Голсуорси Джон. Через реку

   Люди, проходившие между нею и сверкающим прудом, удивлялись, что молодая, хорошо одетая женщина спит в такой ранний час. Два мальчугана с игрушечными самолётами в руках замерли перед нею, разглядывая её чёрные ресницы, матовые щёки и вздрагивающие, чуть подкрашенные губы. Это были воспитанные дети – за ними присматривала гувернантка француженка; поэтому они не додумались ткнуть спящую булавкой или издать вопль у неё над ухом. Но у неё, как им казалось, не было рук; она скрестила ноги, спрятала их под скамейку, и бедра её в такой позе выглядели неестественно длинными. Это было так занятно, что, когда мальчики проследовали дальше, один из них ещё долго оборачивался и поглядывал назад.
   Так, сном человека, который провёл ночь в автомобиле. Клер проспала целый час этого мнимовесеннего дня.

XX

   Прошло три недели, в течение которых Клер встретилась с Крумом всего четыре раза. В субботу, укладывая чемодан перед вечерним кондафордским поездом, она услышала зов овечьего колокольчика и сошла вниз по винтовой лесенке.
   На пороге стоял низенький человечек в роговых очках, чем-то неуловимо напоминавший представителя учёного мира. Он приподнял шляпу:
   – Леди Корвен?
   – Да.
   – С вашего позволения, имею вручить вам вот это.
   Он извлёк из кармана синего пальто длинный документ и подал его
   Клер.
   Она прочла:

   "В Коронный суд,
   Отделение завещательных, бракоразводных и морских дел.
   Февраля двадцать шестого дня 1932 года.
   По поводу прошения сэра Джералда Корвена".

   Ноги у неё подкосились, она заглянула в роговые очки, скрывавшие глаза незнакомца, и выдавила:
   – О!
   Низенький человечек слегка поклонился. Она инстинктивно почувствовала, что он жалеет её, и быстро захлопнула дверь у него под носом. Поднялась по винтовой лесенке, села на кушетку и закурила. Затем положила документ на колени и развернула его. Первая мысль её была: "Какая чудовищная нелепость! Я ни в чём не виновата". Вторая: "Придётся, видно, прочесть эту мерзость".
   Не успела она пробежать первую строку: "Сэр Джералд Корвен, кавалер ордена Бани, покорнейше просит…" – как у неё возникла новая, третья по счёту мысль: "Но это же то, чего я хочу! Я стану свободна!"
   Дальше она уже читала спокойнее, пока не дошла до слов: "… истец требует взыскать с вышеназванного Джеймса Бернарда Крума, ввиду совершения последним упомянутого прелюбодеяния, возмещение в размере двух тысяч фунтов".
   Тони! Да у него не то что двух тысяч фунтов – двух тысяч шиллингов не наберётся. Животное! Мстительная гадина! Неожиданно сведя весь их конфликт к вульгарному чистогану, он не только глубоко возмутил её, но и поверг в панику. Тони не должен, не может быть разорён из-за неё. Она обязана немедленно увидеться с ним! Неужели и ему?.. Конечно, ему тоже послали копию.
   Клер дочитала прошение, сделала глубокую затяжку и поднялась. Подошла к телефону, вызвала междугородную и дала номер телефона в гостинице Крума.
   – Можно попросить мистера Крума?.. Уехал в Лондон? На своей машине?.. Когда?
   Час назад. Значит, едет к ней.
   Несколько успокоившись. Клер быстро прикинула: на кондафордский поезд уже не поспеть… Она ещё раз позвонила на междугородную и заказала разговор с поместьем.
   – Динни? Это я. Клер. Сегодня вечером не могу приехать. Буду завтра утром… Нет! Здорова. Просто маленькие неприятности. До свиданья.
   Маленькие неприятности! Она ещё раз села и перечитала "эту мерзость". О них с Тони, кажется, известно все, кроме правды. А ведь ни ей, ни ему даже в голову не приходило, что за ними следят. Например, этот человечек в роговых очках явно знает её, но она его никогда не замечала. Клер ушла в туалетную и освежила лицо холодной водой. Вот тебе и мельник с реки Ди! Оказывается, играть эту роль не так-то просто.
   "Он, наверно, не успел поесть", – спохватилась она.
   Накрыв столик в нижней комнате и поставив на него всё, что было в доме съестного. Клер сварила кофе и в ожидании Крума села покурить. Она рисовала себе Кондафорд и лица родных, представляла себе также лица тёти Эм и Джека Масхема, но все оттеснялось на задний план лицом её мужа с его лёгкой, жестокой, кошачьей усмешкой. Неужели она безропотно уступит? Неужели она даст ему восторжествовать и капитулирует без боя? Она раскаивалась, что не послушала отца и сэра Лоренса, предлагавших начать за ним слежку. Теперь поздно: пока дело не кончится, Джерри на риск не пойдёт.
   Она ещё сидела в раздумье у электрической печки, когда раздался шум подъехавшей машины и зазвонил колокольчик.
   Крум был бледен и, видимо, продрог. Он остановился в дверях, всем своим видом выражая такое сомнение в доброжелательности приёма, который его ожидает, что Клер разом протянула ему обе руки:
   – Ну что, Тони, забавная история?
   – Дорогая!..
   – Вы совсем озябли. Выпейте бренди.
   Не успел он допить, как она заговорила:
   – Будем рассуждать не о том, чего мы могли бы не сделать, а только о том, что мы должны делать.
   Он застонал.
   – Мы, наверно, показались им ужасными простофилями. Мне и не снилось…
   – Мне тоже. Да и почему нам было не поступать так, как мы поступали? Только виноватый боится закона.
   Он сел и подпёр голову руками:
   – Видит бог, я сам хочу этого не меньше, чем ваш муж. Я мечтаю, чтобы вы освободились от него. Но я не имел права подвергать вас риску, раз вы не чувствуете ко мне того же, что я к вам.
   Клер посмотрела на него и слегка улыбнулась:
   – Тони, не будьте ребёнком! Распространяться о чувствах сейчас бессмысленно. И увольте меня от глупых разговоров о том, что вы виноваты. Суть в том, что мы оба невиновны. Подумаем лучше, что делать.
   – Не сомневайтесь в одном – я сделаю всё, что вы сочтёте нужным.
   – По-моему, – с расстановкой произнесла Клер, – я должна поступить так, как потребуют от меня родители.
   – Боже! – воскликнул Крум, вскакивая. – Ведь если мы будем защищаться и выиграем, вы останетесь привязанной к нему!
   – А если не будем защищаться и проиграем, вас разорят, – отчеканила Клер.
   – Чёрта с два! Разорить меня нельзя – можно только объявить несостоятельным.
   – А ваша работа?
   – Не понимаю, при чём здесь она?
   – На днях я видела Джека Масхема. Он показался мне человеком, который не оставит у себя на службе соответчика, не поставившего истца в известность о своих намерениях. Видите, я уже овладела судейским жаргоном.
   – Я не стал бы их скрывать, будь мы на самом деле любовниками.
   – Серьёзно?
   – Вполне.
   – Даже, если бы я сказала: "Не надо".
   – Вы бы так не сказали.
   – Не знаю.
   – Так или иначе, речь сейчас не об этом.
   – Но о том, что, если мы не будем защищаться, вы сочтёте себя непорядочным человеком.
   – Боже, до чего все запутано!
   – Садитесь и поедим. У меня только ветчина, но когда сердце не на месте, ветчина самое полезное блюдо.
   Они уселись и пустили в ход вилки.
   – Ваши родные уже знают, Клер?
   – Нет, я сама всего час как узнала. Они вам тоже прислали этот миленький документик?
   – Да.
   – Ещё кусочек?
   Они молча ели ещё несколько минут. Затем Тони встал:
   – Благодарю, я сыт.
   – Что ж, тогда покурим.
   Она взяла у него сигарету и сказала:
   – Вот что. Завтра утром я еду в Кондафорд, и, мне кажется, вам тоже следует поехать. Наши должны познакомиться с вами: что бы мы ни делали, всё нужно делать в открытую. Есть у вас поверенный в делах?
   – Нет.
   – У меня тоже. Видимо, придётся подыскать.
   – Этим займусь я. Ах, если бы у меня были деньги!
   Клер вздрогнула.
   – Простите, что у меня оказался супруг, способный потребовать возмещения ущерба!
   Крум сжал ей руку:
   – Дорогая, я думал только об адвокатах.
   – Помните, как я вам возразила на пароходе: "Порой гораздо ужаснее, когда что-нибудь начинается"?
   – Никогда с этим не соглашусь!
   – Я имела в виду свой брак, а не вас.
   – Клер, а может быть, лучше не защищаться и предоставить событиям идти своим ходом? Вы станете свободны, а потом… Словом, если захотите выбрать меня, я буду здесь; если нет – уеду.
   – Вы очень милый, Тони, но я всё-таки должна рассказать родным.
   А кроме того… есть ещё куча всяких обстоятельств.
   Крум прошёлся по комнате:
   – Вы полагаете, что нам поверят, если мы будем защищаться? Не думаю.
   – Мы будем говорить только голую правду.
   – Люди никогда не верят голой правде. Когда вы едете завтра?
   – С поездом десять пятьдесят.
   – Возьмёте и меня с собой или мне приехать позднее из Беблокхайт?
   – Лучше позднее, чтобы я успела им все выложить.
   – Им будет очень тяжело?
   – Да, не по себе.
   – Ваша сестра там?
   – Да.
   – Это уже отрадно.
   – Сказать, что мои родители старомодны, было бы неточно. Они несовременны, Тони. Впрочем, когда люди задеты лично, они редко бывают современными. Адвокаты, судья и присяжные во всяком случае современными не будут. Теперь отправляйтесь, но дайте слово не гнать машину как сумасшедший.
   – Можно вас поцеловать?
   – Чтобы, говоря голую правду, сознаться и в этом поцелуе после трёх предыдущих? Целуйте лучше руку, – рука не в счёт.
   Он поцеловал ей руку, пробормотал: "Храни вас бог!" – схватил шляпу и выбежал.
   Клер придвинула стул к электрической печке, невозмутимо излучавшей тепло, и задумалась. Сухой жар так обжигал глаза, что под конец ей почудилось, будто у неё нет больше ни век, ни влаги под ними. Ярость медленно и бесповоротно нарастала в ней. Всё, что она пережила на Цейлоне до того, как однажды утром решилась на разрыв, ожило с удвоенной силой. Как он посмел обращаться с ней так, словно она девица лёгкого поведения, нет, хуже, потому что и та не потерпела бы такого обращения! Как он посмел поднять на неё хлыст! И как он посмел следить за ней и затеять процесс! Нет, она не сдастся.
   Клер принялась методически мыть и убирать посуду. Распахнула дверь, пусть в доме гуляет сквозняк. Ночь, кажется, будет скверная, – в узком Мьюз то и дело кружится ветер.
   "Как и во мне", – подумала Клер, захлопнула дверь, вынула карманное зеркальце и вздрогнула – таким бесхитростным и беспомощным показалось ей собственное лицо. Она попудрилась, подвела губы. Затем глубоко вздохнула, пожала плечами, закурила сигарету и пошла наверх. Горячую ванну!

XXI

   На другой день не успела она приехать в Кондафорд, как сразу почувствовала, что атмосфера там напряжённая. То ли слова, сказанные ею по телефону, то ли её тон вселили тревогу в родителей Клер, и она сразу увидела, что притворяться весёлой бесполезно, – всё равно не поверят. К тому же погода стояла отвратительная – промозглая и холодная, и Клер с самого начала пришлось держать себя в напряжении.
   После завтрака она избрала гостиную местом для объяснения. Вынув из сумочки полученную ею копию, она протянула её отцу и сказала:
   – Вот что мне прислали, папа.
   Она услышала удивлённый возглас генерала и увидела, как мать и
   Динни подошли к нему.
   Наконец он спросил:
   – В чём здесь дело? Говори правду.
   Клер сняла ногу с каминной решётки и посмотрела отцу в глаза:
   – Бумажка лжёт. Мы ни в чём не виноваты.
   – Кто он?
   – Тони Крум. Мы встретились на пароходе, возвращаясь с Цейлона.
   Ему двадцать шесть, он служил там на чайной плантации, а теперь получил место у Джека Масхема – будет присматривать за его арабскими матками в Беблок-хайт. Денег у него нет. Я попросила его приехать сюда к вечеру.
   – Ты его любишь?
   – Нет, но он мне нравится.
   – А он тебя?
   – Да.
   – Ты говоришь, между вами ничего не было.
   – Он поцеловал меня в щёку – раза два, по-моему. Это всё.
   – На каком же основании бумага утверждает, что третьего числа ты провела с ним ночь?
   – Я поехала с ним на его машине посмотреть Беблок-хайт; на обратном пути в лесу, миль за пять до Хенли, отказали фары. Темень была непроглядная, я предложила остаться и подождать рассвета. Мы заснули, а когда рассвело, поехали дальше.
   Она услышала, как мать судорожно глотнула воздух, а у отца вырвался странный горловой звук.
   – А на пароходе? А у тебя на квартире? И ты утверждаешь, что между вами ничего нет, хотя он тебя любит?
   – Ничего.
   – Это правда?
   – Да.
   – Разумеется, это правда, – вмешалась Динни.
   – Разумеется! – повторил генерал. – А кто в неё поверит?
   – Мы не знали, что за нами слежка.
   – Когда он приедет?
   – С минуты на минуту.
   – Ты видела его после того, как получила извещение?
   – Да, вчера вечером.
   – Что он говорит?
   – Обещает сделать всё, что я сочту нужным.
   – Ну, это естественно. Надеется он, что вам поверят?
   – Нет.
   Генерал отошёл с бумагой к окну, словно намереваясь получше разглядеть её. Леди Черрел села. Она была очень бледна. Динни подошла к сестре и взяла её за руку.
   – Когда он приедет, – неожиданно объявил генерал, поворачиваясь к окну спиной, – я хочу повидаться с ним один на один. Попрошу, чтобы никто не говорил с ним до меня.
   – "Свидетелей просят удалиться", – шепнула Клер.
   Генерал вернул ей документ. Лицо у него было подавленное и усталое.
   – Мне очень жаль, папа. Мы, конечно, наделали глупостей. Добродетель ещё не служит себе наградой.
   – Ею служит благоразумие, – отпарировал генерал. Он дотронулся до плеча Клер и пошёл к двери в сопровождении Динни.
   – Мама, он верит мне?
   – Да, но только потому, что ты его дочь. И чувствует, что не должен бы верить.
   – Ты тоже это чувствуешь, мама?
   – Я верю тебе, потому что знаю тебя.
   Клер наклонилась и поцеловала мать в щёку:
   – Благодарю, мамочка, но мне всё равно не легче.
   – Ты говоришь, этот молодой человек тебе нравится. Ты познакомилась с ним на Цейлоне?
   – Нет, я впервые встретилась с ним на пароходе. И поверь, мама, мне сейчас не до страстей. Я даже не знаю, оживут ли они во мне. Наверно, нет.
   – Почему?
   Клер покачала головой:
   – Я не желаю вдаваться в подробности нашей жизни с Джерри даже теперь, когда он так по-хамски потребовал возмещения ущерба. Честное слово, оно огорчает меня больше, чем мои собственные неприятности.
   – Мне кажется, этот молодой человек пошёл бы за тобой куда угодно и когда угодно.
   – Да, но я этого не хочу. К тому же я дала обещание тёте Эм. Я вроде как поклялась, что в течение года не натворю глупостей. И я держу слово – до сих пор. Но меня прямо подмывает отказаться от защиты и стать свободной.
   Леди Черрел промолчала.
   – А ты что скажешь, мама?
   – Отец должен считаться с тем, как это отразится на репутации твоей семьи и твоей собственной.
   – Что в лоб, что по лбу. В обоих случаях конец один и тот же. Если мы не будем защищаться, мне дадут развод, но он едва ли привлечёт к себе внимание. Если будем, это вызовет сенсацию. "Ночь в машине" и так далее, если даже нам поверят. Представляешь себе, мама, как набросятся на нас газеты?
   – Знаешь, – медленно сказала леди Черрел, – решение отца в конце концов предопределено тем, что ты рассказала про хлыст. Я никогда не видела его таким взбешённым, как после того разговора с тобой. Думаю, он потребует, чтобы вы защищались.
   – Я ни за что не упомяну о хлысте перед судом. Это прежде всего бездоказательно, и потом, у меня тоже есть гордость, мама…
   Динни последовала за отцом в его кабинет, который домашние иногда именовали казармой.
   – Ты знакома с этим молодым человеком, Динни? – взорвался наконец генерал.
   – Да. Он мне нравится. Он действительно любит Клер.
   – Какой расчёт ему её любить?
   – Папа, надо быть человечным!
   – Ты веришь ей насчёт автомобиля?
   – Да. Я сама слышала, как она торжественно обещала тёте Эм не делать глупостей в течение года.
   – С чего ей пришло в голову давать такие обещания?
   – С моей точки зрения, это ошибка.
   – Как?
   – Во всём этом важно одно – чтобы Клер стала свободной.
   Генерал опустил голову, словно впервые услышал нечто, над чем стоит призадуматься; скулы его медленно побагровели.
   – Рассказывала она тебе, – неожиданно спросил он, – то, что рассказала мне об этом субъекте и хлысте?
   Динни кивнула.
   – В былое время я мог бы вызвать и вызвал бы его к барьеру. Клер должна стать свободной – согласен, но только не таким путём.
   – Значит, ты веришь ей?
   – Она не могла солгать всем нам.
   – Правильно, папа! Но поверят ли им посторонние? Поверил бы ты на месте присяжных?
   – Не знаю, – угрюмо бросил генерал.
   Динни покачала головой:
   – Нет, не поверил бы.
   – Юристов, чёрт бы их побрал, не проведёшь. Я думаю, что Дорнфорд, например, не возьмётся за такое дело.
   – Он не выступает в бракоразводном суде. Кроме того. Клер – его секретарь.
   – Надо посоветоваться с Кингсонами. Лоренс им верит. Отец Флёр был их компаньоном.
   – Тогда… – начала Динни, но дверь распахнулась.
   – К вам мистер Крум, сэр.
   – Останься, Динни.
   В дверях появился Крум. Он быстро взглянул на Динни и подошёл к генералу:
   – Клер сказала, чтобы я приехал, сэр.
   Генерал кивнул. Прищурив глаза, он в упор смотрел на предполагаемого любовника дочери. Молодой человек ответил на его взгляд, как солдат на параде, – твёрдо, но без вызова.
   – Будем говорить без обиняков, – резко начал генерал. – Вам не кажется, что вы впутали мою дочь в скверную историю?
   – Да, сэр.
   – Потрудитесь дать мне объяснения.
   Крум положил шляпу на стол, расправил плечи и объяснил:
   – Что бы она ни сказала вам, сэр, – все правда.
   Динни с облегчением увидела, что губы её отца дрогнули, словно по ним пробежала улыбка.
   – Это очень порядочно с вашей стороны, мистер Крум, но я жду другого. Клер изложила мне свою версию. Был бы рад услышать теперь вашу.
   – Я люблю её, сэр, люблю с первой нашей встречи на пароходе. В Лондоне мы встречались – ходили в кино, театр, картинные галереи. Я был у неё на квартире три… нет, пять раз. Третьего февраля я поехал с ней в Беблок-хайт, чтобы показать ей, где буду работать. На обратном пути, – надеюсь, она упомянула об этом? – у меня отказали фары и мы застряли из-за темноты в лесу, в нескольких милях от Хенли. Тогда мы… мы решили, что лучше не рисковать и дождаться рассвета. Я ведь дважды съезжал с дороги. Было темно, хоть глаз выколи, фонарь я с собой не захватил. Словом, мы сидели в машине до половины седьмого утра, потом двинулись и около восьми были у неё на квартире.
   Он сделал паузу, провёл языком по губам, опять расправил плечи и порывисто закончил:
   – Хотите верьте, хотите нет, но клянусь вам, сэр, между нами ничего не было – ни в машине, ни вообще, кроме… кроме того, что она два-три раза позволила мне поцеловать её в щёку.
   Генерал, ни на секунду не спускавший с него глаз, сказал:
   – Мы слышали от неё примерно то же самое. Дальше?
   – Вчера, получив извещение, я сразу же поехал в город и увиделся с ней. Разумеется, сэр, я сделаю всё, что она сочтёт нужным.
   – И вы не сговаривались с ней о том, что будете здесь рассказывать?
   Динни увидела, что молодой человек весь напрягся:
   – Отнюдь нет, сэр.
   – Итак, вы готовы подтвердить под присягой, что между вами ничего нет, и повторить это суду? Правильно я вас понял?
   – Да, сэр, если только есть надежда, что нам поверят.
   Генерал пожал плечами.
   – Каковы ваши денежные обстоятельства?
   – Четыреста фунтов оклада в год, – криво улыбнулся Крум. – Это всё, сэр.
   – Знакомы вы с мужем моей дочери?
   – Нет.
   – И никогда с ним не встречались?
   – Нет, сэр.
   – Когда вы встретились с Клер?
   – На второй день после отплытия в Англию.
   – Чем вы занимались на Цейлоне?
   – Служил на чайной плантации. Но потом её из экономии слили с другими.
   – Понятно. Ваше образование?
   – Веллингтон, затем Кембридж.
   – Вы поступили на службу к Джеку Масхему?
   – Да, сэр, он поручил мне присматривать за его арабскими матками. Они прибудут весной.
   – Значит, вы разбираетесь в лошадях?
   – Да. Я их обожаю.
   Динни увидела, как прищуренный взгляд генерала оторвался от молодого человека и упал на неё.
   – Вы как будто знакомы с моей дочерью Динни?
   – Да.
   – Поручаю вас ей. Я должен все обдумать.
   Молодой человек слегка поклонился, повернулся к Динни, затем снова повернулся к генералу и с достоинством произнёс:
   – Ужасно сожалею о случившемся, сэр, но не о том, что люблю Клер. Сказать, что жалею, – значило бы солгать. Я безумно люблю её.
   Он направился к двери, но генерал остановил его:
   – Минутку. Как вы понимаете слово "любовь"?
   Динни безотчётно стиснула руки. Опасный вопрос! Молодой человек круто обернулся. Лицо у него было каменное.
   – Понимаю, сэр, – ответил он сдавленным голосом. – Вы спрашиваете, что это – вожделение или нечто большее? Так вот – это нечто большее, иначе я не выдержал бы ночи в автомобиле.
   Он опять повернулся к двери.
   Динни подбежала, помогла ему открыть её и проводила его в холл, где он остановился, хмуря брови и тяжело дыша. Она взяла его под руку и подвела к камину, где горел огонь. Они постояли, глядя на пламя; затем она сказала:
   – Боюсь, что получилось чересчур резко. Но вы же понимаете: военный человек любит ясность. Во всяком случае вы, что называется, произвели на моего отца хорошее впечатление.
   – Я чувствовал себя форменным чурбаном. А где Клер? Здесь?
   – Да.
   – Могу я видеть её, мисс Черрел?
   – Постарайтесь называть меня просто Динни. Вы можете её видеть, но, по-моему, вам лучше повидаться и с моей матерью. Идёмте в гостиную.
   Он стиснул ей руку:
   – Я всегда знал, что мы за вами, как за каменной стеной.
   Динни поморщилась:
   – Даже каменная стена не выдержит такого нажима.
   – Ой, простите! Я всегда забываю, какая у меня хватка. Клер боится даже подавать мне руку. С ней все хорошо?
   – Насколько это возможно в её положении.
   Тони Крум схватился за голову:
   – Да, со мной ведь творится то же самое, только мне ещё хуже. В таких переделках человеку просто необходимо знать, что впереди есть надежда. Вы думаете, она меня когда-нибудь полюбит?
   – Надеюсь.
   – А ваши родители не считают, что я гоняюсь за нею просто так, – вы меня понимаете? – ну, ради забавы?
   – После того, что было сегодня, – конечно, нет. Вы ведь такой, какой была когда-то и я, – прозрачный.
   – Вы? Никогда не могу угадать ваши мысли.
   – Это было давным-давно. Идём.

XXII

   Когда Крум скрылся за снежной завесой хмурого и ветреного дня, в Кондафорде воцарилось мрачное уныние. Клер ушла к себе, объявив, что у неё головная боль и она хочет лечь. Остальные три члена семьи сидели за неубранным чайным столом и – верный признак душевной тревоги – разговаривали только с собаками.
   Наконец Динни встала:
   – Ну, вот что, мои дорогие, горем делу не поможешь. Во всём надо находить хорошую сторону. Ведь Клер и он могли бы оказаться не белыми как снег, а багровыми от стыда.
   Генерал, словно рассуждая вслух сам с собой, заметил:
   – Они должны защищаться. Нельзя давать волю этому субъекту.
   – Но, папа, если Клер выйдет из переделки свободной и с чистой совестью, это же будет просто замечательно, хотя и парадоксально, а шуму будет меньше.
   – Дать возвести на себя такое обвинение?
   – Даже если она оправдается, её имя будут трепать. Ночь в автомобиле с молодым человеком никому не сходит с рук. Правда, мама?
   Леди Черрел слабо улыбнулась:
   – Я согласна с отцом, Динни. По-моему, возмутительно, что Клер угрожает развод, хотя она не сделала ничего дурного, разве что была неосторожна. Кроме того, не защищаться – значило бы обмануть закон, не так ли?
   – Вряд ли закону есть до этого дело, дорогая. Впрочем…
   И Динни замолчала, вглядываясь в удручённые лица родителей и сознавая, что в отличие от неё они придают браку и разводу некое таинственное значение, которого не умалят никакие её слова.
   – Этот юноша кажется мне порядочным человеком, – признался генерал. Нужно, чтобы он отправился к адвокатам вместе с нами.
   – Папа, я, пожалуй, поеду с Клер и зайду попрошу дядю Лоренса устроить нам встречу с юристами днём в понедельник. С тобой и Тони Крумом я созвонюсь завтра утром.
   Генерал кивнул и поднялся.
   – Мерзкая погода! – сказал он и положил руку на плечо жене. – Не расстраивайся, Лиз. Пойми, у них один выход – говорить правду. Что ж, пойду в кабинет и посижу над планом нового свинарника. Зайди ко мне попозже, Динни…
   В критические минуты жизни Динни чувствовала себя больше дома на Маунт-стрит, чем в Кондафорде. Сэр Лоренс все понимал гораздо лучше, чем её отец, а непоследовательность тёти Эм успокаивала и подбадривала девушку больше, чем тихое сочувствие её отзывчивой матери. Кондафорд был хорош до кризиса или после него, но слишком безмятежен для душевных бурь и крутых решений. По мере того как поместья прекращали своё существование, этот загородный дом казался все более старинным, потому что в нём жила единственная семья графства, которая насчитывала не тричетыре, а множество поколений предков, обитавших в той же местности. Поместье как бы стало учреждением, освящённым веками. Люди видели в "кондафордской усадьбе" и в "кондафордских Черрелах" своего рода достопримечательность. Они чувствовали, что Кондафорд живёт совсем не так, как большие загородные резиденции, куда приезжают провести конец недели или поохотиться. Владельцы более мелких поместий возводили деревенскую жизнь в своеобразный культ; они наперерыв устраивали теннис, бридж, различные сельские развлечения, то и дело стреляли дичь, затевали состязания в гольф, посещали собрания, охотились на лисиц и так далее. Черрелы, пустившие здесь гораздо более глубокие корни, бросались в глаза куда меньше. Конечно, если бы они исчезли, соседям их недоставало бы; однако подлинно серьёзное место они занимали только в жизни обитателей деревни.