Страница:
Принюхиваясь, во двор проскользнул Ратмир, за ним Нар, Рала, Саркел… Егоша не пошел за ними – остался возле ворот. В ночном воздухе металось что-то зловещее, упреждающее. Только – что?
Болотник освободился от тела, невесомым духом скользнул по двору, обогнул поленницу и внезапно натолкнулся на блеск холодного железа. Их ждали! Уже понимая, что попался, он кинулся к воротам. Там, за створами, стараясь не греметь оружием, к стенам печища подбирались вооруженные люди. Много людей, очень много…
– Ловушка! – заорал Егоша.
Бросив свое кровавое пиршество, оборотни ринулись к воротам. Поздно. Придавливаемые снаружи переставшими таиться людьми, тяжелые створы двинулись навстречу друг другу. Сквозь оставшуюся узкую щель можно было проскочить лишь поодиночке. А там поджидали острые копья и ножи.
Отчаянно завывая, оборотни заметались по двору. Из-за поленницы в них полетели стрелы. Один, с визгом свалившись в пыль, отчаянно завертелся, силясь дотянуться зубами до застрявшей в мохнатом боку стрелы. За ним, загребая лапами, рухнул другой.
Ратмир покатился по земле и поднялся уже человеком. Выломав из ограды толстый кол, он перемахнул через поленницу. Следом, уже в воздухе обретая человеческий вид, прыгнула Рала. Прятавшиеся за поленьями лучники испуганно завопили, но стрелять не перестали. Теперь их ничто уже не могло остановить.
Егоша налег плечом на ворота, зажмурился. Крепленные железом балки затрещали. Подбадривая друг друга, на него набросились защитники печища. Егоша стряхнул их, заворчал. Дураки! Они пытались осилить нежитя! Древесина хрустнула под его напором, подалась. В Образовавшийся широкий пролом на двор полезли ошалевшие от крови и воплей люди.
– Уходим! – выкрикнул Егоша. Рыча и сминая растерявшихся врагов, оборотни ринулись в пролом. Силясь не отвлекаться на раздающиеся за воротами громкие вопли и стоны, Егоша ногой переломил шею пытающемуся встать лапотнику и кровавым сгустком сплюнул на его дергающееся тело.
Присвистнув рядом с его щекой, пролетела стрела и, впившись острым носом в древесину ворот, обиженно загудела. Оборотни ушли почти все. Егоша бегло оглядел двор, хмыкнул, ныряя в пролом.
– Погоди, Выродок! – прорвался сквозь стоны и вопли чей-то знакомый голос.
Егоша замер. Кто звал его?
– Твоя девка у меня! – приподнимаясь из-за поленницы, злорадно завопил Потам. Его измазанное кровью лицо искажала дикая радость.
– Я ее убью! – восторженно орал он. – И ты увидишь это, проклятый Волчий Пастырь! Увидишь и узнаешь боль! А потом я найду и убью тебя!
Он опустил руку вниз и резким движением выволок из-за груды поленьев рычащую Ралу. Зажатый в его руке нож взмыл вверх, завис над ее горлом:
– Гляди!
– Уходи! – перебил его пронзительный вой Ратмира и осекся под чьим-то ударом. Егоша шагнул назад. Значит, они поймали и вожака… Как же Стая проживет без него? Старый Нар не справится в одиночку, а остальные оборотни слишком молоды и глупы…
Отказываясь от спасительной свободы, Егоша протянул вперед пустые руки:
– Ты ведь хочешь меня, Потам? Так бери меня! Рала взвизгнула, пытаясь укусить воя за руку. Тот швырнул ее вниз, к своим напарникам.
– Стерва!
И тогда Егоша освободил Белую. Повинуясь Егошиному приказу, невидимая, она протекла через двор и впилась ледяными пальцами в незащищенное горло Потама. Вой захрипел. Сдавливая хватку, Егоша прошипел:
– Отпусти их, иначе умрешь!
Безумно вращая выпученными глазами, Потам махнул рукой скорчившимся за поленницей приятелям, захрипел:
– Пустите… Эту… Девку…
Освобожденная Рала выпрыгнула из-за поленницы, метнулась к воротам.
– Я сказал – их! – равнодушно велел Егоша.
Теплая шея Потама дрожала под его пальцами, хотелось сдавить их, но было еще рано. Сперва следовало освободить Ратмира.
Отпущенный оборотень встряхнулся, выскользнул следом за Ралой. Егоша чуть не засмеялся. Глупые, ничего не понимающие лапотники с озадаченными лицами послушно выполняли нелепые приказания Потама. Они не могли уразуметь – почему вдруг он потребовал отпустить с таким трудом пойманных пленников и почему хрипит, цепляясь за горло. Ведь никто не трогал его, а Волчий Пастырь стоял посреди двора с оглушенным и потерянным видом. Но командиру виднее, и, если он так велит, значит, у него есть какой-то хитрый, недоступный им план. Бестолково помаргивая, они проводили грустными взорами ускользающих во тьму оборотней. Потам забился в агонии.
Острый пряный запах неожиданно ударил Егоше в ноздри. Захлебнувшись, он ослабил хватку. Рассекая воздух, позади него тонко пропел топор. Болотник не успел уклониться – лезвие зацепило его бок. Боль рванула, вытягивая силы Белой. «Змеиный топор», – понял Егоша. Это было верное, известное лишь немногим знахарям средство ослабить нежитя – топор, которым недавно убили змею. Значит, Потаму помогал знахарь?
Падая, Егоша обернулся. Пронзительно черные глаза вонзились в его сердце.
– Волхв, – шепнул он.
– Я, – довольно хрюкнул маленький прислужник Белеса и кивнул потирающему горло Потаму: – Вяжите его, пока в нем колдовской силы нет! А то уйдет. Вот этим вяжите. Этот науз любого нежитя удержит. И еще возьми тех, кого он хотел освободить, смелый вой!
Перед Егошиными глазами пролетело что-то бледное, косматое, упало к Потамовым ногам. Длинные темные волосы рассыпались по земле. Егоша отвернулся. Рала… Не будет больше полных страсти ночей, не будет ее глуховатого голоса и крепких объятий. Рядом с ним тяжело рухнуло еще чье-то плотно скрученное тело. Он скосил глаза. Ратмир…
– Чуть не утек, – послышался торжествующий голос Волхва, но растерянный хрип Потама перебил его:
– Ты – кто?!
– Я? Посланник богов. – Не повернув головы, Егоша почти увидел его хитрую улыбку. – Надо же землю от таких, как этот гаденыш, освобождать. Я искренне порадуюсь, когда его сожгут иль вздернут!
– Нет, я его убивать не стану! – Потам решительно пнул сапогом ослабшего и связанного болотника. – Пусть сперва Ярополк сам поглядит, чьим словам верил!
– Убить его надо, – настаивал Волхв, – иначе сбежит. Потам самоуверенно хмыкнул:
– Из поруба, что я для него заготовил, вовек не сбежит. Мы его всем миром для Волчьего Пастыря делали. Каждое бревнышко там заговоренное.
Ратмир шевельнулся. «Хоть он жив», – с облегчением подумал Егоша и, преодолевая силу науза, дотянулся до сознания Волхва. Колдун знал толк в ворожбе, но даже сквозь сотворенную им завесу Егоша почуял его разочарование. Блазень верно упреждал – Волхв желал его смерти и нынче не убил лишь потому, что чародейное оружие пролетело мимо, а простым Егошу было не осилить.
Болотник хмыкнул, повалился на бок и, словно трава перекати-поле, подкатился к ногам Волхва. Скучившиеся вокруг нежданного спасителя лапотники испуганно отпрянули.
Егоша скривил запекшиеся губы в улыбке и, не отрывая взгляда от лица бывшего друга, засмеялся:
– Что, Волхв? Не вышло? Опять не вышло? Никто не знал, о чем говорил плененный Волчий Пастырь, но Волхв понял. Нога маленького человечка взмыла над Егошиным лицом. Темнота и боль затопили все вокруг, и, уже проваливаясь в пучину беспамятства, Егоша услышал чей-то взволнованный голос:
– Неужто он и есть – Волчий Пастырь? А с виду совсем как человек.
Ответ Потама потонул в багровой дымке, до Егоши долетело лишь его начало:
– Он меня чуть не задушил, с места не двигаясь… А ты говоришь –г «человек»…
Болотник освободился от тела, невесомым духом скользнул по двору, обогнул поленницу и внезапно натолкнулся на блеск холодного железа. Их ждали! Уже понимая, что попался, он кинулся к воротам. Там, за створами, стараясь не греметь оружием, к стенам печища подбирались вооруженные люди. Много людей, очень много…
– Ловушка! – заорал Егоша.
Бросив свое кровавое пиршество, оборотни ринулись к воротам. Поздно. Придавливаемые снаружи переставшими таиться людьми, тяжелые створы двинулись навстречу друг другу. Сквозь оставшуюся узкую щель можно было проскочить лишь поодиночке. А там поджидали острые копья и ножи.
Отчаянно завывая, оборотни заметались по двору. Из-за поленницы в них полетели стрелы. Один, с визгом свалившись в пыль, отчаянно завертелся, силясь дотянуться зубами до застрявшей в мохнатом боку стрелы. За ним, загребая лапами, рухнул другой.
Ратмир покатился по земле и поднялся уже человеком. Выломав из ограды толстый кол, он перемахнул через поленницу. Следом, уже в воздухе обретая человеческий вид, прыгнула Рала. Прятавшиеся за поленьями лучники испуганно завопили, но стрелять не перестали. Теперь их ничто уже не могло остановить.
Егоша налег плечом на ворота, зажмурился. Крепленные железом балки затрещали. Подбадривая друг друга, на него набросились защитники печища. Егоша стряхнул их, заворчал. Дураки! Они пытались осилить нежитя! Древесина хрустнула под его напором, подалась. В Образовавшийся широкий пролом на двор полезли ошалевшие от крови и воплей люди.
– Уходим! – выкрикнул Егоша. Рыча и сминая растерявшихся врагов, оборотни ринулись в пролом. Силясь не отвлекаться на раздающиеся за воротами громкие вопли и стоны, Егоша ногой переломил шею пытающемуся встать лапотнику и кровавым сгустком сплюнул на его дергающееся тело.
Присвистнув рядом с его щекой, пролетела стрела и, впившись острым носом в древесину ворот, обиженно загудела. Оборотни ушли почти все. Егоша бегло оглядел двор, хмыкнул, ныряя в пролом.
– Погоди, Выродок! – прорвался сквозь стоны и вопли чей-то знакомый голос.
Егоша замер. Кто звал его?
– Твоя девка у меня! – приподнимаясь из-за поленницы, злорадно завопил Потам. Его измазанное кровью лицо искажала дикая радость.
– Я ее убью! – восторженно орал он. – И ты увидишь это, проклятый Волчий Пастырь! Увидишь и узнаешь боль! А потом я найду и убью тебя!
Он опустил руку вниз и резким движением выволок из-за груды поленьев рычащую Ралу. Зажатый в его руке нож взмыл вверх, завис над ее горлом:
– Гляди!
– Уходи! – перебил его пронзительный вой Ратмира и осекся под чьим-то ударом. Егоша шагнул назад. Значит, они поймали и вожака… Как же Стая проживет без него? Старый Нар не справится в одиночку, а остальные оборотни слишком молоды и глупы…
Отказываясь от спасительной свободы, Егоша протянул вперед пустые руки:
– Ты ведь хочешь меня, Потам? Так бери меня! Рала взвизгнула, пытаясь укусить воя за руку. Тот швырнул ее вниз, к своим напарникам.
– Стерва!
И тогда Егоша освободил Белую. Повинуясь Егошиному приказу, невидимая, она протекла через двор и впилась ледяными пальцами в незащищенное горло Потама. Вой захрипел. Сдавливая хватку, Егоша прошипел:
– Отпусти их, иначе умрешь!
Безумно вращая выпученными глазами, Потам махнул рукой скорчившимся за поленницей приятелям, захрипел:
– Пустите… Эту… Девку…
Освобожденная Рала выпрыгнула из-за поленницы, метнулась к воротам.
– Я сказал – их! – равнодушно велел Егоша.
Теплая шея Потама дрожала под его пальцами, хотелось сдавить их, но было еще рано. Сперва следовало освободить Ратмира.
Отпущенный оборотень встряхнулся, выскользнул следом за Ралой. Егоша чуть не засмеялся. Глупые, ничего не понимающие лапотники с озадаченными лицами послушно выполняли нелепые приказания Потама. Они не могли уразуметь – почему вдруг он потребовал отпустить с таким трудом пойманных пленников и почему хрипит, цепляясь за горло. Ведь никто не трогал его, а Волчий Пастырь стоял посреди двора с оглушенным и потерянным видом. Но командиру виднее, и, если он так велит, значит, у него есть какой-то хитрый, недоступный им план. Бестолково помаргивая, они проводили грустными взорами ускользающих во тьму оборотней. Потам забился в агонии.
Острый пряный запах неожиданно ударил Егоше в ноздри. Захлебнувшись, он ослабил хватку. Рассекая воздух, позади него тонко пропел топор. Болотник не успел уклониться – лезвие зацепило его бок. Боль рванула, вытягивая силы Белой. «Змеиный топор», – понял Егоша. Это было верное, известное лишь немногим знахарям средство ослабить нежитя – топор, которым недавно убили змею. Значит, Потаму помогал знахарь?
Падая, Егоша обернулся. Пронзительно черные глаза вонзились в его сердце.
– Волхв, – шепнул он.
– Я, – довольно хрюкнул маленький прислужник Белеса и кивнул потирающему горло Потаму: – Вяжите его, пока в нем колдовской силы нет! А то уйдет. Вот этим вяжите. Этот науз любого нежитя удержит. И еще возьми тех, кого он хотел освободить, смелый вой!
Перед Егошиными глазами пролетело что-то бледное, косматое, упало к Потамовым ногам. Длинные темные волосы рассыпались по земле. Егоша отвернулся. Рала… Не будет больше полных страсти ночей, не будет ее глуховатого голоса и крепких объятий. Рядом с ним тяжело рухнуло еще чье-то плотно скрученное тело. Он скосил глаза. Ратмир…
– Чуть не утек, – послышался торжествующий голос Волхва, но растерянный хрип Потама перебил его:
– Ты – кто?!
– Я? Посланник богов. – Не повернув головы, Егоша почти увидел его хитрую улыбку. – Надо же землю от таких, как этот гаденыш, освобождать. Я искренне порадуюсь, когда его сожгут иль вздернут!
– Нет, я его убивать не стану! – Потам решительно пнул сапогом ослабшего и связанного болотника. – Пусть сперва Ярополк сам поглядит, чьим словам верил!
– Убить его надо, – настаивал Волхв, – иначе сбежит. Потам самоуверенно хмыкнул:
– Из поруба, что я для него заготовил, вовек не сбежит. Мы его всем миром для Волчьего Пастыря делали. Каждое бревнышко там заговоренное.
Ратмир шевельнулся. «Хоть он жив», – с облегчением подумал Егоша и, преодолевая силу науза, дотянулся до сознания Волхва. Колдун знал толк в ворожбе, но даже сквозь сотворенную им завесу Егоша почуял его разочарование. Блазень верно упреждал – Волхв желал его смерти и нынче не убил лишь потому, что чародейное оружие пролетело мимо, а простым Егошу было не осилить.
Болотник хмыкнул, повалился на бок и, словно трава перекати-поле, подкатился к ногам Волхва. Скучившиеся вокруг нежданного спасителя лапотники испуганно отпрянули.
Егоша скривил запекшиеся губы в улыбке и, не отрывая взгляда от лица бывшего друга, засмеялся:
– Что, Волхв? Не вышло? Опять не вышло? Никто не знал, о чем говорил плененный Волчий Пастырь, но Волхв понял. Нога маленького человечка взмыла над Егошиным лицом. Темнота и боль затопили все вокруг, и, уже проваливаясь в пучину беспамятства, Егоша услышал чей-то взволнованный голос:
– Неужто он и есть – Волчий Пастырь? А с виду совсем как человек.
Ответ Потама потонул в багровой дымке, до Егоши долетело лишь его начало:
– Он меня чуть не задушил, с места не двигаясь… А ты говоришь –г «человек»…
ГЛАВА 23
Варяжко не мог забыть Настену. Приходившие из Полоцка гонцы на его расспросы лишь пожимали плечами. Да, живет вроде такая у Рогнединого знахаря, по хозяйству ему помогает, с княжной дружбу водит – и все… Сколько ни выпытывал – ничего больше поведать о ней не могли. Только один молодой паренек из кривичей, приехавший в гости к родне, выдавил, что слышал, будто кто-то из Рогнединых воев хотел взять Настену в жены.
– А она? – с замиранием сердца спросил Варяжко.
Парень вылупил глаза:
– А что она? Ей честь оказывали, за знатного хоробра отдавали, сама княжна сватала, а она ответила, что негоже этакому именитому воину безродную да хилую болотную девку в жены брать. Может, и права была, а только упустила свое счастье.
Наверное, он еще долго потом дивился, почему, выслушав его рассказ, нарочитый расплылся в улыбке и так стиснул в объятиях, словно хотел задушить. А потом парень уехал, и вновь потянулись томительные дни неведения и ожидания.
Неприметно приблизился березозол, и вскоре должен был воротиться из полюдья Ярополк. Варяжко бродил по городищу, следил, чтобы все было ладно и в первые дни князя никто не беспокоил попусту. Иногда нарочитый заворачивал на двор к Пряше – проведать знахарку Малушу. Та быстро прижилась в Киеве. А как не прижиться, если, ведая все скотьи хвори, никому не отказывала в помощи? Люди к ней так и ломились: кто – с больной скотиной, кто – со своими бедами, а кто – просто языком почесать, о новостях проведать. Говорливая древлянка охотно принимала всех, но, болтая о том о сем, не забывала и о своей выгоде. Варяжко только дивился ее оборотистости и сноровке. Довольная новой подругой, Пряша нахвалиться на нее не могла, не замечая, как, потихоньку поглощая ее собственное, ширится и растет хозяйство Малуши. А если б заметила, зла бы ей не пожелала – слишком сжилась с древлянкой. Хотя кому в Киеве не нравилась знахарка? Встречаясь с ней, нарочитый почтительно склонял голову и улыбался, а она задорно подмигивала, будто блюдя какой-то тайный уговор. Ее сын, Савел, бегал за нарочитым по пятам, то цепляясь за его меч – «дай поглядеть», то волочась за стременем – «возьми на коня», то донимая расспросами. Однажды спросил:
– Нарочитый, а кто такой Волчий Пастырь? Варяжко удивился:
– Какой, какой? Волчий?
Конечно, он слышал об этом чудовище, но наводнившие городище слухи будоражили только баб с ребятишками, и Варяжко не обращал на них никакого внимания – мало ли о чем треплют языками у ворот, тем более, что этот «Пастырь» водился где-то за тридевять земель, в Новом Городе.
– Да не знаю я никакого Пастыря, – отмахнулся он. – Отстань!
Но мальчишка не отставал, и нарочитый не выдержал – поехал к Пряше. Суетливая баба сама выскочила встречать дорогого гостя, сама приняла у него поводья. Спрыгнув с коня, Варяжко кивнул пялившимся на него смердам и спросил у запыхавшейся от волнения Пряши:
– Малуша где?
– Дома она, в избе, – торопливо закивала та и ринулась было проводить его, но Варяжко отмахнулся – чай, не впервой заходил в гости.
Малуша хлопотала у печи и, покосившись на Варяжко одним глазом, беспечно кивнула ему на лавку возле стола. На широкой доске перед ней распласталось раскатанное тесто, а из печи несло жаром.
– Проходи, гость дорогой, – не отрываясь от работы, напевно проговорила древлянка. Ее ловкие руки крутили тесто, выписывая на нем затейливые руны.
Варяжко сел и с ходу начал:
– Як тебе не в гости пришел, разговор есть.
– Ну, ну… – ободряюще улыбнулась Малуша. Тесто в ее ладонях свернулось калачиком. – Хорошо, поговорим, крендельками тебя угощу…
– Твой Савел проходу мне не дает. Ладно, коли бы только делом интересовался – оружием, конями, этим все мальчишки бредят, а то ведь болтает о призраках, о бабьих выдумках.
– Ну и что? – По тону знахарки нарочитый понял: простой взбучкой тут не обойдешься, разговор будет долгим.
– Ты ему голову-то дурью всякой не забивай! – уже резче продолжил он. – Сколь уж времени прошло с той поры, как новоградцы уехали, а мальчишка твой все о Волчьем Пастыре твердит. И не говори, что он не от тебя наслушался!
Скалка шлепнулась на стол перед ним. Грозно сдвинув брови, Малуша уперла в бока пухлые кулаки:
– Выходит, для тебя речи новгородцев – байки пустые?
Варяжко хмыкнул:
– Конечно! Напились мужики браги, двинулись на охоту, вот во хмелю и примерещился им меж деревьев босой мужик в волчьей стае. Брага с людьми и не этакие шутки сотворить может.
– Брага?! – Она расхохоталась. – Ты, нарочитый, не дурак вроде, а такое мелешь! Где ж это видано, чтобы охотник в лес во хмелю шел? А о Волчьем Пастыре я тебе так скажу– верь иль не верь, только бывает, что приживается человек средь волков. Тогда приживается, когда не находит себе места меж людей. Страшно мстит он тогда людскому племени и понемногу сам волком становится. Тогда и появляется вместо человека Волчий Пастырь. И коли видели его новоградские охотники, знать, затаил кто-то смертную злобу на людской род. Помяни мое слово – немало бед еще от него придется принять!
Малуша разошлась вовсю, и Варяжко вдруг увидел перед собой ладную, гладкую бабу, горячую и задорную. Волосы у нее выбились из-под платка, белые руки так и мелькали, а под сарафаном, как рыбы, ходили полные груди. В запале она взяла его за плечо и, что-то толкуя, наклонилась к самому лицу. Жуткое, срамное желание вдруг зацепило нарочитого – взять эту рыжую поперек живота, бросить на лавку, смять, как тесто, и зайтись в поцелуе до беспамятства! Но Варяжко зажмурился, впился ногтями в доску, и желание отпустило.
О чем они толковали? Ах да, о Волчьем Пастыре…
Он шумно выдохнул. По голосу древлянки стало ясно – ее не переубедить.
– Ладно, – сказал он. – Сама думай как хочешь, а мальчишке ум не мути. Я из него воина сделаю, а какой воин получится, коли он с малолетства будет верить в бабьи сказки?
– Дружинника? – Малуша насторожилась. Дружинники у Ярополка жили безбедно, и коли удавалось, то приносили в дом богатую добычу. – Хорошо, нарочитый, больше ни словечка о нежитях не скажу. А только увидишь – от Пастыря этого прибудет бед!
Что с бабой спорить? Варяжко и не стал – ушел. А Малуша слово сдержала, и потихоньку Савел забыл о Волчьем Пастыре. Зато теперь не сводил глаз с оружия и доспехов. Мечтал стать дружинником…
Ярополк вернулся, когда подходил к концу березозол. Прибыл довольный, веселый, с богатыми дарами и данью. Вырядившийся в новую дорогую кольчугу Блуд с гордостью загнал в свои ворота две подводы с добром.
На радостях даже выпустил рабов, и они весь день покорно таскали в его кладовые серебряную посуду, дорогие украшения, меха и ковры. Дубрень тоже не был обижен князем – бахвалился одеждой из зуфи и дорогими золотыми подвесками.
День князь отдыхал, а на другой позвал Варяжко.
– Правда ли, что Рогнедина девка, тобой обиженная, в Полоцк утекла? – спросил строго. – Как теперь обо мне невеста подумает? Как в мой дом пойдет, коли даже девку ее здесь обидели, не уберегли?
Варяжко потупился. За его спиной злорадно хмыкнул Блуд. Набравшись наглости, нарочитый соврал:
– Она без обиды ушла! Блажь бабья в голову стукнула, домой захотелось – вот и уехала. А обид никаких не было.
– А я другое слышал, – угрюмо пробурчал Ярополк.
Нарочитый поднял на него глаза. Взгляд скользнул по новым сапожкам князя, по браслетам на его запястьях, по узорным подвескам на поясе, но до лица так и не добрался.
– Не знаю, кто тебе мог иное сказать…
– Ладно, – смягчившись, Ярополк подозвал его поближе. – Я бабами учен, сам ведаю – им не угодишь, как ни старайся. А теперь о делах сказывай. Чай, их немало накопилось.
Стараясь ничего не упустить, Варяжко до вечера перечислял по именам всех, кто наведывался в Киев, докладывал по порядку требующие княжьего решения дела и вышел из княжьего терема лишь к закату. От усталости ноги подкашивались, будто он не весь день сидел в избе, а таскал на спине мешки с песком.
И только направился к дому, как наткнулся на стоящего у ворот Рамина. По грустному виду сотника догадался – что-то стряслось. Думая о своем, Рамин не сразу заметил Варяжко. Нарочитому даже пришлось легонько тряхнуть его, чтоб очухался. Старый сотник вскинул на него печальные глаза:
– Пойдем в мою избу. Дурные вести. Сперва ты погляди, а после уж князю доложишь…
Пока Варяжко шел к избе Рамина, семью потами умылся – передумал обо всем, что могло случиться, но так и не догадался.
Дверь распахнула Нестера. На пухлых девичьих щеках застыли грязные разводы слез.
– Как он? – с порога спросил у дочери Рамин. Девка утерла трясущиеся губы:
– Худо…
В полутьме избы кто-то застонал. Варяжко пошел на стон, но маленькая женская фигурка заступила ему дорогу:
– Не спеши, нарочитый.
– Малуша? А ты-то как тут очутилась?
– Я ее позвал, – признался Рамин. – А она уже за тобой послала. Говорит, ты должен это увидеть.
– Что увидеть?!
– Вот его. – Малуша шагнула в сторону и открыла что-то живое, копошащееся под белыми полотенцами. – Он умрет, как ни лечи, – горько пробормотала в спину Варяжко знахарка.
Чуя запах крови и гнилой плоти, нарочитый подошел к лавке. То, что на лавке лежит человек, он сумел понять лишь по глазам. Чуть ниже глаз, там, где должны были быть нос и рот, зияли страшные разрывы, а по судорожно дергающейся шее тянулась полоса рваного мяса. Не веря, Варяжко сдернул с умирающего полотнища и, отшатнувшись, охнул. Он видел много ран, но таких – не доводилось. Правая рука незнакомца, казалось, была выдрана из плеча, а изломанная, будто кем-то перегрызенная кость ноги выпячивалась наружу запекшимися на белом остове кровавыми сгустками.
– Кто… Так?.. – сдавленно прохрипел нарочитый.
Бессмысленные глаза человека устремились к нему, часто заморгали. Тело дернулось, изогнулось и затихло.
– Отмучился. – Подошедшая к лежанке Малуша натянула на лицо мертвеца холстину и повернулась к Варяжко:
– Его принесла лошадь. Он в седле не сидел – ногой за стремя зацепился да так и висел, пока не сняли… – Она поморщилась, пояснила: – Той ногой, что еще цела была.
Пытаясь унять дрожь в руках, Варяжко опустился рядом с умершим.
– Кто он? Хоть сказал что-нибудь?
– Сказал. – Знахарка поправила измазанный кровью передник. – Многое сказал. Пить просил, мать поминал, а главное, когда в сознание приходил, молил нас поведать князю о волках, которые по берегам Мутной бродят, и о Волчьем Пастыре. Говорил, будто затем и ехал, чтобы пожаловаться князю. Волки одолели – скот задирают, печища грабят, а вожаком у них – человек!
Варяжко не выдержал. Она что, издевалась?! Он вскочил, стиснул ворожею в могучих руках:
– Хватит чушь городить! Человека убили, а ты все сказки сказываешь! Узнать надо, кто с ним такое сотворил, а не байками всех пугать!
– Она правду говорит, нарочитый, – негромко пробормотал за Варяжкиным плечом Рамин. – Я этого человека знаю. – Сотенный сглотнул комок в горле и продолжил: – Это Мстислав дубовицкий. Помнишь пороги на Мутной?
Варяжко нахмурился, припоминая.
– А паренька помнишь, что всегда у ворота стоял? Молодой такой, румяный?
Варяжко кивнул. Ему не раз доводилось бывать в Дубовниках и видеть, как, натужно скрипя, отворяются речные ворота в Новый Город.
– Так это он был.
Варяжко сморгнул. Рамин ошибался! Бледное, исковерканное, навек простившееся с душой в полутемной избе Рамина создание не могло быть тем веселым парнем, который, шутя и напевая, отворял реку для лодей!
– Я его тоже не признал, – Рамин заметил его сомнения. – Это он меня вспомнил. Мне и говорил о Волчьем Пастыре, а Малуша случайно услышала.
Не понимая, Варяжко переводил глаза с воя на плачущих женщин. Бред! Нелепые выдумки! Но тело…
– Кто его так?
– Сказал, будто останавливался по дороге в Киев в малом печище. Ночью налетели волки. Перегрызли мелкую скотину. А человек, который с ними был, увел корову и лошадь. Лапотники испугались, по избам попрятались, а Мстислав вышел, убил двоих волков, а потом они набросились скопом… Только и спасло, что конь резвый оказался. – Ратмир вздохнул. – Хотя и это не спасло.
Слушая рассказ Рамина, Варяжко закусил губу. Про нападение волков на печище звучало правдоподобно. Оголодавшие за зиму звери могли сотворить и не такое, и Волчий Пастырь был тут вовсе ни при чем. Верно, вой слышал о нем от тех же новгородских охотников, вот и вспомнил в смертном бреду.
– Что ж делать-то теперь? – жалобно всхлипнула Нестера.
Что делать? Нарочитый задумался. Прежде всего, надо поменьше болтать о всякой нежити – ужас на людей понапрасну не наводить.
Он взглянул на Малушу.
– Что скажешь, нарочитый? – спросила она.
– Хорошо. Князю я сам обо всем скажу. – Варяжко поднялся и кивнул на тело: – Многие его видели?
– Нет. – Ратмир выступил вперед. – Я его далеко от городища углядел, попоной прикрыл и на свой двор отвез.
Нарочитый знал смекалку старого сотника. Рамин не хуже него понимал, что гуляющие по городищу шепотки и слухи не принесут добра. Еще начнут поговаривать, будто Волчий Пастырь – наказание Ярополку за Олегову смерть и Владимиров побег…
– Я князю о парнишке поведаю, а вы помалкивайте. – Он грозно оглядел присутствующих.
Теребя края поневы, бледная Нестера поспешно закивала, Рамин одарил его все понимающим взором, а Малуша лишь пожала плечами:
– Как скажешь…
– Так и скажу, – не глядя на белую, в бурых пятнах, скрывающую мертвеца простыню, Варяжко вышел из избы.
Ярополк принял его неласково – видать, тоже утомился за день. Он уже готовился отойти ко сну и, сидя на лавке в длинной исподнице, тер друг о друга босые пятки. На нарочитого недовольно рыкнул:
– Что мечешься, будто тать ночной?!
– Вести, князь. – Варяжко огорченно развел ладони в стороны. Понимая, что нарочитому и самому было не очень-то по нраву беспокоить его и, коли решился на это, значит, вести того стоили, Ярополк кивнул:
– Сказывай!
Варяжко поежился и начал:
– На Мутной неспокойно, князь.
Тело Ярополка под рубашкой напряглось, лицо вытянулось, в больших глазах мелькнул страх.
– Владимир вернулся? – почти шепотом спросил он.
– Нет – волки, – поспешно успокоил его нарочитый. – Нынче вечером человек из Дубовников приехал полумертвый. Его волки погрызли. Чудом добрался…
Ярополк расслабился. Волки… Эка невидаль! Они небось каждую весну кого-нибудь загрызают. Главное, опасный и озлобленный брат не вернулся. Может, сгинул уже в чужих краях?
Князь лениво потянулся, почесал под мышкой:
– Ступай, вой. Дубовицкого похорони, как положено, а о волках много не болтай, не баламуть народ зазря!
Варяжко так и сделал. Тело дубовицкого паренька тихо спалили неподалеку от старого погоста, а об остальном молчали. Если кто спрашивал, отвечали – умер парень от полученной на охоте раны. Люди верили, сочувственно кивали: для неумелого охотника любой вепрь – убийца.
За теплой весной выкатилось на синюю горку солнечное лето, посияло, посветило и пошло на убыль, собирая спелую рожь в ровные снопы. Расплатившись с хозяевами, закупы с песнями гуляли по Киеву, а холопы и рабыни, с завистью глядя на них, подавались в бега. Ярополк готовился в приезду долгожданной гостьи – полоцкой княжны. Гонцы из Полоцка приходили чуть ли не каждый день, привозили Ярополку короткие берестяные грамоты и вольготно жили среди его кметей. Варяжко ждал изока не меньше самого князя. Надеялся, что вместе с княжной пожалует в Киев и Настена. Думал – а вдруг отошла от обиды, вдруг простила? Ночами не мог спать и, заслыша веселые голоса закупов, подпевал им в предчувствии чего-то радостного, а всего лишь за десяток дней до приезда Рогнеды Ярополк вызвал его к себе. Надеясь на добрые вести, Варяжко взбежал на крыльцо, промчался по сеням и влетел в горницу, чуть не свалив с ног незнакомого седого и крепкого мужика. Перед князем стояли еще трое таких же темных от солнца и земли людей. Однако одежда на них была добротная, и жуковинья на пальцах выдавали не смердов – печищенских старейшин.
– Вот он-то с вами и отправится, – в упор глядя на Варяжко, сказал старейшинам Ярополк.
Не веря, нарочитый распахнул глаза:
– Князь?
Отведя взгляд в сторону, Ярополк поднялся.
– Довольны ли вы, люди?
– Да, да, – дружно закивали те. Широким жестом Ярополк отпустил их. Не смея перечить, мужики поспешили уйти. Варяжко подскочил к князю:
– Куда отправляешь меня?! Ярополк положил руки ему на плечи:
– То не я отправляю, о том Рогнеда просила. Она-то тебя по-прежнему любит, а вот ее девка видеть тебя не желает.
Оглушенный, Варяжко тупо помотал головой. Углядев его потерянный взгляд, Ярополк утешающе произнес:
– Я за то тебя не виню – слышал, девка была с норовом. Только Рогнеду гневить тоже не желаю. К тому же эти пришлые твердят, будто в Порешках на Мутной поймали Волчьего Пастыря. И не кто-нибудь поймал, а твой старинный дружок Потам. Кому же, как не тебе, ехать и решать, как да что? Кто лучше тебя Потаму мое прощение передаст? Про Пастыря лапотники, конечно, врут, но, коли словили татя, скотину воровавшего, привезешь его в Киев, а я, дабы слухам язык подрезать, казню его прилюдно как Волчьего Пастыря. Варяжко открыл было рот, но Ярополк перебил:
– Знаю, ты меня от слухов ограждал, а только они, как ветер, в любую щель просочатся. Я о Пастыре еще в полюдье слышал, говорили, будто он волков на людей травит и скотину со дворов сводит. Вот привезешь мне этого Пастыря, и поглядим, кто он таков.
Продолжая говорить, Ярополк подвел Варяжко к двери, распахнул ее.
– А она? – с замиранием сердца спросил Варяжко.
Парень вылупил глаза:
– А что она? Ей честь оказывали, за знатного хоробра отдавали, сама княжна сватала, а она ответила, что негоже этакому именитому воину безродную да хилую болотную девку в жены брать. Может, и права была, а только упустила свое счастье.
Наверное, он еще долго потом дивился, почему, выслушав его рассказ, нарочитый расплылся в улыбке и так стиснул в объятиях, словно хотел задушить. А потом парень уехал, и вновь потянулись томительные дни неведения и ожидания.
Неприметно приблизился березозол, и вскоре должен был воротиться из полюдья Ярополк. Варяжко бродил по городищу, следил, чтобы все было ладно и в первые дни князя никто не беспокоил попусту. Иногда нарочитый заворачивал на двор к Пряше – проведать знахарку Малушу. Та быстро прижилась в Киеве. А как не прижиться, если, ведая все скотьи хвори, никому не отказывала в помощи? Люди к ней так и ломились: кто – с больной скотиной, кто – со своими бедами, а кто – просто языком почесать, о новостях проведать. Говорливая древлянка охотно принимала всех, но, болтая о том о сем, не забывала и о своей выгоде. Варяжко только дивился ее оборотистости и сноровке. Довольная новой подругой, Пряша нахвалиться на нее не могла, не замечая, как, потихоньку поглощая ее собственное, ширится и растет хозяйство Малуши. А если б заметила, зла бы ей не пожелала – слишком сжилась с древлянкой. Хотя кому в Киеве не нравилась знахарка? Встречаясь с ней, нарочитый почтительно склонял голову и улыбался, а она задорно подмигивала, будто блюдя какой-то тайный уговор. Ее сын, Савел, бегал за нарочитым по пятам, то цепляясь за его меч – «дай поглядеть», то волочась за стременем – «возьми на коня», то донимая расспросами. Однажды спросил:
– Нарочитый, а кто такой Волчий Пастырь? Варяжко удивился:
– Какой, какой? Волчий?
Конечно, он слышал об этом чудовище, но наводнившие городище слухи будоражили только баб с ребятишками, и Варяжко не обращал на них никакого внимания – мало ли о чем треплют языками у ворот, тем более, что этот «Пастырь» водился где-то за тридевять земель, в Новом Городе.
– Да не знаю я никакого Пастыря, – отмахнулся он. – Отстань!
Но мальчишка не отставал, и нарочитый не выдержал – поехал к Пряше. Суетливая баба сама выскочила встречать дорогого гостя, сама приняла у него поводья. Спрыгнув с коня, Варяжко кивнул пялившимся на него смердам и спросил у запыхавшейся от волнения Пряши:
– Малуша где?
– Дома она, в избе, – торопливо закивала та и ринулась было проводить его, но Варяжко отмахнулся – чай, не впервой заходил в гости.
Малуша хлопотала у печи и, покосившись на Варяжко одним глазом, беспечно кивнула ему на лавку возле стола. На широкой доске перед ней распласталось раскатанное тесто, а из печи несло жаром.
– Проходи, гость дорогой, – не отрываясь от работы, напевно проговорила древлянка. Ее ловкие руки крутили тесто, выписывая на нем затейливые руны.
Варяжко сел и с ходу начал:
– Як тебе не в гости пришел, разговор есть.
– Ну, ну… – ободряюще улыбнулась Малуша. Тесто в ее ладонях свернулось калачиком. – Хорошо, поговорим, крендельками тебя угощу…
– Твой Савел проходу мне не дает. Ладно, коли бы только делом интересовался – оружием, конями, этим все мальчишки бредят, а то ведь болтает о призраках, о бабьих выдумках.
– Ну и что? – По тону знахарки нарочитый понял: простой взбучкой тут не обойдешься, разговор будет долгим.
– Ты ему голову-то дурью всякой не забивай! – уже резче продолжил он. – Сколь уж времени прошло с той поры, как новоградцы уехали, а мальчишка твой все о Волчьем Пастыре твердит. И не говори, что он не от тебя наслушался!
Скалка шлепнулась на стол перед ним. Грозно сдвинув брови, Малуша уперла в бока пухлые кулаки:
– Выходит, для тебя речи новгородцев – байки пустые?
Варяжко хмыкнул:
– Конечно! Напились мужики браги, двинулись на охоту, вот во хмелю и примерещился им меж деревьев босой мужик в волчьей стае. Брага с людьми и не этакие шутки сотворить может.
– Брага?! – Она расхохоталась. – Ты, нарочитый, не дурак вроде, а такое мелешь! Где ж это видано, чтобы охотник в лес во хмелю шел? А о Волчьем Пастыре я тебе так скажу– верь иль не верь, только бывает, что приживается человек средь волков. Тогда приживается, когда не находит себе места меж людей. Страшно мстит он тогда людскому племени и понемногу сам волком становится. Тогда и появляется вместо человека Волчий Пастырь. И коли видели его новоградские охотники, знать, затаил кто-то смертную злобу на людской род. Помяни мое слово – немало бед еще от него придется принять!
Малуша разошлась вовсю, и Варяжко вдруг увидел перед собой ладную, гладкую бабу, горячую и задорную. Волосы у нее выбились из-под платка, белые руки так и мелькали, а под сарафаном, как рыбы, ходили полные груди. В запале она взяла его за плечо и, что-то толкуя, наклонилась к самому лицу. Жуткое, срамное желание вдруг зацепило нарочитого – взять эту рыжую поперек живота, бросить на лавку, смять, как тесто, и зайтись в поцелуе до беспамятства! Но Варяжко зажмурился, впился ногтями в доску, и желание отпустило.
О чем они толковали? Ах да, о Волчьем Пастыре…
Он шумно выдохнул. По голосу древлянки стало ясно – ее не переубедить.
– Ладно, – сказал он. – Сама думай как хочешь, а мальчишке ум не мути. Я из него воина сделаю, а какой воин получится, коли он с малолетства будет верить в бабьи сказки?
– Дружинника? – Малуша насторожилась. Дружинники у Ярополка жили безбедно, и коли удавалось, то приносили в дом богатую добычу. – Хорошо, нарочитый, больше ни словечка о нежитях не скажу. А только увидишь – от Пастыря этого прибудет бед!
Что с бабой спорить? Варяжко и не стал – ушел. А Малуша слово сдержала, и потихоньку Савел забыл о Волчьем Пастыре. Зато теперь не сводил глаз с оружия и доспехов. Мечтал стать дружинником…
Ярополк вернулся, когда подходил к концу березозол. Прибыл довольный, веселый, с богатыми дарами и данью. Вырядившийся в новую дорогую кольчугу Блуд с гордостью загнал в свои ворота две подводы с добром.
На радостях даже выпустил рабов, и они весь день покорно таскали в его кладовые серебряную посуду, дорогие украшения, меха и ковры. Дубрень тоже не был обижен князем – бахвалился одеждой из зуфи и дорогими золотыми подвесками.
День князь отдыхал, а на другой позвал Варяжко.
– Правда ли, что Рогнедина девка, тобой обиженная, в Полоцк утекла? – спросил строго. – Как теперь обо мне невеста подумает? Как в мой дом пойдет, коли даже девку ее здесь обидели, не уберегли?
Варяжко потупился. За его спиной злорадно хмыкнул Блуд. Набравшись наглости, нарочитый соврал:
– Она без обиды ушла! Блажь бабья в голову стукнула, домой захотелось – вот и уехала. А обид никаких не было.
– А я другое слышал, – угрюмо пробурчал Ярополк.
Нарочитый поднял на него глаза. Взгляд скользнул по новым сапожкам князя, по браслетам на его запястьях, по узорным подвескам на поясе, но до лица так и не добрался.
– Не знаю, кто тебе мог иное сказать…
– Ладно, – смягчившись, Ярополк подозвал его поближе. – Я бабами учен, сам ведаю – им не угодишь, как ни старайся. А теперь о делах сказывай. Чай, их немало накопилось.
Стараясь ничего не упустить, Варяжко до вечера перечислял по именам всех, кто наведывался в Киев, докладывал по порядку требующие княжьего решения дела и вышел из княжьего терема лишь к закату. От усталости ноги подкашивались, будто он не весь день сидел в избе, а таскал на спине мешки с песком.
И только направился к дому, как наткнулся на стоящего у ворот Рамина. По грустному виду сотника догадался – что-то стряслось. Думая о своем, Рамин не сразу заметил Варяжко. Нарочитому даже пришлось легонько тряхнуть его, чтоб очухался. Старый сотник вскинул на него печальные глаза:
– Пойдем в мою избу. Дурные вести. Сперва ты погляди, а после уж князю доложишь…
Пока Варяжко шел к избе Рамина, семью потами умылся – передумал обо всем, что могло случиться, но так и не догадался.
Дверь распахнула Нестера. На пухлых девичьих щеках застыли грязные разводы слез.
– Как он? – с порога спросил у дочери Рамин. Девка утерла трясущиеся губы:
– Худо…
В полутьме избы кто-то застонал. Варяжко пошел на стон, но маленькая женская фигурка заступила ему дорогу:
– Не спеши, нарочитый.
– Малуша? А ты-то как тут очутилась?
– Я ее позвал, – признался Рамин. – А она уже за тобой послала. Говорит, ты должен это увидеть.
– Что увидеть?!
– Вот его. – Малуша шагнула в сторону и открыла что-то живое, копошащееся под белыми полотенцами. – Он умрет, как ни лечи, – горько пробормотала в спину Варяжко знахарка.
Чуя запах крови и гнилой плоти, нарочитый подошел к лавке. То, что на лавке лежит человек, он сумел понять лишь по глазам. Чуть ниже глаз, там, где должны были быть нос и рот, зияли страшные разрывы, а по судорожно дергающейся шее тянулась полоса рваного мяса. Не веря, Варяжко сдернул с умирающего полотнища и, отшатнувшись, охнул. Он видел много ран, но таких – не доводилось. Правая рука незнакомца, казалось, была выдрана из плеча, а изломанная, будто кем-то перегрызенная кость ноги выпячивалась наружу запекшимися на белом остове кровавыми сгустками.
– Кто… Так?.. – сдавленно прохрипел нарочитый.
Бессмысленные глаза человека устремились к нему, часто заморгали. Тело дернулось, изогнулось и затихло.
– Отмучился. – Подошедшая к лежанке Малуша натянула на лицо мертвеца холстину и повернулась к Варяжко:
– Его принесла лошадь. Он в седле не сидел – ногой за стремя зацепился да так и висел, пока не сняли… – Она поморщилась, пояснила: – Той ногой, что еще цела была.
Пытаясь унять дрожь в руках, Варяжко опустился рядом с умершим.
– Кто он? Хоть сказал что-нибудь?
– Сказал. – Знахарка поправила измазанный кровью передник. – Многое сказал. Пить просил, мать поминал, а главное, когда в сознание приходил, молил нас поведать князю о волках, которые по берегам Мутной бродят, и о Волчьем Пастыре. Говорил, будто затем и ехал, чтобы пожаловаться князю. Волки одолели – скот задирают, печища грабят, а вожаком у них – человек!
Варяжко не выдержал. Она что, издевалась?! Он вскочил, стиснул ворожею в могучих руках:
– Хватит чушь городить! Человека убили, а ты все сказки сказываешь! Узнать надо, кто с ним такое сотворил, а не байками всех пугать!
– Она правду говорит, нарочитый, – негромко пробормотал за Варяжкиным плечом Рамин. – Я этого человека знаю. – Сотенный сглотнул комок в горле и продолжил: – Это Мстислав дубовицкий. Помнишь пороги на Мутной?
Варяжко нахмурился, припоминая.
– А паренька помнишь, что всегда у ворота стоял? Молодой такой, румяный?
Варяжко кивнул. Ему не раз доводилось бывать в Дубовниках и видеть, как, натужно скрипя, отворяются речные ворота в Новый Город.
– Так это он был.
Варяжко сморгнул. Рамин ошибался! Бледное, исковерканное, навек простившееся с душой в полутемной избе Рамина создание не могло быть тем веселым парнем, который, шутя и напевая, отворял реку для лодей!
– Я его тоже не признал, – Рамин заметил его сомнения. – Это он меня вспомнил. Мне и говорил о Волчьем Пастыре, а Малуша случайно услышала.
Не понимая, Варяжко переводил глаза с воя на плачущих женщин. Бред! Нелепые выдумки! Но тело…
– Кто его так?
– Сказал, будто останавливался по дороге в Киев в малом печище. Ночью налетели волки. Перегрызли мелкую скотину. А человек, который с ними был, увел корову и лошадь. Лапотники испугались, по избам попрятались, а Мстислав вышел, убил двоих волков, а потом они набросились скопом… Только и спасло, что конь резвый оказался. – Ратмир вздохнул. – Хотя и это не спасло.
Слушая рассказ Рамина, Варяжко закусил губу. Про нападение волков на печище звучало правдоподобно. Оголодавшие за зиму звери могли сотворить и не такое, и Волчий Пастырь был тут вовсе ни при чем. Верно, вой слышал о нем от тех же новгородских охотников, вот и вспомнил в смертном бреду.
– Что ж делать-то теперь? – жалобно всхлипнула Нестера.
Что делать? Нарочитый задумался. Прежде всего, надо поменьше болтать о всякой нежити – ужас на людей понапрасну не наводить.
Он взглянул на Малушу.
– Что скажешь, нарочитый? – спросила она.
– Хорошо. Князю я сам обо всем скажу. – Варяжко поднялся и кивнул на тело: – Многие его видели?
– Нет. – Ратмир выступил вперед. – Я его далеко от городища углядел, попоной прикрыл и на свой двор отвез.
Нарочитый знал смекалку старого сотника. Рамин не хуже него понимал, что гуляющие по городищу шепотки и слухи не принесут добра. Еще начнут поговаривать, будто Волчий Пастырь – наказание Ярополку за Олегову смерть и Владимиров побег…
– Я князю о парнишке поведаю, а вы помалкивайте. – Он грозно оглядел присутствующих.
Теребя края поневы, бледная Нестера поспешно закивала, Рамин одарил его все понимающим взором, а Малуша лишь пожала плечами:
– Как скажешь…
– Так и скажу, – не глядя на белую, в бурых пятнах, скрывающую мертвеца простыню, Варяжко вышел из избы.
Ярополк принял его неласково – видать, тоже утомился за день. Он уже готовился отойти ко сну и, сидя на лавке в длинной исподнице, тер друг о друга босые пятки. На нарочитого недовольно рыкнул:
– Что мечешься, будто тать ночной?!
– Вести, князь. – Варяжко огорченно развел ладони в стороны. Понимая, что нарочитому и самому было не очень-то по нраву беспокоить его и, коли решился на это, значит, вести того стоили, Ярополк кивнул:
– Сказывай!
Варяжко поежился и начал:
– На Мутной неспокойно, князь.
Тело Ярополка под рубашкой напряглось, лицо вытянулось, в больших глазах мелькнул страх.
– Владимир вернулся? – почти шепотом спросил он.
– Нет – волки, – поспешно успокоил его нарочитый. – Нынче вечером человек из Дубовников приехал полумертвый. Его волки погрызли. Чудом добрался…
Ярополк расслабился. Волки… Эка невидаль! Они небось каждую весну кого-нибудь загрызают. Главное, опасный и озлобленный брат не вернулся. Может, сгинул уже в чужих краях?
Князь лениво потянулся, почесал под мышкой:
– Ступай, вой. Дубовицкого похорони, как положено, а о волках много не болтай, не баламуть народ зазря!
Варяжко так и сделал. Тело дубовицкого паренька тихо спалили неподалеку от старого погоста, а об остальном молчали. Если кто спрашивал, отвечали – умер парень от полученной на охоте раны. Люди верили, сочувственно кивали: для неумелого охотника любой вепрь – убийца.
За теплой весной выкатилось на синюю горку солнечное лето, посияло, посветило и пошло на убыль, собирая спелую рожь в ровные снопы. Расплатившись с хозяевами, закупы с песнями гуляли по Киеву, а холопы и рабыни, с завистью глядя на них, подавались в бега. Ярополк готовился в приезду долгожданной гостьи – полоцкой княжны. Гонцы из Полоцка приходили чуть ли не каждый день, привозили Ярополку короткие берестяные грамоты и вольготно жили среди его кметей. Варяжко ждал изока не меньше самого князя. Надеялся, что вместе с княжной пожалует в Киев и Настена. Думал – а вдруг отошла от обиды, вдруг простила? Ночами не мог спать и, заслыша веселые голоса закупов, подпевал им в предчувствии чего-то радостного, а всего лишь за десяток дней до приезда Рогнеды Ярополк вызвал его к себе. Надеясь на добрые вести, Варяжко взбежал на крыльцо, промчался по сеням и влетел в горницу, чуть не свалив с ног незнакомого седого и крепкого мужика. Перед князем стояли еще трое таких же темных от солнца и земли людей. Однако одежда на них была добротная, и жуковинья на пальцах выдавали не смердов – печищенских старейшин.
– Вот он-то с вами и отправится, – в упор глядя на Варяжко, сказал старейшинам Ярополк.
Не веря, нарочитый распахнул глаза:
– Князь?
Отведя взгляд в сторону, Ярополк поднялся.
– Довольны ли вы, люди?
– Да, да, – дружно закивали те. Широким жестом Ярополк отпустил их. Не смея перечить, мужики поспешили уйти. Варяжко подскочил к князю:
– Куда отправляешь меня?! Ярополк положил руки ему на плечи:
– То не я отправляю, о том Рогнеда просила. Она-то тебя по-прежнему любит, а вот ее девка видеть тебя не желает.
Оглушенный, Варяжко тупо помотал головой. Углядев его потерянный взгляд, Ярополк утешающе произнес:
– Я за то тебя не виню – слышал, девка была с норовом. Только Рогнеду гневить тоже не желаю. К тому же эти пришлые твердят, будто в Порешках на Мутной поймали Волчьего Пастыря. И не кто-нибудь поймал, а твой старинный дружок Потам. Кому же, как не тебе, ехать и решать, как да что? Кто лучше тебя Потаму мое прощение передаст? Про Пастыря лапотники, конечно, врут, но, коли словили татя, скотину воровавшего, привезешь его в Киев, а я, дабы слухам язык подрезать, казню его прилюдно как Волчьего Пастыря. Варяжко открыл было рот, но Ярополк перебил:
– Знаю, ты меня от слухов ограждал, а только они, как ветер, в любую щель просочатся. Я о Пастыре еще в полюдье слышал, говорили, будто он волков на людей травит и скотину со дворов сводит. Вот привезешь мне этого Пастыря, и поглядим, кто он таков.
Продолжая говорить, Ярополк подвел Варяжко к двери, распахнул ее.