Страница:
– Кому ж ты этакую красоту творишь? – поинтересовалась Полева. Обрадовавшись похвале, старик притянул ее, усадил рядом:
– А что скажешь, коли тебе?
– Мне?
Полева не ждала от Антипа подарков. Старик и так слишком многое делал для нее. Ведь это он выходил ее после исчезновения Выродка, он кормил ее, поил, давал одежду и кров. И хоть Антипу не удалось избавить ее от воспоминаний, успокоить убивающую ее боль он сумел. Благодаря его стараниям Полева уже не пыталась убежать из Нового Города и почти смирилась с мыслью, что никогда больше не увидит завладевшего ее сердцем знахаря. Ласковые и искренние речи Антипа принесли ей какой-то странный покой, а его Бог с грустным лицом каждый вечер перед сном утешал ее и каждое утро вселял надежду выжить.
Старик поселил Полеву в небольшой, но уютной клети, возле своей горницы, и повесил в переднем углу лик своего Бога. Он сам написал его скорбное и любящее лицо, поэтому новый Бог казался Полеве более близким и простым. Иногда она даже пыталась разговаривать с ним, доверительно выплакивая свою боль. И хотя Бог молчал, Полеве становилось легче. В молчании Антипиного Бога была надежда на счастье… А однажды Антип выпилил из дерева маленький красивый крестик и подарил Полеве. Мерянка пыталась отказаться от подарка, но Антип сам надел крестик ей на шею и шепнул:
– Это оберег моего Бога. Пусть он помогает тебе. С той поры в трудный миг Полева хваталась за подаренный Антипом оберег и шептала слова мольбы к тому, в кого так верил варяг и кто был так добр, что каждую ночь безропотно выслушивал ее бесконечные жалобы.
Вот и нынче, завидев летящих через городище черных жеребцов, Полева первым делом нашарила на груди крестик и испуганно сжала его в ладони. В тот миг она не заметила боли, но теперь, раскрыв ладонь, увидела посерединке глубокую, оставленную краем креста царапину. Она поднесла руку к губам, слизнула выступившую кровь.
– Что там у тебя? Покажь! – заметив ее удрученное лицо, потребовал Антип и, не дожидаясь ответа, развернул к свету узкую девичью ладонь.
– Малость поцарапалась… – не зная, как, не обидев мастера, объяснить свою рану, смущенно забормотала Полева, но на ее счастье дверь распахнулась, и в клубах утреннего мороза на пороге появился Миролюб. Углядев на щеках вломившегося в избу сына лихорадочный румянец, Антип приподнялся. Сияя улыбкой, Миролюб подлетел к нему, затряс за плечи:
– Наши Полоцк взяли! Рогнеда полоцкая Владимиру женой стала! Кривичи с Владимировой дружиной на Киев идти собираются!
– А тебе-то что за радость? – отпуская руку Полевы, холодно спросил раскрасневшегося парня Антип.
Миролюб опустил руки, недоверчиво взглянул в потемневшее отцовское лицо:
– Ты что, отец?! Неужели не рад?!
– А чему радоваться? – Старик опустился на лавку, отодвинул в сторону свою поделку. – Тому, что нашем князем месть движет и, от нее ошалев, он под себя людские жизни мнет? Иль тому, что он брата убить желает?
Слова отца хлестали Миролюба будто плети. Что старик болтал?! У него под носом вершилось великое, а он чашки разрисовывал да кланялся идолу с оленьими глазами!
– Хватит, отец! – пытаясь совладать с охватившим его негодованием, рявкнул Миролюб. –Ты меня в Полоцк с князем не пустил, так в Киев я сам пойду и тебя спрашивать не стану!
Полева испуганно прикрыла ладошкой округлившийся рот и, сообразив, обеими руками обхватила старика. «Главное, чтоб отец с сыном не подрались, родной крови не пролили, – стискивая напрягшиеся плечи Антипа, думала она. – А слова забудутся». Не замечая ее усилий, Антип шагнул к сыну:
– Ты что говоришь?!
– А то и говорю, что не стану, подобно тебе, от войны бегать и трусость свою божьим словом прикрывать!
Набычившись, Миролюб исподлобья глядел на отца. Между ними и раньше были споры, но впервые он высказал все, что думал об отцовской вере, впервые открыто упрекнул старика в трусости. Сжимая кулаки, Антип постарался высвободиться из цепких объятий Полевы:
– Я многое повидал на своем веку, мальчик! Я повоевал, и никто не может называть меня трусом, но только к старости я понял, как ошибался. Одумайся, сын, не повторяй моих ошибок!
– Хватит! – Миролюб стукнул по столу кулаком. Расписная чашка подпрыгнула и, глухо постукивая резными краями, покатилась к краю стола. Полева едва успела подхватить ее – чтоб не разбилась. Занятая чашкой, она не видела, как Миролюб ушел, только услышала стук захлопнувшейся за ним двери и тяжелый, провожающий его стон. Не понимая, откуда доносится воющий звук, она вскинула глаза. Скорчившись, словно в коликах, Антип сидел на лавке и, сдавливая ладонями седую голову, тихо стонал.
– Что ты? Что ты? – Бросившись к нему, Полева зацепилась подолом за край стола, но, не обращая внимания на треск рвущейся ткани, обняла старика: – Он одумается! Одумается…
Антип поднял на нее покрасневшие от слез глаза:
– Нет. Он похож на свою мать. А она была очень упряма…
– Глупости! – Догадавшись, что делать, Полева вскочила и, на ходу набрасывая платок, кинулась к двери: – Я его уговорю! Верну!
Осенний тревожный ветер быстро пробрался под ее одежду, заставил ускорить шаг. Встречных было немного, и, не зная никого из них, Полева побоялась расспрашивать о Миролюбе. Озираясь и заглядывая во все дворы, она отправилась к высящимся над рекой стенам городища. Какое-то чутье тянуло ее туда. Повернув за угол последней избы, она увидела большую толпу.
– А Владимир как рубанул! – донесся оттуда хвастливый мужской голос. – И хоть верьте, хоть нет – одним ударом троих свалил!
Полева протолкалась сквозь ватажку внимающих хвастуну горожан и в самой ее середине увидела раскрасневшегося от собственной значимости парня в островерхой красной шапке. Гонец, сообразила она, растерянно оглядывая незнакомые лица теснящихся возле рассказчика мужиков. Миролюба среди них не было. Она уже начала было проталкиваться назад, как гонец заговорил о Рогнеде.
– Ее тамошний знахарь спрятал, – полушепотом, будто открывая страшную тайну, поверял он. – Добрыня его спрашивал, спрашивал, а правды так и не узнал. Совсем расстроился, а потом невесть откуда явился тот самый зеленоглазый, что давеча у нас в городище с Альбом подрался. «Я, – говорит, – княжну сыщу. Я колдун». И представьте – сыскал!
Пораженные слушатели дружно ахнули. Раздуваясь от внимания, гонец повысил голос:
– А еще я вам скажу, что он и верно колдун. Его даже Добрыня побаивается, хоть и ходит с ним не разлучаясь, будто с лучшим приятелем. Болтают, что колдун этот в Киев собирается, с кем-то там в сговор вступить хочет и весь поход наш от него будет зависеть!
– Ну, это ты хватил! – недоверчиво выкрикнул кто-то позади Полевы. – Наш князь за правое дело бьется, ему и без колдовства удача под ноги шелковый ковер постелит!
– Может, и так, – согласился гонец. – А только, когда мы из Полоцка уезжали, Выродок, так этого колдуна кличут, тоже из городища ушел. Я его у ворот видел, он по дороге не пошел, свернул в лес и пропал, словно блазень.
Обсуждая повадки странного колдуна и припоминая загадочную смерть Альвова брата, слушатели дружно загомонили, но Полева уже ничего не слышала. Ее грудь сдавило болью, в глазах в веселой пляске завертелись радужные блики, сжигая краски и звуки, слепое солнце рухнуло на голову.
– Эй, люди! Бабе худо! – завопил кто-то, подхватывая ее на руки.
– Водички ей, водички, – закудахтала узколицая женщина в простом платке. Рассказчик, а это именно он поймал Полеву, бережно плеснул ей в рот пригоршню воды из принесенного кем-то корца.
– Не в рот лей, а на лицо! – перекрикивая друг друга, посоветовали ему сразу несколько голосов.
Их-то и услышал проходивший мимо Миролюб. По гомону он сразу понял – люд собрался не байки слушать – случилось что-то, и, прихватив за рукав вылезающего из под ног взрослых мальчишку, спросил:
– Что там?
– Бабе худо, – равнодушно отмахнулся паренек, но, глянув варягу в лицо, азартно прищелкнул языком: – Да ведь она в вашем доме живет!
– Пустите! – Отбросив мальчишку, Миролюб растолкал людей и, присев перед Полевой, положил ее голову себе на колени. – Она моя сестра! Уйдите!
– А где ж ты раньше-то был? – обвиняюще откликнулся чей-то голос. – Ее тут чуть не затоптали, а ты блудил где-то!
Старательно растирая уши Полевы горячими ладонями, Миролюб смолчал. Он и впрямь блудил – ходил без цели, стараясь охладить гнев после ссоры с отцом. Кабы знал, что Полева выскочила за ним, – разве оставил бы одну? Мерянка нравилась ему – ни у кого больше не было таких чудных, шелковых волос, такой мягкой кожи и таких озерных, светящихся изнутри глаз. И характером она оказалась нежна и мягка, словно воск. Миролюба раздражало лишь ее странное, почти безумное стремление уйти. Правда, худо было лишь поначалу, а затем она быстро сдалась, но все же часто поздними вечерами, когда все уже ложились спать, она потихоньку уходила из избы. Полагая, что Полева бегает на свидания к бросившему ее лаготнику, злясь и ревнуя, Миролюб однажды отправился за ней следом и там, на берегу Мутной, притаившись за кустом калины, он увидел, как, вздев к темнеющему вдали лесу худые руки, протяжно, словно выкликая из его мрачных глубин кого-то неведомого, Полева затянула грустную, похожую на жалобные журавлиные клики, песню. И так сильна оказалась рвущаяся из ее души тоска, что он не выдержал – зажал уши и побежал прочь. Тогда-то он и понял, что никто не сможет отвадить ее от той нелепой, покинувшей ее любви. Только и его ничто уже не могло спасти… Оставалось лишь надеяться, что однажды красивая мерянка покорится судьбе и подарит ему если не свое сердце, так хотя бы свое манящее, прекрасное тело.
– Полева! Полева! – склонившись к уху мерянки, зашептал он. Звуки знакомого голоса потянули Полеву из темноты. Вглядываясь в плывущее сквозь туман лицо Миролюба, она улыбнулась:
– Миролюб? А я тебя искала… – И вдруг, вспомнив что-то, резко села: – Ты хотел уйти в Киев?
– Да, – негромко признал варяг.
Опираясь на его руку, мерянка поднялась, качнула головой:
– Возьми меня с собой!
– Зачем? – Миролюб хотел было огрызнуться – куда, мол, тебе в самое пекло, – но, чувствуя на себе внимательные взоры зевак, потянул Полеву подальше от толпы: – Пойдем-ка, поговорим…
Сгорая от стыда за нее, на виду у всех позорно влезающую в мужские дела, он втолкнул мерянку в полутемный старый овин, припер ее к стене:
– Что ты задумала? Я – воин, мне самое время в поход с князем, а что тебе там делать? Иль не знаешь, что на войне никого не жалеют?
Серые глаза Полевы пристально уставились на него – аж захотелось поежиться…
– Я пойду с тобой. Ты пойдешь, и я пойду! – твердо повторила мерянка. – И отпусти меня. Мне больно!
Только теперь Миролюб ощутил, как сильно сдавливает ее запястья. Смутившись, он разжал пальцы и вдруг сообразил: все ее речи – это хитрости его упрямого и трусливого отца! Это коварный старик послал ее, велев прикинуться больной и наказав пригрозить ему своим уходом. Мнил, пожалев девку, сын одумается, ради любви откажется от чести и славы! Нет, не выйдет!
Он покосился на потирающую запястья Полеву. Красива змея! Тишком да молчком с отцом столковалась, надумала поиграться его любовью! Что ж, сама виновата!
Ловко скользнув к бабе, Миролюб бросил ее на солому:
– Значит, со мной отправиться желаешь?! А с чего бы вдруг? Может, полюбила?
И, не дожидаясь ответа, склонился над упавшей на спину мерянкой. Ее припухлые алые губы обожгли его горячим дыханием, в серых глазах мелькнул страх. «Ага, – сгорая от дикого желания впиться в ее маняще приоткрытый рот, усмехнулся Миролюб. – Испугалась! Поняла, что я ее раскусил.»
– Подожди… – протестующе шевельнулась под ним Полева.
– Подожди?! – Миролюб прижался к ней, лишая возможности вывернуться. Он уже не мог ждать! Ее мягкие, округлые груди, обжигая, вдавливались в его тело. Потеряв рассудок от ее желанной близости, Миролюб стиснул руки мерянки и прильнул ртом к ее припухшим губам. Силясь высвободиться, Полева забилась, но ее сопротивление лишь раззадорило парня. Оторвавшись от ее губ, он скользнул щекой по нежной шее, рванул зубами ворот срачицы. Некрепкая ткань затрещала и разошлась, обнажая белые подрагивающие груди с завлекающе темными шишечками сосков.
– Пусти! Не надо! – чувствуя, что вот-вот произойдет нечто непоправимое, вскрикнула Полева. Никогда не обижавший ее Миролюб стал вдруг чужим и неприятным. Неужели когда-то он нравился ей? Неужели даже пыталась сравнить его с исчезнувшим Выродком?
– Пусти?! – прохрипел он, расслышав. – Нет, хватит! Я и так Долго ждал!
По изменившемуся голосу парня Полева поняла – словами его не остановить, и забилась изо всех сил, взывая к чужой помощи. Ее голос взмыл к невысоким балкам овина и, сорвавшись, пропал. Теперь Полева могла лишь тонко сипеть и биться, отчаянно сопротивляясь напору сильного мужского тела. Сухая солома больно колола ее кожу, забивалась в волосы, но Полева этого не чувствовала. Заведя локти ей за голову, Миролюб перехватил их одной рукой, а другой спустился к ногам. Хриплое дыхание парня обжигало Полеву огнем, а скользящие по телу руки казались гадкими и жестокими.
– Давай, давай… – восторженно прохрипел Миролюб, силой раскинув ее судорожно сжатые колени. – Иди сюда…
– Нет! – Она не знала, откуда взялись силы для этого последнего, протестующего вопля. Полева никогда и никому не принадлежала против своей воли, и единственный, кто имел право так поступать с ней, был Выродок. Только он никогда не позволил себе столь низко пасть. Он скорее убил бы ее…
Всхлипывая, Полева увернулась от ищущих ее рот губ Миролюба и, вспоминая Выродка, закрыла глаза. Нынче зеленоглазый колдун идет в Киев и не ведает, что, задыхаясь в постылых объятиях, она вспоминает о нем…
Невольно призывая того единственного мужчину, кто стал ее судьбой, Полева простонала:
– Выродок!
Этот стон оглушил парня. Тут, под ним, она звала другого! Отпустив голые плечи мерянки, Миролюб сверкнул на нее злыми, ошалевшими глазами, но вдруг, уразумев, что натворил, рухнул лицом в сено. Он не видел, как Полева встала, стянула на груди рваные края рубахи, вытащила из волос запутавшиеся в них соломинки.
– Я все равно пойду с тобой в Киев, – твердо сказала она и хлопнула дверью.
Стыд навалился на Миролюба. Как он мог так поступить с мерянкой?! Где оставил разум?! Поссорился с отцом, а зло выместил на бабе!
Боясь возвращаться в избу, он явился домой поздно ночью. Крадучись прошел через сени, нащупал в темноте дверную ручку и, слегка подтолкнув ее, очутился в залитой светом горнице. Отец не спал – сидел за столом и мял гибкими пальцами кусочек Желтой глины. «Рассказала…» – мелькнуло в голове Миролюба, но, заслышав его робкие шаги, старик вымолвил:
– Я говорил с Богом, сын. Я не смею держать тебя силой. Поступай как пожелаешь… – Вздохнув, он зябко повел плечами и добавил: – Полева пойдет с тобой. Береги ее, словно сестру.
Миролюба затрясло. Как он мог так дурно думать об отце? Почему приписывал ему худые помыслы?
Рухнув на колени, он ткнулся вспотевшим лбом в измазанные глиной морщинистые отцовские руки:
– Прости меня! Прости!
– Бог с тобой, сынок! – приглаживая его темные кудри, как-то жалобно ответил старик. – Только помни: ты у меня один… Вернись…
Миролюб верил, что вернется. Верил, когда последний раз обнимал согнувшегося от горя отца, верил, когда скрывались за туманной дымкой высокие стены родного городища, и только ночью, на первом привале вдруг осознал – а ведь он может и не вернуться! От этой страшной мысли что-то внутри надломилось, и, не умея сдержаться, он тихо заплакал. Показалось, будто темнота и пустота вокруг него ширятся, словно желая утянуть в жуткую бездонную пропасть, и никто не хочет ему помочь. Обиженная Полева со времени отъезда и полслова ему не сказала…
Неожиданно к его волосам прикоснулись мягкие женские руки. Голос мерянки ласково произнес:
– Не мучай себя…
Вина перед Полевой рухнула на его вздрагивающие плечи:
– Я худое подумал… Тебя обидел… Отца… Нет мне прощения!
– Не надо, – перебила она. – Дело прошлое… А что до прощения, так никто на тебя обиды не держит – ни я, ни Антип…
Тогда он впервые удивился ее выдержке, но затем она все чаще изумляла его. Словно отбродив по лесам всю жизнь, мерянка умела и найти безопасное место для ночлега, и развести костер, и поймать мелкую дичь, и сыскать съедобный корешок.
– Почему ты одна не пошла? – как-то раз, глядя на ее уверенные движения, спросил Миролюб. Полева обернулась. Всполохи костра запрыгали в ее больших блестящих глазах:
– Я не привыкла ходить одна…
Не спрашивая, Миролюб понял – она всегда была с тем, кто оставил ее в Новом Городе. С кем же? Вспоминая разговоры горожан, он неуверенно вымолвил:
– Ты идешь за колдуном?
– Мы, – не дрогнув поправила она. – Мы идем за колдуном.
– А что скажешь, коли тебе?
– Мне?
Полева не ждала от Антипа подарков. Старик и так слишком многое делал для нее. Ведь это он выходил ее после исчезновения Выродка, он кормил ее, поил, давал одежду и кров. И хоть Антипу не удалось избавить ее от воспоминаний, успокоить убивающую ее боль он сумел. Благодаря его стараниям Полева уже не пыталась убежать из Нового Города и почти смирилась с мыслью, что никогда больше не увидит завладевшего ее сердцем знахаря. Ласковые и искренние речи Антипа принесли ей какой-то странный покой, а его Бог с грустным лицом каждый вечер перед сном утешал ее и каждое утро вселял надежду выжить.
Старик поселил Полеву в небольшой, но уютной клети, возле своей горницы, и повесил в переднем углу лик своего Бога. Он сам написал его скорбное и любящее лицо, поэтому новый Бог казался Полеве более близким и простым. Иногда она даже пыталась разговаривать с ним, доверительно выплакивая свою боль. И хотя Бог молчал, Полеве становилось легче. В молчании Антипиного Бога была надежда на счастье… А однажды Антип выпилил из дерева маленький красивый крестик и подарил Полеве. Мерянка пыталась отказаться от подарка, но Антип сам надел крестик ей на шею и шепнул:
– Это оберег моего Бога. Пусть он помогает тебе. С той поры в трудный миг Полева хваталась за подаренный Антипом оберег и шептала слова мольбы к тому, в кого так верил варяг и кто был так добр, что каждую ночь безропотно выслушивал ее бесконечные жалобы.
Вот и нынче, завидев летящих через городище черных жеребцов, Полева первым делом нашарила на груди крестик и испуганно сжала его в ладони. В тот миг она не заметила боли, но теперь, раскрыв ладонь, увидела посерединке глубокую, оставленную краем креста царапину. Она поднесла руку к губам, слизнула выступившую кровь.
– Что там у тебя? Покажь! – заметив ее удрученное лицо, потребовал Антип и, не дожидаясь ответа, развернул к свету узкую девичью ладонь.
– Малость поцарапалась… – не зная, как, не обидев мастера, объяснить свою рану, смущенно забормотала Полева, но на ее счастье дверь распахнулась, и в клубах утреннего мороза на пороге появился Миролюб. Углядев на щеках вломившегося в избу сына лихорадочный румянец, Антип приподнялся. Сияя улыбкой, Миролюб подлетел к нему, затряс за плечи:
– Наши Полоцк взяли! Рогнеда полоцкая Владимиру женой стала! Кривичи с Владимировой дружиной на Киев идти собираются!
– А тебе-то что за радость? – отпуская руку Полевы, холодно спросил раскрасневшегося парня Антип.
Миролюб опустил руки, недоверчиво взглянул в потемневшее отцовское лицо:
– Ты что, отец?! Неужели не рад?!
– А чему радоваться? – Старик опустился на лавку, отодвинул в сторону свою поделку. – Тому, что нашем князем месть движет и, от нее ошалев, он под себя людские жизни мнет? Иль тому, что он брата убить желает?
Слова отца хлестали Миролюба будто плети. Что старик болтал?! У него под носом вершилось великое, а он чашки разрисовывал да кланялся идолу с оленьими глазами!
– Хватит, отец! – пытаясь совладать с охватившим его негодованием, рявкнул Миролюб. –Ты меня в Полоцк с князем не пустил, так в Киев я сам пойду и тебя спрашивать не стану!
Полева испуганно прикрыла ладошкой округлившийся рот и, сообразив, обеими руками обхватила старика. «Главное, чтоб отец с сыном не подрались, родной крови не пролили, – стискивая напрягшиеся плечи Антипа, думала она. – А слова забудутся». Не замечая ее усилий, Антип шагнул к сыну:
– Ты что говоришь?!
– А то и говорю, что не стану, подобно тебе, от войны бегать и трусость свою божьим словом прикрывать!
Набычившись, Миролюб исподлобья глядел на отца. Между ними и раньше были споры, но впервые он высказал все, что думал об отцовской вере, впервые открыто упрекнул старика в трусости. Сжимая кулаки, Антип постарался высвободиться из цепких объятий Полевы:
– Я многое повидал на своем веку, мальчик! Я повоевал, и никто не может называть меня трусом, но только к старости я понял, как ошибался. Одумайся, сын, не повторяй моих ошибок!
– Хватит! – Миролюб стукнул по столу кулаком. Расписная чашка подпрыгнула и, глухо постукивая резными краями, покатилась к краю стола. Полева едва успела подхватить ее – чтоб не разбилась. Занятая чашкой, она не видела, как Миролюб ушел, только услышала стук захлопнувшейся за ним двери и тяжелый, провожающий его стон. Не понимая, откуда доносится воющий звук, она вскинула глаза. Скорчившись, словно в коликах, Антип сидел на лавке и, сдавливая ладонями седую голову, тихо стонал.
– Что ты? Что ты? – Бросившись к нему, Полева зацепилась подолом за край стола, но, не обращая внимания на треск рвущейся ткани, обняла старика: – Он одумается! Одумается…
Антип поднял на нее покрасневшие от слез глаза:
– Нет. Он похож на свою мать. А она была очень упряма…
– Глупости! – Догадавшись, что делать, Полева вскочила и, на ходу набрасывая платок, кинулась к двери: – Я его уговорю! Верну!
Осенний тревожный ветер быстро пробрался под ее одежду, заставил ускорить шаг. Встречных было немного, и, не зная никого из них, Полева побоялась расспрашивать о Миролюбе. Озираясь и заглядывая во все дворы, она отправилась к высящимся над рекой стенам городища. Какое-то чутье тянуло ее туда. Повернув за угол последней избы, она увидела большую толпу.
– А Владимир как рубанул! – донесся оттуда хвастливый мужской голос. – И хоть верьте, хоть нет – одним ударом троих свалил!
Полева протолкалась сквозь ватажку внимающих хвастуну горожан и в самой ее середине увидела раскрасневшегося от собственной значимости парня в островерхой красной шапке. Гонец, сообразила она, растерянно оглядывая незнакомые лица теснящихся возле рассказчика мужиков. Миролюба среди них не было. Она уже начала было проталкиваться назад, как гонец заговорил о Рогнеде.
– Ее тамошний знахарь спрятал, – полушепотом, будто открывая страшную тайну, поверял он. – Добрыня его спрашивал, спрашивал, а правды так и не узнал. Совсем расстроился, а потом невесть откуда явился тот самый зеленоглазый, что давеча у нас в городище с Альбом подрался. «Я, – говорит, – княжну сыщу. Я колдун». И представьте – сыскал!
Пораженные слушатели дружно ахнули. Раздуваясь от внимания, гонец повысил голос:
– А еще я вам скажу, что он и верно колдун. Его даже Добрыня побаивается, хоть и ходит с ним не разлучаясь, будто с лучшим приятелем. Болтают, что колдун этот в Киев собирается, с кем-то там в сговор вступить хочет и весь поход наш от него будет зависеть!
– Ну, это ты хватил! – недоверчиво выкрикнул кто-то позади Полевы. – Наш князь за правое дело бьется, ему и без колдовства удача под ноги шелковый ковер постелит!
– Может, и так, – согласился гонец. – А только, когда мы из Полоцка уезжали, Выродок, так этого колдуна кличут, тоже из городища ушел. Я его у ворот видел, он по дороге не пошел, свернул в лес и пропал, словно блазень.
Обсуждая повадки странного колдуна и припоминая загадочную смерть Альвова брата, слушатели дружно загомонили, но Полева уже ничего не слышала. Ее грудь сдавило болью, в глазах в веселой пляске завертелись радужные блики, сжигая краски и звуки, слепое солнце рухнуло на голову.
– Эй, люди! Бабе худо! – завопил кто-то, подхватывая ее на руки.
– Водички ей, водички, – закудахтала узколицая женщина в простом платке. Рассказчик, а это именно он поймал Полеву, бережно плеснул ей в рот пригоршню воды из принесенного кем-то корца.
– Не в рот лей, а на лицо! – перекрикивая друг друга, посоветовали ему сразу несколько голосов.
Их-то и услышал проходивший мимо Миролюб. По гомону он сразу понял – люд собрался не байки слушать – случилось что-то, и, прихватив за рукав вылезающего из под ног взрослых мальчишку, спросил:
– Что там?
– Бабе худо, – равнодушно отмахнулся паренек, но, глянув варягу в лицо, азартно прищелкнул языком: – Да ведь она в вашем доме живет!
– Пустите! – Отбросив мальчишку, Миролюб растолкал людей и, присев перед Полевой, положил ее голову себе на колени. – Она моя сестра! Уйдите!
– А где ж ты раньше-то был? – обвиняюще откликнулся чей-то голос. – Ее тут чуть не затоптали, а ты блудил где-то!
Старательно растирая уши Полевы горячими ладонями, Миролюб смолчал. Он и впрямь блудил – ходил без цели, стараясь охладить гнев после ссоры с отцом. Кабы знал, что Полева выскочила за ним, – разве оставил бы одну? Мерянка нравилась ему – ни у кого больше не было таких чудных, шелковых волос, такой мягкой кожи и таких озерных, светящихся изнутри глаз. И характером она оказалась нежна и мягка, словно воск. Миролюба раздражало лишь ее странное, почти безумное стремление уйти. Правда, худо было лишь поначалу, а затем она быстро сдалась, но все же часто поздними вечерами, когда все уже ложились спать, она потихоньку уходила из избы. Полагая, что Полева бегает на свидания к бросившему ее лаготнику, злясь и ревнуя, Миролюб однажды отправился за ней следом и там, на берегу Мутной, притаившись за кустом калины, он увидел, как, вздев к темнеющему вдали лесу худые руки, протяжно, словно выкликая из его мрачных глубин кого-то неведомого, Полева затянула грустную, похожую на жалобные журавлиные клики, песню. И так сильна оказалась рвущаяся из ее души тоска, что он не выдержал – зажал уши и побежал прочь. Тогда-то он и понял, что никто не сможет отвадить ее от той нелепой, покинувшей ее любви. Только и его ничто уже не могло спасти… Оставалось лишь надеяться, что однажды красивая мерянка покорится судьбе и подарит ему если не свое сердце, так хотя бы свое манящее, прекрасное тело.
– Полева! Полева! – склонившись к уху мерянки, зашептал он. Звуки знакомого голоса потянули Полеву из темноты. Вглядываясь в плывущее сквозь туман лицо Миролюба, она улыбнулась:
– Миролюб? А я тебя искала… – И вдруг, вспомнив что-то, резко села: – Ты хотел уйти в Киев?
– Да, – негромко признал варяг.
Опираясь на его руку, мерянка поднялась, качнула головой:
– Возьми меня с собой!
– Зачем? – Миролюб хотел было огрызнуться – куда, мол, тебе в самое пекло, – но, чувствуя на себе внимательные взоры зевак, потянул Полеву подальше от толпы: – Пойдем-ка, поговорим…
Сгорая от стыда за нее, на виду у всех позорно влезающую в мужские дела, он втолкнул мерянку в полутемный старый овин, припер ее к стене:
– Что ты задумала? Я – воин, мне самое время в поход с князем, а что тебе там делать? Иль не знаешь, что на войне никого не жалеют?
Серые глаза Полевы пристально уставились на него – аж захотелось поежиться…
– Я пойду с тобой. Ты пойдешь, и я пойду! – твердо повторила мерянка. – И отпусти меня. Мне больно!
Только теперь Миролюб ощутил, как сильно сдавливает ее запястья. Смутившись, он разжал пальцы и вдруг сообразил: все ее речи – это хитрости его упрямого и трусливого отца! Это коварный старик послал ее, велев прикинуться больной и наказав пригрозить ему своим уходом. Мнил, пожалев девку, сын одумается, ради любви откажется от чести и славы! Нет, не выйдет!
Он покосился на потирающую запястья Полеву. Красива змея! Тишком да молчком с отцом столковалась, надумала поиграться его любовью! Что ж, сама виновата!
Ловко скользнув к бабе, Миролюб бросил ее на солому:
– Значит, со мной отправиться желаешь?! А с чего бы вдруг? Может, полюбила?
И, не дожидаясь ответа, склонился над упавшей на спину мерянкой. Ее припухлые алые губы обожгли его горячим дыханием, в серых глазах мелькнул страх. «Ага, – сгорая от дикого желания впиться в ее маняще приоткрытый рот, усмехнулся Миролюб. – Испугалась! Поняла, что я ее раскусил.»
– Подожди… – протестующе шевельнулась под ним Полева.
– Подожди?! – Миролюб прижался к ней, лишая возможности вывернуться. Он уже не мог ждать! Ее мягкие, округлые груди, обжигая, вдавливались в его тело. Потеряв рассудок от ее желанной близости, Миролюб стиснул руки мерянки и прильнул ртом к ее припухшим губам. Силясь высвободиться, Полева забилась, но ее сопротивление лишь раззадорило парня. Оторвавшись от ее губ, он скользнул щекой по нежной шее, рванул зубами ворот срачицы. Некрепкая ткань затрещала и разошлась, обнажая белые подрагивающие груди с завлекающе темными шишечками сосков.
– Пусти! Не надо! – чувствуя, что вот-вот произойдет нечто непоправимое, вскрикнула Полева. Никогда не обижавший ее Миролюб стал вдруг чужим и неприятным. Неужели когда-то он нравился ей? Неужели даже пыталась сравнить его с исчезнувшим Выродком?
– Пусти?! – прохрипел он, расслышав. – Нет, хватит! Я и так Долго ждал!
По изменившемуся голосу парня Полева поняла – словами его не остановить, и забилась изо всех сил, взывая к чужой помощи. Ее голос взмыл к невысоким балкам овина и, сорвавшись, пропал. Теперь Полева могла лишь тонко сипеть и биться, отчаянно сопротивляясь напору сильного мужского тела. Сухая солома больно колола ее кожу, забивалась в волосы, но Полева этого не чувствовала. Заведя локти ей за голову, Миролюб перехватил их одной рукой, а другой спустился к ногам. Хриплое дыхание парня обжигало Полеву огнем, а скользящие по телу руки казались гадкими и жестокими.
– Давай, давай… – восторженно прохрипел Миролюб, силой раскинув ее судорожно сжатые колени. – Иди сюда…
– Нет! – Она не знала, откуда взялись силы для этого последнего, протестующего вопля. Полева никогда и никому не принадлежала против своей воли, и единственный, кто имел право так поступать с ней, был Выродок. Только он никогда не позволил себе столь низко пасть. Он скорее убил бы ее…
Всхлипывая, Полева увернулась от ищущих ее рот губ Миролюба и, вспоминая Выродка, закрыла глаза. Нынче зеленоглазый колдун идет в Киев и не ведает, что, задыхаясь в постылых объятиях, она вспоминает о нем…
Невольно призывая того единственного мужчину, кто стал ее судьбой, Полева простонала:
– Выродок!
Этот стон оглушил парня. Тут, под ним, она звала другого! Отпустив голые плечи мерянки, Миролюб сверкнул на нее злыми, ошалевшими глазами, но вдруг, уразумев, что натворил, рухнул лицом в сено. Он не видел, как Полева встала, стянула на груди рваные края рубахи, вытащила из волос запутавшиеся в них соломинки.
– Я все равно пойду с тобой в Киев, – твердо сказала она и хлопнула дверью.
Стыд навалился на Миролюба. Как он мог так поступить с мерянкой?! Где оставил разум?! Поссорился с отцом, а зло выместил на бабе!
Боясь возвращаться в избу, он явился домой поздно ночью. Крадучись прошел через сени, нащупал в темноте дверную ручку и, слегка подтолкнув ее, очутился в залитой светом горнице. Отец не спал – сидел за столом и мял гибкими пальцами кусочек Желтой глины. «Рассказала…» – мелькнуло в голове Миролюба, но, заслышав его робкие шаги, старик вымолвил:
– Я говорил с Богом, сын. Я не смею держать тебя силой. Поступай как пожелаешь… – Вздохнув, он зябко повел плечами и добавил: – Полева пойдет с тобой. Береги ее, словно сестру.
Миролюба затрясло. Как он мог так дурно думать об отце? Почему приписывал ему худые помыслы?
Рухнув на колени, он ткнулся вспотевшим лбом в измазанные глиной морщинистые отцовские руки:
– Прости меня! Прости!
– Бог с тобой, сынок! – приглаживая его темные кудри, как-то жалобно ответил старик. – Только помни: ты у меня один… Вернись…
Миролюб верил, что вернется. Верил, когда последний раз обнимал согнувшегося от горя отца, верил, когда скрывались за туманной дымкой высокие стены родного городища, и только ночью, на первом привале вдруг осознал – а ведь он может и не вернуться! От этой страшной мысли что-то внутри надломилось, и, не умея сдержаться, он тихо заплакал. Показалось, будто темнота и пустота вокруг него ширятся, словно желая утянуть в жуткую бездонную пропасть, и никто не хочет ему помочь. Обиженная Полева со времени отъезда и полслова ему не сказала…
Неожиданно к его волосам прикоснулись мягкие женские руки. Голос мерянки ласково произнес:
– Не мучай себя…
Вина перед Полевой рухнула на его вздрагивающие плечи:
– Я худое подумал… Тебя обидел… Отца… Нет мне прощения!
– Не надо, – перебила она. – Дело прошлое… А что до прощения, так никто на тебя обиды не держит – ни я, ни Антип…
Тогда он впервые удивился ее выдержке, но затем она все чаще изумляла его. Словно отбродив по лесам всю жизнь, мерянка умела и найти безопасное место для ночлега, и развести костер, и поймать мелкую дичь, и сыскать съедобный корешок.
– Почему ты одна не пошла? – как-то раз, глядя на ее уверенные движения, спросил Миролюб. Полева обернулась. Всполохи костра запрыгали в ее больших блестящих глазах:
– Я не привыкла ходить одна…
Не спрашивая, Миролюб понял – она всегда была с тем, кто оставил ее в Новом Городе. С кем же? Вспоминая разговоры горожан, он неуверенно вымолвил:
– Ты идешь за колдуном?
– Мы, – не дрогнув поправила она. – Мы идем за колдуном.
ГЛАВА 36
Путь от Полоцка до Киева для Егоши пролетел быстро. Болотник уже привык к долгим переходам, да к тому же набирающая силу осень, не позволяя усталости взять над ним верх, радовала взор яркими красками, утешала сердце задумчивой тишиной. Она напоминала Егоше в последний раз заплетающую свою золотистую косу девку на выданье, – замирая, как невеста, над речной водой и будто желая узреть в ее мрачной глубине свое счастье, осень гляделась в тихие заводи и сияла-переливалась тихой, глубоко затаившейся надеждой.
Егоше было не впервой ночевать в лесу, но частые дожди заставляли его искать приюта в попадавшихся по дороге печищах. В простиравшихся до реки Березины землях кривичей неразговорчивого болотника принимали не очень-то охотно, но, прознав про его принадлежность к Владимировой дружине, смягчались. За частые поборы – ведь платили дань и своему князю, и киевскому – кривичи не любили Ярополка, и многие лишь ждали Владимировой дружины, чтоб присоединиться к выступившему против брата новгородскому князю. Но чем ближе был Киев, тем менее охотно сельчане слушали Егошин рассказ про покорение Полоцка. В растянувшихся меж Березиной и Припятью землях верных Ярополку дреговичей Егоше пришлось врать.
– Я сам там был, – будто в смущении опуская глаза, тихо говорил он. – Сам все видел. – И на сей раз добавлял: – Еле утек!
Жалея удравшего от Владимировой жестокости парня, дреговичи давали ему и приют, и еду, но в древлянских землях все вновь изменилось. Там еще помнили подло убитого киевлянами князя Мала и доброго, рано погибшего от руки брата Олега. В древлянском городище Турове, что высился над Припятью, Егоша встретил большую ватагу молодых парней. Не скрывая своей неприязни к Ярополку, они болтались по улицам городища и, потрясая кто колом, а кто рогатиной, орали:
– Дождемся ясного князя Владимира! Смерть поганому братоубийце Ярополку!
Наскочив на одну из подобных ватаг, Егоша зацепил за рукав проходящего мимо мужика с всклокоченной бородой и осторожно поинтересовался:
– Чего это они разорались? Недовольно вырвав руку, мужик огрызнулся:
– Дурь в них бродит! Они, видишь ли, Владимировых войск дожидаются, надеются, что князь их с собой на Киев возьмет. – И, зло покосившись на орущих парней, сплюнул: – Работали бы лучше, чем попусту глотки драть! Эвон, хлеб на корню гниет!
Он преувеличивал. Нынешний год выдался неурожайным, видать, чуя приближение смутного времени и жалея свою хлебородную силу, Овсень поскупился на дары.
Не задержавшись в Турове, Егоша двинулся дальше по Припяти. Теперь, когда уж близок был Киев, следовало подумать, как встретиться с Ярополковым воеводой. Входить в городище самому было опасно – вряд ли киевляне забыли ненавистного Волчьего Пастыря. Хорошо бы сыскать посланника… И, вспомнив о посланнике, Егоша впервые пожалел об оставленной в Новом Городе мерянке. Раньше Полева только мешала его задумкам, однако нынче она могла бы пригодиться. Вряд ли, изменив своим привычкам, Блуд усмирил похотливый нрав, и такая красавица, как Полева, легко выманила бы его из городища. Побежал бы за ней на край света, как кобель за течной сукой! Жаль, что бабу унесла река…
Егоша взглянул на хмурое небо. Длинные, растянувшиеся за полночь лучи звезд напомнили ему о приближении Позвизда. Поплотнее закутавшись в накидку, он пересел ближе к огню и задумался. А если мерянка выжила?
Там, в Новом Городе, разделавшись с Рольфом, он тоже пришел на берег Мутной и видел, как за бросившейся в реку бабой сигали в воду отважные мужики, но дожидаться, чем кончится дело, ему не хотелось: спешил в Полоцк… Так и не узнав, вытянули Полеву иль нет, он ушел.
Словно отвечая на его невысказанный вопрос, река зашумела. Егоша покосился на посеребренную лунным светом водную гладь:
– Ты что-то знаешь?
Припять ответила тихим шелестом. Она знала о мерянке. Егоша поднялся, подошел к воде и, набрав в ладони полные пригоршни, вгляделся в свое отражение. Вода молчала. Значит, только затаившийся в глубине Припяти водяной дух сумел бы что-то поведать. Когда-то Нар учил Егошу проникать в пристанище водяных духов.
Поежившись, болотник скинул одежду и осторожно, стараясь не сбить ровного дыхания, вошел в воду. От прикосновения холодных и настойчивых рук реки по его коже побежали мурашки. Резко выдохнув, он нырнул. Темная сила потянула его за собой, грудь сдавило диким желанием выскочить обратно, но он сдержался. Отныне следовало забыть о своем теле. Сливаясь с течением реки, он расслабился. Мельтешащие перед глазами разноцветные точки слились в один радужный водоворот, в ушах зазвенели голоса ичетиков, но тот, кого Егоша искал, еще не откликался. Водоворот закрутился, потянул его вниз, мимо празднично серебрящихся берегинь и безобразных, всклокоченных русалок. Призывая его замедлить свое скольжение, тонкие девичьи голоса протяжно запели, белые руки потянулись к его бесплотной душе. Увернувшись, он рухнул в бездонную пропасть… Русалки и берегини еще успеют натешиться в Русальную неделю, а нынче их время еще не настало.
Тяжелые темные волосы водяного духа упали на него, оплели зеленой сетью водорослей. Он!
Егоша вслушался. Монотонным гудением в его мозгу зазвучал глухой голос Омутника. Болотник признал его сразу – Омутник редко разговаривал с чужими, и поэтому его голос куда как больше, чем шумящий, точно море, голос Водянника, походил на безликий рев воды на речных порогах.
– Сестра Мутная хотела взять ее в свои девки, – гудел Омутной, – а ее вытянули. Нынче она тебя ищет. Говорят, даже звала давеча.
Егоша и без его указок подозревал, что если Полеве удастся выжить, то она примется его искать. Вот только где?
– Берегини с Непры болтают, будто видели ее совсем близко… На берегу, возле Рыбных затонов.
Зеленые космы Омутника шевельнулись. Он хотел платы за свой ответ. Теперь Егоше предстояло самое сложное – уйти от могучего водяного духа, не потерявшись в его густой бороде. Осторожно, опасаясь заронить подозрения в душу Омутного хозяина, Егоша постарался ощутить свое тело. Это удалось почти сразу – в грудь хлынула боль, а от нехватки воздуха в голове замутилось. Он шевельнул ногами. Так и есть – Омутник уже оплел их зелеными волосьями! Преодолевая жгучее желание совершить ошибку, стоящую жизни всем утопшим, – паникуя, забиться в спутавших его ноги сетях, – Егоша склонился и, стараясь не спешить, освободил от водорослей сперва одну ногу, а затем вторую. Омутник зло загудел, но теперь его голос лишь раздражал Егошу. Ловко увернувшись от настойчиво тянущихся к его ослабшему от борьбы телу пут, болотник рванулся к слабо мерцающему над головой свету. Бледные русалочьи руки вновь скользнули по его плечам, кратким всплеском прозвенел в ушах смех веселых ичетиков, а затем, отвергая человеческую плоть, вода расступилась и выбросила его на поверхность.
Уже не сдерживаясь, Егоша хрипло втянул в себя воздух, короткими гребками поплыл к берегу. Течение унесло его недалеко, и по мерцанию костра он быстро отыскал свою одежду. Деловито, до красноты растерев задервеневшую кожу, он сунул руки в дым костра и лишь тогда ощутил радость победы.
Не многим доводилось выпутываться из бороды Омутника. Из всех водяных духов он был самым коварным и нелюдимым. Для ловли жертв он прятался под корягами или выискивал в речном дне неожиданно глубокие ямы. В отличие от Речного или Водяного хозяина, Омутник предпочитал не метаться в поисках жертвы, а тихо, по-стариковски сидеть на одном месте, плетя по дну хитроумную сеть из своих волос. И стоило невнимательной жертве запутаться в ней, как, пользуясь слабостью и страхом добычи, Омутник затягивал ее в свою прожорливую пасть. Болотник не сомневался, что и нынче он решился ответить на Егошины мысли лишь для того, чтобы заглотить мягкое человеческое тело. Но вышло иначе, и теперь голодный и обманутый Омутник бесновался на дне реки, а Егоша ведал, где искать Полеву. Хозяин омута сказал, что вечно живые и болтливые берегини видели ее у затонов, а значит, если Егоша поторопится, то поспеет туда еще до рассвета.
Притоптав костер, болотник вскинул на плечо суму и бодро зашагал вдоль Припяти.
Яркий, столь похожий на его собственный, костерок он заметил еще издали и пренебрежительно усмехнулся. Мерянка так и не научилась прятаться от людей – кормила пламя слишком щедро, и, забавляясь излишней пищей, оно плясало, почти дотягиваясь яркими руками до нижних ветвей испуганно подобравшей иглы ели.
Егоше было не впервой ночевать в лесу, но частые дожди заставляли его искать приюта в попадавшихся по дороге печищах. В простиравшихся до реки Березины землях кривичей неразговорчивого болотника принимали не очень-то охотно, но, прознав про его принадлежность к Владимировой дружине, смягчались. За частые поборы – ведь платили дань и своему князю, и киевскому – кривичи не любили Ярополка, и многие лишь ждали Владимировой дружины, чтоб присоединиться к выступившему против брата новгородскому князю. Но чем ближе был Киев, тем менее охотно сельчане слушали Егошин рассказ про покорение Полоцка. В растянувшихся меж Березиной и Припятью землях верных Ярополку дреговичей Егоше пришлось врать.
– Я сам там был, – будто в смущении опуская глаза, тихо говорил он. – Сам все видел. – И на сей раз добавлял: – Еле утек!
Жалея удравшего от Владимировой жестокости парня, дреговичи давали ему и приют, и еду, но в древлянских землях все вновь изменилось. Там еще помнили подло убитого киевлянами князя Мала и доброго, рано погибшего от руки брата Олега. В древлянском городище Турове, что высился над Припятью, Егоша встретил большую ватагу молодых парней. Не скрывая своей неприязни к Ярополку, они болтались по улицам городища и, потрясая кто колом, а кто рогатиной, орали:
– Дождемся ясного князя Владимира! Смерть поганому братоубийце Ярополку!
Наскочив на одну из подобных ватаг, Егоша зацепил за рукав проходящего мимо мужика с всклокоченной бородой и осторожно поинтересовался:
– Чего это они разорались? Недовольно вырвав руку, мужик огрызнулся:
– Дурь в них бродит! Они, видишь ли, Владимировых войск дожидаются, надеются, что князь их с собой на Киев возьмет. – И, зло покосившись на орущих парней, сплюнул: – Работали бы лучше, чем попусту глотки драть! Эвон, хлеб на корню гниет!
Он преувеличивал. Нынешний год выдался неурожайным, видать, чуя приближение смутного времени и жалея свою хлебородную силу, Овсень поскупился на дары.
Не задержавшись в Турове, Егоша двинулся дальше по Припяти. Теперь, когда уж близок был Киев, следовало подумать, как встретиться с Ярополковым воеводой. Входить в городище самому было опасно – вряд ли киевляне забыли ненавистного Волчьего Пастыря. Хорошо бы сыскать посланника… И, вспомнив о посланнике, Егоша впервые пожалел об оставленной в Новом Городе мерянке. Раньше Полева только мешала его задумкам, однако нынче она могла бы пригодиться. Вряд ли, изменив своим привычкам, Блуд усмирил похотливый нрав, и такая красавица, как Полева, легко выманила бы его из городища. Побежал бы за ней на край света, как кобель за течной сукой! Жаль, что бабу унесла река…
Егоша взглянул на хмурое небо. Длинные, растянувшиеся за полночь лучи звезд напомнили ему о приближении Позвизда. Поплотнее закутавшись в накидку, он пересел ближе к огню и задумался. А если мерянка выжила?
Там, в Новом Городе, разделавшись с Рольфом, он тоже пришел на берег Мутной и видел, как за бросившейся в реку бабой сигали в воду отважные мужики, но дожидаться, чем кончится дело, ему не хотелось: спешил в Полоцк… Так и не узнав, вытянули Полеву иль нет, он ушел.
Словно отвечая на его невысказанный вопрос, река зашумела. Егоша покосился на посеребренную лунным светом водную гладь:
– Ты что-то знаешь?
Припять ответила тихим шелестом. Она знала о мерянке. Егоша поднялся, подошел к воде и, набрав в ладони полные пригоршни, вгляделся в свое отражение. Вода молчала. Значит, только затаившийся в глубине Припяти водяной дух сумел бы что-то поведать. Когда-то Нар учил Егошу проникать в пристанище водяных духов.
Поежившись, болотник скинул одежду и осторожно, стараясь не сбить ровного дыхания, вошел в воду. От прикосновения холодных и настойчивых рук реки по его коже побежали мурашки. Резко выдохнув, он нырнул. Темная сила потянула его за собой, грудь сдавило диким желанием выскочить обратно, но он сдержался. Отныне следовало забыть о своем теле. Сливаясь с течением реки, он расслабился. Мельтешащие перед глазами разноцветные точки слились в один радужный водоворот, в ушах зазвенели голоса ичетиков, но тот, кого Егоша искал, еще не откликался. Водоворот закрутился, потянул его вниз, мимо празднично серебрящихся берегинь и безобразных, всклокоченных русалок. Призывая его замедлить свое скольжение, тонкие девичьи голоса протяжно запели, белые руки потянулись к его бесплотной душе. Увернувшись, он рухнул в бездонную пропасть… Русалки и берегини еще успеют натешиться в Русальную неделю, а нынче их время еще не настало.
Тяжелые темные волосы водяного духа упали на него, оплели зеленой сетью водорослей. Он!
Егоша вслушался. Монотонным гудением в его мозгу зазвучал глухой голос Омутника. Болотник признал его сразу – Омутник редко разговаривал с чужими, и поэтому его голос куда как больше, чем шумящий, точно море, голос Водянника, походил на безликий рев воды на речных порогах.
– Сестра Мутная хотела взять ее в свои девки, – гудел Омутной, – а ее вытянули. Нынче она тебя ищет. Говорят, даже звала давеча.
Егоша и без его указок подозревал, что если Полеве удастся выжить, то она примется его искать. Вот только где?
– Берегини с Непры болтают, будто видели ее совсем близко… На берегу, возле Рыбных затонов.
Зеленые космы Омутника шевельнулись. Он хотел платы за свой ответ. Теперь Егоше предстояло самое сложное – уйти от могучего водяного духа, не потерявшись в его густой бороде. Осторожно, опасаясь заронить подозрения в душу Омутного хозяина, Егоша постарался ощутить свое тело. Это удалось почти сразу – в грудь хлынула боль, а от нехватки воздуха в голове замутилось. Он шевельнул ногами. Так и есть – Омутник уже оплел их зелеными волосьями! Преодолевая жгучее желание совершить ошибку, стоящую жизни всем утопшим, – паникуя, забиться в спутавших его ноги сетях, – Егоша склонился и, стараясь не спешить, освободил от водорослей сперва одну ногу, а затем вторую. Омутник зло загудел, но теперь его голос лишь раздражал Егошу. Ловко увернувшись от настойчиво тянущихся к его ослабшему от борьбы телу пут, болотник рванулся к слабо мерцающему над головой свету. Бледные русалочьи руки вновь скользнули по его плечам, кратким всплеском прозвенел в ушах смех веселых ичетиков, а затем, отвергая человеческую плоть, вода расступилась и выбросила его на поверхность.
Уже не сдерживаясь, Егоша хрипло втянул в себя воздух, короткими гребками поплыл к берегу. Течение унесло его недалеко, и по мерцанию костра он быстро отыскал свою одежду. Деловито, до красноты растерев задервеневшую кожу, он сунул руки в дым костра и лишь тогда ощутил радость победы.
Не многим доводилось выпутываться из бороды Омутника. Из всех водяных духов он был самым коварным и нелюдимым. Для ловли жертв он прятался под корягами или выискивал в речном дне неожиданно глубокие ямы. В отличие от Речного или Водяного хозяина, Омутник предпочитал не метаться в поисках жертвы, а тихо, по-стариковски сидеть на одном месте, плетя по дну хитроумную сеть из своих волос. И стоило невнимательной жертве запутаться в ней, как, пользуясь слабостью и страхом добычи, Омутник затягивал ее в свою прожорливую пасть. Болотник не сомневался, что и нынче он решился ответить на Егошины мысли лишь для того, чтобы заглотить мягкое человеческое тело. Но вышло иначе, и теперь голодный и обманутый Омутник бесновался на дне реки, а Егоша ведал, где искать Полеву. Хозяин омута сказал, что вечно живые и болтливые берегини видели ее у затонов, а значит, если Егоша поторопится, то поспеет туда еще до рассвета.
Притоптав костер, болотник вскинул на плечо суму и бодро зашагал вдоль Припяти.
Яркий, столь похожий на его собственный, костерок он заметил еще издали и пренебрежительно усмехнулся. Мерянка так и не научилась прятаться от людей – кормила пламя слишком щедро, и, забавляясь излишней пищей, оно плясало, почти дотягиваясь яркими руками до нижних ветвей испуганно подобравшей иглы ели.