Страница:
Динни.
– Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.
– На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома.
– Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.
– У Ромы, – решила Динни. – Оттуда мы куда-нибудь пройдём.
Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось её видеть.
Следующий день был тёплый – настоящий оазис в этом хмуром апреле.
Подходя к статуе Ромы, девушка ещё издали заметила Корвен а, который стоял у решётки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя её зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок.
Он не протянул руки.
– Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдёмся и поговорим на ходу.
Он направились к Серпентайну.
– Что касается известного дела, – неожиданно начал Корвен, – то я вовсе не жажду его выиграть.
– Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.
– По моим данным – соответствует.
– В части предпосылок – может быть; в части выводов – нет.
– Вернётся ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад?
– Едва ли, хотя, конечно, я могу её спросить. Я, например, не вернулась бы.
– Какое безжалостное семейство!
Динни промолчала.
– Она влюблена в этого Крума?
– Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать.
– Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не слышит, кроме вон этих уток.
– Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные чувства к вам.
– Ах, вот в чём дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она вернулась, пусть даже наделав глупостей.
– Иными словами, – спросила Динни, не глядя на него, – дело, затеянное вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала термин?
Он посмотрел на неё прищуренными глазами:
– Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убеждён, что улики на самом деле так вески, как кажутся.
– Благодарю.
– Да, но я уже предупредил вас или Клер, – Что всё равно, – что не могу и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернётся, я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом. Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа.
– А если она, предположим, выиграет, вы её опять будете преследовать?
– Нет, не буду.
– Вы же могли освободить и её и себя, – стоило только захотеть.
– Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что вы говорите, сильно смахивает, – извините за резкость, – на предложение вступить в сделку.
Динни остановилась:
– Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся. Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут,
Джерри тоже остановился, глядя на неё, и лицо зятя взволновало девушку. Из-под маски его жёстких смуглых черт проступили боль и растерянность.
– Мне очень жаль, что всё так сложилось, – порывисто сказала она.
– Человеческая натура – дьявольская штука, Динни, и вырваться изпод её власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья!
Она подала ему руку. Он стиснул её, повернулся и ушёл.
Подавленная, Динни постояла под молодой берёзкой, чьи набухшие почками ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко всех – и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь.
Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для неё быстротой.
Флёр встретил её вопросом:
– Ну что?
– Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер.
– Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер вернётся. И если у неё голова на плечах, она должна согласиться.
Динни решительно сжала губы.
Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала:
– Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он обещал прекратить дело, если ты вернёшься к нему на любых угодных тебе условиях.
Клер села на постели и обхватила руками колени:
– Так. А что ты ответила?
– Что спрошу тебя.
– Как по-твоему, почему он это предлагает?
– Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не слишком верит в неопровержимость улик.
– Вот как! – сухо отозвалась Клер. – Я в неё тоже не верю. Но к нему не вернусь.
– Я и сказала ему, что ты едва ли вернёшься. А он назвал нас "безжалостным семейством".
У Клер вырвался короткий смешок.
– Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть.
Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри?
Клер, словно прочитав её мысли, продолжала:
– Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флёр рассказывала мне о своём отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях – самоуверенное идиотство. Пока в спальнях не установили киносъёмочные камеры, всем уликам – грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже изменить нельзя.
Динни поднялась:
– Хорошо. Скорей бы всё кончилось!
– Да, – отозвалась Клер. – Поскорей бы! Не знаю только, что будет с нами, когда всё кончится. Боже, суды храни!
Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух недель, посвящённых судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой которых могло бы пройти и дело её сестры, не обратив на себя внимания и не вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением, что её сестра не согласна. Ответа не последовало.
По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и сказала только, что здесь все очень мило и что в саду следует поставить скворечню. Дом стоял на отшибе, в нём было просторно и много воздуху, сад располагался на южном склоне холма. Огорчённая своим безразличием, она обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо Дорнфорда искренне тронуло её при расставании. В автобусе, по дороге домой, Клер сказала:
– Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а не человек.
– Не сомневаюсь.
И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и без конца повторяясь, зазвучала строфа:
Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет, – занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и сосредоточивало их на её близких. В первый раз на памяти Динни над именем Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро ощущала, как реагирует на это её клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно, четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности, но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни уверяли, что развод в наши дни – сущая безделица, всё равно в стране, гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше всего на свете ненавидели гласность.
Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно натянутая атмосфера. Казалось, её дядя и тётка объявили друг другу: "Мы примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из себя оскорблённых в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в такие положения.
Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей, уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся её семья, и хотя девушка порой думала, что люди, на чьё благо он трудится, вероятно, счастливее, чем он сам, она безотчётно верила, что он живёт подлинно реальной жизнью в мире, где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери высказался более определённо:
– В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота – копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочёл бы, чтобы она серьёзно влюбилась и даже перешла границы дозволенного.
– Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, – вполголоса бросила Динни. – Дайте ей только время.
Хилери улыбнулся:
– Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества холодные, слабые, близорукие: они всегда во всём видят самое худшее. За настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в вопросах пола. Это неопрятно.
– По-моему, вы несправедливы к Клер, – со вздохом возразила Динни. У неё были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна.
– Ну, – проницательно заметил Хилери, – я вижу, ты могла бы коечто порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих мальчиков поехать, а власти – дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за завтраком.
Сказав это, он вошёл с Динни в здание вокзала и проследовал к ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма товарищей и время от времени повторяя:
– Что? Мы приуныли? Ну, нет!
Они приветствовали Хилери возгласами:
– Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр?
Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе.
– Эх, что бы вам с нами поехать!
– Я не прочь бы, Джек.
– Расставайтесь-ка со старой Англией!
– С доброй старой Англией!
– Сэр!..
– Слушаю. Томми.
Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным интересом, который проявляли к ней уезжающие.
– Динни!
Девушка приблизилась к вагону.
– Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница.
Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам, сдёрнувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути.
Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери, чувствуя, что у неё перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам, высовывавшимся из окна.
– Вечером у них уже начнётся морская болезнь, – заметил Хилери. – Это хорошо. Она – лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом.
Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины замолчали. Затем судья спросил:
– Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до начала этого неприятного дела?
– Никакой, дядя.
– Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мёртвой точке в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся?
– Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не соответствует истине.
Судья поморщился:
– Я рассуждаю с мужской точки зрения. Динни. Выиграет Клер или проиграет, огласка все равно нежелательна. Но если они с этим молодым человеком не станут защищаться, всё пройдёт почти незаметно. Эдриен уверяет, что Клер не примет от мужа никакой материальной поддержки. Следовательно, эта сторона вопроса тоже отпадает. В чём же тогда дело? Известны тебе её мотивы?
– Весьма относительно и притом под секретом.
– Жаль! – вздохнул судья. – Если бы люди знали законы так же, как я, они не стали бы защищаться в таких обстоятельствах.
– Но Джерри, помимо всего прочего, требует возмещения ущерба.
– Да, Эдриен мне рассказывал. Это уж прямо какой-то средневековый пережиток.
– По-вашему, дядя Лайонел, месть тоже средневековый пережиток?
– Не совсем, – ответил судья с кривой усмешкой. – Но я никогда бы не предположил, что человек с положением Корвена может позволить себе такое излишество. Посадить жену на скамью подсудимых – не очень красиво!
Эдриен обнял Динни за плечи:
– Динни переживает это острее нас всех.
– Догадываюсь, – пробормотал судья. – Корвен, конечно, положит эти деньги на имя Клер.
– Клер их не возьмёт. Но почему вы уверены, что она обязательно проиграет? Мне кажется, закон создан для того, чтобы защищать справедливость, дядя Лайонел.
– Не люблю присяжных, – отрезал судья.
Динни с любопытством посмотрела на него. Он сегодня поразительно откровенен. Судья добавил:
– Передай Клер, что говорить надо громко, отвечать кратко. И пусть не острит. Право вызывать смех у публики принадлежит одному судье.
С этими словами он ещё раз криво усмехнулся, пожал племяннице руку и ушёл.
– Дядя Лайонел хороший судья?
– Говорят, что он вежлив и нелицеприятен. В суде я Лайонела не слышал, но насколько я знаю его как брат, он человек добросовестный и дотошный, хотя порою бывает не в меру саркастичен. А всё, что им сказано о деле Клер, совершенно бесспорно, Динни.
– Я сама в этом убеждена. Всё упирается в моего отца и в возмещение ущерба.
– По-моему, Джерри теперь раскаивается, что потребовал денег. У него не адвокаты, а скверные крючкотворы. Им бы лишь поудить рыбу в мутной воде!
– Разве это не призвание всех юристов?
Эдриен засмеялся.
– Вот чай! Утопим в нём наши горести и пойдём в кино. Говорят, сейчас идёт замечательная немецкая картина. Подумай только, Динни, – подлинное великодушие на экране.
XXIX
"Бэртон-клуб, I3/IV-32.Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флёр.
Дорогая Динни,
Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
– Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.
– На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома.
– Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.
– У Ромы, – решила Динни. – Оттуда мы куда-нибудь пройдём.
Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось её видеть.
Следующий день был тёплый – настоящий оазис в этом хмуром апреле.
Подходя к статуе Ромы, девушка ещё издали заметила Корвен а, который стоял у решётки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя её зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок.
Он не протянул руки.
– Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдёмся и поговорим на ходу.
Он направились к Серпентайну.
– Что касается известного дела, – неожиданно начал Корвен, – то я вовсе не жажду его выиграть.
– Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.
– По моим данным – соответствует.
– В части предпосылок – может быть; в части выводов – нет.
– Вернётся ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад?
– Едва ли, хотя, конечно, я могу её спросить. Я, например, не вернулась бы.
– Какое безжалостное семейство!
Динни промолчала.
– Она влюблена в этого Крума?
– Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать.
– Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не слышит, кроме вон этих уток.
– Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные чувства к вам.
– Ах, вот в чём дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она вернулась, пусть даже наделав глупостей.
– Иными словами, – спросила Динни, не глядя на него, – дело, затеянное вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала термин?
Он посмотрел на неё прищуренными глазами:
– Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убеждён, что улики на самом деле так вески, как кажутся.
– Благодарю.
– Да, но я уже предупредил вас или Клер, – Что всё равно, – что не могу и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернётся, я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом. Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа.
– А если она, предположим, выиграет, вы её опять будете преследовать?
– Нет, не буду.
– Вы же могли освободить и её и себя, – стоило только захотеть.
– Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что вы говорите, сильно смахивает, – извините за резкость, – на предложение вступить в сделку.
Динни остановилась:
– Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся. Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут,
Джерри тоже остановился, глядя на неё, и лицо зятя взволновало девушку. Из-под маски его жёстких смуглых черт проступили боль и растерянность.
– Мне очень жаль, что всё так сложилось, – порывисто сказала она.
– Человеческая натура – дьявольская штука, Динни, и вырваться изпод её власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья!
Она подала ему руку. Он стиснул её, повернулся и ушёл.
Подавленная, Динни постояла под молодой берёзкой, чьи набухшие почками ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко всех – и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь.
Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для неё быстротой.
Флёр встретил её вопросом:
– Ну что?
– Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер.
– Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер вернётся. И если у неё голова на плечах, она должна согласиться.
Динни решительно сжала губы.
Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала:
– Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он обещал прекратить дело, если ты вернёшься к нему на любых угодных тебе условиях.
Клер села на постели и обхватила руками колени:
– Так. А что ты ответила?
– Что спрошу тебя.
– Как по-твоему, почему он это предлагает?
– Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не слишком верит в неопровержимость улик.
– Вот как! – сухо отозвалась Клер. – Я в неё тоже не верю. Но к нему не вернусь.
– Я и сказала ему, что ты едва ли вернёшься. А он назвал нас "безжалостным семейством".
У Клер вырвался короткий смешок.
– Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть.
Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри?
Клер, словно прочитав её мысли, продолжала:
– Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флёр рассказывала мне о своём отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях – самоуверенное идиотство. Пока в спальнях не установили киносъёмочные камеры, всем уликам – грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже изменить нельзя.
Динни поднялась:
– Хорошо. Скорей бы всё кончилось!
– Да, – отозвалась Клер. – Поскорей бы! Не знаю только, что будет с нами, когда всё кончится. Боже, суды храни!
Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух недель, посвящённых судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой которых могло бы пройти и дело её сестры, не обратив на себя внимания и не вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением, что её сестра не согласна. Ответа не последовало.
По просьбе Дорнфорда она вместе с Клер осмотрела его новый дом на Кемпден-хилл. Зная, что он выбрал себе этот кров в надежде разделить его с нею, если она согласится, Динни чувствовала себя неловко, отмалчивалась и сказала только, что здесь все очень мило и что в саду следует поставить скворечню. Дом стоял на отшибе, в нём было просторно и много воздуху, сад располагался на южном склоне холма. Огорчённая своим безразличием, она обрадовалась, когда настало время уезжать, хотя подавленное и печальное лицо Дорнфорда искренне тронуло её при расставании. В автобусе, по дороге домой, Клер сказала:
– Чем ближе я знакомлюсь с Дорнфордом, тем ясней вижу, что вы подходите друг другу. Он на редкость деликатен и с ним можно молчать. Прямо ангел, а не человек.
– Не сомневаюсь.
И в голове Динни, приноравливаясь к ритму покачивающегося автобуса и без конца повторяясь, зазвучала строфа:
Но лицо её хранило то выражение отрешённости, маску которой, как знала Клер, не стоило и пытаться приподнять.
Как широка река, как берег крут!
Что ждёт за нею – отдых иль скитанья?
Искать ли тучных пастбищ или тут,
На скудной почве, длить существованье?
Ожидание события, даже когда последнее непосредственно вас не заденет, – занятие не из приятных. Однако для Динни оно заключало в себе то преимущество, что отвлекало девушку от мыслей о собственной особе и сосредоточивало их на её близких. В первый раз на памяти Динни над именем Черрелов нависла реальная угроза публичного позора, и девушка особенно остро ощущала, как реагирует на это её клан. Она радовалась, что Хьюберта нет в Англии: при его нетерпеливом характере он бы страшно нервничал. Конечно, четыре года назад его личные неприятности тоже стали достоянием гласности, но тогда опасности подвергалась его жизнь, а не честь. Сколько бы люди ни уверяли, что развод в наши дни – сущая безделица, всё равно в стране, гораздо менее современной, чем предполагается, с понятием развода по традиции связывается представление о клейме позора. Во всяком случае у кондафордских Черрелов была своя гордость и свои предрассудки, и они больше всего на свете ненавидели гласность.
Когда в один прекрасный день Динни отправилась завтракать в приход святого Августина в Лугах, она обнаружила, что и там царит довольно натянутая атмосфера. Казалось, её дядя и тётка объявили друг другу: "Мы примиряемся с тем, что процесс неизбежен, но не можем ни понять его, ни одобрить". Они не пытались ни высокомерно осуждать Клер, ни разыгрывать из себя оскорблённых в своей добродетели детей церкви, но всем своим видом говорили Динни, что Клер могла бы найти себе занятие получше, чем попадать в такие положения.
Направляясь с Хилери на Юстенский вокзал провожать партию юношей, уезжавших в Канаду, Динни испытывала неловкость, потому что искренне любила и уважала своего дядю, задавленного работой и совсем не похожего на священника. Он наиболее полно олицетворял собой принцип бескорыстного служения долгу, в рабстве у которого пребывала вся её семья, и хотя девушка порой думала, что люди, на чьё благо он трудится, вероятно, счастливее, чем он сам, она безотчётно верила, что он живёт подлинно реальной жизнью в мире, где так мало подлинно реального. Оставшись наедине с племянницей, Хилери высказался более определённо:
– В истории с Клер, Динни, мне противнее всего то, что в глазах общества она опустится до уровня молодой бездельницы, у которой одна забота – копаться в своих семейных дрязгах. Честное слово, я уж предпочёл бы, чтобы она серьёзно влюбилась и даже перешла границы дозволенного.
– Не беспокойтесь, дядя, за этим не станет, – вполголоса бросила Динни. – Дайте ей только время.
Хилери улыбнулся:
– Ладно, ладно! Ты же понимаешь, что я имею в виду. Глаза у общества холодные, слабые, близорукие: они всегда во всём видят самое худшее. За настоящую любовь я могу многое простить, но мне претит неразборчивость в вопросах пола. Это неопрятно.
– По-моему, вы несправедливы к Клер, – со вздохом возразила Динни. У неё были веские причины для разрыва. А если за ней ухаживают, то вы же знаете, дядя, что это неизбежно, если женщина молода и привлекательна.
– Ну, – проницательно заметил Хилери, – я вижу, ты могла бы коечто порассказать. Вот мы и пришли. Знай ты, с каким трудом я уговорил этих мальчиков поехать, а власти – дать согласие, ты поняла бы, почему мне порой хочется превратиться в гриб, чтобы ночью я вырастал, а утром меня съедали за завтраком.
Сказав это, он вошёл с Динни в здание вокзала и проследовал к ливерпульскому поезду. Здесь они увидели семерых юнцов в кепках: одни из них уже сидели в вагоне третьего класса, другие стояли возле него и подбадривали друг друга на истинно английский манер, отпуская шутки по поводу костюма товарищей и время от времени повторяя:
– Что? Мы приуныли? Ну, нет!
Они приветствовали Хилери возгласами:
– Хэлло, викарий!.. Вот мы и на старте!.. Сигаретку, сэр?
Хилери взял сигарету, и Динни, стоявшая поодаль, восхитилась тем, как быстро и легко он стал своим человеком в этой маленькой группе.
– Эх, что бы вам с нами поехать!
– Я не прочь бы, Джек.
– Расставайтесь-ка со старой Англией!
– С доброй старой Англией!
– Сэр!..
– Слушаю. Томми.
Динни не разобрала последних фраз: она была слегка смущена явным интересом, который проявляли к ней уезжающие.
– Динни!
Девушка приблизилась к вагону.
– Поздоровайся с молодыми людьми. Моя племянница.
Разом стало удивительно тихо. Динни семь раз пожала руку семерым юнцам, сдёрнувшим кепки, и семь раз пожелала им счастливого пути.
Затем парни гурьбой ринулись в вагон, раздался взрыв грубоватых голосов, оборванное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла рядом с Хилери, чувствуя, что у неё перехватывает горло, и махая рукой кепкам и лицам, высовывавшимся из окна.
– Вечером у них уже начнётся морская болезнь, – заметил Хилери. – Это хорошо. Она – лучшее лекарство от мыслей о будущем и прошлом.
Простившись с Хилери, Динни поехала навестить Эдриена и, к своему неудовольствию, застала у него дядю Лайонела. Когда она вошла, мужчины замолчали. Затем судья спросил:
– Скажи, Динни, есть ли какая-нибудь надежда примирить Клер с Джерри до начала этого неприятного дела?
– Никакой, дядя.
– Так. Тогда, насколько я разбираюсь в законах, Клер разумней всего не являться на суд и от защиты отказаться. Зачем ей оставаться на мёртвой точке в своих отношениях с мужем, если нет надежды на то, что они опять сойдутся?
– Я сама того же мнения, дядя. Но вы ведь знаете, что обвинение не соответствует истине.
Судья поморщился:
– Я рассуждаю с мужской точки зрения. Динни. Выиграет Клер или проиграет, огласка все равно нежелательна. Но если они с этим молодым человеком не станут защищаться, всё пройдёт почти незаметно. Эдриен уверяет, что Клер не примет от мужа никакой материальной поддержки. Следовательно, эта сторона вопроса тоже отпадает. В чём же тогда дело? Известны тебе её мотивы?
– Весьма относительно и притом под секретом.
– Жаль! – вздохнул судья. – Если бы люди знали законы так же, как я, они не стали бы защищаться в таких обстоятельствах.
– Но Джерри, помимо всего прочего, требует возмещения ущерба.
– Да, Эдриен мне рассказывал. Это уж прямо какой-то средневековый пережиток.
– По-вашему, дядя Лайонел, месть тоже средневековый пережиток?
– Не совсем, – ответил судья с кривой усмешкой. – Но я никогда бы не предположил, что человек с положением Корвена может позволить себе такое излишество. Посадить жену на скамью подсудимых – не очень красиво!
Эдриен обнял Динни за плечи:
– Динни переживает это острее нас всех.
– Догадываюсь, – пробормотал судья. – Корвен, конечно, положит эти деньги на имя Клер.
– Клер их не возьмёт. Но почему вы уверены, что она обязательно проиграет? Мне кажется, закон создан для того, чтобы защищать справедливость, дядя Лайонел.
– Не люблю присяжных, – отрезал судья.
Динни с любопытством посмотрела на него. Он сегодня поразительно откровенен. Судья добавил:
– Передай Клер, что говорить надо громко, отвечать кратко. И пусть не острит. Право вызывать смех у публики принадлежит одному судье.
С этими словами он ещё раз криво усмехнулся, пожал племяннице руку и ушёл.
– Дядя Лайонел хороший судья?
– Говорят, что он вежлив и нелицеприятен. В суде я Лайонела не слышал, но насколько я знаю его как брат, он человек добросовестный и дотошный, хотя порою бывает не в меру саркастичен. А всё, что им сказано о деле Клер, совершенно бесспорно, Динни.
– Я сама в этом убеждена. Всё упирается в моего отца и в возмещение ущерба.
– По-моему, Джерри теперь раскаивается, что потребовал денег. У него не адвокаты, а скверные крючкотворы. Им бы лишь поудить рыбу в мутной воде!
– Разве это не призвание всех юристов?
Эдриен засмеялся.
– Вот чай! Утопим в нём наши горести и пойдём в кино. Говорят, сейчас идёт замечательная немецкая картина. Подумай только, Динни, – подлинное великодушие на экране.
XXIX
Шорох бумаг и шарканье ног, знаменующие смену одной человеческой драмы другою, наконец прекратились, и "очень молодой" Роджер бросил:
– Мы входим в святая святых закона.
Динни села между сестрой и отцом; Джерри Корвена отделяли от них "очень молодой" Роджер и его соперник.
– Чему же воздвигнут жертвенник в этом святая святых – правде или лжи? – прошептала она.
Девушка не видела, что творится у неё за спиной, но слышала, больше того, ощущала инстинктом, как наполняется зал. Безошибочное чутьё подсказывало публике, что здесь пахнет если уж не титулами, то во всяком случае серьёзной схваткой. Судья, видимо, тоже что-то унюхал, так как полузакрыл лицо цветным носовым платком изрядных размеров. Динни подняла глаза: внушительный зал, в нём есть что-то готическое. Над креслом судьи высоко – выше человеческого роста – висят красные драпри. Девушка перевела взгляд на присяжных, занимавших места на обеих скамьях своей ложи. Её внимание сразу же приковал к себе старшина: яйцеобразная голова, почти голый череп, малиновые щеки, бесцветные глаза и лицо, в котором было одновременно что-то от барана и трески, а в целом нечто, не поддающееся определению. Его черты напомнили девушке одного из джентльменов с Саут-Молтон-сквер, и она решила, что он, наверно, ювелир. На передней скамье с краю сидели три женщины, ни одна из которых не провела бы, конечно, ночь в машине. Первая была осанистая женщина, с добрым, простоватым лицом экономки. Вторая, некрупная и довольно тощая брюнетка, походила на писательницу. Внешность третьей наводила на мысль о простуженной птице. Остальные восемь членов коллегии, мужчины, утомляли глаз своим не укладывающимся ни в какую классификацию разнообразием. Чей-то голос объявил:
– Корвен против Корвен и Крума – по иску супруга.
Динни судорожно стиснула локоть Клер.
– С соизволения вашей милости…
Девушка уголком глаза увидела приятную физиономию с короткими бачками, которая под париком казалась чуть не тёмно-красной.
Лицо судьи, замкнутое и отрешённое, как облик священника или головка черепахи, неожиданно высунулось вперёд. Его безличный проницательный взгляд словно обволок девушку, и она почувствовала себя до странности маленькой. Затем, так же неожиданно, он втянул голову обратно.
За спиной Динни неторопливый низкий голос огласил имена сторон, их общественное положение, место вступления в брак и жительства; потом сделал паузу и продолжал:
– В середине ноября минувшего года, в то время как истец находился в отъезде по служебным делам, ответчица безо всякого предупреждения покинула дом и вернулась в Англию. Соответчик ехал на том же пароходе. Насколько мне известно, защита утверждает, что до этого они не встречались. Я же утверждаю, что они встречались или во всяком случае имели к тому возможность.
Динни увидела, что плечи сестры презрительно приподнялись.
– Как бы то ни было, – раздавался неторопливый низкий голос, – не подлежит сомнению, что на пароходе они были всё время вместе, и я докажу, что перед концом рейса соответчика видели выходящим из каюты ответчицы.
Голос долго разглагольствовал в том же роде и наконец заключил:
– Господа присяжные, я не касаюсь результатов наблюдения, установленного за ответчицей и соответчиком: они будут изложены вам компетентными и достойными доверия свидетелями. Сэр Джералд Корвен!
Не успела Динни поднять глаза, как Джерри уже стоял в ложе. Его черты показались ей ещё жёстче, чем она ожидала. Она видела, как лицо её отца выразило негодование, как судья взялся за перо, как Клер стиснула лежащие на коленях руки, как прищурился "очень молодой" Роджер, как старшина приоткрыл рот, как третья женщина-присяжная еле удержалась, чтобы не чихнуть: она видела каждую мелочь – даже тот липкий бурый налёт, который лежал на всём, что находилось в зале, и словно пачкал все краски человеческой жизни – розовую, голубую, серебряную, золотую и даже зелёную.
Неторопливый голос перестал задавать вопросы так же внезапно, как и начал их задавать; обладатель его замолчал, словно опустил чёрные крылья. Сзади Динни раздался другой голос:
– Вы считали, сэр, что начать процесс вас обязывает долг?
– Да.
– У вас не было никаких привходящих мотивов?
– Никаких.
– Но требование возмещения ущерба – довольно редкий случай среди порядочных людей.
– Деньги будут положены на имя моей жены.
– Дала ли вам ваша жена понять в той или иной форме, что ожидает от вас материальной поддержки?
– Нет.
– Удивит ли вас, если она откажется принять от вас хотя бы пенс независимо от того, чьи это деньги – соответчика или другого лица?
Динни увидела, как под усиками Корвена заиграла кошачья усмешка.
– Меня ничто не удивит.
– Вас не удивило даже её бегство?
Динни перевела взгляд на адвоката, ведущего допрос. Так это и есть Инстон, про которого Дорнфорд говорил, что он любому даст очко вперёд! "Человека с лицом, украшенным таким носом, действительно никому не заткнуть за пояс!" – подумала она.
– Да, оно меня удивило.
– Почему? Не опишите ли вы нам словами, сэр, ваше тогдашнее состояние?
– Жены, как правило, не уходят от мужей без объяснения причин.
– Да, кроме тех случаев, когда ввиду их очевидности нужда в объяснениях отпадает. У вас именно так и получилось?
– Нет.
– В чём же, по-вашему, заключалась причина? Кому, как не вам, знать об этом?
– Нет, не мне.
– А кому же?
– Моей жене.
– Но у вас же должны быть какие-то предположения. Не изложите ли их нам?
– Изложил бы, если бы они у меня были.
– Напоминаю, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не случалось ли вам дурно обращаться с женой?
– Признаю, что был один прискорбный инцидент, но я за него извинился.
– Какой инцидент?
Динни, которая сидела между сестрой и отцом выпрямившись и всем существом чувствуя, что их и её гордость натянута как струна, услышала за своей спиной неторопливый низкий голос:
– Я полагаю, милорд, что мой коллега не уполномочен задавать подобный вопрос.
– Милорд…
– Я вынужден остановить вас, мистер Инстон.
– Подчиняюсь, милорд… Вы вспыльчивый человек, сэр?
– Нет.
– И вы обычно более или менее обдумываете ваши поступки?
– Смею надеяться.
– Даже когда это поступки не слишком, так сказать, доброжелательные?
– Да.
– Понимаю. Присяжные, несомненно, тоже понимают. Теперь, сэр, с вашего позволения перейдём к другому пункту. Утверждаете ли вы, что ваша жена и мистер Крум встречались на Цейлоне?
– Понятия не имею, встречались они или нет.
– Известно ли вам лично, что они были там знакомы?
– Нет.
– Мой коллега уверил нас, что докажет факт их встреч.
– Возможность их встреч, – поправил неторопливый низкий голос.
– Пусть так. Были у вас, сэр, основания предполагать, что они воспользовались такой возможностью?
– Не было.
– Встречали вы мистера Крума на Цейлоне или хоть слышали о нём?
– Нет.
– Когда вам впервые стало известно о существовании этого джентльмена?
– В ноябре прошлого года здесь, в Лондоне, я видел, как он выходил из дома, где остановилась моя жена, и я спросил у неё, как его зовут.
– Она пыталась это скрыть?
– Нет.
– И больше вы с этим джентльменом не встречались?
– Нет.
– Почему вы сочли его именно тем человеком, который может послужить вам предлогом для развода?
– Я возражаю против такой постановки вопроса.
– Что ж, тогда поставим его по-другому: почему именно этот джентльмен привлёк к себе ваше внимание как возможный соответчик?
– Потому что я кое-что слышал о нём на пароходе, с которым возвращался в ноябре из Порт-Саида на Цейлон. Это было то же самое судно, на котором моя жена и соответчик плыли в Англию.
– Что же вы слышали?
– Что они проводили всё время вместе.
– Довольно частое явление в плавании, не так ли?
– В пределах благоразумия – да.
– Вам это известно по собственному опыту?
– Насколько помнится, нет.
– Что ещё побудило вас возыметь подозрения?
– Стюардесса сказала мне, что видела, как он выходил из каюты моей жены.
– В какое время? Днём или ночью?
– Перед самым обедом.
– Вам по долгу службы, наверно, не раз приходилось совершать поездки морем?
– Да, много раз.
– И вы не замечали, что пассажиры частенько заходят друг к другу в каюты?
– Замечал.
– Это всегда наводило вас на подозрение?
– Нет.
– Не вправе ли я пойти дальше и заключить, что раньше у вас в таких случаях никогда не возникало подозрений?
– Нет, не вправе.
– Вы по природе человек подозрительный?
– Не нахожу.
– Или, что называется, ревнивый?
– Не сказал бы.
– Намного вы старше вашей жены?
– На семнадцать лет.
– Тем не менее вы не в таких годах, чтобы не знать, как непринуждённо и почти не считаясь с разницей полов держатся друг с другом молодые люди и женщины наших дней?
– Если вас интересует мой возраст, то мне сорок один.
– То есть практически вы принадлежите к послевоенному поколению?
– Я воевал.
– Тогда вам, вероятно, известно, что многое, считавшееся до войны подозрительным, давно уже не рассматривается как таковое?
– Мне известно, что теперь ко всему относятся легко и просто.
– Благодарю вас. Скажите, случалось ли вам подозревать в чем-нибудь вашу жену до того, как она покинула вас?
Динни подняла глаза.
– Не случалось.
– И тем не менее такого ничтожного обстоятельства, как то, что соответчик вышел из её каюты, оказалось достаточно, чтобы вы установили за ней наблюдение?
– Мы входим в святая святых закона.
Динни села между сестрой и отцом; Джерри Корвена отделяли от них "очень молодой" Роджер и его соперник.
– Чему же воздвигнут жертвенник в этом святая святых – правде или лжи? – прошептала она.
Девушка не видела, что творится у неё за спиной, но слышала, больше того, ощущала инстинктом, как наполняется зал. Безошибочное чутьё подсказывало публике, что здесь пахнет если уж не титулами, то во всяком случае серьёзной схваткой. Судья, видимо, тоже что-то унюхал, так как полузакрыл лицо цветным носовым платком изрядных размеров. Динни подняла глаза: внушительный зал, в нём есть что-то готическое. Над креслом судьи высоко – выше человеческого роста – висят красные драпри. Девушка перевела взгляд на присяжных, занимавших места на обеих скамьях своей ложи. Её внимание сразу же приковал к себе старшина: яйцеобразная голова, почти голый череп, малиновые щеки, бесцветные глаза и лицо, в котором было одновременно что-то от барана и трески, а в целом нечто, не поддающееся определению. Его черты напомнили девушке одного из джентльменов с Саут-Молтон-сквер, и она решила, что он, наверно, ювелир. На передней скамье с краю сидели три женщины, ни одна из которых не провела бы, конечно, ночь в машине. Первая была осанистая женщина, с добрым, простоватым лицом экономки. Вторая, некрупная и довольно тощая брюнетка, походила на писательницу. Внешность третьей наводила на мысль о простуженной птице. Остальные восемь членов коллегии, мужчины, утомляли глаз своим не укладывающимся ни в какую классификацию разнообразием. Чей-то голос объявил:
– Корвен против Корвен и Крума – по иску супруга.
Динни судорожно стиснула локоть Клер.
– С соизволения вашей милости…
Девушка уголком глаза увидела приятную физиономию с короткими бачками, которая под париком казалась чуть не тёмно-красной.
Лицо судьи, замкнутое и отрешённое, как облик священника или головка черепахи, неожиданно высунулось вперёд. Его безличный проницательный взгляд словно обволок девушку, и она почувствовала себя до странности маленькой. Затем, так же неожиданно, он втянул голову обратно.
За спиной Динни неторопливый низкий голос огласил имена сторон, их общественное положение, место вступления в брак и жительства; потом сделал паузу и продолжал:
– В середине ноября минувшего года, в то время как истец находился в отъезде по служебным делам, ответчица безо всякого предупреждения покинула дом и вернулась в Англию. Соответчик ехал на том же пароходе. Насколько мне известно, защита утверждает, что до этого они не встречались. Я же утверждаю, что они встречались или во всяком случае имели к тому возможность.
Динни увидела, что плечи сестры презрительно приподнялись.
– Как бы то ни было, – раздавался неторопливый низкий голос, – не подлежит сомнению, что на пароходе они были всё время вместе, и я докажу, что перед концом рейса соответчика видели выходящим из каюты ответчицы.
Голос долго разглагольствовал в том же роде и наконец заключил:
– Господа присяжные, я не касаюсь результатов наблюдения, установленного за ответчицей и соответчиком: они будут изложены вам компетентными и достойными доверия свидетелями. Сэр Джералд Корвен!
Не успела Динни поднять глаза, как Джерри уже стоял в ложе. Его черты показались ей ещё жёстче, чем она ожидала. Она видела, как лицо её отца выразило негодование, как судья взялся за перо, как Клер стиснула лежащие на коленях руки, как прищурился "очень молодой" Роджер, как старшина приоткрыл рот, как третья женщина-присяжная еле удержалась, чтобы не чихнуть: она видела каждую мелочь – даже тот липкий бурый налёт, который лежал на всём, что находилось в зале, и словно пачкал все краски человеческой жизни – розовую, голубую, серебряную, золотую и даже зелёную.
Неторопливый голос перестал задавать вопросы так же внезапно, как и начал их задавать; обладатель его замолчал, словно опустил чёрные крылья. Сзади Динни раздался другой голос:
– Вы считали, сэр, что начать процесс вас обязывает долг?
– Да.
– У вас не было никаких привходящих мотивов?
– Никаких.
– Но требование возмещения ущерба – довольно редкий случай среди порядочных людей.
– Деньги будут положены на имя моей жены.
– Дала ли вам ваша жена понять в той или иной форме, что ожидает от вас материальной поддержки?
– Нет.
– Удивит ли вас, если она откажется принять от вас хотя бы пенс независимо от того, чьи это деньги – соответчика или другого лица?
Динни увидела, как под усиками Корвена заиграла кошачья усмешка.
– Меня ничто не удивит.
– Вас не удивило даже её бегство?
Динни перевела взгляд на адвоката, ведущего допрос. Так это и есть Инстон, про которого Дорнфорд говорил, что он любому даст очко вперёд! "Человека с лицом, украшенным таким носом, действительно никому не заткнуть за пояс!" – подумала она.
– Да, оно меня удивило.
– Почему? Не опишите ли вы нам словами, сэр, ваше тогдашнее состояние?
– Жены, как правило, не уходят от мужей без объяснения причин.
– Да, кроме тех случаев, когда ввиду их очевидности нужда в объяснениях отпадает. У вас именно так и получилось?
– Нет.
– В чём же, по-вашему, заключалась причина? Кому, как не вам, знать об этом?
– Нет, не мне.
– А кому же?
– Моей жене.
– Но у вас же должны быть какие-то предположения. Не изложите ли их нам?
– Изложил бы, если бы они у меня были.
– Напоминаю, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не случалось ли вам дурно обращаться с женой?
– Признаю, что был один прискорбный инцидент, но я за него извинился.
– Какой инцидент?
Динни, которая сидела между сестрой и отцом выпрямившись и всем существом чувствуя, что их и её гордость натянута как струна, услышала за своей спиной неторопливый низкий голос:
– Я полагаю, милорд, что мой коллега не уполномочен задавать подобный вопрос.
– Милорд…
– Я вынужден остановить вас, мистер Инстон.
– Подчиняюсь, милорд… Вы вспыльчивый человек, сэр?
– Нет.
– И вы обычно более или менее обдумываете ваши поступки?
– Смею надеяться.
– Даже когда это поступки не слишком, так сказать, доброжелательные?
– Да.
– Понимаю. Присяжные, несомненно, тоже понимают. Теперь, сэр, с вашего позволения перейдём к другому пункту. Утверждаете ли вы, что ваша жена и мистер Крум встречались на Цейлоне?
– Понятия не имею, встречались они или нет.
– Известно ли вам лично, что они были там знакомы?
– Нет.
– Мой коллега уверил нас, что докажет факт их встреч.
– Возможность их встреч, – поправил неторопливый низкий голос.
– Пусть так. Были у вас, сэр, основания предполагать, что они воспользовались такой возможностью?
– Не было.
– Встречали вы мистера Крума на Цейлоне или хоть слышали о нём?
– Нет.
– Когда вам впервые стало известно о существовании этого джентльмена?
– В ноябре прошлого года здесь, в Лондоне, я видел, как он выходил из дома, где остановилась моя жена, и я спросил у неё, как его зовут.
– Она пыталась это скрыть?
– Нет.
– И больше вы с этим джентльменом не встречались?
– Нет.
– Почему вы сочли его именно тем человеком, который может послужить вам предлогом для развода?
– Я возражаю против такой постановки вопроса.
– Что ж, тогда поставим его по-другому: почему именно этот джентльмен привлёк к себе ваше внимание как возможный соответчик?
– Потому что я кое-что слышал о нём на пароходе, с которым возвращался в ноябре из Порт-Саида на Цейлон. Это было то же самое судно, на котором моя жена и соответчик плыли в Англию.
– Что же вы слышали?
– Что они проводили всё время вместе.
– Довольно частое явление в плавании, не так ли?
– В пределах благоразумия – да.
– Вам это известно по собственному опыту?
– Насколько помнится, нет.
– Что ещё побудило вас возыметь подозрения?
– Стюардесса сказала мне, что видела, как он выходил из каюты моей жены.
– В какое время? Днём или ночью?
– Перед самым обедом.
– Вам по долгу службы, наверно, не раз приходилось совершать поездки морем?
– Да, много раз.
– И вы не замечали, что пассажиры частенько заходят друг к другу в каюты?
– Замечал.
– Это всегда наводило вас на подозрение?
– Нет.
– Не вправе ли я пойти дальше и заключить, что раньше у вас в таких случаях никогда не возникало подозрений?
– Нет, не вправе.
– Вы по природе человек подозрительный?
– Не нахожу.
– Или, что называется, ревнивый?
– Не сказал бы.
– Намного вы старше вашей жены?
– На семнадцать лет.
– Тем не менее вы не в таких годах, чтобы не знать, как непринуждённо и почти не считаясь с разницей полов держатся друг с другом молодые люди и женщины наших дней?
– Если вас интересует мой возраст, то мне сорок один.
– То есть практически вы принадлежите к послевоенному поколению?
– Я воевал.
– Тогда вам, вероятно, известно, что многое, считавшееся до войны подозрительным, давно уже не рассматривается как таковое?
– Мне известно, что теперь ко всему относятся легко и просто.
– Благодарю вас. Скажите, случалось ли вам подозревать в чем-нибудь вашу жену до того, как она покинула вас?
Динни подняла глаза.
– Не случалось.
– И тем не менее такого ничтожного обстоятельства, как то, что соответчик вышел из её каюты, оказалось достаточно, чтобы вы установили за ней наблюдение?