Страница:
оброненного Профоном, она начала заменять свои ампир экспрессионистской
обстановкой. У Миларда продавались очень забавные вещи с лиловыми, зелеными
и оранжевыми квадратами и клиньями. Еще месяц - и замена была бы завершена.
А теперь завербованные ею чрезвычайно "занимательные" новобранцы не слишком
подходили к старой гвардии - как если б одна половина ее полка была одета в
хаки, а другая - в красные мундиры и медвежьи шапки. Но она успешно
проявляла свое миротворческое дарование в этом салоне, не подозревая, как
совершенно он отображал революционизированный империализм ее страны. В конце
концов в этот день смешения двух начал чем больше мешанины, тем лучше!
Уинифрид снисходительно обводила взглядом толпу гостей. Сомс вцепился руками
в спинку старинного стула; молодой Монт зашел за этот "страшно забавный"
экран, которого ей никто еще не сумел объяснить. Девятый баронет, в ужасе
отпрянув от круглого пунцового стола, выложенного под стеклом крылышками
синих австралийских бабочек, держится поближе к шкафчику в стиле Людовика
XV; Фрэнси Форсайт схватилась руками за новую доску камина, на эбеновом фоне
которой тонко вырезаны лиловые химеры; Джордж, облокотившись на старые
клавикорды, держит в руке голубую книжицу, словно собираясь предложить
кому-нибудь пари; Проспер Профон вертит ручку открытой двери, черной с
ярко-синей филенкой; а рядом Аннет обхватила руками свою собственную талию;
двое Маскхемов засели на балконе среди пальм, точно им дурно; леди Монт,
худая и решительная, наставив лорнет, воззрилась на красно-бело-оранжевый
абажур центральной лампы с таким видом, точно перед ней разверзлась небесная
твердь. В самом деле, каждый, по-видимому, за что-нибудь держался. Только
Флер, все еще в венчальном уборе, стоит, ни на что не опираясь, и бросает
налево и направо слова и взгляды.
В комнате гудит светский разговор. Никто никого не может расслышать; но
это как будто и неважно, так как никто все равно не стал бы дожидаться
ответа. Разговор, решила Уинифрид, ведется теперь совсем по-иному, чем в дни
ее весны, когда в моде была протяжно-певучая манера. Но все-таки он
"забавен", а это, конечно, главное. Даже Форсайты разговаривают чрезвычайно
быстро - Флер и Кристофер, Имоджин и младший отпрыск молодого Николаев,
Патрик; Сомс, конечно, молчит; зато Джордж у клавикордов то и дело отпускает
замечания, и Фрэнси тоже - у камина. Уинифрид подплыла к девятому баронету.
Около него, казалось, можно будет отдохнуть; нос у него тонкий и немного
нависает над губой, кончики седых усов тоже опущены книзу; она певуче
протянула сквозь улыбку:
- Очень мило получилось, не правда ли?
Его улыбка выстрелила ответом, точно хлебным шариком:
- Вы помните, у Фрезера какое-то племя зарывает новобрачных по пояс в
землю?
Так же быстро говорит, как все остальные! У него живые темные глаза с
сетью морщинок вокруг, как у католического священника. Уинифрид
почувствовала вдруг, что может услышать от него неприятные вещи.
- Свадьбы всегда так забавны, - пробормотала она и двинулась дальше, к
Сомсу.
Он застыл на месте, и Уинифрид сразу поняла причину его неподвижности.
Направо от него Джордж Форсайт, налево - Аннет с Проспером Профоном. Если
Сомс пошевелится, он увидит либо эту пару, либо ее отражение в насмешливых
глазах Джорджа Форсайта. Он совершенно прав, предпочитая ничего не замечать.
- Говорят, Тимоти умирает, - сказал он мрачно.
- Где ты его похоронишь. Сомс?
- В Хайгете, - он сосчитал по пальцам. - Их там будет двенадцать,
включая жен. Как ты находишь Флер?
- Удивительно хороша!
Сомс кивнул головой. Никогда еще дочь не казалась ему красивей, и,
однако, он не мог отделаться от впечатления, что во всем этом было что-то
неестественное, не мог изгнать из памяти девушку, забившуюся в угол дивана.
С той ночи и по сей день он ничего нового от нее не услышал. Он знал от
шофера, что она пыталась произвести еще одну атаку на Робин-Хилл и вернулась
ни с чем: дом был пуст, она никого не застала. И было ему известно, что она
получила письмо, но о содержанки его он знал лишь то, что оно заставило ее
прятаться и плакать. Он замечал, что она поглядывала на него украдкой,
словно все еще хотела узнать, что в самом деле мог он сделать такого
ужасного, что те так ненавидят его. Так и шло! Аннет вернулась домой и уныло
проходило лето, когда однажды Флер вдруг заявила, что выходит замуж за
Монта. После этого заявления она стала несколько ласковей с отцом. И он
уступил - что пользы было противиться? Бог свидетель, он никогда ни чем не
хотел ей препятствовать! А молодой человек явно сходил по ней с ума.
Конечно, ею двигало отчаяние, и она была молода, до нелепости молода. Но
если б он стал возражать, кто знает, что бы она учинила? Вздумала бы, чего
доброго, выбрать себе профессию, стала бы врачом или адвокатом - мало ли
какая нашла бы на нее дурь! У Флер не было способностей ни к рисованию, ни к
поэзии, ни к музыке - единственные, по его мнению, законные занятия для
незамужней женщины, если ей непременно нужно в наши дни что-нибудь делать. В
общем спокойнее было выдать ее замуж, потому что Сомс слишком хорошо
замечал, какая лихорадка и беспокойство владеют ею дома. Аннет тоже
относилась к проекту сочувственно, как видел Сомс сквозь завесу своего
нежелания знать, каковы ее собственные проекты, если они у нее есть. Аннет
сказала: "Пусть ее выходит замуж за этого молодого человека. Он славный
мальчик, совсем не такой пустозвон, каким кажется". Откуда взялись у нее
подобные выражения. Сомс не знал, но ее согласие успокоило его сомнения.
Жена его, как бы она себя ни вела, обладала трезвым взглядом на вещи и
угнетающим избытком здравого смысла. Сомс перевел на имя Флер пятьдесят
тысяч фунтов, приняв меры, чтобы они не перешли в чужие руки, если дело
обернется как-нибудь неладно. А может ли оно обернуться хорошо? Она не
забыла того, другого, - Сомс это знал. На медовый месяц они собирались в
Испанию. Флер уедет и оставит отца в еще худшем одиночестве. Но после она,
может быть, забудет и вернется к нему!
Голос Уинифрид вывел его из задумчивости.
- Как! Чудо из чудес - Джун!
В своем неизменном балахоне - и нелепо же она одевается! - с
выбивающимися из-под ленты волосами, появилась двоюродная племянница Сомса,
и Флер, увидел он, подошла к ней поздороваться. Обе скрылись из виду в
направлении лестницы.
- Право, - сказала Уинифрид, - она способна на самые невозможные
поступки. Кто бы вообразил, что она придет!
- Почему ты ее пригласила? - буркнул Сомс.
- Потому что я была уверена, что она ни в коем случае не примет
приглашения.
Уинифрид забыла, что за поведением человека лежит общий склад его
характера; или, другими словами, она упустила из виду, что Флер попала
теперь в разряд "несчастненьких".
Получив приглашение, Джун сперва подумала: "И близко к ним не подойду
ни за что на свете!" Но потом в одно прекрасное утро она проснулась от сна,
в котором видела Флер, в отчаянии махавшую ей рукой из лодки. И передумала.
Когда Флер подошла и сказала: "Пойдемте наверх, посидите со мной, пока
я переоденусь", Джун вышла вслед за нею на лестницу. Девушка пошла вперед, в
бывшую комнату Имоджин, предоставленную ей для совершения туалета.
Джун присела на кровать, тонкая и прямая, похожая на маленький
стареющий призрак. Флер повернула ключ.
Девушка стояла перед нею, сняв венчальное платье. Какая она
хорошенькая!
- Вы, верно, считаете меня дурой, - сказала она, и губы у нее
задрожали. - Ведь это должен был бы быть Джон. Но что же делать? Майкл любит
меня, а мне все равно. Это хоть вырвет меня из нашего дома.
Засунув руку в кружева на груди, она извлекла письмо.
- Вот что написал мне Джон.
Джун прочла: "Озеро Оканаген, Британская Колумбия. Я не вернусь в
Англию. Никогда тебя не забуду. Джон".
- Вы видите, она его надежно упрятала, - сказала Флер.
Джун вернула письмо.
- Вы несправедливы к Ирэн; она все время говорила Джону, что он может
поступить как захочет.
Флер горько улыбнулась.
- Скажите, не испортила ли она также и вашу жизнь?
Джун подняла глаза.
- Никто не властен испортить другому жизнь, дорогая. Вздор! Что бы ни
случилось, мы не должны сгибаться.
С ужасом увидела она, что девушка упала на колени и зарылась лицом в ее
юбку. Приглушенные рыдания достигли слуха Джун.
- Не надо, детка, не надо, - бормотала она растерянно. - Все будет
хорошо.
Но острый подбородок девушки крепче и больней прижимался к ее коленям,
и страшен был звук ее рыданий.
Ничего, ничего! Она должна через это пройти. Со временем ей станет
легче. Джун гладила короткие волосы на этой изящной головке; и все ее
распыленное материнское чувство сосредоточилось в руке и через кончики
пальцев передавалось девушке.
- Не сгибайтесь под ударом, дорогая, - сказала она наконец. - Мы не
можем управлять жизнью, но можем бороться. Не падайте духом. Мне выпало то
же. И я, как вы, не хотела забыть. Я тоже плакала. А посмотрите на меня!"
Флер подняла голову; рыдание вдруг перешло в тихий сдавленный смех.
Правда, призрак сидел перед ней желтый, худенький, но глаза у него были
храбрые.
- Да! - сказала Флер. - Извините меня. Я, вероятно, смогу его забыть,
если помчусь быстро и далеко.
И, с усилием встав на ноги, она подошла к умывальнику.
Джун следила, как она смывает холодной водой следы волнения. Кроме
легкою, вполне приличного румянца, ничего не осталось, когда она подошла к
зеркалу. Джун встала с кровати и взяла в руку подушечку для булавок. Всадила
две булавки не на место - вот все, чем сумела она выразить свое сочувствие.
- Поцелуйте меня, - сказала она, когда Флер была готова, и ткнулась
подбородком в теплую щеку девушки.
- Я покурю, - сказала Флер. - Не ждите меня.
Она осталась сидеть на кровати с папиросой в зубах, с полузакрытыми
глазами, а Джун сошла вниз. В дверях гостиной стоял Сомс, словно тревожась,
что дочь запаздывает. Джун тряхнула головой и, не останавливаясь, спустилась
еще на марш. Там стояла на площадке ее двоюродная сестра Фрэнси.
- Смотри! - сказала Джун, подбородком указывая на Сомса. - Роковой
человек!
- Что ты хочешь сказать? - спросила Фрэнси. - Почему роковой?
Джун не ответила.
- Не стану ждать, проводят и без меня, - сказала она. - До свидания!
- До свидания! - отозвалась Фрэнси, и в ее серых кельтских глазах
заиграла усмешка. Старая кровная вражда! Право, это не лишено романтики!
Склонившись в пролет лестницы. Сомс увидел, что Джун уходит, и вздохнул
с облегчением. Почему не идет Флер? Они опоздают на поезд. Поезд унесет ее
прочь от него, но Сомс не мог думать без тревоги, что они на него не
поспеют. Вот она явилась наконец, сбегает по лестнице в коричневом платье и
черной бархатной шапочке, проходит мимо отца в гостиную. Он видит, как она
целует мать, тетку, жену Вэла, Имоджин, и опять выходит, быстрая и
прелестная, как всегда. Как обойдется она с ним в эти последние минуты
своего девичества? На многое он не надеялся!
Губы ее прижались к середине его щеки.
- Папочка! - сказала она и умчалась.
"Папочка!" Много лет не называла она его так. Сомс вздохнул полной
грудью и медленно начал спускаться. Придется пройти через всю эту суматоху с
конфетти и прочей ерундой. Но ему хочется уловить улыбку дочери, если она
выглянет на прощание из машины, - впрочем, не надо, еще угодят ей нечаянно
туфлей в глаза. Голос молодого Монта пламенно зазвенел над его ухом:
- До свидания, сэр. Я вам бесконечно благодарен! И я так счастлив.
- До свидания, - ответил Сомс. - Не опоздайте на поезд.
Он стоял на третьей снизу ступеньке, откуда мог смотреть поверх голов -
глупых шляп и голов. Вот уже сели в автомобиль; и началась кутерьма с
конфетти, обсыпают рисом, бросают вслед туфлю. Какая-то волна поднялась в
груди Сомса, и что-то - не поймешь что - заволокло глаза.
Когда пришли обряжать этот страшный символ, Тимоти Форсайта, -
последнего из чистых индивидуалистов, единственного человека на земле,
который не слышал про мировую войну, - все нашли, что он выглядит
изумительно: даже смерть не подействовала на его здоровую натуру.
Для Смизер и кухарки обмывание покойника явилось окончательным
доказательством того, что им всегда представлялось невозможным, - конца
земного существования старой семьи Форсайтов. Бедный мистер Тимоти должен
теперь взять арфу и петь в одном хоре с мисс Форсайт, миссис Джулией, мисс
Эстер; в компании с мистером Джолионом, мистером Суизином, мистером Джемсом,
мистером Роджером и мистером Николасом. Окажется ли там же миссис Хэймен,
было сомнительно, если принять во внимание, что ее тело было предано
сожжению. Втайне кухарка думала, что мистеру Тимоти будет не по себе - он
всегда восставал против шарманок: "Опять завыли под окном! Не было печали!
Смизер, вы бы вышли и посмотрели, нельзя ли как-нибудь прекратить". В душе
она готова была бы радоваться музыке, если б не знала, что сию минуту мистер
Тимоти позвонит и скажет: "Вот, дайте ему полпенни и скажите, чтоб он ушел".
Часто им приходилось докладывать три пенса из своего кармана, чтоб шарманщик
согласился удалиться. Тимоти всегда недооценивал стоимость эмоций. К
счастью, в последние годы он принимал шарманку за синюю муху, что было очень
удобно, так как давало кухарке и Смизер возможность наслаждаться музыкой. Но
арфа! Кухарку брало раздумье. Да, новые настают времена! А мистер Тимоти
никогда не любил перемен. Однако она не делилась своими сомнениями со
Смизер, у которой были настолько своеобразные понятия о царствии небесном,
что иногда она просто ставила вас в тупик.
Когда Тимоти обряжали, кухарка плакала, а потом он л. все вместе
распили бутылку хереса, который с прошлого года приберегали к рождеству, но
больше он уже не мог понадобиться. Ох, горе горькое! Она прожила здесь,
сорок пять лет, а Смизер сорок три! И теперь они должны переселиться в
крохотный домик в Тутинге, чтобы там доживать, век на сбережения и на те
деньги, которые мисс Эстер оставила им по своей доброте. Поступить на новую
службу после столь славного прошлого - нет, это немыслимо! Но, право, они
будут очень рады увидеть еще разок мистера Сомса, и миссис Дарти, и мисс
Фрэнси, и мисс Юфимию. И даже если им придется самим нанять карету, они все
же почтут своим непременным долгом присутствовать на похоронах. Шесть лет
мистер Тимоти был их младенцем, изо дня в день становясь все моложе и
моложе, пока не сделался слишком молод для жизни.
Установленные часы ожидания они посвятили чистке медной посуды и
обметанию пыли, ловле последней оставшейся мыши и казни последнего таракана
(чтобы все оставить в приличном виде!), и совместному обсуждению вопроса,
что купить на аукционе: рабочую шкатулку мисс Энн; альбом морских трав мисс
Джули (то есть миссис Джулии); экран для камина, который мисс Эстер расшила
гарусом; и волосы мистера Тимоти - золотые завитки, наклеенные на картонку и
вставленные в черную рамку. Ох! Непременно нужно это все приобрести - но
только вещи ныне так вздорожали!
На Сомса легла обязанность разослать приглашения на похороны. Он
составил их в своей конторе при содействии Грэдмена - приглашались только
кровные родственники, без особого парада. Заказано шесть карет. Завещание
будет прочтено после, на дому.
Он явился к одиннадцати посмотреть, все ли приготовлено. Четверть часа
спустя приехал старый Грэдмен в черных перчатках и с крепом на шляпе. Он и
Сомс стояли, ожидая, в гостиной. В половине двенадцатого у подъезда
выстроились вереницей кареты. Но больше никто не явился. Грэдмен сказал:
- Меня это удивляет, мистер Сомс. Я сам снес на почту приглашения.
- Не знаю, право, - сказал Сомс, - он потерял связь с семьей.
Сомс часто замечал в прежние времена, насколько больше родственных
чувств проявлялось в его семье к умершим, нежели к живущим. А ныне то, как
все они нахлынули на свадьбу Флер и как держались в стороне от похорон
Тимоти, указывало, по-видимому, на некую коренную перемену. Впрочем, тут
могла сказаться и другая причина, ибо Сомс сознавал, что, не будь он знаком
заранее с завещанием Тимоти, он и сам из деликатности не явился бы сюда.
Тимоти оставил большое состояние, не имея прямого наследника. Никто не хочет
дать повод к подозрениям, что он чего-то ждал от покойного.
В двенадцать часов вынесли гроб, и процессия двинулась. В первой карете
везли под стеклянной крышкой Тимоти. Затем Сомс - один в карете. Далее
Грэдмен - также один; наконец, Смизер и кухарка - вдвоем. Тронулись сперва
шагом, но вскоре перешли по хорошей погоде на рысь. У входа на Хайгетское
кладбище их задержала служба в часовне. Сомс предпочел бы подождать на
свежем воздухе; он не верил ни в единое слово службы; но с другой стороны,
это было своего рода формой страхования, которой не следовало пренебрегать
на случай, если все-таки за гробом что-то есть.
Вошли попарно - он с Грэдменом, Смизер с кухаркой - в могильный склеп.
Не такие подобали бы проводы последнему из старых Форсайтов.
На обратном пути к Бэйсуотер-Род Сомс не без некоторой сердечной
теплоты пригласил Грэдмена в свою карету. Он приберегал сюрприз для старика,
прослужившего Форсайтам пятьдесят четыре года, - сюрприз, которым тот был
целиком обязан ему, Сомсу. Он ли не помнил, как на другой день после похорон
тети Эстер сказал старому Тимоти: "Как насчет Грэдмена, дядя Тимоти? Он
столько нес хлопот для нашей семьи. Не отпишете ли вы ему пять тысяч?" - и
как он удивился, когда Тимоти, который с таким трудом что-либо оставлял, -
когда Тимоти утвердительно кивнул головой. Старик будет теперь на седьмом
небе от счастья, потому что у миссис Грэдмен, как известно Сомсу, слабое
сердце, а сын их лишился ноги на войне. Сомсу было чрезвычайно приятно
преподнести ему пять тысяч фунтов из денег Тимоти. Они устелись в маленькой
гостиной, где стены были, как видение рая, небесно-голубые с золотом, и рамы
неестественно блестели, и на мебели не оставлено было ни единой пылинки, -
чтобы вместе прочесть этот маленький шедевр, завещание Тимоти. Сидя спиною к
свету в кресле тети Эстер, Сомс поглядел на Грэдмена, сидевшего к свету
лицом на диванчике тети Энн, и, закинув ногу на ногу, начал:
"Сие есть моя, Тимоти Форсайта, проживающего на Бэйсуотер-Род в
Лондоне, последняя воля и завещание. Я назначаю племянника моего Сомса
Форсайта, проживающего в Мейплдерхеме, и Томаса Грэдмена, проживающего в
доме номер 159 по Фолли-Род в Хайгете (далее именуемых моими
душеприказчиками), быть исполнителями сего моего завещания и
душеприказчиками по оному. Вышеназванному Сомсу Форсайту я оставляю сумму в
тысячу фунтов стерлингов, свободную от налога на наследство, и
вышеназванному Томасу Грэдмену я оставляю сумму в пять тысяч фунтов
стерлингов, свободную от налога на наследство".
Сомс остановился. Старый Грэдмен наклонился вперед, судорожно
вцепившись пухлыми руками в свои черные толстые колени; рот его так широко
разверзся, что засверкали три золотые пломбы в зубах; глаза мигали, и две
слезы медленно катились по щекам. Сомс поспешно стал читать дальше:
"Все остальное мое имущество по прилагаемой к сему описи я поручаю моим
душеприказчикам по доверию реализовать и вырученные суммы держать на
хранении согласно следующим доверениям, а именно; уплатить из них все мои
долги, погребальные расходы и все издержки, связанные с настоящим моим
завещанием, а оставшееся после этого сохранять под опекой для того мужского
пола прямого потомка моего отца Джолиона Форсайта от его брака с Энн Пирс,
который - по кончине всех без различия пола прямых потомков вышеназванного
моего отца и от его вышеназванного брака, какие будут в живых ко времени
моей смерти, - последним достигнет возраста двадцати одного года, причем я
выражаю желание, чтобы мое имущество охранялось до крайних пределов,
допускаемых законами Англии, в пользу такого мужского пола потомка, как
указано выше". Сомс прочитал засим подписи и заверения и, кончив, поглядел
на Грэдмена. Старик утирал лоб большим носовым платком, яркий цвет которого
внезапно придал всей процедуре праздничный оттенок.
- Подумать только, мистер Сомс! - воскликнул он, и было ясно, что
адвокат в нем совершенно заслонил человека. - Подумать! Сейчас у нас налицо
двое грудных младенцев и несколько малолетних детей; если один из них
доживет до восьмидесяти лет - не такая уж глубокая старость - да прибавить к
этому двадцать один год, получается сто лет; а состояние мистера Тимоти надо
оценить не менее как в сто пятьдесят тысяч фунтов чистоганом. Сложные
проценты при пяти годовых удваивают первоначальную сумму в четырнадцать лет.
Через четырнадцать лет у нас получится триста тысяч; шестьсот тысяч через
двадцать восемь лет; миллион двести тысяч через сорок два года; два миллиона
четыреста через пятьдесят шесть лет; четыре миллиона восемьсот через
семьдесят лет; девять миллионов шестьсот тысяч через восемьдесят четыре
года. Ого, через сто лет получится двадцать миллионов! И мы до этого не
доживем! Это, я понимаю, завещание!
Сомс сухо сказал:
- Мало ли что может случиться. Значительную часть может забрать
государство; в наши дни всего можно ждать.
- ...И пять в уме, - сказал про себя Грэдмен. - Я забыл, мистер Тимоти
поместил все в консоли; учитывая подоходный налог, мы должны считать не
более двух процентов. Скажем для верности - восемь миллионов. Тоже неплохие
денежки!
Сомс встал и вручил ему завещание.
- Вы едете в Сити. Позаботьтесь об этом и сделайте все, что нужно.
Поместите объявление и тому подобное; впрочем, долгов никаких нет. Когда
аукцион?
- На той неделе во вторник, - сказал Грэдмен. - Переждать, пока умрут
те, кто жив сейчас, да прибавить еще двадцать один год - это выйдет очень
нескоро. Но я рад, что он оставил свои деньги в семье...
Аукцион, устроенный, ввиду викторианского стиля мебели, не у Джобсона,
собрал гораздо больше публики, чем похороны, хотя кухарка и Смизер не
пришли, так как Сомс вызвался сам доставить им желанное. Присутствовали
Уинифрид, Юфимия и Фрэнси, прикатил Юстас в собственном автомобиле.
Миниатюры, барбизонцев и рисунки Дж. Р, заранее купил Сомс; реликвии, не
имеющие рыночной ценности, были вынесены в боковую комнату для членов семьи,
на случай, если кто пожелает взять что-нибудь на память. Остальное пошло с
молотка; торги обличались почти трагической вялостью. Ни один предмет
обстановки, ни одна картина, ни одна фарфоровая статуэтка не отвечали
современному вкусу. Колибри осыпались, как осенние листья, как только их
вынули из шкафа, где они красовались шестьдесят лет. Сомсу больно было
видеть, как стулья, на которых сидели его тетки, рояль, на котором они почти
никогда не играли, книги, корешки которых они разглядывали, фарфор, с
которого они стирали пыль, портьеры, которые они раздвигали, коврик, который
грел им ноги, а главное, кровати, в которых они спали и умерли, - переходили
в руки мелких торговцев и хозяев из Фулхема. Однако что можно было сделать?
Скупить самому все вещи и свалить в чулан? Нет; они должны пережить судьбу
всякой плоти и всякой мебели служить, пока не придут в разрушение. Но когда
выставили кушетку тети Энн и уже готовились пустить ее с молотка за тридцать
шиллингов, Сомс вдруг выкрикнул: "Пять фунтов!" Произошла большая сенсация,
и кушетка досталась ему.
Когда закончилась распродажа в душном аукционном зале и рассеялся по
Лондону этот викторианский прах, Сомс вышел в туманный свет октябрьского дня
с таким чувством, словно умер последний уют старого мира и в самом деле
вывешена дощечка: "Сдается в наем". На горизонте - революция; Флер в
Испании; от Аннет никакой радости; и нет больше дома Тимоти на
Бэйсуотер-Род. В унынии, в досаде отправился Сомс в Гаупенорскую галерею.
Там были выставлены акварели Джолиона Форсайта. Сомс прошел поглядеть на них
и пофыркать - это доставит ему некоторое удовольствие. От Джун к миссис Вэл
Дарти, от нее к Вэлу, от Вэла к Уннифрид, а от Уинифрид к Сомсу так
просочилась молва, что дом, роковой дом в РобинХилле, продается, а Ирэн едет
к сыну в Британскую Колумбию или куда-то еще. На одно сумасшедшее мгновение
у Сомса мелькнула мысль: "А почему бы мне его не купить? Я предназначал его
для своей..." Но мысль тотчас была отброшена. Слишком мрачное было бы
торжество; слишком много связано с этим местом воспоминаний, унизительных и
для него и для Флер. После всего, что случилось, Флер никогда не стала бы
там жить. Нет, пусть дом достанется спокойно какому-нибудь пэру или
спекулянту. С самого начала сделался он яблоком раздора, раковиной, таящей в
себе моллюска вражды; а с отъездом этой женщины он превратился в пустую
раковину. "Продается или сдается в наем". Духовным взором Сомс видел уже
доску с такою надписью, водворенную высоко над увитой плющом стеною, которую
он сам построил.
Сомс прошел по первым комнатам галереи. Что и говорить, работ немало!
Теперь, когда художник умер, они не кажутся такими скучными. Рисунок
приятен, краски передают воздух, и чувствуется в письме что-то
индивидуальное. "Его отец и мой отец; он и я; его ребенок и мой, - думал
Сомс. Так оно и пошло! А все из-за этой женщины!" Умиленный событиями
последней недели, поддавшись грустной прелести осеннего дня. Сомс ближе, чем
обстановкой. У Миларда продавались очень забавные вещи с лиловыми, зелеными
и оранжевыми квадратами и клиньями. Еще месяц - и замена была бы завершена.
А теперь завербованные ею чрезвычайно "занимательные" новобранцы не слишком
подходили к старой гвардии - как если б одна половина ее полка была одета в
хаки, а другая - в красные мундиры и медвежьи шапки. Но она успешно
проявляла свое миротворческое дарование в этом салоне, не подозревая, как
совершенно он отображал революционизированный империализм ее страны. В конце
концов в этот день смешения двух начал чем больше мешанины, тем лучше!
Уинифрид снисходительно обводила взглядом толпу гостей. Сомс вцепился руками
в спинку старинного стула; молодой Монт зашел за этот "страшно забавный"
экран, которого ей никто еще не сумел объяснить. Девятый баронет, в ужасе
отпрянув от круглого пунцового стола, выложенного под стеклом крылышками
синих австралийских бабочек, держится поближе к шкафчику в стиле Людовика
XV; Фрэнси Форсайт схватилась руками за новую доску камина, на эбеновом фоне
которой тонко вырезаны лиловые химеры; Джордж, облокотившись на старые
клавикорды, держит в руке голубую книжицу, словно собираясь предложить
кому-нибудь пари; Проспер Профон вертит ручку открытой двери, черной с
ярко-синей филенкой; а рядом Аннет обхватила руками свою собственную талию;
двое Маскхемов засели на балконе среди пальм, точно им дурно; леди Монт,
худая и решительная, наставив лорнет, воззрилась на красно-бело-оранжевый
абажур центральной лампы с таким видом, точно перед ней разверзлась небесная
твердь. В самом деле, каждый, по-видимому, за что-нибудь держался. Только
Флер, все еще в венчальном уборе, стоит, ни на что не опираясь, и бросает
налево и направо слова и взгляды.
В комнате гудит светский разговор. Никто никого не может расслышать; но
это как будто и неважно, так как никто все равно не стал бы дожидаться
ответа. Разговор, решила Уинифрид, ведется теперь совсем по-иному, чем в дни
ее весны, когда в моде была протяжно-певучая манера. Но все-таки он
"забавен", а это, конечно, главное. Даже Форсайты разговаривают чрезвычайно
быстро - Флер и Кристофер, Имоджин и младший отпрыск молодого Николаев,
Патрик; Сомс, конечно, молчит; зато Джордж у клавикордов то и дело отпускает
замечания, и Фрэнси тоже - у камина. Уинифрид подплыла к девятому баронету.
Около него, казалось, можно будет отдохнуть; нос у него тонкий и немного
нависает над губой, кончики седых усов тоже опущены книзу; она певуче
протянула сквозь улыбку:
- Очень мило получилось, не правда ли?
Его улыбка выстрелила ответом, точно хлебным шариком:
- Вы помните, у Фрезера какое-то племя зарывает новобрачных по пояс в
землю?
Так же быстро говорит, как все остальные! У него живые темные глаза с
сетью морщинок вокруг, как у католического священника. Уинифрид
почувствовала вдруг, что может услышать от него неприятные вещи.
- Свадьбы всегда так забавны, - пробормотала она и двинулась дальше, к
Сомсу.
Он застыл на месте, и Уинифрид сразу поняла причину его неподвижности.
Направо от него Джордж Форсайт, налево - Аннет с Проспером Профоном. Если
Сомс пошевелится, он увидит либо эту пару, либо ее отражение в насмешливых
глазах Джорджа Форсайта. Он совершенно прав, предпочитая ничего не замечать.
- Говорят, Тимоти умирает, - сказал он мрачно.
- Где ты его похоронишь. Сомс?
- В Хайгете, - он сосчитал по пальцам. - Их там будет двенадцать,
включая жен. Как ты находишь Флер?
- Удивительно хороша!
Сомс кивнул головой. Никогда еще дочь не казалась ему красивей, и,
однако, он не мог отделаться от впечатления, что во всем этом было что-то
неестественное, не мог изгнать из памяти девушку, забившуюся в угол дивана.
С той ночи и по сей день он ничего нового от нее не услышал. Он знал от
шофера, что она пыталась произвести еще одну атаку на Робин-Хилл и вернулась
ни с чем: дом был пуст, она никого не застала. И было ему известно, что она
получила письмо, но о содержанки его он знал лишь то, что оно заставило ее
прятаться и плакать. Он замечал, что она поглядывала на него украдкой,
словно все еще хотела узнать, что в самом деле мог он сделать такого
ужасного, что те так ненавидят его. Так и шло! Аннет вернулась домой и уныло
проходило лето, когда однажды Флер вдруг заявила, что выходит замуж за
Монта. После этого заявления она стала несколько ласковей с отцом. И он
уступил - что пользы было противиться? Бог свидетель, он никогда ни чем не
хотел ей препятствовать! А молодой человек явно сходил по ней с ума.
Конечно, ею двигало отчаяние, и она была молода, до нелепости молода. Но
если б он стал возражать, кто знает, что бы она учинила? Вздумала бы, чего
доброго, выбрать себе профессию, стала бы врачом или адвокатом - мало ли
какая нашла бы на нее дурь! У Флер не было способностей ни к рисованию, ни к
поэзии, ни к музыке - единственные, по его мнению, законные занятия для
незамужней женщины, если ей непременно нужно в наши дни что-нибудь делать. В
общем спокойнее было выдать ее замуж, потому что Сомс слишком хорошо
замечал, какая лихорадка и беспокойство владеют ею дома. Аннет тоже
относилась к проекту сочувственно, как видел Сомс сквозь завесу своего
нежелания знать, каковы ее собственные проекты, если они у нее есть. Аннет
сказала: "Пусть ее выходит замуж за этого молодого человека. Он славный
мальчик, совсем не такой пустозвон, каким кажется". Откуда взялись у нее
подобные выражения. Сомс не знал, но ее согласие успокоило его сомнения.
Жена его, как бы она себя ни вела, обладала трезвым взглядом на вещи и
угнетающим избытком здравого смысла. Сомс перевел на имя Флер пятьдесят
тысяч фунтов, приняв меры, чтобы они не перешли в чужие руки, если дело
обернется как-нибудь неладно. А может ли оно обернуться хорошо? Она не
забыла того, другого, - Сомс это знал. На медовый месяц они собирались в
Испанию. Флер уедет и оставит отца в еще худшем одиночестве. Но после она,
может быть, забудет и вернется к нему!
Голос Уинифрид вывел его из задумчивости.
- Как! Чудо из чудес - Джун!
В своем неизменном балахоне - и нелепо же она одевается! - с
выбивающимися из-под ленты волосами, появилась двоюродная племянница Сомса,
и Флер, увидел он, подошла к ней поздороваться. Обе скрылись из виду в
направлении лестницы.
- Право, - сказала Уинифрид, - она способна на самые невозможные
поступки. Кто бы вообразил, что она придет!
- Почему ты ее пригласила? - буркнул Сомс.
- Потому что я была уверена, что она ни в коем случае не примет
приглашения.
Уинифрид забыла, что за поведением человека лежит общий склад его
характера; или, другими словами, она упустила из виду, что Флер попала
теперь в разряд "несчастненьких".
Получив приглашение, Джун сперва подумала: "И близко к ним не подойду
ни за что на свете!" Но потом в одно прекрасное утро она проснулась от сна,
в котором видела Флер, в отчаянии махавшую ей рукой из лодки. И передумала.
Когда Флер подошла и сказала: "Пойдемте наверх, посидите со мной, пока
я переоденусь", Джун вышла вслед за нею на лестницу. Девушка пошла вперед, в
бывшую комнату Имоджин, предоставленную ей для совершения туалета.
Джун присела на кровать, тонкая и прямая, похожая на маленький
стареющий призрак. Флер повернула ключ.
Девушка стояла перед нею, сняв венчальное платье. Какая она
хорошенькая!
- Вы, верно, считаете меня дурой, - сказала она, и губы у нее
задрожали. - Ведь это должен был бы быть Джон. Но что же делать? Майкл любит
меня, а мне все равно. Это хоть вырвет меня из нашего дома.
Засунув руку в кружева на груди, она извлекла письмо.
- Вот что написал мне Джон.
Джун прочла: "Озеро Оканаген, Британская Колумбия. Я не вернусь в
Англию. Никогда тебя не забуду. Джон".
- Вы видите, она его надежно упрятала, - сказала Флер.
Джун вернула письмо.
- Вы несправедливы к Ирэн; она все время говорила Джону, что он может
поступить как захочет.
Флер горько улыбнулась.
- Скажите, не испортила ли она также и вашу жизнь?
Джун подняла глаза.
- Никто не властен испортить другому жизнь, дорогая. Вздор! Что бы ни
случилось, мы не должны сгибаться.
С ужасом увидела она, что девушка упала на колени и зарылась лицом в ее
юбку. Приглушенные рыдания достигли слуха Джун.
- Не надо, детка, не надо, - бормотала она растерянно. - Все будет
хорошо.
Но острый подбородок девушки крепче и больней прижимался к ее коленям,
и страшен был звук ее рыданий.
Ничего, ничего! Она должна через это пройти. Со временем ей станет
легче. Джун гладила короткие волосы на этой изящной головке; и все ее
распыленное материнское чувство сосредоточилось в руке и через кончики
пальцев передавалось девушке.
- Не сгибайтесь под ударом, дорогая, - сказала она наконец. - Мы не
можем управлять жизнью, но можем бороться. Не падайте духом. Мне выпало то
же. И я, как вы, не хотела забыть. Я тоже плакала. А посмотрите на меня!"
Флер подняла голову; рыдание вдруг перешло в тихий сдавленный смех.
Правда, призрак сидел перед ней желтый, худенький, но глаза у него были
храбрые.
- Да! - сказала Флер. - Извините меня. Я, вероятно, смогу его забыть,
если помчусь быстро и далеко.
И, с усилием встав на ноги, она подошла к умывальнику.
Джун следила, как она смывает холодной водой следы волнения. Кроме
легкою, вполне приличного румянца, ничего не осталось, когда она подошла к
зеркалу. Джун встала с кровати и взяла в руку подушечку для булавок. Всадила
две булавки не на место - вот все, чем сумела она выразить свое сочувствие.
- Поцелуйте меня, - сказала она, когда Флер была готова, и ткнулась
подбородком в теплую щеку девушки.
- Я покурю, - сказала Флер. - Не ждите меня.
Она осталась сидеть на кровати с папиросой в зубах, с полузакрытыми
глазами, а Джун сошла вниз. В дверях гостиной стоял Сомс, словно тревожась,
что дочь запаздывает. Джун тряхнула головой и, не останавливаясь, спустилась
еще на марш. Там стояла на площадке ее двоюродная сестра Фрэнси.
- Смотри! - сказала Джун, подбородком указывая на Сомса. - Роковой
человек!
- Что ты хочешь сказать? - спросила Фрэнси. - Почему роковой?
Джун не ответила.
- Не стану ждать, проводят и без меня, - сказала она. - До свидания!
- До свидания! - отозвалась Фрэнси, и в ее серых кельтских глазах
заиграла усмешка. Старая кровная вражда! Право, это не лишено романтики!
Склонившись в пролет лестницы. Сомс увидел, что Джун уходит, и вздохнул
с облегчением. Почему не идет Флер? Они опоздают на поезд. Поезд унесет ее
прочь от него, но Сомс не мог думать без тревоги, что они на него не
поспеют. Вот она явилась наконец, сбегает по лестнице в коричневом платье и
черной бархатной шапочке, проходит мимо отца в гостиную. Он видит, как она
целует мать, тетку, жену Вэла, Имоджин, и опять выходит, быстрая и
прелестная, как всегда. Как обойдется она с ним в эти последние минуты
своего девичества? На многое он не надеялся!
Губы ее прижались к середине его щеки.
- Папочка! - сказала она и умчалась.
"Папочка!" Много лет не называла она его так. Сомс вздохнул полной
грудью и медленно начал спускаться. Придется пройти через всю эту суматоху с
конфетти и прочей ерундой. Но ему хочется уловить улыбку дочери, если она
выглянет на прощание из машины, - впрочем, не надо, еще угодят ей нечаянно
туфлей в глаза. Голос молодого Монта пламенно зазвенел над его ухом:
- До свидания, сэр. Я вам бесконечно благодарен! И я так счастлив.
- До свидания, - ответил Сомс. - Не опоздайте на поезд.
Он стоял на третьей снизу ступеньке, откуда мог смотреть поверх голов -
глупых шляп и голов. Вот уже сели в автомобиль; и началась кутерьма с
конфетти, обсыпают рисом, бросают вслед туфлю. Какая-то волна поднялась в
груди Сомса, и что-то - не поймешь что - заволокло глаза.
Когда пришли обряжать этот страшный символ, Тимоти Форсайта, -
последнего из чистых индивидуалистов, единственного человека на земле,
который не слышал про мировую войну, - все нашли, что он выглядит
изумительно: даже смерть не подействовала на его здоровую натуру.
Для Смизер и кухарки обмывание покойника явилось окончательным
доказательством того, что им всегда представлялось невозможным, - конца
земного существования старой семьи Форсайтов. Бедный мистер Тимоти должен
теперь взять арфу и петь в одном хоре с мисс Форсайт, миссис Джулией, мисс
Эстер; в компании с мистером Джолионом, мистером Суизином, мистером Джемсом,
мистером Роджером и мистером Николасом. Окажется ли там же миссис Хэймен,
было сомнительно, если принять во внимание, что ее тело было предано
сожжению. Втайне кухарка думала, что мистеру Тимоти будет не по себе - он
всегда восставал против шарманок: "Опять завыли под окном! Не было печали!
Смизер, вы бы вышли и посмотрели, нельзя ли как-нибудь прекратить". В душе
она готова была бы радоваться музыке, если б не знала, что сию минуту мистер
Тимоти позвонит и скажет: "Вот, дайте ему полпенни и скажите, чтоб он ушел".
Часто им приходилось докладывать три пенса из своего кармана, чтоб шарманщик
согласился удалиться. Тимоти всегда недооценивал стоимость эмоций. К
счастью, в последние годы он принимал шарманку за синюю муху, что было очень
удобно, так как давало кухарке и Смизер возможность наслаждаться музыкой. Но
арфа! Кухарку брало раздумье. Да, новые настают времена! А мистер Тимоти
никогда не любил перемен. Однако она не делилась своими сомнениями со
Смизер, у которой были настолько своеобразные понятия о царствии небесном,
что иногда она просто ставила вас в тупик.
Когда Тимоти обряжали, кухарка плакала, а потом он л. все вместе
распили бутылку хереса, который с прошлого года приберегали к рождеству, но
больше он уже не мог понадобиться. Ох, горе горькое! Она прожила здесь,
сорок пять лет, а Смизер сорок три! И теперь они должны переселиться в
крохотный домик в Тутинге, чтобы там доживать, век на сбережения и на те
деньги, которые мисс Эстер оставила им по своей доброте. Поступить на новую
службу после столь славного прошлого - нет, это немыслимо! Но, право, они
будут очень рады увидеть еще разок мистера Сомса, и миссис Дарти, и мисс
Фрэнси, и мисс Юфимию. И даже если им придется самим нанять карету, они все
же почтут своим непременным долгом присутствовать на похоронах. Шесть лет
мистер Тимоти был их младенцем, изо дня в день становясь все моложе и
моложе, пока не сделался слишком молод для жизни.
Установленные часы ожидания они посвятили чистке медной посуды и
обметанию пыли, ловле последней оставшейся мыши и казни последнего таракана
(чтобы все оставить в приличном виде!), и совместному обсуждению вопроса,
что купить на аукционе: рабочую шкатулку мисс Энн; альбом морских трав мисс
Джули (то есть миссис Джулии); экран для камина, который мисс Эстер расшила
гарусом; и волосы мистера Тимоти - золотые завитки, наклеенные на картонку и
вставленные в черную рамку. Ох! Непременно нужно это все приобрести - но
только вещи ныне так вздорожали!
На Сомса легла обязанность разослать приглашения на похороны. Он
составил их в своей конторе при содействии Грэдмена - приглашались только
кровные родственники, без особого парада. Заказано шесть карет. Завещание
будет прочтено после, на дому.
Он явился к одиннадцати посмотреть, все ли приготовлено. Четверть часа
спустя приехал старый Грэдмен в черных перчатках и с крепом на шляпе. Он и
Сомс стояли, ожидая, в гостиной. В половине двенадцатого у подъезда
выстроились вереницей кареты. Но больше никто не явился. Грэдмен сказал:
- Меня это удивляет, мистер Сомс. Я сам снес на почту приглашения.
- Не знаю, право, - сказал Сомс, - он потерял связь с семьей.
Сомс часто замечал в прежние времена, насколько больше родственных
чувств проявлялось в его семье к умершим, нежели к живущим. А ныне то, как
все они нахлынули на свадьбу Флер и как держались в стороне от похорон
Тимоти, указывало, по-видимому, на некую коренную перемену. Впрочем, тут
могла сказаться и другая причина, ибо Сомс сознавал, что, не будь он знаком
заранее с завещанием Тимоти, он и сам из деликатности не явился бы сюда.
Тимоти оставил большое состояние, не имея прямого наследника. Никто не хочет
дать повод к подозрениям, что он чего-то ждал от покойного.
В двенадцать часов вынесли гроб, и процессия двинулась. В первой карете
везли под стеклянной крышкой Тимоти. Затем Сомс - один в карете. Далее
Грэдмен - также один; наконец, Смизер и кухарка - вдвоем. Тронулись сперва
шагом, но вскоре перешли по хорошей погоде на рысь. У входа на Хайгетское
кладбище их задержала служба в часовне. Сомс предпочел бы подождать на
свежем воздухе; он не верил ни в единое слово службы; но с другой стороны,
это было своего рода формой страхования, которой не следовало пренебрегать
на случай, если все-таки за гробом что-то есть.
Вошли попарно - он с Грэдменом, Смизер с кухаркой - в могильный склеп.
Не такие подобали бы проводы последнему из старых Форсайтов.
На обратном пути к Бэйсуотер-Род Сомс не без некоторой сердечной
теплоты пригласил Грэдмена в свою карету. Он приберегал сюрприз для старика,
прослужившего Форсайтам пятьдесят четыре года, - сюрприз, которым тот был
целиком обязан ему, Сомсу. Он ли не помнил, как на другой день после похорон
тети Эстер сказал старому Тимоти: "Как насчет Грэдмена, дядя Тимоти? Он
столько нес хлопот для нашей семьи. Не отпишете ли вы ему пять тысяч?" - и
как он удивился, когда Тимоти, который с таким трудом что-либо оставлял, -
когда Тимоти утвердительно кивнул головой. Старик будет теперь на седьмом
небе от счастья, потому что у миссис Грэдмен, как известно Сомсу, слабое
сердце, а сын их лишился ноги на войне. Сомсу было чрезвычайно приятно
преподнести ему пять тысяч фунтов из денег Тимоти. Они устелись в маленькой
гостиной, где стены были, как видение рая, небесно-голубые с золотом, и рамы
неестественно блестели, и на мебели не оставлено было ни единой пылинки, -
чтобы вместе прочесть этот маленький шедевр, завещание Тимоти. Сидя спиною к
свету в кресле тети Эстер, Сомс поглядел на Грэдмена, сидевшего к свету
лицом на диванчике тети Энн, и, закинув ногу на ногу, начал:
"Сие есть моя, Тимоти Форсайта, проживающего на Бэйсуотер-Род в
Лондоне, последняя воля и завещание. Я назначаю племянника моего Сомса
Форсайта, проживающего в Мейплдерхеме, и Томаса Грэдмена, проживающего в
доме номер 159 по Фолли-Род в Хайгете (далее именуемых моими
душеприказчиками), быть исполнителями сего моего завещания и
душеприказчиками по оному. Вышеназванному Сомсу Форсайту я оставляю сумму в
тысячу фунтов стерлингов, свободную от налога на наследство, и
вышеназванному Томасу Грэдмену я оставляю сумму в пять тысяч фунтов
стерлингов, свободную от налога на наследство".
Сомс остановился. Старый Грэдмен наклонился вперед, судорожно
вцепившись пухлыми руками в свои черные толстые колени; рот его так широко
разверзся, что засверкали три золотые пломбы в зубах; глаза мигали, и две
слезы медленно катились по щекам. Сомс поспешно стал читать дальше:
"Все остальное мое имущество по прилагаемой к сему описи я поручаю моим
душеприказчикам по доверию реализовать и вырученные суммы держать на
хранении согласно следующим доверениям, а именно; уплатить из них все мои
долги, погребальные расходы и все издержки, связанные с настоящим моим
завещанием, а оставшееся после этого сохранять под опекой для того мужского
пола прямого потомка моего отца Джолиона Форсайта от его брака с Энн Пирс,
который - по кончине всех без различия пола прямых потомков вышеназванного
моего отца и от его вышеназванного брака, какие будут в живых ко времени
моей смерти, - последним достигнет возраста двадцати одного года, причем я
выражаю желание, чтобы мое имущество охранялось до крайних пределов,
допускаемых законами Англии, в пользу такого мужского пола потомка, как
указано выше". Сомс прочитал засим подписи и заверения и, кончив, поглядел
на Грэдмена. Старик утирал лоб большим носовым платком, яркий цвет которого
внезапно придал всей процедуре праздничный оттенок.
- Подумать только, мистер Сомс! - воскликнул он, и было ясно, что
адвокат в нем совершенно заслонил человека. - Подумать! Сейчас у нас налицо
двое грудных младенцев и несколько малолетних детей; если один из них
доживет до восьмидесяти лет - не такая уж глубокая старость - да прибавить к
этому двадцать один год, получается сто лет; а состояние мистера Тимоти надо
оценить не менее как в сто пятьдесят тысяч фунтов чистоганом. Сложные
проценты при пяти годовых удваивают первоначальную сумму в четырнадцать лет.
Через четырнадцать лет у нас получится триста тысяч; шестьсот тысяч через
двадцать восемь лет; миллион двести тысяч через сорок два года; два миллиона
четыреста через пятьдесят шесть лет; четыре миллиона восемьсот через
семьдесят лет; девять миллионов шестьсот тысяч через восемьдесят четыре
года. Ого, через сто лет получится двадцать миллионов! И мы до этого не
доживем! Это, я понимаю, завещание!
Сомс сухо сказал:
- Мало ли что может случиться. Значительную часть может забрать
государство; в наши дни всего можно ждать.
- ...И пять в уме, - сказал про себя Грэдмен. - Я забыл, мистер Тимоти
поместил все в консоли; учитывая подоходный налог, мы должны считать не
более двух процентов. Скажем для верности - восемь миллионов. Тоже неплохие
денежки!
Сомс встал и вручил ему завещание.
- Вы едете в Сити. Позаботьтесь об этом и сделайте все, что нужно.
Поместите объявление и тому подобное; впрочем, долгов никаких нет. Когда
аукцион?
- На той неделе во вторник, - сказал Грэдмен. - Переждать, пока умрут
те, кто жив сейчас, да прибавить еще двадцать один год - это выйдет очень
нескоро. Но я рад, что он оставил свои деньги в семье...
Аукцион, устроенный, ввиду викторианского стиля мебели, не у Джобсона,
собрал гораздо больше публики, чем похороны, хотя кухарка и Смизер не
пришли, так как Сомс вызвался сам доставить им желанное. Присутствовали
Уинифрид, Юфимия и Фрэнси, прикатил Юстас в собственном автомобиле.
Миниатюры, барбизонцев и рисунки Дж. Р, заранее купил Сомс; реликвии, не
имеющие рыночной ценности, были вынесены в боковую комнату для членов семьи,
на случай, если кто пожелает взять что-нибудь на память. Остальное пошло с
молотка; торги обличались почти трагической вялостью. Ни один предмет
обстановки, ни одна картина, ни одна фарфоровая статуэтка не отвечали
современному вкусу. Колибри осыпались, как осенние листья, как только их
вынули из шкафа, где они красовались шестьдесят лет. Сомсу больно было
видеть, как стулья, на которых сидели его тетки, рояль, на котором они почти
никогда не играли, книги, корешки которых они разглядывали, фарфор, с
которого они стирали пыль, портьеры, которые они раздвигали, коврик, который
грел им ноги, а главное, кровати, в которых они спали и умерли, - переходили
в руки мелких торговцев и хозяев из Фулхема. Однако что можно было сделать?
Скупить самому все вещи и свалить в чулан? Нет; они должны пережить судьбу
всякой плоти и всякой мебели служить, пока не придут в разрушение. Но когда
выставили кушетку тети Энн и уже готовились пустить ее с молотка за тридцать
шиллингов, Сомс вдруг выкрикнул: "Пять фунтов!" Произошла большая сенсация,
и кушетка досталась ему.
Когда закончилась распродажа в душном аукционном зале и рассеялся по
Лондону этот викторианский прах, Сомс вышел в туманный свет октябрьского дня
с таким чувством, словно умер последний уют старого мира и в самом деле
вывешена дощечка: "Сдается в наем". На горизонте - революция; Флер в
Испании; от Аннет никакой радости; и нет больше дома Тимоти на
Бэйсуотер-Род. В унынии, в досаде отправился Сомс в Гаупенорскую галерею.
Там были выставлены акварели Джолиона Форсайта. Сомс прошел поглядеть на них
и пофыркать - это доставит ему некоторое удовольствие. От Джун к миссис Вэл
Дарти, от нее к Вэлу, от Вэла к Уннифрид, а от Уинифрид к Сомсу так
просочилась молва, что дом, роковой дом в РобинХилле, продается, а Ирэн едет
к сыну в Британскую Колумбию или куда-то еще. На одно сумасшедшее мгновение
у Сомса мелькнула мысль: "А почему бы мне его не купить? Я предназначал его
для своей..." Но мысль тотчас была отброшена. Слишком мрачное было бы
торжество; слишком много связано с этим местом воспоминаний, унизительных и
для него и для Флер. После всего, что случилось, Флер никогда не стала бы
там жить. Нет, пусть дом достанется спокойно какому-нибудь пэру или
спекулянту. С самого начала сделался он яблоком раздора, раковиной, таящей в
себе моллюска вражды; а с отъездом этой женщины он превратился в пустую
раковину. "Продается или сдается в наем". Духовным взором Сомс видел уже
доску с такою надписью, водворенную высоко над увитой плющом стеною, которую
он сам построил.
Сомс прошел по первым комнатам галереи. Что и говорить, работ немало!
Теперь, когда художник умер, они не кажутся такими скучными. Рисунок
приятен, краски передают воздух, и чувствуется в письме что-то
индивидуальное. "Его отец и мой отец; он и я; его ребенок и мой, - думал
Сомс. Так оно и пошло! А все из-за этой женщины!" Умиленный событиями
последней недели, поддавшись грустной прелести осеннего дня. Сомс ближе, чем