Страница:
– Вот и свиделись.
Схватив пригоршню снега, болотник протер вспыхнувшее лицо. Он уже видел этого старика, когда мнилось, что ползет к ручью напиться…
Пока он силился уразуметь что к чему, Стая бесшумно растворилась в лесу, и возле него остался только старый Нар. Даже не думая помогать Егоше, он уселся неподалеку и, глядя на дрожащего болотника, принялся неторопливо объяснять:
– Ты пытаешься остаться человеком, цепляешься за свое тело и этим строишь себе темницу. Душа – птица вольная, белая и чистая, словно одеяние Лады. Однажды она складывает крылья и попадает в человеческое тело. Земное объятие крепко – не дает ей вырваться и взлететь. Потому человек и мается всю жизнь, что сам себя держит в клетке…
Не слушая его сбивчивого бормотания, Егоша вновь попытался встать, но ноги подкосились. Стиснув зубы, он прохрипел:
– Чем болтать, ты бы лучше помог!
Нар по-собачьи склонил голову к плечу, с интересом покосился на него:
– А я и помогаю.
В сердцах Егоша сплюнул. Он сдохнет тут, карабкаясь по сугробам, а старик так и будет болтать впустую! Душа… Птица… Кому нужны эти дурацкие байки!
– Ты помнишь, как напился, когда очень захотел пить? – неожиданно спросил Нар. – Ты просто выпустил свою душу, и в благодарность за свободу она понесла тебя туда, куда ты хотел. Отпусти ее снова, и она вновь отблагодарит тебя. Ты перестанешь быть ее тюрьмой, а она – твоей пленницей: вы станете единым…
Руки у Егоши онемели, а губы тряслись, будто в лихорадке. Через силу он выдавил:
– Помогите, пресветлые боги!
Но боги не ответили, только Нар как ни в чем не бывало продолжал бормотать:
– Ты не нужен богам. Им никто не нужен…
– Уйди… – оборачиваясь к старику, прохрипел Егоша.
Мгновение помедлив, тот встал:
– Ты ничего не слышишь! Придется поступать иначе.
– Да никак не надо поступать! – взмолился болотник. – Уйди, и все! Оставь меня!
– Не могу. – Нар взялся за посох и, словно раздумывая над Егошиными словами, покачал его в руках. – Ратмир велел поднять тебя. И я подниму!
Удар страшной силы обрушился на спину болотника, чуть не угодив по едва поджившей ране. Инстинктивно откатываясь в сторону, Егоша взвизгнул, но Нар оказался ловчее. Медленно, словно издеваясь над беспомощностью парня, он поднял посох и резко опустил его на судорожно скрюченные пальцы Егоши. Отдергивая руку, тот рванулся в сторону, но не успел.
– Гад! – выкрикнул, уворачиваясь от еще одного удара. А они сыпались все чаще и чаще. Егоша не заметил, как в страхе перед новой болью перешел от угроз и оскорблений к мольбам, но Нару было все равно. Выбирая самые болезненные места и умудряясь при этом не задевать его ран, он хладнокровно лупил болотника посохом. «Он убьет меня, – завертелось в Егошиной голове. – Совсем спятил…» Словно подтверждая его догадку, лицо старика перекосила жуткая гримаса. Чувствуя, как вместе с болью и страхом из самых глубин его души поднимается гнев, Егоша зарычал. Тело вдруг стало легким и послушным. Одним рывком он взметнулся на ноги, прыгнул к Нару. Неуловимой тенью тот скользнул в кусты. Торжествующая ярость обуяла Егошу. Трус! Как бить лежачего и больного – так он смелый, а как… Егоша осекся и, широко распахнув глаза, огляделся: он стоял! Стоял и даже мог идти! Бежать! Прыгать! Боли не осталось – только счастье свободы и силы…
– Нар… – приглушенно позвал он. – Не бойся, Нар. Выходи. Я тебе худа не сделаю.
– А я и не боюсь. – Оборотень выскользнул из ветвей, приблизился к Егоше. – Мне ли такого сосунка бояться?
– Нар… Как это?..
– Просто. – Старик лениво поковырял посохом снег. – Я же объяснял.
Егоша не помнил речей оборотня. Вроде он что-то болтал о душе и о теле, но теперь это стало неважно. Он был здоров и силен! Силен, как никогда раньше! Ему больше никто не был нужен, он мог мстить!
Снег метнулся ему навстречу, небо пудовой кольчугой навалилось на спину. Кувыркнувшись, Егоша рухнул на колени и, чуть не плача от вновь накатившей боли, взвизгнул:
– Почему?!
– Потому, что ты вновь стал человеком, – присаживаясь рядом с упавшим парнем, хладнокровно пояснил Нар. – Ты подумал, как человек, и стал им.
– Я не понимаю! Не понимаю! – загребая руками снег, застонал болотник.
– Поймешь когда-нибудь. – Нар подтолкнул его посохом. – А теперь слушай меня и тогда опять почуешь ушедшую силу. Я и не таких, как ты, упрямцев учил.
– Учил? – Егоша не представлял, чтобы оборотень мог кого-либо учить. О них говорили как о страшном и чуждом зле. Детей пугали рассказами о беспощадности и кровожадности лесных нелюдей, поговаривали и об их нечеловеческой природе, но о науках оборотней болотнику не доводилось слышать ни разу.
– Учил, – подтвердил Нар. – Я – Учитель. А Ратмир – Вожак. Мы приходим с кромки, собираем Стаю, обучаем ее и уводим туда, где ей место.
– Что такое кромка? – сдавленно поинтересовался болотник.
Нар задумался, морщины на его лице разгладились.
– Кромка – это узкая грань меж земным и небесным, меж людьми и богами. Там живут все, кому не досталось места в этом мире…
– Ладно. – Согревшееся от быстрых движений тело Егоши вновь почуяло холод, и, потакая ему, болотник перебил Нара: – Пусть будет кромка, коли ты так говоришь, только научи меня… – Егоша замялся и наконец нашел нужные слова: – Владеть душой!
– Это не так просто, как тебе показалось. – Нар отошел чуть в сторону и начал: – Закрой глаза…
Егоша закрыл. Голос старика сочился сквозь его веки, рисуя призрачные, полные жизни и света картины. Неведомая сила подняла его, потянула за собой. Перебивая Нара, над ухом зашелестели чьи-то голоса. Егоша вслушался. Люди… Они визжали, шептали, молили… И все повторяли одно: «Белая, Белая, Белая». А он шел между ними, поднимая тяжесть их душ, и, взваливая ее на плечи, чувствовал, как становится все тяжелее и тяжелее дышать и скоро этот груз раздавит его в лепешку, но оставить молящих людей живыми он не мог, поэтому хватал все новых и новых и тащил, тащил…
– Отпусти! – прорвался сквозь мольбы требовательный голос.
Егоша открыл глаза. Перед ним с искаженным лицом стоял Нар. Посох старика был вытянут вперед, будто он собирался обороняться от Егоши, а в карих слезящихся глазах колыхалось тоскливое отчаяние.
– Отпусти! – вновь выкрикнул он.
Болотник мотнул головой. Голоса пропали. Вокруг шумел лес, и он вновь твердо держался на ногах. Но почему так испуганно глядел на него Нар?
– Идем. – Не объясняя, старик опустил посох и поспешно зашагал прочь. – Быстрей!
Егоша припустил за ним. Он понимал – надо спешить, пока тело вновь не взяло свое, а потом Нар продолжит науку и все объяснит. Однако старик молча добежал до самого лесного печища и остановился лишь перед влазом в землянку Ралы.
– Иди туда и жди.
– Чего ждать?
– Решения Ратмира, – угрюмо изрек Нар. – Я не хочу тебя учить. Ты опасен.
Он повернулся и споро пошел прочь.
Уже нырнув в сухую темноту землянки, Егоша осознал смысл его слов и чуть не засмеялся. Да кто же он такой на самом деле, если люди нарекли его Выродком, а наводящие на всех ужас лесные нежити сочли опасным?!
Смех вырвался из его горла. Егоша и сам не мог понять – смеялся он или плакал, но хуже, чем этот смех, была темная, шевелящаяся внутри него тяжесть – последний подарок Белой. Силясь избавиться от ее удушливых объятий, болотник лег на больное плечо. В отличие от прочих ран оно заживало плохо и иногда охватывало оцепенением всю руку, не позволяя ей шевелиться. Раньше Егоша досадовал на боль, но теперь она оказалась верным лекарством от дара Белой – стерла тяжесть внутри и заставила мысли течь медленно и неторопливо. Чему же все-таки пытался научить его Нар? Ах, если бы и впрямь удалось познать эту науку!
Егоша мечтательно потянулся. Как здорово было бы жить, умея вырываться из тела… Его бьют – а он не чует, сшибают с ног – а он вновь поднимается! Вот бы навел страху на всех своих обидчиков! Навек запомнили бы!
– Выходи! – донесся сверху сердитый голос Нара. Значит, старик все-таки решил вернуться и обучить его всем премудростям нежитей?!
Покряхтывая, Егоша вылез наружу. Нар стоял рядом с влазом, а у его плеча, сузив и без того узкие волчьи глаза, замер Ратмир. Один, без Стаи… Верно, что-то очень важное поведал ему Нар, если вожак решился прервать охоту… Егошу передернуло – взгляд Ратмира не обещал ничего хорошего.
– Нар боится тебя, – резко заявил Ратмир. Егоша пожал плечами:
– Я не знаю почему…
– Я знаю, – перебил тот. – Ты убил Белую. Теперь она – в тебе. Это дурной дух – злой и жестокий. Он убивает не как мы, ради нашей жизни, а ради самой смерти. Ты не можешь оставаться в Стае!
За спиной Егоши скрипнул снег. Он оглянулся. Темноволосая Рала выскользнула из еловых зарослей и остановилась перед Ратмиром:
– Он охотился со Стаей! Тот покачал головой:
– Ты зря последовала за мной, твои слова ничего не изменят. Он должен уйти.
Рала взяла Егошу за руку и оттолкнула подальше от вожака, словно желая уберечь от его обидных слов:
– Он останется!
– Он все равно не сможет жить с нами, если Нар не обучит его, – спокойно, будто неразумному ребенку, принялся втолковывать ей Ратмир. – А Нар не хочет его учить, и он прав. Белой нет места в Стае!
Рала тряхнула волосами, рыкнула и двинулась на Ратмира:
– Ты сказал – он мой! Ты сам так сказал! Помнишь?
– Я не знал, кто он… – занося над взроптавшей девкой сжатую в кулак ладонь, ответил Ратмир – он не терпел возражений.
Растерянно переминаясь с ноги на ногу, Егоша переводил взгляд с него на Ралу. Вот уж не думал, что, заступаясь за него, маленькая оборотниха окажется так отважна! Конечно, она ухаживала за ним, лечила и приносила ему пищу, но пойти против Ратмира?.. Это было слишком. Рала могла погибнуть в глупой ссоре, а меж тем его попросту просили уйти…
Отпихнув Ралу и пристально глядя в волчьи глаза вожака, Егоша заявил:
– Я уйду! Не трожь ее!
Услышав его слова, оборотниха тихонько заскулила. Ратмир дернулся, повернулся к Нару:
– Ты сказал: он – Белая! Но он знает жалость! Нар растерянно пожал плечами:
– Тогда я не знаю, кто он…
– А кто мы?! – закричала Рала. – В нас живет дикий зверь и слабый человек! Он такой же… Пусть в нем вместо зверя Белая, но он такой же!
– Может, она права? – задумчиво протянул Нар. – Я старею, Ратмир. Я мог ошибаться.
– Ошибаться?! – Вожак прыгнул к старику, сильной рукой сдавил его горло. – Ты не смеешь ошибаться! А если ты так стар – умри!
– Нар! Нар! Нар! – завыл лес. Незамеченными подошли уставшие от неудачной охоты оборотни и теперь, взирая на разъяренного вожака испуганными глазами, умоляюще выли: – Нар, Нар, Нар… Ратмир отпустил старика, фыркнул:
– Да не сделаю я ничего вашему Нару! Пусть сперва выполнит то, зачем пришел! – И добавил, указывая на Егошу: – Болотник останется с нами и будет жить по нашим законам!
– Пусть так, – облегченным вздохом отозвалась Стая.
– Пусть так, – потирая покрасневшее горло, шепотом подтвердил Нар.
С той поры Егоша и стал жить, подобно остальным оборотням. Ходил с ними на охоту, выслушивал длинные басни Нара, учился драться посохом, рогатиной и просто любой подвернувшейся под руку суковатой палкой. Этой науке оборотни уделяли много времени и сил – знали, что не раз придется отстаивать свою жизнь в чуждом для них мире людей. А кромка была пока еще далеко… Егоше такая жизнь нравилась куда больше, чем при дворе киевского князя. Здесь от него никто ничего не скрывал, никто ни о чем не просил и не глазел на него, будто на некую диковинку.. Здесь просто жили, а если и затевали ссоры, то, не боясь ничьих глаз и шепотков, дрались прямо там, где схватывались, до тех пор, пока один из драчунов не признавал себя побежденным. Иногда драки оканчивались малой кровью, иногда – смертью, но каждый в Стае сам выбирал свой удел и каждый учился сам справляться с врагами. Только в редких случаях да в охоте они становились чем-то гораздо более сильным, чем сборище полулюдей-полуволков.
– Это и есть Стая, – поясняла ему Рала. – Это – вся наша сила, слитая в одного могучего зверя.
Она зря старалась – силу Стаи невозможно было выразить словами. Ее надо было чувствовать, как порой в ночи чувствуешь бегущую по телу дрожь и желание мчаться опрометью прочь с еще недавно безопасной, похожей на другие тропы.
Словно позабыв о своем страхе, Нар учил Егошу, но, высвобождаясь, болотник старался сдерживать бушующую внутри злобу и ненависть Белой. Получалось неплохо… Блазень подметил верно – Белая была сильна, но Егоша – сильнее.
– Ты хороший ученик, – замечая, как, обессилев в борьбе с духом злобного нежитя, Егоша со стоном валится на землю, поощрял Нар. – И ты еще человек…
А самому Егоше было уже все равно, кто он – человек или нежить. Даже жажда мести померкла перед интересами новой жизни. Вот только плечо ныло и опухало, все чаще сдавливая руку железными клешнями боли. Иногда Егоша справлялся с болью, ускользая из раздираемого ею тела, но приступы становились все длиннее, и он уже начинал подумывать о том, чтобы попросить Нара о помощи. Не раз выходил из землянки с этой мыслью, но по дороге к Нару представлял жесткие глаза Ратмира, насмешливую ухмылку Ралы, и становилось стыдно за свою слабость. Он возвращался назад и молчал. Только нынче не смог…
– Ты слышишь? – заметив неладное, переспросил Ратмир. –, Ночью выходим на охоту.
Болотник сжал зубы и, не чуя опухшей руки, признался:
– Без меня, Ратмир. Рука…
Оборотень моргнул, а потом, сразу все поняв, сдернул с Егошиного плеча волчью шкуру. Покрасневшая, вздутая до локтя рука болотника безжизненно повисла вдоль тела. Ратмир рыкнул, ткнул в нее пальцем. Где-то внутри очень вяло откликнулась боль.
– Плохо. – Оборотень прикрыл Егошино плечо. – Очень плохо. Пока мы охотимся, подумай, что тебе нужнее – жизнь или эта рука. Как решишь – так и будет.
– Жизнь или рука? – не понял Егоша.
– Да, – уже уходя, обернулся к нему Ратмир. – Руку надо отрезать. Конечно, если ты предпочтешь жизнь.
Он исчез. Затухающее солнце скользнуло по влазу последним слабым лучом и пропало. Удерживая рвущийся наружу крик, Егоша опустился на лежанку. Что он будет делать без руки? Как жить? Вдалеке раздался волчий вой. «Загонщики», – узнал Егоша и вдруг почувствовал себя тем самым испуганным и одиноким зверем, за которым сейчас мчалась Стая. Это его тело хотели растерзать безжалостные волчьи клыки, его плоть изорвать на кусочки, оставив лишь память о ней.
– Не надо… Я свой, – всхлипнул Егоша и, вскинув к темному влазу лицо, неожиданно завыл, уже не сдерживая отчаянной волчьей тоски.
Схватив пригоршню снега, болотник протер вспыхнувшее лицо. Он уже видел этого старика, когда мнилось, что ползет к ручью напиться…
Пока он силился уразуметь что к чему, Стая бесшумно растворилась в лесу, и возле него остался только старый Нар. Даже не думая помогать Егоше, он уселся неподалеку и, глядя на дрожащего болотника, принялся неторопливо объяснять:
– Ты пытаешься остаться человеком, цепляешься за свое тело и этим строишь себе темницу. Душа – птица вольная, белая и чистая, словно одеяние Лады. Однажды она складывает крылья и попадает в человеческое тело. Земное объятие крепко – не дает ей вырваться и взлететь. Потому человек и мается всю жизнь, что сам себя держит в клетке…
Не слушая его сбивчивого бормотания, Егоша вновь попытался встать, но ноги подкосились. Стиснув зубы, он прохрипел:
– Чем болтать, ты бы лучше помог!
Нар по-собачьи склонил голову к плечу, с интересом покосился на него:
– А я и помогаю.
В сердцах Егоша сплюнул. Он сдохнет тут, карабкаясь по сугробам, а старик так и будет болтать впустую! Душа… Птица… Кому нужны эти дурацкие байки!
– Ты помнишь, как напился, когда очень захотел пить? – неожиданно спросил Нар. – Ты просто выпустил свою душу, и в благодарность за свободу она понесла тебя туда, куда ты хотел. Отпусти ее снова, и она вновь отблагодарит тебя. Ты перестанешь быть ее тюрьмой, а она – твоей пленницей: вы станете единым…
Руки у Егоши онемели, а губы тряслись, будто в лихорадке. Через силу он выдавил:
– Помогите, пресветлые боги!
Но боги не ответили, только Нар как ни в чем не бывало продолжал бормотать:
– Ты не нужен богам. Им никто не нужен…
– Уйди… – оборачиваясь к старику, прохрипел Егоша.
Мгновение помедлив, тот встал:
– Ты ничего не слышишь! Придется поступать иначе.
– Да никак не надо поступать! – взмолился болотник. – Уйди, и все! Оставь меня!
– Не могу. – Нар взялся за посох и, словно раздумывая над Егошиными словами, покачал его в руках. – Ратмир велел поднять тебя. И я подниму!
Удар страшной силы обрушился на спину болотника, чуть не угодив по едва поджившей ране. Инстинктивно откатываясь в сторону, Егоша взвизгнул, но Нар оказался ловчее. Медленно, словно издеваясь над беспомощностью парня, он поднял посох и резко опустил его на судорожно скрюченные пальцы Егоши. Отдергивая руку, тот рванулся в сторону, но не успел.
– Гад! – выкрикнул, уворачиваясь от еще одного удара. А они сыпались все чаще и чаще. Егоша не заметил, как в страхе перед новой болью перешел от угроз и оскорблений к мольбам, но Нару было все равно. Выбирая самые болезненные места и умудряясь при этом не задевать его ран, он хладнокровно лупил болотника посохом. «Он убьет меня, – завертелось в Егошиной голове. – Совсем спятил…» Словно подтверждая его догадку, лицо старика перекосила жуткая гримаса. Чувствуя, как вместе с болью и страхом из самых глубин его души поднимается гнев, Егоша зарычал. Тело вдруг стало легким и послушным. Одним рывком он взметнулся на ноги, прыгнул к Нару. Неуловимой тенью тот скользнул в кусты. Торжествующая ярость обуяла Егошу. Трус! Как бить лежачего и больного – так он смелый, а как… Егоша осекся и, широко распахнув глаза, огляделся: он стоял! Стоял и даже мог идти! Бежать! Прыгать! Боли не осталось – только счастье свободы и силы…
– Нар… – приглушенно позвал он. – Не бойся, Нар. Выходи. Я тебе худа не сделаю.
– А я и не боюсь. – Оборотень выскользнул из ветвей, приблизился к Егоше. – Мне ли такого сосунка бояться?
– Нар… Как это?..
– Просто. – Старик лениво поковырял посохом снег. – Я же объяснял.
Егоша не помнил речей оборотня. Вроде он что-то болтал о душе и о теле, но теперь это стало неважно. Он был здоров и силен! Силен, как никогда раньше! Ему больше никто не был нужен, он мог мстить!
Снег метнулся ему навстречу, небо пудовой кольчугой навалилось на спину. Кувыркнувшись, Егоша рухнул на колени и, чуть не плача от вновь накатившей боли, взвизгнул:
– Почему?!
– Потому, что ты вновь стал человеком, – присаживаясь рядом с упавшим парнем, хладнокровно пояснил Нар. – Ты подумал, как человек, и стал им.
– Я не понимаю! Не понимаю! – загребая руками снег, застонал болотник.
– Поймешь когда-нибудь. – Нар подтолкнул его посохом. – А теперь слушай меня и тогда опять почуешь ушедшую силу. Я и не таких, как ты, упрямцев учил.
– Учил? – Егоша не представлял, чтобы оборотень мог кого-либо учить. О них говорили как о страшном и чуждом зле. Детей пугали рассказами о беспощадности и кровожадности лесных нелюдей, поговаривали и об их нечеловеческой природе, но о науках оборотней болотнику не доводилось слышать ни разу.
– Учил, – подтвердил Нар. – Я – Учитель. А Ратмир – Вожак. Мы приходим с кромки, собираем Стаю, обучаем ее и уводим туда, где ей место.
– Что такое кромка? – сдавленно поинтересовался болотник.
Нар задумался, морщины на его лице разгладились.
– Кромка – это узкая грань меж земным и небесным, меж людьми и богами. Там живут все, кому не досталось места в этом мире…
– Ладно. – Согревшееся от быстрых движений тело Егоши вновь почуяло холод, и, потакая ему, болотник перебил Нара: – Пусть будет кромка, коли ты так говоришь, только научи меня… – Егоша замялся и наконец нашел нужные слова: – Владеть душой!
– Это не так просто, как тебе показалось. – Нар отошел чуть в сторону и начал: – Закрой глаза…
Егоша закрыл. Голос старика сочился сквозь его веки, рисуя призрачные, полные жизни и света картины. Неведомая сила подняла его, потянула за собой. Перебивая Нара, над ухом зашелестели чьи-то голоса. Егоша вслушался. Люди… Они визжали, шептали, молили… И все повторяли одно: «Белая, Белая, Белая». А он шел между ними, поднимая тяжесть их душ, и, взваливая ее на плечи, чувствовал, как становится все тяжелее и тяжелее дышать и скоро этот груз раздавит его в лепешку, но оставить молящих людей живыми он не мог, поэтому хватал все новых и новых и тащил, тащил…
– Отпусти! – прорвался сквозь мольбы требовательный голос.
Егоша открыл глаза. Перед ним с искаженным лицом стоял Нар. Посох старика был вытянут вперед, будто он собирался обороняться от Егоши, а в карих слезящихся глазах колыхалось тоскливое отчаяние.
– Отпусти! – вновь выкрикнул он.
Болотник мотнул головой. Голоса пропали. Вокруг шумел лес, и он вновь твердо держался на ногах. Но почему так испуганно глядел на него Нар?
– Идем. – Не объясняя, старик опустил посох и поспешно зашагал прочь. – Быстрей!
Егоша припустил за ним. Он понимал – надо спешить, пока тело вновь не взяло свое, а потом Нар продолжит науку и все объяснит. Однако старик молча добежал до самого лесного печища и остановился лишь перед влазом в землянку Ралы.
– Иди туда и жди.
– Чего ждать?
– Решения Ратмира, – угрюмо изрек Нар. – Я не хочу тебя учить. Ты опасен.
Он повернулся и споро пошел прочь.
Уже нырнув в сухую темноту землянки, Егоша осознал смысл его слов и чуть не засмеялся. Да кто же он такой на самом деле, если люди нарекли его Выродком, а наводящие на всех ужас лесные нежити сочли опасным?!
Смех вырвался из его горла. Егоша и сам не мог понять – смеялся он или плакал, но хуже, чем этот смех, была темная, шевелящаяся внутри него тяжесть – последний подарок Белой. Силясь избавиться от ее удушливых объятий, болотник лег на больное плечо. В отличие от прочих ран оно заживало плохо и иногда охватывало оцепенением всю руку, не позволяя ей шевелиться. Раньше Егоша досадовал на боль, но теперь она оказалась верным лекарством от дара Белой – стерла тяжесть внутри и заставила мысли течь медленно и неторопливо. Чему же все-таки пытался научить его Нар? Ах, если бы и впрямь удалось познать эту науку!
Егоша мечтательно потянулся. Как здорово было бы жить, умея вырываться из тела… Его бьют – а он не чует, сшибают с ног – а он вновь поднимается! Вот бы навел страху на всех своих обидчиков! Навек запомнили бы!
– Выходи! – донесся сверху сердитый голос Нара. Значит, старик все-таки решил вернуться и обучить его всем премудростям нежитей?!
Покряхтывая, Егоша вылез наружу. Нар стоял рядом с влазом, а у его плеча, сузив и без того узкие волчьи глаза, замер Ратмир. Один, без Стаи… Верно, что-то очень важное поведал ему Нар, если вожак решился прервать охоту… Егошу передернуло – взгляд Ратмира не обещал ничего хорошего.
– Нар боится тебя, – резко заявил Ратмир. Егоша пожал плечами:
– Я не знаю почему…
– Я знаю, – перебил тот. – Ты убил Белую. Теперь она – в тебе. Это дурной дух – злой и жестокий. Он убивает не как мы, ради нашей жизни, а ради самой смерти. Ты не можешь оставаться в Стае!
За спиной Егоши скрипнул снег. Он оглянулся. Темноволосая Рала выскользнула из еловых зарослей и остановилась перед Ратмиром:
– Он охотился со Стаей! Тот покачал головой:
– Ты зря последовала за мной, твои слова ничего не изменят. Он должен уйти.
Рала взяла Егошу за руку и оттолкнула подальше от вожака, словно желая уберечь от его обидных слов:
– Он останется!
– Он все равно не сможет жить с нами, если Нар не обучит его, – спокойно, будто неразумному ребенку, принялся втолковывать ей Ратмир. – А Нар не хочет его учить, и он прав. Белой нет места в Стае!
Рала тряхнула волосами, рыкнула и двинулась на Ратмира:
– Ты сказал – он мой! Ты сам так сказал! Помнишь?
– Я не знал, кто он… – занося над взроптавшей девкой сжатую в кулак ладонь, ответил Ратмир – он не терпел возражений.
Растерянно переминаясь с ноги на ногу, Егоша переводил взгляд с него на Ралу. Вот уж не думал, что, заступаясь за него, маленькая оборотниха окажется так отважна! Конечно, она ухаживала за ним, лечила и приносила ему пищу, но пойти против Ратмира?.. Это было слишком. Рала могла погибнуть в глупой ссоре, а меж тем его попросту просили уйти…
Отпихнув Ралу и пристально глядя в волчьи глаза вожака, Егоша заявил:
– Я уйду! Не трожь ее!
Услышав его слова, оборотниха тихонько заскулила. Ратмир дернулся, повернулся к Нару:
– Ты сказал: он – Белая! Но он знает жалость! Нар растерянно пожал плечами:
– Тогда я не знаю, кто он…
– А кто мы?! – закричала Рала. – В нас живет дикий зверь и слабый человек! Он такой же… Пусть в нем вместо зверя Белая, но он такой же!
– Может, она права? – задумчиво протянул Нар. – Я старею, Ратмир. Я мог ошибаться.
– Ошибаться?! – Вожак прыгнул к старику, сильной рукой сдавил его горло. – Ты не смеешь ошибаться! А если ты так стар – умри!
– Нар! Нар! Нар! – завыл лес. Незамеченными подошли уставшие от неудачной охоты оборотни и теперь, взирая на разъяренного вожака испуганными глазами, умоляюще выли: – Нар, Нар, Нар… Ратмир отпустил старика, фыркнул:
– Да не сделаю я ничего вашему Нару! Пусть сперва выполнит то, зачем пришел! – И добавил, указывая на Егошу: – Болотник останется с нами и будет жить по нашим законам!
– Пусть так, – облегченным вздохом отозвалась Стая.
– Пусть так, – потирая покрасневшее горло, шепотом подтвердил Нар.
С той поры Егоша и стал жить, подобно остальным оборотням. Ходил с ними на охоту, выслушивал длинные басни Нара, учился драться посохом, рогатиной и просто любой подвернувшейся под руку суковатой палкой. Этой науке оборотни уделяли много времени и сил – знали, что не раз придется отстаивать свою жизнь в чуждом для них мире людей. А кромка была пока еще далеко… Егоше такая жизнь нравилась куда больше, чем при дворе киевского князя. Здесь от него никто ничего не скрывал, никто ни о чем не просил и не глазел на него, будто на некую диковинку.. Здесь просто жили, а если и затевали ссоры, то, не боясь ничьих глаз и шепотков, дрались прямо там, где схватывались, до тех пор, пока один из драчунов не признавал себя побежденным. Иногда драки оканчивались малой кровью, иногда – смертью, но каждый в Стае сам выбирал свой удел и каждый учился сам справляться с врагами. Только в редких случаях да в охоте они становились чем-то гораздо более сильным, чем сборище полулюдей-полуволков.
– Это и есть Стая, – поясняла ему Рала. – Это – вся наша сила, слитая в одного могучего зверя.
Она зря старалась – силу Стаи невозможно было выразить словами. Ее надо было чувствовать, как порой в ночи чувствуешь бегущую по телу дрожь и желание мчаться опрометью прочь с еще недавно безопасной, похожей на другие тропы.
Словно позабыв о своем страхе, Нар учил Егошу, но, высвобождаясь, болотник старался сдерживать бушующую внутри злобу и ненависть Белой. Получалось неплохо… Блазень подметил верно – Белая была сильна, но Егоша – сильнее.
– Ты хороший ученик, – замечая, как, обессилев в борьбе с духом злобного нежитя, Егоша со стоном валится на землю, поощрял Нар. – И ты еще человек…
А самому Егоше было уже все равно, кто он – человек или нежить. Даже жажда мести померкла перед интересами новой жизни. Вот только плечо ныло и опухало, все чаще сдавливая руку железными клешнями боли. Иногда Егоша справлялся с болью, ускользая из раздираемого ею тела, но приступы становились все длиннее, и он уже начинал подумывать о том, чтобы попросить Нара о помощи. Не раз выходил из землянки с этой мыслью, но по дороге к Нару представлял жесткие глаза Ратмира, насмешливую ухмылку Ралы, и становилось стыдно за свою слабость. Он возвращался назад и молчал. Только нынче не смог…
– Ты слышишь? – заметив неладное, переспросил Ратмир. –, Ночью выходим на охоту.
Болотник сжал зубы и, не чуя опухшей руки, признался:
– Без меня, Ратмир. Рука…
Оборотень моргнул, а потом, сразу все поняв, сдернул с Егошиного плеча волчью шкуру. Покрасневшая, вздутая до локтя рука болотника безжизненно повисла вдоль тела. Ратмир рыкнул, ткнул в нее пальцем. Где-то внутри очень вяло откликнулась боль.
– Плохо. – Оборотень прикрыл Егошино плечо. – Очень плохо. Пока мы охотимся, подумай, что тебе нужнее – жизнь или эта рука. Как решишь – так и будет.
– Жизнь или рука? – не понял Егоша.
– Да, – уже уходя, обернулся к нему Ратмир. – Руку надо отрезать. Конечно, если ты предпочтешь жизнь.
Он исчез. Затухающее солнце скользнуло по влазу последним слабым лучом и пропало. Удерживая рвущийся наружу крик, Егоша опустился на лежанку. Что он будет делать без руки? Как жить? Вдалеке раздался волчий вой. «Загонщики», – узнал Егоша и вдруг почувствовал себя тем самым испуганным и одиноким зверем, за которым сейчас мчалась Стая. Это его тело хотели растерзать безжалостные волчьи клыки, его плоть изорвать на кусочки, оставив лишь память о ней.
– Не надо… Я свой, – всхлипнул Егоша и, вскинув к темному влазу лицо, неожиданно завыл, уже не сдерживая отчаянной волчьей тоски.
ГЛАВА 19
Верно говорят – беда не ходит в одиночку. После отъезда Настены потекли на княжий двор, неприятности, будто их кто приманивал, а началось с лошади.
Рано поутру, когда Дева Заря еще только заплетала золоченые косы, чтобы показаться на небе во всей красе, на двор к Ярополку вбежала зареванная баба. Почуяв неладное, кмети кое-как ее успокоили и прямиком повели к Варяжко – он нарочитый, ему виднее, стоит ли пересказывать людям принесенные ею вести. А вести и впрямь оказались дурными – заболела у бабы лошадь. И не просто захворала, а издохла в одну ночь.
– Это она! Девка твоя! Она наворожила, обиду затаив! – орала жалобщица в лицо нарочитому. – Сперва мужика моего с ума свела, так, что он дом забросил – все у ее дверей дневал и ночевал, а теперь мою кобылу сгубила, ведьма проклятая!
Поначалу Варяжко не понял, о ком толкует жалобщица, а когда сообразил, захлебнулся яростью:
– Ты сама, верно, ведьма, коли на добрую и ласковую девку попусту наговариваешь!
Киевляне редко видели, чтобы Варяжко злился. Коли случалось ему яриться, то старался свою злобу сдерживать, на люди ее не выносить и никого не судить сгоряча. Но поклепа на Настену не стерпел. Увидев его расширившиеся в гневе глаза, баба перестала реветь и испуганно попятилась к двери. Но, прежде чем выскользнуть, прошипела:
– Все знают – ведьма она! Вон, Рамина никто на ноги поднять не мог, а она пришла – и вмиг очухался…
– Вон отсюда! – прохрипел Варяжко.
Охнув, баба исчезла за дверью, а нарочитый еще долго не мог успокоиться. Оказывается, обвинить человека легко… Может, Настена была права – поспешили они нарекать нелюдимого болотного парня Выродком? Может, от их непонимания он и стал таковым, каким называли? Варяжко не желал верить, что Настенин брат мог уродиться злодеем. А поразмыслив, вовсе начал сомневаться в ее родстве с убитым болотником. Мало ли какое имя Рамин выкрикнул в бреду… Хотя, помимо имени, Настена привела и иные доводы – мол, Оноха лишь ее брат мог знать, и глаза у него были редкостного зеленого цвета, словно плавала в них болотная трава…
– Будь здрав, нарочитый. – Пригнувшись, в клеть вошел Рамин, смущенно присел на уголок стольца. – Хотел поговорить с тобой, но кмети у крыльца толкуют, будто ты нынче не в духе.
Варяжко его не заметил – думал о своем. Вспоминал Настену и, казалось, даже слышал ее голос… Из-за друга потерял он свою любовь…
Отгоняя дурные мысли, нарочитый тряхнул головой. Нет, Рамин здесь был ни при чем. Он сам сговаривался с боярами убить Выродка – сам копал себе яму.
Очнувшись от последних слов Рамина, он горько усмехнулся:
– Верно. Не до смеху мне нынче.
– Ее забыть не можешь? – Рамин понурился и, сосредоточенно уперев взгляд в свои сапоги, выдавил: – Поверь, кабы я знал, что своими словами жизнь тебе изувечу – вовек бы имени Выродка не сказал!
– Нет в этом твоей вины, Рамин. Моя вина. Я ее брата убил.
Сотник оторвался от созерцания своих сапог, удивленно уставился на Варяжко:
– Ты? Значит, правда то, о чем меж людьми поговаривают, будто кто-то втихаря прикончил ублюдка?
– Правда.
Рамин поглядел на Варяжко, а затем, покачав головой, твердо сказал:
– Ты сам на такое не решился бы – надоумил тебя кто-то!
– И это верно.
– Блуд?
– А этого я тебе не скажу. – Варяжко отвернулся. – И хватит о пустом молоть – что сделано, не воротишь. Ты и без того многое знаешь. Приедет Ярополк – пойди поклонись ему в ноги и скажи, кто Выродка убил, только меня больше ни о чем не расспрашивай!
Варяжко и впрямь было безразлично, узнает о случившемся князь или нет. После отъезда Настены жизнь для него перестала иметь значение.
– Ты меня не бесчести! – обиделся Рамин. – Ты мне друг, а я друзей под секущий меч не подставляю!
– Ладно, не бушуй, – смягчился Варяжко. – Скажи лучше, не слыхал ли ты о такой болезни, которая здоровую лошадь с ног валит и за ночь ее в падаль превращает?
Старый сотник нахмурился:
– А что, была такая напасть?
– Чуть раньше твоего прихода баба прибегала, – недовольно буркнул Варяжко и пожаловался: – Во всем Настену винила…
– Дура! – рявкнул Рамин. – Небось, кабы осталась Настена в Киеве, так эта же баба к ней первой за советом пошла бы!
– Так-то оно так, только нынче Настена далеко, а беда близко… – вздохнул нарочитый.
Он уже перестал сердиться на жалобщицу. Хуже было, что не сумел ее задобрить, – теперь со зла понесет слухи и сплетни по всему Киеву. Те, кто любил Настену, не поверят, а остальные могут шум поднять, потребовать, чтобы привели знахарей – спасать скотину от ворожейных уроков. А то еще начнут по старинке тереть избы золой из семи печей. Ярополк вернется – Киева не признает…
За дверьми гулко затопали, раздались громкие голоса. Насторожившись, Рамин прижался спиной к дверной притолке, потянул из ножен меч. Глядя на него, Варяжко усмехнулся. В княжьем тереме сотнику было некого опасаться, но старые привычки давали о себе знать. И не поверишь, что совсем недавно этот молодцеватый, сухой старик говорил с тенями и призраками! Хотя Настена в них тоже верила…
Дверь с треском распахнулась, и тут же меч сотника взлетел над головами вломившихся в клеть дружинников. Воины растерянно завертели раскрасневшимися, потными рожами. Среди них – здоровенных, разряженных в казенные порты – Варяжко заметил невысокого, просто одетого паренька.
– Что шум подняли? – спросил Варяжко.
– Этот шельмец прямо под ногами проскочил и припустил зайцем по всем хоромам, тебя сыскивая! – наперебой завопили воины.
– Тихо! – Варяжко махнул рукой, и Рамин разочарованно ткнул острие меча в пол.
Парнишка молча стоял, исподлобья глядя на Варяжко.
– Так чего рвался ко мне, молодец? – поинтересовался нарочитый.
– Ты тут за князя, покуда он не вернулся? – спросил паренек.
– Я, – ответил Варяжко и, понимая, что этот малый неспроста так к нему рвался, приказал стражникам: – С гостем сам разберусь, а вы ступайте.
Воины выскользнули из клети. Рамин последовал было за ними, но нарочитый указал ему на скамью.
– Мы из древлянских земель пришли, – заговорил мальчишка. – Нас беда привела.
Варяжко нахмурился, отмечая, как дернулась морщинистая шея Рамина. Неприятностей хватало и без древлян.
– В чем дело? – спросил коротко.
– У нас в лесах нежить завелась, – начал было паренек, но осекся и, обернувшись на засопевшего сотника, смущенно повторил: – Да, нежить завелась…
Варяжко устало положил ладони на лоб, стиснул их, пытаясь понять слова паренька. Слишком часто за последнее время он слышал о нежитях. Ладно от Рамина – тот болен был, может, и мерещилось ему в бреду всякое. Настена тоже тяжко хворала, когда ей примерещился Блазень, но этот мальчишка говорил всерьез – неспроста ведь подался в Киев за помощью…
– С тобой кто-нибудь пришел или ты один? – отрываясь от раздумий, спросил нарочитый. Он предпочитал говорить со взрослыми, тем более что паренек рассказывал о чем-то серьезном.
– Мамка пришла, – признался тот. – Со стрыем. – Зови стрыя!
Мальчишка исчез, а через мгновение в дверь робко протиснулся здоровяк лет двадцати от роду, с потешным круглым лицом и удивленно-испуганными голубыми глазами. Увидев нарочитого, он поспешно стянул шапку и, пряча глаза, забормотал:
– Будь здрав, нарочитый, многие тебе лета, удачи тебе и благополучия…
– И тебе удачи, – перебил его Варяжко. Растерянность впервые попавшего в княжьи хоромы лапотника была понятна, но нарочитый хотел услышать главное – из-за какой напасти тот пустился в столь долгий путь? Поэтому, не давая парню очухаться, быстро спросил: – В чем ваша беда?
– Да тут… Вот… Так… – заикаясь, забормотал здоровяк. Из-за его спины выглянул уже виденный Варяжко парнишка и, перебивая смущенного родича, вставил:
– Я лучше мамку позову, она все объяснит. Стрый говорить не горазд, мы его с собой только для защиты брали. В одиночку нынче бродить опасно.
Заметив на губах Рамина улыбку, Варяжко шумно вздохнул:
– Зови мамку.
Оказавшийся невероятно шустрым паренек в мгновение ока выскочил и вернулся, приведя с собой пухлую невысокую женщину в поношенном зипуне и простой кике под вышитым платком. В отличие от здоровяка-родича, оглядывая княжье жилище, она с интересом крутила головой и, едва кивнув сидящему в углу Рамину, обернулась к Варяжко и тут же принялась за рассказ:
– Беда у нас, нарочитый. Явился к нам четыре дня тому нежить в человеческом облике. Ввалился в избу, принялся о хворой жене сказывать и просить пшеничных колосьев, будто бы для ее лечения. Муж мой, Антип, стал выпытывать, кто он и откуда. Нежить тот сперва смутился, а потом выдавил – я, мол, из лесного печища. Антип ему не поверил – отродясь в наших краях лесных печищ не было, но просьбу его уважил – дал ему колосьев и к жене его сходить пообещался. Отправился колосья давать – и пропал. А спустя два дня нашли его в лесу мертвого, с перерезанным горлом.
Всхлипнув, древлянка утерла глаза краем платка. Варяжко облегченно вздохнул – дело оказалось простым, без всяких там чудес и превращений. Покосившись на внешне безучастного Рамина, он обратился к вздыхающей бабе:
– Это к вам не нежить, а худой человек заходил. Он же и мужа твоего убил, в лес его заманив.
– Не-е-ет, – упорно затрясла головой женщина. – Для чего человеку человека убивать? Разве только ради воровства. А нежить этот ничего у мертвого не взял – ни одежки добротной, ни лыж плетеных, ни цепочки золотой, которую мой муж из Царьграда привез. А охотники нашедшие прямо говорят – мол, сила у убийцы была нечеловеческая, и следы его в лесную глушь тянулись туда, где и зверь-то не ходит!
Вот дура! В сердцах Варяжко чуть не сорвался на бестолковую древлянку. Куда же еще татю идти, как не в лес? Не на базар же! И вещей не взял оттого, что спугнул его кто-то. А она уже – «нежить, нежить»!
Чуя его гнев, Рамин спокойно спросил:
– А зачем твой Антип с нежитем этим в лес отправился?
Скосив на него покрасневшие глаза, древлянка рассердилась:.
– Я же говорила – он врал, будто жена у него хворает, а мой Антип мастер был болезни прогонять. – И, зардевшись, добавила: – Даже меня кой-чему научил. Правда, молитв его я не понимаю – лечу травками.
– Мамка людей лечить не берется, – влез в разговор прижавшийся к материнскому боку паренек, – зато из скотины любую хворь прогнать может!
Гордясь матерью, он торжествующе выпятил щуплую грудь. Нарочитый просветлел. Бывает же такое – стукнула беда в ворота, а следом за ней заскочило нежданное избавление! Может, с помощью древлянки удастся одолеть скотью болезнь, не пустить ее по дворам, а за делом, глядишь, доведется столковаться и с самой ворожеей. Скорей всего, баба не столько пришла на нежитя жаловаться, сколько за убитого мужа виру выпрашивать. Не ведала, чей человек лишил ее Антипа жизни, вот, придумав нежитя, и отправилась прямиком к князю – дескать, ты в ответе за всех, кто на твоей земле безобразит, будь то человек иль лесной дух.
Рано поутру, когда Дева Заря еще только заплетала золоченые косы, чтобы показаться на небе во всей красе, на двор к Ярополку вбежала зареванная баба. Почуяв неладное, кмети кое-как ее успокоили и прямиком повели к Варяжко – он нарочитый, ему виднее, стоит ли пересказывать людям принесенные ею вести. А вести и впрямь оказались дурными – заболела у бабы лошадь. И не просто захворала, а издохла в одну ночь.
– Это она! Девка твоя! Она наворожила, обиду затаив! – орала жалобщица в лицо нарочитому. – Сперва мужика моего с ума свела, так, что он дом забросил – все у ее дверей дневал и ночевал, а теперь мою кобылу сгубила, ведьма проклятая!
Поначалу Варяжко не понял, о ком толкует жалобщица, а когда сообразил, захлебнулся яростью:
– Ты сама, верно, ведьма, коли на добрую и ласковую девку попусту наговариваешь!
Киевляне редко видели, чтобы Варяжко злился. Коли случалось ему яриться, то старался свою злобу сдерживать, на люди ее не выносить и никого не судить сгоряча. Но поклепа на Настену не стерпел. Увидев его расширившиеся в гневе глаза, баба перестала реветь и испуганно попятилась к двери. Но, прежде чем выскользнуть, прошипела:
– Все знают – ведьма она! Вон, Рамина никто на ноги поднять не мог, а она пришла – и вмиг очухался…
– Вон отсюда! – прохрипел Варяжко.
Охнув, баба исчезла за дверью, а нарочитый еще долго не мог успокоиться. Оказывается, обвинить человека легко… Может, Настена была права – поспешили они нарекать нелюдимого болотного парня Выродком? Может, от их непонимания он и стал таковым, каким называли? Варяжко не желал верить, что Настенин брат мог уродиться злодеем. А поразмыслив, вовсе начал сомневаться в ее родстве с убитым болотником. Мало ли какое имя Рамин выкрикнул в бреду… Хотя, помимо имени, Настена привела и иные доводы – мол, Оноха лишь ее брат мог знать, и глаза у него были редкостного зеленого цвета, словно плавала в них болотная трава…
– Будь здрав, нарочитый. – Пригнувшись, в клеть вошел Рамин, смущенно присел на уголок стольца. – Хотел поговорить с тобой, но кмети у крыльца толкуют, будто ты нынче не в духе.
Варяжко его не заметил – думал о своем. Вспоминал Настену и, казалось, даже слышал ее голос… Из-за друга потерял он свою любовь…
Отгоняя дурные мысли, нарочитый тряхнул головой. Нет, Рамин здесь был ни при чем. Он сам сговаривался с боярами убить Выродка – сам копал себе яму.
Очнувшись от последних слов Рамина, он горько усмехнулся:
– Верно. Не до смеху мне нынче.
– Ее забыть не можешь? – Рамин понурился и, сосредоточенно уперев взгляд в свои сапоги, выдавил: – Поверь, кабы я знал, что своими словами жизнь тебе изувечу – вовек бы имени Выродка не сказал!
– Нет в этом твоей вины, Рамин. Моя вина. Я ее брата убил.
Сотник оторвался от созерцания своих сапог, удивленно уставился на Варяжко:
– Ты? Значит, правда то, о чем меж людьми поговаривают, будто кто-то втихаря прикончил ублюдка?
– Правда.
Рамин поглядел на Варяжко, а затем, покачав головой, твердо сказал:
– Ты сам на такое не решился бы – надоумил тебя кто-то!
– И это верно.
– Блуд?
– А этого я тебе не скажу. – Варяжко отвернулся. – И хватит о пустом молоть – что сделано, не воротишь. Ты и без того многое знаешь. Приедет Ярополк – пойди поклонись ему в ноги и скажи, кто Выродка убил, только меня больше ни о чем не расспрашивай!
Варяжко и впрямь было безразлично, узнает о случившемся князь или нет. После отъезда Настены жизнь для него перестала иметь значение.
– Ты меня не бесчести! – обиделся Рамин. – Ты мне друг, а я друзей под секущий меч не подставляю!
– Ладно, не бушуй, – смягчился Варяжко. – Скажи лучше, не слыхал ли ты о такой болезни, которая здоровую лошадь с ног валит и за ночь ее в падаль превращает?
Старый сотник нахмурился:
– А что, была такая напасть?
– Чуть раньше твоего прихода баба прибегала, – недовольно буркнул Варяжко и пожаловался: – Во всем Настену винила…
– Дура! – рявкнул Рамин. – Небось, кабы осталась Настена в Киеве, так эта же баба к ней первой за советом пошла бы!
– Так-то оно так, только нынче Настена далеко, а беда близко… – вздохнул нарочитый.
Он уже перестал сердиться на жалобщицу. Хуже было, что не сумел ее задобрить, – теперь со зла понесет слухи и сплетни по всему Киеву. Те, кто любил Настену, не поверят, а остальные могут шум поднять, потребовать, чтобы привели знахарей – спасать скотину от ворожейных уроков. А то еще начнут по старинке тереть избы золой из семи печей. Ярополк вернется – Киева не признает…
За дверьми гулко затопали, раздались громкие голоса. Насторожившись, Рамин прижался спиной к дверной притолке, потянул из ножен меч. Глядя на него, Варяжко усмехнулся. В княжьем тереме сотнику было некого опасаться, но старые привычки давали о себе знать. И не поверишь, что совсем недавно этот молодцеватый, сухой старик говорил с тенями и призраками! Хотя Настена в них тоже верила…
Дверь с треском распахнулась, и тут же меч сотника взлетел над головами вломившихся в клеть дружинников. Воины растерянно завертели раскрасневшимися, потными рожами. Среди них – здоровенных, разряженных в казенные порты – Варяжко заметил невысокого, просто одетого паренька.
– Что шум подняли? – спросил Варяжко.
– Этот шельмец прямо под ногами проскочил и припустил зайцем по всем хоромам, тебя сыскивая! – наперебой завопили воины.
– Тихо! – Варяжко махнул рукой, и Рамин разочарованно ткнул острие меча в пол.
Парнишка молча стоял, исподлобья глядя на Варяжко.
– Так чего рвался ко мне, молодец? – поинтересовался нарочитый.
– Ты тут за князя, покуда он не вернулся? – спросил паренек.
– Я, – ответил Варяжко и, понимая, что этот малый неспроста так к нему рвался, приказал стражникам: – С гостем сам разберусь, а вы ступайте.
Воины выскользнули из клети. Рамин последовал было за ними, но нарочитый указал ему на скамью.
– Мы из древлянских земель пришли, – заговорил мальчишка. – Нас беда привела.
Варяжко нахмурился, отмечая, как дернулась морщинистая шея Рамина. Неприятностей хватало и без древлян.
– В чем дело? – спросил коротко.
– У нас в лесах нежить завелась, – начал было паренек, но осекся и, обернувшись на засопевшего сотника, смущенно повторил: – Да, нежить завелась…
Варяжко устало положил ладони на лоб, стиснул их, пытаясь понять слова паренька. Слишком часто за последнее время он слышал о нежитях. Ладно от Рамина – тот болен был, может, и мерещилось ему в бреду всякое. Настена тоже тяжко хворала, когда ей примерещился Блазень, но этот мальчишка говорил всерьез – неспроста ведь подался в Киев за помощью…
– С тобой кто-нибудь пришел или ты один? – отрываясь от раздумий, спросил нарочитый. Он предпочитал говорить со взрослыми, тем более что паренек рассказывал о чем-то серьезном.
– Мамка пришла, – признался тот. – Со стрыем. – Зови стрыя!
Мальчишка исчез, а через мгновение в дверь робко протиснулся здоровяк лет двадцати от роду, с потешным круглым лицом и удивленно-испуганными голубыми глазами. Увидев нарочитого, он поспешно стянул шапку и, пряча глаза, забормотал:
– Будь здрав, нарочитый, многие тебе лета, удачи тебе и благополучия…
– И тебе удачи, – перебил его Варяжко. Растерянность впервые попавшего в княжьи хоромы лапотника была понятна, но нарочитый хотел услышать главное – из-за какой напасти тот пустился в столь долгий путь? Поэтому, не давая парню очухаться, быстро спросил: – В чем ваша беда?
– Да тут… Вот… Так… – заикаясь, забормотал здоровяк. Из-за его спины выглянул уже виденный Варяжко парнишка и, перебивая смущенного родича, вставил:
– Я лучше мамку позову, она все объяснит. Стрый говорить не горазд, мы его с собой только для защиты брали. В одиночку нынче бродить опасно.
Заметив на губах Рамина улыбку, Варяжко шумно вздохнул:
– Зови мамку.
Оказавшийся невероятно шустрым паренек в мгновение ока выскочил и вернулся, приведя с собой пухлую невысокую женщину в поношенном зипуне и простой кике под вышитым платком. В отличие от здоровяка-родича, оглядывая княжье жилище, она с интересом крутила головой и, едва кивнув сидящему в углу Рамину, обернулась к Варяжко и тут же принялась за рассказ:
– Беда у нас, нарочитый. Явился к нам четыре дня тому нежить в человеческом облике. Ввалился в избу, принялся о хворой жене сказывать и просить пшеничных колосьев, будто бы для ее лечения. Муж мой, Антип, стал выпытывать, кто он и откуда. Нежить тот сперва смутился, а потом выдавил – я, мол, из лесного печища. Антип ему не поверил – отродясь в наших краях лесных печищ не было, но просьбу его уважил – дал ему колосьев и к жене его сходить пообещался. Отправился колосья давать – и пропал. А спустя два дня нашли его в лесу мертвого, с перерезанным горлом.
Всхлипнув, древлянка утерла глаза краем платка. Варяжко облегченно вздохнул – дело оказалось простым, без всяких там чудес и превращений. Покосившись на внешне безучастного Рамина, он обратился к вздыхающей бабе:
– Это к вам не нежить, а худой человек заходил. Он же и мужа твоего убил, в лес его заманив.
– Не-е-ет, – упорно затрясла головой женщина. – Для чего человеку человека убивать? Разве только ради воровства. А нежить этот ничего у мертвого не взял – ни одежки добротной, ни лыж плетеных, ни цепочки золотой, которую мой муж из Царьграда привез. А охотники нашедшие прямо говорят – мол, сила у убийцы была нечеловеческая, и следы его в лесную глушь тянулись туда, где и зверь-то не ходит!
Вот дура! В сердцах Варяжко чуть не сорвался на бестолковую древлянку. Куда же еще татю идти, как не в лес? Не на базар же! И вещей не взял оттого, что спугнул его кто-то. А она уже – «нежить, нежить»!
Чуя его гнев, Рамин спокойно спросил:
– А зачем твой Антип с нежитем этим в лес отправился?
Скосив на него покрасневшие глаза, древлянка рассердилась:.
– Я же говорила – он врал, будто жена у него хворает, а мой Антип мастер был болезни прогонять. – И, зардевшись, добавила: – Даже меня кой-чему научил. Правда, молитв его я не понимаю – лечу травками.
– Мамка людей лечить не берется, – влез в разговор прижавшийся к материнскому боку паренек, – зато из скотины любую хворь прогнать может!
Гордясь матерью, он торжествующе выпятил щуплую грудь. Нарочитый просветлел. Бывает же такое – стукнула беда в ворота, а следом за ней заскочило нежданное избавление! Может, с помощью древлянки удастся одолеть скотью болезнь, не пустить ее по дворам, а за делом, глядишь, доведется столковаться и с самой ворожеей. Скорей всего, баба не столько пришла на нежитя жаловаться, сколько за убитого мужа виру выпрашивать. Не ведала, чей человек лишил ее Антипа жизни, вот, придумав нежитя, и отправилась прямиком к князю – дескать, ты в ответе за всех, кто на твоей земле безобразит, будь то человек иль лесной дух.