Вскоре после написания стихи, опубликованные в «Литературной газете», по словам огорченного Пушкина, «преданы были всенародному проклятию…». Взбудоражив народ, несчастное для поэта послание разделило столичную общественность на два враждующих лагеря. Первые, вдохновляемые Виссарионом Белинским, горячо защищая любимого поэта, увидели в его стихах «полную, диковинными красками написанную картину русского XVIII века». Вторые во главе с Ксенофонтом Полевым осудили поэта, посчитав неприличным посвящать шедевр лицу, которое того не заслуживает: «Все единогласно пожалели об унижении, какому подверг себя Пушкин. Чего желал он, чего искал он? Похвалить богатство и сластолюбие? Пообедать у сановника, насладившись беседою полумертвого, изможденного старика, недостойного своих почтенных лет?». Полевой напечатал статью в приложении к «Московскому телеграфу», сопроводив свои слова рисунком «Утро в кабинете знатного барина», обидным для поэта, и оскорбительным для Юсупова. Вскоре после этого лишился должности цензор Глинка, которому вменялся пропуск статьи, «возбуждавшей по дерзким и явным намекам на известную по своим заслугам государству особу, негодование всех благомыслящих людей».
К тебе, приветливый потомок Аристиппа,
К тебе явлюся я; увижу сей дворец,
Где циркуль зодчего, палитра и резец
Ученой прихоти твоей повиновались
И вдохновенные в волшебстве состязались.
(А. С. Пушкин, «К вельможе»)
Столь резкое расхождение во взглядах на одну и ту же вещь неудивительно, ведь если обыватель, зачастую не взяв на себя труда углубиться в произведение, судит о нем без отрыва от личности автора, то человек творческий оценивает само произведение, а оно в данном случае было блистательным. «Некоторые крикливые особы, – отмечал Белинский, – ничего не поняв, осмеливались в своих полемических выходках бросать тень на характер гения, думая видеть лесть там, где должно видеть только в высшей степени художественное постижение и изображение целой эпохи в лице одного из ее замечательных представителей». Истина в том споре не родилась, но враждующих примирило время, более того, судьба воздала каждому из участников по заслугам: Пушкин, Белинский и даже Юсупов в представлении не нуждаются, а для того, чтобы узнать о Полевом, нужно заглянуть в очень крупную энциклопедию, где он упоминается как ненавистник классицизма и публицист, высказавший немало неприятного в адрес лучших представителей русской литературы – Богдановича, Дельвига и того же Пушкина.
Поэта эта история сильно расстроила, он сочувствовал невинно пострадавшему Глинке, переживал собственную травлю («…с той поры слава моя упала совершенно») и жалел князя, которого уважал и которому был многим обязан. Небогатые родители Пушкина одно время снимали московский дворец Юсуповых, тот самый, в Большом Харитоньевском переулке. Дом был окружен дивным разбитым на восточный манер садом, где Александр Сергеевич играл ребенком и куда не раз приходил будучи взрослым. Позже образ этого места появился в прологе к «Руслану и Людмиле» и в седьмой главе «Евгения Онегина»: по саду дворца у Харитонья волей автора бродила Татьяна Ларина. Кстати, Пушкин сделал свою любимую героиню родственницей Юсуповых, в одной из сцен отправив ее к тетке, княжне Алине. Известно, что в годы написания романа в том же дворце жила сестра Николая Борисовича – старая дева Александра Борисовна, которую все звали княжной Алиной. Сильное впечатление на поэта произвели беседы с князем, частью переданные в произведениях знаменитой болдинской осени. Свои чувства по поводу его кончины в 1831 году Пушкин выразил печально и кратко: «Мой Юсупов умер». За год до этого, заподозрив приближение смерти, князь вновь пригласил поэта в усадьбу, и тот приехал сразу, захватив с собой Петра Вяземского. Друзья выехали из Москвы ранним утром, и через пару часов коляска, преодолев 18 верст, отделявших Архангельское от столицы, остановилась у портика юсуповского дворца. Хозяин принял их лично – худой, сгорбленный от болезни старичок в домашнем камзоле и напудренном парике с косичкой сам вышел к гостям, несмотря на то что ходил уже с трудом и только опираясь на трость. Именно таким Николай Борисович предстает в стихотворении «К вельможе», где, нисколько не польстив своему герою, поэт славил его как истинного ценителя прекрасного, человека, который умел «жить для жизни» и низменному мирскому предпочитал «влиянье красоты». Осмотрев дворец, насладившись обедом в Парадной столовой, они отправилась гулять, беседуя, прошлись по дорожкам парка и….
О том, что было дальше, можно узнать из рисунка Николя де Куртейля, ныне хранящегося в усадебном музее. Эта карандашная зарисовка без даты с едва заметной подписью «De Courteille» не является художественным шедевром, зато вызывает интерес у тех, кого занимает русская история. Французский художник изобразил старого князя с гостями – Пушкиным и Вяземским – во время их визита в Архангельское. Только по нему, несмотря на отсутствие пояснения, появилась возможность определить, что она состоялась 28 или 29 августа. На первый взгляд автор изобразил слащавую феодальную идиллию, какую почти всегда писали крепостные художники. Однако, если не увлекаться техническими деталями, в ней можно отыскать кое-что любопытное, например четкое изображение одного из снесенных павильонов или непарадный портрет Юсупова, принимающего дары и поздравления от крестьян в день престольного праздника. Судя по всему, действие происходило недалеко от церкви. Выделив людей, Куртейль не забыл нарисовать колокольню, ограду и башенки больницы, некогда находившейся подле ограды. Здание, на пороге которого стоят московские гости, является одним из малых усадебных дворцов, которые располагались вдоль дороги к церкви, позади больницы. Изображенный на рисунке пейзаж соответствует последним дням августа: зрелые фрукты, деревья в зеленом уборе, господа и крестьяне без головных уборов, в летних одеждах, а дети и вовсе без нее.
В тот жаркий августовский день Архангельское подействовало на Пушкина так, словно он, уже гостивший здесь однажды, увидел его впервые:
Летом 1899 года исполнилось 100 лет со дня рождения Пушкина, и вся Россия посчитала долгом как-нибудь отметить память поэта. Юсуповы сделали это, обустроив в Архангельском ту самую аллею в восточной части парка, где Александр Сергеевич любил гулять с Николаем Борисовичем. Получив название Пушкинской, она осталась таковой навсегда, сохранив вместе с обозначением вид, который ей придали потомки князя. Несколькими годами позже в глубине аллеи был установлен бюст поэта. Выполненный неизвестным, но, видимо по традиции, московским мастером, он послужил последним штрихом на сей раз полностью завершенной композиции «Великие мужи Античности», в которой, как оказалось, не хватало лишь русского поэта.
…Ступив за твой порог,
Я вдруг переношусь во дни Екатерины.
Книгохранилище, кумиры, и картины,
И стройные сады свидетельствуют мне,
Что благосклонствуешь ты музам в тишине,
Что ими в праздности ты дышишь благородной.
(А. С. Пушкин. «К вельможе»)
Ты понял жизни цель: счастливый человек,
Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный век
Еще ты смолоду умно разнообразил,
Искал возможного, умеренно проказил;
Чредою шли к тебе забавы и чины.
Не изнемог от сладкой их отравы;
Ученье делалось на время твой кумир:
Уединялся ты.
(А. С. Пушкин, «К вельможе»)
Последние годы своей жизни Николай Борисович провел в Москве, где все, исключая сторонников Полевого, очень его уважали. Порицанию подвергалась лишь одна его черта, а именно пристрастие к женскому полу. Если бы не был он крайне женолюбив, мог бы остаться в памяти народной человеком во всех отношениях примерным и добродетельным. Впрочем, защитники указывали на восточное происхождение князя, что в определенной мере объясняло эту слабость. По слухам, он всю жизнь хранил в тайне любовь к Екатерине II. Кто-то из друзей якобы видел прекрасную картину, на которой императрица и сам Юсупов, еще молодой и красивый, были представлены в виде мифологических любовников Венеры и Аполлона. Опять же по непроверенным данным, Павел Петрович, став императором, узнал про «неприличное» полотно и приказал его убрать. Князь повиновался и перевесил картину в тайную комнату, поместив рядом с другими портретами – свидетелями любовных страстей, поэтому некоторым, например, графу Толстому, довелось их увидеть.
Князь умер в 1831 году, имея чин сенатора и действительного статского советника, будучи членом Государственного совета, бывшим главноуправляющим императорских театров, Эрмитажа, Кремлевской экспедиции и Оружейной палаты, директором дворцовых стекольных, фарфоровых и шпалерных заводов. Припомнили, что он восстанавливал после французского нашествия памятники Кремля, в частности Оружейную палату, где в 1814 году он же открыл общедоступный музей. Завершая жизненный путь, Николай Борисович выразил желание покоиться рядом с отцом в родовой вотчине, намекая на «именьице в селе Котове, которое в 20 верстах от Первопрестольной, по Рогачевке, немного в сторону». Там его и похоронили.
Другой знаменитый гость Архангельского в своих литературных воспоминаниях отдал дань восхищения усадьбе, отметив ее художественное совершенство. «Гордый аристократ, – писал Герцен, – собрал растения со всех частей света и заставил их утешать себя на севере; собрал изящнейшие произведения живописи и ваянияи поставил их рядом с природою, как вопрос: кто из них лучше? Но тут уже самая природа не соперничает с ними, изменилась, расчистилась в арену для духа человеческого, который, как прежние германские императоры, признает только те власти неприкосновенными, которые уничтожены им, а затем им же восстановлены, как вассалы».
Воспоминания Александра Герцена считаются лучшими из всего, что было написано об Архангельском. Одно время, еще не впитав в себя народовольческих идей, он служил под началом Бориса Николаевича в Кремле и, видимо, имел с ним хорошие отношения. Летом 1833 года молодой князь пригласил его в усадьбу, куда Герцен приехал с друзьями по университету. Впечатления о той поездке позже вошли в «Записки одного молодого человека», где упоминаются две круглые беседки-миловиды, стоявшие у спуска к реке. Свое название они получили за то, что открывали в самом деле милые картины заречных далей: «Мы опять вышли в сад и отправились на гору, в беседку, у ног которой Москва-река. Река тихо струилась узенькой ленточкой, довольная своим аристократическим именем; поля, леса, синяя даль – природа именно этой далью, этой безграничностью приводит в восторг». Ни одна из тех беседок, к сожалению, не сохранилась, уцелел только арочный мостик, ведущий к одной из них.
Герцен единственный из своих современников нарисовал словами цельную картину усадьбы середины XIX века, причем очень живую и образную. Главным персонажем этой литературной композиции писатель сделал себя, причем сомнений, прилично ли петь дифирамбы крепостнику или нет, обличитель русского рабства не испытывал. «Глаза разбежались, – отмечал Герцен, – изящные образы окружали со всех сторон. Уныние сменялось смехом, Святое семейство – нидерландской таверной, Дева радости – видом моря. Пышный Гвидо Рени роскошно бросает краски, и формы, и украшения, чтобы прикрыть подчас бедность мысли, и суровые Ван Дейка портреты, глубоко оживленные внутренним огнем, с заклейменной думой на челе, и дивная группа Амур и Психея Кановы, – все это вместе оставило нам воспоминанье смутное, в котором едва вырисовываются отдельные картины, оставшиеся Бог знает почему, тоже в памяти. Помнился, например, портрет молодого князя, верхом, в татарском платье, помнился портрет дочери м-м Лебрен. Она стыдливо закрывает полуребячью грудь и смотрит тем розовым взглядом девушки, которой уже не много до поцелуя, волнующего ее душу чистую, как капля росы на розовом листке, и огненную, как золотое аи. Не раз, быть может, старый князь останавливался перед ней, желая отодрать ее от полотна, восстановить растянутые в одну плоскость формы, согреть их, оживить и крепко прижать к своему татарскому сердцу».
Вместе с восхищением усадьбой Герцен, подобно Пушкину, прямо высказал свою симпатию к ее владельцу. Из уст революционера-народника, основателя общества «Земля и воля», испытавшего арест и 6-летнюю ссылку, это звучало несколько странно. Однако на сей раз общество не возмутилось. Писатель, нашедший ответ на вопрос, кто виноват (конечно же помещик), с легким сердцем наслаждался тем, что, согласно своему мировоззрению, должен был презирать. Более того, он пользовался комфортом и был за то благодарен помещику Юсупову, которого явно отделял от обобщенного образа русского аристократа: «Иностранцы дома, иностранцы в чужих краях, праздные зрители, испорченные для России западными предрассудками, а для Запада – русскими привычками. Они представляли какую-то умственную ненужность и терялись в искусственной жизни, в чувственных наслаждениях и нестерпимом эгоизме».
Прошло немного времени после смерти старого князя, а усадьба все еще хранила былое великолепие. Гостям князя молодого нравилось все; как отмечал Герцен, их романтизм не возмущался ни видом подстриженного кустарника, ни рядами белоснежных бюстов, ни массивными фигурами царей, античных героев и воинов из желтоватого мрамора – тех самых упоминавшихся в описи «гладиаторов». По обе стороны дороги все так же чопорно возвышались деревья с четкими контурами крон, напоминая лакеев XVIII века, наряженных во французские парики и перчатки. Зеленели лужайки, пестрели клумбы и дамские платья, пение птиц заглушало доносившиеся с террасы звуки оркестра, в оранжереях публику обдавало благоуханием юга – одним словом, со смертью Николая Борисовича расцвет усадьбы закончился, но упадок наступил не сразу.
Младые поколенья
Экономический итог жизни Юсупова на первый взгляд мог бы показаться неутешительным. Официально потомки князя получили 27 тысяч рублей наличными и должны были выплатить в 100 раз больше долга. Между тем в действительности все выглядело не так печально. Остались многочисленные имения, производства и доходные дела, крепостной театр, собранная покойным коллекция картин (свыше 600 полотен), скульптуры, керамики, в том числе и древней, уникальная библиотека с весьма дорогими современными книгами и вовсе драгоценными инкунабулами. Живописное собрание Юсупова на тот момент было занесено в иллюстрированный каталог, подробные описи удостоверяли, что он владел образцами фарфора всех заводов России. Основным наследником князя стал его единственный сын Борис Николаевич, о котором намекал Пушкин в своем скандальном послании «К вельможе»:
В молодости он наделал много долгов, но сумел вовремя остепениться и тогда же поменял мировоззрение настолько кардинально, что едва не стал революционером. Впрочем, именно таким Юсупов показал себя, выдав вольные всем своим крепостным. Этот поступок, странный на взгляд окружающих, помог ему ликвидировать все долги – и отцовские, и собственные. В денежных вопросах Борис Николаевич проявлял гораздо большую жесткость, чем покойный родитель. Будучи транжирой в молодости, разменяв четвертый десяток, он стал расходовать мало, благо искусством и женщинами не увлекался, а приобретал много, добывая средства где можно и где нельзя. Так, лишь на спекуляциях заводами и шахтами в Донбассе князь Борис в несколько раз увеличил состояние семьи. В музее-усадьбе «Архангельское» хранится его портрет кисти Гро, где отнюдь не романтичный Юсупов позировал на коне и в татарском костюме, видимо, пожелав напомнить себе и потомкам о ногайских корнях своего рода. Борис Николаевич выказывал компетентность всегда и везде, любую работу, будь то государственная служба или частные дела, выполнял тщательно и к тому же обладал лучшими человеческими качествами. Опять же в отличие от отца своим крестьянам он был не столько господином, сколько благодетелем. Те, кто нуждался в помощи, от него получали больше, чем просили, и даже больше, чем могли представить. Современники вспоминали, что забота Юсупова простиралась до того, что во время холеры он – богач и придворный сановник – лично ухаживал за больными вместо усадебного фельдшера. Зараза обошла его стороной в ту эпидемию, но настигла в другую: в 1849 году Борис Николаевич заразился тифом от одного из своих крестьян и умер.
Ж. А. Гро. Конный портрет князя Бориса Николаевича Юсупова, середина XIX века
Колоссальное наследство принял Николай Борисович Юсупов, единственный сын князя, которого, дабы не путать с дедом, прозвали младшим. Немало досталось и вдове Зинаиде Ивановне, в девичестве Нарышкиной. Княгиня вышла замуж юной девушкой, родила сына и дочь, которую вскоре похоронила, после чего заявила прилюдно, что «рожать мертвецов» больше не будет, как, впрочем, и не будет возражать против забав супруга с «дворовыми девками». Оставшись вдовой с порядочным состоянием, княгиня Юсупова, всегда имевшая репутацию добропорядочной, хозяйственной дамы, вдруг резко переменилась. Ее бурные романы служили главной темой салонных бесед, но больше всего толков вызвало увлечение юным народовольцем. После того как возлюбленный попал в Шлиссельбургскую крепость, 40-летняя княгиня Зинаида демонстративно покинула свет, заявив, что садится в темницу вместе с ним. Этого ей, конечно, не разрешили, но регулярных встреч с юношей, причем не в камере, а в своем петербургском дворце, она все же добилась. Как ни странно, общество Зинаиду Ивановну не осудило ни за эту любовную историю, ни за последующие, и неудивительно, ведь знатное происхождение и деньги обеспечивали право на любое сумасбродство.
Достигнув преклонных лет, порезвившись вволю, Юсупова купила дом на Литейном проспекте, где поселилась… с мужем. Избранником старой княгини стал не старый еще француз, спустивший за ломберным столом состояние своей знатной семьи. Вскоре «молодые» решили уехать во Францию, и Зинаида Ивановна, теперь уже не княгиня Юсупова, а графиня де Шаво маркиза де Серр покинула Россию навсегда.
Ее сыновья и внуки не забыли историю с народовольцем, напротив, вспоминали о ней часто и охотно. За годы слухи переросли в легенду, которой в свое время воспользовались большевики. В поисках юсуповских сокровищ, якобы спрятанных во дворце на Литейном, были сломаны стены и подняты полы. Однако драгоценностей не нашли, зато была обнаружена тайная комната рядом со спальней княгини, где, как говорили, стоял гроб с забальзамированными мужскими останками: может быть он и был тем самым революционером, которого, как известно, повесили, а Зинаида Николаевна выкупила тело, устроив в своем доме нечто похожее на мавзолей.
Сумасбродство старушки-матери никак не повлияло на карьеру ее сына. Николай Борисович Юсупов-младший унаследовал титул и огромное фамильное состояние, будучи 22-летним юношей. Диплом Петербургского университета, где он прошел полный курс правоведения, не принес успехов на государственной службе, что для человека молодого, не тщеславного и к тому же очень богатого не стало даже малой неприятностью. Место гофмейстера императорского двора перешло к нему по наследству, было не слишком хлопотным и потому удобным для основной деятельности, в которой князь Николай смог проявить способности и даже страсть – в опекунских советах Общества призрения и училища глухонемых ему работалось гораздо приятнее, чем при дворе. Во время Крымской войны на юсуповские средства воевали 2 пехотных батальона, а молодой Юсупов, так и не понюхав пороха, получил звание камер-юнкера.
Кабинет княгини, он же Музыкальный салон
Продолжив семейную традицию, Николай Борисович стал таким же, как и дед, меценатом и коллекционером предметов искусства. Живопись и скульптура его почти не увлекали, зато музыка захватила целиком, порой преобладая над любимой литературой. Оказывая поддержку музыкантам и композиторам, в этой сфере он многого добился и сам, к почтенным годам заслужив звание почетного члена Римской и Парижской консерваторий. Современники знали князя Николая не только как музыканта, но и как писателя – историка и философа-богослова, – посвятившего немалую часть жизни сочинению «О роде князей Юсуповых».
Изданное в 1860-х годах в виде роскошного двухтомника, оно пополнило фонды Императорской библиотеки, которой автор управлял в должности вице-директора.
Николай Борисович был женат на Татьяне Александровне, графине де Рибопьер. Супруга подарила ему троих детей, но, к огромному сожалению отца и к несчастью для семьи, единственный сын Борис умер в младенчестве от скарлатины. Дочери выросли девушками красивыми, умными, к радости родителей, болели редко, может быть потому, что постоянно жили в Архангельском. Николай Борисович, очень занятый на службе, в деревню приезжал редко и ненадолго. Рассказывали, что княжна Татьяна много читала, а княжна Зинаида больше книг любила конные прогулки. Княгиня, озабоченная будущим дочерей, приглашала в усадьбу знакомых, изредка устраивая небольшие праздники, но чаще всего музыкальные вечера в одноименной гостиной, служившей одновременно и кабинетом.
Кабинет княгини – последняя парадная гостиная южной анфилады. Имея второе название «Музыкальный салон», эта комната завершает ряд парадных гостиных. Следующая далее восточная часть дворца состоит лишь из жилых, не столь эффектно оформленных помещений. Ее интерьер, выдержанный в стиле позднего классицизма, представляет собой прекрасный образец единства стиля. Кроме внешней красоты, создатель кабинета княгини показал превосходное владение художественными средствами, точнее, приложением их к архитектуре. Орнаментально-декоративные мотивы росписей (лебеди и грифоны) повторяются в форме мебели, в данном случае выполненной из карельской березы. Включенные в живопись венки из цветов и листьев можно разглядеть в обивке кресел, на осветительных приборах и портьерах. Когда-то здесь звучала музыка, возможно, старый князь слушал здесь стихи Пушкина и Вяземского, а гостей княгини Татьяны Александровны развлекали певцы из Императорской оперы. О былом напоминают изящный столик для нот, а также рояль фирмы Франца Минценберга, выписанный из Вены в начале XIX века – единственный сохранившийся в Архангельском музыкальный инструмент.
Рояль от Минценберга
Из мебели первым взгляд притягивает дамский рабочий стол красного дерева с фарфоровыми цветочными вставками, сделанный в России французскими мастерами. Думается, за ним работали мало, поскольку при Юсуповых он служил не столько письменным столом, сколько подставкой для цветов: верхние крышки боковых шкафчиков снимались и внутрь ставились горшки или вазы. По обе стороны от столика-жардиньерка расположились 2 темных шкафчика явно русской работы, но с флорентийской мозаикой в виде тонких пластинок из разных камней. Умело подобранные по цвету, с изображениями плодов, цветов, птичек, каменные картинки воссоздают сочные краски природы.
Изысканный декор комнаты дополняют статуэтки, фарфоровая ваза с ландышами, а также бронзовые каминные часы в форме античной колесницы с медальонами – изделие завода Веджвуда. Вид настольных ламп согласуется с элегантным обликом хрустальной люстры с двумя помещенными друг над другом вазами красного стекла и букетом бронзовых цветов. В большом зеркале над камином отражаются полотна французских, итальянских, германских и фламандских живописцев.
Семейство Юсуповых не испытывало нужды, однако ни сын, ни внуки покойного князя не имели желания поддерживать славу Архангельского. В остальном же Борис Николаевич – человек с тяжелым нравом, сухой и расчетливый – постарался продолжить семейные традиции. Его должности, как и деятельность в целом, удивляли разнообразием. Побывав предводителем петербургского дворянства и членом Мануфактурного совета, в 1848 году, незадолго до своей смерти, он добился места гофмейстера при дворе. Борис Николаевич никогда не разделял взглядов отца и, в отличие от него, не был столь общительным. Такие похвальные качества, как независимость, откровенность и прямота высказываний, оттолкнули от него друзей, зато обеспечили изрядное число врагов. Рассказывают, что предводителем его выбрали не за ранг и состояние, а за порядочность.
…Все, все уже прошли.
Их мненья, толки, страсти
Забыты для других. Смотри: вокруг тебя
Все новое кипит, былое истребя.
Свидетелями быв вчерашнего паденья,
Едва опомнились младые поколенья.
Жестоких опытов сбирая поздний плод,
Они торопятся с расходом свесть приход.
(А. С. Пушкин, «К вельможе»)
В молодости он наделал много долгов, но сумел вовремя остепениться и тогда же поменял мировоззрение настолько кардинально, что едва не стал революционером. Впрочем, именно таким Юсупов показал себя, выдав вольные всем своим крепостным. Этот поступок, странный на взгляд окружающих, помог ему ликвидировать все долги – и отцовские, и собственные. В денежных вопросах Борис Николаевич проявлял гораздо большую жесткость, чем покойный родитель. Будучи транжирой в молодости, разменяв четвертый десяток, он стал расходовать мало, благо искусством и женщинами не увлекался, а приобретал много, добывая средства где можно и где нельзя. Так, лишь на спекуляциях заводами и шахтами в Донбассе князь Борис в несколько раз увеличил состояние семьи. В музее-усадьбе «Архангельское» хранится его портрет кисти Гро, где отнюдь не романтичный Юсупов позировал на коне и в татарском костюме, видимо, пожелав напомнить себе и потомкам о ногайских корнях своего рода. Борис Николаевич выказывал компетентность всегда и везде, любую работу, будь то государственная служба или частные дела, выполнял тщательно и к тому же обладал лучшими человеческими качествами. Опять же в отличие от отца своим крестьянам он был не столько господином, сколько благодетелем. Те, кто нуждался в помощи, от него получали больше, чем просили, и даже больше, чем могли представить. Современники вспоминали, что забота Юсупова простиралась до того, что во время холеры он – богач и придворный сановник – лично ухаживал за больными вместо усадебного фельдшера. Зараза обошла его стороной в ту эпидемию, но настигла в другую: в 1849 году Борис Николаевич заразился тифом от одного из своих крестьян и умер.
Колоссальное наследство принял Николай Борисович Юсупов, единственный сын князя, которого, дабы не путать с дедом, прозвали младшим. Немало досталось и вдове Зинаиде Ивановне, в девичестве Нарышкиной. Княгиня вышла замуж юной девушкой, родила сына и дочь, которую вскоре похоронила, после чего заявила прилюдно, что «рожать мертвецов» больше не будет, как, впрочем, и не будет возражать против забав супруга с «дворовыми девками». Оставшись вдовой с порядочным состоянием, княгиня Юсупова, всегда имевшая репутацию добропорядочной, хозяйственной дамы, вдруг резко переменилась. Ее бурные романы служили главной темой салонных бесед, но больше всего толков вызвало увлечение юным народовольцем. После того как возлюбленный попал в Шлиссельбургскую крепость, 40-летняя княгиня Зинаида демонстративно покинула свет, заявив, что садится в темницу вместе с ним. Этого ей, конечно, не разрешили, но регулярных встреч с юношей, причем не в камере, а в своем петербургском дворце, она все же добилась. Как ни странно, общество Зинаиду Ивановну не осудило ни за эту любовную историю, ни за последующие, и неудивительно, ведь знатное происхождение и деньги обеспечивали право на любое сумасбродство.
Достигнув преклонных лет, порезвившись вволю, Юсупова купила дом на Литейном проспекте, где поселилась… с мужем. Избранником старой княгини стал не старый еще француз, спустивший за ломберным столом состояние своей знатной семьи. Вскоре «молодые» решили уехать во Францию, и Зинаида Ивановна, теперь уже не княгиня Юсупова, а графиня де Шаво маркиза де Серр покинула Россию навсегда.
Ее сыновья и внуки не забыли историю с народовольцем, напротив, вспоминали о ней часто и охотно. За годы слухи переросли в легенду, которой в свое время воспользовались большевики. В поисках юсуповских сокровищ, якобы спрятанных во дворце на Литейном, были сломаны стены и подняты полы. Однако драгоценностей не нашли, зато была обнаружена тайная комната рядом со спальней княгини, где, как говорили, стоял гроб с забальзамированными мужскими останками: может быть он и был тем самым революционером, которого, как известно, повесили, а Зинаида Николаевна выкупила тело, устроив в своем доме нечто похожее на мавзолей.
Сумасбродство старушки-матери никак не повлияло на карьеру ее сына. Николай Борисович Юсупов-младший унаследовал титул и огромное фамильное состояние, будучи 22-летним юношей. Диплом Петербургского университета, где он прошел полный курс правоведения, не принес успехов на государственной службе, что для человека молодого, не тщеславного и к тому же очень богатого не стало даже малой неприятностью. Место гофмейстера императорского двора перешло к нему по наследству, было не слишком хлопотным и потому удобным для основной деятельности, в которой князь Николай смог проявить способности и даже страсть – в опекунских советах Общества призрения и училища глухонемых ему работалось гораздо приятнее, чем при дворе. Во время Крымской войны на юсуповские средства воевали 2 пехотных батальона, а молодой Юсупов, так и не понюхав пороха, получил звание камер-юнкера.
Продолжив семейную традицию, Николай Борисович стал таким же, как и дед, меценатом и коллекционером предметов искусства. Живопись и скульптура его почти не увлекали, зато музыка захватила целиком, порой преобладая над любимой литературой. Оказывая поддержку музыкантам и композиторам, в этой сфере он многого добился и сам, к почтенным годам заслужив звание почетного члена Римской и Парижской консерваторий. Современники знали князя Николая не только как музыканта, но и как писателя – историка и философа-богослова, – посвятившего немалую часть жизни сочинению «О роде князей Юсуповых».
Изданное в 1860-х годах в виде роскошного двухтомника, оно пополнило фонды Императорской библиотеки, которой автор управлял в должности вице-директора.
Николай Борисович был женат на Татьяне Александровне, графине де Рибопьер. Супруга подарила ему троих детей, но, к огромному сожалению отца и к несчастью для семьи, единственный сын Борис умер в младенчестве от скарлатины. Дочери выросли девушками красивыми, умными, к радости родителей, болели редко, может быть потому, что постоянно жили в Архангельском. Николай Борисович, очень занятый на службе, в деревню приезжал редко и ненадолго. Рассказывали, что княжна Татьяна много читала, а княжна Зинаида больше книг любила конные прогулки. Княгиня, озабоченная будущим дочерей, приглашала в усадьбу знакомых, изредка устраивая небольшие праздники, но чаще всего музыкальные вечера в одноименной гостиной, служившей одновременно и кабинетом.
Кабинет княгини – последняя парадная гостиная южной анфилады. Имея второе название «Музыкальный салон», эта комната завершает ряд парадных гостиных. Следующая далее восточная часть дворца состоит лишь из жилых, не столь эффектно оформленных помещений. Ее интерьер, выдержанный в стиле позднего классицизма, представляет собой прекрасный образец единства стиля. Кроме внешней красоты, создатель кабинета княгини показал превосходное владение художественными средствами, точнее, приложением их к архитектуре. Орнаментально-декоративные мотивы росписей (лебеди и грифоны) повторяются в форме мебели, в данном случае выполненной из карельской березы. Включенные в живопись венки из цветов и листьев можно разглядеть в обивке кресел, на осветительных приборах и портьерах. Когда-то здесь звучала музыка, возможно, старый князь слушал здесь стихи Пушкина и Вяземского, а гостей княгини Татьяны Александровны развлекали певцы из Императорской оперы. О былом напоминают изящный столик для нот, а также рояль фирмы Франца Минценберга, выписанный из Вены в начале XIX века – единственный сохранившийся в Архангельском музыкальный инструмент.
Из мебели первым взгляд притягивает дамский рабочий стол красного дерева с фарфоровыми цветочными вставками, сделанный в России французскими мастерами. Думается, за ним работали мало, поскольку при Юсуповых он служил не столько письменным столом, сколько подставкой для цветов: верхние крышки боковых шкафчиков снимались и внутрь ставились горшки или вазы. По обе стороны от столика-жардиньерка расположились 2 темных шкафчика явно русской работы, но с флорентийской мозаикой в виде тонких пластинок из разных камней. Умело подобранные по цвету, с изображениями плодов, цветов, птичек, каменные картинки воссоздают сочные краски природы.
Изысканный декор комнаты дополняют статуэтки, фарфоровая ваза с ландышами, а также бронзовые каминные часы в форме античной колесницы с медальонами – изделие завода Веджвуда. Вид настольных ламп согласуется с элегантным обликом хрустальной люстры с двумя помещенными друг над другом вазами красного стекла и букетом бронзовых цветов. В большом зеркале над камином отражаются полотна французских, итальянских, германских и фламандских живописцев.