Лиллиан стряхнула с себя его руку.
– Уле, мне надо поговорить с инспектором Нильсеном наедине! – Она всхлипнула.
Ей пришлось трижды повторить свою просьбу, прежде чем Уле нехотя покинул гостиную.
– Мама не в Канаде, – угрюмо сказала Лиллиан, когда они с Рудольфом остались вдвоем. – Но об этом никто не знает: ни отец, ни Уле, ни Ронемы – никто. Она содержится в частной клинике под Бергеном. Дорогая частная клиника для людей, страдающих алкоголизмом и неврозами. Это отец довел ее до такого состояния. Единственное, чего я хочу, чтобы ни отец, ни Уле, вообще ни один человек из тех, кто знал ее красивой, умной и веселой, не увидел, во что она превратилась теперь. Я навещаю ее, когда у меня бывает такая возможность, но об этом никто не догадывается. Иногда она меня узнает. А иногда принимает за свою мать, за врача или за подругу, которая давным-давно умерла.
Рудольф был потрясен.
– Но что же все-таки означало твое «Этого не может быть!»?
Лиллиан перебила его:
– Да ведь отец так и не порвал с Маргит Тартани! Если бы ты знал, как я ее ненавижу! Это страшный человек! – Лиллиан вытерла глаза, высморкалась и продолжала: – Однажды в день моего рождения – мне тогда исполнился двадцать один год – я нашла мать напившейся до бесчувствия. Первый раз я видела ее по-настоящему пьяной. Отец и мать могли иногда выпить по рюмке, но так… Сперва я разозлилась. Сейчас придут гости, а мать лежит одетая на постели и еле ворочает языком. Я заставила ее выпить крепкого кофе. Постепенно она пришла в себя. С ней уже можно было разговаривать. Вот тогда-то она и рассказала мне про этих сестер Поулсен, которые обе родили от отца. Она знала про них все эти годы. Но она очень любила отца и никогда, даже намеком, не дала ему понять, что ей все известно.
– Каким же образом ей стало это известно?
– Рассказала приятельница, которая в свою очередь дружила с приятельницей сестер Поулсен. Мама никогда не называла мне ни одного имени, тут я ничем не могу тебе помочь. Честное слово! До того дня, когда я нашла ее пьяной, она считала, что с сестрами Поулсен все кончено. Но в этот день она была в городе и встретила там одну знакомую, которая за что-то недолюбливала мать и с радостью воспользовалась возможностью сделать ей больно. Наверно, она просто завидовала, что мать богата, а ей приходится тянуть лямку на службе. Так по крайней мере считала мать. Она ее даже оправдывала. Эта знакомая рассказала, что она переписывается с Маргит Поулсен-Тартани, которая до сих пор состоит в связи с нашим отцом! Мама ей не поверила. Тогда эта низкая женщина достала из сумочки письмо, которое, видно, давно носила с собой. Она дала маме его прочесть. Из письма явствовало, что «старая любовь…» и т. д. и т. п. Дома у нас всегда был полный бар. Маме ничего не стоило напиться. День рождения был отменен. Мама заперлась в своей комнате и не хотела ни с кем разговаривать.
Когда она наконец вышла, ее как будто подменили. И начались бесконечные хождения от одного врача к другому в поисках все более сильных транквилизаторов. Она продолжала пить. Она так наловчилась прятать бутылки, что я никогда не могла их найти. Отец сердился. Мама молчала. Он начал все чаще ездить в Италию. Это называлось «деловые поездки». Но мы-то с мамой знали, куда он. ездит! Я поручила частному детективу следить за отцом. Он продолжал встречаться с Маргит Тартани. – Лиллиан снова всхлипнула. – Иногда Маргит Тартани сама приезжала в Норвегию, чтобы повидаться с отцом. Уж не знаю, что она при этом говорила своему мужу. Но она приезжала в Осло! И у нее хватало наглости звонить не только к нам домой, но и к Ронемам.
– Когда это было? – быстро спросил Рудольф.
– Лет пять или шесть назад.
– Значит, у них был еще старый телефон?
Лиллиан кивнула.
– Маме становилось все хуже и хуже. И я решила: так дальше продолжаться не может! Как ни странно, мне удалось уговорить ее разъехаться с отцом. Целый год она провела на Канарских островах под присмотром сиделки. Она так хотела поправиться! Ее состояние действительно начало улучшаться. Когда она вернулась в Осло, мы с ней поехали в Канаду и там открыли в банке счет на ее имя. Потом мы вернулись в Норвегию и проехали прямо в Берген, где у меня уже была договоренность с частной клиникой. Мама слушалась меня, как ребенок, – ей очень хотелось поправиться. Но увы! Мне пришлось порвать с Ронемами – я боялась проговориться. Остальное ты знаешь. Можешь проверить и убедиться, что я говорю правду. Но, ради бога, будь тактичен с мамой! Она еле держится!
– Теперь мне все ясно: ты хотела сказать, что Маргит Тартани не могла вымогать деньги у твоего отца, потому что они поддерживали прежние отношения.
– Да, – почти беззвучно ответила Лиллиан. – И я не понимаю, почему он вдруг обвинил ее в вымогательстве? Ведь это глупо, правда? И почему он признался в спекуляции валютой и тайном провозе бриллиантов?
– Этого я тоже не понимаю, – признался Рудольф. – Скажи, как тебе удается разыгрывать любящую дочь? Ведь тебе приходится притворяться каждый день – и перед отцом, и перец братом!
– Я очень люблю маму, – не задумываясь ответила Лиллиан. – И «Инт-Транс», – тихо добавила она.
– Ронемы могут подтвердить, что Маргит Тартани звонила к ним, чтобы поговорить с отцом?
Лиллиан кивнула.
– Да. Фру Ронем это подтвердит. Она сама мне рассказала, что однажды, когда отец был у них, ему позвонила женщина по имени Маргит Тартани. Фру Ронем было известно, что родители не ладят между собой, и она, зная, что я на стороне матери, спросила у меня, известно ли мне это имя. Я ответила, что у отца с этой женщиной сугубо деловые отношения. Фру Ронем очень удивилась – конечно, она мне не поверила.
По пути в Берумскую больницу Рудольф заехал к фру Ронем, чтобы поговорить с нею с глазу на глаз.
– Да, верно, – с легким удивлением сказала она. – Я совсем забыла. Это было так давно. А она имеет отношение к этой истории?
– Пока трудно сказать. Но я буду вам признателен, если этот разговор останется между нами.
– Не беспокойтесь, господин Нильсен. – Она произнесла это так просто и твердо, что Рудольф не сомневался: фру Ронем сдержит свое слово.
В Берумской больнице ему сказали, что раненой требуется полный покой, и попросили приехать завтра, предварительно позвонив.
На другой день Рудольф позвонил доктору Бюену и узнал, что больной стало хуже.
– Позвоните завтра, – посоветовал ему доктор Бюен.
29
30
31
– Уле, мне надо поговорить с инспектором Нильсеном наедине! – Она всхлипнула.
Ей пришлось трижды повторить свою просьбу, прежде чем Уле нехотя покинул гостиную.
– Мама не в Канаде, – угрюмо сказала Лиллиан, когда они с Рудольфом остались вдвоем. – Но об этом никто не знает: ни отец, ни Уле, ни Ронемы – никто. Она содержится в частной клинике под Бергеном. Дорогая частная клиника для людей, страдающих алкоголизмом и неврозами. Это отец довел ее до такого состояния. Единственное, чего я хочу, чтобы ни отец, ни Уле, вообще ни один человек из тех, кто знал ее красивой, умной и веселой, не увидел, во что она превратилась теперь. Я навещаю ее, когда у меня бывает такая возможность, но об этом никто не догадывается. Иногда она меня узнает. А иногда принимает за свою мать, за врача или за подругу, которая давным-давно умерла.
Рудольф был потрясен.
– Но что же все-таки означало твое «Этого не может быть!»?
Лиллиан перебила его:
– Да ведь отец так и не порвал с Маргит Тартани! Если бы ты знал, как я ее ненавижу! Это страшный человек! – Лиллиан вытерла глаза, высморкалась и продолжала: – Однажды в день моего рождения – мне тогда исполнился двадцать один год – я нашла мать напившейся до бесчувствия. Первый раз я видела ее по-настоящему пьяной. Отец и мать могли иногда выпить по рюмке, но так… Сперва я разозлилась. Сейчас придут гости, а мать лежит одетая на постели и еле ворочает языком. Я заставила ее выпить крепкого кофе. Постепенно она пришла в себя. С ней уже можно было разговаривать. Вот тогда-то она и рассказала мне про этих сестер Поулсен, которые обе родили от отца. Она знала про них все эти годы. Но она очень любила отца и никогда, даже намеком, не дала ему понять, что ей все известно.
– Каким же образом ей стало это известно?
– Рассказала приятельница, которая в свою очередь дружила с приятельницей сестер Поулсен. Мама никогда не называла мне ни одного имени, тут я ничем не могу тебе помочь. Честное слово! До того дня, когда я нашла ее пьяной, она считала, что с сестрами Поулсен все кончено. Но в этот день она была в городе и встретила там одну знакомую, которая за что-то недолюбливала мать и с радостью воспользовалась возможностью сделать ей больно. Наверно, она просто завидовала, что мать богата, а ей приходится тянуть лямку на службе. Так по крайней мере считала мать. Она ее даже оправдывала. Эта знакомая рассказала, что она переписывается с Маргит Поулсен-Тартани, которая до сих пор состоит в связи с нашим отцом! Мама ей не поверила. Тогда эта низкая женщина достала из сумочки письмо, которое, видно, давно носила с собой. Она дала маме его прочесть. Из письма явствовало, что «старая любовь…» и т. д. и т. п. Дома у нас всегда был полный бар. Маме ничего не стоило напиться. День рождения был отменен. Мама заперлась в своей комнате и не хотела ни с кем разговаривать.
Когда она наконец вышла, ее как будто подменили. И начались бесконечные хождения от одного врача к другому в поисках все более сильных транквилизаторов. Она продолжала пить. Она так наловчилась прятать бутылки, что я никогда не могла их найти. Отец сердился. Мама молчала. Он начал все чаще ездить в Италию. Это называлось «деловые поездки». Но мы-то с мамой знали, куда он. ездит! Я поручила частному детективу следить за отцом. Он продолжал встречаться с Маргит Тартани. – Лиллиан снова всхлипнула. – Иногда Маргит Тартани сама приезжала в Норвегию, чтобы повидаться с отцом. Уж не знаю, что она при этом говорила своему мужу. Но она приезжала в Осло! И у нее хватало наглости звонить не только к нам домой, но и к Ронемам.
– Когда это было? – быстро спросил Рудольф.
– Лет пять или шесть назад.
– Значит, у них был еще старый телефон?
Лиллиан кивнула.
– Маме становилось все хуже и хуже. И я решила: так дальше продолжаться не может! Как ни странно, мне удалось уговорить ее разъехаться с отцом. Целый год она провела на Канарских островах под присмотром сиделки. Она так хотела поправиться! Ее состояние действительно начало улучшаться. Когда она вернулась в Осло, мы с ней поехали в Канаду и там открыли в банке счет на ее имя. Потом мы вернулись в Норвегию и проехали прямо в Берген, где у меня уже была договоренность с частной клиникой. Мама слушалась меня, как ребенок, – ей очень хотелось поправиться. Но увы! Мне пришлось порвать с Ронемами – я боялась проговориться. Остальное ты знаешь. Можешь проверить и убедиться, что я говорю правду. Но, ради бога, будь тактичен с мамой! Она еле держится!
– Теперь мне все ясно: ты хотела сказать, что Маргит Тартани не могла вымогать деньги у твоего отца, потому что они поддерживали прежние отношения.
– Да, – почти беззвучно ответила Лиллиан. – И я не понимаю, почему он вдруг обвинил ее в вымогательстве? Ведь это глупо, правда? И почему он признался в спекуляции валютой и тайном провозе бриллиантов?
– Этого я тоже не понимаю, – признался Рудольф. – Скажи, как тебе удается разыгрывать любящую дочь? Ведь тебе приходится притворяться каждый день – и перед отцом, и перец братом!
– Я очень люблю маму, – не задумываясь ответила Лиллиан. – И «Инт-Транс», – тихо добавила она.
– Ронемы могут подтвердить, что Маргит Тартани звонила к ним, чтобы поговорить с отцом?
Лиллиан кивнула.
– Да. Фру Ронем это подтвердит. Она сама мне рассказала, что однажды, когда отец был у них, ему позвонила женщина по имени Маргит Тартани. Фру Ронем было известно, что родители не ладят между собой, и она, зная, что я на стороне матери, спросила у меня, известно ли мне это имя. Я ответила, что у отца с этой женщиной сугубо деловые отношения. Фру Ронем очень удивилась – конечно, она мне не поверила.
По пути в Берумскую больницу Рудольф заехал к фру Ронем, чтобы поговорить с нею с глазу на глаз.
– Да, верно, – с легким удивлением сказала она. – Я совсем забыла. Это было так давно. А она имеет отношение к этой истории?
– Пока трудно сказать. Но я буду вам признателен, если этот разговор останется между нами.
– Не беспокойтесь, господин Нильсен. – Она произнесла это так просто и твердо, что Рудольф не сомневался: фру Ронем сдержит свое слово.
В Берумской больнице ему сказали, что раненой требуется полный покой, и попросили приехать завтра, предварительно позвонив.
На другой день Рудольф позвонил доктору Бюену и узнал, что больной стало хуже.
– Позвоните завтра, – посоветовал ему доктор Бюен.
29
В воскресенье Рудольф летал в Берген и беседовал с главным врачом частной клиники, в которой содержалась фру Огот Бек. Врач подтвердил, что фру Бек провела в клинике пять лет и ни разу не покидала ее. Фру Бек никто не навещает, кроме дочери, которая приезжает раз в два месяца. По телефону ей тоже никто не звонит, за исключением дочери, дочь звонит ей два раза в неделю.
Рудольф встретился и с самой фру Бек, но разговор не получился. Видимо, у фру Бек был один из ее «трудных дней» – она витала так далеко, что к ней бесполезно было обращаться.
С аэродрома Форнебю Рудольф собирался поехать прямо домой. Все-таки воскресенье, выходной день. Но свидание с фру Бек выбило его из колеи. Он отправился в Управление, где на столе его ждала записка:
«Стина Лёвберг, в девичестве Ёргенсен, похоронена на кладбище Вестре Окер двадцать пять лет назад».
Записка была подписана Харалдсеном.
Раздался телефонный звонок. Дежурный сообщил, что звонит какой-то человек, который в истерике утверждает, будто обнаружил труп.
– Один труп? – цинично пошутил Рудольф. – Соедините меня с ним.
– Моя фамилия Арнтсен, Оскар Арнтсен. Я управляющий домом на Грювенгвейен, одиннадцать, – сказал дрожащий голос, как только Рудольф представился. – Четверть часа назад ко мне пришла одна дама и сказала, что тревожится за свою подругу, фру Лехманн, которая живет в моем доме. Она боялась, что с фру Лехманн что-нибудь случилось. По ее настоянию я открыл дверь в квартиру фру Лехманн, и мы вошли в прихожую. – Рудольф слышал, как он сглотнул. – Запах был ужасный. Фру Лехманн, совершенно одетая, лежала на постели. По-моему, она умерла уже давно.
– Фру Лехманн? – быстро переспросил Рудольф: это имя как будто попадалось ему в списке, который составила Фрида Дален по телефонной книге Бранда. – Подождите у телефона, Арнтсен. – Рудольф открыл шкаф и нашел список. – Гертруда Лехманн?
‹ – Разве вы ее знаете? – Несмотря на волнение, Арнтсен очень удивился.
– Сейчас мы приедем к вам, тогда и поговорим, – перебил его Рудольф. – Та дама еще у вас?
– Да, я звоню из своей квартиры на первом этаже. А фру Лехманн живет… ее квартира на третьем, – заикаясь, проговорил Арнтсен.
– Оставайтесь у себя до нашего прибытия.
Рудольф положил трубку и пошел в кабинет Албректсена, но не застал его. Он позвонил дежурному и узнал, что Албректсен уехал домой больше часа назад. Карстен тоже. Рудольф позвонил Албректсену домой и сказал, что начинает операцию.
– Карстен поедет со мной, если только я застану его дома, – закончил он.
– Я тоже сейчас приеду. Как ты сказал, Грювенгвейен, одиннадцать?
Карстен оказался дома.
– Дай мне хотя бы поесть, Рулле! Поезжай вперед, я не задержусь. Грювенгвейен, одиннадцать?
Рудольф обошел кабинеты, проверяя, кто задержался на службе в этот воскресный вечер. Он нашел только Oге Орвика, который при виде Рудольфа поспешно сунул что-то в ящик стола. Однако Рудольф успел разглядеть, что это пачка билетов спортлото. Он велел Орвику позвонить доктору My и в технический отдел.
– Кроме того, постарайся разыскать Роботтена и Харалдсена и потом приезжай сам. Я поехал.
По дороге на Грювенгвейен он вспомнил о Магде. Надо бы позвонить ей. Правда, он не сказал ей, в какое время прилетит из Бергена, значит, она не волнуется.
Арнтсен оказался крепким невысоким человеком, ему было за пятьдесят. Женщину, которая плакала у него в комнате, звали Клара Виндалсму, она была очень красива, несмотря на явные признаки старой девы.
– В четверг вечером я ждала фру Лехманн к себе, – сказала фрекен Виндалсму, – но она не пришла, и я подумала, что она забыла о нашем уговоре. Я ей позвонила, мне никто не ответил. Я звонила всю пятницу и вчера тоже. В конце концов я встревожилась и решила попросить управляющего открыть мне квартиру, если сама фру Лехманн не откроет. Так мы ее и нашли…
– Арнтсен, когда вы в последний раз видели фру Лехманн?
– В четверг, часа в два или в три. Она куда-то шла, а я возвращался домой. Мы только кивнули друг другу. Она вообще была неразговорчива.
– А вы, фрекен Виндалсму, когда вы последний раз разговаривали с фру Лехманн?
– Во вторник. Мы с нею обедали в Театральном кафе.
– Вы не заметили в ней чего-нибудь необычного?
– Нет.
– Что вы знаете о господине Лехманне?
– Фру Лехманн была разведена. И насколько мне известно, уже давно живет одна.
Фрекен Виндалсму стоило больших трудов сохранять спокойствие.
– Арнтсен, можно фрекен Виндалсму побудет у вас, пока вы проводите меня в квартиру фру Лехманн?
– Конечно!
– У нас могут возникнуть к вам обоим еще кое-какие вопросы. – Рудольф пристально посмотрел на управляющего. – Скажите, а вы не заметили чего-нибудь подозрительного?
– Нет.
– Неужели Гертруду убили? – Фрекен Виндалсму в страхе посмотрела на Рудольфа.
– Этого я еще не знаю.
Вскоре после того, как управляющий впустил Рудольфа в квартиру фру Лехманн, туда прибыли специалисты по отпечаткам пальцев, сотрудники химического и технического отделов со своим оборудованием и, наконец, раздраженный доктор My, который грозил пожаловаться на Рудольфа в Инспекцию по охране труда.
– Орвик оторвал меня от работы над сложнейшей статьей.
Доктор My постоянно писал статьи, которые высоко ценились европейскими и американскими специалистами.
Окна в квартире были открыты настежь, однако запах все равно стоял невыносимый.
– Смерть наступила несколько дней назад, – сухо констатировал доктор My, – но вы могли обнаружить труп только в воскресенье!
Приехал Албректсен, а вслед за ним Карстен, Роботтен и Орвик.
– Сейчас я здесь не нужен, – сказал Рудольф, пытаясь не дышать. – Я спущусь к управляющему и фрекен Виндалсму, побеседую с ними. Завтра мы вызовем их на официальный допрос. Потом я вернусь в Управление. Хочу кое-что проверить.
Арнтсен сообщил, что фру Лехманн жила в доме восемь лет, никаких жалоб на нее никогда не было.
Фрекен Виндалсму не могла назвать точного возраста Гертруды Лехманн, но считала, что ей около пятидесяти. В течение трех лет, что они были знакомы, фру Лехманн нигде не работала. Фрекен Виндалсму думала, что ее обеспечивает бывший муж. Такие вопросы они никогда не обсуждали.
Рудольф попросил фрекен Виндалсму прийти завтра в Управление к девяти утра, а Арнтсена – на час позже.
Вернувшись на Виктория-Террассе, он первым делом стал разглядывать фотографии, грудой лежащие у него на столе. Особое внимание он обратил на фотографии людей, посетивших дом Бранда в день убийства. Несмотря на то, что смерть сильно изменила черты фру Лехманн, лицо ее показалось Рудольфу знакомым.
Чутье не подвело его. Фру Лехманн – нет, он не ошибся – в прошлый четверг заходила в дом Бранда, как раз в этот день его и убили.
Рудольф взял телефонную книгу и позвонил Албректсену, который все еще был в квартире фру Лехманн. Потом он попытался дозвониться до Ларсвеена, начальника отдела наркотиков, но безуспешно. Написав ему короткую записку, Рудольф оставил ее у него на письменном столе и наконец поехал домой.
Рудольф встретился и с самой фру Бек, но разговор не получился. Видимо, у фру Бек был один из ее «трудных дней» – она витала так далеко, что к ней бесполезно было обращаться.
С аэродрома Форнебю Рудольф собирался поехать прямо домой. Все-таки воскресенье, выходной день. Но свидание с фру Бек выбило его из колеи. Он отправился в Управление, где на столе его ждала записка:
«Стина Лёвберг, в девичестве Ёргенсен, похоронена на кладбище Вестре Окер двадцать пять лет назад».
Записка была подписана Харалдсеном.
Раздался телефонный звонок. Дежурный сообщил, что звонит какой-то человек, который в истерике утверждает, будто обнаружил труп.
– Один труп? – цинично пошутил Рудольф. – Соедините меня с ним.
– Моя фамилия Арнтсен, Оскар Арнтсен. Я управляющий домом на Грювенгвейен, одиннадцать, – сказал дрожащий голос, как только Рудольф представился. – Четверть часа назад ко мне пришла одна дама и сказала, что тревожится за свою подругу, фру Лехманн, которая живет в моем доме. Она боялась, что с фру Лехманн что-нибудь случилось. По ее настоянию я открыл дверь в квартиру фру Лехманн, и мы вошли в прихожую. – Рудольф слышал, как он сглотнул. – Запах был ужасный. Фру Лехманн, совершенно одетая, лежала на постели. По-моему, она умерла уже давно.
– Фру Лехманн? – быстро переспросил Рудольф: это имя как будто попадалось ему в списке, который составила Фрида Дален по телефонной книге Бранда. – Подождите у телефона, Арнтсен. – Рудольф открыл шкаф и нашел список. – Гертруда Лехманн?
‹ – Разве вы ее знаете? – Несмотря на волнение, Арнтсен очень удивился.
– Сейчас мы приедем к вам, тогда и поговорим, – перебил его Рудольф. – Та дама еще у вас?
– Да, я звоню из своей квартиры на первом этаже. А фру Лехманн живет… ее квартира на третьем, – заикаясь, проговорил Арнтсен.
– Оставайтесь у себя до нашего прибытия.
Рудольф положил трубку и пошел в кабинет Албректсена, но не застал его. Он позвонил дежурному и узнал, что Албректсен уехал домой больше часа назад. Карстен тоже. Рудольф позвонил Албректсену домой и сказал, что начинает операцию.
– Карстен поедет со мной, если только я застану его дома, – закончил он.
– Я тоже сейчас приеду. Как ты сказал, Грювенгвейен, одиннадцать?
Карстен оказался дома.
– Дай мне хотя бы поесть, Рулле! Поезжай вперед, я не задержусь. Грювенгвейен, одиннадцать?
Рудольф обошел кабинеты, проверяя, кто задержался на службе в этот воскресный вечер. Он нашел только Oге Орвика, который при виде Рудольфа поспешно сунул что-то в ящик стола. Однако Рудольф успел разглядеть, что это пачка билетов спортлото. Он велел Орвику позвонить доктору My и в технический отдел.
– Кроме того, постарайся разыскать Роботтена и Харалдсена и потом приезжай сам. Я поехал.
По дороге на Грювенгвейен он вспомнил о Магде. Надо бы позвонить ей. Правда, он не сказал ей, в какое время прилетит из Бергена, значит, она не волнуется.
Арнтсен оказался крепким невысоким человеком, ему было за пятьдесят. Женщину, которая плакала у него в комнате, звали Клара Виндалсму, она была очень красива, несмотря на явные признаки старой девы.
– В четверг вечером я ждала фру Лехманн к себе, – сказала фрекен Виндалсму, – но она не пришла, и я подумала, что она забыла о нашем уговоре. Я ей позвонила, мне никто не ответил. Я звонила всю пятницу и вчера тоже. В конце концов я встревожилась и решила попросить управляющего открыть мне квартиру, если сама фру Лехманн не откроет. Так мы ее и нашли…
– Арнтсен, когда вы в последний раз видели фру Лехманн?
– В четверг, часа в два или в три. Она куда-то шла, а я возвращался домой. Мы только кивнули друг другу. Она вообще была неразговорчива.
– А вы, фрекен Виндалсму, когда вы последний раз разговаривали с фру Лехманн?
– Во вторник. Мы с нею обедали в Театральном кафе.
– Вы не заметили в ней чего-нибудь необычного?
– Нет.
– Что вы знаете о господине Лехманне?
– Фру Лехманн была разведена. И насколько мне известно, уже давно живет одна.
Фрекен Виндалсму стоило больших трудов сохранять спокойствие.
– Арнтсен, можно фрекен Виндалсму побудет у вас, пока вы проводите меня в квартиру фру Лехманн?
– Конечно!
– У нас могут возникнуть к вам обоим еще кое-какие вопросы. – Рудольф пристально посмотрел на управляющего. – Скажите, а вы не заметили чего-нибудь подозрительного?
– Нет.
– Неужели Гертруду убили? – Фрекен Виндалсму в страхе посмотрела на Рудольфа.
– Этого я еще не знаю.
Вскоре после того, как управляющий впустил Рудольфа в квартиру фру Лехманн, туда прибыли специалисты по отпечаткам пальцев, сотрудники химического и технического отделов со своим оборудованием и, наконец, раздраженный доктор My, который грозил пожаловаться на Рудольфа в Инспекцию по охране труда.
– Орвик оторвал меня от работы над сложнейшей статьей.
Доктор My постоянно писал статьи, которые высоко ценились европейскими и американскими специалистами.
Окна в квартире были открыты настежь, однако запах все равно стоял невыносимый.
– Смерть наступила несколько дней назад, – сухо констатировал доктор My, – но вы могли обнаружить труп только в воскресенье!
Приехал Албректсен, а вслед за ним Карстен, Роботтен и Орвик.
– Сейчас я здесь не нужен, – сказал Рудольф, пытаясь не дышать. – Я спущусь к управляющему и фрекен Виндалсму, побеседую с ними. Завтра мы вызовем их на официальный допрос. Потом я вернусь в Управление. Хочу кое-что проверить.
Арнтсен сообщил, что фру Лехманн жила в доме восемь лет, никаких жалоб на нее никогда не было.
Фрекен Виндалсму не могла назвать точного возраста Гертруды Лехманн, но считала, что ей около пятидесяти. В течение трех лет, что они были знакомы, фру Лехманн нигде не работала. Фрекен Виндалсму думала, что ее обеспечивает бывший муж. Такие вопросы они никогда не обсуждали.
Рудольф попросил фрекен Виндалсму прийти завтра в Управление к девяти утра, а Арнтсена – на час позже.
Вернувшись на Виктория-Террассе, он первым делом стал разглядывать фотографии, грудой лежащие у него на столе. Особое внимание он обратил на фотографии людей, посетивших дом Бранда в день убийства. Несмотря на то, что смерть сильно изменила черты фру Лехманн, лицо ее показалось Рудольфу знакомым.
Чутье не подвело его. Фру Лехманн – нет, он не ошибся – в прошлый четверг заходила в дом Бранда, как раз в этот день его и убили.
Рудольф взял телефонную книгу и позвонил Албректсену, который все еще был в квартире фру Лехманн. Потом он попытался дозвониться до Ларсвеена, начальника отдела наркотиков, но безуспешно. Написав ему короткую записку, Рудольф оставил ее у него на письменном столе и наконец поехал домой.
30
Ночью Рудольф никак не мог заснуть. Часы пробили час, два, три. Устав ворочаться с боку на бок, он встал и хотел тихонько выйти в гостиную, но Магда проснулась.
– Я все время ломаю себе голову над одним вопросом, – признался он, когда Магда поинтересовалась, что с ним происходит. – Знаешь, я никак не могу поверить, чтобы у шестидесятилетнего мужчины столько лет продолжался роман с замужней женщиной, матерью шестерых детей. Я понимаю, если б она была молодая. Возьми, например, Карстена. Ему пятьдесят, но на женщину старше тридцати пяти он и смотреть не станет. Я видел Маргит Тартани. Ничего привлекательного в ней нет. И еще. Если Бек все эти годы так любил Маргит, почему он вдруг решил обвинить ее в вымогательстве? У него нет никаких доказательств, что она оказывала на него давление. Он даже не помнит, где в Амстердаме покупал бриллианты на десятки тысяч крон! Ты можешь мне объяснить, для чего он вообще признался в спекуляции валютой и незаконном провозе драгоценностей?
– Я разогрею тебе молока, Рулле. Ночью ты все равно ни до чего не додумаешься.
От теплого молока Рудольф не отказался. Он пошел с Магдой на кухню и подождал, пока она налила ему в кружку горячего молока. Потом они вернулись в гостиную.
– Знаешь, что мне это напомнило? – снова заговорил Рудольф. – Один человек привез из Лас-Пальмаса целый чемодан водки и сигарет. На таможне он признался таможеннику, что везет с собой лишний блок сигарет. Ему предложили уплатить за них пошлину, на что он покорно согласился. И таким образом благополучно провез весь незаконный груз.
– Что же, по-твоему, Бек хочет скрыть от вас при помощи такого маневра?
– Вот этого я и не знаю! Я не сомневаюсь, что все эти годы Бек и Маргит Тартани поддерживали какие-то отношения, но не верю, что между ними была любовная связь. Значит, это были деловые отношения?
– Не одно, так другое, – сдержанно заметила Магда. – В их родственную привязанность друг к другу ты, наверно, не веришь?
Несмотря на усталость, Рудольф улыбнулся.
– Бек знал, что мы прилетели в Осло вечером в среду. Лиллиан безусловно рассказала ему, что Харри Халворсен помещен в больницу «Уллевол». Я не сомневаюсь, что его должны были убить вместе с остальными водителями. Он чудом остался жив. Тогда они предприняли попытку задушить его в больнице Святой Марии Магдалины. Фру Халворсен тоже хотели убить. Если бы не приезд Лиллиан, ее уже не было бы в живых. Сама понимаешь, я не стал бы заходить к ней, вернувшись из Фоджи около двенадцати.
– А зачем им понадобилось убивать фру Халворсен? – спросила Магда.
– Возможно, она знает что-то, сама того не подозревая. А это важно для раскрытия всего дела.
– Надеюсь, Рулле, вы ее охраняете?
– Конечно. Но вот Бранд. Почему его убили только в прошлый четверг? Почему не сразу, когда стало известно, что Харри Халворсен жив? Означает ли это, что Бранд был оставлен в живых только потому, что чем-то пригрозил им? Например, что передаст нам список фамилий?… Предположим, его квартиру обшарили еще в среду, пока он был на работе. Это его напугало, и в четверг он решил остаться дома. На работе он не был, это проверено. Он позвонил и сказал, что заболел. Наверно, он был хорошо знаком с фру Лехманн, если не побоялся впустить ее в квартиру? Какие у них были отношения? Предположим, у нее был список всей цепочки. Или сети. Или организации, это как угодно. Она принесла его с собой и сама сделала отметки в телефонной книге Бранда. В том, как они сделаны, чувствуется женская рука…
– Подумаешь! Бранд тоже накручивал волосы на бигуди, – напомнила Магда.
Не обратив внимания на эти слова, Рудольф продолжал рассуждать:
– Если отметки в телефонной книге сделала фру Лехманн, причем уже после того, как в квартире Бранда был учинен разгром, наверно, она считала, что это каким-то образом застрахует ее жизнь. В списке значится двадцать один человек. Ларсвеен говорит, что это очень много. Отмечены только городские телефоны и ни одного пригородного. Никто из тех, кого посещала фру Стенстад, в списке Бранда не значится.
– Ну хорошо, а при чем тут трейлеры? – вставая, спросила Магда. – Ладно, ты как хочешь, а я ложусь!
– Я тоже! – Рудольф допил молоко и поставил кружку на стол.
Магда права. При чем здесь трейлеры?
– Я все время ломаю себе голову над одним вопросом, – признался он, когда Магда поинтересовалась, что с ним происходит. – Знаешь, я никак не могу поверить, чтобы у шестидесятилетнего мужчины столько лет продолжался роман с замужней женщиной, матерью шестерых детей. Я понимаю, если б она была молодая. Возьми, например, Карстена. Ему пятьдесят, но на женщину старше тридцати пяти он и смотреть не станет. Я видел Маргит Тартани. Ничего привлекательного в ней нет. И еще. Если Бек все эти годы так любил Маргит, почему он вдруг решил обвинить ее в вымогательстве? У него нет никаких доказательств, что она оказывала на него давление. Он даже не помнит, где в Амстердаме покупал бриллианты на десятки тысяч крон! Ты можешь мне объяснить, для чего он вообще признался в спекуляции валютой и незаконном провозе драгоценностей?
– Я разогрею тебе молока, Рулле. Ночью ты все равно ни до чего не додумаешься.
От теплого молока Рудольф не отказался. Он пошел с Магдой на кухню и подождал, пока она налила ему в кружку горячего молока. Потом они вернулись в гостиную.
– Знаешь, что мне это напомнило? – снова заговорил Рудольф. – Один человек привез из Лас-Пальмаса целый чемодан водки и сигарет. На таможне он признался таможеннику, что везет с собой лишний блок сигарет. Ему предложили уплатить за них пошлину, на что он покорно согласился. И таким образом благополучно провез весь незаконный груз.
– Что же, по-твоему, Бек хочет скрыть от вас при помощи такого маневра?
– Вот этого я и не знаю! Я не сомневаюсь, что все эти годы Бек и Маргит Тартани поддерживали какие-то отношения, но не верю, что между ними была любовная связь. Значит, это были деловые отношения?
– Не одно, так другое, – сдержанно заметила Магда. – В их родственную привязанность друг к другу ты, наверно, не веришь?
Несмотря на усталость, Рудольф улыбнулся.
– Бек знал, что мы прилетели в Осло вечером в среду. Лиллиан безусловно рассказала ему, что Харри Халворсен помещен в больницу «Уллевол». Я не сомневаюсь, что его должны были убить вместе с остальными водителями. Он чудом остался жив. Тогда они предприняли попытку задушить его в больнице Святой Марии Магдалины. Фру Халворсен тоже хотели убить. Если бы не приезд Лиллиан, ее уже не было бы в живых. Сама понимаешь, я не стал бы заходить к ней, вернувшись из Фоджи около двенадцати.
– А зачем им понадобилось убивать фру Халворсен? – спросила Магда.
– Возможно, она знает что-то, сама того не подозревая. А это важно для раскрытия всего дела.
– Надеюсь, Рулле, вы ее охраняете?
– Конечно. Но вот Бранд. Почему его убили только в прошлый четверг? Почему не сразу, когда стало известно, что Харри Халворсен жив? Означает ли это, что Бранд был оставлен в живых только потому, что чем-то пригрозил им? Например, что передаст нам список фамилий?… Предположим, его квартиру обшарили еще в среду, пока он был на работе. Это его напугало, и в четверг он решил остаться дома. На работе он не был, это проверено. Он позвонил и сказал, что заболел. Наверно, он был хорошо знаком с фру Лехманн, если не побоялся впустить ее в квартиру? Какие у них были отношения? Предположим, у нее был список всей цепочки. Или сети. Или организации, это как угодно. Она принесла его с собой и сама сделала отметки в телефонной книге Бранда. В том, как они сделаны, чувствуется женская рука…
– Подумаешь! Бранд тоже накручивал волосы на бигуди, – напомнила Магда.
Не обратив внимания на эти слова, Рудольф продолжал рассуждать:
– Если отметки в телефонной книге сделала фру Лехманн, причем уже после того, как в квартире Бранда был учинен разгром, наверно, она считала, что это каким-то образом застрахует ее жизнь. В списке значится двадцать один человек. Ларсвеен говорит, что это очень много. Отмечены только городские телефоны и ни одного пригородного. Никто из тех, кого посещала фру Стенстад, в списке Бранда не значится.
– Ну хорошо, а при чем тут трейлеры? – вставая, спросила Магда. – Ладно, ты как хочешь, а я ложусь!
– Я тоже! – Рудольф допил молоко и поставил кружку на стол.
Магда права. При чем здесь трейлеры?
31
В понедельник утром Рудольф обнаружил у себя в кабинете записку от Карстена. Было всего десять минут девятого, Карстен уже уехал беседовать с Лауритценом, тем самым шофером, который два года назад поменялся рейсом со Свендбергом. Лауритцен только в воскресенье вечером вернулся домой из длительного рейса.
Рудольф принес себе чашку кофе и по дороге посмотрел на себя в зеркало. Глаза воспалены. Вид усталый. Так и должно быть – он спал не больше двух часов.
Все утренние газеты писали о пропавших трейлерах. С фотографий на Рудольфа глядели Бранд и Тико. Газеты призывали читателей сообщить в ближайшее отделение полиции, если они располагают какими-либо сведениями об этих людях.
Чтобы прогнать сонливость, Рудольф принес себе еще чашку кофе. Пока он пил, к нему пришел Ларсвеен, начальник отдела наркотиков, со вчерашним списком.
– Ну, Рудольф, дело закрутилось. Каждому по этому списку мы показываем фотографии людей, побывавших в доме Бранда. Одновременно проверяем, нет ли среди них этих сфотографированных. Лица, получавшие наркотики от Гюндерсена через старую фру Стенстад, подвергаются новой проверке. Их тоже знакомят с фотографиями. В квартире фру Лехманн ничего не нашли. Если Бранда застрелила она, значит, ей удалось избавиться от оружия. Звонил My, обещал до обеда написать заключение. Экспертиза показала, что фру Лехманн тоже умерла от павулона. Доктор My прежде всего сделал проверку на этот яд. Поэтому так быстро получен результат.
Позвонил дежурный. Пришла фрекен Виндалсму, немного раньше назначенного срока. Ларсвеен ушел.
Фрекен Виндалсму рассказала, что познакомилась с фру Лехманн во время туристской поездки в Лас-Пальмас. У них оказалось так много общих интересов, что их дружба сохранилась и после поездки. Фрекен Виндалсму до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что фру Лехманн нет в живых.
Они обе были горячие поклонницы театра, любили оперу. Встречались раза три или четыре в неделю.
Фрекен Виндалсму не знала ни откуда приехала фру Лехманн, ни ее девичьей фамилии. Как звали ее мужа, она тоже не знала.
В общем, она знала не так уж много.
А управляющий Арнтсен – и того меньше.
Фотография племянницы Маргит Тартани не пришла с утренней почтой. Рудольф уже знал об этом к тому времени, когда ему позвонил Кантагалли.
– Прошу прощения, синьор Нильсен. В пятницу моя секретарша заболела и отпросилась домой, но я был уверен, что она успела отослать вам фотографию Катрины. Сегодня она вышла на работу, и я, к своему ужасу, увидел у нее неотправленную фотографию. Я сейчас же лично высылаю ее вам. Срочной почтой. Как у вас дела?
– Постепенно все начинает проясняться. – Рудольф рассказал Кантагалли про Бека. – Я не верю его признаниям в спекуляции валютой и вывозе бриллиантов. Мне все больше и больше кажется, что таким образом он хочет прикрыть другое, более крупное преступление. Не верю я, что Маргит Тартани шантажировала его.
– Наконец-то! – радостно воскликнул Кантагалли. – Я чувствую, у вас начинают открываться глаза. Между прочим, как себя чувствует ваша раненая?
– Я навещу ее после обеда. – Рудольф рассказал Кантагалли о фру Лехманн. – У нас тут повальная эпидемия убийств. Самое удивительное, что, расследуя дело о пропавших трейлерах, мы то и дело сталкиваемся с чем-то очень похожим на организованный привоз и сбыт наркотиков. Я прихожу к мысли, что одно связано с другим. Вспомните, Тико пытался застрелить женщину, которая убила Халворсена! О Тико я вам уже рассказывал. Он организовал у нас сбыт наркотиков. Мы знали, что он состоит в той организации, о которой вы говорили мне в Бриндизи. В свое время мы испытали огромное облегчение, когда он, отсидев свой срок, покинул Норвегию. Когда и каким образом он снова вернулся в Осло, нам еще неизвестно.
– Почему вы считаете, что он имел отношение к этому делу, синьор Нильсен? Его могли использовать просто как наемного убийцу.
– Разумеется! – Рудольф помолчал. – Мне кажется, нас ослепила стоимость груза, который везли трейлеры. Семнадцать миллионов двести тысяч крон – огромные деньги, однако в наши дни это не такая уж астрономическая цифра. Вы согласны? А что, если похитители трейлеров вообще охотились не за грузом, а за водителями?
– За водителями? – Кантагалли растерялся. – Помилуйте, синьор Нильсен, разве для того, чтобы убрать неудобных людей, обязательно похищать трейлеры? Можно придумать более простой способ.
– Конечно, можно, – согласился Рудольф. – Но для отвода глаз…
– А зачем вообще кому-то понадобилось убивать четырех водителей?
– Халворсен успел рассказать нам, что все они знали о побочном бизнесе Гюндерсена. Каким-то образом Гюндерсену удалось внушить своим товарищам, что через его руки проходит очень незначительное количество наркотиков. Но если представить себе, что эта контрабанда имела большой размах? И при этом кто-то обнаружил, что трое товарищей Гюндерсена посвящены во все? Этого достаточно, чтобы Гюндерсен был обречен. Ведь он лишился доверия!
– Но это уже совершенно новый взгляд на дело, – медленно, взвешивая каждое слово, произнес Кантагалли.
– Если все обстояло именно так, поведение Бека легко понять. Возможно, он боится, что его убьют. В таком случае он предпочел тюрьму смерти!
– Но почему ваши трейлеры были похищены именно в Италии? Не понимаю, зачем впутали в это дело мою страну?
– Наверно, потому, что в Италии уже было похищено десять трейлеров.
– Какой циничный расчет, правда?
– Безусловно. Но мы с вами знаем, что торговлей наркотиками занимаются только циничные люди. За последние годы в Норвегию переправлено наркотиков на много миллионов крон. Те семнадцать миллионов двести тысяч крон, которые так поразили наше воображение, лишь капля в море по сравнению с тем, что эти люди наживают на несчастье других. Графопостроители тут, скорей всего, ни при чем. Трейлеры похитили бы, даже если б они везли просто макулатуру!
– Невероятно!..
– Кстати, их уже подняли из каменоломни?
– Тягачи да, а контейнеры похищены.
– Надеюсь, тягачи не оставлены без присмотра?
– Они заперты в гараже «Джеронтони».
– Хорошо бы вы их осмотрели. Меня интересует, нет ли в них тайников, куда можно было бы прятать наркотики.
– Naturalmente! Но, по-моему, это нелогично. Если бы в тягачах были тайники, преступники сожгли бы тягачи!
– Возможно, вы правы. Но посмотреть все равно надо. А что касается фотографии племянницы Маргит Тартани, можете ее не присылать. Я решил сам приехать в Бриндизи и лично побеседовать с синьорой Тартани. Она все еще не знает, где сейчас находится ее племянница?
– Нет, – угрюмо буркнул Кантагалли, но тут же оживился. – Я рад, что вы решили приехать, синьор Нильсен. Вы понимаете, мне крайне неприятно по долгу службы допрашивать своих друзей. Мария наверняка не откажется побеседовать с вами. И тогда вы убедитесь, что она не имеет никакого отношения к этому преступлению. Когда вы приедете?
– Постараюсь завтра вечером. Будьте добры, закажите мне номер в «Альберго континентале».
– С удовольствием. На какой срок?
– На три-четыре дня. Дольше я вряд ли смогу пробыть у вас. – Рудольф помолчал. – Так вы распорядитесь, чтобы тягачи обследовали уже сегодня? Мне не терпится узнать результат. Я сейчас позвоню в Милан Франкоболло, расскажу ему свои предположения и попрошу его разузнать о Донати все, что возможно.
– Я все для вас сделаю, синьор Нильсен. A domani sera!
Рудольф принес себе чашку кофе и по дороге посмотрел на себя в зеркало. Глаза воспалены. Вид усталый. Так и должно быть – он спал не больше двух часов.
Все утренние газеты писали о пропавших трейлерах. С фотографий на Рудольфа глядели Бранд и Тико. Газеты призывали читателей сообщить в ближайшее отделение полиции, если они располагают какими-либо сведениями об этих людях.
Чтобы прогнать сонливость, Рудольф принес себе еще чашку кофе. Пока он пил, к нему пришел Ларсвеен, начальник отдела наркотиков, со вчерашним списком.
– Ну, Рудольф, дело закрутилось. Каждому по этому списку мы показываем фотографии людей, побывавших в доме Бранда. Одновременно проверяем, нет ли среди них этих сфотографированных. Лица, получавшие наркотики от Гюндерсена через старую фру Стенстад, подвергаются новой проверке. Их тоже знакомят с фотографиями. В квартире фру Лехманн ничего не нашли. Если Бранда застрелила она, значит, ей удалось избавиться от оружия. Звонил My, обещал до обеда написать заключение. Экспертиза показала, что фру Лехманн тоже умерла от павулона. Доктор My прежде всего сделал проверку на этот яд. Поэтому так быстро получен результат.
Позвонил дежурный. Пришла фрекен Виндалсму, немного раньше назначенного срока. Ларсвеен ушел.
Фрекен Виндалсму рассказала, что познакомилась с фру Лехманн во время туристской поездки в Лас-Пальмас. У них оказалось так много общих интересов, что их дружба сохранилась и после поездки. Фрекен Виндалсму до сих пор не могла свыкнуться с мыслью, что фру Лехманн нет в живых.
Они обе были горячие поклонницы театра, любили оперу. Встречались раза три или четыре в неделю.
Фрекен Виндалсму не знала ни откуда приехала фру Лехманн, ни ее девичьей фамилии. Как звали ее мужа, она тоже не знала.
В общем, она знала не так уж много.
А управляющий Арнтсен – и того меньше.
Фотография племянницы Маргит Тартани не пришла с утренней почтой. Рудольф уже знал об этом к тому времени, когда ему позвонил Кантагалли.
– Прошу прощения, синьор Нильсен. В пятницу моя секретарша заболела и отпросилась домой, но я был уверен, что она успела отослать вам фотографию Катрины. Сегодня она вышла на работу, и я, к своему ужасу, увидел у нее неотправленную фотографию. Я сейчас же лично высылаю ее вам. Срочной почтой. Как у вас дела?
– Постепенно все начинает проясняться. – Рудольф рассказал Кантагалли про Бека. – Я не верю его признаниям в спекуляции валютой и вывозе бриллиантов. Мне все больше и больше кажется, что таким образом он хочет прикрыть другое, более крупное преступление. Не верю я, что Маргит Тартани шантажировала его.
– Наконец-то! – радостно воскликнул Кантагалли. – Я чувствую, у вас начинают открываться глаза. Между прочим, как себя чувствует ваша раненая?
– Я навещу ее после обеда. – Рудольф рассказал Кантагалли о фру Лехманн. – У нас тут повальная эпидемия убийств. Самое удивительное, что, расследуя дело о пропавших трейлерах, мы то и дело сталкиваемся с чем-то очень похожим на организованный привоз и сбыт наркотиков. Я прихожу к мысли, что одно связано с другим. Вспомните, Тико пытался застрелить женщину, которая убила Халворсена! О Тико я вам уже рассказывал. Он организовал у нас сбыт наркотиков. Мы знали, что он состоит в той организации, о которой вы говорили мне в Бриндизи. В свое время мы испытали огромное облегчение, когда он, отсидев свой срок, покинул Норвегию. Когда и каким образом он снова вернулся в Осло, нам еще неизвестно.
– Почему вы считаете, что он имел отношение к этому делу, синьор Нильсен? Его могли использовать просто как наемного убийцу.
– Разумеется! – Рудольф помолчал. – Мне кажется, нас ослепила стоимость груза, который везли трейлеры. Семнадцать миллионов двести тысяч крон – огромные деньги, однако в наши дни это не такая уж астрономическая цифра. Вы согласны? А что, если похитители трейлеров вообще охотились не за грузом, а за водителями?
– За водителями? – Кантагалли растерялся. – Помилуйте, синьор Нильсен, разве для того, чтобы убрать неудобных людей, обязательно похищать трейлеры? Можно придумать более простой способ.
– Конечно, можно, – согласился Рудольф. – Но для отвода глаз…
– А зачем вообще кому-то понадобилось убивать четырех водителей?
– Халворсен успел рассказать нам, что все они знали о побочном бизнесе Гюндерсена. Каким-то образом Гюндерсену удалось внушить своим товарищам, что через его руки проходит очень незначительное количество наркотиков. Но если представить себе, что эта контрабанда имела большой размах? И при этом кто-то обнаружил, что трое товарищей Гюндерсена посвящены во все? Этого достаточно, чтобы Гюндерсен был обречен. Ведь он лишился доверия!
– Но это уже совершенно новый взгляд на дело, – медленно, взвешивая каждое слово, произнес Кантагалли.
– Если все обстояло именно так, поведение Бека легко понять. Возможно, он боится, что его убьют. В таком случае он предпочел тюрьму смерти!
– Но почему ваши трейлеры были похищены именно в Италии? Не понимаю, зачем впутали в это дело мою страну?
– Наверно, потому, что в Италии уже было похищено десять трейлеров.
– Какой циничный расчет, правда?
– Безусловно. Но мы с вами знаем, что торговлей наркотиками занимаются только циничные люди. За последние годы в Норвегию переправлено наркотиков на много миллионов крон. Те семнадцать миллионов двести тысяч крон, которые так поразили наше воображение, лишь капля в море по сравнению с тем, что эти люди наживают на несчастье других. Графопостроители тут, скорей всего, ни при чем. Трейлеры похитили бы, даже если б они везли просто макулатуру!
– Невероятно!..
– Кстати, их уже подняли из каменоломни?
– Тягачи да, а контейнеры похищены.
– Надеюсь, тягачи не оставлены без присмотра?
– Они заперты в гараже «Джеронтони».
– Хорошо бы вы их осмотрели. Меня интересует, нет ли в них тайников, куда можно было бы прятать наркотики.
– Naturalmente! Но, по-моему, это нелогично. Если бы в тягачах были тайники, преступники сожгли бы тягачи!
– Возможно, вы правы. Но посмотреть все равно надо. А что касается фотографии племянницы Маргит Тартани, можете ее не присылать. Я решил сам приехать в Бриндизи и лично побеседовать с синьорой Тартани. Она все еще не знает, где сейчас находится ее племянница?
– Нет, – угрюмо буркнул Кантагалли, но тут же оживился. – Я рад, что вы решили приехать, синьор Нильсен. Вы понимаете, мне крайне неприятно по долгу службы допрашивать своих друзей. Мария наверняка не откажется побеседовать с вами. И тогда вы убедитесь, что она не имеет никакого отношения к этому преступлению. Когда вы приедете?
– Постараюсь завтра вечером. Будьте добры, закажите мне номер в «Альберго континентале».
– С удовольствием. На какой срок?
– На три-четыре дня. Дольше я вряд ли смогу пробыть у вас. – Рудольф помолчал. – Так вы распорядитесь, чтобы тягачи обследовали уже сегодня? Мне не терпится узнать результат. Я сейчас позвоню в Милан Франкоболло, расскажу ему свои предположения и попрошу его разузнать о Донати все, что возможно.
– Я все для вас сделаю, синьор Нильсен. A domani sera!