Горбатко И.. Дело полковника Петрова

   Это было, в основном, лечение на дому по контракту, т.е. система, при которой глава семьи платит в неделю определенную сумму денег ( в то время она составляла двадцать центов) и это дает ему и членам его семьи право на медицинское обслуживание в любое время.
   Можно себе представить, какой там был объем работы. Каждый день был загружен полностью, а дежурства каждую вторую ночь оставляли для сна только несколько часов. Мне пришлось узнать, без сомнения так же, как и моим предшественникам, что дети по причине, известной только им самим, имеют обыкновение рождаться в ранние утренние часы. А уровень рождаемости был высокий, что можно было объяснить тем фактом, что в деревне имелся только один кинозал и больше почти никаких развлечений.
   Я был загружен работой до такой степени, что почти забыл о моей разведывательной деятельности и какое-то время считал, что она уже никогда не возобновится. Но, через несколько месяцев после моего прибытия в эту деревню до меня стали доходить слухи о "таинственном русском докторе", который жил в старом особняке. По слухам это был пожилой мужчина, и он вел замкнутый образ жизни вместе со своей женой и дочерью.
   - Он русский шпион, это уж точно, - сказал мне однажды старый шахтер. - К нему домой ходит много русских, и он держит пару здоровенных собак. Они такие свирепые. А в действительности его зовут не Джеймс, а как-то на русский манер.
   Подобные байки, некоторые из них были просто фантастическими, ходили повсюду. Когда в следующий мой приезд в Сидней я встретился с Галлеганом, я сообщил ему о Джеймсе. Он заинтересовался этим и сказал, что мне не мешало бы установить с доктором контакт и самому посмотреть, в чем там дело.
   Вернувшись в Тиррул, я через две или три недели, приехав на почту, обратил внимание на пожилого мужчину, который заполнял бланки. Считая, что на него никто не смотрит, он сам смотрел на меня изучающим взглядом. Почтовый служащий за стойкой понизил голос до шепота.
   - Хочу сказать вам, доктор, . .. . . вон тот пожилой мужчина . . . . это и есть доктор Джеймс, русский врач. Не хотите ли познакомиться с ним? Он интересный человек и вы могли бы пообщаться с ним на вашем языке.
   Служащий был прав. Когда нас представили друг другу, английское произношение доктора Джеймса оставляло мало сомнений в том, что сам он русского происхождения, и я перешел в разговоре с ним на русский язык к большому удовольствию почтового служащего за стойкой.
   Доктору Джемсу на вид было лет пятьдесят пять, и я очень удивился, когда он сказал мне, что ему шестьдесят семь. Ростом он был около пяти футов и семи дюймов, но его плотное телосложение создавало впечатление, что он ещё ниже ростом. На нем был светло-серый костюм, рубашка с открытым воротом и сандалии. Его широкое, с высокими скулами загорелое на солнце лицо и такие же руки, говорили о том, что он ведет активный образ жизни на открытом воздухе. Коротко подстриженные седеющие волосы и проницательный взгляд серых глаз дополняли его портрет. Он сказал мне, что его настоящая фамилия - Жемчужный, но все его знают под именем Джеймс, "потому что так легче произносить."
   - Мы много слышали о вас, - сказал он. - Я хотел встретиться с вами. Понимаете, жена, дочь и я ведем замкнутый образ жизни только потому, что здесь нет людей хоть с достаточным интеллектуальным уровнем. Безнадежно даже пытаться установить какие-то светские контакты. У нас много друзей в Сиднее, которые навещают нас здесь. Это скрашивает однообразие жизни. Речь идет не о праздности, поверьте. У нас довольно большой дом с обширным садом и теннисным кортом. Все работы по саду я выполняю сам. Это поддерживает физическую форму.
   Я произнес комплимент по поводу его хорошего внешнего вида.
   - Причина этого в хорошей наследственности и в постоянной физической работе, - ответил Джеймс, явно польщенный комплиментом. Я подвез его до его дома и по дороге он рассказал мне, что в связи с отсутствием у него лицензии на врачебную практику в Австралии, он держит пансионат для выздоравливающих пациентов, а также физиотерапевтическую клинику. Он сердечно пригласил меня к себе домой в гости, и мы расстались после того, как я пообещал, что позвоню ему в течение нескольких предстоящих дней.
   Неделей позднее я поехал с визитом к доктору Джеймсу. Он жил в большом старом двухэтажном доме, который стоял на возвышенной части деревни, выходящей на море.
   Хозяин дома горячо приветствовал меня и провел в большую комнату, которая служила одновременно гостиной и столовой. Пол в комнате был бетонный, а с потолка нависал ряд тяжелых перекрещивающихся балок. Из середины комнаты деревянная лестница вела на узкий балкон, который шел по периметру всех стен. С балкона открывались две двери. Мебель состояла из большого деревянного стола, книжных полок, старого дивана и нескольких стульев. Все это выглядело несколько странно.
   Джеймс представил меня жене и дочери. Миссис Джеймс, примерно пятидесяти лет, была полной, невысокого роста и несколько подавленной. Дочь Нина - молодая, темноволосая, привлекательная и импульсивно-веселая. Ее радостное щебетанье воспринималось несколько странно в этой средневековой обстановке.
   - Теперь вы знакомы со всей моей семьей. Вернее со всей моей семьей в Австралии, - произнес Джеймс. - У меня есть ещё одна дочь в Соединенных Штатах.
   Потом был ужин. Мне встретились несколько постояльцев пансионата для выздоравливающих, а остальную часть вечера мы провели в беседах. В основном это были деревенские сплетни, но миссис Джеймс завела разговор о новых биологических теориях, появившихся в Советском Союзе, и за этим последовала оживленная дискуссия. Стало уже поздно, и я собрался уезжать, неоднократно пообещав вскоре снова навестить их с визитом. Вечер мне понравился, это было приятное развлечение на фоне моей ежедневной рутины.
   Я не мог определить свое отношение к семье Джеймсов. В целом было ясно, что они жили прошлым, как и многие другие иммигранты. Но они были в курсе научных и политических событий в Советском Союзе в такой степени, которая свидетельствовала, по крайней мере, об отсутствии у них предубеждений против его политического режима.
   Доктор Джеймс сам признал, что в двадцатых годах работал на советское правительство в качестве врача. Его послали в Манчжурию в составе группы железнодорожных строителей, и по окончании срока командировки он отказался возвратиться в Советский Союз. По его словам он поехал в Харбин и устроился там работать врачом. Мне показалось необычным, что человек, который нелегально покинул Советы, осел почти в пределах досягаемости ужасного НКВД и устроился в Харбине, где человеческая жизнь в любые времена стоила не много. Но людям свойственно совершать странные поступки и этому, вероятно, не нужно придавать особого значения.
   Отношение доктора Джеймса к Советскому Союзу не было типичным для русских эмигрантов, которые обычно были озлоблены и прямолинейны в своей критике всего, что даже отдаленно связано с коммунистическим режимом. Это тоже может ничего не означать, но, по крайней мере ставит некоторые вопросы. Может быть Джеймс - человек беспристрастных и независимых суждений? Может быть у него ко всему свой философский подход, при котором он в поисках истины может встать выше своих личных взглядов и обид ?
   Одно я знал наверняка: его дочь в Соединенных Штатах работала в качестве постоянного сотрудника радиостанции Голос Америки. Я знал это потому, что он показывал мне вырезки из американских журналов с фотографиями, именами и описаниями.
   Я стал частым гостем в доме Джеймсов, но никогда не ощущал себя у них свободно. Казалось, что они всегда настороже. Потом я получил приглашение присутствовать на приеме в их доме по случаю венчания. Нине предстояло выйти замуж за русского инженера, симпатичного и надежного молодого человека, который прожил в Австралии уже много лет.
   Я опоздал, и когда вошел в дом, гости уже сидели за длинными столами, расставленными в виде подковы. Джеймс провел меня к моему месту и представил гостям, сидевшим за столом. Имена, которые он называл, улавливались с трудом, теряясь на фоне шума одновременно звучащих восьми или около того подвыпивших голосов.
   Слева от меня сидел полный средних лет мужчина. Его седеющие прямые волосы были зачесаны назад, а маленькие выцветшие голубые глазки и толстые чувственные губы придавали ему вид человека, который несдержан в еде и выпивке. Его лицо показалось мне знакомым, и я подумал, что мог запомнить его во время моих посещений Русского общественного клуба. Его манера поведения свидетельствовала о веселом нраве, и он много и громко говорил, по большей части на хорошем русском языке.
   - Ну, давайте выпьем, доктор. Едва ли тут можно что-нибудь понять.
   Мы чокнулись и выпили по большому глотку неразбавленного бренди.
   - Прошу извинить, но я не расслышал, как вас зовут. Тут такой шум . . . . Клодницкий. Меня называют также Клод - Джордж Клодницкий. Мне кажется, что я видел вас некоторое время назад в Русском общественном клубе.
   - Конечно, я хорошо знаю ваше имя. Вы - президент клуба, не так ли?
   - Нет, это моя жена - президент, а я помогаю ей в меру моих сил.
   Он представил свою жену, невысокую худощавую женщину с волосами красноватого оттенка и маленькими темными глазами. Выступающий вперед нос делал её похожей на птицу. Миссис Клодницкая произвела на меня впечатление безнадежно разочарованной в жизни женщины, и я почувствовал, что это побуждает её добиваться признания со стороны других её интеллектуальных достоинств и личного обаяния. Судя по уважительному отношению к ней присутствующих, её усилия увенчались определенным успехом. Было также ясно, что видное положение, которое она занимала в Русском общественном клубе, служило ей источником большого удовлетворения и гордости.
   Она также запомнила мои частые посещения клуба.
   - Когда будете в Сиднее, доктор, - сказала она, - милости просим к нам в клуб. Мы будем рады видеть вас у нас. Вы, вероятно, слышали о широком и активном отклике, который получил наш призыв собирать полушубки для России. Будет очень жаль, если наши усилия будут преданы забвению. Сейчас наша основная задача состоит в том, чтобы показать, какой большой прогресс происходит в Советском Союзе в науке, культуре и промышленности. Конечно, это не легко. Ох уж австралийцы! Единственно, о чем они думают, это - пиво и скачки. При этом её голос возвысился до драматической высоты.
   - Вы абсолютно правы, - произнес я сочувственно, вспомнив о моей неудачной ставке на бегах в прошлую субботу.
   - Жизнь здесь выглядит довольно бесцельной по сравнению с жизнью в России, - продолжала миссис Клодницкая. - Здесь деньги - это бог. Деньги, деньги и деньги! Но нет культуры, нет театра! Вы знаете, доктор, только в одной Москве семьдесят девять первоклассных театров! У нас в клубе есть библиотека русской литературы с большим выбором книг советских авторов. Имеются также все периодические издания, которые мы получаем прямо из Москвы. Если вы посетите меня в клубе, я покажу вам статьи по советским медицинским исследованиям, которые, несомненно, будут для вас очень интересны. Вы просто обязательно должны выкроить для этого время.
   _ Я постараюсь.
   Вежливо, но твердо, я извинился и перешел к другой группе гостей. Столы уже убирали, освобождая место для танцев.
   Гостей можно было разделить на две различные группы: молодые австралийцы - коллеги жениха по работе, и русские среднего возраста, приглашенные родителями невесты. Среди последних я услышал много имен и узнал лица из Русского общественного клуба. Некоторые из них, такие как чета Клодницких, были хорошо известны своими сильными просоветскими симпатиями. Они явно были в дружеских отношениях с супружеской четой Джеймсов.
   Примерно через неделю я встретился в Сиднее с Джорджем Браунли преемником Барнуэлла. Джордж был крупным и довольно неуклюжим мужчиной в возрасте за сорок. Его нелегко было вывести из себя, и он выглядел воплощением надежности. Я рассказал ему о приеме по случаю венчания и о моих впечатлениях в отношении людей, которых я там встретил, особенно уделив внимание супругам Клодницким. Они ему уже были известны.
   В последующие месяцы я поддерживал отношения с доктором Джеймсом, но, приезжая в Сидней, воздерживался от посещения Русского социального клуба. Я чувствовал, что Джеймс, встречаясь с Клодницкими и другими, информировал их о разговорах со мной, готовя таким образом почву для возможных будущих проверочных действий в отношении меня. Я не дожидался таких действий специально, однако чувствовал, что на всякий случай мне тоже следует использовать каждую появляющуюся у меня возможность в этом плане. Поэтому всякий раз, разговаривая с Джеймсом, я старался показать себя человеком, который интересуется культурными и научными достижениями Советского Союза. А в отношении политических событий моя линия состояла в том, что я ими, якобы, не интересуюсь совершенно, если не считать того, что я убежденный антифашист.
   Глава Седьмая
   В начале 1949 года я продал свою долю во врачебной практике и вернулся в Сидней. Для такого решения было несколько причин.
   Прежде всего я ощущал потребность в продолжении моей музыкальной карьеры, которая не могла развиваться в деревне Тиррул. Во вторых, мое финансовое положение становилось довольно неустойчивым. Закончив учебу в университете, я оказался совершенно без средств и вынужден был занять крупную сумму денег для покупки моей доли во врачебной практике в Тирруле, причем часть этой суммы - под весьма высокий процент. Я работал изо дня в день как раб, а в конце года обнаружил, что ничего не скопил. В такого рода врачебной практике накладные расходы весьма велики, и я едва сумел оплатить самые неотложные расходы. Поэтому, несмотря на то, что в этом районе у меня осталось много хороших друзей, я в общем-то с облегчением уезжал по извилистой нижней дороге южного побережья, направляясь в Сидней.
   Вскоре после моего возвращения я встретился с Джорджем Браунли. В это время стало известно, что правительство премьер-министра Чифли приняло решение поручить мистеру Джастису Риду создать Австралийскую организацию по разведке и безопасности, которая в своей деятельности должна была отчитываться только перед самим главой правительства. Я сказал Браунли, что хотел бы продолжить работу в качестве секретного сотрудника в новой организации и спросил его, куда и как обратиться. Он посоветовал мне написать письмо в адрес Джастиса Рида в Канберру, сославшись при этом на него.
   В течение следующего месяца я был занят поисками для себя офиса на Маккуэри Стрит, сиднейском аналоге лондонской Харли стрит улице врачей. Я решил, что с моим знанием европейских языков я могу рассчитывать на врачебную практику среди польских и прибалтийских иммигрантов, которые начали прибывать в Австралию в большом количестве.
   Я уже арендовал во временное пользование помещение по адресу Маккуэри стрит 201, когда из Канберры мне пришло письмо с предложением подать заявление о приеме в Австралийскую организацию по разведке и безопасности. Адрес отправителя указан не был, и мне пришлось отправлять заявление на номерной почтовый ящик. Я сделал это без промедления и на время выбросил все это дело из головы.
   Физически и морально я сильно устал и ощущал необходимость в перемене обстановки. Ввиду плачевного состояния моих финансов, мне пришлось разработать вариант, который сочетал бы работу с развлечением. Один из друзей предложил мне наняться на одно плавание на Новую Гвинею в качестве судового врача. Это звучало привлекательно, и я согласился.
   После пятинедельного путешествия по морю я вернулся в Сидней хорошо отдохнувшим, но с серьезными проблемами. Дело в том, что я уже несколько лет был женат, и надо сказать, что мой брак не был благополучным. Моя жена отправилась вместе со мной в поездку на Новую Гвинею, но, несмотря на благоприятную окружающую обстановку, нам не удалось сгладить наши разногласия. Через несколько месяцев наш брак распался, и я испытывал разные чувства, но только не счастье. Я более чем когда-либо очень хотел возобновить разведывательную работу, которая отвлекла бы меня от моих личных проблем.
   Теперь мое время было почти поровну поделено между игрой на скрипке и врачебными осмотрами пациентов, в основном прежних пациентов, которые последовали за мной с Южного побережья. Затем наступил важный день, когда я вошел в офис Юджина Гуссенса в Консерватории. Я сыграл для него соло на скрипке и он предложил мне работу в качестве скрипача в Сиднейском симфоническом оркестре.
   Вскоре после этого, 10 августа в моем офисе раздался телефонный звонок. Звонивший не назвал своего имени. Он просто сказал, что хотел бы встретиться со мной по поводу заявления с просьбой о приеме на работу, которое я написал некоторое время назад.
   Он описал свою внешность и сказал, что на следующий день в три часа дня будет стоять у входа в здание, где находится мой офис, одетый в серый плащ и серую шляпу. Мне нужно было не показать, что я его узнал, а только направиться обратно в свой офис, а он последует за мной.
   Помещение, которое я занимал, было на первом этаже в конце длинного коридора. На следующий день без двух минут три я оставил приоткрытой дверь моего кабинета и двинулся к выходу из здания на улицу. Коридор был темен, и меня не могли видеть с улицы.
   Ровно в три часа у входа появился мужчина в серой шляпе и сером плаще. Больше поблизости никого не было. Я выдвинулся вперед и откашлялся, затем повернулся к нему спиной и пошел по коридору в свой кабинет. Я слышал его шаги за моей спиной, и вот уже мужчина в серой шляпе вошел за мной в мой кабинет, тихо закрыв за собой дверь.
   Том Ист выглядел высоким, худощавым и смуглым. Его карие глаза смотрели весьма дружелюбно, и на вид ему было за тридцать лет. Он сказал, что моя просьба о приеме удовлетворена, хотя никто не может быть уверен в том, что мои прежние посещения Билла Барнуэлла не были замечены иностранными агентами. Если это так, тогда моя ценность как агента равна нулю.
   Однако я согласился поработать в течение испытательного срока и возобновить мои контакты в Русском общественном клубе и Австралийском обществе дружбы с Советским Союзом, а также других организациях коммунистического фронта, уделив особенное внимание группам интеллектуалов в составе этих организаций. Он дал мне номер телефона, по которому я мог связаться с ним, и сказал, что мне присвоили псевдоним Бейкер, Джек Бейкер, который мне следует использовать всякий раз, когда потребуется связаться с ним.
   Вот так появился Джек Бэйкер. Нет, Майкл Бялогуский не умер, совсем нет. Просто отныне каждый из них стал очень тесно связан с другим.
   Ист заявил, что мне полагается выплата в десять долларов в неделю. По его словам это будет компенсацией моих дополнительных расходов. Впервые я принял деньги, и это меня не обрадовало, так как я чувствовал, что выплата мне денег на расходы делает меня в какой-то мере обязанным, чего я хотел бы избежать. Но я не мог себе позволить оплату этих расходов за свой счет, как бы ни были они малы.
   Я пообещал Исту звонить и докладывать о развитии ситуации, и он исчез так же тихо, как и появился.
   Через несколько дней я посетил Русский общественный клуб и возобновил мое знакомство с его секретарем Фредой Ланг. Я коротко рассказал ей о моих делах с тех пор, как я последний раз виделся с ней и дал понять, что хотел бы посещать мероприятия клуба. Я попросил её не счесть за труд и сообщать мне всякий раз, когда будет интересный фильм или лекция.
   Фреда Ланг была австралийкой румынского происхождения. Она с удовольствием внесла новую фамилию в список адресов посетителей клуба, особенно когда узнала, что я занимаюсь врачебной практикой в Сиднее и надеюсь на её расширение за счет прибывающих польских и прибалтийских иммигрантов. Мои комплименты относительно её модной внешности были ею благожелательно восприняты, и я ушел с ощущением, что отныне я буду желанным гостем в Русском общественном клубе.
   В последующие несколько недель я встречался с Томом Истом время от времени. Встречи назначались на окраине города, и мы приезжали порознь на трамвае, принимая меры к тому, чтобы нас не заметили вместе. Я рассказал ему, что в результате моего визита к мисс Ланг я получил приглашения и пару раз посетил проводившиеся в клубе киновечера.
   Там я увидел чету Клодницких и они, судя по всему, были очень довольны тем, что мы встретились. Меня немедленно представили известным членам клуба, показали библиотеку и фактически заставили подписать заявление с просьбой о принятии в члены клуба. По моему мнению, у них не только не было в отношении меня никаких подозрений, но напротив, они считали, что я с симпатией отношусь к советскому строю.
   Примерно в это же время Лейбористская партия Австралии охарактеризовала Австралийское общество дружбы с Советским Союзом и Русский общественный клуб как организации коммунистического фронта. Над любым членом Лейбористской партии, который сохранял членство в этих организациях нависла угроза исключения из партии. Эта угроза получила в прессе широкое освещение и безусловно затруднила вербовку новых членов. Клуб всегда рассматривал членство в своих рядах человека, не связанного с левым движением, весьма желательным, так как возникала надежда, что такой человек приведет с собой ряд своих друзей, что открывало новые возможности для пропаганды. Я полагаю, что именно это явилось причиной того, что меня приняли в члены клуба так быстро.
   Среди людей, с которыми я познакомился в клубе с самого начала были два медвежьего вида русских с фамилиями Разумов и Смирнов. Разумов выполнял функции некоего мажордома и выглядел из них двоих более благопристойно. По возрасту ему было около пятидесяти, и он имел могучее телосложение. Его огромная голова возвышалась прямо из плеч, а шея вообще отсутствовала. У него было широкое смуглое лицо, подозрительный взгляд через очки в роговой оправе и коротко подстриженные коричневые волосы на голове. Обычно он одевался в плохо подогнанный темный деловой костюм с угловатыми плечами на советский манер. Он владел птицефермой недалеко от Ливерпуля, но выглядел скорее как переодетый вышибала, чем как фермер.
   В этом он отличался от Смирнова, который тоже выглядел как вышибала, но не переодетый. Тот тоже выделялся могучим телосложением, но выглядел намного грубее, не носил очков, а воротник его рубахи и руки были неизменно и невероятно грязны. Смирнов был настройщиком пианино и по субботам выступал в качестве хозяина танцевального зала и представления в кабаре. Он обычно провожал гостей до их столиков и был невероятно доволен своей ролью.
   Меня с самого начала, а ещё больше впоследствии, поразила одна черта, общая для всех членов клуба. Эти люди все без исключения были безнадежно разочарованы в жизни. В Русском общественном клубе чувство разочарования было всеобщей чертой. Его сознательно эксплуатировали и культивировали в извращенную ностальгию по всему русскому советского образца. Эти потерянные души готовы были часами просиживать над прекрасно изданными иллюстрированными советскими журналами, которые специально в этих целях выставлялись в библиотеке. Они были рады обнаружить в них подтверждение своему убеждению в том, что ответ на их проблемы лежит не в них самих, а причиной их бед является порочная капиталистическая социальная система. Это был легкий ответ на все вопросы.
   Несмотря на первоначальный успех моего закрепления в клубе, я воздерживался от попыток сразу же принять активное участие в его делах. Я считал, что лучше постепенно позволять активным членам клуба втягивать меня в эту деятельность. Это, в конце концов, повысит в их глазах мою ценность и поставить меня вне подозрений.
   В октябре я встретился с Томом Истом в последний раз, по крайней мере, на несколько предстоящих лет. Он сказал, что в дальнейшем со мной будет поддерживать контакт другой оперативный сотрудник.
   Мне было жаль, что Ист уходит. Трудно представить себе что-либо другое, что сближало бы людей так же, как разведывательная работа. Вероятно, это происходит из-за режима секретности встреч и чувства доверия и взаимосвязанности, которое такие встречи порождают. А возможно это потому, что сообщения агента зачастую носят настолько личный и сокровенный характер, что при окончательном уходе курирующего оперативного работника у агента появляется ощущение, будто уходит и часть его самого.
   Глава Восьмая
   Через несколько дней у меня раздался загадочный телефонный звонок.
   - Вы, доктор, время от времени встречались с моим другом, - произнес голос на другом конце провода. - Скажите, не могу ли я попросить вас о встрече?
   В то время я замещал врача на одиннадцатом этаже здания T & G в Сиднее и , естественно, предложил, чтобы звонивший пришел ко мне на следующий день в четыре часа дня.
   К назначенному времени от меня ушел последний пациент, и я сидел, глядя через окно на улицы, запруженные транспортом и снующими пешеходами. Дверь лифта открылась и закрылась. Несколько секунд я внимательнослушал, но не услышал никакого звука, хотя чувствовал, что там кто-то есть.