-----------------------------------------------------------------------
Graham Greene. The Power And The Glory (1940). Пер. - Н.Волжина.
М., "Художественная литература". Собр.соч. в шести томах. Том второй.
-----------------------------------------------------------------------
Тесней кольцо; злой силой свора дышит,
И с каждым шагом смерть становится
все ближе.
Драйден
Мистер Тенч вышел из дому за баллоном эфира - вышел на слепящее
мексиканское солнце и в белесую пыль. Стервятники, сидевшие на крыше,
смотрели на него с полным безразличием: ведь он еще не падаль. Вялое
чувство возмущения шевельнулось в сердце мистера Тенча, он выковырял
расщепленными ногтями комок земли с дороги и лениво швырнул им в птиц.
Одна поднялась и, взмахивая крыльями, полетела над городом - над крохотной
площадью, над бюстом бывшего президента, бывшего генерала, бывшего
человеческого существа, над двумя ларьками с минеральной водой, к реке и к
морю. Там она ничего не найдет - в той стороне за падалью рыщут акулы.
Мистер Тенч пошел через площадь.
Он сказал "Buenos dias" [добрый день (исп.)] человеку с винтовкой,
который сидел у стены в маленьком клочке тени. Но здесь не Англия: человек
ничего не ответил, только неприязненно посмотрел на мистера Тенча, будто
он никогда не имел дела с этим иностранцем, будто не мистеру Тенчу он
обязан своими двумя передними золотыми зубами. Обливаясь потом, мистер
Тенч побрел дальше мимо здания казначейства, которое было когда-то
церковью, к набережной. На полпути он вдруг забыл, зачем вышел из дому -
за стаканом минеральной воды? Ничего другого в этом штате с сухим законом
не достанешь, разве только пива, но на пиво монополия, оно дорого, пьешь
его только по особым случаям. Мучительная тошнота сдавила желудок мистеру
Тенчу - нет, не минеральная вода ему нужна. А, конечно! Баллон эфира...
да, пароход пришел. Он слышал его ликующие свистки, лежа на кровати после
обеда. Он прошел мимо парикмахерской, мимо двух зубоврачебных кабинетов и
между складом и таможней вышел к реке.
Река тяжело текла к морю среди банановых плантаций. "Генерал Обрегон"
[Обрегон Альваро (1880-1928) - видный мексиканский военный и политический
деятель, установивший в стране режим "революционного каудильизма"; был
избран президентом (1920-1924) в обстановке кровопролитной политической
борьбы группировок; убит в 1928 г. после вторичного избрания президентом]
был пришвартован к берегу, и с него сгружали пиво - на набережной уже
стояли штабелями сотни ящиков. Мистер Тенч остановился в тени у таможни и
подумал: зачем я сюда пришел? Жара иссушила его память. Он харкнул,
откашливая мокроту, и апатично сплюнул ее на солнце. Потом сел на ящик и
стал ждать. Делать сейчас нечего. До пяти никто к нему не придет.
"Генерал Обрегон" был длиной ярдов в тридцать. Несколько футов погнутых
поручней, одна спасательная лодка, колокол на гнилой веревке, керосиновый
фонарь на носу - пароход, пожалуй, отслужит еще два-три года в Атлантике,
если не налетит на норд в Мексиканском заливе. Тогда ему, ясно, конец.
Впрочем, это не так уж важно - каждый, кто покупает билет, страхуется
автоматически. Несколько пассажиров, опершись на поручни, стояли среди
спутанных по ногам индюшек и глазели на порт - на склад, на пустую,
спаленную зноем улицу с зубоврачебными кабинетами и парикмахерской. Мистер
Тенч услышал скрип кобуры у себя за спиной и оглянулся. На него злобно
смотрел таможенник. Он проговорил что-то, но мистер Тенч не разобрал слов.
- Простите? - сказал мистер Тенч.
- Мои зубы, - пробормотал таможенник.
- А-а, - сказал мистер Тенч. - Ваши зубы. - Таможенник был совсем без
зубов и поэтому не мог говорить внятно - мистер Тенч удалил их все.
Мистера Тенча мучила тошнота; что-то с ним неладно - глисты, дизентерия...
Он сказал: - Протез почти готов, - и пообещал наобум: - Сегодня вечером. -
Выполнить это было, конечно, немыслимо, но вот так и живешь, откладывая
все в долгий ящик. Таможенника его ответ удовлетворил. Глядишь, он и
забудет, да и что ему еще делать? Деньги уже уплачены. Так шла жизнь
мистера Тенча - жара, забывчивость, откладывание дел на завтра; если
удастся, деньги на бочку - за что? Он посмотрел на медленно текущую реку;
в устье, как перископ, двигался плавник акулы. За долгие годы здесь сели
на мель несколько пароходов, и теперь они служили креплением речному
берегу, а их трубы косо торчали над береговым обрывом, точно пушки,
нацеленные куда-то далеко за банановые деревья и болото.
Мистер Тенч думал: баллон эфира, ведь чуть не забыл. Нижняя челюсть у
него отвисла, и он стал хмуро считать бутылки "Cerveza Moctezuma" [марка
пива]. Сто сорок ящиков. Двенадцать на сто сорок. Во рту у мистера Тенча
скопилась густая мокрота. Двенадцать на четыре - сорок восемь. Он сказал
вслух по-английски:
- Ишь ты, недурненькая! - Тысяча двести, тысяча шестьсот восемьдесят.
Он сплюнул, с вялым любопытством разглядывая девушку, которая стояла на
носу "Генерала Обрегона" - стройная, тоненькая фигурка, обычно они такие
толстухи, глаза, конечно, карие, а во рту уж обязательно поблескивает
золотой зуб, но свеженькая, молодая... Тысяча шестьсот восемьдесят бутылок
по одному песо бутылка.
Кто-то спросил его по-английски:
- Что вы сказали?
Мистер Тенч всем корпусом повернулся на голос.
- Вы англичанин? - удивленно проговорил он, но при виде широкоскулого,
исхудалого лица, как бы обуглившегося от трехдневной бороды, изменил форму
вопроса: - Вы говорите по-английски?
Да, ответил человек, он говорит по-английски. Весь сжавшись, он стоял в
тени - маленький, в темном, поношенном городском костюме, с небольшим
портфелем в руке. Под мышкой у него торчал какой-то роман; на обложке
виднелись детали грубо намалеванной любовной сцены. Он сказал:
- Простите. Мне показалось, вы заговорили со мной. - Глаза у этого
человека были немного навыкате, и в нем чувствовалась какая-то неуверенная
приподнятость, будто он только что отпраздновал свой день рождения... в
одиночестве.
Мистер Тенч отхаркнул мокроту.
- А что я говорил? - Он решительно ничего не помнил.
- Вы сказали: "Ишь ты, недурненькая".
- Разве? К чему это я? - Он уставился в безжалостное небо. Стервятник
висел там, точно наблюдатель. - К чему? А, наверно, вон про ту девицу.
Здесь хорошеньких не часто увидишь. На которую стоит посмотреть - одна-две
за год.
- Она еще совсем юная.
- Да я без всяких намерений, - устало проговорил мистер Тенч. - За
смотр денег не платят. Я уже пятнадцать лет живу один.
- Здесь?
- В здешних местах.
Они замолчали. Время шло, тень от таможни протянулась на несколько
дюймов ближе к реке; стервятник чуть передвинулся в небе, точно черная
часовая стрелка.
- Вы на нем приехали? - спросил мистер Тенч.
- Нет.
- Уезжаете на нем?
Маленькому человеку, видимо, хотелось уклониться от разговора на эту
тему, но потом, точно объяснение все-таки было необходимо, сказал:
- Просто так, смотрю. Наверно, скоро отойдет?
- В Веракрус [порт в одноименном мексиканском штате], - сказал мистер
Тенч. - Через несколько часов.
- Прямым курсом, без захода?
- Куда ему заходить? - Мистер Тенч спросил: - Как вы сюда попали?
Незнакомец ответил неопределенно:
- На лодке.
- У вас здесь плантация?
- Нет.
- Приятно послушать английскую речь, - сказал мистер Тенч. - Вы где
научились, в Америке?
Незнакомец подтвердил это. Он был не очень словоохотлив.
- Эх, я бы все отдал, - сказал мистер Тенч, - чтобы очутиться сейчас
там. - И проговорил тихо, опасливо: - У вас случайно не найдется в вашем
портфельчике чего-нибудь выпить? Те, что приезжают оттуда... я знал
двоих-троих... Немножко, в лечебных целях.
- У меня только лекарства, - сказал незнакомец.
- Вы врач?
Воспаленные глаза искоса, с хитрецой посмотрели на мистера Тенча.
- С вашей точки зрения, пожалуй... самозваный.
- Патентованные средства? Что ж! Сам живи и другим не мешай, - сказал
мистер Тенч.
- А вы уезжаете?
- Нет, я пришел сюда за... за... да неважно за чем. - Он приложил руку
к животу и сказал: - У вас ничего нет от... а, дьявол! Сам не знаю от
чего. Все эта проклятая страна. От нее вы меня не вылечите. Никто не
вылечит.
- Вам хочется домой?
- Домой? - сказал мистер Тенч. - Мой дом здесь. Знаете, как котируется
песо в Мехико? Четыре на доллар. Четыре. О господи! Ora pro nobis [молись
о нас (лат.)].
- Вы католик?
- Нет, нет. Просто к слову пришлось. Я ни во что такое не верю. - И
добавил ни с того ни с сего: - И вообще слишком жарко.
- Пойду поищу, где можно посидеть.
- Пойдемте ко мне, - сказал мистер Тенч. - У меня есть запасной гамак.
Пароход долго здесь простоит - если вам хочется посмотреть, как он
отходит.
Незнакомец сказал:
- Я должен был встретиться здесь с одним человеком. Его зовут Лопес.
- Э-э... Лопеса расстреляли несколько недель назад, - сказал мистер
Тенч.
- Расстреляли?
- Знаете, как это здесь делается. Ваш приятель?
- Нет, нет, - поспешил сказать незнакомец. - Просто приятель одного
приятеля.
- Вот так-то, - сказал мистер Тенч. Он снова откашлялся и отхаркнул
мокроту на палящее солнце. - Говорят, он помогал этим... гм...
нежелательным элементам... ну... выбраться отсюда. Его девчонка живет
теперь с начальником полиции.
- Его девчонка? То есть его дочь?
- Он был неженатый. Девчонка, с которой он жил. - Мистера Тенча удивило
странное выражение лица незнакомца. Он снова сказал: - Знаете, как это
здесь делается. - Потом посмотрел на "Генерала Обрегона". - Ничего,
недурненькая. Года через два будет, конечно, как все остальные. Толстая и
глупая. О господи! До чего хочется выпить! Ora pro nobis.
- У меня есть немножко бренди, - сказал незнакомец.
Мистер Тенч бросил на него быстрый взгляд:
- Где?
Тощий незнакомец коснулся рукой бедра - возможно раскрывая источник
своей странной приподнятости. Мистер Тенч схватил его за кисть.
- Осторожно, - сказал он. - Не здесь. - Потом метнул взгляд к коврику
тени - на пустом ящике, прислонив к нему винтовку, спал часовой. -
Пойдемте ко мне, - сказал мистер Тенч.
- Я же хотел посмотреть, - неохотно проговорил маленький незнакомец, -
как он отчалит.
- Да это не скоро, еще несколько часов ждать, - снова заверил его
мистер Тенч.
- Несколько часов? Вы в этом уверены? На солнце очень жарко.
- Вот и пойдемте ко мне домой.
Дом - этим словом обозначаешь просто четыре стены, за которыми спишь.
Никогда у него не было настоящего дома. Они пошли через маленькую,
спаленную солнцем площадь, где зеленел от сырости покойный генерал, а под
пальмами стояли ларьки с минеральной водой. Дом лежал точно открытка в
пачке других открыток. Стасуйте их - и наверху ляжет либо Ноттингем, либо
лондонский район, где он родился, либо эпизод в Саутенде. Отец мистера
Тенча тоже работал зубным врачом. Первое воспоминание сына было связано с
негодным слепком для зубного протеза, который он нашел в корзине для
бумаг: грубая, ощеренная беззубая пасть из белого гипса - не то
неандертальца, не то питекантропа, будто ее раскопали в Дорсете. Эта штука
стала его любимой игрушкой; его пытались отвлечь "конструктором", но
судьба сказала свое слово. В детстве всегда бывает минута, когда дверь
распахивается настежь и впускает будущее. Зной и сырость речного порта и
стервятники лежали в корзине для бумаг, оттуда он их и вынул. Мы должны
быть благодарны, что нам не дано видеть ужасы и падения, которые
приберегает наше детство в шкафах, на книжных полках - повсюду.
Площадь была немощеная; во время дождей городишко (другого названия он
не заслуживал) тонул в грязи. Теперь земля под ногами была твердая, как
камень. Они молча прошли мимо парикмахерской и зубоврачебных кабинетов;
стервятники сидели на крыше сытые, точно домашняя птица; они искали
насекомых под широким размахом пыльных крыльев. Мистер Тенч сказал:
- Прошу меня извинить, - и остановился около маленького деревянного
домика в один этаж с верандой, на которой покачивался гамак. Домик был
чуть побольше соседних на узкой улочке, которая ярдов через двести
утыкалась в болото. Мистер Тенч сказал, волнуясь: - Может, посмотрите мое
жилье? Не хочу хвастаться, но я лучший дантист здесь. Дом у меня неплохой.
По здешним местам. - Гордость дрожала у него в голосе, точно неглубоко
укоренившееся растеньице.
Он повел гостя за собой, заперев на ключ наружную дверь, вошел в
столовую, где по обеим сторонам пустого стола стояли две качалки;
керосиновая лампа, несколько номеров старых американских журналов, буфет.
Он сказал:
- Сейчас дам стаканы, но прежде всего мне бы хотелось показать вам...
вы же образованный человек... - Кабинет выходил окном во двор, где с
жалкой, суетливой важностью расхаживало несколько индюшек. Бормашина,
работающая от педали, зубоврачебное кресло, обитое кричащим ярко-красным
плюшем, стеклянный шкафчик, где в беспорядке лежали пыльные инструменты. В
кружке торчала козья ножка, испорченная спиртовка была задвинута в угол, и
на всех полках валялись ватные тампоны.
- У вас хорошо, - сказал незнакомец.
- Правда, неплохо, - сказал мистер Тенч, - для такого городишка? Вы не
можете себе представить, как здесь все трудно. Вот эта бормашина, - с
горечью сказал он, - японского производства. Я пользуюсь ею всего месяц, а
она уже срабатывается. Но американские мне не по средствам.
- Окно, - сказал незнакомец, - очень красивое. В раму был вставлен
кусок витража: сквозь москитную сетку на двор с индюшками смотрела
мадонна.
- Я достал его, - сказал мистер Тенч, - когда разоряли церковь. Как-то
нехорошо - кабинет зубного врача без витража. Некультурно. Дома - то есть
в Англии - обычно вставляли "Смеющегося кавалера" [картина голландского
живописца Франса Гальса (1581(85)-1666); создана в 1624 г., находится в
Лондоне, в музее "Уоллис коллекшн"], не знаю почему, или тюдоровскую розу
[красно-белая роза в гербе короля Генриха VII (1457-1509), наследника
Ланкастеров, женившегося на наследнице Йорков; символизировала объединение
враждующих династий, в гербах которых были розы - в одном алого, в другом
- белого цвета]. Но тут не до выбора. - Он отворил другую дверь и сказал:
- Моя рабочая комната. - Первое, что здесь бросалось в глаза, была кровать
под москитной сеткой. Мистер Тенч сказал: - Видите, у меня тесновато. - На
одном конце верстака стоял кувшин с тазом, рядом мыльница; на другом -
паяльная трубка, лоток с песком, щипцы, маленький тигель. - Слепки я делаю
из песка, - сказал мистер Тенч. - Что еще здесь достанешь? - Он взял с
верстака протез нижней челюсти. - Не всегда получается впору. И конечно,
пациенты жалуются. - Потом положил протез на место и кивком головы показал
на другой предмет, лежавший на верстаке, - нечто волокнистое и похожее на
кишку с двумя маленькими штырями. - Незаращение неба, - сказал он. - Это
моя первая попытка. Болезнь Кингсли. Не знаю, справлюсь ли. Но пробовать
надо, не то отстанешь. - Рот у него приоткрылся, взгляд снова стал
блуждающим; жара в комнатушке была невыносимой. Он будто заблудился в
пещере среди окаменелостей и орудий далеких веков, о которых ему мало что
было известно.
- Может, сядем?.. - сказал незнакомец.
Мистер Тенч тупо уставился на него.
- Откупорим бренди.
- А, да! Бренди.
Он достал из шкафчика под верстаком два стакана и протер их от песка.
Потом они вернулись в столовую и сели в качалки. Мистер Тенч разлил
бренди.
- А воды? - спросил незнакомец.
- Вода здесь ненадежная, - сказал мистер Тенч. - Маюсь ужасно. - Он
положил руку на живот и сделал большой глоток из стакана. - Вы тоже
выглядите неважно, - сказал он. Пригляделся повнимательнее. - Зубы у
вас... - Одного клыка не хватало, а передние были темные от винного камня
и кариозные. Он сказал: - Вам надо ими заняться.
- Зачем? - сказал незнакомец. Он держал стакан осторожно, точно бренди
было зверьком, который пригрелся возле него, но не внушал ему доверия.
Худой, хилый, он казался человеком ничтожным, к тому же умученным
болезнями и беспокойным характером. Он сидел на самом краешке качалки,
придерживая на коленях свой портфель, и виновато, с нежностью поглядывал
на бренди, не поднося стакана к губам.
- Пейте, - подбодрил незнакомца мистер Тенч (бренди-то было не его). -
Это вас подкрепит. - Темный костюм и сутулая спина этого человека
неприятно напомнили ему гроб с покойником. Да смерть уже была у него во
рту, полном гнилых зубов. Мистер Тенч налил себе второй стакан. Он сказал:
- Одиноко мне здесь. Приятно поговорить по-английски хотя бы с
иностранцем. Не хотите ли посмотреть фотографию моих ребятишек? - Он вынул
из бумажника пожелтевший снимок и протянул его незнакомцу. Два маленьких
мальчика в саду. С трудом тащат лейку. - Правда, - сказал он, - это было
шестнадцать лет назад.
- Теперь они молодые люди.
- Один умер.
- Ну что ж, - мягко проговорил незнакомец, - по крайней мере в
христианской стране. - Он отпил из стакана и улыбнулся мистеру Тенчу
глуповатой улыбкой.
- Да, правда, - недоумевающе сказал мистер Тенч. Он сплюнул мокроту и
сказал: - Хотя для меня это не имеет особого значения. - И замолчал, уйдя
мыслями куда-то в сторону; нижняя челюсть у него отвисла - он сидел серый,
отсутствующий, но боль в желудке наконец напомнила ему, что надо подлить
себе бренди. - Так... О чем мы говорили? Дети... а, да, дети. Странно, что
остается у человека в памяти. Знаете, я эту лейку помню лучше, чем своих
детей. Она стоила три шиллинга одиннадцать пенсов три фартинга. Зеленая.
Мог бы показать вам ту лавку, где я ее купил. А дети... - Он уставился в
стакан, разглядывая там свое прошлое. - Только и помню, как они плакали.
- Вы переписываетесь с ними?
- Нет, я прекратил переписку еще до приезда сюда. Какой смысл? Посылать
им деньги я не мог. Не удивлюсь, если жена снова вышла замуж. Ее мать,
наверно, обрадовалась бы, старая ведьма. Она меня никогда не любила.
Незнакомец тихо проговорил:
- Как это ужасно.
Мистер Тенч снова удивленно взглянул на своего собеседника. Тот сидел
на краешке качалки, точно черный вопросительный знак, прикажут - уйдет,
прикажут - останется. Трехдневная с проседью щетина придавала ему вид
человека опустившегося, слабовольного. Из такого веревки можно вить. Он
сказал:
- Я о жизни вообще. Что она делает с людьми!
- Допивайте свое бренди.
Незнакомец потянул из стакана. Будто балуя себя глоточком. Он сказал:
- Вы помните, как здесь было раньше - до "красных рубашек"? ["красные
рубашки" - "антиклерикальные" военизированные отряды, созданные в начале
тридцатых годов губернатором штата Табаско Томасом Гарридо Каннабалем,
закрывшим в штате все церкви и потребовавшим от священников вступления в
брак]
- Конечно, помню.
- Как тогда было хорошо.
- Разве? Что-то я этого не замечал.
- Тогда у людей был по крайней мере... Бог.
- В зубоврачебном деле это значения не имеет, - сказал мистер Тенч. Он
подлил себе бренди из бутылки незнакомца. - Здесь всегда было плохо.
Одиноко. О господи! В Англии сказали бы - романтика. Я думал: поживу здесь
пять лет и уеду. Работы было много. Золотые зубы. А потом стоимость песо
упала. И теперь мне уж не выбраться отсюда. Но когда-нибудь все-таки
выберусь. - Он сказал: - Брошу работу. Уеду домой. Буду жить как подобает
джентльмену. Это... - Он обвел рукой голую, убогую комнату. - Это все вон
из памяти. Теперь уж недолго ждать. Я оптимист, - сказал мистер Тенч.
Незнакомец вдруг спросил:
- Сколько ему до Веракруса?
- Кому - ему?
- Пароходу.
Мистер Тенч хмуро проговорил:
- Сорок часов - и мы были бы там. "Дилигенция". Хорошая гостиница. И
танцевальные залы есть. Веселый город.
- Действительно, как будто близко, - сказал незнакомец. - А билет?
Сколько стоит билет?
- Это спросите Лопеса, - сказал мистер Тенч. - Он контрагент.
- Но Лопес...
- А, да, я забыл. Его расстреляли. В дверь кто-то постучал. Незнакомец
сунул свой портфель под качалку, а мистер Тенч опасливо подошел к окну.
- Осторожность никогда не мешает, - сказал он. - У хороших дантистов
есть враги.
Слабый голосок взмолился:
- Я друг, - и мистер Тенч отворил дверь. Солнце мгновенно ворвалось в
комнату белокипенной полосой.
На пороге стоял мальчик; ему нужен был доктор. На голове у него сидела
широкополая шляпа, глаза были карие, взгляд - бессмысленный. За ним
фыркали и били копытами по горячей, утрамбованной земле два мула. Мистер
Тенч сказал, что он не доктор, а зубной врач. Оглянувшись, он увидел, что
незнакомец совсем утонул в качалке и взгляд у него такой, точно он
молится, просит о милосердии. Мальчик сказал, что больна его мать, что в
городе есть новый доктор, а у старого лихорадка и он с места не сдвинется.
Что-то шевельнулось в мозгу мистера Тенча. Он сказал, будто делая
открытие:
- Да ведь вы же врач?
- Нет, нет. Мне надо поспеть на пароход.
- А вы разве не говорили, что...
- Я передумал.
- Но пароход еще долго простоит, - сказал мистер Тенч. - Они никогда не
ходят по расписанию. - И спросил мальчика, далеко ли ехать. Мальчик
ответил, что шесть лиг.
- Слишком далеко, - сказал мистер Тенч. - Уходи. Кого-нибудь еще
найдешь. - И обратился к незнакомцу: - Как быстро слухи расходятся. Теперь
про вас, наверно, все в городе знают.
- Я ничем не смогу помочь, - взволнованно проговорил незнакомец. Он
смиренно ждал, что мистер Тенч подтвердит это.
- Уходи, - сказал мистер Тенч. Мальчик не шевельнулся. Он с бесконечным
терпением стоял на палящем солнце, заглядывая в комнату. Он сказал, что
его мать умирает. Карие глаза ничего не выражали. Такова жизнь. Ты
рождаешься, твои родители умирают, ты стареешь, ты умираешь сам.
- Если она при смерти, - сказал мистер Тенч, - тогда доктор ей ни к
чему.
Но незнакомец неохотно поднялся, словно прозвучал приказ, которого он
не мог ослушаться. Он грустно сказал:
- Всегда так случается. Вот как сейчас.
- Вам же надо успеть на пароход.
- Не успею, - сказал он. - Так решено, чтобы я не успел. - В нем кипела
немощная ярость. - Дайте мне мою бутылку. - Он надолго припал к ней, не
сводя глаз с равнодушного мальчика, со спаленной солнцем улицы, со
стервятников, круживших в небе, как черные мухи в глазах.
- Но если она умирает... - сказал мистер Тенч.
- Знаю я этот народ. Она умирает так же, как я.
- Вы же ей ничем не поможете.
Мальчик смотрел на них, будто его это не касалось. Спор на иностранном
языке был для него явлением отвлеченным - он тут ни при чем. Он будет
ждать до тех пор, пока доктор не выйдет.
- Ничего вы не знаете, - яростно сказал незнакомец. - Так все говорят,
всегда так говорят: вы ничем не поможете. - Выпитое бренди оказывало свое
действие. Он проговорил с глубочайшей горечью: - Я слышу, как это твердят
во всем мире.
- Ну что ж, - сказал мистер Тенч. - Будет другой пароход. Через две
недели. Или через три. Вам-то хорошо. Вы можете выбраться отсюда. У вас
здесь не вложено капитала. - Он подумал о своих капиталовложениях:
японская бормашина, зубоврачебное кресло, спиртовка, и щипцы, и маленький
тигель, где плавят золото для зубов. Все вложено в эту страну.
- Vamos [пойдем (исп.)], - сказал незнакомец мальчику. Потом повернулся
и поблагодарил мистера Тенча за то, что мистер Тенч дал ему возможность
отдохнуть от жары. Он говорил с вымученным достоинством, привычным мистеру
Тенчу, - с достоинством человека, который боится ожидаемой боли, но
мужественно опускается в зубоврачебное кресло. Может, ему неприятна
поездка верхом на муле? Незнакомец сказал со старомодной учтивостью: - Я
буду молиться за вас.
- Рад был гостю, - сказал мистер Тенч. Незнакомец сел в седло, и
мальчик первым медленно двинулся вперед под ярким солнцем, к болоту, в
глубь страны. Незнакомец оттуда и вышел утром посмотреть на "Генерала
Обрегона". Теперь он возвращался обратно. Выпитое бренди заставляло его
чуть сильнее покачиваться в седле... А вот и конец улицы, и он виднеется
маленький, унылый, понурый.
Приятно было поговорить с новым человеком, думал мистер Тенч,
возвращаясь в дом и запирая за собой дверь (это никогда не мешает).
Одиночество встретило его там, пустота. Но и то и другое было знакомо ему,
как отражение собственного лица в зеркале. Он сел в качалку и стал
покачиваться взад и вперед, поднимая еле ощутимый ветерок в застоявшемся
воздухе. К лужице бренди, пролитого на пол незнакомцем, узкой колонной
двигались через всю комнату муравьи; они покружили по ней, потом в таком
же строгом порядке двинулись к противоположной стене и исчезли. На реке
"Генерал Обрегон" дал два свистка, почему - неизвестно.
Незнакомец забыл в комнате свою книгу. Она валялась под качалкой. На
обложке женщина в старомодном платье, склонив колени на коврике, с
рыданием обнимала мужские начищенные коричневые ботинки с узкими носками.
Он - с маленькими нафабренными усиками - презрительно взирал на нее сверху
вниз. Книжка называлась "La Eterna Martir" ["Вечная мученица" (исп.)].
Спустя несколько минут мистер Тенч поднял ее, открыл - и удивился. То, что
там было напечатано, как будто не имело никакого отношения к обложке:
текст латинский. Мистер Тенч задумался, потом захлопнул книгу и отнес ее в
свою рабочую комнату. Жечь не стоит, но для верности лучше спрятать - кто
ее знает, о чем она. Он сунул книгу в маленький тигель для плавки золота и
вдруг, открыв рот, замер у верстака: он вспомнил, зачем ходил в порт -
ведь "Генерал Обрегон" должен был доставить ему баллон эфира. С реки снова
донесся свисток, и мистер Тенч с непокрытой головой выбежал на солнцепек.
Он сказал незнакомцу, что пароход простоит до утра, но разве на этот народ
можно положиться, вдруг они решат соблюсти расписание. Так оно и было.
Когда он выбежал на набережную между складом и таможней, "Генерал Обрегон"
шел уже футах в десяти от берега, двигаясь по ленивой реке к морю. Мистер
Graham Greene. The Power And The Glory (1940). Пер. - Н.Волжина.
М., "Художественная литература". Собр.соч. в шести томах. Том второй.
-----------------------------------------------------------------------
Тесней кольцо; злой силой свора дышит,
И с каждым шагом смерть становится
все ближе.
Драйден
Мистер Тенч вышел из дому за баллоном эфира - вышел на слепящее
мексиканское солнце и в белесую пыль. Стервятники, сидевшие на крыше,
смотрели на него с полным безразличием: ведь он еще не падаль. Вялое
чувство возмущения шевельнулось в сердце мистера Тенча, он выковырял
расщепленными ногтями комок земли с дороги и лениво швырнул им в птиц.
Одна поднялась и, взмахивая крыльями, полетела над городом - над крохотной
площадью, над бюстом бывшего президента, бывшего генерала, бывшего
человеческого существа, над двумя ларьками с минеральной водой, к реке и к
морю. Там она ничего не найдет - в той стороне за падалью рыщут акулы.
Мистер Тенч пошел через площадь.
Он сказал "Buenos dias" [добрый день (исп.)] человеку с винтовкой,
который сидел у стены в маленьком клочке тени. Но здесь не Англия: человек
ничего не ответил, только неприязненно посмотрел на мистера Тенча, будто
он никогда не имел дела с этим иностранцем, будто не мистеру Тенчу он
обязан своими двумя передними золотыми зубами. Обливаясь потом, мистер
Тенч побрел дальше мимо здания казначейства, которое было когда-то
церковью, к набережной. На полпути он вдруг забыл, зачем вышел из дому -
за стаканом минеральной воды? Ничего другого в этом штате с сухим законом
не достанешь, разве только пива, но на пиво монополия, оно дорого, пьешь
его только по особым случаям. Мучительная тошнота сдавила желудок мистеру
Тенчу - нет, не минеральная вода ему нужна. А, конечно! Баллон эфира...
да, пароход пришел. Он слышал его ликующие свистки, лежа на кровати после
обеда. Он прошел мимо парикмахерской, мимо двух зубоврачебных кабинетов и
между складом и таможней вышел к реке.
Река тяжело текла к морю среди банановых плантаций. "Генерал Обрегон"
[Обрегон Альваро (1880-1928) - видный мексиканский военный и политический
деятель, установивший в стране режим "революционного каудильизма"; был
избран президентом (1920-1924) в обстановке кровопролитной политической
борьбы группировок; убит в 1928 г. после вторичного избрания президентом]
был пришвартован к берегу, и с него сгружали пиво - на набережной уже
стояли штабелями сотни ящиков. Мистер Тенч остановился в тени у таможни и
подумал: зачем я сюда пришел? Жара иссушила его память. Он харкнул,
откашливая мокроту, и апатично сплюнул ее на солнце. Потом сел на ящик и
стал ждать. Делать сейчас нечего. До пяти никто к нему не придет.
"Генерал Обрегон" был длиной ярдов в тридцать. Несколько футов погнутых
поручней, одна спасательная лодка, колокол на гнилой веревке, керосиновый
фонарь на носу - пароход, пожалуй, отслужит еще два-три года в Атлантике,
если не налетит на норд в Мексиканском заливе. Тогда ему, ясно, конец.
Впрочем, это не так уж важно - каждый, кто покупает билет, страхуется
автоматически. Несколько пассажиров, опершись на поручни, стояли среди
спутанных по ногам индюшек и глазели на порт - на склад, на пустую,
спаленную зноем улицу с зубоврачебными кабинетами и парикмахерской. Мистер
Тенч услышал скрип кобуры у себя за спиной и оглянулся. На него злобно
смотрел таможенник. Он проговорил что-то, но мистер Тенч не разобрал слов.
- Простите? - сказал мистер Тенч.
- Мои зубы, - пробормотал таможенник.
- А-а, - сказал мистер Тенч. - Ваши зубы. - Таможенник был совсем без
зубов и поэтому не мог говорить внятно - мистер Тенч удалил их все.
Мистера Тенча мучила тошнота; что-то с ним неладно - глисты, дизентерия...
Он сказал: - Протез почти готов, - и пообещал наобум: - Сегодня вечером. -
Выполнить это было, конечно, немыслимо, но вот так и живешь, откладывая
все в долгий ящик. Таможенника его ответ удовлетворил. Глядишь, он и
забудет, да и что ему еще делать? Деньги уже уплачены. Так шла жизнь
мистера Тенча - жара, забывчивость, откладывание дел на завтра; если
удастся, деньги на бочку - за что? Он посмотрел на медленно текущую реку;
в устье, как перископ, двигался плавник акулы. За долгие годы здесь сели
на мель несколько пароходов, и теперь они служили креплением речному
берегу, а их трубы косо торчали над береговым обрывом, точно пушки,
нацеленные куда-то далеко за банановые деревья и болото.
Мистер Тенч думал: баллон эфира, ведь чуть не забыл. Нижняя челюсть у
него отвисла, и он стал хмуро считать бутылки "Cerveza Moctezuma" [марка
пива]. Сто сорок ящиков. Двенадцать на сто сорок. Во рту у мистера Тенча
скопилась густая мокрота. Двенадцать на четыре - сорок восемь. Он сказал
вслух по-английски:
- Ишь ты, недурненькая! - Тысяча двести, тысяча шестьсот восемьдесят.
Он сплюнул, с вялым любопытством разглядывая девушку, которая стояла на
носу "Генерала Обрегона" - стройная, тоненькая фигурка, обычно они такие
толстухи, глаза, конечно, карие, а во рту уж обязательно поблескивает
золотой зуб, но свеженькая, молодая... Тысяча шестьсот восемьдесят бутылок
по одному песо бутылка.
Кто-то спросил его по-английски:
- Что вы сказали?
Мистер Тенч всем корпусом повернулся на голос.
- Вы англичанин? - удивленно проговорил он, но при виде широкоскулого,
исхудалого лица, как бы обуглившегося от трехдневной бороды, изменил форму
вопроса: - Вы говорите по-английски?
Да, ответил человек, он говорит по-английски. Весь сжавшись, он стоял в
тени - маленький, в темном, поношенном городском костюме, с небольшим
портфелем в руке. Под мышкой у него торчал какой-то роман; на обложке
виднелись детали грубо намалеванной любовной сцены. Он сказал:
- Простите. Мне показалось, вы заговорили со мной. - Глаза у этого
человека были немного навыкате, и в нем чувствовалась какая-то неуверенная
приподнятость, будто он только что отпраздновал свой день рождения... в
одиночестве.
Мистер Тенч отхаркнул мокроту.
- А что я говорил? - Он решительно ничего не помнил.
- Вы сказали: "Ишь ты, недурненькая".
- Разве? К чему это я? - Он уставился в безжалостное небо. Стервятник
висел там, точно наблюдатель. - К чему? А, наверно, вон про ту девицу.
Здесь хорошеньких не часто увидишь. На которую стоит посмотреть - одна-две
за год.
- Она еще совсем юная.
- Да я без всяких намерений, - устало проговорил мистер Тенч. - За
смотр денег не платят. Я уже пятнадцать лет живу один.
- Здесь?
- В здешних местах.
Они замолчали. Время шло, тень от таможни протянулась на несколько
дюймов ближе к реке; стервятник чуть передвинулся в небе, точно черная
часовая стрелка.
- Вы на нем приехали? - спросил мистер Тенч.
- Нет.
- Уезжаете на нем?
Маленькому человеку, видимо, хотелось уклониться от разговора на эту
тему, но потом, точно объяснение все-таки было необходимо, сказал:
- Просто так, смотрю. Наверно, скоро отойдет?
- В Веракрус [порт в одноименном мексиканском штате], - сказал мистер
Тенч. - Через несколько часов.
- Прямым курсом, без захода?
- Куда ему заходить? - Мистер Тенч спросил: - Как вы сюда попали?
Незнакомец ответил неопределенно:
- На лодке.
- У вас здесь плантация?
- Нет.
- Приятно послушать английскую речь, - сказал мистер Тенч. - Вы где
научились, в Америке?
Незнакомец подтвердил это. Он был не очень словоохотлив.
- Эх, я бы все отдал, - сказал мистер Тенч, - чтобы очутиться сейчас
там. - И проговорил тихо, опасливо: - У вас случайно не найдется в вашем
портфельчике чего-нибудь выпить? Те, что приезжают оттуда... я знал
двоих-троих... Немножко, в лечебных целях.
- У меня только лекарства, - сказал незнакомец.
- Вы врач?
Воспаленные глаза искоса, с хитрецой посмотрели на мистера Тенча.
- С вашей точки зрения, пожалуй... самозваный.
- Патентованные средства? Что ж! Сам живи и другим не мешай, - сказал
мистер Тенч.
- А вы уезжаете?
- Нет, я пришел сюда за... за... да неважно за чем. - Он приложил руку
к животу и сказал: - У вас ничего нет от... а, дьявол! Сам не знаю от
чего. Все эта проклятая страна. От нее вы меня не вылечите. Никто не
вылечит.
- Вам хочется домой?
- Домой? - сказал мистер Тенч. - Мой дом здесь. Знаете, как котируется
песо в Мехико? Четыре на доллар. Четыре. О господи! Ora pro nobis [молись
о нас (лат.)].
- Вы католик?
- Нет, нет. Просто к слову пришлось. Я ни во что такое не верю. - И
добавил ни с того ни с сего: - И вообще слишком жарко.
- Пойду поищу, где можно посидеть.
- Пойдемте ко мне, - сказал мистер Тенч. - У меня есть запасной гамак.
Пароход долго здесь простоит - если вам хочется посмотреть, как он
отходит.
Незнакомец сказал:
- Я должен был встретиться здесь с одним человеком. Его зовут Лопес.
- Э-э... Лопеса расстреляли несколько недель назад, - сказал мистер
Тенч.
- Расстреляли?
- Знаете, как это здесь делается. Ваш приятель?
- Нет, нет, - поспешил сказать незнакомец. - Просто приятель одного
приятеля.
- Вот так-то, - сказал мистер Тенч. Он снова откашлялся и отхаркнул
мокроту на палящее солнце. - Говорят, он помогал этим... гм...
нежелательным элементам... ну... выбраться отсюда. Его девчонка живет
теперь с начальником полиции.
- Его девчонка? То есть его дочь?
- Он был неженатый. Девчонка, с которой он жил. - Мистера Тенча удивило
странное выражение лица незнакомца. Он снова сказал: - Знаете, как это
здесь делается. - Потом посмотрел на "Генерала Обрегона". - Ничего,
недурненькая. Года через два будет, конечно, как все остальные. Толстая и
глупая. О господи! До чего хочется выпить! Ora pro nobis.
- У меня есть немножко бренди, - сказал незнакомец.
Мистер Тенч бросил на него быстрый взгляд:
- Где?
Тощий незнакомец коснулся рукой бедра - возможно раскрывая источник
своей странной приподнятости. Мистер Тенч схватил его за кисть.
- Осторожно, - сказал он. - Не здесь. - Потом метнул взгляд к коврику
тени - на пустом ящике, прислонив к нему винтовку, спал часовой. -
Пойдемте ко мне, - сказал мистер Тенч.
- Я же хотел посмотреть, - неохотно проговорил маленький незнакомец, -
как он отчалит.
- Да это не скоро, еще несколько часов ждать, - снова заверил его
мистер Тенч.
- Несколько часов? Вы в этом уверены? На солнце очень жарко.
- Вот и пойдемте ко мне домой.
Дом - этим словом обозначаешь просто четыре стены, за которыми спишь.
Никогда у него не было настоящего дома. Они пошли через маленькую,
спаленную солнцем площадь, где зеленел от сырости покойный генерал, а под
пальмами стояли ларьки с минеральной водой. Дом лежал точно открытка в
пачке других открыток. Стасуйте их - и наверху ляжет либо Ноттингем, либо
лондонский район, где он родился, либо эпизод в Саутенде. Отец мистера
Тенча тоже работал зубным врачом. Первое воспоминание сына было связано с
негодным слепком для зубного протеза, который он нашел в корзине для
бумаг: грубая, ощеренная беззубая пасть из белого гипса - не то
неандертальца, не то питекантропа, будто ее раскопали в Дорсете. Эта штука
стала его любимой игрушкой; его пытались отвлечь "конструктором", но
судьба сказала свое слово. В детстве всегда бывает минута, когда дверь
распахивается настежь и впускает будущее. Зной и сырость речного порта и
стервятники лежали в корзине для бумаг, оттуда он их и вынул. Мы должны
быть благодарны, что нам не дано видеть ужасы и падения, которые
приберегает наше детство в шкафах, на книжных полках - повсюду.
Площадь была немощеная; во время дождей городишко (другого названия он
не заслуживал) тонул в грязи. Теперь земля под ногами была твердая, как
камень. Они молча прошли мимо парикмахерской и зубоврачебных кабинетов;
стервятники сидели на крыше сытые, точно домашняя птица; они искали
насекомых под широким размахом пыльных крыльев. Мистер Тенч сказал:
- Прошу меня извинить, - и остановился около маленького деревянного
домика в один этаж с верандой, на которой покачивался гамак. Домик был
чуть побольше соседних на узкой улочке, которая ярдов через двести
утыкалась в болото. Мистер Тенч сказал, волнуясь: - Может, посмотрите мое
жилье? Не хочу хвастаться, но я лучший дантист здесь. Дом у меня неплохой.
По здешним местам. - Гордость дрожала у него в голосе, точно неглубоко
укоренившееся растеньице.
Он повел гостя за собой, заперев на ключ наружную дверь, вошел в
столовую, где по обеим сторонам пустого стола стояли две качалки;
керосиновая лампа, несколько номеров старых американских журналов, буфет.
Он сказал:
- Сейчас дам стаканы, но прежде всего мне бы хотелось показать вам...
вы же образованный человек... - Кабинет выходил окном во двор, где с
жалкой, суетливой важностью расхаживало несколько индюшек. Бормашина,
работающая от педали, зубоврачебное кресло, обитое кричащим ярко-красным
плюшем, стеклянный шкафчик, где в беспорядке лежали пыльные инструменты. В
кружке торчала козья ножка, испорченная спиртовка была задвинута в угол, и
на всех полках валялись ватные тампоны.
- У вас хорошо, - сказал незнакомец.
- Правда, неплохо, - сказал мистер Тенч, - для такого городишка? Вы не
можете себе представить, как здесь все трудно. Вот эта бормашина, - с
горечью сказал он, - японского производства. Я пользуюсь ею всего месяц, а
она уже срабатывается. Но американские мне не по средствам.
- Окно, - сказал незнакомец, - очень красивое. В раму был вставлен
кусок витража: сквозь москитную сетку на двор с индюшками смотрела
мадонна.
- Я достал его, - сказал мистер Тенч, - когда разоряли церковь. Как-то
нехорошо - кабинет зубного врача без витража. Некультурно. Дома - то есть
в Англии - обычно вставляли "Смеющегося кавалера" [картина голландского
живописца Франса Гальса (1581(85)-1666); создана в 1624 г., находится в
Лондоне, в музее "Уоллис коллекшн"], не знаю почему, или тюдоровскую розу
[красно-белая роза в гербе короля Генриха VII (1457-1509), наследника
Ланкастеров, женившегося на наследнице Йорков; символизировала объединение
враждующих династий, в гербах которых были розы - в одном алого, в другом
- белого цвета]. Но тут не до выбора. - Он отворил другую дверь и сказал:
- Моя рабочая комната. - Первое, что здесь бросалось в глаза, была кровать
под москитной сеткой. Мистер Тенч сказал: - Видите, у меня тесновато. - На
одном конце верстака стоял кувшин с тазом, рядом мыльница; на другом -
паяльная трубка, лоток с песком, щипцы, маленький тигель. - Слепки я делаю
из песка, - сказал мистер Тенч. - Что еще здесь достанешь? - Он взял с
верстака протез нижней челюсти. - Не всегда получается впору. И конечно,
пациенты жалуются. - Потом положил протез на место и кивком головы показал
на другой предмет, лежавший на верстаке, - нечто волокнистое и похожее на
кишку с двумя маленькими штырями. - Незаращение неба, - сказал он. - Это
моя первая попытка. Болезнь Кингсли. Не знаю, справлюсь ли. Но пробовать
надо, не то отстанешь. - Рот у него приоткрылся, взгляд снова стал
блуждающим; жара в комнатушке была невыносимой. Он будто заблудился в
пещере среди окаменелостей и орудий далеких веков, о которых ему мало что
было известно.
- Может, сядем?.. - сказал незнакомец.
Мистер Тенч тупо уставился на него.
- Откупорим бренди.
- А, да! Бренди.
Он достал из шкафчика под верстаком два стакана и протер их от песка.
Потом они вернулись в столовую и сели в качалки. Мистер Тенч разлил
бренди.
- А воды? - спросил незнакомец.
- Вода здесь ненадежная, - сказал мистер Тенч. - Маюсь ужасно. - Он
положил руку на живот и сделал большой глоток из стакана. - Вы тоже
выглядите неважно, - сказал он. Пригляделся повнимательнее. - Зубы у
вас... - Одного клыка не хватало, а передние были темные от винного камня
и кариозные. Он сказал: - Вам надо ими заняться.
- Зачем? - сказал незнакомец. Он держал стакан осторожно, точно бренди
было зверьком, который пригрелся возле него, но не внушал ему доверия.
Худой, хилый, он казался человеком ничтожным, к тому же умученным
болезнями и беспокойным характером. Он сидел на самом краешке качалки,
придерживая на коленях свой портфель, и виновато, с нежностью поглядывал
на бренди, не поднося стакана к губам.
- Пейте, - подбодрил незнакомца мистер Тенч (бренди-то было не его). -
Это вас подкрепит. - Темный костюм и сутулая спина этого человека
неприятно напомнили ему гроб с покойником. Да смерть уже была у него во
рту, полном гнилых зубов. Мистер Тенч налил себе второй стакан. Он сказал:
- Одиноко мне здесь. Приятно поговорить по-английски хотя бы с
иностранцем. Не хотите ли посмотреть фотографию моих ребятишек? - Он вынул
из бумажника пожелтевший снимок и протянул его незнакомцу. Два маленьких
мальчика в саду. С трудом тащат лейку. - Правда, - сказал он, - это было
шестнадцать лет назад.
- Теперь они молодые люди.
- Один умер.
- Ну что ж, - мягко проговорил незнакомец, - по крайней мере в
христианской стране. - Он отпил из стакана и улыбнулся мистеру Тенчу
глуповатой улыбкой.
- Да, правда, - недоумевающе сказал мистер Тенч. Он сплюнул мокроту и
сказал: - Хотя для меня это не имеет особого значения. - И замолчал, уйдя
мыслями куда-то в сторону; нижняя челюсть у него отвисла - он сидел серый,
отсутствующий, но боль в желудке наконец напомнила ему, что надо подлить
себе бренди. - Так... О чем мы говорили? Дети... а, да, дети. Странно, что
остается у человека в памяти. Знаете, я эту лейку помню лучше, чем своих
детей. Она стоила три шиллинга одиннадцать пенсов три фартинга. Зеленая.
Мог бы показать вам ту лавку, где я ее купил. А дети... - Он уставился в
стакан, разглядывая там свое прошлое. - Только и помню, как они плакали.
- Вы переписываетесь с ними?
- Нет, я прекратил переписку еще до приезда сюда. Какой смысл? Посылать
им деньги я не мог. Не удивлюсь, если жена снова вышла замуж. Ее мать,
наверно, обрадовалась бы, старая ведьма. Она меня никогда не любила.
Незнакомец тихо проговорил:
- Как это ужасно.
Мистер Тенч снова удивленно взглянул на своего собеседника. Тот сидел
на краешке качалки, точно черный вопросительный знак, прикажут - уйдет,
прикажут - останется. Трехдневная с проседью щетина придавала ему вид
человека опустившегося, слабовольного. Из такого веревки можно вить. Он
сказал:
- Я о жизни вообще. Что она делает с людьми!
- Допивайте свое бренди.
Незнакомец потянул из стакана. Будто балуя себя глоточком. Он сказал:
- Вы помните, как здесь было раньше - до "красных рубашек"? ["красные
рубашки" - "антиклерикальные" военизированные отряды, созданные в начале
тридцатых годов губернатором штата Табаско Томасом Гарридо Каннабалем,
закрывшим в штате все церкви и потребовавшим от священников вступления в
брак]
- Конечно, помню.
- Как тогда было хорошо.
- Разве? Что-то я этого не замечал.
- Тогда у людей был по крайней мере... Бог.
- В зубоврачебном деле это значения не имеет, - сказал мистер Тенч. Он
подлил себе бренди из бутылки незнакомца. - Здесь всегда было плохо.
Одиноко. О господи! В Англии сказали бы - романтика. Я думал: поживу здесь
пять лет и уеду. Работы было много. Золотые зубы. А потом стоимость песо
упала. И теперь мне уж не выбраться отсюда. Но когда-нибудь все-таки
выберусь. - Он сказал: - Брошу работу. Уеду домой. Буду жить как подобает
джентльмену. Это... - Он обвел рукой голую, убогую комнату. - Это все вон
из памяти. Теперь уж недолго ждать. Я оптимист, - сказал мистер Тенч.
Незнакомец вдруг спросил:
- Сколько ему до Веракруса?
- Кому - ему?
- Пароходу.
Мистер Тенч хмуро проговорил:
- Сорок часов - и мы были бы там. "Дилигенция". Хорошая гостиница. И
танцевальные залы есть. Веселый город.
- Действительно, как будто близко, - сказал незнакомец. - А билет?
Сколько стоит билет?
- Это спросите Лопеса, - сказал мистер Тенч. - Он контрагент.
- Но Лопес...
- А, да, я забыл. Его расстреляли. В дверь кто-то постучал. Незнакомец
сунул свой портфель под качалку, а мистер Тенч опасливо подошел к окну.
- Осторожность никогда не мешает, - сказал он. - У хороших дантистов
есть враги.
Слабый голосок взмолился:
- Я друг, - и мистер Тенч отворил дверь. Солнце мгновенно ворвалось в
комнату белокипенной полосой.
На пороге стоял мальчик; ему нужен был доктор. На голове у него сидела
широкополая шляпа, глаза были карие, взгляд - бессмысленный. За ним
фыркали и били копытами по горячей, утрамбованной земле два мула. Мистер
Тенч сказал, что он не доктор, а зубной врач. Оглянувшись, он увидел, что
незнакомец совсем утонул в качалке и взгляд у него такой, точно он
молится, просит о милосердии. Мальчик сказал, что больна его мать, что в
городе есть новый доктор, а у старого лихорадка и он с места не сдвинется.
Что-то шевельнулось в мозгу мистера Тенча. Он сказал, будто делая
открытие:
- Да ведь вы же врач?
- Нет, нет. Мне надо поспеть на пароход.
- А вы разве не говорили, что...
- Я передумал.
- Но пароход еще долго простоит, - сказал мистер Тенч. - Они никогда не
ходят по расписанию. - И спросил мальчика, далеко ли ехать. Мальчик
ответил, что шесть лиг.
- Слишком далеко, - сказал мистер Тенч. - Уходи. Кого-нибудь еще
найдешь. - И обратился к незнакомцу: - Как быстро слухи расходятся. Теперь
про вас, наверно, все в городе знают.
- Я ничем не смогу помочь, - взволнованно проговорил незнакомец. Он
смиренно ждал, что мистер Тенч подтвердит это.
- Уходи, - сказал мистер Тенч. Мальчик не шевельнулся. Он с бесконечным
терпением стоял на палящем солнце, заглядывая в комнату. Он сказал, что
его мать умирает. Карие глаза ничего не выражали. Такова жизнь. Ты
рождаешься, твои родители умирают, ты стареешь, ты умираешь сам.
- Если она при смерти, - сказал мистер Тенч, - тогда доктор ей ни к
чему.
Но незнакомец неохотно поднялся, словно прозвучал приказ, которого он
не мог ослушаться. Он грустно сказал:
- Всегда так случается. Вот как сейчас.
- Вам же надо успеть на пароход.
- Не успею, - сказал он. - Так решено, чтобы я не успел. - В нем кипела
немощная ярость. - Дайте мне мою бутылку. - Он надолго припал к ней, не
сводя глаз с равнодушного мальчика, со спаленной солнцем улицы, со
стервятников, круживших в небе, как черные мухи в глазах.
- Но если она умирает... - сказал мистер Тенч.
- Знаю я этот народ. Она умирает так же, как я.
- Вы же ей ничем не поможете.
Мальчик смотрел на них, будто его это не касалось. Спор на иностранном
языке был для него явлением отвлеченным - он тут ни при чем. Он будет
ждать до тех пор, пока доктор не выйдет.
- Ничего вы не знаете, - яростно сказал незнакомец. - Так все говорят,
всегда так говорят: вы ничем не поможете. - Выпитое бренди оказывало свое
действие. Он проговорил с глубочайшей горечью: - Я слышу, как это твердят
во всем мире.
- Ну что ж, - сказал мистер Тенч. - Будет другой пароход. Через две
недели. Или через три. Вам-то хорошо. Вы можете выбраться отсюда. У вас
здесь не вложено капитала. - Он подумал о своих капиталовложениях:
японская бормашина, зубоврачебное кресло, спиртовка, и щипцы, и маленький
тигель, где плавят золото для зубов. Все вложено в эту страну.
- Vamos [пойдем (исп.)], - сказал незнакомец мальчику. Потом повернулся
и поблагодарил мистера Тенча за то, что мистер Тенч дал ему возможность
отдохнуть от жары. Он говорил с вымученным достоинством, привычным мистеру
Тенчу, - с достоинством человека, который боится ожидаемой боли, но
мужественно опускается в зубоврачебное кресло. Может, ему неприятна
поездка верхом на муле? Незнакомец сказал со старомодной учтивостью: - Я
буду молиться за вас.
- Рад был гостю, - сказал мистер Тенч. Незнакомец сел в седло, и
мальчик первым медленно двинулся вперед под ярким солнцем, к болоту, в
глубь страны. Незнакомец оттуда и вышел утром посмотреть на "Генерала
Обрегона". Теперь он возвращался обратно. Выпитое бренди заставляло его
чуть сильнее покачиваться в седле... А вот и конец улицы, и он виднеется
маленький, унылый, понурый.
Приятно было поговорить с новым человеком, думал мистер Тенч,
возвращаясь в дом и запирая за собой дверь (это никогда не мешает).
Одиночество встретило его там, пустота. Но и то и другое было знакомо ему,
как отражение собственного лица в зеркале. Он сел в качалку и стал
покачиваться взад и вперед, поднимая еле ощутимый ветерок в застоявшемся
воздухе. К лужице бренди, пролитого на пол незнакомцем, узкой колонной
двигались через всю комнату муравьи; они покружили по ней, потом в таком
же строгом порядке двинулись к противоположной стене и исчезли. На реке
"Генерал Обрегон" дал два свистка, почему - неизвестно.
Незнакомец забыл в комнате свою книгу. Она валялась под качалкой. На
обложке женщина в старомодном платье, склонив колени на коврике, с
рыданием обнимала мужские начищенные коричневые ботинки с узкими носками.
Он - с маленькими нафабренными усиками - презрительно взирал на нее сверху
вниз. Книжка называлась "La Eterna Martir" ["Вечная мученица" (исп.)].
Спустя несколько минут мистер Тенч поднял ее, открыл - и удивился. То, что
там было напечатано, как будто не имело никакого отношения к обложке:
текст латинский. Мистер Тенч задумался, потом захлопнул книгу и отнес ее в
свою рабочую комнату. Жечь не стоит, но для верности лучше спрятать - кто
ее знает, о чем она. Он сунул книгу в маленький тигель для плавки золота и
вдруг, открыв рот, замер у верстака: он вспомнил, зачем ходил в порт -
ведь "Генерал Обрегон" должен был доставить ему баллон эфира. С реки снова
донесся свисток, и мистер Тенч с непокрытой головой выбежал на солнцепек.
Он сказал незнакомцу, что пароход простоит до утра, но разве на этот народ
можно положиться, вдруг они решат соблюсти расписание. Так оно и было.
Когда он выбежал на набережную между складом и таможней, "Генерал Обрегон"
шел уже футах в десяти от берега, двигаясь по ленивой реке к морю. Мистер