблекли по-прежнему красивые и синие, как васильки; ресницы кажутся неожиданно темными на фоне каштановой шевелюры. А все-таки лицо осунулось и утратило то, за что дядя Лоренс прозвал Динни "шипучкой". "Будь я мужчиной, я влюбилась бы в нее, - решила Клер. - Она хорошая. Но лицо у нее теперь печальное и проясняется только, когда она заговорит". И Клер полузакрыв глаза, посматривая на сестру через опущенные ресницы. Нет! Спрашивать нельзя. На лице, за которым она наблюдала, лежал отпечаток выстраданной отрешенности. Было бы непростительно снова растревожить ее.
   - Займешь свою прежнюю комнату, дорогая? - спросила Динни.
   Боюсь, что голуби чересчур сильно расплодились. Они беспрерывно воркуют под твоим окном.
   - Мне они не помешают.
   - А как насчет завтрака? Сказать, чтобы его подали к тебе в комнату?
   - Не беспокойся обо мне, дорогая. Мне будет ужасно неловко, если я кому-нибудь причиню беспокойство. До чего замечательно вернуться в Англию, да еще в такой день! Какая чудесная трава, и вязы, и голубое небо!
   - Еще один вопрос, Клер. Хочешь, чтобы я рассказала обо всем отцу и маме, или мне лучше молчать?
   Клер стиснула губы.
   - По-моему, им следует знать, что я не вернусь к нему.
   - Да. Но нужно привести какие-то причины.
   - Скажем просто, что это невозможно.
   Динни кивнула:
   - Я не хочу, чтобы они считали виноватой тебя. Для всех же остальных - ты приехала домой для поправки здоровья.
   - А тетя Эм? - спросила Клер.
   - Ее я беру на себя. Кроме того, она будет поглощена малышом. Ну вот, подъезжаем.
   Показалась кондафордская церковь и небольшая группа домиков, большей частью крытых соломой, - ядро и сердцевина разбросанного прихода. За ними виднелись службы, примыкавшие к поместью, но сам дом, построенный предками в милой их сердцу низине, был скрыт деревьями.
   Клер, прижавшись носом к оконному стеклу, сказала:
   - У меня прямо мурашки бегают. Ты по-прежнему любишь Кондафорд,
   Динни?
   - Больше.
   - Странно. Я вот тоже люблю его, а жить в нем не могу.
   - Типично по-английски. Отсюда - Америка и доминионы. Бери саквояж, а я захвачу чемодан.
   Краткая поездка по аллеям, окаймленным вязами, которые пестрели золотыми пятнышками увядшей листвы в лучах заходящего солнца, оказалась неутомительной и закончилась обычным ликованием собак, выскочивших из темного холла навстречу сестрам.
   - Новая? - осведомилась Клер, увидев черного спаниеля, который обнюхивал ей чулки.
   - Да, это Фош. Они со Скарамушем подписали пакт Келлога и поэтому вечно ссорятся, а я у них вроде Маньчжурии, - пояснила Динни и распахнула двери гостиной: - Мама, вот она!
   Подходя к бледной, взволнованной и улыбающейся матери. Клер в первый раз почувствовала себя потрясенной. Приехать вот так обратно и нарушить их покой!
   - Твоя заблудшая овечка вернулась, мамочка! - сказала она. - Слава богу, ты не изменилась!
   После пылких объятий леди Черрел застенчиво взглянула на дочь и сообщила:
   - Отец у себя в кабинете.
   - Я схожу за ним, - предложила Динни.
   В своем одиноком убежище, на котором до сих пор лежал отпечаток военных и аскетических привычек его владельца, генерал возился с приспособлением, изобретенным им для того, чтобы экономить время при натягивании охотничьих сапог и бриджей.
   - Ну что? - спросил он.
   - Клер здорова, дорогой, но порвала с ним и, боюсь, окончательно.
   - Скверно! - нахмурился генерал.
   Динни взялась руками за отвороты его куртки:
   - Виновата не она. Но я не стала бы задавать никаких вопросов. Сделаем вид, что она просто приехала погостить, и постараемся, чтобы этот приезд был ей по возможности приятен.
   - Что он натворил?
   - Ничего. Причина - его характер. Я знала, что в нем есть, какая-то жестокость.
   - Знала? Что ты имеешь в виду, Динни?
   - Догадывалась по тому, как он улыбается, - по губам.
   Генерал издал звук, выражающий крайнее огорчение.
   - Идем, - позвал он. - Доскажешь после.
   С Клер отец повел себя подчеркнуто радушно и дружелюбно и не расспрашивал ее ни о чем, кроме Красного моря и Цейлона, знакомство с которым ограничивалось у него воспоминаниями о пряных ароматах побережья и прогулке по Коричному саду в Коломбо. Клер, все еще взволнованная встречей с матерью, была благодарна ему за сдержанность. Она довольно скоро ускользнула к себе в комнату, где ее ждали уже распакованные вещи.
   Она встала у мансардного окна и прислушалась к воркованию голубей, к внезапным всплескам и хлопанью их крыльев, когда они взмывали в воздух над садом, обнесенным живой изгородью из тисов. Солнце почти закатилось, но свет все еще пробивался сквозь вязы. Ветра не было, и нервы
   Клер отдыхали в этой тишине, нарушаемой только голубями и напоенной непохожим на ароматы Цейлона благоуханием. Родной воздух, чудесный, здоровый, свежий, с легким привкусом горьковатого дымка! Клер увидела над садом синие ниточки, - садовники жгли сухие листья, сложив их небольшими кучками. И почти сразу же она закурила сигарету. В этом нехитром жесте сказалась вся Клер. Она никогда не умела целиком отдыхать, отдаваться покою и вечно стремилась вперед, к тому полному наслаждению, которое остается вовеки недоступным для людей с ее натурой. Трубастый голубь, сидевший на желобе крутой шиферной крыши, следил за ней кротким черным маленьким глазом и неторопливо чистил себе перья. Белизна его была прекрасна, осанка - горда, и такой же гордостью дышало круглое тутовое деревце, листья которого, слетая сначала с верхних, потом с нижних веток, кольцом устилали землю и расцвечивали траву. Последние лучи заката пронизывали его редкую изжелта-зеленую листву, и деревце казалось сказочным. Семнадцать месяцев назад Клер стояла у этого же окна, глядя поверх тутового деревца на поля и зеленеющие рощи. Семнадцать месяцев чужих небес и деревьев, чужих ароматов, звуков, вод - незнакомых, дразнящих, обманчивых и, как прежде, чуждых! И ни минуты покоя. Его не было и в белом доме с просторной верандой, который они занимали в Канди. Сначала он нравился ей, потом она усомнилась в этом, потом поняла, что он ей не нравится, и, наконец, просто возненавидела его. А теперь все прошло, и она снова дома. Клер стряхнула пепел с сигареты, потянулась, и голубь, заплескав крыльями, взмыл в воздух.
   III
   Динни "взяла на себя" тетю Эм. Это была не простая задача. Обычному человеку задают вопрос, он отвечает, и дело с концом. С леди Монт такой последовательный разговор был невозможен. Она стояла посреди комнаты с надушенным вербеной саше в руках и нюхала его, а Динни распаковывала ее чемодан.
   - Восхитительно пахнет, Динни. Клер что-то желтая. Ждет маленько'о, а?
   - Нет, тетя.
   - Жаль. Ко'да мы были на Цейлоне, все обзаводились маленькими. У слонов они такие приятные! В этой комнате мы и'рали в католическо'о священника, которому спускали еду в корзинке. Твой отец залезал на крышу, а я была священником. Но в корзинку нико'да не клали ниче'о вкусно'о. Твоя тетка Уилмет сидела на дереве. В случае появления протестантов ей пола'алось кричать: "Куй, куй!"
   - Это было несколько преждевременно, тетя Эм. При Елизавете Австралию еще не открыли.
   - Знаю. Лоренс говорит, что в те времена протестанты были сущими дьяволами. Католики тоже. И мусульмане.
   Динни вздрогнула и постаралась заслонить лицо корсетом.
   - Куда положить белье?
   - Куда хочешь. Не наклоняйся так низко. Все они были то'да сущими дьяволами. Страшно мучили животных. Клер понравилось на Цейлоне?
   Динни выпрямилась, держа в руках охапку белья:
   - Не очень.
   - Почему? Печень?
   - Тетя, я вам все объясню, но вы не говорите никому, кроме дяди Лоренса и Майкла. Это разрыв.
   Леди Монт погрузила нос в саше, потом изрекла:
   - Можно было предвидеть - стоило вз'лянуть на е'о мать. Ты веришь в по'оворку: "Яблочко от яблоньки... "?
   - Не слишком.
   - Я все'да утверждала, что семнадцать лет разницы - слишком мно'о, а Лоренс говорит, что люди сначала восклицают: "А, Джерри Корвен!" и больше ни слова не прибавляют. Что у них вышло?
   Динни склонилась над комодом, укладывая белье в ящик:
   - Я не спрашивала о подробностях, но, по-моему, он - настоящее животное.
   Леди Монт сунула саше в ящик и пробормотала:
   - Бедняжка Клер!
   - Словом, тетя, она вернулась домой для поправки здоровья.
   Леди Монт зарылась носом в цветы, наполнявшие вазу:
   - Босуэл и Джонсон называют их "бо'оснедники". Они без запаха. Какая болезнь может быть у Клер? Нервы?
   - Ей нужно переменить климат, тетя.
   - Но, Динни, сейчас столько ан'ло-индийцев возвращается обратно...
   - Знаю. Пока сойдет и такое объяснение, а дальше видно будет. Словом, не говорите, пожалуйста, даже Флер.
   - Скажу я или нет. Флер все равно узнает! От нее не скроешь. Клер завела себе молодо'о человека?
   - Что вы, тетя?
   И Динни извлекла из чемодана коричневый халат, вспоминая, с каким выражением лица молодой человек сказал им: "До свиданья!"
   - На пароходе? - усомнилась тетя.
   Динни переменила тему:
   - Дядя Лоренс сейчас очень увлекается политикой?
   - Да. Это так тя'остно. Что хочешь приедается, если о нем вечно раз'оваривать. А у вас надежный кандидат? Как Майкл?
   - Он в наших краях человек новый, но, видимо, пройдет.
   - Женат?
   - Нет.
   Леди Монт склонила голову набок, прищурила глаза и пристально взглянула на племянницу.
   Динни вынула из чемодана последнюю вещь - пузырек с жаропонижающим:
   - Вот уж не по-английски, тетя!
   - От груди. Е'о сунула мне Делия. Я болела грудью. Давно. Ты лично говорила с вашим кандидатом?
   - Да.
   - Сколько ему лет?
   - По-моему, под сорок.
   - Чем он занимается?
   - Он королевский адвокат.
   - Фамилия?
   - Дорнфорд.
   - Я что-то слышала про Дорнфордов, ко'да была девушкой. Но где? А, вспомнила - в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре.
   - Наверно, все-таки не он, а его отец?
   - В таком случае, у не'о ниче'о нет.
   - Он живет тем, что зарабатывает в суде.
   - Ко'да тебе меньше сорока, там мно'о не заработаешь.
   - Не знаю, он не жаловался.
   - Энер'ичный?
   - Очень.
   - Блондин?
   - Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тетя, или когда вы будете переодеваться к обеду?
   - Потом. Сначала сходим к малышу.
   - Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской.
   Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тетя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдет, когда станет постарше, - в Черрелов или Тесбери, - было еще неясно. Няня, тетка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочередно падать в их восхищенно распростертые объятия.
   - Он не гулит, - заметила Динни.
   - Он гулит по утрам, мисс.
   - Падает! - воскликнула леди Монт.
   - Не плачь, маленький!
   - Он никогда не плачет, мисс.
   - Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь.
   - Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, - объявила леди Монт. - А вы, няня?
   - Некогда было, миледи: у нас большая семья.
   - У няни была замечательная мать. Их пять сестер - все чистое золото.
   Румяные щеки няни заалели еще ярче, она улыбнулась застенчиво, как девочка, и потупилась.
   - Смотрите, он скривит себе ножки, - предупредила леди Монт. - Довольно ему ковылять.
   Няня, подхватив упиравшегося мальчугана, водворила его в кроватку; он важно нахмурился и уставился на Динни.
   - Мама в нем души не чает, - сообщила та. - По ее мнению, он будет вылитый Хьюберт.
   Леди Монт издала звук, который, как убеждены все взрослые, должен привлекать внимание детей.
   - Когда вернется Джин?
   - Не раньше очередного отпуска Хьюберта.
   Леди Монт остановила взгляд на племяннице:
   - Пастор говорит, что Ален остается в Гонкон'е еще на год.
   Динни, покачивая погремушкой перед ребенком, оставила без ответа реплику тетки. С того летнего вечера год назад, когда она приехала домой после бегства Уилфрида, она не говорила сама и никому не позволяла заговаривать о ее чувствах. Никто, да, вероятно, и она тоже, не знал, затянулась или нет ее сердечная рана. Казалось, у нее вообще больше нет сердца. Девушка так долго и упорно подавляла в нем боль, что оно словно ушло в самые сокровенные глубины ее существа и биение его стало едва уловимым.
   - Теперь куда, тетя? Маленькому пора спать.
   - Пройдемся по саду.
   Они спустились по лестнице и вышли на террасу.
   - Ой! - огорченно вскрикнула Динни. - Гловер отряс листья с тутового деревца. А они так красиво дрожали на ветках и слетали кольцом на траву. Честное слово, садовники лишены чувства красоты.
   - Просто ленятся подметать. А где же кедр, который я посадила, ко'да мне было пять лет?
   Они обогнули угол старой стены и подошли к ветвистому красавцу лет шестидесяти, поблекшую листву которого золотил закат.
   - Мне хочется, чтобы меня похоронили под ним, Динни. Только наши не со'ласятся. Они потребуют, чтобы все было чин чином.
   - А я мечтаю, чтобы меня сожгли и рассеяли прах по ветру. Взгляните, вон там пашут. Люблю смотреть, как лошади медленно движутся по полю, а за ними на горизонте виден лес.
   - "Люблю мычание коров", - несколько некстати процитировала леди Монт.
   С востока, из овечьего загона, донесся слабый перезвон колокольчиков.
   - Слышите, тетя?
   Леди Монт взяла племянницу под руку.
   - Я часто думала, как хорошо быть козой, - сообщила она.
   - Только не в Англии: у нас их привязывают и заставляют пастись на крохотном кусочке земли.
   - Нет, не так, а с колокольчиком в горах. Впрочем, лучше быть козлом: е'о не доят.
   - Посмотрите, тетя, вот наша новая клумба. Конечно, на ней сейчас мало что осталось - одни георгины, гортензии, хризантемы, маргаритки да немного пенстемон и козмий.
   - Динни, как же с Клер? - спросила леди Монт, зайдя за георгины. - Я слышала, теперь с разводом стало ле'че.
   - Да, пока не начнешь его требовать.
   - Но если тебя бросают...
   - Сначала нужно, чтобы тебя бросили.
   - Ты же сказала, что он вынудил ее уйти.
   - Это разные вещи, тетя.
   - Юристы просто помешаны на своих законах. Помнишь длинноносo'о судью, который хотел выдать Хьюберта?
   - Он-то как раз оказался очень человечным.
   - То есть как?
   - Он доложил министру внутренних дел, что Хьюберт показал правду.
   - Страшная история! - поежилась леди Монт. - Но вспомнить приятно.
   - Еще бы! Она ведь кончилась хорошо, - быстро отозвалась Динни.
   Леди Монт с грустью взглянула на нее.
   Динни долго смотрела на цветы, затем неожиданно объявила:
   - Тетя Эм, нужно сделать так, чтобы и для Клер все кончилось хорошо.
   IV
   В окрестностях Кондафорда полным ходом шла традиционная шумиха, известная под названием избирательной кампании и, может быть, еще более нелепая, чем это название. Местным жителям доказывалось, что единственно правильное для них решение - голосовать за Дорнфорда и что будет не менее правильно, если они проголосуют за Стринджера. В общественных местах их громогласно убеждали в этом дамы, сидевшие в автомобилях, и дамы, вылезавшие из машин; дома их призывали к тому же голоса, вырывавшиеся из репродукторов. Газеты и листовки уверяли их, что только они призваны спасти страну. Их приглашали проголосовать пораньше, но лишь один раз. Их непрерывно ставили перед парадоксальной дилеммой: как бы они ни проголосовали, страна все равно будет спасена. К ним обращались люди, знавшие, казалось, все на свете, кроме одного: каким все-таки путем следует ее спасать. Ни кандидаты, ни превозносившие их дамы, ни таинственные бестелесные голоса в репродукторах, ни еще более бестелесные голоса в газетах, - короче говоря, никто даже не пытался это объяснить. Оно и лучше. Во-первых, этого все равно никто не знал. А во-вторых, какое значение имеют частности, когда вся суть в общем принципе? Поэтому не стоит привлекать внимание ни к тому факту, что общее складывается из частностей, ни к той аксиоме всякой политики, что обещать - не значит выполнить. Лучше, куда лучше выбрасывать широковещательные лозунги, дискредитировать противника и величать избирателей самым здоровым и разумным народом в мире.
   Динни не участвовала в избирательной кампании. По ее собственным словам, она для этого не годилась и к тому же, видимо, понимала всю нелепость поднятой шумихи. Зато Клер, хотя и она не без иронии взирала на происходящее, обладала слишком деятельной натурой, чтобы оставаться в стороне. Ее активности весьма способствовало то, что люди вообще положительно реагируют на подобные начинания. Они ведь привыкли, что их убеждают, и любят, чтобы их убеждали. Предвыборная агитация для их ушей довольно безобидное развлечение, нечто вроде жужжания мошкары, которая не кусает. Когда же настает время отдать голоса, они руководствуются совсем иными мотивами: тем, за кого голосовали их отцы; тем, как голосование может отразиться на их работе; тем, на чьей стороне их лендлорд, церковь, профсоюз; тем, что они жаждут перемены, хотя ничего всерьез от нее не ждут; а нередко просто тем, что им подсказывает здравый смысл.
   Опасаясь вопросов, Клер старалась разглагольствовать поменьше и побыстрее переводить разговор на детей и самочувствие избирателей. Она обычно заканчивала тем, что спрашивала, в каком часу за ними заехать, отмечала время в записной книжке и уходила, чувствуя себя такой же растерянной, как и они. Поскольку она была Черрел, а не "чужая", они воспринимали ее как нечто само собой разумеющееся, хотя лично были знакомы только с Динни, а не с ней. Клер представлялась им элементом чего-то незыблемого, потому что никто из них не мыслил себе Кондафорд без Черрелов.
   В субботу, накануне выборов, Клер к четырем часам выполнила свои добровольные обязательства и, объехав избирателей, направлялась домой, когда ее обогнала двухместная машина; человек, сидевший за рулем, окликнул ее по имени, и она узнала молодого Тони Крума.
   - Каким ветром вас занесло сюда. Тони?
   - Я не мог больше выдержать без вас.