Конечно, на лошади они меня в минуту догонят. Дрожа от страха, я залез в канаву и лег там на живот. В канаве была вода, так что я должен был подпираться локтями, чтобы держать лицо над водой. Густая трава и кусты росли с обеих сторон ее и совершенно закрывали меня.
Череа несколько секунд Нед Перкс добежал до того места, где я лежал, и мистер Бельчер нагнал его в повозке.
– Поймали? – тревожно спросил он у Неда.
– Да он не мог далеко убежать, – отвечал он. – Удивительное дело! Что это с ним сделалось?
– Надо его скорей поймать, Нед, – сказал хозяин, – он может выдать нас, он все открыл, смотрите сюда!
Он навел свет фонаря на телегу: верно, показывал Неду разрезанный мною мешок.
– Ах, проклятый мальчишка! – вскричал Нед. – Ну, вы не беспокойтесь, хозяин, я с ним разделаюсь! Погоняйте лошадь, а я побегу, держась за край повозки. Мы его мигом догоним.
К моей невообразимой радости, совет мистера Перкса был принят, и я услышал удаляющийся стук копыт гнедой лошади. Но что же мне было делать?
Если я побегу вперед, я могу их нагнать; если побегу назад к Лондону, они меня скоро нагонят. В недоумении я вылез весь мокрый из канавы и взобрался на дорогу, как вдруг из-за кустов вышел человек и положил мне руку на плечо.
– Что случилось, мальчик? – спросил он. У него был фонарь, и он направил на меня свет. Сам он был высокий мужчина в косматом пальто, в шляпе с широкими полями и с ружьем в руках.
– Отчего у тебя лицо в крови? – продолжал он. – Кто засадил тебя в канаву? Не те ли молодцы в телеге, а?
– Нет, сэр, – дрожащим голосом отвечал я, – я сам залез в канаву. Не выдайте меня им, сэр, они убьют меня, они убийцы.
– Как убийцы? Что такое? – с удивлением спросил лесничий (человек, встретившийся мне, был лесничий). Я рассказал ему, что видел в таинственном мешке.
– Куда же они теперь поехали? – спросил он, видимо, сильно взволнованный моим рассказом.
– Они поехали в погоню за мной, сэр, – отвечал я. – Они скоро вернутся, им надо ехать в Лондон, на улицу Уикзенд, там живет мистер Бельчер, сэр.
– А! Ну, если это правда, мы им приготовим славную встречу!
Лесничий взял меня за руку, перескочил опять через канаву, вошел в небольшую рощу около дороги и несколько раз нетерпеливо свистнул. Минуты через две к нам подошел другой лесничий с двумя огромными собаками. Я должен был повторить ему историю с мешком.
– Ну, они от нас не уйдут! – суровым голосом проговорил он.
Собаки бросились на меня, и одна уже схватила меня за штаны.
– Куш! – прикрикнул на них второй лесничий. – Садись сюда, мальчик! Дюк! Слот! Стерегите его.
Я сел на землю, а обе собаки стали подле меня, и я видел по их глазам, что они не позволят мне сделать ни одного движения.
По дороге раздался стук лошадиных копыт; слышно было, что лошадь гнали во весь дух.
С того места, где я сидел, сквозь ветки кустарников я ясно видел дорогу. Я заметил, что один из лесничих вышел на середину дороги и стал там, где должна была проезжать телега. Шум колес слышался все ближе и ближе, наконец они подъехали совсем близко, и вдруг раздался ружейный выстрел. Я от страха закрыл на минуту глаза, и когда снова открыл их, глазам моим представилась следующая картина. Гнедая взвилась на дыбы, и ее с большим трудом удерживал под уздцы один из лесничих, другой освещал своим фонарем телегу и перепуганных трубочистов.
Нед Перкс размахивал кнутовищем и кричал, грозя размозжить голову человеку, удерживавшему лошадь.
Мистер Бельчер притворялся спокойным.
– Что вам надобно, ребята? – говорил он лесничим. – Если вы разбойники, так с чего же вы вздумали нападать на бедных трубочистов? Убирайтесь-ка без греха, пустите лошадь, не то она может убить вас!
– Именем закона мы вас арестуем! – произнес торжественным голосом лесничий, державший фонарь.
– Арестуете нас? Вот так штука! Да за что же?
– За убийство. У вас в телеге лежит тело убитого человека!
– Все пропало! Бегите, Бельчер! – вскричал Нед и одним прыжком перескочил через край телеги. Мистер Бельчер последовал его примеру, но едва он вступил на землю, как лесничий нанес ему прикладом ружья такой сильный удар по голове, что он упал замертво. Нед Перкс между тем бросился бежать – и прямо в мою сторону. Он, вероятно, наткнулся бы на меня, если бы крик ужаса, вырвавшийся из груди моей, не заставил его остановиться. Тогда он взглянул на меня, и на лице его выразилась злобная радость.
Он поднял большую железную палку, которую захватил с собою с телеги, и готовился нанести мне смертельный удар. Но собаки верно поняли данное им приказание стеречь меня. Прежде чем палка успела опуститься на мою голову, они набросились на Неда, повалили его на землю и крепко держали: одна – за руку, другая – за шейную косынку.
Лесничий, державший лошадь, быстро подбежал к нам и, не говоря ни слова, ловко скрутил Перкса по рукам и ногам.
– Мой готов! – вскричал он затем, подбегая к телеге. – А ты, Том, осмотрел, что тот бедняга? Он в самом деле мертвый?
Том занят был в это время подробным рассматриванием повозки.
– Да, он мертвый! – отвечал Том. – Он, должно быть, умер по крайней мере с неделю назад.
– Как с неделю? Может ли быть? Что за злодеи!
– Злодеи-то – пожалуй, только никак не убийцы, Джо. Они никого не убивали, они только выкапывали мертвые тела. Видишь, у них тут в мешке разные инструменты: буравы, лом, лопаты. Ну, все равно, им и за это славно достанется! Пособи-ка мне уложить их в повозку, мы свезем их в Ильфорд, там их рассудят…
– А что, другой молодец связан? – спросил Джо, слезая с повозки.
– Он, я думаю, еще не очнулся от моего удара. Впрочем, для большей безопасности, конечно, лучше связать и его.
Джо обошел вокруг повозки до того места, где за несколько минут перед тем лежал без чувств мистер Бельчер, и вскрикнул от удивления:
– Да он ушел! Его нет!
Это была правда. Холодный дождь, вероятно, оживил мистера Бельчера, и он бежал, унеся с собой одно из ружей, оставленных лесничим подле повозки.
Преследовать его в темную дождливую ночь было невозможно.
– Нечего делать, свезем хоть одного! – сказал лесничий Том.
Они подняли с земли мистера Перкса, уложили его на дно телеги и сами сели в телегу.
– Позвольте мне лучше бежать рядом с телегой, – попросил я, боясь садиться подле Перкса, смотревшего на меня со страшною злобою.
– Пустяки! Тебе нечего бояться, – отвечал Джо, втаскивая меня в телегу. – Он не посмеет и пальцем тебя тронуть.
Он втащил меня в телегу, ударил кнутом по лошади, и мы поехали в Ильфорд, находившийся от нас на расстоянии двух миль.
Перкс действительно не тронул меня пальцем, но он сделал хуже: он напугал меня до смерти.
– Джим! – крикнул он, едва мы отъехали несколько шагов.
– Не отвечай ему, – посоветовал мне лесничий Том.
– Джим, – продолжал Перкс, – ты слышал, хозяин ушел и ружье с собой захватил. Не знаю, много ли ты наболтал, только больше не болтай!
– Садись сюда, вперед, мальчик, – сказал лесничий Джо, – Тогда тебе не слышно будет, что он говорит.
Я с удовольствием сел подальше от Перкса, но он кричал так громко, что я услышал бы его, если бы находился на другой стороне дороги.
– Джим, – говорил он, – помнишь, что тебе обещал хозяин, если ты когда-нибудь проболтаешься насчет его работы? Он свое слово сдержит, ты в этом будь уверен! Может быть, пройдет неделя, пройдет две, а он все-таки не забудет своего обещания. Ты не надейся, что судья защитит тебя: судья за всем не усмотрит, и хозяин может вмиг сделать с тобой то, что говорил. Ты будешь лежать на постели за сто миль отсюда, дверь будет заперта на замок, труба будет закрыта железными заслонками, и вдруг ты проснешься и увидишь, что он подходит к тебе, подходит, чтобы сделать то, что обещал. Ты это помни, и, смотри, будь осторожней.
Лесничие нарочно громко говорили и стучали ногами по дну повозки, чтобы я не слышал Неда. Но я слышал каждое его слово, и на меня и напал такой ужас, что я чуть не бросился прямо под колеса.
Моим покровителям хорошо было говорить: «Не слушай его, мальчик, он нарочно хочет запугать тебя. Тебе нечего бояться, если ты скажешь всю правду в суде». Они не знали мистера Бельчера, они не знали, чем он грозил мне, если я проболтаюсь, и какой у него был при этом вид. «Тебе нечего бояться!» А кто же защитит меня? Неужели те полицейские, от которых я бегал всю жизнь, вдруг станут моими лучшими друзьями? Да если бы даже это случилось, разве они могут каждую минуту стеречь меня? Во время нашего разговора за ужином мистер Бельчер ясно показал мне, как мало времени нужно на то, чтобы задушить мальчика. Кроме того, когда я узнал, что хозяин вовсе не убийца, во мне явилось сомнение, не глупо ли я сделал, выдав его. Я раскаивался, что заварил эту кашу, и решился последовать совету Неда и болтать как можно меньше, когда меня позовут к судье.
Наутро меня вызвали в приемную комнату полицейского дома.
Все полицейские собрались около меня и все были необыкновенно разговорчивы.
– Ну, мальчик, – ласково сказал полицейский инспектор, – теперь расскажи мне все, что ты знаешь о своем бывшем хозяине. Э, да он, верно, совсем продрог! У него мокрое платье, ему надо переодеться.
– У нас есть подходящее сухое платье, – сказал один полицейский. – Я его сейчас принесу, господин инспектор.
Когда меня переодели и залепили мою шишку пластырем, инспектор велел напоить меня горячим кофе и только тогда приступил к расспросам.
Полицейские внимательно слушали.
– Скажи, мальчик, часто ли твой хозяин ездил на ночную работу? – спросил он.
– Не знаю, сэр, – ответил я, опуская голову.
– Как так не знаешь? Ведь ты же жил с ним под одной кровлей!
– Он никогда не брал меня раньше с собою, сэр. Я спал и ничего не слыхал.
– Мне не нравятся твои ответы, мальчик. Ты должен говорить все, что знаешь. Скажи-ка адрес твоего хозяина.
– Я его забыл, сэр.
– Ну, это уж ты лжешь. Мальчик твоих лет не может забыть адрес дома, в котором прожил столько времени, – рассердился инспектор.
– Честное слово, сэр, я так перепугался вчера ночью, что все вылетело у меня из головы.
– Но ведь ты называл этот адрес вчера ночью лесничему… И какая досада, что тот действительно забыл его, – обратился инспектор к одному из полицейских. – Постарайся припомнить, – повернулся он снова ко мне.
– Я забыл, я ничего не могу вспомнить, – угрюмо повторил я.
– Ну, хорошо, – строго заметил инспектор, – уведите его. Но помни, мальчик, что завтра тебя заставят говорить всю правду.
Я не поверил, а между тем дело вышло так, как он предсказывал.
XIX
XX
Череа несколько секунд Нед Перкс добежал до того места, где я лежал, и мистер Бельчер нагнал его в повозке.
– Поймали? – тревожно спросил он у Неда.
– Да он не мог далеко убежать, – отвечал он. – Удивительное дело! Что это с ним сделалось?
– Надо его скорей поймать, Нед, – сказал хозяин, – он может выдать нас, он все открыл, смотрите сюда!
Он навел свет фонаря на телегу: верно, показывал Неду разрезанный мною мешок.
– Ах, проклятый мальчишка! – вскричал Нед. – Ну, вы не беспокойтесь, хозяин, я с ним разделаюсь! Погоняйте лошадь, а я побегу, держась за край повозки. Мы его мигом догоним.
К моей невообразимой радости, совет мистера Перкса был принят, и я услышал удаляющийся стук копыт гнедой лошади. Но что же мне было делать?
Если я побегу вперед, я могу их нагнать; если побегу назад к Лондону, они меня скоро нагонят. В недоумении я вылез весь мокрый из канавы и взобрался на дорогу, как вдруг из-за кустов вышел человек и положил мне руку на плечо.
– Что случилось, мальчик? – спросил он. У него был фонарь, и он направил на меня свет. Сам он был высокий мужчина в косматом пальто, в шляпе с широкими полями и с ружьем в руках.
– Отчего у тебя лицо в крови? – продолжал он. – Кто засадил тебя в канаву? Не те ли молодцы в телеге, а?
– Нет, сэр, – дрожащим голосом отвечал я, – я сам залез в канаву. Не выдайте меня им, сэр, они убьют меня, они убийцы.
– Как убийцы? Что такое? – с удивлением спросил лесничий (человек, встретившийся мне, был лесничий). Я рассказал ему, что видел в таинственном мешке.
– Куда же они теперь поехали? – спросил он, видимо, сильно взволнованный моим рассказом.
– Они поехали в погоню за мной, сэр, – отвечал я. – Они скоро вернутся, им надо ехать в Лондон, на улицу Уикзенд, там живет мистер Бельчер, сэр.
– А! Ну, если это правда, мы им приготовим славную встречу!
Лесничий взял меня за руку, перескочил опять через канаву, вошел в небольшую рощу около дороги и несколько раз нетерпеливо свистнул. Минуты через две к нам подошел другой лесничий с двумя огромными собаками. Я должен был повторить ему историю с мешком.
– Ну, они от нас не уйдут! – суровым голосом проговорил он.
Собаки бросились на меня, и одна уже схватила меня за штаны.
– Куш! – прикрикнул на них второй лесничий. – Садись сюда, мальчик! Дюк! Слот! Стерегите его.
Я сел на землю, а обе собаки стали подле меня, и я видел по их глазам, что они не позволят мне сделать ни одного движения.
По дороге раздался стук лошадиных копыт; слышно было, что лошадь гнали во весь дух.
С того места, где я сидел, сквозь ветки кустарников я ясно видел дорогу. Я заметил, что один из лесничих вышел на середину дороги и стал там, где должна была проезжать телега. Шум колес слышался все ближе и ближе, наконец они подъехали совсем близко, и вдруг раздался ружейный выстрел. Я от страха закрыл на минуту глаза, и когда снова открыл их, глазам моим представилась следующая картина. Гнедая взвилась на дыбы, и ее с большим трудом удерживал под уздцы один из лесничих, другой освещал своим фонарем телегу и перепуганных трубочистов.
Нед Перкс размахивал кнутовищем и кричал, грозя размозжить голову человеку, удерживавшему лошадь.
Мистер Бельчер притворялся спокойным.
– Что вам надобно, ребята? – говорил он лесничим. – Если вы разбойники, так с чего же вы вздумали нападать на бедных трубочистов? Убирайтесь-ка без греха, пустите лошадь, не то она может убить вас!
– Именем закона мы вас арестуем! – произнес торжественным голосом лесничий, державший фонарь.
– Арестуете нас? Вот так штука! Да за что же?
– За убийство. У вас в телеге лежит тело убитого человека!
– Все пропало! Бегите, Бельчер! – вскричал Нед и одним прыжком перескочил через край телеги. Мистер Бельчер последовал его примеру, но едва он вступил на землю, как лесничий нанес ему прикладом ружья такой сильный удар по голове, что он упал замертво. Нед Перкс между тем бросился бежать – и прямо в мою сторону. Он, вероятно, наткнулся бы на меня, если бы крик ужаса, вырвавшийся из груди моей, не заставил его остановиться. Тогда он взглянул на меня, и на лице его выразилась злобная радость.
Он поднял большую железную палку, которую захватил с собою с телеги, и готовился нанести мне смертельный удар. Но собаки верно поняли данное им приказание стеречь меня. Прежде чем палка успела опуститься на мою голову, они набросились на Неда, повалили его на землю и крепко держали: одна – за руку, другая – за шейную косынку.
Лесничий, державший лошадь, быстро подбежал к нам и, не говоря ни слова, ловко скрутил Перкса по рукам и ногам.
– Мой готов! – вскричал он затем, подбегая к телеге. – А ты, Том, осмотрел, что тот бедняга? Он в самом деле мертвый?
Том занят был в это время подробным рассматриванием повозки.
– Да, он мертвый! – отвечал Том. – Он, должно быть, умер по крайней мере с неделю назад.
– Как с неделю? Может ли быть? Что за злодеи!
– Злодеи-то – пожалуй, только никак не убийцы, Джо. Они никого не убивали, они только выкапывали мертвые тела. Видишь, у них тут в мешке разные инструменты: буравы, лом, лопаты. Ну, все равно, им и за это славно достанется! Пособи-ка мне уложить их в повозку, мы свезем их в Ильфорд, там их рассудят…
– А что, другой молодец связан? – спросил Джо, слезая с повозки.
– Он, я думаю, еще не очнулся от моего удара. Впрочем, для большей безопасности, конечно, лучше связать и его.
Джо обошел вокруг повозки до того места, где за несколько минут перед тем лежал без чувств мистер Бельчер, и вскрикнул от удивления:
– Да он ушел! Его нет!
Это была правда. Холодный дождь, вероятно, оживил мистера Бельчера, и он бежал, унеся с собой одно из ружей, оставленных лесничим подле повозки.
Преследовать его в темную дождливую ночь было невозможно.
– Нечего делать, свезем хоть одного! – сказал лесничий Том.
Они подняли с земли мистера Перкса, уложили его на дно телеги и сами сели в телегу.
– Позвольте мне лучше бежать рядом с телегой, – попросил я, боясь садиться подле Перкса, смотревшего на меня со страшною злобою.
– Пустяки! Тебе нечего бояться, – отвечал Джо, втаскивая меня в телегу. – Он не посмеет и пальцем тебя тронуть.
Он втащил меня в телегу, ударил кнутом по лошади, и мы поехали в Ильфорд, находившийся от нас на расстоянии двух миль.
Перкс действительно не тронул меня пальцем, но он сделал хуже: он напугал меня до смерти.
– Джим! – крикнул он, едва мы отъехали несколько шагов.
– Не отвечай ему, – посоветовал мне лесничий Том.
– Джим, – продолжал Перкс, – ты слышал, хозяин ушел и ружье с собой захватил. Не знаю, много ли ты наболтал, только больше не болтай!
– Садись сюда, вперед, мальчик, – сказал лесничий Джо, – Тогда тебе не слышно будет, что он говорит.
Я с удовольствием сел подальше от Перкса, но он кричал так громко, что я услышал бы его, если бы находился на другой стороне дороги.
– Джим, – говорил он, – помнишь, что тебе обещал хозяин, если ты когда-нибудь проболтаешься насчет его работы? Он свое слово сдержит, ты в этом будь уверен! Может быть, пройдет неделя, пройдет две, а он все-таки не забудет своего обещания. Ты не надейся, что судья защитит тебя: судья за всем не усмотрит, и хозяин может вмиг сделать с тобой то, что говорил. Ты будешь лежать на постели за сто миль отсюда, дверь будет заперта на замок, труба будет закрыта железными заслонками, и вдруг ты проснешься и увидишь, что он подходит к тебе, подходит, чтобы сделать то, что обещал. Ты это помни, и, смотри, будь осторожней.
Лесничие нарочно громко говорили и стучали ногами по дну повозки, чтобы я не слышал Неда. Но я слышал каждое его слово, и на меня и напал такой ужас, что я чуть не бросился прямо под колеса.
Моим покровителям хорошо было говорить: «Не слушай его, мальчик, он нарочно хочет запугать тебя. Тебе нечего бояться, если ты скажешь всю правду в суде». Они не знали мистера Бельчера, они не знали, чем он грозил мне, если я проболтаюсь, и какой у него был при этом вид. «Тебе нечего бояться!» А кто же защитит меня? Неужели те полицейские, от которых я бегал всю жизнь, вдруг станут моими лучшими друзьями? Да если бы даже это случилось, разве они могут каждую минуту стеречь меня? Во время нашего разговора за ужином мистер Бельчер ясно показал мне, как мало времени нужно на то, чтобы задушить мальчика. Кроме того, когда я узнал, что хозяин вовсе не убийца, во мне явилось сомнение, не глупо ли я сделал, выдав его. Я раскаивался, что заварил эту кашу, и решился последовать совету Неда и болтать как можно меньше, когда меня позовут к судье.
Наутро меня вызвали в приемную комнату полицейского дома.
Все полицейские собрались около меня и все были необыкновенно разговорчивы.
– Ну, мальчик, – ласково сказал полицейский инспектор, – теперь расскажи мне все, что ты знаешь о своем бывшем хозяине. Э, да он, верно, совсем продрог! У него мокрое платье, ему надо переодеться.
– У нас есть подходящее сухое платье, – сказал один полицейский. – Я его сейчас принесу, господин инспектор.
Когда меня переодели и залепили мою шишку пластырем, инспектор велел напоить меня горячим кофе и только тогда приступил к расспросам.
Полицейские внимательно слушали.
– Скажи, мальчик, часто ли твой хозяин ездил на ночную работу? – спросил он.
– Не знаю, сэр, – ответил я, опуская голову.
– Как так не знаешь? Ведь ты же жил с ним под одной кровлей!
– Он никогда не брал меня раньше с собою, сэр. Я спал и ничего не слыхал.
– Мне не нравятся твои ответы, мальчик. Ты должен говорить все, что знаешь. Скажи-ка адрес твоего хозяина.
– Я его забыл, сэр.
– Ну, это уж ты лжешь. Мальчик твоих лет не может забыть адрес дома, в котором прожил столько времени, – рассердился инспектор.
– Честное слово, сэр, я так перепугался вчера ночью, что все вылетело у меня из головы.
– Но ведь ты называл этот адрес вчера ночью лесничему… И какая досада, что тот действительно забыл его, – обратился инспектор к одному из полицейских. – Постарайся припомнить, – повернулся он снова ко мне.
– Я забыл, я ничего не могу вспомнить, – угрюмо повторил я.
– Ну, хорошо, – строго заметил инспектор, – уведите его. Но помни, мальчик, что завтра тебя заставят говорить всю правду.
Я не поверил, а между тем дело вышло так, как он предсказывал.
XIX
Я убегаю от полиции
На другой день мистера Перкса и меня привели в суд для допроса. Должно быть, судьи уже знали о моем намерении как можно меньше говорить, и один из них, седой, в зеленых очках, принял меня так сурово, что на меня сразу напала робость.
– Смотри на меня, мальчик! – вскричал судья, ударив рукою по столу так громко, что у меня захватило дыхание.
Я взглянул на него и струсил еще больше. Он смотрел прямо на меня своими зелеными глазами, а двадцать полицейских покорно стояли вокруг, готовые повиноваться малейшему его знаку.
– Не смотри на арестанта, мальчик, – в это время Нед Перкс кашлянул, и я обернул голову в его сторону, – смотри только сюда! Понимаешь ты, что значит давать присягу?
Моулди, особенно любивший всякие рассказы о судебных делах, объяснил мне это, и потому я отвечал.
– Это значит целовать евангелие и клясться, что если соврешь, так будешь наказан.
Глаза мои были прикованы к зеленым очкам судьи; наконец у меня навернулись слезы, как будто я смотрел на солнце.
– Да, если ты, давши присягу, соврешь, – все тем же строгим голосом сказал судья, – ты будешь строго наказан, тебя сошлют за море, в каторжные работы. Приведите его к присяге, экзекутор, а ты, подсудимый, не смотри на свидетеля, пока его допрашивают.
Как мог я не говорить при таких условиях? Судья был такой бедовый человек. Он, казалось, знал все дело и предлагал мне такие вопросы, что я волей-неволей должен был подробно рассказать ему все. Я рассказал все: как я ушел из дома, как миссис Уинкшип поместила меня к мистеру Бельчеру, какой разговор был у меня с Сэмом по поводу чистки церковных труб, словом – все, до той самой минуты, когда, испуганный появлением белой руки, я выпрыгнул вон из телеги. Тут же, на суде, я узнал, в чем заключалось преступление мистера Бельчера.
В те давние времена врачи и студенты, из-за религиозных предрассудков, не могли изучать анатомию на человеческих трупах.
Это считалось грехом. Поэтому в Англии тогда существовала профессия «гробовскрывателей», которые тайком пробирались темными ночами на кладбище, выкапывали из могил недавно погребенных покойников и продавали их за большие деньги различным медицинским учреждениям.
Этим делом занимался и мистер Бельчер.
После меня лесничие Томас и Джозеф дали свои показания, и затем было решено отложить дело на неделю, чдобы полиция успела арестовать мистера Бельчера и также представить на суд.
– Мальчика всего лучше отправить домой к родителям; кто поведет его, тот пусть построже внушит его отцу, что через неделю непременно надобно опять представить его сюда! – сказал судья в зеленых очках.
Суд занялся другим делом, а я вышел на улицу вместе с лесничими и несколькими полицейскими. Они потолковали о чем-то между собой, и все вместе вошли в соседний трактир, а я, едва сознавая, что делаю, поплелся вслед за ними. Меня ошеломили ужасные слова: «Мальчика всего лучше отправить домой к родителям!» Эти слова довершили беду. И зачем, и зачем я вмешался не в свое дело! «Лучше отправить домой!» Я приду к отцу с полицейским, который расскажет ему о моих делах с гробовскрывателями и о том, что меня поместила к ним ни в чем не виноватая миссие Уинкшип! Да он просто убьет и меня и бедную старуху! Так-то я отблагодарил ее за ее доброту! Нет, это слишком ужасно! Этого не должно быть! Я должен сделать что-нибудь, чтобы предотвратить это несчастие, и я сделаю, непременно сделаю, хотя бы для этого мне пришлось ослушаться страшного судью в зеленых очках. Мне необходимо было ускользнуть от моих теперешних сторожей, вырваться из Ильфорда и спрятаться в каких-нибудь лондонских закоулках.
Я говорю: от моих сторожей, но на самом деле меня, казалось, никто не стерег. Я попробовал выйти из этой комнаты, где лесничие и полицейские пили пиво, – они не обратили на меня внимания; я вышел во двор, затем на улицу, никто не преследовал меня, – значит, я могу уйти без помехи. Но я знал, что полицейские – народ хитрый, что они следят за всяким исподтишка, и потому решил возвратиться, посидеть несколько времени в распивочной и послушать, о чем там говорят.
Оказалось, что полицейские говорили обо мне.
– А, вот и он! – заметил один из них, когда я вошел. – Ты бы держался поближе к нам, мальчик, а то, пожалуй, тебя схватит тот молодец с ружьем.
Это, должно быть, была шутка, потому что другой полицейский и лесничие засмеялись.
– А что, мальчик, – спросил один из полицейских, – рад ты будешь попасть домой и избавиться от всех опасностей?
Я знал, что если я скажу, что не хочу идти домой, то полицейский станет особенно строго присматривать за мной, поэтому я отвечал:
– Конечно, я буду очень рад: я бы хотел поскорей пойти домой, теперь уж я больше не убегу.
– Ты знаешь дорогу отсюда домой?
– Отлично знаю, сэр. Можно мне сейчас идти?
– Нет, ты не можешь идти туда, пока я не освобожусь от своих занятий и не сведу тебя. Это будет часа в четыре, когда кончатся заседания в суде. Но ты не должен непременно сидеть здесь, ведь ты не арестант, а свидетель. Ты можешь пойти в полицейский дом, посидеть там или просто погулять по улице. Только не заходи далеко.
Я едва мог удержаться от восторга при этих словах.
Я не арестант, я свидетель и могу гулять.
– Благодарю вас, сэр, – произнес я и вышел из трактира с беспечным видом прогуливающегося человека. Тихими, неторопливыми шагами пошел я по Ильфордской дороге, которая вела прямо к Лондону. Счастливый случай избавил меня от утомительного путешествия. Как только дом суда скрылся от глаз моих, меня догнал экипаж с очень удобными запятками, не утыканными гвоздями. Я ловко вскочил на них и помчался к Лондону с быстротой десяти миль в час.
Я проехал через Большой и Малый Ильфорд, доехал до самого Майль-Энда, но тут должен был сойти со своего удобного экипажа благодаря низости одного мальчугана. Ему также хотелось прокатиться даром, и, видя с досадой, что на запятках нет места, он стал требовать, чтобы кучер согнал и меня. Кучер послушался маленького негодяя. Я был так рассержен на дрянного мальчишку, что набросился на него и отколотил его, хотя эта задержка в пути могла быть опасною для меня.
Конец дороги мне пришлось сделать пешком; я часа в два был около Уайтчепеля.[5] Я совсем не знал этой части города, но под Арками я познакомился с несколькими мальчишками, пришедшими оттуда: они рассказывали, что это самое глухое место Лондона, Мне нужно было теперь глухое место со множеством проходных дворов и извилистых переулков.
Первым и величайшим моим желанием было укрыться на несколько времени, пока кончится несчастное дело о похищении трупов, и тогда… Впрочем, еще рано думать о том, что будет тогда. Надо позаботиться о том, что делать теперь. Через какой-нибудь час ильфордский полицейский дом начнет обо мне беспокоиться, меня станут разыскивать, и потому мне прежде всего нужно куда-нибудь спрятаться. Я прошел с дюжину узких и грязных переулков и наконец приютился в одной необыкновенно тихой съестной, где истратил на пищу четыре пенса из своего шиллинга. Хозяин лавки пускал к себе ночевать и давал постели по четыре пенса, поэтому я с его позволения остался в лавке до вечера, съел за ужином порцию супа в один пенс и затем улегся спать в довольно удобной постели.
Я проснулся на другой день утром, сошел вниз в лавочку, истратил на завтрак оставшиеся у меня три пенса и вышел на улицу.
Целый день бродил я по улицам, выбирая самые бедные и темные закоулки и со страхом избегая встречи с полицией. Под вечер голод напомнил мне, что я не обедал и что мне, вероятно, не придется ужинать.
«Нечего ждать и прятаться, – говорил мне голод, – ты должен что-нибудь делать!»
Но что же мне делать? Куда я ни пойду, я только хуже испорчу свое положение. Испорчу? Да разве можно мне его еще испортить? Оно так худо, что едва ли может сделаться еще хуже! Бояться каждую минуту, что схватит первый попавшийся навстречу полицейский, да еще терпеть голод? Нет, это нестерпимо! Если бы я был поближе к какому-нибудь базару, я не стал бы церемониться. Что, в самом деле! Все против меня, бедного, беззащитного мальчика; что же мне еще рассуждать, что честно, что нечестно? Буду думать только, как бы мне самому прожить, а до остального мне и дела нет. Я дошел до того, что готов был таскать из чужих карманов, если бы только умел взяться за это дело. Но оно всегда казалось мне необыкновенно страшным. Воровать фрукты с конвентгарденских лотков было нетрудно. Всегда можно было найти минуту, пока торговец смотрел в другую сторону, или убежать так быстро, что он не успевал догнать; но засунуть руку в карман нарядной дамы или господина – это совсем другое дело, тут нужна отчаянная смелость!
Когда я жил под Арками, мне показывали многих мальчиков, занимавшихся карманным воровством, но их искусство казалось мне таким же трудным, как искусство разных фокусников и клоунов. Мне казалось даже, что кувыркаться и глотать складные ножи легче, чем воровать из карманов.
– Смотри на меня, мальчик! – вскричал судья, ударив рукою по столу так громко, что у меня захватило дыхание.
Я взглянул на него и струсил еще больше. Он смотрел прямо на меня своими зелеными глазами, а двадцать полицейских покорно стояли вокруг, готовые повиноваться малейшему его знаку.
– Не смотри на арестанта, мальчик, – в это время Нед Перкс кашлянул, и я обернул голову в его сторону, – смотри только сюда! Понимаешь ты, что значит давать присягу?
Моулди, особенно любивший всякие рассказы о судебных делах, объяснил мне это, и потому я отвечал.
– Это значит целовать евангелие и клясться, что если соврешь, так будешь наказан.
Глаза мои были прикованы к зеленым очкам судьи; наконец у меня навернулись слезы, как будто я смотрел на солнце.
– Да, если ты, давши присягу, соврешь, – все тем же строгим голосом сказал судья, – ты будешь строго наказан, тебя сошлют за море, в каторжные работы. Приведите его к присяге, экзекутор, а ты, подсудимый, не смотри на свидетеля, пока его допрашивают.
Как мог я не говорить при таких условиях? Судья был такой бедовый человек. Он, казалось, знал все дело и предлагал мне такие вопросы, что я волей-неволей должен был подробно рассказать ему все. Я рассказал все: как я ушел из дома, как миссис Уинкшип поместила меня к мистеру Бельчеру, какой разговор был у меня с Сэмом по поводу чистки церковных труб, словом – все, до той самой минуты, когда, испуганный появлением белой руки, я выпрыгнул вон из телеги. Тут же, на суде, я узнал, в чем заключалось преступление мистера Бельчера.
В те давние времена врачи и студенты, из-за религиозных предрассудков, не могли изучать анатомию на человеческих трупах.
Это считалось грехом. Поэтому в Англии тогда существовала профессия «гробовскрывателей», которые тайком пробирались темными ночами на кладбище, выкапывали из могил недавно погребенных покойников и продавали их за большие деньги различным медицинским учреждениям.
Этим делом занимался и мистер Бельчер.
После меня лесничие Томас и Джозеф дали свои показания, и затем было решено отложить дело на неделю, чдобы полиция успела арестовать мистера Бельчера и также представить на суд.
– Мальчика всего лучше отправить домой к родителям; кто поведет его, тот пусть построже внушит его отцу, что через неделю непременно надобно опять представить его сюда! – сказал судья в зеленых очках.
Суд занялся другим делом, а я вышел на улицу вместе с лесничими и несколькими полицейскими. Они потолковали о чем-то между собой, и все вместе вошли в соседний трактир, а я, едва сознавая, что делаю, поплелся вслед за ними. Меня ошеломили ужасные слова: «Мальчика всего лучше отправить домой к родителям!» Эти слова довершили беду. И зачем, и зачем я вмешался не в свое дело! «Лучше отправить домой!» Я приду к отцу с полицейским, который расскажет ему о моих делах с гробовскрывателями и о том, что меня поместила к ним ни в чем не виноватая миссие Уинкшип! Да он просто убьет и меня и бедную старуху! Так-то я отблагодарил ее за ее доброту! Нет, это слишком ужасно! Этого не должно быть! Я должен сделать что-нибудь, чтобы предотвратить это несчастие, и я сделаю, непременно сделаю, хотя бы для этого мне пришлось ослушаться страшного судью в зеленых очках. Мне необходимо было ускользнуть от моих теперешних сторожей, вырваться из Ильфорда и спрятаться в каких-нибудь лондонских закоулках.
Я говорю: от моих сторожей, но на самом деле меня, казалось, никто не стерег. Я попробовал выйти из этой комнаты, где лесничие и полицейские пили пиво, – они не обратили на меня внимания; я вышел во двор, затем на улицу, никто не преследовал меня, – значит, я могу уйти без помехи. Но я знал, что полицейские – народ хитрый, что они следят за всяким исподтишка, и потому решил возвратиться, посидеть несколько времени в распивочной и послушать, о чем там говорят.
Оказалось, что полицейские говорили обо мне.
– А, вот и он! – заметил один из них, когда я вошел. – Ты бы держался поближе к нам, мальчик, а то, пожалуй, тебя схватит тот молодец с ружьем.
Это, должно быть, была шутка, потому что другой полицейский и лесничие засмеялись.
– А что, мальчик, – спросил один из полицейских, – рад ты будешь попасть домой и избавиться от всех опасностей?
Я знал, что если я скажу, что не хочу идти домой, то полицейский станет особенно строго присматривать за мной, поэтому я отвечал:
– Конечно, я буду очень рад: я бы хотел поскорей пойти домой, теперь уж я больше не убегу.
– Ты знаешь дорогу отсюда домой?
– Отлично знаю, сэр. Можно мне сейчас идти?
– Нет, ты не можешь идти туда, пока я не освобожусь от своих занятий и не сведу тебя. Это будет часа в четыре, когда кончатся заседания в суде. Но ты не должен непременно сидеть здесь, ведь ты не арестант, а свидетель. Ты можешь пойти в полицейский дом, посидеть там или просто погулять по улице. Только не заходи далеко.
Я едва мог удержаться от восторга при этих словах.
Я не арестант, я свидетель и могу гулять.
– Благодарю вас, сэр, – произнес я и вышел из трактира с беспечным видом прогуливающегося человека. Тихими, неторопливыми шагами пошел я по Ильфордской дороге, которая вела прямо к Лондону. Счастливый случай избавил меня от утомительного путешествия. Как только дом суда скрылся от глаз моих, меня догнал экипаж с очень удобными запятками, не утыканными гвоздями. Я ловко вскочил на них и помчался к Лондону с быстротой десяти миль в час.
Я проехал через Большой и Малый Ильфорд, доехал до самого Майль-Энда, но тут должен был сойти со своего удобного экипажа благодаря низости одного мальчугана. Ему также хотелось прокатиться даром, и, видя с досадой, что на запятках нет места, он стал требовать, чтобы кучер согнал и меня. Кучер послушался маленького негодяя. Я был так рассержен на дрянного мальчишку, что набросился на него и отколотил его, хотя эта задержка в пути могла быть опасною для меня.
Конец дороги мне пришлось сделать пешком; я часа в два был около Уайтчепеля.[5] Я совсем не знал этой части города, но под Арками я познакомился с несколькими мальчишками, пришедшими оттуда: они рассказывали, что это самое глухое место Лондона, Мне нужно было теперь глухое место со множеством проходных дворов и извилистых переулков.
Первым и величайшим моим желанием было укрыться на несколько времени, пока кончится несчастное дело о похищении трупов, и тогда… Впрочем, еще рано думать о том, что будет тогда. Надо позаботиться о том, что делать теперь. Через какой-нибудь час ильфордский полицейский дом начнет обо мне беспокоиться, меня станут разыскивать, и потому мне прежде всего нужно куда-нибудь спрятаться. Я прошел с дюжину узких и грязных переулков и наконец приютился в одной необыкновенно тихой съестной, где истратил на пищу четыре пенса из своего шиллинга. Хозяин лавки пускал к себе ночевать и давал постели по четыре пенса, поэтому я с его позволения остался в лавке до вечера, съел за ужином порцию супа в один пенс и затем улегся спать в довольно удобной постели.
Я проснулся на другой день утром, сошел вниз в лавочку, истратил на завтрак оставшиеся у меня три пенса и вышел на улицу.
Целый день бродил я по улицам, выбирая самые бедные и темные закоулки и со страхом избегая встречи с полицией. Под вечер голод напомнил мне, что я не обедал и что мне, вероятно, не придется ужинать.
«Нечего ждать и прятаться, – говорил мне голод, – ты должен что-нибудь делать!»
Но что же мне делать? Куда я ни пойду, я только хуже испорчу свое положение. Испорчу? Да разве можно мне его еще испортить? Оно так худо, что едва ли может сделаться еще хуже! Бояться каждую минуту, что схватит первый попавшийся навстречу полицейский, да еще терпеть голод? Нет, это нестерпимо! Если бы я был поближе к какому-нибудь базару, я не стал бы церемониться. Что, в самом деле! Все против меня, бедного, беззащитного мальчика; что же мне еще рассуждать, что честно, что нечестно? Буду думать только, как бы мне самому прожить, а до остального мне и дела нет. Я дошел до того, что готов был таскать из чужих карманов, если бы только умел взяться за это дело. Но оно всегда казалось мне необыкновенно страшным. Воровать фрукты с конвентгарденских лотков было нетрудно. Всегда можно было найти минуту, пока торговец смотрел в другую сторону, или убежать так быстро, что он не успевал догнать; но засунуть руку в карман нарядной дамы или господина – это совсем другое дело, тут нужна отчаянная смелость!
Когда я жил под Арками, мне показывали многих мальчиков, занимавшихся карманным воровством, но их искусство казалось мне таким же трудным, как искусство разных фокусников и клоунов. Мне казалось даже, что кувыркаться и глотать складные ножи легче, чем воровать из карманов.
XX
Я вступаю на новый путь
Размышляя обо всем этом, я вышел из глухих, темных переулков на широкую красивую улицу, где все лавки были ярко освещены, а по тротуарам сновало множество богатых, нарядно одетых господ. Мое внимание обратил на себя большой магазин колониальных товаров. За его огромными зеркальными окнами были выставлены разного рода плоды, чай, пряности и банки с пикулями и консервами. Кроме того, там же стояли китайские фигуры, фарфоровые и деревянные, каких я никогда прежде не видал. Они интересовали не одного меня, – почти никто не проходил мимо лавки, не бросив на них взгляда, и некоторые даже останавливались, чтобы поближе рассмотреть их, так что вокруг окна образовалась небольшая толпа. Мне некуда было торопиться, и потому я решил переждать, пока народ разойдется и мне можно будет попристальнее разглядеть удивительные фигуры. Как раз напротив окна магазина, у края тротуара, стоял фонарный столб; я прислонился к нему и стал ждать. Среди собравшихся около магазина была старая леди, такая толстая, что ее нельзя было не заметить. Она одна занимала больше места, чем двое обыкновенных людей. Ей хотелось чтото видеть в нижней части окна, она нагнулась и вытянула шею. Не спуская глаз с толстой леди и не понимая, что она так долго рассматривает, я заметил мальчика чуть-чуть побольше меня ростом. Он придвинулся очень близко к ней и подражал всем ее движениям.
Он провел рукой по ее шелковому платью, потом быстро отдернул руку прочь, и в эту минуту свет от газового фонаря упал на его пальцы и показал мне, что он держит кошелек, сквозь шелковые петли которого блестит кучка серебряных монет. Затем он быстро спрятал кошелек в карман, выбрался из толпы и, никем не замеченный, исчез в темноте. Толстая леди постояла еще несколько секунд перед окном, и пошла дальше по улице, весело улыбаясь и покачивая головой: она, видимо, думала о смешных китайцах.
Какое счастье для того мальчика! Этакий чудный шелковый кошелек, набитый деньгами! Я продал и сапоги и чулки за шиллинг да за кусок хлеба, а он в одну минуту добыл себе по крайней мере 12 шиллингов!
Какой дерзкий вор! Какой счастливец! А что, если бы этот кошелек достался мне? Эти мысли одна за другой промчались в голове моей, а за ними последовали другие мысли, такие страшно преступные, что я невольно огляделся во все стороны, как будто боясь, что кто-нибудь услышит их. «Как это легко! Пока ты стоял на месте и дрожал, можно было три раза сделать дело! У тебя просто не хватает смелости! Да, положим, – отвечал я самому себе, – дело нетрудное, когда подвернется такая толстая старуха с оттопыренным карманом в шелковом платье. Тут всякому нетрудно. Тут и я, пожалуй, мог бы! Но, главное, когда дождешься другого такого случая?»
И вот я стоял у фонарного столба, поджидая «случая».
Ждать мне пришлось недолго. «Счастье», которое помогло мне при моем первом подвиге на Ковентгарденском рынке, не оставило меня и теперь. Не простоял я и пяти минут, как из магазина вышла дама, правда, не толстая и не старая, но в шелковом платье и с туго набитым кошельком. Выходя из лавки, она держала этот кошелек в руках и, казалось, считала в нем деньги. Затем она защелкнула его и сунула в карман своего шелкового платья.
«Вот если бы она подошла к окну!» – мелькнуло у меня в голове.
И она действительно вмешалась в толпу, любовавшуюся китайцами. Я пробрался туда же вслед за нею и старался делать все так же, как тот мальчик.
Я притворился, что внимательно разглядываю китайцев, а между тем рука моя осторожно скользила по складкам шелкового платья к карману. Через минуту пальцы мои ощупали тонкую шелковую сеть кошелька, и он был у меня в руках. Схватив свою добычу, я пустился бежать. Я бежал долго, не останавливаясь и не переводя духу, пока не добежал до глухого, темного переулка. Там я, наконец, остановился и решился посмотреть на свою добычу. Я вынул из кармана кошелек, высыпал из него деньги и пересчитал их при свете фонаря подле магазина портного. Оказалось, что у меня были две полукроны, полусоверен, три шиллинга и четыре пенса, всего восемнадцать шиллингов и четыре пенса.[6]
Никогда в жизни не бывало у меня в руках столько денег, даже вполовину, даже в четверть столько.
Я решительно не знал, что мне делать, то есть не знал, что мне купить себе поесть и где купить.
Наконец я дошел до съестной и поужинал за четыре пенса.
Весь вечер я или ел, или придумывал, что бы поесть. Раз пять заходил я к кухмистеру и съедал по двухпенсовой сосиске, потом съел кусок хлеба с патокой, а в конце концов купил себе на пенни шоколаду.
В заключение, когда, собираясь на ночлег, я стал считать свой капитал, оказалось, что я истратил не особенно много; я купил себе пару крепких сапог, и у меня все еще осталось три шиллинга и шесть пенсов, не считая полусоверена, который я засунул за подкладку куртки, заколов ее булавкой.
И вот я стал настоящим вором. Впрочем, сначала я твердо решился не повторять больше моего сегодняшнего преступления.
Конечно, сделанного не вернуть, но никто, кроме меня, не знал этого и никогда не узнает. Я с утра стану придумывать, за что мне приняться. Когда у человека лежит в кармане тринадцать шиллингов и шесть пенсов, он может найти тысячу средств прожить честно.
Да, конечно, можно было найти тысячу средств прожить честно, но, к сожалению, я должен сознаться, что не нашел ни одного.
После обеда я пошел прогуляться по Петикот-Лейну и там остановился подле одного магазина. В окне был вывешен желтый шелковый платок, разрисованный синими птичьими глазами. Точно такой платок носил на шее отец. Я вошел в магазин и купил платок за три шиллинга и шесть пенсов. Рассудок говорил мне, что я делаю глупость, но я утешил себя мыслью, что купил платок в память об отце. Это вызвало во мне мысль о доме, мне стало грустно, и я выпил кружку пива, чтобы развеселиться. Не знаю, должно быть, пиво это было очень крепко, или оно с непривычки так сильно подействовало на меня, но я вдруг пришел в такое возбужденное состояние, что с трудом мог себя сдерживать. Я совершенно перестал бояться своих врагов и готов был встретиться лицом к лицу даже с мистером Бельчером, – конечно, если с ним не будет двуствольного ружья. В эту минуту я проходил мимо маленького оружейного магазина, и мне пришло в голову, что человек, которого весь свет преследует, как меня, непременно должен ходить вооруженный. Я вошел в магазин и купил страшный с виду старый пистолет за два шиллинга и три пенса. Вечером я нашел, что ужасно неудобно таскать это оружие в кармане штанов, и потому продал его в ту же лавку за один шиллинг и четыре пенса. Таким образом мои дорого добытые восемнадцать шиллингов и четыре пенса все разошлись по мелочам. Я продал красивый шелковый платок с птичьими глазами за восемнадцать пенсов – и через три дня стоял среди улицы таким же бедняком, каким был в ту минуту, когда наблюдал за толстой леди, прислонясь к фонарному столбу против богатого фруктового магазина. И вот…
Он провел рукой по ее шелковому платью, потом быстро отдернул руку прочь, и в эту минуту свет от газового фонаря упал на его пальцы и показал мне, что он держит кошелек, сквозь шелковые петли которого блестит кучка серебряных монет. Затем он быстро спрятал кошелек в карман, выбрался из толпы и, никем не замеченный, исчез в темноте. Толстая леди постояла еще несколько секунд перед окном, и пошла дальше по улице, весело улыбаясь и покачивая головой: она, видимо, думала о смешных китайцах.
Какое счастье для того мальчика! Этакий чудный шелковый кошелек, набитый деньгами! Я продал и сапоги и чулки за шиллинг да за кусок хлеба, а он в одну минуту добыл себе по крайней мере 12 шиллингов!
Какой дерзкий вор! Какой счастливец! А что, если бы этот кошелек достался мне? Эти мысли одна за другой промчались в голове моей, а за ними последовали другие мысли, такие страшно преступные, что я невольно огляделся во все стороны, как будто боясь, что кто-нибудь услышит их. «Как это легко! Пока ты стоял на месте и дрожал, можно было три раза сделать дело! У тебя просто не хватает смелости! Да, положим, – отвечал я самому себе, – дело нетрудное, когда подвернется такая толстая старуха с оттопыренным карманом в шелковом платье. Тут всякому нетрудно. Тут и я, пожалуй, мог бы! Но, главное, когда дождешься другого такого случая?»
И вот я стоял у фонарного столба, поджидая «случая».
Ждать мне пришлось недолго. «Счастье», которое помогло мне при моем первом подвиге на Ковентгарденском рынке, не оставило меня и теперь. Не простоял я и пяти минут, как из магазина вышла дама, правда, не толстая и не старая, но в шелковом платье и с туго набитым кошельком. Выходя из лавки, она держала этот кошелек в руках и, казалось, считала в нем деньги. Затем она защелкнула его и сунула в карман своего шелкового платья.
«Вот если бы она подошла к окну!» – мелькнуло у меня в голове.
И она действительно вмешалась в толпу, любовавшуюся китайцами. Я пробрался туда же вслед за нею и старался делать все так же, как тот мальчик.
Я притворился, что внимательно разглядываю китайцев, а между тем рука моя осторожно скользила по складкам шелкового платья к карману. Через минуту пальцы мои ощупали тонкую шелковую сеть кошелька, и он был у меня в руках. Схватив свою добычу, я пустился бежать. Я бежал долго, не останавливаясь и не переводя духу, пока не добежал до глухого, темного переулка. Там я, наконец, остановился и решился посмотреть на свою добычу. Я вынул из кармана кошелек, высыпал из него деньги и пересчитал их при свете фонаря подле магазина портного. Оказалось, что у меня были две полукроны, полусоверен, три шиллинга и четыре пенса, всего восемнадцать шиллингов и четыре пенса.[6]
Никогда в жизни не бывало у меня в руках столько денег, даже вполовину, даже в четверть столько.
Я решительно не знал, что мне делать, то есть не знал, что мне купить себе поесть и где купить.
Наконец я дошел до съестной и поужинал за четыре пенса.
Весь вечер я или ел, или придумывал, что бы поесть. Раз пять заходил я к кухмистеру и съедал по двухпенсовой сосиске, потом съел кусок хлеба с патокой, а в конце концов купил себе на пенни шоколаду.
В заключение, когда, собираясь на ночлег, я стал считать свой капитал, оказалось, что я истратил не особенно много; я купил себе пару крепких сапог, и у меня все еще осталось три шиллинга и шесть пенсов, не считая полусоверена, который я засунул за подкладку куртки, заколов ее булавкой.
И вот я стал настоящим вором. Впрочем, сначала я твердо решился не повторять больше моего сегодняшнего преступления.
Конечно, сделанного не вернуть, но никто, кроме меня, не знал этого и никогда не узнает. Я с утра стану придумывать, за что мне приняться. Когда у человека лежит в кармане тринадцать шиллингов и шесть пенсов, он может найти тысячу средств прожить честно.
Да, конечно, можно было найти тысячу средств прожить честно, но, к сожалению, я должен сознаться, что не нашел ни одного.
После обеда я пошел прогуляться по Петикот-Лейну и там остановился подле одного магазина. В окне был вывешен желтый шелковый платок, разрисованный синими птичьими глазами. Точно такой платок носил на шее отец. Я вошел в магазин и купил платок за три шиллинга и шесть пенсов. Рассудок говорил мне, что я делаю глупость, но я утешил себя мыслью, что купил платок в память об отце. Это вызвало во мне мысль о доме, мне стало грустно, и я выпил кружку пива, чтобы развеселиться. Не знаю, должно быть, пиво это было очень крепко, или оно с непривычки так сильно подействовало на меня, но я вдруг пришел в такое возбужденное состояние, что с трудом мог себя сдерживать. Я совершенно перестал бояться своих врагов и готов был встретиться лицом к лицу даже с мистером Бельчером, – конечно, если с ним не будет двуствольного ружья. В эту минуту я проходил мимо маленького оружейного магазина, и мне пришло в голову, что человек, которого весь свет преследует, как меня, непременно должен ходить вооруженный. Я вошел в магазин и купил страшный с виду старый пистолет за два шиллинга и три пенса. Вечером я нашел, что ужасно неудобно таскать это оружие в кармане штанов, и потому продал его в ту же лавку за один шиллинг и четыре пенса. Таким образом мои дорого добытые восемнадцать шиллингов и четыре пенса все разошлись по мелочам. Я продал красивый шелковый платок с птичьими глазами за восемнадцать пенсов – и через три дня стоял среди улицы таким же бедняком, каким был в ту минуту, когда наблюдал за толстой леди, прислонясь к фонарному столбу против богатого фруктового магазина. И вот…