Страница:
– Не трясись. – Болотник покосился на Блуда блестящими огромными глазами. В их глубине дремлющей змеей свернулась смерть. – Будешь меня слушаться – будешь жить…
Собрав последние остатки мужества, воевода прохрипел:
– Ты меня не пугай!
– А я и не пугаю! – Болотник досадливо повел плечом. – Я твоих слуг, – словно запоминая застывшие черты аварцев, он вгляделся в их посиневшие лица, – за один миг к праотцам отправил. Думаешь, с тобой проволочка выйдет?
Силы покинули воеводу. Он угодил в ловушку нежитя и знал это. Захлебываясь рыданиями, он осел на колени и, шаря ладонями по влажной глине, пополз к болотнику:
– Зачем я тебе? Ну зачем? Отпусти меня… Молю… Егоша презрительно скривился. Блуд не нравился ему и раньше, но теперь вовсе походил на корчащегося в агонии дождевого червя. Однако он оставался обычным человеком и мог беспрепятственно снять науз Сиромы.
Слегка подпихнув хнычущего воя ногой, Егоша милостиво произнес:
– Ладно, не ной. Выслушай, что сделать, запомни и знай – я тебя везде сыщу!
– Ты не убьешь меня? – все еще заикаясь, прошептал Блуд. Будучи воином, он часто думал о скорой смерти, но при этом всегда знал – его душа попадет в ирий, а потом вновь вернется на землю, пусть не помнящая былой жизни, но такая же бессмертная, как прежде. А гибель от рук нежитя грозила пламенем Кровника или вечными ледяными объятиями служанок Морены… Он боялся. Болотник разозлился:
– Я же сказал: будешь слушаться – будешь жить!
– Хорошо, хорошо.
– Сейчас ты развяжешь мне руки и потребуешь, чтобы тебя вытянули.
– Да, да…
– Но главное сделаешь потом. Когда меня поведут к князю, из толпы станут бросать камни. Один ударит мне в голову. Я упаду и захриплю. А затем умру.
– Как – умрешь?
– Так, умру, и все. Дышать перестану. – Егоша отвернулся. Он рисковал, но ценой была свобода… Отогнав тревожные мысли, он продолжил: – Как можно быстрее ты унесешь мое тело от чужих глаз. Куда и как – твоя забота. Едва мы окажемся одни, положишь меня и пять раз сильно надавишь на грудь, потом зажмешь мне нос и вдохнешь в меня воздух. Будешь делать так, пока не оживу. Если выполнишь все – то воеводить будешь по-прежнему, добро твое при тебе останется и княжья милость тебя стороной не обойдет. Растерянно моргая, Блуд глазел на болотника. Как пленник собирался прикинуться мертвым? Князь не дурак – без знахарки его мертвецом не признает, а та все сразу поймет…
– Решайся, воевода, – настойчиво гудел в голове Блуда голос пленника. – Решайся, пока предлагаю. А то – на судилище молчать не стану. Сам сгину и тебя утяну.
Последние слова болотника решили дело. Вытолкнув из сердца страх, Блуд резанул ножом по стягивающим его запястья путам и, на всякий случай, отпрыгнул к дальней стене поруба. Освобожденный Выродок развел руки в стороны, расхохотался:
– Чудесно, Блуд! А чтобы ты о своем обещании не забыл, я тебе изредка напоминать буду. Вот так…
Воевода так и не понял, что случилось. Невидимые крепкие нити опутали его шею, сдавили, лишая дыхания.
– Ты обещал, обещал… не убивать… – царапая их скрюченными пальцами, (захрипел Блуд.
– Верно. – Веревки соскользнули с его шеи. – Я лишь напомнил… А теперь ступай.
Ничего не чуя, кроме жгучего желания поскорее убраться из страшного поруба, Блуд схватился за свисающую сверху веревку и застонал. Не повинуясь его воле, ушибленная болотником рука соскользнула с пеньки.
– Рука… – по-детски жалобно прошептал Блуд. Равнодушные зеленые глаза пленника скользнули по его лицу, брови вздернулись:
– Ах, да… Совсем забыл. Да ты не беспокойся – боль со временем пройдет, а чтоб вылезти, ты лишь за веревку подергай. Там наверху небось уж истомились, тебя дожидаючись. Вмиг вытянут.
Трясущимися пальцами Блуд закрутил пеньку на поясе и, запрокинув голову к далекому светлому пятну, завопил:
– Тяните! Эй, стража!
– Это ты, воевода? – свесилось в дыру поруба чье-то лицо.
– А кто ж еще?! Тяни, болван!
Наверху надсадно заскрипел ворот, и вскоре ноги воеводы исчезли за краем темницы. Егоше оставалось лишь ждать. Ждать и помнить, что он с Белой – одно неразделимое существо и отныне им предстоит мириться друг с другом.
За ним явились в полдень, когда лучи всевидящего Хорса проникали даже в глубокий поруб. Цепляясь за спущенную веревку и жмурясь от яркого света, Егоша сам вылез наверх.
– Ты зачем с него путы снял? – резко спросил чей-то голос. Егоша повернулся. Стоя перед Блудом, красный от негодования Варяжко зло тыкал пальцем в украшенную подвесками грудь воеводы: – Зачем развязал его, спрашиваю?
Егоша кашлянул. Нарочитый перевел на него потемневшие от гнева глаза.
– Он слову моему поверил, – тихо сказал болотник. – Бывает же такое…
Уловив намек, Варяжко осекся. От Выродка всего можно было ожидать. Мог ведь и сказать об отпущенном Варяжко втором пленнике, а это вина поболее, чем лишить пут Волчьего Пастыря. Сникнув, он отступил. В конце концов, куда болотнику деваться? Кругом люди, а стража такова, что удержала бы семерых.
Егошу подтолкнули, повели. Галдя, толпа двинулась следом. Отыскав в толпе бледное лицо воеводы, Егоша чуть повел головой. Блуд напрягся. Неожиданно резко пленник повернулся к идущим позади дружинникам. Подавшись назад, те вскинули копья. Толпа взволнованно загудела. Окинув взглядом лица горожан, Егоша довольно ухмыльнулся. Оставалось совсем немного, чтобы вывести их из себя. Расхохотавшись, он сплюнул в толпу.
– Держите людей! – поняв, что произойдет дальше, истошно завопил воям Варяжко. Сомкнувшись плотной стеной, опытные хоробры надавили на ринувшуюся к пленнику взбешенную толпу.
– Мы не звери, чтоб расправу учинять! – урезонивая разъяренных горожан, вопил Варяжко. – Судить его надо!
Но его не слушали. Поняв, что руками до ненавистного Волчьего Пастыря не дотянуться, кто-то бросил первый камень. Следом посыпались другие. Часть из них, благополучно миновав пленника, падала на дощатую мостовую, часть с неприятным звоном ударялась о доспехи воев, и лишь немногие достигали вожделенной цели.
– Людей не сдержать! – закричал нарочитый замершему поодаль Блуду. – Посылай за подмогой!
Воевода кивнул, быстро забормотал что-то стоящему рядом молоденькому вою. Выслушав, тот белкой метнулся прочь.
«Пора», – пронеслось в голове Егоши. Отрешившись от шума и боли, сливаясь воедино с прижившейся в нем посланницей смерти, он прикрыл глаза. Приятный холодок прополз по всему телу, охватил онемением кончики пальцев.
– Попал!!! – донесся до него чей-то далекий радостный крик. А потом все пропало, будто вмиг нахлынувшая волна смыла с Егоши звуки и чувства.
Не испытывая ни боли, ни жалости, он взирал откуда-то сверху на свое рухнувшее в дорожную пыль тело, на примолкнувших, теснимых подоспевшими лучниками людей и на прибежавшую по зову нарочитого знахарку. Маленькая решительная женщина ползала над трупом, заглядывала ему в глаза, раздвигала его посиневшие губы и, окончив осмотр, разочарованно развела ладони в стороны:
– Он умер. То ли со страху, то ли камнем досталось…
Дуновением ветра Егоша скользнул к Блуду, налег ему на плечи. Тело не оживить ничем, если оно окоченеет. А становиться кромешником ему было еще рано. Незавершенные дела тянули назад…
Почуяв на закорках пробирающий холодом груз, Блуд встрепенулся. Он не мог уразуметь, каким образом болотник вернется в это явно мертвое тело, но свое обещание помнил. Вернее, не само обещание, а давление ледяных пальцев на своем горле. Болотник велел ему не медлить…
Блуд поспешно нырнул в толпу и, на бегу поддерживая меч, припустил к княжьему терему.
Там, возле крыльца, красовались заготовленные для суда широкие полати, узорное кресло Ярополка и чуть ниже, в свежевырытой яме, – махонький столец пленнику. Негромко переговариваясь с обступившими его боярами, Ярополк ожидал появления взбудоражившего городище Волчьего Пастыря.
Растолкав нарочитых, Блуд кинулся в ноги князю:
– Люд киевский Пастыря камнями забил…
Еще продолжая улыбаться, Ярополк недоверчиво сморгнул:
– Что?!
– Волчий Пастырь мертв! Обсуждая новость, бояре зашумели.
– Так ему и надо, – перекрывая общий гомон, ехидно затараторил Помежа. – Теперь спалить останки и дело с концом!
Холод нежитя надавил на плечи Блуда, ледяные руки сомкнулись на шее.
– Да ты что?! – не на шутку струсив, взвыл воевода. – Я лишь самых именитых хоробров огню предаю, а ты нежитя этого?! Не позволю!
– А что же с ним еще делать-то? – растерянно пробормотал Помежа.
– Выбросить из городища! Жил он как зверь, пусть зверям на прокорм и достанется!
Слушая боярскую перебранку, Ярополк склонил голову к плечу, задумался. Вряд ли людям понравится погребение нежитя, уж лучше поступить, как предложил Блуд – выкинуть труп за ворота, подальше в лес, и забыть обо всем.
Князю уже изрядно надоела эта затянувшаяся история с Волчьим Пастырем. Приказывая боярам замолчать, он взмахнул рукой. Золотые жуковинья блеснули на солнце, разбежались отблесками по встревоженным лицам именитых киевлян.
– Делай, воевода, как решил, – велел князь. – А что пленник сам сдох, так это к лучшему – не пришлось руки марать.
Не дослушав, Блуд кинулся к воротам.
– Приказ князя! – рявкнул он, подлетая к телу болотника.
Окружившие мертвеца стражники послушно расступились. Блуд подошел к Варяжко, понизил голос:
– Не стоит толпу ярить… Пожалуй, отнесем пока его на мой двор, а ночью я сам его вывезу, куда подальше…
Нарочитый вгляделся в лицо воеводы. Темнил Рыжий, но в чем? Что таил за наивной голубизной глаз? Почему так спешил скрыть мертвого болотника от гнева толпы? Хотя тому тоже, верно, не понравилось бы всем на посмешище валяться в пыли посреди улицы… А он все же был Настениным братом…
Варяжко коротко кивнул. Обрадованный воевода отрядил кметей. Крепкие парни сноровисто укутали тело Выродка рогожей, потянули прочь. Зеваки увязались было за ними, но лучники заступили дорогу.
– Идите по домам, Добрые люди, – умиротворенно вымолвил нарочитый. – Волчьего Пастыря больше нет.
Откуда он мог ведать, что, едва втащив тяжелое тело в клеть, воевода выгонит всех прочь и, жадно отсчитывая удары, примется отчаянно давить на остановившееся сердце Выродка? Что, корчась от сползающей с его спины тяжести нежитя, прильнет ртом к синим губам мертвеца? И что, вновь распахнув бездонные зеленые глаза, его бывший враг ухмыльнется взмокшему от страха и напряжения Блуду:
– Вот видишь, как просто… А ты боялся…
Собрав последние остатки мужества, воевода прохрипел:
– Ты меня не пугай!
– А я и не пугаю! – Болотник досадливо повел плечом. – Я твоих слуг, – словно запоминая застывшие черты аварцев, он вгляделся в их посиневшие лица, – за один миг к праотцам отправил. Думаешь, с тобой проволочка выйдет?
Силы покинули воеводу. Он угодил в ловушку нежитя и знал это. Захлебываясь рыданиями, он осел на колени и, шаря ладонями по влажной глине, пополз к болотнику:
– Зачем я тебе? Ну зачем? Отпусти меня… Молю… Егоша презрительно скривился. Блуд не нравился ему и раньше, но теперь вовсе походил на корчащегося в агонии дождевого червя. Однако он оставался обычным человеком и мог беспрепятственно снять науз Сиромы.
Слегка подпихнув хнычущего воя ногой, Егоша милостиво произнес:
– Ладно, не ной. Выслушай, что сделать, запомни и знай – я тебя везде сыщу!
– Ты не убьешь меня? – все еще заикаясь, прошептал Блуд. Будучи воином, он часто думал о скорой смерти, но при этом всегда знал – его душа попадет в ирий, а потом вновь вернется на землю, пусть не помнящая былой жизни, но такая же бессмертная, как прежде. А гибель от рук нежитя грозила пламенем Кровника или вечными ледяными объятиями служанок Морены… Он боялся. Болотник разозлился:
– Я же сказал: будешь слушаться – будешь жить!
– Хорошо, хорошо.
– Сейчас ты развяжешь мне руки и потребуешь, чтобы тебя вытянули.
– Да, да…
– Но главное сделаешь потом. Когда меня поведут к князю, из толпы станут бросать камни. Один ударит мне в голову. Я упаду и захриплю. А затем умру.
– Как – умрешь?
– Так, умру, и все. Дышать перестану. – Егоша отвернулся. Он рисковал, но ценой была свобода… Отогнав тревожные мысли, он продолжил: – Как можно быстрее ты унесешь мое тело от чужих глаз. Куда и как – твоя забота. Едва мы окажемся одни, положишь меня и пять раз сильно надавишь на грудь, потом зажмешь мне нос и вдохнешь в меня воздух. Будешь делать так, пока не оживу. Если выполнишь все – то воеводить будешь по-прежнему, добро твое при тебе останется и княжья милость тебя стороной не обойдет. Растерянно моргая, Блуд глазел на болотника. Как пленник собирался прикинуться мертвым? Князь не дурак – без знахарки его мертвецом не признает, а та все сразу поймет…
– Решайся, воевода, – настойчиво гудел в голове Блуда голос пленника. – Решайся, пока предлагаю. А то – на судилище молчать не стану. Сам сгину и тебя утяну.
Последние слова болотника решили дело. Вытолкнув из сердца страх, Блуд резанул ножом по стягивающим его запястья путам и, на всякий случай, отпрыгнул к дальней стене поруба. Освобожденный Выродок развел руки в стороны, расхохотался:
– Чудесно, Блуд! А чтобы ты о своем обещании не забыл, я тебе изредка напоминать буду. Вот так…
Воевода так и не понял, что случилось. Невидимые крепкие нити опутали его шею, сдавили, лишая дыхания.
– Ты обещал, обещал… не убивать… – царапая их скрюченными пальцами, (захрипел Блуд.
– Верно. – Веревки соскользнули с его шеи. – Я лишь напомнил… А теперь ступай.
Ничего не чуя, кроме жгучего желания поскорее убраться из страшного поруба, Блуд схватился за свисающую сверху веревку и застонал. Не повинуясь его воле, ушибленная болотником рука соскользнула с пеньки.
– Рука… – по-детски жалобно прошептал Блуд. Равнодушные зеленые глаза пленника скользнули по его лицу, брови вздернулись:
– Ах, да… Совсем забыл. Да ты не беспокойся – боль со временем пройдет, а чтоб вылезти, ты лишь за веревку подергай. Там наверху небось уж истомились, тебя дожидаючись. Вмиг вытянут.
Трясущимися пальцами Блуд закрутил пеньку на поясе и, запрокинув голову к далекому светлому пятну, завопил:
– Тяните! Эй, стража!
– Это ты, воевода? – свесилось в дыру поруба чье-то лицо.
– А кто ж еще?! Тяни, болван!
Наверху надсадно заскрипел ворот, и вскоре ноги воеводы исчезли за краем темницы. Егоше оставалось лишь ждать. Ждать и помнить, что он с Белой – одно неразделимое существо и отныне им предстоит мириться друг с другом.
За ним явились в полдень, когда лучи всевидящего Хорса проникали даже в глубокий поруб. Цепляясь за спущенную веревку и жмурясь от яркого света, Егоша сам вылез наверх.
– Ты зачем с него путы снял? – резко спросил чей-то голос. Егоша повернулся. Стоя перед Блудом, красный от негодования Варяжко зло тыкал пальцем в украшенную подвесками грудь воеводы: – Зачем развязал его, спрашиваю?
Егоша кашлянул. Нарочитый перевел на него потемневшие от гнева глаза.
– Он слову моему поверил, – тихо сказал болотник. – Бывает же такое…
Уловив намек, Варяжко осекся. От Выродка всего можно было ожидать. Мог ведь и сказать об отпущенном Варяжко втором пленнике, а это вина поболее, чем лишить пут Волчьего Пастыря. Сникнув, он отступил. В конце концов, куда болотнику деваться? Кругом люди, а стража такова, что удержала бы семерых.
Егошу подтолкнули, повели. Галдя, толпа двинулась следом. Отыскав в толпе бледное лицо воеводы, Егоша чуть повел головой. Блуд напрягся. Неожиданно резко пленник повернулся к идущим позади дружинникам. Подавшись назад, те вскинули копья. Толпа взволнованно загудела. Окинув взглядом лица горожан, Егоша довольно ухмыльнулся. Оставалось совсем немного, чтобы вывести их из себя. Расхохотавшись, он сплюнул в толпу.
– Держите людей! – поняв, что произойдет дальше, истошно завопил воям Варяжко. Сомкнувшись плотной стеной, опытные хоробры надавили на ринувшуюся к пленнику взбешенную толпу.
– Мы не звери, чтоб расправу учинять! – урезонивая разъяренных горожан, вопил Варяжко. – Судить его надо!
Но его не слушали. Поняв, что руками до ненавистного Волчьего Пастыря не дотянуться, кто-то бросил первый камень. Следом посыпались другие. Часть из них, благополучно миновав пленника, падала на дощатую мостовую, часть с неприятным звоном ударялась о доспехи воев, и лишь немногие достигали вожделенной цели.
– Людей не сдержать! – закричал нарочитый замершему поодаль Блуду. – Посылай за подмогой!
Воевода кивнул, быстро забормотал что-то стоящему рядом молоденькому вою. Выслушав, тот белкой метнулся прочь.
«Пора», – пронеслось в голове Егоши. Отрешившись от шума и боли, сливаясь воедино с прижившейся в нем посланницей смерти, он прикрыл глаза. Приятный холодок прополз по всему телу, охватил онемением кончики пальцев.
– Попал!!! – донесся до него чей-то далекий радостный крик. А потом все пропало, будто вмиг нахлынувшая волна смыла с Егоши звуки и чувства.
Не испытывая ни боли, ни жалости, он взирал откуда-то сверху на свое рухнувшее в дорожную пыль тело, на примолкнувших, теснимых подоспевшими лучниками людей и на прибежавшую по зову нарочитого знахарку. Маленькая решительная женщина ползала над трупом, заглядывала ему в глаза, раздвигала его посиневшие губы и, окончив осмотр, разочарованно развела ладони в стороны:
– Он умер. То ли со страху, то ли камнем досталось…
Дуновением ветра Егоша скользнул к Блуду, налег ему на плечи. Тело не оживить ничем, если оно окоченеет. А становиться кромешником ему было еще рано. Незавершенные дела тянули назад…
Почуяв на закорках пробирающий холодом груз, Блуд встрепенулся. Он не мог уразуметь, каким образом болотник вернется в это явно мертвое тело, но свое обещание помнил. Вернее, не само обещание, а давление ледяных пальцев на своем горле. Болотник велел ему не медлить…
Блуд поспешно нырнул в толпу и, на бегу поддерживая меч, припустил к княжьему терему.
Там, возле крыльца, красовались заготовленные для суда широкие полати, узорное кресло Ярополка и чуть ниже, в свежевырытой яме, – махонький столец пленнику. Негромко переговариваясь с обступившими его боярами, Ярополк ожидал появления взбудоражившего городище Волчьего Пастыря.
Растолкав нарочитых, Блуд кинулся в ноги князю:
– Люд киевский Пастыря камнями забил…
Еще продолжая улыбаться, Ярополк недоверчиво сморгнул:
– Что?!
– Волчий Пастырь мертв! Обсуждая новость, бояре зашумели.
– Так ему и надо, – перекрывая общий гомон, ехидно затараторил Помежа. – Теперь спалить останки и дело с концом!
Холод нежитя надавил на плечи Блуда, ледяные руки сомкнулись на шее.
– Да ты что?! – не на шутку струсив, взвыл воевода. – Я лишь самых именитых хоробров огню предаю, а ты нежитя этого?! Не позволю!
– А что же с ним еще делать-то? – растерянно пробормотал Помежа.
– Выбросить из городища! Жил он как зверь, пусть зверям на прокорм и достанется!
Слушая боярскую перебранку, Ярополк склонил голову к плечу, задумался. Вряд ли людям понравится погребение нежитя, уж лучше поступить, как предложил Блуд – выкинуть труп за ворота, подальше в лес, и забыть обо всем.
Князю уже изрядно надоела эта затянувшаяся история с Волчьим Пастырем. Приказывая боярам замолчать, он взмахнул рукой. Золотые жуковинья блеснули на солнце, разбежались отблесками по встревоженным лицам именитых киевлян.
– Делай, воевода, как решил, – велел князь. – А что пленник сам сдох, так это к лучшему – не пришлось руки марать.
Не дослушав, Блуд кинулся к воротам.
– Приказ князя! – рявкнул он, подлетая к телу болотника.
Окружившие мертвеца стражники послушно расступились. Блуд подошел к Варяжко, понизил голос:
– Не стоит толпу ярить… Пожалуй, отнесем пока его на мой двор, а ночью я сам его вывезу, куда подальше…
Нарочитый вгляделся в лицо воеводы. Темнил Рыжий, но в чем? Что таил за наивной голубизной глаз? Почему так спешил скрыть мертвого болотника от гнева толпы? Хотя тому тоже, верно, не понравилось бы всем на посмешище валяться в пыли посреди улицы… А он все же был Настениным братом…
Варяжко коротко кивнул. Обрадованный воевода отрядил кметей. Крепкие парни сноровисто укутали тело Выродка рогожей, потянули прочь. Зеваки увязались было за ними, но лучники заступили дорогу.
– Идите по домам, Добрые люди, – умиротворенно вымолвил нарочитый. – Волчьего Пастыря больше нет.
Откуда он мог ведать, что, едва втащив тяжелое тело в клеть, воевода выгонит всех прочь и, жадно отсчитывая удары, примется отчаянно давить на остановившееся сердце Выродка? Что, корчась от сползающей с его спины тяжести нежитя, прильнет ртом к синим губам мертвеца? И что, вновь распахнув бездонные зеленые глаза, его бывший враг ухмыльнется взмокшему от страха и напряжения Блуду:
– Вот видишь, как просто… А ты боялся…
ГЛАВА 29
Спустя несколько дней после налета оборотней на Киев Сирома нарочно отправился в городище узнать о судьбе болотника. Жрецу даже не понадобилось входить в ворота, чтобы услышать долгожданную весть – Волчьего Пастыря растерзала озверевшая толпа. Об этом болтали все – от возгреватых, беспорточных детишек до длиннобородых, убеленных сединами стариков. Но, желая убедиться в услышанном, Сирома все же вошел в Киев. И, едва ступив в ворота, налетел на высокого, важного боярина в дорогом, синем с позолотой корзне и вышитой атласом срачице под ним. Рыжие волосы боярина переливались под солнечными лучами, голубые глаза, прищурившись, глядели на Сирому.
– Будь здрав, воевода, – поспешно пряча лицо, шепнул жрец. Кустистые брови боярина сошлись на переносье:
– И тебе удачи, добрый человек!
Сирома замер. В рыжем боярине он сразу признал Блуда, да и тот – по глазам было видать – припомнил ту давнюю весну, когда, приведя болотника на княжий двор, Сирома назвался его братом. Но, почему-то не желая признавать знакомство, воевода отвернулся. Скрывал что-то или просто считал его не стоящим внимания?
Стоящий рядом с Рыжим ратник небрежно пихнул Сирому плечом:
– Что стал, как неживой?!
– Прости, коли помешал…
Пятясь, жрец шмыгнул в толпу, мышью заскочил за угол дома и вновь налетел на Блуда. Только теперь у воеводы был совсем иной вид. От частого дыхания его грудь вздымалась, волосы растрепались, корзень сбился набок. «Видать, бежал, чтоб меня перехватить», – боязливо оглядывая улицу, подумал Волхв. В конце улицы, будто насмехаясь над Сироминой надеждой ускользнуть, стоял крепкий высокий забор, а вокруг спешили по своим делам киевляне. Бежать было некуда…
– Ты зачем здесь? – дико вращая глазами, прошипел Блуд. – Уходи!
– Я о брате узнать пришел, – осмелился вымолвить Сирома. – Говорят, его Волчьим Пастырем прозвали, а ведь он всегда был тихим, робким…
В ошалелых глазах воеводы заметались сомнения.
– Тихим? – недоверчиво переспросил он.
– Верно, верно, – продолжая изображать ничего не ведающего простака-охотника, закивал Сирома. – Какой из него Волчий Пастырь? Ошиблись люди. Оклеветали братца.
Блуд вздохнул. Бледность спала с его лица, губы перестали трястись:
– Значит, ты о брате ничего не ведаешь?
– А где он? – наслаждаясь собственной игрой, спросил Сирома. – Мне б еды ему передать… – Он протянул воеводе узелок с хлебом. – Может, окажешь такую милость – отдашь ему? Иль скажи хотя бы – куда отнести…
Воевода оправил рубаху, пригладил руками рыжие космы:
– На тот свет отнеси, коли сумеешь. Братца твоего киевский люд камнями забросал, а тело его бездыханное я сам в Гнилом овраге, что за городищем, землей прикрыл.
– Где-где? – изображая отчаяние, прошептал Сирома.
– В Гнилом овраге. – Указывая дорогу, воевода махнул рукой. – Выйдешь из северных ворот, полдня на полночь пройдешь и увидишь. Там, верно, у зверья пир горой – так что не минуешь…
Блуд говорил правду – он и впрямь зарыл в Гнилом овраге своих аварцев… Ведь надо же было ему кого-нибудь закопать! А то еще надумает кто проверить – вправду ли он выкинул мертвеца из города. Вон хотя бы тот же Варяжко – до сей поры не перестал коситься, да и простака-охотника нашлось куда отправить.
Блуд поежился. Уходя из городища, Выродок строго наказал – никому не сказывать о его спасении. Воевода не хотел вновь почувствовать на своем горле невидимые пальцы смерти. Наткнувшись на черноглазого охотника, он сперва испугался – решил: затевая новые козни, Выродок подослал брата, – но наивность пришлого успокоила его. Даже стало жаль маленького и глупого Выродкова братца. Пускай уж сходит, поплачет на могилке. Аварцы были верными рабами, и не случится ничего худого, коли над их прахом прольет слезу этот черноглазый простак.
Удовлетворенный ответом воеводы, Сирома зашагал к Гнилому оврагу. Еще не свернув в поросшую ивами и ольховником ложбину, он увидел на ее дне разрытую зверьем яму, а внутри – полуобглоданные человеческие кости. Часть из них уже растащили оголодавшие звери, а над немногими оставшимися, хрипло каркая, усердно трудилось воронье. Подходить ближе Сирома не стал – еще издали он узнал в валяющемся в яме клубке шерсти волчью безрукавку Егоши. Усмехнулся и пошел прочь…
А спустя всего-то два десятка дней чутье упредило Сирому о приближении врага. Едва удавалось смежить веки и погрузиться в дремоту, как из темноты сна на него вылетал разгневанный жеребец с трепещущими от ярости тонкими ноздрями. Жрец вскрикивал, просыпался и до утра мучил себя догадками – о каком враге силился упредить его ведогон – бесплотный охранник спящего. «Увидеть во сне лошадь – встретить врага», – эту всем известную примету Сирома помнил с детства, но Выродок был мертв, а кто еще смел угрожать Велесову жрецу? Оставался только Ратмир… Кто освободил оборотня и зачем, Сирома не ведал, однако, пораскинув мозгами, решил не искушать судьбу и убраться из Стаи, пока Ратмир не нашел ее. Тем более что оборотни не оправдали его надежд. Стремясь найти покорных рабов, жрец обрел лишь хлопоты и заботы. Стая отличалась от прежнего слуги Сиромы – бессловесного Блазня. Оборотни требовали от вожака внимания. Он обязан был улаживать то и дело возникающие мелкие споры, делить добычу, водить Стаю на охоту, заботиться о заболевших и, помимо прочего, без конца отвечать на назойливые вопросы. Особенно донимал волхва Саркел. Проклятому нежитю ничего не нравилось, даже вызвавший средь оборотней бурю восторга налет на Киев.
– Мы ничего не добились, лишь заставили людей возненавидеть нас еще сильнее, – сказал он, и, как ни странно, многие согласились с ним. Чуя, как власть утекает из рук, жрец злился, но Саркел умело заботился о нуждах Стаи, и Сироме приходилось мириться с его упрямством. Не самому же печься о слугах-оборотнях! А после Русальной недели, не спрося позволения, Саркел взял с собой троих нежитей и отправился на поиски Нара. На справедливое возмущение Сиромы Стая ответила ледяным молчанием. Жрецу не удалось выдавить из угрюмых нежитей ничего, кроме вялого обещания:
– Саркел вернет Нара… Нар нужен нам…
С того дня Сироме самому пришлось кормить и водить Стаю. Нежданные обязанности свалились на него как снег на голову, и приближение Ратмира лишь ускорило уже давно предрешенную развязку. Опасаясь его мести, Сирома оставил Стаю. Жрец долго запутывал следы и ночевал лишь на деревьях, но прошел день, другой, и, разумно полагая, что Ратмир отказался от мщения, Волхв успокоился. Сталкиваясь с Сиромой много лет, вожак Стаи уже давно привык к его злым выходкам, и та была для него не самой обидной. Ведь, покинув Стаю, жрец признал свое поражение. Придя к такому решению, Волхв отправился в свое излюбленное логово, поближе к капищу Скотьего Бога.
Очистившись перед Хозяином, он больше не взывал к нему, а лишь покорно ждал, когда милостивый взор могучего Белеса заметит его усердие. Ради этого он все осенние ночи блуждал по скошенным полям, срезая оставленные жнецами для Белеса колосья. «Волотке на бородку», – так ласково называли эти колосья бабы, старательно обходя их острыми дугами серпов. Собрав колосья в большие охапки, Сирома тащил их в капище Хозяина и, раскладывая душистые дары у его ног, Щедро поливал их краденым молоком. Правда, немного пшеницы брал себе – так было заведено издавна, – но совсем немного, лишь на прокорм. Так он работал до первого снега, а потом ушел зимовать в лесную избу. Осень с ее щедротами закончилась, и теперь Сироме оставалось лишь дожидаться милости светлого Белеса. Может быть, Хозяин вспомнит о нем под конец сеченя, в морозный и ясный Велесов день, а может быть, и этот день минует Сирому своей благодатью, и еще пройдет немало дней, прежде чем Хозяин соизволит простить его прежнюю вину, но когда бы это ни случилось – Сирома будет готов служить могущественному и несокрушимому Велесу. Служить не щадя жизни, как делал это всегда…
– Будь здрав, воевода, – поспешно пряча лицо, шепнул жрец. Кустистые брови боярина сошлись на переносье:
– И тебе удачи, добрый человек!
Сирома замер. В рыжем боярине он сразу признал Блуда, да и тот – по глазам было видать – припомнил ту давнюю весну, когда, приведя болотника на княжий двор, Сирома назвался его братом. Но, почему-то не желая признавать знакомство, воевода отвернулся. Скрывал что-то или просто считал его не стоящим внимания?
Стоящий рядом с Рыжим ратник небрежно пихнул Сирому плечом:
– Что стал, как неживой?!
– Прости, коли помешал…
Пятясь, жрец шмыгнул в толпу, мышью заскочил за угол дома и вновь налетел на Блуда. Только теперь у воеводы был совсем иной вид. От частого дыхания его грудь вздымалась, волосы растрепались, корзень сбился набок. «Видать, бежал, чтоб меня перехватить», – боязливо оглядывая улицу, подумал Волхв. В конце улицы, будто насмехаясь над Сироминой надеждой ускользнуть, стоял крепкий высокий забор, а вокруг спешили по своим делам киевляне. Бежать было некуда…
– Ты зачем здесь? – дико вращая глазами, прошипел Блуд. – Уходи!
– Я о брате узнать пришел, – осмелился вымолвить Сирома. – Говорят, его Волчьим Пастырем прозвали, а ведь он всегда был тихим, робким…
В ошалелых глазах воеводы заметались сомнения.
– Тихим? – недоверчиво переспросил он.
– Верно, верно, – продолжая изображать ничего не ведающего простака-охотника, закивал Сирома. – Какой из него Волчий Пастырь? Ошиблись люди. Оклеветали братца.
Блуд вздохнул. Бледность спала с его лица, губы перестали трястись:
– Значит, ты о брате ничего не ведаешь?
– А где он? – наслаждаясь собственной игрой, спросил Сирома. – Мне б еды ему передать… – Он протянул воеводе узелок с хлебом. – Может, окажешь такую милость – отдашь ему? Иль скажи хотя бы – куда отнести…
Воевода оправил рубаху, пригладил руками рыжие космы:
– На тот свет отнеси, коли сумеешь. Братца твоего киевский люд камнями забросал, а тело его бездыханное я сам в Гнилом овраге, что за городищем, землей прикрыл.
– Где-где? – изображая отчаяние, прошептал Сирома.
– В Гнилом овраге. – Указывая дорогу, воевода махнул рукой. – Выйдешь из северных ворот, полдня на полночь пройдешь и увидишь. Там, верно, у зверья пир горой – так что не минуешь…
Блуд говорил правду – он и впрямь зарыл в Гнилом овраге своих аварцев… Ведь надо же было ему кого-нибудь закопать! А то еще надумает кто проверить – вправду ли он выкинул мертвеца из города. Вон хотя бы тот же Варяжко – до сей поры не перестал коситься, да и простака-охотника нашлось куда отправить.
Блуд поежился. Уходя из городища, Выродок строго наказал – никому не сказывать о его спасении. Воевода не хотел вновь почувствовать на своем горле невидимые пальцы смерти. Наткнувшись на черноглазого охотника, он сперва испугался – решил: затевая новые козни, Выродок подослал брата, – но наивность пришлого успокоила его. Даже стало жаль маленького и глупого Выродкова братца. Пускай уж сходит, поплачет на могилке. Аварцы были верными рабами, и не случится ничего худого, коли над их прахом прольет слезу этот черноглазый простак.
Удовлетворенный ответом воеводы, Сирома зашагал к Гнилому оврагу. Еще не свернув в поросшую ивами и ольховником ложбину, он увидел на ее дне разрытую зверьем яму, а внутри – полуобглоданные человеческие кости. Часть из них уже растащили оголодавшие звери, а над немногими оставшимися, хрипло каркая, усердно трудилось воронье. Подходить ближе Сирома не стал – еще издали он узнал в валяющемся в яме клубке шерсти волчью безрукавку Егоши. Усмехнулся и пошел прочь…
А спустя всего-то два десятка дней чутье упредило Сирому о приближении врага. Едва удавалось смежить веки и погрузиться в дремоту, как из темноты сна на него вылетал разгневанный жеребец с трепещущими от ярости тонкими ноздрями. Жрец вскрикивал, просыпался и до утра мучил себя догадками – о каком враге силился упредить его ведогон – бесплотный охранник спящего. «Увидеть во сне лошадь – встретить врага», – эту всем известную примету Сирома помнил с детства, но Выродок был мертв, а кто еще смел угрожать Велесову жрецу? Оставался только Ратмир… Кто освободил оборотня и зачем, Сирома не ведал, однако, пораскинув мозгами, решил не искушать судьбу и убраться из Стаи, пока Ратмир не нашел ее. Тем более что оборотни не оправдали его надежд. Стремясь найти покорных рабов, жрец обрел лишь хлопоты и заботы. Стая отличалась от прежнего слуги Сиромы – бессловесного Блазня. Оборотни требовали от вожака внимания. Он обязан был улаживать то и дело возникающие мелкие споры, делить добычу, водить Стаю на охоту, заботиться о заболевших и, помимо прочего, без конца отвечать на назойливые вопросы. Особенно донимал волхва Саркел. Проклятому нежитю ничего не нравилось, даже вызвавший средь оборотней бурю восторга налет на Киев.
– Мы ничего не добились, лишь заставили людей возненавидеть нас еще сильнее, – сказал он, и, как ни странно, многие согласились с ним. Чуя, как власть утекает из рук, жрец злился, но Саркел умело заботился о нуждах Стаи, и Сироме приходилось мириться с его упрямством. Не самому же печься о слугах-оборотнях! А после Русальной недели, не спрося позволения, Саркел взял с собой троих нежитей и отправился на поиски Нара. На справедливое возмущение Сиромы Стая ответила ледяным молчанием. Жрецу не удалось выдавить из угрюмых нежитей ничего, кроме вялого обещания:
– Саркел вернет Нара… Нар нужен нам…
С того дня Сироме самому пришлось кормить и водить Стаю. Нежданные обязанности свалились на него как снег на голову, и приближение Ратмира лишь ускорило уже давно предрешенную развязку. Опасаясь его мести, Сирома оставил Стаю. Жрец долго запутывал следы и ночевал лишь на деревьях, но прошел день, другой, и, разумно полагая, что Ратмир отказался от мщения, Волхв успокоился. Сталкиваясь с Сиромой много лет, вожак Стаи уже давно привык к его злым выходкам, и та была для него не самой обидной. Ведь, покинув Стаю, жрец признал свое поражение. Придя к такому решению, Волхв отправился в свое излюбленное логово, поближе к капищу Скотьего Бога.
Очистившись перед Хозяином, он больше не взывал к нему, а лишь покорно ждал, когда милостивый взор могучего Белеса заметит его усердие. Ради этого он все осенние ночи блуждал по скошенным полям, срезая оставленные жнецами для Белеса колосья. «Волотке на бородку», – так ласково называли эти колосья бабы, старательно обходя их острыми дугами серпов. Собрав колосья в большие охапки, Сирома тащил их в капище Хозяина и, раскладывая душистые дары у его ног, Щедро поливал их краденым молоком. Правда, немного пшеницы брал себе – так было заведено издавна, – но совсем немного, лишь на прокорм. Так он работал до первого снега, а потом ушел зимовать в лесную избу. Осень с ее щедротами закончилась, и теперь Сироме оставалось лишь дожидаться милости светлого Белеса. Может быть, Хозяин вспомнит о нем под конец сеченя, в морозный и ясный Велесов день, а может быть, и этот день минует Сирому своей благодатью, и еще пройдет немало дней, прежде чем Хозяин соизволит простить его прежнюю вину, но когда бы это ни случилось – Сирома будет готов служить могущественному и несокрушимому Велесу. Служить не щадя жизни, как делал это всегда…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПО КНЯЖЬЕЙ КРОВИ
ГЛАВА 30
Егоша не вернулся в Стаю. С того момента как он покинул тело, с ним творилось нечто странное. Сперва болотник надеялся, что новое, безразличное отношение к миру пройдет, едва его дух почует вокруг себя защитную человеческую оболочку, но этого не случилось, и, очнувшись в прежнем обличье, Егоша осознал себя совсем иным, чем раньше. Это знание напугало его. А вслед за первой боязнью пришло равнодушие. Болотнику стало совершенно безразлично, где и как жить. Он желал лишь одного – покоя…
– Кто бы ни пытался узнать обо мне – молчи! – велел он вышедшему проводить Блуду. Кивая встрепанной головой, Рыжий похлопал рукой по телеге, на которой скорчившись лежали бездыханные тела аварцев:
– Чтоб мне таким же стать, коли хоть слово вымолвлю!
Егоша успокоился, но, не пройдя и двух шагов, Блуд робко поинтересовался:
– А ежели мне понадобится твоя помощь – где тебя искать?
Болотник покачал головой: быстро воевода забыл свои страхи – принялся искать выгоды в союзе с нежитем! Под его тяжелым взором Рыжий захлопал белесыми ресницами:
– Я же тебе помог в трудный миг, неужели ты мне в помощи откажешь?
В слабом свете луны взъерошенный и испуганный Блуд выглядел потешно. Трусил, а удачу упустить не хотел, цеплялся за нее, словно утопающий за соломину…
Егоша усмехнулся:
– Ты, Блуд, всего одно доброе дело в жизни совершил, а уже расплаты требуешь. Ладно, я свою жизнь ценю дорого и, коли будешь впредь столь же послушен, – отплачу сторицей. Но не нынче.
– А…
– Помолчи! – оборвал его болотник. – А то вовсе ничего не получишь.
Блуд заткнулся. В полном молчании он выбросил в овраг тела бедных аварцев, присыпал их землей, а когда повернулся к своему странному спутнику, того уже не было. Утек, будто ночной туман.
Облегченно вздохнув, воевода отправился к городищу. Понурая старая кляча, клацая копытами, уныло тянула следом пустую телегу. Блуд не жалел о вырвавшейся напоследок просьбе о помощи – дружба с могучим, умеющим выходить из тела и возвращаться в него колдуном сулила много выгод. Однако уход Выродка не огорчил воеводу. Он хотел успокоиться и на время забыть о существовании болотника. Если удастся…
Егоша же забыл о Блуде сразу. Едва отойдя от воеводы, он поступил как поступает усталый и заплутавший путник – положился на волю судьбы и побрел куда глаза глядят. Сколько брел, куда – он и сам не мог сказать. Ночевал под старыми елями, подальше от обжитых мест, ел траву, коренья и, если удавалось поймать, – дичь. Он утратил желания, и только одна страсть бередила его душу – он хотел убивать. Часто, просыпаясь среди ночи, он обнаруживал в своих судорожно скорченных пальцах острый нож или топор, но объяснить, как они попали в его руку, не мог. Иногда перед его глазами вставала кровавая завеса, и, ощущая во рту вкус теплой человеческой крови, не находя себе места, болотник бесцельно метался по лесу. Почуяв временную свободу, Белая душила его изнутри, а он был слишком слаб, чтоб бороться. И тогда он позволил течению судьбы нести себя куда угодно. Погружаясь вместе с ним в тяжелый, длящийся всю жизнь сон, Белая успокоилась.
Осень пролетела мимо болотника словно беспечная девка. Прошуршала разноцветными листьями, отблестела зеленеющими водами озер, отпечалилась криками улетающих птиц, но Егоше было все равно. Ползущие друг за другом безрадостные дни проходили под его ногами, будто ступени длинной, ведущей в пропасть лестницы. Только махонькая, запрятанная где-то очень глубоко частица его засыпающей души жалобно стенала, моля об отмщении и вызывая в сонной памяти полустертое черноглазое лицо Сиромы.
Стремясь убежать от нахлынувшей тоски и безысходности, Егоша отправился к мери – края хоть и не столь далекие от Приболотья, как Булгария или Хазария, но все-таки малознакомые. В глубине души болотник надеялся, что, увидев новые земли и новых людей, ему вновь захочется бороться, а значит – жить. Зима застала его в земле вятичей, меж речкой Окой и Ра-рекой. В первые морозные дни болотник продолжал путь, сторонясь людских жилищ, но затем понял – холод и голод загонят его к людям. Нар научил Егошу переносить любой мороз, но ему не хотелось тратить оставшуюся силу на такую малость. Вспоминая, как тяжело далось возвращение к жизни, болотник ощущал тоску обреченного. Невероятными усилиями он вернул себе тело, но чувства и желания покинули его навсегда.
И, повинуясь потребностям тела, он пошел к людям. Это случилось на озере Неро, там, где из его узкого, вытянутого репкой края вырывается быстрая река Которосль. Как раз меж нею и речушкой со странным названием Устье стояло небольшое мерянское селище – Устьино. Егоша вошел в него без страха – вряд ли кто-нибудь в здешних краях знал его. И о бегающем в волчьей стае человеке с зелеными глазами местный люд не слышал. А если и слышали какие-то байки о Волчьем Пастыре, то к себе их не примеряли. К тому же мерянские земли изобиловали иноплеменцами. Здесь мирно соседствовали варяги и вятичи, весь и меря, словене и урмане, а иногда оставались на зиму застигнутые врасплох суровыми русскими морозами арабские купцы. Окруженное мелкими селищами озеро Неро служило пристанищем многим заезжим гостям. А если появлялись среди них находники на чужое добро, то от ворогов сберегались всем миром, не делясь ни по племенам, ни по родству.
Егоша появился в Устьине в середине погожего морозного дня. Забавляясь с едва прикрывшей землю снежной пеленой, Хорс золотил ее слепящими искрами, и еще не замерзшее озеро переливалось в ложбине, словно диковинная драгоценная жемчужина, ненароком выпавшая из убруса Девы Зари. По пути к селу Егоша приметил вдалеке одинокую фигуру путника. Догнать его оказалось довольно легко – мужик шел не торопясь, любуясь красотами зимы и насвистывая что-то беспечное. Увидев на дороге незнакомого ободранного парня, он смолк, остановился. Приблизившись, Егоша потянул с головы шапку:
– Удачи тебе, добрый человек.
За плечом мужика висел лук, в голенище высокого сапога торчала рукоять ножа. «Охотник», – определил Егоша. Селищинец ощупал болотника зоркими глазами и, слегка акая, дружелюбно ответил:
– И ты будь здрав! Что за дело тебя в наши земли завело? От беды бежишь иль доли ищешь?
– И то и другое, – не смутясь, ответил Егоша. Он ничего не испытывал, глядя на этого чужого улыбчивого мужичка. Даже презрения. Стояла перед ним пустая, укутанная в шубу оболочка, а внутри маленьким пульсирующим комочком билась слабая человечья душонка. Егоша мог раздавить ее движением одного пальца…
– Кто бы ни пытался узнать обо мне – молчи! – велел он вышедшему проводить Блуду. Кивая встрепанной головой, Рыжий похлопал рукой по телеге, на которой скорчившись лежали бездыханные тела аварцев:
– Чтоб мне таким же стать, коли хоть слово вымолвлю!
Егоша успокоился, но, не пройдя и двух шагов, Блуд робко поинтересовался:
– А ежели мне понадобится твоя помощь – где тебя искать?
Болотник покачал головой: быстро воевода забыл свои страхи – принялся искать выгоды в союзе с нежитем! Под его тяжелым взором Рыжий захлопал белесыми ресницами:
– Я же тебе помог в трудный миг, неужели ты мне в помощи откажешь?
В слабом свете луны взъерошенный и испуганный Блуд выглядел потешно. Трусил, а удачу упустить не хотел, цеплялся за нее, словно утопающий за соломину…
Егоша усмехнулся:
– Ты, Блуд, всего одно доброе дело в жизни совершил, а уже расплаты требуешь. Ладно, я свою жизнь ценю дорого и, коли будешь впредь столь же послушен, – отплачу сторицей. Но не нынче.
– А…
– Помолчи! – оборвал его болотник. – А то вовсе ничего не получишь.
Блуд заткнулся. В полном молчании он выбросил в овраг тела бедных аварцев, присыпал их землей, а когда повернулся к своему странному спутнику, того уже не было. Утек, будто ночной туман.
Облегченно вздохнув, воевода отправился к городищу. Понурая старая кляча, клацая копытами, уныло тянула следом пустую телегу. Блуд не жалел о вырвавшейся напоследок просьбе о помощи – дружба с могучим, умеющим выходить из тела и возвращаться в него колдуном сулила много выгод. Однако уход Выродка не огорчил воеводу. Он хотел успокоиться и на время забыть о существовании болотника. Если удастся…
Егоша же забыл о Блуде сразу. Едва отойдя от воеводы, он поступил как поступает усталый и заплутавший путник – положился на волю судьбы и побрел куда глаза глядят. Сколько брел, куда – он и сам не мог сказать. Ночевал под старыми елями, подальше от обжитых мест, ел траву, коренья и, если удавалось поймать, – дичь. Он утратил желания, и только одна страсть бередила его душу – он хотел убивать. Часто, просыпаясь среди ночи, он обнаруживал в своих судорожно скорченных пальцах острый нож или топор, но объяснить, как они попали в его руку, не мог. Иногда перед его глазами вставала кровавая завеса, и, ощущая во рту вкус теплой человеческой крови, не находя себе места, болотник бесцельно метался по лесу. Почуяв временную свободу, Белая душила его изнутри, а он был слишком слаб, чтоб бороться. И тогда он позволил течению судьбы нести себя куда угодно. Погружаясь вместе с ним в тяжелый, длящийся всю жизнь сон, Белая успокоилась.
Осень пролетела мимо болотника словно беспечная девка. Прошуршала разноцветными листьями, отблестела зеленеющими водами озер, отпечалилась криками улетающих птиц, но Егоше было все равно. Ползущие друг за другом безрадостные дни проходили под его ногами, будто ступени длинной, ведущей в пропасть лестницы. Только махонькая, запрятанная где-то очень глубоко частица его засыпающей души жалобно стенала, моля об отмщении и вызывая в сонной памяти полустертое черноглазое лицо Сиромы.
Стремясь убежать от нахлынувшей тоски и безысходности, Егоша отправился к мери – края хоть и не столь далекие от Приболотья, как Булгария или Хазария, но все-таки малознакомые. В глубине души болотник надеялся, что, увидев новые земли и новых людей, ему вновь захочется бороться, а значит – жить. Зима застала его в земле вятичей, меж речкой Окой и Ра-рекой. В первые морозные дни болотник продолжал путь, сторонясь людских жилищ, но затем понял – холод и голод загонят его к людям. Нар научил Егошу переносить любой мороз, но ему не хотелось тратить оставшуюся силу на такую малость. Вспоминая, как тяжело далось возвращение к жизни, болотник ощущал тоску обреченного. Невероятными усилиями он вернул себе тело, но чувства и желания покинули его навсегда.
И, повинуясь потребностям тела, он пошел к людям. Это случилось на озере Неро, там, где из его узкого, вытянутого репкой края вырывается быстрая река Которосль. Как раз меж нею и речушкой со странным названием Устье стояло небольшое мерянское селище – Устьино. Егоша вошел в него без страха – вряд ли кто-нибудь в здешних краях знал его. И о бегающем в волчьей стае человеке с зелеными глазами местный люд не слышал. А если и слышали какие-то байки о Волчьем Пастыре, то к себе их не примеряли. К тому же мерянские земли изобиловали иноплеменцами. Здесь мирно соседствовали варяги и вятичи, весь и меря, словене и урмане, а иногда оставались на зиму застигнутые врасплох суровыми русскими морозами арабские купцы. Окруженное мелкими селищами озеро Неро служило пристанищем многим заезжим гостям. А если появлялись среди них находники на чужое добро, то от ворогов сберегались всем миром, не делясь ни по племенам, ни по родству.
Егоша появился в Устьине в середине погожего морозного дня. Забавляясь с едва прикрывшей землю снежной пеленой, Хорс золотил ее слепящими искрами, и еще не замерзшее озеро переливалось в ложбине, словно диковинная драгоценная жемчужина, ненароком выпавшая из убруса Девы Зари. По пути к селу Егоша приметил вдалеке одинокую фигуру путника. Догнать его оказалось довольно легко – мужик шел не торопясь, любуясь красотами зимы и насвистывая что-то беспечное. Увидев на дороге незнакомого ободранного парня, он смолк, остановился. Приблизившись, Егоша потянул с головы шапку:
– Удачи тебе, добрый человек.
За плечом мужика висел лук, в голенище высокого сапога торчала рукоять ножа. «Охотник», – определил Егоша. Селищинец ощупал болотника зоркими глазами и, слегка акая, дружелюбно ответил:
– И ты будь здрав! Что за дело тебя в наши земли завело? От беды бежишь иль доли ищешь?
– И то и другое, – не смутясь, ответил Егоша. Он ничего не испытывал, глядя на этого чужого улыбчивого мужичка. Даже презрения. Стояла перед ним пустая, укутанная в шубу оболочка, а внутри маленьким пульсирующим комочком билась слабая человечья душонка. Егоша мог раздавить ее движением одного пальца…