Горбатко И.. Дело полковника Петрова

   Каждый из делегатов произнес свою речь и, поскольку нас было восемь человек и каждый оказался довольно многословен, то вся процедура получилась весьма длительной. Все это время Бэрд торопливо записывал то, о чем говорилось, как будто от наших речей зависел ход истории. При виде усердия, с которым он выяснял фамилию каждого выступавшего, возникал вопрос, действительно ли он вознамерился сделать точную запись выступлений или хотел запомнить всех нас на случай, если придется встретиться с нами ещё раз.
   Если усилия делегации не принесли никаких результатов, то для меня участие в ней имело довольно неприятные последствия. Через некоторое время сообщение о моей активности появилось в одной из газет на польском языке с комментарием, из которого следовало, что я являюсь коммунистом. До этого времени мне удавалось сохранять политическую безликость в польской общине. Там меня считали доктором с, возможно, либеральными, но конечно не радикальными взглядами.
   Публичное наклеивание мне ярлыка коммуниста послужило темой слухов среди поляков. В результате, это негативно отразилось на моей врачебной практике, и я оказался объектом социального остракизма. Тем не менее, я не мог позволить, чтобы эти последствия оказали влияние на мою работу по линии Службы безопасности, которая требовала, чтобы я продолжал участвовать в мероприятиях комитета по делу супругов Розенберг. Ведь в конце концов мои усилия должны были возместиться сторицей.
   В это время мне удалось арендовать на длительный срок квартиру в доме на Пойнт Пайпер, где Петров выступил в известной сцене в плавательном бассейне. Теперь у меня было место, где я мог держать его под наблюдением и принимать его контакты и связи. Это давало явные преимущества в любое время, но в вечер дежурства в связи с делом супругов Розенбергов это оказалось просто удачей.
   Дежурство было организовано накануне казни Розенбергов как пропагандистское мероприятие последнего момента. Перед тем, как уйти из дома для участия в нем я сказал Петрову, что не вернусь в этот вечер и ему придется до отхода ко сну побыть одному.
   Я знал, что он примет пару рюмок спиртного и поэтому не удивился, когда, вернувшись домой под утро, услыхал храп Петрова.
   Уже в постели мне пришла мысль о том, что по-видимому он принял ещё одну рюмку спиртного сверх своей обычной дозы и теперь крепко спит. Эта мысль немедленно повлекла за собой следующую. Ну не прекрасная ли это возможность подобраться к потенциальному источнику информации? Идея покрутилась у меня в мозгу и я отверг её, потом вновь вернулся к ней и снова отверг, затем обдумал её ещё раз и . . . . Я знал, что если вот так лежать, то ответ никогда сам не придет, но и заснуть я не смогу. В конце концов я пришел к выводу, что попытка - не пытка.
   Я спал в основной спальне с одной стороны холла, а Петров находился в гостевой спальне с другого его конца. Рядом с холлом, но ближе к спальне Петрова, находилась дверь в ванную комнату, также поблизости от входа в его спальню в полу была скрипучая доска.
   Прежде всего я зажег свет в ванной и оставил открытой её дверь с целью возможного оправдания моего присутствия рядом с гостевой спальней в такое раннее утреннее время. Затем я несколько раз прошелся по скрипучей доске, чтобы проверить её воздействие на спящего. Петров не шевелился. Затем я собрался с духом я сделал первый из ряда переходов между комнатами, в результате которых я скопировал каждый из документов, находившихся в карманах одежды Петрова. Это была совершенно изматывающая операция. Мне пришлось изымать каждый документ по отдельности, переносить его из одной комнаты в другую, копировать его, потом вновь сворачивать до такого же состояния, в котором он был прежде, и затем возвращать его на то же место в том же кармане, из которого он был взят.
   Помимо нервного напряжения каждая ходка была тяжелым испытанием для моей наблюдательности и памяти. Попробуйте как-нибудь проделать все это в спокойной обстановке в вашем собственном доме и посмотрите сколько раз вы сможете вернуть документы точно в том же состоянии и в том же положении, в каком вы его взяли.
   В ту ночь мне пришлось проделать это десять или двенадцать раз, все время опасаясь, что разоблачение в один момент разрушит результаты моей многолетней работы. Уже совсем рассвело, когда я закончил эту работу и был совершенно без сил.
   Но результат стоил этих усилий. Он состоял из сорока или пятидесяти имен и телефонных номеров, черновика письма, начинавшегося словами "Дорогая миссис Олье", и назначавшего условия для встречи с этой леди, а также личных заметок, которые представляли деятельность Петрова в неожиданном свете.
   Ценность скопированных мною документов оценить было трудно. Любой советский разведчик обычно всегда носит с собой заметки и документы, которые он считает ценными, полагая, что он сам сохранит все это надежнее, чем кто-либо другой. Конечно можно с достаточным основанием считать, что упомянутая выше информация весьма ценна и что любое из перечисленных имен и телефонных номеров представляют существенный интерес. Заранее полагать, что некоторые из имен принадлежат настоящим агентам было бы преждевременным, хотя в списке фигурировало и мое собственное имя а также имена лиц, известных мне по Русскому общественному клубу как прокоммунистических фанатиков.
   Эти имена могли, и я в этом твердо убежден, дать ключ к выявлению всей системы советского шпионажа в Австралии, главой которой был Петров. Нет необходимости говорить о том, что выявление её скрытно от Петрова и состоящих в ней лиц, имело бы большую оперативную ценность, поскольку наблюдение за их деятельностью могло разоблачить всю их сеть. В этом состояло важное значение этой операции.
   Был и ещё один момент, возможно, имеющий вспомогательное значение, однако не менее важный. Он присутствует в каждой области человеческой деятельности, а в медицине он известен как профилактическое лечение, так как известно, что предотвращение болезни всегда легче, чем её лечение. Теперь Служба безопасности имела возможность применить эту методику и пресечь в корне "болезнь", которая могла представить угрозу национальным интересам.
   Наличие у Службы безопасности этого списка позволяло ей приступить к негласному ограничению доступа подозреваемых лиц к информации, интересующей иностранную разведслужбу, и к властным полномочиям, или же к использованию подозреваемых лиц в качестве канала доведения до противника специально подготовленной дезинформации.
   Если Служба безопасности правильно использовала представившиеся ей возможности, то она получила в свои руки инициативу. Любая информация в вашем распоряжении, если противнику об этом известно, становится ценной уже только по той причине, что заставляет противника пересматривать всю организацию его разведдеятельности. Если же противник не знает о наличии у вас этой информации, тогда вы можете вести с ним оперативную игру. Такая ситуация является мечтой каждого секретного агента, и она предоставляет колоссальные возможности.
   Такие мысли вертелись у меня в голове, когда я шел на встречу с Нортом для передачи ему моей добычи.
   У меня также не выходило из головы одно имя, которое, не знаю почему, но заинтриговало меня, хотя я никогда не слыхал его раньше. Кем, продолжал я спрашивать себя, может быть эта женщина с французской фамилией Олье.
   И только через несколько месяцев я выяснил, кто она. Супруги Кларк Алэн и Джоан, как я их теперь называл - пригласили меня по случаю французского национального праздника в один из модных сиднейских ресторанов. В ходе вечера через микрофон сделали какое-то объявление, в котором было упомянуто имя мадам Олье.
   - Мадам Олье?, - обратился я с вопросом к Кларку. - Мне кажется я это имя уже раньше слышал.
   - Разве вы не знаете ее? - спросил он. - Мне казалось, что вы с ней знакомы. Она - второй секретарь посольства Франции в Канберре. По приезде в Сидней, она всякий раз навещает нас.
   Я не стал продолжать разговор, но сразу же вспомнил это имя из письма, которое я вытащил из кармана Петрова.
   Глава Шестнадцатая
   К этому времени постоянное общение с Петровым настолько вовлекло меня в жизнь советской колонии, что меня уже хорошо знало большинство сотрудников посольства, относясь ко мне почти как члену своего коллектива особенно после того, как я стал консультировать их по медицинским вопросам.
   Среди моих пациентов был приехавший на смену Пахомову представитель ТАСС Виктор Николаевич Антонов и его жена Нина. Я познакомился с ними почти сразу же после их приезда в Австралию и сразу же, несомненно с подачи Петрова, они стали проявлять ко мне знаки уважения.
   Антонов был застенчивым человеком невысокого роста с коротко постриженными волосами и взглядом, всегда направленным в сторону. Оказавшись в англо-говорящей компании, он обычно занимал место в углу, сцеплял пальцы рук и, если к нему подходили, вежливо раскланивался. Он производил впечатление человека, который не очень понимал, что происходило, и его основной заботой было не сделать или не сказать чего-нибудь неуместного.
   С другой стороны его реакция на слова и жесты Петрова не оставляла у меня сомнений в том, что, помимо своих обязанностей по корпункту ТАСС, он выполнял для Петрова функцию оператора связи с МВД. Получив представляющую интерес информацию, он обычно нес её Петрову, и если тот находил её важной, то инструктировал, как её обработать и что именно передать в Москву.
   Одной из его основных задач было поддержание связи с Русским общественным клубом с целью поиска возможных кандидатов на возвращение в Советский Союз. Иногда ему это удавалось, и тогда молодой мужчина или женщина, в основном так называемые "новые австралийцы" из числа перемещенных лиц из Европы, отправлялись в "Землю обетованную". Их транспортные расходы оплачивало советское посольство.
   Ирония заключалась в том, что для поддержания моей роли мне приходилось присоединять свои усилия, чтобы убедить этих несчастных уехать в СССР. Это - одна из тех трудных ситуаций, в которой постоянно оказывается агент. В какой бы мере ему ни приходилось идти против своих убеждений, он обязан пожертвовать меньшим, для достижения поставленной цели. В работе на секретную службу цель всегда оправдывает средства, хотя каждый делает все, что в его силах, чтобы не причинить вреда невинным людям.
   Нина Антонова представляла собой разительных контраст по сравнению со своим мужем. Крупная, крепкая женщина, врач по профессии, по настоящему интеллигентная, с открытой, непосредственной манерой поведения, тонким чувством юмора и искренним смехом, она была единственным встреченным мною советским коммунистом, который обладал чувством юмора в нашем понимании. Из них двоих, несомненно, она обладала более сильным характером и, по-видимому, оказывала влияние на своего мужа.
   К этому времени я уже располагал очевидными свидетельствами того, что положение Петрова в посольстве было значительно выше того, которое определялось его официальным статусом третьего секретаря посольства. Это подтверждали новый второй секретарь посольства Кислицын, явно подчиняющийся указаниям Петрова, а также Антонов, стремящийся угодить ему, хотя официально не имел ничего общего с делами посольства.
   У меня больше не оставалось сомнений в том, что власть, которую Петров имел над другими сотрудниками посольства и представителем ТАСС Антоновым, являлась результатом того, что он был резидентом МВД в Австралии. Коллеги явно боялись его из-за той власти, которую ему давало его положение. Одним росчерком пера он мог отправить их обратно в Москву.
   Я мог сам наблюдать все это, так как в моем присутствии у них не проявлялось скованности и они вели себя так, как обычно ведут себя среди своих. К этому привело сочетание ряда факторов, и главным было то, что они видели уважение Петрова по отношению ко мне. Кроме того, тот факт, что я говорил на их языке создавал ощущение общности. Неважно как любого человека, в том числе и коммуниста, воспринимают в советских официальных кругах, и насколько полезным его считают для советского государства, но если он не говорит по-русски к нему никогда не будут относиться как к своему.
   Русский язык, на котором говорят советские люди, отличается от того русского языка, на котором говорят старые иммигранты из России - первый значительно проще и более сжат. Каждому, кто хотел бы завоевать доверие советских граждан следует это знать, так как использование прежних слов, которые вышли из употребления при советском режиме, сразу же вызывает подозрения, и это в такой же степени относится к манерам поведения.
   Революция так стремилась порвать с прошлым, что стала относиться с неодобрением к любым словам, характерным для ненавистных аристократии и буржуазии.
   Для выросшего в условиях советской власти государственного служащего некоторые слова и манеры поведения представлялись синонимами угнетения. Он был воспитан в твердом убеждении, что они являются символами дореволюционного деспотизма. Советский служащий придает этому большое значение, поскольку, в основном, его суждения базируются на поверхностных критериях. Он практически не способен к анализу, так как у него не было возможностей самостоятельно выработать свои собственные убеждения. Для него, как для ребенка, само слово становится символом добра и зла. Советский человек не мыслит как личность, как это привыкли делать люди на Западе, он не способен выйти за пределы, наложенные на него партийной доктриной. Если он сталкивается с мнением, выходящим за пределы этого ограниченного пространства, он тотчас же приходит в состояние тревоги и, как улитка, замыкается в своей раковине, исполненный опасений и подозрений, и никакие уговоры не смогут вывести его оттуда.
   Лето 1953 года стало критическим периодом в моих отношениях с Петровым. Несмотря на его высокое положение в советском посольстве, он не чувствовал себя счастливым, заметны были явные признаки его трудностей.
   Я понимал, что происходит: очевидно, Петров и его жена не ладили с послом Лифановым. Супруги Петровы, в основном, жаловались на то, что посол недооценивает их, не оставляя попыток подстроить им козни.
   - Дуся и я, - обычно говорил он мне, - работаем день и ночь, а что за это получаем? Одни упреки. Если судить по его словам, то все, что мы ни делаем, все - неправильно. Он всегда все критикует и выискивает огрехи. Дуся уже измотала из-за него все нервы. Этот человек просто большой придира. Но, Дуся и я можем постоять за себя. И не потому, что нас поддерживают другие. Все они невероятно запуганы, чтобы даже открыть рот. Они думают только о том, чтобы подлизаться к нему и за счет этого облегчить свое собственное положение.
   Петров действительно был разгневан.
   - Я не намерен мириться с этим, - говорил он. - У меня в Москве тоже есть друзья.
   Вспышки гнева Петрова на этом не кончались.Его беспокоило, что я пойму слабость его положения в посольстве и начну проявлять к нему сочувствие. Нередко он говорил мне: Ты, вероятно удивляешься, почему я не беру тебя с собой чаще встречать в аэропорту наших дипкурьеров и официальных лиц. Если бы я делал это, наши люди отнеслись бы к этому не очень хорошо. Ты помнишь, когда ты приехал со мной на встречу в порту нашего сотрудника , направлявшегося в Новую Зеландию. Так вот в Москву доложили, что ты был при его встрече вместе со мной на судне. Поэтому нам лучше вместе не появляться среди них без крайней необходимости. Эти люди постоянно следят друг за другом, и если у них появляется возможность подставить друг другу подножку, они обязательно сделают это. Когда они увидят нас вместе, они обязательно скажут: Опять Петров и Бялогуский пьют вместе. Как будто для них это имеет какое-то значение.
   Я воспринимал такие высказывания как признак того, что Петров хотел бы, чтобы я не показывал близость в наших отношениях в присутствии других сотрудников посольства или среди людей, поддерживающих с посольством связи.
   Хотя уже в течение многих месяцев мы обращались друг к другу по имени, на людях мы всегда использовали полуофициальную форму обращения с тем, чтобы создать впечатление, что Петров поддерживает отношения со мной только по делу, а наши личные встречи носят случайный характер.
   В моих глазах значение сложившихся отношений было несравненно глубже, чем просто тесные личные отношения между мной и Петровым. Его обиды на несправедливое отношение к нему посла Лифанова, на мой взгляд, имели под собой глубоко эмоциональную подоплеку. К этому времени мы уже встречались около двух лет, и я считал, что смогу почувствовать малейший признак изменения его отношения ко мне. Мы вместе бесчисленное число раз посещали бары, рестораны и другие увеселительные заведения и мне казалось, что я в некоторой степени научил его снимать напряжение и расслабляться. Я уверен, что слово "расслабляться" до нашего с ним знакомства Петрову не было известно.
   Однако на сознание Петрова продолжали оказывать влияние другие факторы. Он не переставал удивляться тому, что мы с ним можем пойти в любое общественное место, и это не привлекает чьего-то внимания. Для него это было абсолютно новым.
   Когда напряжение спадало, Петров, не зная почему, начинал чувствовать себя намного лучше как физически, так и морально. Он ощущал прилив новых сил. В результате он вновь и вновь искал общения со мной, так как неосознанно связывал улучшение своего самочувствия и мироощущения с нашей дружбой.
   Как раз в такие моменты, когда его сознание находилось в восприимчивом состоянии, я стал использовать все возможности, чтобы внушить ему, что в Австралии на советские власти можно не особенно обращать внимание, по крайней мере, не демонстрируя это в открытую, и при этом не опасаться неожиданных и катастрофических последствий. Было конечно, большой самоуверенностью с моей стороны считать, что я способен обратить Петрова в сторонника западного образа жизни, тем не менее уже появились признаки того, что этот образ жизни ему нравится, и был смысл и дальше работать в этом направлении.
   К этому времени я уже понял, что Петров по характеру был индивидуалистом, и все его личные устремления были типично индивидуалистскими, а в его конкретном случае ещё и деформированными многими годами приспособленчества к деспотической власти. По ходу повествования эту особенность его личности следует постоянно иметь в виду для понимания характера разворачивающихся событий, так как именно эта особенность в значительной мере объясняет, почему Петров после двух лет, проведенных в Австралии, стал вести (при моем содействии) образ жизни, который фактически привел его к двойной жизни.
   Находясь со мной, Петров проявлял интерес к хорошей еде, хорошим напиткам, любил пошутить, ценил аристократическую обстановку, а также приятную и легкую атмосферу в компании. В своем посольстве это был Петров официальное лицо, деловой, подозрительный человек, который никому не доверял, требовательный педант, который следил за тем, чтобы все сотрудники посольства, включая посла, неизменно были официальными лицами, всегда готовыми подчинить свои личные интересы высшим потребностям Советского государства.
   Между этими двумя ипостасями Петрова пролегала глубокая пропасть, и в этом заключалась причина его неудовлетворенности. Его коллеги раздражали его, посол вызывал его гнев. По его мнению, им недоставало понимания того, каким должен быть образцовый сотрудник советского загранучреждения, каковым он, безусловно, считал себя. Но Петров не понимал того, что не они нарушают образцовый стереотип поведения, а он сам. При его новом взгляде на вещи именно образец вызывал его раздражение и неприязнь.
   Проницательный и беспристрастный сторонний наблюдатель даже с поверхностным знанием психологии заметил бы то, чего сам Петров не мог увидеть. Под влиянием нового образа жизни личность Петрова незаметно для него самого изменилась. теперь он смотрел на своих коллег глазами западного человека.
   Другим фактором, сильно влиявшим в то время на сознание Петрова и способствовавшим возрастанию его неприязни к советскому посольству, был ограниченный характер его частной жизни. Личная жизнь советского официального лица никогда не бывает частной. Это в особенности относилось к Петрову, так как его жена также была далеко не последним сотрудником посольства. Помимо общения со мной, Петров едва ли имел какую-либо другую частную жизнь. Это привносило в обстановку факторы, которые ещё больше способствовали выполнению моей задачи. В глазах Петрова мы состояли в сговоре не только против правительства Австралии в силу нашей с ним шпионской деятельности, но и против советского посольства в силу нашей скрытой от него частной жизни.
   Глава Семнадцатая
   Время от времени я сообщал Норту мои впечатления об основных проблемах Петрова и об изменениях, происходящих в его мировоззрении и характере личности. Моя точка зрения состояла в том, что если кто-либо в советском посольстве и был готов к переходу на Запад, так это Петров и по той причине, что он, как личность, был более подготовлен к такому переходу, чем другие сотрудники посольства.
   Явным показателем изменений в настроениях Петрова был его, хотя и эпизодический, но растущий интерес к бизнесу и его возможностям. Это было абсолютно не в характере прежнего Петрова - преданного советского служащего. И, хотя его рассуждения были скорее теоретическими и умозрительными, но они проявились реально.
   Петров вел себя как человек, имеющий хорошую работу, который читает объявления о найме на работу просто из праздного любопытства. Однажды мы с ним проходили мимо многоквартирного дома, продававшегося с аукциона. Петров прочитал объявление, посмотрел на здание и сказал: Что-нибудь вроде этого и нам бы с вами не помешало.
   Эти перемены в Петрове весьма усложняли наши отношения. Если уже на этой стадии он, может и не всерьез, но уже примерял к себе мысль о побеге, то я был последним среди тех, кому он мог бы поведать о ней. Но мне также приходилось действовать осторожно, так как я не мог выходить за пределы отведенной мне роли, чтобы не вызвать у Петрова подозрений, что я допускаю возможность совершения им действий, несовместимых со статусом сотрудника советского посольства.
   Это было то время, когда мне нужно было продвигаться медленно и не раскрыть мои карты. Тем не менее, даже в такой сложной ситуации я не мог бездействовать. Необходимо было проверять намеки Петрова хотя бы на предмет их искренности.
   Как подвергать Петрова такой проверке, не вызывая его подозрений ? В то время мы часто закусывали в кафе на Кингс Кросс под названием Адрия, которое содержал поляк по имени Джордж Чоментовский, один из нескольких настоящих поваров в этих местах.
   Джордж хорошо знал ресторанное дело и блюда, которые он готовил, были великолепны. Петров любил это кафе и вскоре стал одним из его уважаемых и желанных клиентов. Здесь его знали, как бизнесмена из Мельбурна, и он, демонстрируя свою приверженность западным ценностям, явно получал удовольствие от этой роли. Обычно он рассказывал всем, кто был готов его слушать - Джорджу, официантам и официанткам - о своем магазине одежды. Иногда он говорил об одежде как настоящий знаток. Роль бизнесмена ему явно нравилась, так как он стал говорить о своих благоприятных коммерческих возможностях все чаще.
   Когда выяснилось, что Джордж хочет, даже очень хочет найти партнера, у меня появился шанс проверить Петрова.
   Я сказал Джорджу, что заинтересован в таком партнерстве и попытаюсь найти те две тысячи долларов, которые он хотел бы получить за долю партнера в его деле. Я уже продумал, как подключить к этому делу Петрова, но, прежде чем действовать, я проработал каждую деталь во всей этой ситуации, чтобы в случае проведения оперативной проверки она не вызывала никаких сомнений.
   Хороший агент всегда действует, исходя из предположения, что его оппонент готовит ловушку, и поэтому при подготовке плана любого мероприятия всегда предусматривает возможность его проверки. Агента проверяют всегда, вне зависимости от степени доверия к нему, как со стороны своих, так и со стороны противника, поэтому один его неправильный шаг может привести к тому, что вся возведенная им конструкция обрушится на него же.
   Ошибкой может стать сущий пустяк. Если, например, я сообщу Петрову о возможностях для бизнеса там, где на самом деле ничего нет, а он проведет проверку, то сразу же поймет, что я вел двойную игру. В данном случае он, вероятно, и проверял, и если делал это, то, без сомнения, был удовлетворен, так как Джордж уже ждал моего ответа на его предложение.
   Я вышел с этим предложением к Петрову напрямую.
   Джордж хочет взять меня в партнеры на половинную долю, за которую он запросил две тысячи долларов. - У меня нет всей этой суммы, - сказал я. Хотите вложить в это дело тысячу долларов вместе со мной ?
   Мое предложение предусматривало, что мы с ним будем партнерами, но Джордж ничего не будет знать об участии Петрова в деле.
   - Мы подпишем с вами отдельное соглашение, - сказал я Петрову.
   - Мне не нужно никакого соглашения, - ответил он. - Для меня достаточно вашего слова.
   Продолжая разговор дальше, Петров сообщил, что сможет достать тысячу долларов и добавил: Деньги - не главное. Прежде, чем войти в дело, нам важно побольше узнать о самом Джордже. Посмотрите, что вы сможете сделать в этом плане. Выясните, что о нем известно. Попытайтесь узнать, когда и где он родился, где находятся его родственники и все остальное, что сочтете достойным внимания. В любом случае, даже если и не с Джорджем, но нам все равно нужно найти какой-нибудь бизнес, чтобы делать деньги.