Для того чтобы не просто осмотреть, а увидеть Архангельское, почувствовать его истинную красоту и осознать, как много вложил в свои владения Николай Борисович, стоит пройти ко дворцу по Липовой аллее, которая в прежние времена именовалась Императорской. Путь не короткий (1,5 км), поэтому раньше гости князя преодолевали его в экипажах. Сегодняшнему посетителю придется шагать пешком, что ему, не такому неженке, как дворянин XIX века, наверняка не покажется утомительным.
В те времена, когда московский тракт лежал немного в стороне от места, где проходит нынешняя магистраль, Липовая аллея была длиннее и являлась началом оси, определявшей построение всего ансамбля. Однако и тогда, и сейчас Архангельское начинается от заставы, миновав которую, можно попасть на главную 600-метровую перспективу и далее следовать ко дворцу, ориентируясь на высокий шпиль бельведера. Дорога, обрамленная старыми деревьями (к липам разные годы присоединялись менее раскидистые ели, березы, сосны), незаметно взбирается на холм, исподволь открывая взгляду дворец и арочные ворота. Сначала путь кажется бесконечным, но примерно с середины своей длины аллея так же медленно начинает спускаться с горы, и уже через несколько минут становятся заметными такие мелкие детали, как узор чугунной решетки ворот. При взгляде отсюда может показаться, что Большой дом стоит посреди леса. Во всяком случае деревья подступают к дворцовым постройкам настолько плотно, что различить, где кончается лес и начинается собственно усадьба, не так просто.
К сожалению, современный зритель дворца с Липовой аллеи увидеть не может. Теперь поле зрения почти до самых ворот ограничено плотной стеной – деревья в парке за 2 столетия сильно разрослись. В старину же, подходя к воротам, главная дорога раздвигалась, образуя широкий полукруг и полностью открывая взору флигели. Их стены вкупе с аркой служили своеобразной декорацией авансцены. В пору больших приемов и праздников на ней проходили пасторальные спектакли – развлекая публику, крепостные девушки и юноши водили хороводы.
В жаркие дни гости Юсупова проводили время в «беседке, увитой виноградом. Ее называют ловушкою садовника. Посреди оной жертвенник, на котором стоит корзинка с цветами и плодами, которыми прогуливающиеся могут пользоваться всегда, во время и лета, и осени» («Собрание новых мыслей для украшения садов и дач», 1799). С той же целью перед флигелями были построены трельяжные беседки и подобные им увитые зеленью трельяжные аллеи; говорят, что их решетки были покрыты вьющимися розами. Сооруженные из деревянных планок, они не дошли до нашего времени, кроме одной, завершающей боковую аллею слева от Большого дома. Может быть, похожий трельяж находился и с правой стороны, но его следов не сохранилось даже в документах. В отличие от деревянных беседок и трельяжей малые каменные постройки уцелели. Так, осталась невредимой арка-руина у подпорной стены, хотя и ей пришлось испытать многочисленные переделки.
Основательный ремонт всего сооружения по воле князя был устроен в начале 1820-х годов. Тогда работами руководил зодчий Дрегалов, построивший юсуповский театр в Москве и далее много лет работавший в Архангельском. Осуществляя его проект, артель каменщиков Филиппа Павлова «разобрала и вновь склала каменную против дома террасу. Тумбы разобрав, опять поставила на место с добавкой белого камня и лещади (тонкие каменные плиты). Бюсты, вазы и фигуры сняла и после опять поставила». В отчете указано, что, помимо того, строители заново сделали балюстраду, получив практически новую подпорную стену – намного более строгую, с гладкими плоскостями, разделенными рустованными столбами.
Если смотреть в сторону дворца с подъездной аллеи, то есть издалека, архитектура кажется всего лишь декорацией к спектаклю под названием «Лес». Вблизи ситуация резко меняется и уже зелень выглядит фоном для построек и скульптуры, которой особенно много на двух ближайших к Большому дому террасах.
Верхняя, или малая, терраса, которой начинается регулярный парк, имея длину 75 м, в плане представляет собой квадрат со сторонами, равными ширине дворцового фасада. Центральная дорожка разделяет всю террасу на 2 симметричных прямоугольника. Те, в свою очередь, разбиты надвое боковыми дорожками, в которых легко заметить еще 2 основные линии планировки парка. Здесь главная ось подчеркнута парными статуями «Афина Паллада» и «Александр Македонский». Обе они сделаны в виде герм и, как положено, представляют собой бюсты на опорах-столбиках. Заимствованные из античной скульптуры, гермы были популярны в пору классицизма, когда выполнялись чаще всего из мрамора, а изображали богов и героев. В парке Архангельского их можно встретить повсюду. На верхней террасе, украшая лестницу, гермы отмечают начало («Венера», «Юпитер»), середину («Аполлон», «Юнона») и конец («Диана», «Меркурий») боковых дорожек.
Главную роль в скульптурном собрании верхней террасы играет эффектная композиция «Геркулес и Антей». Помещенная в центр клумбы, она долгое время считалась копией античного оригинала, чему противоречили ее динамичные формы. Напряженные мускулы, лица, искаженные яростью и нечеловеческим усилием, естественные позы – все это напоминало резец Микеланджело. Действительно, после глубокого изучения удалось доказать, что «Геркулеса и Антея», воплотив замысел гениального флорентийца, в 1622 году создал его соотечественник Стефано Мадерна, а уже его, а не безвестного грека, скопировал русский мастер Михаил Иванович Козловский. Изначально «Геркулес и Антей» сражались в цветниках неподалеку от «Ореста и Пилада», впоследствии переименованных в «Менелая с телом Патрокла». В середине XIX века четверку «гладиаторов», как называли их писцы, разлучили, перенеся одну пару в парадный двор, а другую установив посреди верхней террасы.
Весной 1813 года, после ухода французов и усмирения крестьян, осколки разбитой скульптуры пришлось собирать по всему парку: «На большом террасе бюстов белого мрамора разбитых 16, статуев разбито 2, под террасами в падинах (нишах) бюстов лепных алебастровых разбито 26. Между нижних флигелей в цветниках статуев свинцовых вызолоченых 3 унесены вовсе…». Для ремонта садовой скульптуры в Архангельское прибыл московский мраморщик Пенно, который уже давно выполнял заказы князя. Заслугой этого мастера является большая часть скульптуры нижней, или большой, террасы, протянувшейся на 150 м параллельно фасаду дворца и, в отличие от террасы верхней, выходящей далеко за его пределы. От княжеского дома сюда можно спуститься по лестнице, официально относящейся к верхней террасе. Старинная, благородно-красивая, она сочетает в себе простую форму и эффектное оформление мраморными фигурами римлян, римлянок, львов и собак. Классически застывшие каменные лица и морды обращены в сторону Большого партера, поэтому все вместе статуи выглядят так, словно движутся в одном направлении с тем, кто на них внимательно смотрит.
Скульптуру нижней террасы в старину возглавлял «Купидон с гусем» – фонтанная статуя неизвестного итальянского ваятеля XVIII века. Позже ее сменила столь же интересная, но уже опознанная авторская работа «Амур с дельфином» Джиромелло. Две парные скульптуры «Амур, вырезающий лук из палицы Геркулеса» были установлены вместо ваз, посчитавшихся слишком простыми для этого изысканного места. Оба «Амура» были скопированы с произведения французского мастера Эдма Бушардона. Однако один признан шедевром, если так можно сказать о копии, а другой – банальной подделкой, к тому же вылепленной не с оригинала, а с первого «Амура», который некогда украшал цветник перед Капризом.
Когда-то нижняя терраса, несмотря на обилие предметов искусства, являлась местом отдыха. Намного более декоративная, чем верхняя, она была свободна от парадной строгости. Ее не ограничивала рамка высаженных в одну линию деревьев. Вместо каменных плит зеленел газон, журчал фонтан, дамы и кавалеры сидели у воды на скамьях, сделанных из мрамора, наподобие тех, которые Николай Борисович видел в Версале. Прямоугольные участки нижней террасы как-то незаметно переходили в поляны пейзажного парка, а прямые дорожки соседствовали с узкими извилистыми тропами, тянувшимися к боковым фасадам дворца. Скульптура здесь пряталась в зелени, и только беломраморная фигура «Артемиды с ланью», стоящая рядом с могучим торсом «Аполлона Бельведерского», четко выделялась на фоне кустов сирени и подобных ей по высоте крон плакучих берез. Этот уголок усадьбы, несмотря на явную регулярность, был удивительно привлекательным, лиричным и к тому же заключал в себе символику, подготавливая гостя к встрече с Большим партером – не самой обширной, зато самой интересной частью парка.
Являясь важным элементом парковой композиции, он окружен некогда подстриженными деревьями и белоснежными статуями. Лучший вид на него открывается с верхних ступеней лестницы (нижней террасы), откуда это великолепное творение ландшафтного искусства кажется еще просторней, шире и красивее, чем в действительности.
Лестничные марши расходятся от площадки, выложенной серым песчаником, но, дойдя до половины своей высоты, внезапно поворачивают навстречу друг другу и плавно спускаются к земле. Двигаться по ним следует медленно, во-первых, чтобы не оступиться на широких ступенях, а во-вторых, чтобы в подробностях рассмотреть скульптуру, которая сопровождает каждый шаг того, кто спускается в Большой партер.
На широких перилах с каждой стороны лестницы возвышаются женские фигуры, символизирующие части света; ваятель ограничился 4 статуями – «Европа», «Азия», «Африка» и «Америка», – поскольку на тот момент мир еще не знал Антарктиды.
У подножия лестницы скрываются гроты, входы в которые, хотя и не ведут в секретные подземелья, для надежности прикрыты решетками. Одна из трех пещер – небольшая, но с правильными греческими пропорциями – уходит в толщу стены, прорезая ее насквозь. Арку, темнеющую на фоне светлой стены, охраняют гермы, а те в свою очередь пользуются защитой пары каменных львов с неожиданно улыбчивыми мордами. В глубине этого грота прячется статуя Венеры Медицейской. Неизвестный русский мастер вылепил ее, вдохновившись прекрасным творением Клеомена, вывезенным из Афин римлянами и позже окольным путем оказавшимся в одном из музеев Флоренции. Центр лестницы, а заодно и всей нижней террасы, отмечают мраморные образы Флоры и Венеры. В обе стороны от богинь тянется, будто стремясь к бесконечности, балюстрада с впечатляющим ансамблем скульптуры – настоящая выставка античного искусства. В 22 парных бюстах балюстрады увековечены греческие мыслители (Демокрит) и герои (Тезей), римские императоры (Октавиан Август) и полководцы (Гай Юлий Цезарь, Гней Помпей). Латинские надписи с их именами имеются на каждом пьедестале, и если прочесть все, то нетрудно заметить, что скульптор, скорее всего по распоряжению князя, заимствовал героев из «Жизни знаменитых мужей» Плутарха.
Во время беспорядков 1812 года многие бюсты были повреждены, а некоторые уничтожены полностью. После восстановления их в спешке ставили на свободные места, не обращая внимания на то, что портрет не соответствовал надписи. Навести порядок времени не хватило ни у самого Николая Борисовича, ни у его наследников, ни у сотрудников музея советской поры. Только к 1960-м годам после очередной реставрации мраморные мужи наконец-то заняли свои законные места и обрели настоящие имена. Тогда же была проведена инвентаризация всей скульптуры в Архангельском. В итоге опознания и подсчета всей имевшейся в усадьбе пластики – более 200 бюстов, герм, ваз, аллегорических фигур, изображений олимпийских и других древних богов, копий с римских и греческих оригиналов, сфинксов, священных собак и львов – оказалось, что подобной коллекции нет ни в одном имении Подмосковья.
Благодаря великолепию Большого партера Архангельское иногда называют подмосковным Версалем. Даря ощущение широты и простора, он связывает регулярный парк с лесами и заливными лугами на противоположном берегу реки. Восприятию его масштабов помогает та же скульптура: выставленные четкими рядами, чередующиеся в определенном ритме фигуры из мрамора подчеркивают немалую длину (240 м) и ширину (70 м) этого грандиозного сооружения.
Большой партер вместе с террасами является великолепным примером высокохудожественной организации пространства. Дерзко зеленеющая плоскость, ступени террас с белыми силуэтами скульптуры и господский дом, взобравшийся на самую высокую точку местности – все это при взгляде издалека выявляет глубину композиции, в то же время позволяя отчетливо видеть основные детали ансамбля, например стоящий на холме дворец в темной раме из деревьев и пейзажный парк с его непохожими друга на друга западным, восточным и южным участками.
Большой партер представляет собой единый зеленый газон. Он не пересекается центральной аллеей и вообще не имеет никаких, даже узких, дорожек. В этом зодчий немного отступил от правил, решив отправить зрителя прогуляться в обход по боковым аллеям, чтобы он смог увидеть парк в различных ракурсах. Перспектива партера с южной стороны открывается перед скульптурной композицией «Боргезские бойцы». Недалеко от нее, почти у обрыва, когда-то стояли огромные статуи Геркулеса и Флоры – пары, как известно, классической для искусства начала XIX века. Обе они в разное время были утрачены, но Геркулес в виде небольшой статуи неизвестного итальянского мастера украшает эту часть парка и доныне. Боскеты, разбитые еще в старину по обеим сторонам Большого партера, сегодня заканчиваются широкой дорогой, двумя зданиями санатория, построенными в 1930-х годах на месте оранжерей, и обширной разделяющей их террасой. Бывшие владельцы бывали в южной части парка не так часто, как на дворцовых террасах, стараясь поддерживать царящий «пустынный дух», располагавший к спокойным размышлениям.
Четко прорисовываясь в пространстве, скульптура Большого партера была прекрасно видна с противоположного берега Москвы-реки. Именно отсюда открывается самый красивый вид на Архангельское. Отсюда его чаще всего писали крепостные живописцы, пытаясь как можно точнее воспроизвести вотчину князя Юсупова на бумаге, холстах и фарфоре. Благодаря живописи современный зритель может представить, как выглядела эта часть парка в прежние времена, пока не были снесены оранжереи, когда в просветах между деревьями виднелись белые фасады Колоннады-усыпальницы и церкви Михаила Архангела.
Регулярная планировка Большого партера плавно переходит в свободные пейзажи западной части парка. Здесь прямые аллеи сменяются узкими кривыми дорожками, на смену газонам, расположенным симметрично или вытянутым в одну линию, приходят очаровательные лужайки. Вместо безликих антиков перед зрителем возникают памятники, посвященные гораздо более земным героям, в частности императрице Екатерине II, чей «храм» замыкает самую широкую и длинную аллею западного парка. Сюда же княгиня Голицына поместила свой Каприз, а князь Юсупов – свой, то есть уникальный театр Гонзага.
Аллея с правой стороны Большого партера открывает вход в восточную часть парка, где отсутствие архитектуры восполняет романтика настоящего русского леса. Естественная красота пейзажей в этой стороне усадьбы изредка и ненавязчиво дополняется творениями рук человеческих. Черная бронзовая статуя «Скорбь» – замечательная работа германского скульптора Барта – изображает печального юношу с лавровым венком и потухшим факелом.
После череды зеленых боскетов открывается вид на памятную колонну с орлом. Если идти навстречу ему, то невозможно миновать Розовый фонтан, как в музее-усадьбе именуется круглой формы беседка с куполом и колоннами из красноватого мрамора. Тотчас за ней открывается новая перспектива – аллея с мраморным бюстом и памятником Пушкину, который дважды гостил здесь и, судя по его собственным стихам, любил и саму усадьбу, и ее хозяина.
Гости съезжались в усадьбу…
Современному человеку, привыкшему к демократии и всяческим свободам, помещик, особенно русский, представляется не иначе как самодуром, находящим удовольствие в праздности или издевательстве над бесправными холопами. Такого можно представить в ложе театра, императорского или собственного, развалившимся в мягком кресле, масляным взглядом оценивающим достоинства актрис. Кому-то он может показаться бесшабашным гулякой, задирой, дуэлянтом или игроком, способным спустить фамильное состояния в один вечер за карточным столом. Примерно так изображали молодого князя Юсупова те, кто его не знал, и совсем иным он предстает в воспоминаниях своих друзей и хороших знакомых. Каким же он был, этот человек, имевший самые большие в России доходы и по праву заслуживший все российские ордена, включая портрет государя и алмазный шифр (по слухам, когда наград не осталось, ему был пожалован один жемчужный эполет)?
Будучи крепостником, Николай Борисович пользовался любовью свободных служащих, среди которых некоторое время был граф Пётр Степанович Толстой. Выполняя некоторые поручения князя, дальний родич великого писателя бывал в Большом доме каждый день, а позже поведал о Юсупове своему двоюродному брату, который доверил этот рассказ бумаге и московскому издателю: «Князь Юсупов был очень по своему времени образованный человек, получивший самое блестящее воспитание, приветливый и милый человек безо всякой напыщенности и глупого чванства, по которому тотчас узнаешь полувельможу, опасающегося уронить свое достоинство; с дамами он был отменно и изысканно вежлив.
И. Б. Лампи-Старший. Портрет князя Николая Борисовича Юсупова, начало XIX века
Когда, бывало, в знакомом ему доме встретится ему на лестнице какая-нибудь дама, знает ли он ее или нет, всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать пройти.
Он был богат как по себе, так и по своей жене, которая как все племянницы князя Потёмкина-Таврического, имела несметное богатство. Он очень любил картины, мраморы, бронзы и всякие дорогие вещи и собрал у себя в Архангельском столько всяких ценностей, что подобного собрания, говорят, ни у кого из частных лиц нет, разве только у Шереметева. По его милости разбогатели известные в Москве менялы: Шухов, Лухманов и Волков, которые все начали торговать с рублей и имели потом большие капиталы и огромные собрания. В Архангельском есть очень большая библиотека, занимающая весь второй этаж дома, несколько больших комнат; говорят, там после смерти князя оказалось около 30 тысяч книг, все более нерусские. Многие из иностранных ученых были с Юсуповым в переписке; он дружески был знаком со стариком Вольтером, не раз бывал у него в поместье Фернье, находился с ним в переписке и на память о нем велел изваять точное его изображение и поставил у себя в библиотеке».
В записках Толстого раскрыта еще одна похвальная черта юсуповского характера, которая доказывает благородство его души: он не позволял злословить в своем доме и резко обрывал тех, кто хотел дурно отозваться об общих с ним знакомых. Летние месяцы князь чаще всего проводил в Архангельском, гулял в саду, позволяя то же всем желающим, встречаясь на дорожках со знакомыми, подходил, чтобы сказать хотя бы несколько добрых слов.
Побеседовать с Юсуповым на лоне природы не раз приезжала вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Современники отмечали, что царица-мать испытывала к Николаю Борисовичу теплые чувства, выдавая свою благосклонность, например, на балах. В польский, как тогда называли один из парадных танцев, она выходила только с ним: «При этом он снимал обыкновенно с правой руки перчатку и клал ее на два пальца – указательный и средний, – и подавал их императрице, которая тоже протягивала ему два пальца, и так они шли польский, а чтобы к императрице не обращаться плечом, что, разумеется, было бы непочтительно и невежливо, он как-то откидывался назад и все боком, боком…» (из записок П. С. Толстого).
Принимая царственных гостей, Юсупов устраивал грандиозные праздники. Последнее торжество, которым ему довелось закончить пиршественную историю своей жизни, было посвящено коронации сына Марии Фёдоровны, Николая I. В Архангельское тогда съехались не только москвичи, но и вельможи из Петербурга, прибыло много иностранных послов. Рассказывают, что гости удивлялись великолепию приема, завидовали роскошному убранству дома, восхваляли усадьбу, находя слова восторга по поводу ее красоты и удобного местоположения: «…праздник этот был самый роскошный изо всех, был обед, после театр, бал, иллюминация по всему парку и непременный в таких случаях фейерверк».
По свидетельству графа Толстого, «отец Николая Борисовича в своем московском дворце, что у Харитонья в Огородниках (Большой Харитоньевский переулок, дом № 21), пожалованном его деду, принимал императрицу Елизавету. Его сын был не раз удостоен высочайших посещений в Архангельском, где императрица Мария гащивала по нескольку дней, и в саду есть памятники из мрамора с надписями, когда и кто из высочайших особ там бывал». К настоящему времени из тех памятников сохранился только Храм Екатерины. Неизвестно, «гащивала» она в Архангельском или нет, но князь к 1819 году почтил ее память строительством небольшого павильона с 4-колонным портиком. Помещенная в нем фигура из бронзы представляла императрицу в виде пророчицы Фемиды. Статуя была выполнена десятилетием раньше храма французским академиком Жаном Домиником Рашеттом, которого в России все звали Яковом Ивановичем. Судя по всему, он работал по глиняной модели своего русского коллеги Михаила Козловского. На стене павильона были начертаны строки из поэмы Торквато Тассо, где этот певец позднего Ренессанса самозабвенно хвалил государыню на итальянском языке: «Тебе, которой послало небо и даровала судьба желать справедливого и иметь возможность достигнуть желаемого».
Храм Екатерины
Храм Екатерины стал сооружением, завершившим перспективу одной из главных дорог парка, протянутой у подпорной стены нижней террасы. К тому времени все остальные заложенные в проекте перспективы имели подобные завершения в виде строгой вертикали двух увенчанных орлами мемориальных колонн. Заменив собой прежние пирамиды, они были посвящены императору Александру I, навещавшему Архангельское в 1816 году, и Николаю I, побывавшему здесь 10 годами позже.
Потратив огромную сумму на восстановление Архангельского, Юсупов добился своей цели: о его великолепной усадьбе знала вся Россия, и каждый мечтал попасть в число ее гостей.
Чайная пара с портретом Екатерины II. Фарфор из фондов музея-усадьбы «Архангельское»
Пушкин впервые получил приглашение от князя зимой 1827 года. Будучи в то время занятым, сразу он приехать не смог, но обещал сделать это позже, «лишь только первая позеленеет липа». Визит состоялся ранней весной, гость прибыл верхом, и просвещенный вельможа встретил его «со всею любезностью гостеприимства». Великий поэт не был бы таковым, если бы поэзия не охватывала все стороны его жизни. Так получилось и с тем приглашением, ответ на которое был написан не просто строчками в рифму, а в виде полноценного стихотворения «К вельможе» – произведения, вызвавшего шума, споров и толков больше, чем все пушкинское творчество в целом. Русские социалисты попрекали им поэта и при жизни, и после смерти, не понимая, как можно восхищаться высокомерным богачом, обласканным царями сановником, к тому же поместив его на пестром фоне английского парламента, Вольтера, Байрона, Бомарше, Трианона и французской революции.
Будучи крепостником, Николай Борисович пользовался любовью свободных служащих, среди которых некоторое время был граф Пётр Степанович Толстой. Выполняя некоторые поручения князя, дальний родич великого писателя бывал в Большом доме каждый день, а позже поведал о Юсупове своему двоюродному брату, который доверил этот рассказ бумаге и московскому издателю: «Князь Юсупов был очень по своему времени образованный человек, получивший самое блестящее воспитание, приветливый и милый человек безо всякой напыщенности и глупого чванства, по которому тотчас узнаешь полувельможу, опасающегося уронить свое достоинство; с дамами он был отменно и изысканно вежлив.
Когда, бывало, в знакомом ему доме встретится ему на лестнице какая-нибудь дама, знает ли он ее или нет, всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать пройти.
Он был богат как по себе, так и по своей жене, которая как все племянницы князя Потёмкина-Таврического, имела несметное богатство. Он очень любил картины, мраморы, бронзы и всякие дорогие вещи и собрал у себя в Архангельском столько всяких ценностей, что подобного собрания, говорят, ни у кого из частных лиц нет, разве только у Шереметева. По его милости разбогатели известные в Москве менялы: Шухов, Лухманов и Волков, которые все начали торговать с рублей и имели потом большие капиталы и огромные собрания. В Архангельском есть очень большая библиотека, занимающая весь второй этаж дома, несколько больших комнат; говорят, там после смерти князя оказалось около 30 тысяч книг, все более нерусские. Многие из иностранных ученых были с Юсуповым в переписке; он дружески был знаком со стариком Вольтером, не раз бывал у него в поместье Фернье, находился с ним в переписке и на память о нем велел изваять точное его изображение и поставил у себя в библиотеке».
В записках Толстого раскрыта еще одна похвальная черта юсуповского характера, которая доказывает благородство его души: он не позволял злословить в своем доме и резко обрывал тех, кто хотел дурно отозваться об общих с ним знакомых. Летние месяцы князь чаще всего проводил в Архангельском, гулял в саду, позволяя то же всем желающим, встречаясь на дорожках со знакомыми, подходил, чтобы сказать хотя бы несколько добрых слов.
Побеседовать с Юсуповым на лоне природы не раз приезжала вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Современники отмечали, что царица-мать испытывала к Николаю Борисовичу теплые чувства, выдавая свою благосклонность, например, на балах. В польский, как тогда называли один из парадных танцев, она выходила только с ним: «При этом он снимал обыкновенно с правой руки перчатку и клал ее на два пальца – указательный и средний, – и подавал их императрице, которая тоже протягивала ему два пальца, и так они шли польский, а чтобы к императрице не обращаться плечом, что, разумеется, было бы непочтительно и невежливо, он как-то откидывался назад и все боком, боком…» (из записок П. С. Толстого).
Принимая царственных гостей, Юсупов устраивал грандиозные праздники. Последнее торжество, которым ему довелось закончить пиршественную историю своей жизни, было посвящено коронации сына Марии Фёдоровны, Николая I. В Архангельское тогда съехались не только москвичи, но и вельможи из Петербурга, прибыло много иностранных послов. Рассказывают, что гости удивлялись великолепию приема, завидовали роскошному убранству дома, восхваляли усадьбу, находя слова восторга по поводу ее красоты и удобного местоположения: «…праздник этот был самый роскошный изо всех, был обед, после театр, бал, иллюминация по всему парку и непременный в таких случаях фейерверк».
По свидетельству графа Толстого, «отец Николая Борисовича в своем московском дворце, что у Харитонья в Огородниках (Большой Харитоньевский переулок, дом № 21), пожалованном его деду, принимал императрицу Елизавету. Его сын был не раз удостоен высочайших посещений в Архангельском, где императрица Мария гащивала по нескольку дней, и в саду есть памятники из мрамора с надписями, когда и кто из высочайших особ там бывал». К настоящему времени из тех памятников сохранился только Храм Екатерины. Неизвестно, «гащивала» она в Архангельском или нет, но князь к 1819 году почтил ее память строительством небольшого павильона с 4-колонным портиком. Помещенная в нем фигура из бронзы представляла императрицу в виде пророчицы Фемиды. Статуя была выполнена десятилетием раньше храма французским академиком Жаном Домиником Рашеттом, которого в России все звали Яковом Ивановичем. Судя по всему, он работал по глиняной модели своего русского коллеги Михаила Козловского. На стене павильона были начертаны строки из поэмы Торквато Тассо, где этот певец позднего Ренессанса самозабвенно хвалил государыню на итальянском языке: «Тебе, которой послало небо и даровала судьба желать справедливого и иметь возможность достигнуть желаемого».
Храм Екатерины стал сооружением, завершившим перспективу одной из главных дорог парка, протянутой у подпорной стены нижней террасы. К тому времени все остальные заложенные в проекте перспективы имели подобные завершения в виде строгой вертикали двух увенчанных орлами мемориальных колонн. Заменив собой прежние пирамиды, они были посвящены императору Александру I, навещавшему Архангельское в 1816 году, и Николаю I, побывавшему здесь 10 годами позже.
Потратив огромную сумму на восстановление Архангельского, Юсупов добился своей цели: о его великолепной усадьбе знала вся Россия, и каждый мечтал попасть в число ее гостей.
Впоследствии многие могли приехать сюда, чтобы прогуляться по аллеям парка, но приглашение «в дом» получали только избранные: император, великие князья и княгини, русские вельможи, иностранные послы, а также знаменитости менее сановные, зато более полезные для ученых бесед. Князя посещали художники, музыканты, писатели, поэты, и почти все они старались запечатлеть увиденное так, как требовал их профессиональный долг. Благодаря обилию подобного рода гостей наши современники могут увидеть Архангельское на картинах, рисунках, в макетах, прочитать о нем в стихах и прозе, представив его таким, каким оно было при Николае Борисовиче.
Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной,
В тени порфирных бань и мраморных палат,
Вельможи римские встречали свой закат.
И к ним издалека то воин, то оратор,
То консул молодой, то сумрачный диктатор
Являлись день-другой роскошно отдохнуть,
Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь.
(А. С. Пушкин, «К вельможе»)
Пушкин впервые получил приглашение от князя зимой 1827 года. Будучи в то время занятым, сразу он приехать не смог, но обещал сделать это позже, «лишь только первая позеленеет липа». Визит состоялся ранней весной, гость прибыл верхом, и просвещенный вельможа встретил его «со всею любезностью гостеприимства». Великий поэт не был бы таковым, если бы поэзия не охватывала все стороны его жизни. Так получилось и с тем приглашением, ответ на которое был написан не просто строчками в рифму, а в виде полноценного стихотворения «К вельможе» – произведения, вызвавшего шума, споров и толков больше, чем все пушкинское творчество в целом. Русские социалисты попрекали им поэта и при жизни, и после смерти, не понимая, как можно восхищаться высокомерным богачом, обласканным царями сановником, к тому же поместив его на пестром фоне английского парламента, Вольтера, Байрона, Бомарше, Трианона и французской революции.