— Что ты ставишь? Что ты ставишь? — кричит на Лаптя Федюк. Про себя добавляет: «Черт лохматый!» Вслух: — Не видишь, что выставляю вторую двойку?..
— Без подсказ! Без подсказ! — говорит ему Артем Василич.
Мишка со стуком забивает федюковскую двойку костяшкой два-три.
— Пое-ехали! — смеется над Федюком, у которого нечего ставить, на обоих концах линии тройки.
— Черт! — ругается Федюков и прибавляет в уме непечатное выражение.
Лапоть невозмутим. У него все утро вертится в голове песня:
Мишка, точно, выпускает «Марата» — дубль шестьшесть, самую мощную кость, которую называют «Маратом» в честь многопушечного линкора. Лапоть поет:
— Вот вам! — говорит он вслух и про себя добавляет: «Попляшете!..»
Артем Василии сожалеет, что приходится забивать тройку на другом конце линии, ставит три с единицей. Лапоть — один-четыре и начинает песню сначала:
Работа у него несложная — отпускать лесосеки заказчикам. В этот день надо было застолбить делянку колхозу «Путь Ленина». Накануне старший лесничий сказал Володе:
— Отведи им в Горелой пади четыре гектара.
Когда Володя пришел в контору, заказчики — трое немолодых мужчин — ожидали его.
— Пошли, — сказал им Володя.
Говорили о том, о сем — о зиме, например: сугробища вон какие. На деревьях снега не то что шапками шубами.
Свернули с лесовозной дороги — сразу по пояс. Непривычные к лесным сугробам клиенты запыхтели, стали хвататься за сердце.
— Стойте здесь, — сказал им Володя. — Я пройду, зарубки сделаю — вот и весь ваш участок.
Клиенты остались курить, Володя полез по снегу дальше, делая через каждые метр-полтора затесы на крутобоких пихтах и соснах…
На секунду Володя отвлекается от воспоминаний: солнце пробралось под гимнастерку и припекало. Из сторожки доносилось:
— Так его!
Хохотал Мишка Волк: ему удалось прокатить Федюкова.
«Ладно, ладно…» — мысленно злился Федюк, Лапоть пел:
«Пусть себе…» — подумал Володя и опять вернулся к воспоминаниям.
Прошел половину пути, обстругивая топором серую и желтую кору, как вдруг позади него раздался треск. Володя оглянулся, но снег, сыпавшийся с ветвей, запорошил глаза. Не видя, но чувствуя, как на него надвигается что-то слепое, огромное, Володя присел от страха, и тут стонущая громада накрыла его. Володя потерял сознание…
Володю вытащили из-под дерева, и первое, что он услышал, был разноголосый шум встревоженных голосов:
— Убит?
— Задавило?..
— Ах, боже мой, боже мой!..
— Да нет, он смотрит!..
— Берись, хлопцы, понесем на дорогу.
— Ах, боже мой!..
— Говорю, смотрит!
— Очухался!
Володя действительно открыл глаза. Он колыхался над снегом — его несли на руках. А шум в ушах продолжался:
— Ну угораздило!..
— Хорошо, хоть живой!
— Как себя чувствуешь?
— Ну пронесло! А то отвечай!..
— Как себя чувствуешь?
— Ничего, — ответил Володя.
— Ну пронесло…
Вынесли его на дорогу, поставили на ноги. Поправили на голове шапку.
— Болит что-нибудь?
Володя пощупал затылок. От макушки и ниже, от уха до уха, расплылась шишка. Взбухала под пальцами, поднялась, шевелила волосы.
— Как?.. — спрашивали у него. — Ничего, — ответил Володя.
— Ну пронесло, а то отвечай…
— Курить будешь?
Володя взял папиросу. Ему чиркнули спичкой. — Ну пронесло…
— И случись же!..
— Могло убить!
У Володи трещала голова, перед глазами плыло.
А они все продолжали:
— Могло убить!
— Есть ли у него дети?..
Володя затянулся дымом, сказал:
— Замолчите вы!
И тут заметил, что все курят молча.
Однако голоса не прекращались:
— Молодой, пожалуй, еще нет детей.
— Глупый баран — прет, не видит, что дерево наклонилось…
— Ну пронесло…
Володя встряхнул головой — стало еще больнее.
— Ишь ты, бедняга.
— Муторно небойсь…
Володя обвел глазами мужчин, все трое смотрели на него, молчали. А ему слышалось:
— Так бы и не вернулся…
— Вот тебе жизнь человеческая: чик — и нету.
— Ну пронесло…
«С ума можно сойти, — подумал Володя, — откуда такие болтуны?»
Голоса ясно слышались в голове:
— Возвращаться?..
— Вот неудача!
— Завтра опять переть в гору!..
— Ну что ж, — сказал один, — давайте, ребята! Володю взяли под руки, повели.
— Отлежусь…
Володю ссадили у порога квартиры…
Из сторожки доносилось все то же:
Володя сделал усилие над собой, возвратился к воспоминаниям.
В этот день Тамара была в отъезде. Домик, в котором они живут, на две квартиры. Рядом, через стенку, бригадир лесорубов Лапин с женой Ларисой и дочкой Надей.
В кухне у Володи старенькая софа. Сбросив полушубок, шапку и валенки, Володя лег на софу. Шишка на затылке опала, но в голове шипело и булькало, как в котле. Хоть бы не сотрясение мозга, подумал Володя и закрыл глаза.
Было тихо, только откуда-то доносилось:
— Дважды один — два, дважды два — четыре, дважды три — шесть…
Володя перевернулся на бок, приник ухом к подушке.
— Дважды четыре — восемь, дважды пять — десять…
Соседская Надька учит уроки, догадался Володя.
— Дважды шесть — двенадцать…
Володя приподнял голову, голос бубнил:
— Дважды семь — четырнадцать…
Стукнула дверь, пришла Лариса, Надина мать, видимо, из магазина.
— Учишь таблицу? — спросила у дочки.
— Учу.
— Учи вслух!
Как будто она не вслух, подумал Володя. Из-за стену доносилось:
— Трижды один — три, трижда два — шесть…
К этому прибавился голос Ларисы:
— Пачка кофе — сорок девять копеек. Килограмм сахару — семьдесят восемь. Килограмм масла — три восемьдесят. Всего пять рублей семь копеек. Брала с собой шесть рублей. Сдача — восемьдесят три копейки. Где десять копеек?
Одновременно с этим подсчетом Володя слышал:
— Трижды семь — двадцать один, трижды восемь двадцать четыре…
— Где десять копеек?
Чего они так орут? Володя хотел постучать в стену. Неудобно, однако.
— Четырежды один — четыре, четырежды два — восемь…
Под таблицу умножения Володя заснул.
Но и тут слышалось:
Проспал он глубоким, но болезненным сном, наверное, часов пять. Проснулся от стука в сенцах.
— Дома… — послышался голос Тамары.
Она шумела веником, стряхивала с валенок снег.
— Ружье-то… — сказала она. — Так и стоит в углу, как метла. Поставил и бросил. Охотник…
Вошла в комнату, зажгла свет.
— Дрыхнет… — увидела мужа на софе в кухне. — Шапка на полу, полушубок тоже… Никак не приучишь… Выпил? — подошла к Володе. — А может, умаялся. Ладно, пусть спит…
Володя чуть приоткрыл глаза, стал следить за женой. Голова болела, но не сильно.
Тамара налила супу, нарезала хлеба, села к столу. Стала есть. В то же время она разговаривала сама с собой:
— Эти поездки — провались они пропадом. На попутных машинах истреплешь одежду, измажешь всю… А что толку, что съездила? Даже магазин оказался закрытым — переучет.
При этом Тамара жевала, прихлебывала. Ела с аппетитом, что называется, в полный рот.
— В ателье индпошива ничего. Ничегошеньки. Серость…
Володя открыл глаза пошире: как она может есть и разговаривать? Да еще так громко. В конце концов ведь он спит. Могла бы потише…
Тамара ела: откусывала хлеб, работала ложкой.
— Ларисе везет, — говорила она при этом. — У Ларисы что ни платье — картина.
Губы у Тамары не шевелились. И все же с набитым ртом она разговаривала:
— Блат имеет бригадир — вот у нее и все есть. А у моего Вовки никакого блата…
— Тамара? — сказал Володя, приподнялся на локте.
— Проснулся, — сказала Тамара с набитым ртом. — Доброе утро?
— Томка!..
— Ты чего? — спросила Тамара и перестала есть. — Вроде не пьяный… — тут же сказала она, но губы у нее не шевельнулись.
— Тамара… — уже со страхом сказал Володя.
Тамара бросила ложку.
— На тебе лица нет! — сказала обыкновенным голосом. И с закрытым ртом: — Что с Володькой?..
— Выйди из кухни, — сказал Володя.
— Зачем?
— Выйди из кухни!
Тамара поднялась, вышла.
— Если не пьяный, то сумасшедший, — послышалось Володе из другой комнаты.
— Что ты сказала? — спросил Володя.
— Ничего.
— Ты сказала, что я сумасшедший.
— Ничего я не сказала! — Тамара с любопытством взглянула на мужа, показав лицо из-за двери.
— Вот и сейчас говоришь — сумасшедший, — попробовал Володя уличить супругу.
— Не говорю, но думаю, — сказала Тамара.
— Думаешь?..
— И еще думаю, что, пока я в поездке, ты тут устраиваешь беспорядок. — Она подняла полушубок, положила на табуретку. Володя не видел, как она подняла полушубок, но спросил:
— О полушубке думаешь?
— О полушубке.
— А сейчас о валенках, что бросил возле порога?..
— О валенках, — призналась Тамара.
— А давеча думала, что универмаг на учете, а в индпошиве ничего нет?
— Вовка!.. — Тамара появилась в двери.
— А еще думала, что на Ларисе платья — картины. И что бригадир блат имеет?..
— Вовка! — У Тамары округлились глаза.
— Молчи! А твой Вовка никакого блата не имеет?..
— Откуда ты все это знаешь?
— Знаю.
— Прочитал мои мысли?..
— А еще сказала, что в сенцах ружье стоит, как метла.
— Во-овка…
После этого они весь вечер обсуждали открывшуюся у Вовки удивительную способность, и Вовка рассказывал жене, о чем разговаривают и думают Лапины, пока Тамара не прикрикнула на супруга:
— Молчи, бесстыжий!..
Потом легли спать в спальне, и Володя не мог уснуть: Тамара тарахтела у него под ухом то о неудачной поездке, то о письме, которое получила на днях от матери. Володя несколько раз притрагивался щекой к ее губам. Но Тамара и с закрытым ртом продолжала тараторить без умолку:
— Мама пишет, что куры у нее пропали — всеобщий мор. Дядя Степан говорит: «Это от химии — кормила протравленным зерном». А мама ему: «В прошлом году кормила таким же…»
— Ты мне мешаешь, — сказал Володя и ушел от Тамары на софу в кухню.
— Как ты узнал? — спрашивали у Володи.
Как — Володя не открывал, все переводил в шутку. Однако, коснувшись раз-другой чужих секретов, интимных дел, Володя стал чувствовать на себе косые взгляды, выслушивать не совсем приятные мысли. Его — втуне, конечно, — называли пронырой, подозревали, что он шпионит под окнами, не раз хотели, конечно, мысленно, дать ему в зубы. Володя решил попридержать язык.
Потом стало надоедать: обычно мысли дублировали фразы. Сначала мысли, потом фразы. Слушать от собеседника дважды одно и то же становилось скучно толкут воду в ступе. Все опротивело.
Вот как сейчас:
Гармонь певучая…
В конце концов Володя пошел к Прокопию Кузьмичу и рассказал ему все.
Старый врач удивился:
— Ничего подобного не встречал!
Володя пожал плечами.
— Давай проверим, — предложил Прокопий Кузьмич. — Что у меня сейчас в голове?
— Окорок, — сказал Володя.
— М-да-а… — протянул Прокопий Кузьмич. Он думал об окороке, который коптился у него за сараем.
— А сейчас?
— Крокодил…
— Сильно! — сказал Прокопий Кузьмич. К дню рождения внучки он приготовил резинового крокодила. Хранил тут же, в медпункте.
— Что мне делать? — спросил Володя.
— Как это у тебя открылось?
Володя рассказал историю с падением дерева.
Прокопий Кузьмин согласился, что подобное может быть: у людей отшибало память от страха, отнимало речь. Но чтобы прибавляло что-нибудь, об этом Прокопий Кузьмич не слышал.
Володя опять спросил:
— Что мне делать?
— Я, брат, тебе не скажу, что делать, — откровенно признался Прокопий Кузьмич. — По таким делам я не специалист. К профессору тебе надо.
— К какому?
— По высшей нервной деятельности.
— Где я его найду?
Прокопий Кузьмич подумал.
— Единственное, что предложу, — сказал он, съездим в район к психиатру.
Володя вскинул на Прокопия Кузьмича глаза.
— Нет, нет, ты не бойся! — сказал врач. — Ничего плохого у тебя нет, в сумасшедший дом тебя не посадят. А совет, к какому профессору обратиться, дадут. Поедем.
И вот они едут.
В это время из-за поворота показывается машина — та самая, которая довезла Володю и Прокопия Кузьмича до сторожки.
По ступенькам крыльца сходят Деревянко и Прокопий Кузьмич. Сторож открывает шлагбаум, пропускает машину. Прокопий Кузьмич лезет в кузов, Володя лезет за ним. Здесь, на Лабе, автобусы не ходят с сотворения мира: дорога горная, битая — кочка на кочке. Врач и Володя усаживаются в кузове на соломе, машина трогается.
Гармонь певучая…
Володя думает о том, что скажут ему в районной поликлинике.
Ничего особенного врач-психиатр не сказала. Посмотрела в зрачки, спросила, как зовут, сколько лет. Может, была неразговорчивой, а может, говорить было некогда — разговаривал Прокопий Кузьмич, старался подать пациента в наилучшем виде:
— Через стенку, через улицу, даже через два дома слышит! Удивляюсь, Серафима Гавриловна, откуда у него такое? Феномен! Мессинг! Что Мессинг? Мессинг против него мальчишка! Кристалл-самородок. Посмотрите на него, Серафима Гавриловна!
Серафима Гавриловна заполнила бланк с печатью и долго растолковывала Володе, как найти в Краснодаре мединститут и в мединституте профессора Ринкина.
— Прямо к нему! — сказала она. — Он специалист по аномальному мышлению.
Володю царапнуло слово «аномальному», но бумажку он взял, положил в карман.
— Вот и хорошо! — приговаривал при этом Прокопий Кузьмич. — Дар у него изумительный, Серафима Гавриловна!
Проводил Володю до автостанции и, прощаясь у автобуса, похлопывал Володю по плечу:
— Найдут применение твоим способностям, подходящую работу! Следователем, например. Берегись, ворье! — Прокопий Кузьмич засмеялся. — А то завмагом в большом магазине, чтобы продавцы не того…
Прокопий Кузьмич пошевелил пальцами в воздухе и опять засмеялся.
Володя вздохнул: что его ждет?
В город он приехал вечером. Устроился в гостинице. Не выходил из номера, думал: какой будет встреча с профессором? Жизнь его менялась коренным образом. Пока он был в поселке, с Тамарой, «необыкновенный дар», как говорит Прокопий Кузьмич, был для Володи наподобие флюса: раздуло щеку, чувствуешь припухлость при каждом шаге. Можно привыкнуть на какое-то время: с тобой случилось — сам переживаешь.
А теперь «флюс» начнут осматривать, ощупывать, могут сделать больно. Да и что получится из всего этого?
Володя ворочался в кровати, забылся далеко за полночь.
Проснулся в дурном настроении. Пошел отыскивать институт. Нашел. Походил по этажам, отыскивая профессора Ринкина Эдуарда Павловича — так было написано на конверте. Нашел на втором этаже, постучал в дверь.
— Войдите! — ответили из-за двери.
Вошел:
— Вы Эдуард Павлович?
— Чем могу?.. — Человек за столом откинулся в кресле.
Володя подал ему конверт. Сел на стул. Эдуард Павлович кивнул ему: присаживайтесь.
Эдуард Павлович оказался человеком высоким, полным, с вихрастой седеющей головой, с серыми глазами навыкате; толстая верхняя губа нависала над нижней наподобие надутой автомобильной шины. Губа не понравилась Володе.
— Гм… — сказал Эдуард Павлович, прочитав письмо Серафимы Гавриловны.
Прочитал еще раз. Посмотрел на Володю.
— Значит, молодой человек, — спросил, — читаете мысли?
— Читаю, — сказал Володя.
Глаза навыкате обшаривали лицо Володи с откровенной насмешкой. «Самоуверенный шарлатан», — очень четко произнес мысленно Эдуард Павлович,
Володя молчал. В голове у него шумело после бессонной ночи.
— Не скажете ли вы, о чем я сейчас думаю? — спросил Эдуард Павлович.
_ О том, что сегодня в автобусе вам дали счастливый билет, — ответил Володя.
— Гм… — хмыкнул Эдуард Павлович.
Не спуская с Володи глаз, нагнулся, открыл нижний ящик стола, на ощупь взял что-то, стиснул в ладони.
— Что у меня в руке?.. — спросил быстро, не давая Володе подумать. Что в руке, он и сам толком не знал. Картонная коробочка. А вот с чем, пусть прохвост отгадает.
Володя сказал:
— Не знаю.
— Гм… — сказал профессор, но уже другим тоном.
И опять четко подумал: «Законченный шарлатан!» Видите?.. — разжал пальцы.
На ладони лежала коробка с канцелярскими кнопками. Справедливости ради надо сказать, что, когда Эдуард Павлович стискивал коробку в руке, он предполагал, что коробка со скрепками.
— Значит, ваши «возможности», — Эдуард Павлович выделил слово «возможности», подчеркнув, что оно в кавычках, — не безграничны?
Тут же он икнул и поморщился.
— Конечно, — сказал Володя, — не безграничны.
Но вот сегодня утром вы завтракали. Домработница Катя подала вам два сваренных всмятку яйца. Вы еще подумали: яйца почти коричневые от черной курицы… Одно яйцо оказалось тухлым. Вы огорчились и выругали домработницу Катю за то, что она не умеет выбирать яйца на рынке. Вы ее выругали так: «Дубина стоеросовая…» Катя слышала через дверь и обиделась. Потому что не знает, что такое «стоеросовая». Я тоже не знаю. А вам после тухлого яйца плохо…
По мере того как Володя все это говорил, глаза у Эдуарда Павловича расширялись и под конец полезли на лоб.
— Ну… — сказал он, встряхнув головой, — о-отлично.
— Если вы меня еще раз назовете шарлатаном и прохвостом, — сказал Володя, — я поднимусь и уйду.
— О-отлично… — тянул Эдуард Павлович, выпрямившись в кресле, и вдруг оглушительно захохотал. Не знаете, что такое «стоеросовая»? Ха-ха-ха!.. — На глазах его были слезы. — Я тоже не знаю! Хоть убей, не знаю!.. Вашу руку, молодой человек! — Потянулся через стол к Володе волосатой рукой.
Володя пожал ему руку.
— Мир на вечные времена! — сказал Эдуард Павлович и вытер со щеки остатки слез. — Ведь действительно смешно, а?..
Они еще долго беседовали. Договорились, что Эдуард Павлович покажет Володю научным сотрудникам, они поговорят с Володей накоротке и тогда все вместе подумают, как рационально использовать открывшиеся у Володи способности.
— Замечательные способности! — Эдуард Павлович дружески улыбался Володе, кивал и проводил до двери, обняв за плечи.
Володе уже не казалась противной полная верхняя губа Эдуарда Павловича, Володя почувствовал к Эдуарду Павловичу расположение.
— Завтра в девять часов, — говорил Эдуард Павлович, — только без опозданий. Тут любят аккуратность.
День Володя провел кое-как. Заметил, что ему невыносимо в толпе. На рынке, в магазине, на улице шум у него в голове стоял такой, что голову распирало, впору набивать обручи. Точно в вороньей стае: все кричат на разные голоса и не поймешь, о чем. И все будто в кривом зеркале: слова и мысли вперегонки, забивают друг друга, схлестываются, как в радиоприемнике, волны, когда накладываются одна на другую.
Побродив бесцельно по улицам с полчаса, Володя пришел к себе в номер и лег отдохнуть.
Вечером у него был инцидент.
На втором этаже гостиницы ресторан. Володя решил покушать, вошел в залу. Сел за столик, стал ждать, когда подойдет официантка. За столиком сидел клиент — парень одного с Володей возраста, но с бородкой, шевелюрой и галстуком, который показался Володе бесконечным: свешивался куда-то под стол.
Когда Володя сел, парень подумал: «Что за чурбан? Не видел такого…»
Володя ничего не сказал, стал наблюдать и слушать.
У входа в раздаточную работали над посудой молодые официантки. Делали вид, что не торопятся к посетителям, между тем все подмечали и видели.
— Маша, — сказала одна, — гляди, какой парень сел к тебе, — указала глазами на Володю.
Та обернулась:
— Рядом с Пентюхиным?
— Ненавижу Пентюхина, — сказала первая. — Так и обсасывает глазами.
— Я тоже ненавижу Пентюхина, — сказала Маша.
— Парень не наш, — опять про Володю сказала первая.
— Приезжий, — ответила Маша.
— Лицо открытое, и взгляд честный.
Маша опять обернулась, посмотрела на Володю:
— Пойду обслужу.
Пока она шла, сосед Володи подумал: «Машка сегодня обслуживает — шлюха».
Володя смотрел на Машу: подтянутая, стройная девушка.
«Шлюха, — между тем повторял Пентюхин. — Шлюшка!»
Володя молча взглянул на него.
«Шлюшка!» — повторил Пентюхин.
Маша подошла к столику, обратилась к Володе:
— Что вы закажете?
«Шлюшка! — повторял Пентюхин. — Шлюшка!..» Володя заказал селянку и рыбу.
— Вы? — обернулась Маша к Пентюхину.
— Водки, ромштекс и кофе.
Маша записала, пошла выполнять заказ.
«Шлюшка! — повторял ей вслед Пентюхин. — Икрами как сверкает, шлюшка!»
Володя давно заметил, что некоторые люди в мыслях повторяют одно и то же, будто в мозгу их прокручивается пластинка. На Володю всегда это действовало угнетающе. Вот и сейчас в мозгу Пентюхина крутилось:
«Шлюшка!..»
Володя опять взглянул на Пентюхина.
«Шлюшка!..» — повторил тот.
— Оставьте Машу в покое, — сказал Володя.
— Что? — спросил Пентюхин.
— Оставьте Машу в покое.
«Смотри-ка, — подумал Пентюхин. — За шлюху заступается. Может, ему в морду дать?..»
— Кому в морду дать? — Володя положил руки на стол.
— Что такое?.. — спросил Пентюхин.
— То-то «что такое»… — передразнил Володя.
«Может, он брат этой шлюхи?» — подумал Пентюхин.
— Ты опять не успокоился? — спросил Володя.
«Харя! — подумал в ответ Пентюхин. — Пырнуть тебя из-за угла…»
Володя встал, обошел столик. Пентюхин обернулся к нему со стулом. Володя взял парня «за душу», галстук скрипнул у него в кулаке.
— Меня? — спросил он. — Пырнуть из-за угла?..
— Да ты что… ты что? — Тут только Пентюхин стал понимать необычайное в этом чудаковатом парне. — Откуда ты взял… пырнуть?
— Я твои мысли за квартал вижу, — сказал Володя.
Потянул за галстук Пентюхина. Тот нагнулся вперед, поехал на стуле. Получилось смешно — за соседним столиком прыснули.
— Пошел вон отсюда! — сказал Володя. — Чтобы духу твоего не было!
Отпустил парня. Тот встал и, оглядываясь, пошел к двери.
Маша принесла заказ. Володя стал есть и прислушиваться, что говорят вокруг.
— Кто этот широкоплечий? — спрашивали о нем рядом за столиком.
— Первый раз вижу.
— Однако наших парней за галстук!..
— Пентюхина стоит.
— Конечно, стоит…
За другим столиком спрашивали:
— Чего они не поделили?
Кто-то обернулся к Володе:
— Одного поля ягоды. Молодежь…
У себя в номере Володя задумался. Предложат работать следователем, завмагом, как определил Прокопий Кузьмич? Ловить жулье?.. Такая деятельность Володе претит. У Володи добродушный, покладистый характер. По натуре Володя добр, верит в честность людей. Придя в номер, он уже два раза вымыл руки после Пентюхина. Возиться с такими Володе не по душе. Попросит, чтобы его вылечили. А если не вылечат, уедет к себе на Лабу, в леса. Чего ему еще надо?
— Без подсказ! Без подсказ! — говорит ему Артем Василич.
Мишка со стуком забивает федюковскую двойку костяшкой два-три.
— Пое-ехали! — смеется над Федюком, у которого нечего ставить, на обоих концах линии тройки.
— Черт! — ругается Федюков и прибавляет в уме непечатное выражение.
Лапоть невозмутим. У него все утро вертится в голове песня:
Он пересчитывает костяшки в руках и после Артема Василича ставит на конец линии три-четыре.
Гармонь певучая.
Меня замучила…
Мишка долго разглядывает, чем забить четверку, выставленную Лаптем: костяшкой четыре-пять или четыре-шесть. Пожалуй, лучше четыре-пять. Он так и делает: выставляет на конец пятерку. Федюк молча отходит дублем пять-пять, думая при этом: «А то засушат!..» Лапоть поет;
А сердце девичье
Чего-то ждет…
«Ну чурбан! — дергается Федюк. — Сейчас они вы пустят «Марата», а ведь можно было его забить!»
В заволжской стороне
Покоя нету мне…
Ставит костяшку пять-шесть.
Мишка, точно, выпускает «Марата» — дубль шестьшесть, самую мощную кость, которую называют «Маратом» в честь многопушечного линкора. Лапоть поет:
Федюк мысленно стонет, что не удалось «засушить» «Марата», зато ставит костяшку шесть-два.
Когда же милый мой
Ко мне придет?..
— Вот вам! — говорит он вслух и про себя добавляет: «Попляшете!..»
Артем Василии сожалеет, что приходится забивать тройку на другом конце линии, ставит три с единицей. Лапоть — один-четыре и начинает песню сначала:
Все это слышно Володе отлично, хотя окно закрыто и никого из игроков он не видит. Уходить от солнышка не хочется, пригревшись, Володя вспоминает, что с ним произошло. Воспоминания не очень веселые.
Гармонь певучая
Меня замучила…
Работа у него несложная — отпускать лесосеки заказчикам. В этот день надо было застолбить делянку колхозу «Путь Ленина». Накануне старший лесничий сказал Володе:
— Отведи им в Горелой пади четыре гектара.
Когда Володя пришел в контору, заказчики — трое немолодых мужчин — ожидали его.
— Пошли, — сказал им Володя.
Говорили о том, о сем — о зиме, например: сугробища вон какие. На деревьях снега не то что шапками шубами.
Свернули с лесовозной дороги — сразу по пояс. Непривычные к лесным сугробам клиенты запыхтели, стали хвататься за сердце.
— Стойте здесь, — сказал им Володя. — Я пройду, зарубки сделаю — вот и весь ваш участок.
Клиенты остались курить, Володя полез по снегу дальше, делая через каждые метр-полтора затесы на крутобоких пихтах и соснах…
На секунду Володя отвлекается от воспоминаний: солнце пробралось под гимнастерку и припекало. Из сторожки доносилось:
— Так его!
Хохотал Мишка Волк: ему удалось прокатить Федюкова.
«Ладно, ладно…» — мысленно злился Федюк, Лапоть пел:
Старики Деревянно и Прокопий Кузьмич молчали, о чем-то думали. Мысли их мешались в комок, и до Володи доносилось невнятное: «Бу-бу-бу…»
Гармонь певучая
Меня замучила…
«Пусть себе…» — подумал Володя и опять вернулся к воспоминаниям.
Прошел половину пути, обстругивая топором серую и желтую кору, как вдруг позади него раздался треск. Володя оглянулся, но снег, сыпавшийся с ветвей, запорошил глаза. Не видя, но чувствуя, как на него надвигается что-то слепое, огромное, Володя присел от страха, и тут стонущая громада накрыла его. Володя потерял сознание…
— Рыба! — крикнул сумасшедшим голосом Мишка. — Считай очки!..
А сердце девичье
Чего-то ждет…
Володю вытащили из-под дерева, и первое, что он услышал, был разноголосый шум встревоженных голосов:
— Убит?
— Задавило?..
— Ах, боже мой, боже мой!..
— Да нет, он смотрит!..
— Берись, хлопцы, понесем на дорогу.
— Ах, боже мой!..
— Говорю, смотрит!
— Очухался!
Володя действительно открыл глаза. Он колыхался над снегом — его несли на руках. А шум в ушах продолжался:
— Ну угораздило!..
— Хорошо, хоть живой!
— Как себя чувствуешь?
— Ну пронесло! А то отвечай!..
— Как себя чувствуешь?
— Ничего, — ответил Володя.
— Ну пронесло…
Вынесли его на дорогу, поставили на ноги. Поправили на голове шапку.
— Болит что-нибудь?
Володя пощупал затылок. От макушки и ниже, от уха до уха, расплылась шишка. Взбухала под пальцами, поднялась, шевелила волосы.
— Как?.. — спрашивали у него. — Ничего, — ответил Володя.
— Ну пронесло, а то отвечай…
— Курить будешь?
Володя взял папиросу. Ему чиркнули спичкой. — Ну пронесло…
— И случись же!..
— Могло убить!
У Володи трещала голова, перед глазами плыло.
А они все продолжали:
— Могло убить!
— Есть ли у него дети?..
Володя затянулся дымом, сказал:
— Замолчите вы!
И тут заметил, что все курят молча.
Однако голоса не прекращались:
— Молодой, пожалуй, еще нет детей.
— Глупый баран — прет, не видит, что дерево наклонилось…
— Ну пронесло…
Володя встряхнул головой — стало еще больнее.
— Ишь ты, бедняга.
— Муторно небойсь…
Володя обвел глазами мужчин, все трое смотрели на него, молчали. А ему слышалось:
— Так бы и не вернулся…
— Вот тебе жизнь человеческая: чик — и нету.
— Ну пронесло…
«С ума можно сойти, — подумал Володя, — откуда такие болтуны?»
Голоса ясно слышались в голове:
— Возвращаться?..
— Вот неудача!
— Завтра опять переть в гору!..
— Ну что ж, — сказал один, — давайте, ребята! Володю взяли под руки, повели.
Лесовозной машиной Володю привезли в поселок. В медпункт он не хотел:
В заволжской стороне
Покоя нету мне…
— Отлежусь…
Володю ссадили у порога квартиры…
Из сторожки доносилось все то же:
Володя поглядел на реку, на бревна. Песня ему осточертела.
Когда же милый мой
Ко мне придет?..
Неужели у парня в голове, кроме гармони, ничего нет?..
Гармонь певучая
Меня замучила…
Володя сделал усилие над собой, возвратился к воспоминаниям.
В этот день Тамара была в отъезде. Домик, в котором они живут, на две квартиры. Рядом, через стенку, бригадир лесорубов Лапин с женой Ларисой и дочкой Надей.
В кухне у Володи старенькая софа. Сбросив полушубок, шапку и валенки, Володя лег на софу. Шишка на затылке опала, но в голове шипело и булькало, как в котле. Хоть бы не сотрясение мозга, подумал Володя и закрыл глаза.
Было тихо, только откуда-то доносилось:
— Дважды один — два, дважды два — четыре, дважды три — шесть…
Володя перевернулся на бок, приник ухом к подушке.
— Дважды четыре — восемь, дважды пять — десять…
Соседская Надька учит уроки, догадался Володя.
— Дважды шесть — двенадцать…
Володя приподнял голову, голос бубнил:
— Дважды семь — четырнадцать…
Стукнула дверь, пришла Лариса, Надина мать, видимо, из магазина.
— Учишь таблицу? — спросила у дочки.
— Учу.
— Учи вслух!
Как будто она не вслух, подумал Володя. Из-за стену доносилось:
— Трижды один — три, трижда два — шесть…
К этому прибавился голос Ларисы:
— Пачка кофе — сорок девять копеек. Килограмм сахару — семьдесят восемь. Килограмм масла — три восемьдесят. Всего пять рублей семь копеек. Брала с собой шесть рублей. Сдача — восемьдесят три копейки. Где десять копеек?
Одновременно с этим подсчетом Володя слышал:
— Трижды семь — двадцать один, трижды восемь двадцать четыре…
— Где десять копеек?
Чего они так орут? Володя хотел постучать в стену. Неудобно, однако.
— Четырежды один — четыре, четырежды два — восемь…
Под таблицу умножения Володя заснул.
— Тьфу!.. — Володя встал с бревен, прошел по берегу, сел на камень.
Гармонь певучая
Меня замучила…
Но и тут слышалось:
Узнал о своем несчастье, а может быть счастье, Володя, когда приехала Тамара.
В заволжской стороне
Покоя нету мне…
Проспал он глубоким, но болезненным сном, наверное, часов пять. Проснулся от стука в сенцах.
— Дома… — послышался голос Тамары.
Она шумела веником, стряхивала с валенок снег.
— Ружье-то… — сказала она. — Так и стоит в углу, как метла. Поставил и бросил. Охотник…
Вошла в комнату, зажгла свет.
— Дрыхнет… — увидела мужа на софе в кухне. — Шапка на полу, полушубок тоже… Никак не приучишь… Выпил? — подошла к Володе. — А может, умаялся. Ладно, пусть спит…
Володя чуть приоткрыл глаза, стал следить за женой. Голова болела, но не сильно.
Тамара налила супу, нарезала хлеба, села к столу. Стала есть. В то же время она разговаривала сама с собой:
— Эти поездки — провались они пропадом. На попутных машинах истреплешь одежду, измажешь всю… А что толку, что съездила? Даже магазин оказался закрытым — переучет.
При этом Тамара жевала, прихлебывала. Ела с аппетитом, что называется, в полный рот.
— В ателье индпошива ничего. Ничегошеньки. Серость…
Володя открыл глаза пошире: как она может есть и разговаривать? Да еще так громко. В конце концов ведь он спит. Могла бы потише…
Тамара ела: откусывала хлеб, работала ложкой.
— Ларисе везет, — говорила она при этом. — У Ларисы что ни платье — картина.
Губы у Тамары не шевелились. И все же с набитым ртом она разговаривала:
— Блат имеет бригадир — вот у нее и все есть. А у моего Вовки никакого блата…
— Тамара? — сказал Володя, приподнялся на локте.
— Проснулся, — сказала Тамара с набитым ртом. — Доброе утро?
— Томка!..
— Ты чего? — спросила Тамара и перестала есть. — Вроде не пьяный… — тут же сказала она, но губы у нее не шевельнулись.
— Тамара… — уже со страхом сказал Володя.
Тамара бросила ложку.
— На тебе лица нет! — сказала обыкновенным голосом. И с закрытым ртом: — Что с Володькой?..
— Выйди из кухни, — сказал Володя.
— Зачем?
— Выйди из кухни!
Тамара поднялась, вышла.
— Если не пьяный, то сумасшедший, — послышалось Володе из другой комнаты.
— Что ты сказала? — спросил Володя.
— Ничего.
— Ты сказала, что я сумасшедший.
— Ничего я не сказала! — Тамара с любопытством взглянула на мужа, показав лицо из-за двери.
— Вот и сейчас говоришь — сумасшедший, — попробовал Володя уличить супругу.
— Не говорю, но думаю, — сказала Тамара.
— Думаешь?..
— И еще думаю, что, пока я в поездке, ты тут устраиваешь беспорядок. — Она подняла полушубок, положила на табуретку. Володя не видел, как она подняла полушубок, но спросил:
— О полушубке думаешь?
— О полушубке.
— А сейчас о валенках, что бросил возле порога?..
— О валенках, — призналась Тамара.
— А давеча думала, что универмаг на учете, а в индпошиве ничего нет?
— Вовка!.. — Тамара появилась в двери.
— А еще думала, что на Ларисе платья — картины. И что бригадир блат имеет?..
— Вовка! — У Тамары округлились глаза.
— Молчи! А твой Вовка никакого блата не имеет?..
— Откуда ты все это знаешь?
— Знаю.
— Прочитал мои мысли?..
— А еще сказала, что в сенцах ружье стоит, как метла.
— Во-овка…
После этого они весь вечер обсуждали открывшуюся у Вовки удивительную способность, и Вовка рассказывал жене, о чем разговаривают и думают Лапины, пока Тамара не прикрикнула на супруга:
— Молчи, бесстыжий!..
Потом легли спать в спальне, и Володя не мог уснуть: Тамара тарахтела у него под ухом то о неудачной поездке, то о письме, которое получила на днях от матери. Володя несколько раз притрагивался щекой к ее губам. Но Тамара и с закрытым ртом продолжала тараторить без умолку:
— Мама пишет, что куры у нее пропали — всеобщий мор. Дядя Степан говорит: «Это от химии — кормила протравленным зерном». А мама ему: «В прошлом году кормила таким же…»
— Ты мне мешаешь, — сказал Володя и ушел от Тамары на софу в кухню.
В сторожке Лапоть никак не мог избавиться от песни..
В заволжской стороне
Покоя нету мне…
Сначала было забавно слушать, кто о чем думает, рассуждает в конторе или сидя с соседями. Приятно ошарашить неожиданным ответом раньше, чем был поставлен вопрос.
Когда же милый мой
Ко мне придет?..
— Как ты узнал? — спрашивали у Володи.
Как — Володя не открывал, все переводил в шутку. Однако, коснувшись раз-другой чужих секретов, интимных дел, Володя стал чувствовать на себе косые взгляды, выслушивать не совсем приятные мысли. Его — втуне, конечно, — называли пронырой, подозревали, что он шпионит под окнами, не раз хотели, конечно, мысленно, дать ему в зубы. Володя решил попридержать язык.
Потом стало надоедать: обычно мысли дублировали фразы. Сначала мысли, потом фразы. Слушать от собеседника дважды одно и то же становилось скучно толкут воду в ступе. Все опротивело.
Вот как сейчас:
Гармонь певучая…
В конце концов Володя пошел к Прокопию Кузьмичу и рассказал ему все.
Старый врач удивился:
— Ничего подобного не встречал!
Володя пожал плечами.
— Давай проверим, — предложил Прокопий Кузьмич. — Что у меня сейчас в голове?
— Окорок, — сказал Володя.
— М-да-а… — протянул Прокопий Кузьмич. Он думал об окороке, который коптился у него за сараем.
— А сейчас?
— Крокодил…
— Сильно! — сказал Прокопий Кузьмич. К дню рождения внучки он приготовил резинового крокодила. Хранил тут же, в медпункте.
— Что мне делать? — спросил Володя.
— Как это у тебя открылось?
Володя рассказал историю с падением дерева.
Прокопий Кузьмин согласился, что подобное может быть: у людей отшибало память от страха, отнимало речь. Но чтобы прибавляло что-нибудь, об этом Прокопий Кузьмич не слышал.
Володя опять спросил:
— Что мне делать?
— Я, брат, тебе не скажу, что делать, — откровенно признался Прокопий Кузьмич. — По таким делам я не специалист. К профессору тебе надо.
— К какому?
— По высшей нервной деятельности.
— Где я его найду?
Прокопий Кузьмич подумал.
— Единственное, что предложу, — сказал он, съездим в район к психиатру.
Володя вскинул на Прокопия Кузьмича глаза.
— Нет, нет, ты не бойся! — сказал врач. — Ничего плохого у тебя нет, в сумасшедший дом тебя не посадят. А совет, к какому профессору обратиться, дадут. Поедем.
И вот они едут.
Володя встал с камня — пересесть дальше: гармонь и его замучила.
Гармонь певучая
Меня замучила…
В это время из-за поворота показывается машина — та самая, которая довезла Володю и Прокопия Кузьмича до сторожки.
По ступенькам крыльца сходят Деревянко и Прокопий Кузьмич. Сторож открывает шлагбаум, пропускает машину. Прокопий Кузьмич лезет в кузов, Володя лезет за ним. Здесь, на Лабе, автобусы не ходят с сотворения мира: дорога горная, битая — кочка на кочке. Врач и Володя усаживаются в кузове на соломе, машина трогается.
Гармонь певучая…
Володя думает о том, что скажут ему в районной поликлинике.
Ничего особенного врач-психиатр не сказала. Посмотрела в зрачки, спросила, как зовут, сколько лет. Может, была неразговорчивой, а может, говорить было некогда — разговаривал Прокопий Кузьмич, старался подать пациента в наилучшем виде:
— Через стенку, через улицу, даже через два дома слышит! Удивляюсь, Серафима Гавриловна, откуда у него такое? Феномен! Мессинг! Что Мессинг? Мессинг против него мальчишка! Кристалл-самородок. Посмотрите на него, Серафима Гавриловна!
Серафима Гавриловна заполнила бланк с печатью и долго растолковывала Володе, как найти в Краснодаре мединститут и в мединституте профессора Ринкина.
— Прямо к нему! — сказала она. — Он специалист по аномальному мышлению.
Володю царапнуло слово «аномальному», но бумажку он взял, положил в карман.
— Вот и хорошо! — приговаривал при этом Прокопий Кузьмич. — Дар у него изумительный, Серафима Гавриловна!
Проводил Володю до автостанции и, прощаясь у автобуса, похлопывал Володю по плечу:
— Найдут применение твоим способностям, подходящую работу! Следователем, например. Берегись, ворье! — Прокопий Кузьмич засмеялся. — А то завмагом в большом магазине, чтобы продавцы не того…
Прокопий Кузьмич пошевелил пальцами в воздухе и опять засмеялся.
Володя вздохнул: что его ждет?
В город он приехал вечером. Устроился в гостинице. Не выходил из номера, думал: какой будет встреча с профессором? Жизнь его менялась коренным образом. Пока он был в поселке, с Тамарой, «необыкновенный дар», как говорит Прокопий Кузьмич, был для Володи наподобие флюса: раздуло щеку, чувствуешь припухлость при каждом шаге. Можно привыкнуть на какое-то время: с тобой случилось — сам переживаешь.
А теперь «флюс» начнут осматривать, ощупывать, могут сделать больно. Да и что получится из всего этого?
Володя ворочался в кровати, забылся далеко за полночь.
Проснулся в дурном настроении. Пошел отыскивать институт. Нашел. Походил по этажам, отыскивая профессора Ринкина Эдуарда Павловича — так было написано на конверте. Нашел на втором этаже, постучал в дверь.
— Войдите! — ответили из-за двери.
Вошел:
— Вы Эдуард Павлович?
— Чем могу?.. — Человек за столом откинулся в кресле.
Володя подал ему конверт. Сел на стул. Эдуард Павлович кивнул ему: присаживайтесь.
Эдуард Павлович оказался человеком высоким, полным, с вихрастой седеющей головой, с серыми глазами навыкате; толстая верхняя губа нависала над нижней наподобие надутой автомобильной шины. Губа не понравилась Володе.
— Гм… — сказал Эдуард Павлович, прочитав письмо Серафимы Гавриловны.
Прочитал еще раз. Посмотрел на Володю.
— Значит, молодой человек, — спросил, — читаете мысли?
— Читаю, — сказал Володя.
Глаза навыкате обшаривали лицо Володи с откровенной насмешкой. «Самоуверенный шарлатан», — очень четко произнес мысленно Эдуард Павлович,
Володя молчал. В голове у него шумело после бессонной ночи.
— Не скажете ли вы, о чем я сейчас думаю? — спросил Эдуард Павлович.
_ О том, что сегодня в автобусе вам дали счастливый билет, — ответил Володя.
— Гм… — хмыкнул Эдуард Павлович.
Не спуская с Володи глаз, нагнулся, открыл нижний ящик стола, на ощупь взял что-то, стиснул в ладони.
— Что у меня в руке?.. — спросил быстро, не давая Володе подумать. Что в руке, он и сам толком не знал. Картонная коробочка. А вот с чем, пусть прохвост отгадает.
Володя сказал:
— Не знаю.
— Гм… — сказал профессор, но уже другим тоном.
И опять четко подумал: «Законченный шарлатан!» Видите?.. — разжал пальцы.
На ладони лежала коробка с канцелярскими кнопками. Справедливости ради надо сказать, что, когда Эдуард Павлович стискивал коробку в руке, он предполагал, что коробка со скрепками.
— Значит, ваши «возможности», — Эдуард Павлович выделил слово «возможности», подчеркнув, что оно в кавычках, — не безграничны?
Тут же он икнул и поморщился.
— Конечно, — сказал Володя, — не безграничны.
Но вот сегодня утром вы завтракали. Домработница Катя подала вам два сваренных всмятку яйца. Вы еще подумали: яйца почти коричневые от черной курицы… Одно яйцо оказалось тухлым. Вы огорчились и выругали домработницу Катю за то, что она не умеет выбирать яйца на рынке. Вы ее выругали так: «Дубина стоеросовая…» Катя слышала через дверь и обиделась. Потому что не знает, что такое «стоеросовая». Я тоже не знаю. А вам после тухлого яйца плохо…
По мере того как Володя все это говорил, глаза у Эдуарда Павловича расширялись и под конец полезли на лоб.
— Ну… — сказал он, встряхнув головой, — о-отлично.
— Если вы меня еще раз назовете шарлатаном и прохвостом, — сказал Володя, — я поднимусь и уйду.
— О-отлично… — тянул Эдуард Павлович, выпрямившись в кресле, и вдруг оглушительно захохотал. Не знаете, что такое «стоеросовая»? Ха-ха-ха!.. — На глазах его были слезы. — Я тоже не знаю! Хоть убей, не знаю!.. Вашу руку, молодой человек! — Потянулся через стол к Володе волосатой рукой.
Володя пожал ему руку.
— Мир на вечные времена! — сказал Эдуард Павлович и вытер со щеки остатки слез. — Ведь действительно смешно, а?..
Они еще долго беседовали. Договорились, что Эдуард Павлович покажет Володю научным сотрудникам, они поговорят с Володей накоротке и тогда все вместе подумают, как рационально использовать открывшиеся у Володи способности.
— Замечательные способности! — Эдуард Павлович дружески улыбался Володе, кивал и проводил до двери, обняв за плечи.
Володе уже не казалась противной полная верхняя губа Эдуарда Павловича, Володя почувствовал к Эдуарду Павловичу расположение.
— Завтра в девять часов, — говорил Эдуард Павлович, — только без опозданий. Тут любят аккуратность.
День Володя провел кое-как. Заметил, что ему невыносимо в толпе. На рынке, в магазине, на улице шум у него в голове стоял такой, что голову распирало, впору набивать обручи. Точно в вороньей стае: все кричат на разные голоса и не поймешь, о чем. И все будто в кривом зеркале: слова и мысли вперегонки, забивают друг друга, схлестываются, как в радиоприемнике, волны, когда накладываются одна на другую.
Побродив бесцельно по улицам с полчаса, Володя пришел к себе в номер и лег отдохнуть.
Вечером у него был инцидент.
На втором этаже гостиницы ресторан. Володя решил покушать, вошел в залу. Сел за столик, стал ждать, когда подойдет официантка. За столиком сидел клиент — парень одного с Володей возраста, но с бородкой, шевелюрой и галстуком, который показался Володе бесконечным: свешивался куда-то под стол.
Когда Володя сел, парень подумал: «Что за чурбан? Не видел такого…»
Володя ничего не сказал, стал наблюдать и слушать.
У входа в раздаточную работали над посудой молодые официантки. Делали вид, что не торопятся к посетителям, между тем все подмечали и видели.
— Маша, — сказала одна, — гляди, какой парень сел к тебе, — указала глазами на Володю.
Та обернулась:
— Рядом с Пентюхиным?
— Ненавижу Пентюхина, — сказала первая. — Так и обсасывает глазами.
— Я тоже ненавижу Пентюхина, — сказала Маша.
— Парень не наш, — опять про Володю сказала первая.
— Приезжий, — ответила Маша.
— Лицо открытое, и взгляд честный.
Маша опять обернулась, посмотрела на Володю:
— Пойду обслужу.
Пока она шла, сосед Володи подумал: «Машка сегодня обслуживает — шлюха».
Володя смотрел на Машу: подтянутая, стройная девушка.
«Шлюха, — между тем повторял Пентюхин. — Шлюшка!»
Володя молча взглянул на него.
«Шлюшка!» — повторил Пентюхин.
Маша подошла к столику, обратилась к Володе:
— Что вы закажете?
«Шлюшка! — повторял Пентюхин. — Шлюшка!..» Володя заказал селянку и рыбу.
— Вы? — обернулась Маша к Пентюхину.
— Водки, ромштекс и кофе.
Маша записала, пошла выполнять заказ.
«Шлюшка! — повторял ей вслед Пентюхин. — Икрами как сверкает, шлюшка!»
Володя давно заметил, что некоторые люди в мыслях повторяют одно и то же, будто в мозгу их прокручивается пластинка. На Володю всегда это действовало угнетающе. Вот и сейчас в мозгу Пентюхина крутилось:
«Шлюшка!..»
Володя опять взглянул на Пентюхина.
«Шлюшка!..» — повторил тот.
— Оставьте Машу в покое, — сказал Володя.
— Что? — спросил Пентюхин.
— Оставьте Машу в покое.
«Смотри-ка, — подумал Пентюхин. — За шлюху заступается. Может, ему в морду дать?..»
— Кому в морду дать? — Володя положил руки на стол.
— Что такое?.. — спросил Пентюхин.
— То-то «что такое»… — передразнил Володя.
«Может, он брат этой шлюхи?» — подумал Пентюхин.
— Ты опять не успокоился? — спросил Володя.
«Харя! — подумал в ответ Пентюхин. — Пырнуть тебя из-за угла…»
Володя встал, обошел столик. Пентюхин обернулся к нему со стулом. Володя взял парня «за душу», галстук скрипнул у него в кулаке.
— Меня? — спросил он. — Пырнуть из-за угла?..
— Да ты что… ты что? — Тут только Пентюхин стал понимать необычайное в этом чудаковатом парне. — Откуда ты взял… пырнуть?
— Я твои мысли за квартал вижу, — сказал Володя.
Потянул за галстук Пентюхина. Тот нагнулся вперед, поехал на стуле. Получилось смешно — за соседним столиком прыснули.
— Пошел вон отсюда! — сказал Володя. — Чтобы духу твоего не было!
Отпустил парня. Тот встал и, оглядываясь, пошел к двери.
Маша принесла заказ. Володя стал есть и прислушиваться, что говорят вокруг.
— Кто этот широкоплечий? — спрашивали о нем рядом за столиком.
— Первый раз вижу.
— Однако наших парней за галстук!..
— Пентюхина стоит.
— Конечно, стоит…
За другим столиком спрашивали:
— Чего они не поделили?
Кто-то обернулся к Володе:
— Одного поля ягоды. Молодежь…
У себя в номере Володя задумался. Предложат работать следователем, завмагом, как определил Прокопий Кузьмич? Ловить жулье?.. Такая деятельность Володе претит. У Володи добродушный, покладистый характер. По натуре Володя добр, верит в честность людей. Придя в номер, он уже два раза вымыл руки после Пентюхина. Возиться с такими Володе не по душе. Попросит, чтобы его вылечили. А если не вылечат, уедет к себе на Лабу, в леса. Чего ему еще надо?