Гразиунас Диана. Истребление хищников

   Дэвиду потребовалось не много времени, чтобы понять, что полиция собирается вынести тело и опечатать дом до следующего дня. Оказалось, что следственная бригада приедет сюда только завтра. Он поблагодарил Бога за скромные муниципальные бюджеты маленьких провинциальных городов. Если бы убийство случилось в Детройте, то полицейские оставались бы на месте преступления до тех пор, пока не собрали бы каждый клочок вещественных доказательств, тем самым уничтожив всякие психические следы.
   Дэвид посидел в местной забегаловке «Бургер-Кинг» до наступления темноты. Через два часа, запив три большие отбивные котлеты огромным количеством кока-колы, он направился к месту преступления. Перед домом стояла полицейская машина без опознавательных знаков. В ней сидел изнывающий от скуки офицер в форме. Еще не оперившийся охотник за убийцами объехал квартал и припарковался.
   Дом, в котором произошло убийство, был шестым от угла улицы. Дэвид отсчитал шесть домов от начала квартала и, хромая, осторожно вошел во двор позади дома. Никто не остановил его; он слышал звук работающего внутри дома телевизора.
   Перелезть через забор, отделяющий передний двор от заднего, было нелегко. Дэвид внезапно понял, почему он никогда не видел детективного фильма, в котором у главного героя был бы гипс на ноге. Двигаться с загипсованной ногой чрезвычайно трудно. Дэвид понимал, что шум, который он произвел, перелезая через полутораметровый забор, состоящий из соединенных между собой цепей, обязательно привлечет внимание полицейского, и он придет сюда, чтобы узнать, что здесь происходит. Однако ничего подобного не случилось. И когда Дэвид подобрался ближе к дому, он слышал, как радио в полицейской машине громко сообщало подробности футбольного матча с участием «Тигров».
   Обычная железка, которую Дэвид прихватил с собой, помогла ему очень легко, почти бесшумно открыть полузастекленные двери. Правда, ему пришлось осторожно двигаться в темноте. Свет обязательно выдал бы его присутствие тут дежурному полицейскому, который наблюдал за домом.
   Подвал не имел ничего общего с подвальным помещением его собственного дома. Дэвид ощущал грубый цементный пол под ногами. Пахло плесенью, моющими средствами, соляркой. Тусклый свет от соседнего дома пробивался сквозь два пыльных подвальных окошечка. Один из этих слабых потоков света падал на ту часть пола, на которой клейкой лентой было обозначено положение тела убитой. Дэвид почувствовал, как дрожь пробежала по всему телу. Виной тому была не сырость подвала. В воздухе присутствовало что-то иное, совсем не похожее на влажность. Дэвид знал, что никто другой, если только он не телепат, не смог бы почувствовать это испарение. Это был запах ужаса и смерти. Дэвид улавливал его, чувствовал, как тот проникает сквозь поры кожи.
   Он еле сдерживался, чтобы не броситься прочь из дома. Но он не мог этого допустить. Дэвид сжал зубы и осторожно шагнул к месту, обозначенному лентой.
   Ему пришлось неудобно сесть на пол, отведя травмированную ногу под углом почти в сорок пять градусов, чтобы прикоснуться к тому месту, где лежало тело. Он вытянул руку и задержал ее над шероховатой цементной поверхностью пола. Дэвид боялся дотронуться до него. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, а затем, распрямив ладонь, крепко прижал ее к полу.
   Удар оказался таким сильным, что достиг желудка. Его рука резко отскочила от пола, а изо рта вырвался негромкий крик. Одно короткое прикосновение сказало ему так много, что это можно было бы описать в нескольких томах. Сквозь его испуганный мозг стремительно бежали последние секунды жизни Эдит Бродски. Ее боль, страх, унижение, непонимание, печаль и смерть теперь стали ощущениями Дэвида. Теперь он вечно будет делить их с ней. В безмолвной темноте подвала Дэвид пообещал миссис Бродски, что гнусный убийца понесет наказание за содеянное.
   Но после первого прикосновения Дэвид ничего не смог узнать о преступнике. Он быстро водил рукой по полу, ища какой-нибудь другой психологический след, и был уверен, что найдет его и расшифрует. Но он узнавал все больше и больше о самой Эдит Бродски. Словно документальный фильм, ее жизнь прокручивалась перед его невидящими глазами. Первый поцелуй, школа, брак с Аланом, разлука с родителями, рождение ребенка. В глазах Дэвида стояли слезы. Но вдруг он почувствовал что-то. Ближе, ближе. Чуть правее. Стоп. Дрожь. Еще вперед. Он продолжал искать.
   Сопереживание ужаса миссис Бродски буквально перевернуло Дэвида. Контакт с «Чистюлей» был совсем другим делом. Как только он прикоснулся к месту, где Грег Хьюит встал, на колени, насилуя жертву, Дэвид почувствовал, что падает, тонет, летит в искаженную эмоциональную пустоту «Чистюли». Дэвид содрогнулся от ярости и побледнел. Он вдруг понял, что находится в присутствии самой смерти и что это зло становится неотъемлемой частью его души. Это было первым из многих подобных контактов, которые Дэвид испытал на себе за долгие годы охоты на человекообразных чудовищ.
   До сих пор он не имел ни малейшего представления о том, насколько низко может пасть человек в своем разврате и при этом в обычной жизни выглядеть как нормальное существо. Ему даже не снилось, что такие вот мерзавцы могут ходить среди людей и выдавать себя за человека.
   Его пронзил ужас. Дэвид всегда считал, что большинство людей похожи на него самого. Окружающие придерживались общей морали, что позволяло миру не обрушиваться в бездну. Он понимал, что существует много вариаций в спектре морали, и что — о да! — есть и сумасшедшие, которых нельзя считать людьми, но их всегда можно узнать. Их умопомешательство сразу выделяет их из толпы, извращенное восприятие действительности никогда не позволяет им походить на нормальных людей.
   Но то, что Дэвид чувствовал сейчас, находилось за пределами его понимания. Он испытывал на себе присутствие какого-то существа, которое никогда не будет понято большинством людей. Это существо пробивает себе дорогу в жизни за счет обмана. Оно притворяется дружелюбным, притворяется, что ощущает любовь, счастье, печаль и целый спектр других эмоций. Но там, где у него должна быть душа, — ужасная пустота. Такая аномалия не может существовать. Бог не должен позволять такому чудовищу ходить по земле! Этого просто не должно быть!
   С воплем в душе он убрал руку с пола и сел, тяжело дыша. Его глаза сверкали огнем нового понимания жизни. Дэвид заглянул в пламя Ада и увидел правду. Чудовище было реальным. Как он заблуждался, даже не подозревая о существовании таких подонков! Но теперь Дэвид понял, что «Чистюля» не единственный изверг рода человеческого, существуют и другие такие монстры.
   Когда Дэвид пришел в себя, он с трудом встал на ноги и тихо покинул дом. У него было всё, ради чего он сюда приходил: имя — Грег Хьюит, его адрес и история жизни. Так началась карьера карающей десницы господней. Это была его первая победа.
   Уиллард Макдональд сел на кровати, глядя в окно и выпуская при этом на свободу свои воспоминания. Это было начало. В ту далекую ночь он переступил черту. Конечно, его часто одолевало искушение сообщить о Хьюите в полицию, но он знал, что ему никогда не поверят. И ему действительно не поверили. Это стало его работой — доводить дело до конца. Все изменилось.
   Да, в тот раз он навсегда освободился от сомнений. Он перестал быть одним из многих, одним из стада. Он шагнул за пределы хорошо охраняемых границ, которые общество воздвигло для тех, кто хочет играть не рискуя. Больше не будет гарантированных завтрашних дней, не будет никаких смутных иллюзий. Когда Дэвид прикоснулся к сущности Грега Хьюита, он безвозвратно изменил свою жизнь. Реальность, то есть ложь, — раскрыта. Успокоительная зона ложной безопасности, которая сопровождает большинство из нас всю жизнь, больше не для него. Теперь он знал, что хищники бродят среди нас, и больше нельзя предаваться спокойствию.
   Но за это он получил компенсацию. Жизнь под личиной Уилларда, которую он сейчас вел, стала жизнью дегустатора более тонкой, более изысканной пищи. Когда живешь на самом краю, все ощущения становятся в тысячу раз острее. Ничто не воспринимается как должное, когда живешь только в быстротекущем настоящем и каждый день может стать последним. Поэтому заполняйте все двадцать четыре часа в сутки только самым лучшим и самым запоминающимся. Всякий жизненный опыт должен быть опробован, сохранен в памяти и испит до последней капли.
   Уиллард не испытывал никаких сожалений. Он выбрал себе дорогу сам и получал удовольствие от каждого своего шага по ней. У него теперь был дар и божественная цель. Что еще нужно человеку?
   Он смотрел на незаправленную вагонную постель. Смятые простыни напоминали Уилларду о том, что ему предстояло изменить в своей жизни. Временами, когда Уиллард сильно перегружал себя, они приходили. Казалось, они по какой-то причине донимали его в мае сильнее, чем в остальные месяцы. Они наваливались на него во сне, и всегда потрясали его до глубины души, оставляя его взмокшим от пота и дрожащим всем телом. И каждый раз он пытался вызвать их снова. Сны. Эти проклятые незапоминающиеся сны!
   Он знал, что они всегда одинаковы, несмотря на то, что никогда не запоминались. Сны всегда наполняли его страхом и яростью. Они всегда опустошали и удивляли его, а кончались каждый раз одинаково. Он просыпался от собственного истошного крика, зовя Крис и Дженни. Да будут прокляты эти сны!
   Но как бы то ни было, Уиллард считал, что жизнь прекрасна и удивительна.

Глава 12

   15 июля 1992 года.
   Квинс, Нью-Йорк.
   Что-то нарушило сон Лауры Менгуэлли, но она не могла понять, что именно. Возможно, это был какой-то звук, который она услышала сквозь дрему. Но он был довольно необычен, поскольку проник в ее сознание и заставил проснуться. Встревожившись, она продолжала лежать в постели и уже начала подумывать о том, что звук, возможно, ей просто приснился, а сон не запомнился. Квартира на первом этаже на Девяносто седьмой улице в Элмхерсте, в которой она жила с семьей, была тихой и спокойной. Лаура взглянула на светящийся циферблат будильника, который показывал 3:18 ночи. Все тихо и спокойно, собственно, так и должно быть. Ее родители и младший брат легли спать несколько часов назад.
   Лаура лежала, пытаясь успокоить дыхание, надеясь, что это позволит ей заснуть снова. В конце концов бояться совсем нечего. Надо спать. В расписании на завтра первым пунктом у Лауры стояла контрольная по математике. Экзамен будет довольно трудный, и поэтому не мешает выспаться.
   Мысль о школе внезапно объяснила ей, почему она так встревожилась. Всему виной Билли Шерман. Вчера, во время обеденного перерыва, этот болтун стал распространяться по поводу убийств, подробно описанных недавно в газетах, о семье Эль Диарио под заголовком «Убийства латиноамериканских семей».
   Лаура поежилась при воспоминании об этом. Шерман взахлеб, с ликованием расписывал подробности того, в каком состоянии обнаружили семью, насколько тела были изуродованы и окровавлены. Эль Диарио были уже четвертой за последние два месяца семьей, умерщвленной самым зверским образом. Кто-то глубокой ночью проникал в их дома, убивал и расчленял свои жертвы. Соседи ничего не слышали. В живых после таких жутких нападений не оставалось никого, и никто не мог дать полиции хоть какие-то направления поиска — кого искать и почему единственной общей нитью, связывающей эти жертвы, были их испанские фамилии.
   Билл Шерман получал истинное удовольствие от всего этого. Он поддразнивал Лауру, говоря, что этот головорез доберется и до ее семьи, и советовал им срочно сменить фамилию на какую-нибудь другую, типа Смит или Джонс.
   — Эй, Лаура, как будет по-испански «злой дух?»
   «Какая же он все-таки дрянь», — подумала Лаура.
   Раздосадованная на себя за то, что не дала отпор этому негодяю, девушка закрыла глаза, пытаясь заставить себя задремать снова. Но ничего не получалось. Вот беда, проницательный ум всегда склонен к активному воображению. Она вздохнула и уставилась в потолок. Может, стакан молока поможет?
   Лаура бесшумно встала и пробралась на кухню. Яркие лучи света хлынули из холодильника и ослепили ее, поэтому она решила попить молока в темноте и захлопнула дверцу. От света потом будет еще труднее снова заснуть. Проклятый Билли Шерман. Единственная причина, по которой она вообще связалась с этим нахалом, это его приятель Серджио Фунаро. Он был новичком в школе, перевелся из старших классов какой-то католической школы Бруклина. На душе у Лауры потеплело при мысли о Серджио. Она вспомнила, как встретилась с ним взглядом на днях. Это было уже не в первый раз, когда она ловила его на том, что он на нее поглядывает. Пожалуй, это очень мило. Лауре нравилось, как он на нее смотрит. Серджио был старше ее на год. Неважно, что старше, это только плюс. Лаура улыбнулась, думая об этом.
   Дверь открылась и закрылась настолько бесшумно, что Лаура почти ничего не услышала. Звук доносился снизу, из зала, а также со стороны одной из спален. Она терпеливо ждала, пытаясь понять, кто еще сегодня мучается бессонницей. Но никто так и не пришел к ней на кухню. Несколько секунд спустя девушка снова услышала, как открылась и закрылась другая дверь. На этот раз дверь немного скрипнула. Поэтому она решила, что это комната Хосе. Возможно, ее брат возвращался после запоздалого ночного свидания.
   Хосе. Лаура беспокоилась о своем брате. Юноша вел себя странно. Он был на два года младше и находился в том возрасте, когда смена настроения может обозначать одно из двух: вхождение в пору половой зрелости или наркотики. Лаура молилась, чтобы это было не последнее. Что касалось самой Лауры, то она считала наркотики разновидностью медленного самоубийства. В прошлом году она потеряла свою подругу. Кровоизлияние в мозг, случившееся во время курения. Умерла в возрасте шестнадцати лет.
   — Господи! Пожалуйста, пусть у Хосе это будет начало половой зрелости, только бы не наркотики! А все остальное пройдет.
   Лаура вспомнила себя в тот период, когда она почувствовала, что становится взрослой женщиной. Некоторое время это сводило ее с ума. Слава Богу, что она уже прошла через это. В достаточно зрелом возрасте, в свои семнадцать, Лаура чувствовала с полной уверенностью, что худшее уже позади.
   А что же Хосе? Что это — развивающаяся сексуальность или наркотики? Лаура была уверена в том, что больше половины детей в школе имени Рузвельта «поджаривали» свои мозги кокаином, крэком или марихуаной. Она думала, что у Хосе хватает здравого смысла, чтобы избежать этой ловушки. Лаура надеялась на то, что ее собственный пример помог ему сказать «нет» наркотикам, но никогда нельзя быть уверенным в этом на все сто. Она улыбнулась и, медленно покачав головой, сказала себе:
   — Лаура, ты говоришь совсем как в рекламе, направленной против употребления наркотиков.
   Затем она снова услышала шум, доносившийся с задней стороны дома. Но на этот раз он был не похож на открывание двери. Это был стон или крик. Может быть, кому-то снится плохой сон? До того как она смогла что-либо понять, дверь в комнате Хосе скрипнула снова, а затем наступила мертвая тишина.
   Оставив недопитый стакан молока, Лаура подошла к двери и взглянула вниз, в коридор прихожей, ведущий к трем спальням. Ее глаза уже привыкли к темноте, и вполне можно было рассмотреть, есть ли там кто-нибудь. Но в холле никого не было. Двери в комнату Хосе и ее собственную оставались приоткрытыми. Лаура попыталась вспомнить, закрывала ли она дверь в свою комнату, когда выходила, но так и не смогла.
   Она спустилась вниз к двери в комнату брата и заглянула внутрь. Хосе там не оказалось. На улице свет горел, но расположение окна в комнате оставляло большую часть кровати в тени.
   — Хосе, — прошептала Лаура. Ответа не последовало.
   — Хосе! — на этот раз немного громче позвала она. Опять ничего. Он, наверное, вышел.
   Забыв про молоко, Лаура шагнула к своей комнате, решив, что надо ложиться спать. Ее босая нога наступила на что-то мокрое и липкое. В тусклом свете ночника это было похоже на чернила. Внезапно она поняла, что это кровь.
   — О, Пресвятая дева!
   Резко вздохнув, она прошептала:
   — Хосе!
   Выключатель находился в конце холла. Лаура, спотыкаясь, бросилась к нему, внезапно почувствовав ужас и неуверенно держась на ногах. Она щелкнула выключателем и вдруг ослепла от двух лампочек у себя над головой. Секунду спустя ее глаза привыкли к свету, и она увидела на полу то, чего так испугалась. Кровь. Капли и пятна крови на полу и стенах.
   — Хосе?
   Лаура с трудом заставила себя войти в комнату брата, пугаясь того, что, возможно, увидит внутри. Единственное, что было доступно ее взору, это задняя спинка кровати Хосе. Она еще шире распахнула дверь. Свет из прихожей упал на кровать. Только когда дверь открылась еще шире, Лаура смогла рассмотреть лицо брата. Его глаза были широко раскрыты... но ничего не видели! Его рот был тоже открыт. Тоненькая струйка крови сбегала от уголка рта по щеке и скрывалась в волосах. Но кровь была не только тут.
   Простыни на кровати возле его подбородка пропитались ею насквозь. Кровь! Везде кровь!
   — О Боже мой! О Боже! Нет! Папа!
   Лаура резко развернулась в конец холла и бросилась к комнате родителей. Она распахнула дверь, крича: «Папа! Мама! Хосе поранил себя! Он... Он...»
   Глаза отца были широко раскрыты и смотрели прямо на нее. Мать вообще не шелохнулась, глаза ее были закрыты, словно она продолжала мирно спать. Сон ее будет длиться вечно. Простыни с красивым орнаментом тоже были измазаны полосками крови. Лаура стояла, глядя на родителей, ее челюсть двигалась, но говорить девушка не могла. Она почувствовала, как слезы заструились по ее щекам.
   Затем свет сзади погас. Какая-то часть ее существа умоляла бежать. Но тело отказывалось повиноваться, словно замороженное.
   Тогда кричи, черт побери!
   Звук приглушенных шагов приближался к ней.
   Кто-то схватил ее за волосы, оттянув голову назад. Лаура почувствовала, как что-то резнуло ее по горлу, а затем ощутила влагу под подбородком и на скулах.
   К этому моменту она наконец набралась смелости кричать, но было слишком поздно. Все, что у нее получилось, — это жалкий булькающий хрип. Она схватилась за шею, почувствовала липкую сырость, затем длинный разрез. Земля уходила у нее из-под ног. Она почувствовала, что падает. Лаура успела ощутить, как ее тело ударилось об пол. Больше она уже ничего не чувствовала. Никогда.

* * *

   Его электронные часы показывали 5:47. Чарльз Кемден смотрел из окна лимузина на людей, все еще время от времени появляющихся на Таймс-сквер. Он удивлялся тому, что они были здесь в такое время ночи. Или следует сказать — утра? Солнце начало подниматься из-за небоскребов с левой стороны.
   Лимузин повернул направо на Сорок вторую улицу и плавно заскользил мимо все еще открытых ночных кинотеатров, пока не достиг дальней западной стороны Манхэттена, затем повернул в сторону выезда из города и покатил дальше. Наконец он подъехал к остановке перед товарным складом, который находился на пирсе, глубоко вдающемся в реку. Кемден смотрел на старомодное каменное здание. Каждый проезжающий мимо наверняка удивится, почему эту древность не убрали еще десятки лет назад.
   Это было замечательное прикрытие. Оно прекрасно вписывалось в окружающее пространство. Оно, как и весь этот район, ожидало перестройки по «западному проекту», который, впрочем, может никогда не осуществиться.
   Это впечатление сохранилось, даже когда Кемден вошел в контору товарного склада. Небритый, курящий сигару увалень наблюдал за ним своими маленькими поросячьими глазками из-за отделенной цепочкой перегородки, приветствуя Кемдена лишь кивком головы. Пришелец обвел взглядом стены с шелушащейся краской и замусоренный пол. Да, это то, что нужно.
   Любой прохожий с улицы не пожелает проходить дальше. Здесь было отвратительно.
   Скрытая видеокамера зафиксировала изображение Кемдена и ввела в компьютерный банк данных, где его идентифицировали и отнесли к определенной категории. Затем компьютер признал пришельца за своего, и за дверью прозвучал сигнал. Кемден толкнул дверь и вошел внутрь. Неуклюжий толстяк за перегородкой снова включил охранную сигнализацию, щелкнув по кнопке безопасности своим автоматом «узи», который затем спрятал на обычное место, в пустой выдвижной ящик шкафчика с буквой "У".
   Кемден проверил, как он выглядит в полный рост, посмотревшись в зеркало, висевшее прямо за дверью. Он знал, что в действительности это было особое зеркало. Служило оно совсем для другой цели: сквозь него на входящего смотрел вооруженный охранник. Кемден расправил куртку, поправил галстук и провел рукой по своим густым седеющим волосам. В свои пятьдесят девять Чарльз Кемден оставался таким же щепетильным в отношении своей внешности, как и тридцать лет назад. Он выглядел как высокопоставленный чиновник: в его осанке и манерах чувствовалась сила. Ничто не смогло уменьшить былой огонь в его глазах. Власть была неотъемлемой частью его натуры. Серые глаза Кемдена блеснули чувством удовлетворения. Увиденным в зеркале он остался доволен. Он подмигнул своему отражению и пошел дальше.
   Кемден прошел по свежеокрашенному коридору к своему офису. Открыв дубовую дверь, вошел внутрь и увидел, что в прихожей на диване сидят двое мужчин. Повинуясь его легкому кивку, они последовали за ним.
   Оба человека молчали, пока Кемден не сел за большой письменный стол из красного дерева и не сказал: «Ну».
   Тот, что повыше, стройный, темноволосый, стриженный под «ежик» и в очках, сказал:
   — Только что звонили Хенсон и Мак-Гуайр. Операция прошла без каких-либо осложнений, сэр.
   Кемден повернулся на вертящемся стуле и уставился на огромный пейзаж Гейнсборо, висящий на стене позади его письменного стола.
   — А что показала телеметрия и биологическая обратная связь?
   Второй человек, более плотного телосложения, рыжеволосый, с пышными усами, нервно прокашлявшись, сказал:
   — Все точно так, как и ожидалось, сэр. Хотите, чтобы я направил подробное описание?
   Все еще разглядывая пейзаж, Кемден довольно безразличным тоном произнес:
   — Нет, в этом нет необходимости. Коротко расскажите о самом интересном.
   Рыжий выглядел озадаченным этой просьбой. Он посмотрел на своего товарища в ожидании поддержки или совета, но не найдя ни того ни другого, пожал плечами и принялся зачитывать вслух цифровые коды и временные соотношения из стопки бумаг, которую держал в руке.
   Кемден слушал его, может быть, секунды три. Цифры, произнесенные скрипучим голосом, постепенно исчезли из его сознания, и хотя он по-прежнему продолжал смотреть на картину на стене, она для него тоже исчезла. Вместо нее перед его взором предстали тела Германа и Марии Менгуэлли и их детей Хосе и Лауры. На лице Кемдена появилась улыбка. Он улыбался до тех пор, пока рыжеволосый человек не закончил и не спросил, не нужно ли чего-нибудь еще.

Глава 13

   В 8:56 утра того же дня.
   Кафе «Денни», Вашингтон.
   Вида пила уже вторую чашку кофе, в который раз нетерпеливо поглядывая на часы. Она должна была встретиться с Айрой за завтраком еще 45 минут назад. Очевидно, пунктуальность не относилась к числу достоинств ее нового партнера. Но Вида не собиралась упрекать его за это. Айра, возможно, был первым человеком в агентстве, который не относился к ней как к ветреной девчонке или как к объекту сексуальных вожделений. Это извиняло его многочисленные грешки.
   Кроме того, Вида сама еле встала сегодня утром. Соблазн выключить будильник и закинуть его куда-нибудь часиков этак на шесть-восемь был просто непреодолимым. Вида читала папки по делу Дэвида Вандемарка почти до половины третьего ночи. Очень интересный материал. Фактически, всему этому было трудно поверить. Немного раньше, вечером, ей позвонила из Балтимора мать.
   Вида удивлялась, что в ее отношениях с матерью было нечто такое, что делало их просто невыносимыми. Мама хотела, как лучше. Это было на самом деле так, и Вида действительно верила, что главной целью звонка было желание убедиться в том, что малышка миссис Джонсон хорошо устроилась. Но на пятой минуте разговора, когда Вида уже хотела было расслабиться, милая мамочка напомнила дочери о том, что ей приходится делать, чтобы у Виды было все хорошо.
   Отец Виды, Малькольм Джонсон, был адвокатом, самым преуспевающим чернокожим адвокатом Балтимора. По крайней мере, все так считали. Несколько крупнейших городских корпораций являлись его клиентами. Но все это было показухой. В действительности же у него не было никаких крупных партнеров, которые могли бы поддержать его в трудную минуту, а всего лишь целая армия мелких ассоциированных членов. И в возрасте пятидесяти двух лет гипертония настолько истончила стенки его сердца, что они стали похожи на папиросную бумагу и произошел неизбежный сердечный приступ. Карточный домик Малькольма Джонсона рассыпался. Как выяснилось, отец разорился на акциях одного сомнительного предприятия за шесть месяцев до смерти. Он никогда ничего не рассказывал домашним, считая, что все-таки сможет компенсировать свои потери за полтора года упорной работы. Но этому не суждено было случиться. Однажды утром секретарша нашла его сидящим за письменным столом, но уже бездыханным.
   Страховки хватило на оплату закладной за дом и плату за последний семестр учебы Виды в колледже. Мать получила работу секретаря в суде. Этих денег было достаточно, чтобы прокормить и одеть семью, но не хватало для оплаты учебы Виды в юридическом колледже.