Грипе Мария. ...И белые тени в лесу

   Зато вряд ли Арильд стал бы говорить о самом себе, что он «не такой, как все», для этого он был слишком умен. Хотя воспитание на него повлияло так же, как на Розильду. Просто его ощущение того, что он чужой в этой жизни, сидело гораздо глубже.
   Казалось, все важное и значительное происходит у него внутри. А в окружающей его повседневной жизни он участвует только из вежливости и как можно реже.
   Такое впечатление об Арильде сложилось у меня после недели пребывания в Замке Роз. После нашей первой встречи, произошедшей той ночью, я ожидала от него совсем другого. Я была немного разочарована, хотя, наверно, все же это не совсем справедливо. Каролина воспринимала Арильда совсем иначе. Насчет мнимой открытости Арильда она была со мной не согласна, она совсем не считала, что таким образом он хотел скрыть, какой он на самом деле недоступный. Каролина сказала, что я делаю чересчур поспешные выводы, и больше не стала обсуждать со мной Арильда и Розильду. Мы их недостаточно хорошо знаем, и поэтому лучше держать свое мнение при себе, по крайней мере пока. Слушать меня она не хотела, и в общем-то была права.
   Теперь побыть наедине нам удавалось не так уж часто. Если бы Каролина предусмотрительно не позаботилась о том, чтобы наши письма приходили на почту до востребования, тогда вообще не знаю, когда бы мы с ней оставались вдвоем. Но теперь мы могли каждый день вместе ходить в поселок на почту. Мне очень нравились эти прогулки, хотя по большей части мы молчали.
   Нас обеих переполняли новые впечатления, но мы молчали. Хотя и были лучшими друзьями. Я даже привыкла называть ее Карлом и больше не обращала внимания на то, что на ней мужская одежда. Это ведь ее дело, наши отношения от этого никак не изменились. В глубине души все было по-прежнему. Для меня она оставалось все той же Каролиной.
   И все-таки мне было сложно называть ее при других «своим братом». Становилось немножко не по себе. Я и сама не знала, почему так происходит.
   Если уж я закрывала глаза на все происходящее, то почему бы не смириться и с этим.
   Время летело быстро.
   Вскоре выдалась холодная и необыкновенно дождливая неделя.
   Все стали играть в шахматы, и в воздухе тотчас повисло какое-то напряжение.
   Арильд с Розильдой были искусными игроками, а Каролина, которая в любом деле была на все руки мастер, оказалась достойным противником. Я же, напротив, никогда не была сильна в играх, а в особенности в шахматах. Для меня они были всего лишь скучным способом убить время.
   Конечно, я знаю, что шахматы – это прекрасная старинная игра, а хорошие шахматные игроки обладают острым умом и проницательностью, но меня это никак не привлекало. Я изо всех сил старалась вникнуть в игру, но ничего не получалось.
   Максимилиам коллекционировал старинные шахматы, поэтому в замке было несколько наборов. Теперь их извлекли на свет. Во всех комнатах стояли шахматные доски с недоигранными партиями.
   Увильнуть было невозможно, мне приходилось участвовать. Так уж сложилось. В основном игра прерывалась внезапно. Мне начинало надоедать, я понимала, что играть не умею, ходила на авось, глядя, как другие обдумывают свои партии на много ходов вперед. Мои фигуры одна за другой выбывали из игры. Под конец я ужасно раздражалась, и мне приходилось брать себя в руки, чтобы от злости не опрокинуть шахматную доску и не раскидать все фигуры. Иногда я вообще отказывалась продолжать – и так было понятно, что скоро проиграю. Игрок из меня никудышный, я провалила все партии. И к чему мне тогда с ними сидеть – чтобы опять проигрывать?
   Да, иначе говоря, игры не были моей стихией. Когда я начинаю играть, раскрываются все мои слабые стороны, которые я с удовольствием спрятала бы подальше.
   Остальные с головой ушли в шахматы. Они играли, как одержимые, просто сидели, молча обдумывая ходы. Мне казалось, что это выброшенное на ветер время. Ведь нам надо было поближе друг друга узнать.
   Несмотря на непрерывное молчание, создавалось впечатление, что шахматы еще больше их объединили, я почувствовала себя одинокой и всеми покинутой. В конце концов я ушла в свою комнату и занялась дневниками. Так, я записала историю, которую рассказала нам Амалия.
   Наконец дожди прекратились, и снова вышло солнце. Но к тому времени они уже так увязли в своих шахматах, что едва ли это заметили. Они, как лунатики, ходили от одного столика с шахматами к другому и переставляли фигуры. Я распахнула окно, чтобы было слышно, как щебечут дрозды. После дождя птицы поют особенно громко. А они все продолжали играть и ничего не слышали.
   И только через какое-то время Арильд внезапно распрямился, словно очнувшись от сна, посмотрел в окно и прислушался. Затем он молча вышел из комнаты и исчез среди деревьев в саду, чтобы больше к шахматным доскам не возвращаться.
   Я думала, что теперь все будет как раньше. В каком-то смысле так оно и было, во всяком случае внешне ничего не изменилось, но все же что-то произошло. Каким-то необъяснимым образом настроение поменялось. Не знаю, только ли я это почувствовала. Не могу даже толком объяснить, в чем было дело, но такое впечатление, что какое-то равновесие между нами было нарушено.
   Сначала я решила, что сама во всем виновата. Это ведь я портила всем настроение своим дурным нравом и пыталась улизнуть, как только речь заходила о шахматах. Вскоре я об этом пожалела, но потом поняла, что рано или поздно это все равно бы произошло.
   Иначе и быть не могло. Арильд с Розильдой обнаружили, что за чудесный человек Каролина, то есть Карл. Короче говоря, они ее явно предпочитали мне. Но из-за своей деликатности пытались этого не показывать, поэтому прошло столько времени, прежде чем я это поняла.
   Каролина тут ничего поделать не могла. Ну не виновата же она в том, что она такой интересный человек!
   Амалия рассказывала Каролине, что Арильд, будучи еще маленьким мальчиком, мог часами стоять, глядя на звезды. Небесные светила занимали его гораздо больше, чем то, что происходило вокруг.
   Мне с самого начала так показалось, но Каролина, как я уже говорила, со мной не соглашалась, и похоже, она была права.
   За несколько дней в Арильде что-то заметно изменилось. Он даже внешне словно преобразился, в лице его появилась жизнь, и то, что казалось мне мнимой открытостью, действительно превратилось в настоящую искренность. Совершенно очевидно, что он общался с Каролиной, то есть с Карлом, вовсе не из вежливости.
   В жизни Арильда произошло что-то необыкновенное.
   У него появился друг!
   Он весь сиял, в нем появилось что-то почти сверхъестественное, он то и дело говорил о дружбе.
   Все радовались вместе с ним. Они полагали, что Каролина – замечательный друг. Но мне от этого было больно. Я ведь знала, как обстоят дела, у меня в голове не укладывалось, как Каролина ухитряется играть эту роль. Неужели она не понимает, что происходит?
   Похоже, нет. Она так вошла в образ, что забыла о том, кто она на самом деле. Она была благодарна за преданность, которую вызывала у людей. Я не могла ее ни в чем упрекать. Она бы не поняла.
   Все только осложнилось, когда я увидела, что Розильда по-своему тоже пытается завладеть вниманием Каролины. Когда мы оставались вдвоем, Розильда все время хотела говорить о моем «брате».
   Она доставала блокноты, куда записывала их разговоры, и просила меня растолковать, что могли значить те или иные его слова. Я отказывалась, мне не хотелось служить переводчиком Каролины. Это было так неприятно. Но Розильда не сдавалась. Она показала мне строки из «Дона Карлоса», которые дала прочитать моему «брату».
   «Ах, если мое сердце правду молвит, и ты один средь миллионов выбран, один лишь ты понять меня способен!»
   Каролина ответила на это, что ни один человек на земле не способен до конца понять другого, а Розильда возразила:
   «Значит, ты стал первым!»
   «Нет, скорее последним!» – ответила на это Каролина, и вот теперь Розильда хотела знать, что под этими словами имел в виду мой «брат».
   – Я не знаю. Спроси его об этом сама! – сказала я.
   Но Розильда только мечтательно посмотрела вдаль и написала, что ей кажется, будто это значит, что, когда все остальные люди перестанут понимать ее, мой «брат» будет последним, кто сможет ее понять.
   Я пожала плечами и ушла, оставив Розильду наедине с ее размышлениями. Должна же она понимать, что мне хочется, чтобы мы снова вернулись к нашим разговорам обо всем на свете, как раньше. Меня совершенно не радовало, что в конце концов она будет использовать меня только для того, чтобы обсуждать со мной моего «брата».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

   Я заметила, что постепенно меняюсь. Каждый раз, когда приходило письмо от домашних, меня посещало странное чувство. Мне становилось жутко. Все вокруг изменилось. Читая мамины письма, я понимала, что жизнь дома, та жизнь, которая прежде была для меня такой знакомой и привычной, теперь стала совершенно чужой.
   В письмах рассказывалось о том, что происходит у нас дома, где «дни идут своим чередом», как говорила мама. Она писала о нижней юбке, которую сшила мне из белой вышитой ткани, о том, что крыжовник в этом году не поспеет из-за мучнистой росы, о Ловисе и новой горничной Эстер, которой все очень довольны, о папином сочинении про Сведен-борга, которое мало-помалу двигается вперед, о предстоящей конфирмации Роланда, о новых подружках Нади.
   Несмотря на небольшие вариации, от письма к письму содержание не менялось. В конце следовали вопросы о практической стороне жизни. Надеюсь, ты следишь за своими чулками? Тщательно ли ты их штопаешь? Не вздумай разгуливать с дырками на мысках! А стирка, как насчет стирки?
   И под конец небольшие доброжелательные наставления. Когда купаешься в озере, не задерживайся подолгу в холодной воде. Слишком далеко не заплывай! Не купайся сразу после еды! Надо подождать по крайней мере час. Затем следовало напоминание о том, чтобы я не забывала надевать мою белую матерчатую шляпку, когда бываю на солнце. И самое главное – тебе необходим здоровый сон. Ведь ты не читаешь по ночам? Как же глупо было писать о том, сколько книг в Замке Роз, теперь мама переживает, что я круглые сутки сижу, уткнувшись в книги. Но вроде это единственное, что ее беспокоит, – и это отрадно.
   Мамины письма были сигналами из другого мира, такого далекого и чужого, что мне почти становилось страшно. И как я смогу туда вернуться? Неужели этот мир снова станет для меня родным?
   Я начала понимать Каролину. Она хотела остаться в Замке Роз навсегда. Такого желания у меня не было, но я и представить себе не могла, что скоро придется уехать. Когда мама в одном из писем напомнила о том, что я должна вернуться ко дню конфирмации Роланда, я стала нервничать. Совершенно об этом забыла. И хотя оставалось еще несколько недель, время бежало неумолимо быстро. Мне было тягостно думать об этом, и я не ответила.
   По большей части мои письма были приветливыми и поверхностными. Я пыталась сделать вид, будто в замке скучновато и писать особо не о чем. Разумеется, чтобы домашние не проявляли ненужного любопытства. Арильда и Розильду я описывала как хорошо воспитанных, но немного не от мира сего. Напрямую я этого не говорила, но намекала, что интересными людьми их не назовешь. При этом я не забывала повторять, какие все здесь милые и доброжелательные.
   Письма мои были скупыми и, насколько это было возможно, бессодержательными, чтобы не давать повода для расспросов.
   С равными промежутками я писала о том, как нуждаемся мы в небольших прогулках в поселок за почтой. За весь день это единственный момент, когда мы чувствуем себя беспечными и свободными, – чтобы маме вдруг не вздумалось присылать письма прямиком в Замок Роз.
   Да, не очень-то приятно писать такие письма, расчетливые и немного лживые. Все-таки мне было противно, что я способна так быстро измениться. Никогда не подозревала, что могу с легкостью обманывать своих близких. Если так пойдет и дальше, скоро я буду состязаться в притворстве с Каролиной.
   Впрочем, в тот момент наши отношения складывались не лучшим образом. Теперь у нее никогда не было времени ходить со мной на почту, и чаще всего мне приходилось идти в поселок одной. Она постоянно была занята то Арильдом, то Розильдой. И тянулись они к ней, а не ко мне. Иногда мне казалось, что я нужна Розильде, только если Каролина занята Арильдом. Но все было не настолько плохо. Я преувеличивала, потому что мне было грустно и жалко себя. Розильда, как и прежде, любила со мной поговорить, но предпочитала проводить время с Каролиной.
   Да и что в этом удивительного. Она относилась к Каролине как к юноше и теперь стала называть ее Карлосом – наверно, ей казалось, что в этом есть что-то романтичное. Ведь одна из первых ее фраз при встрече с нами была о том, что жизнь в замке лишена любви и романтики, по которой она так стосковалась.
   Арильд, напротив, не интересовался девушками, как сказала мне Вера Торсон, и это обстоятельство ее немного огорчало. Но если Вера в этом смысле возлагала какие-то надежды на меня, к сожалению, это было напрасно. Арильд меня не замечал.
   Он был поглощен великой «Дружбой» и хотел общаться лишь со своим другом и приятелем, моим несравненным «братом».
   Все это начинало походить на чистое безумие.
   Оба они жаждали быть с Каролиной. С моей сестрой Каролиной.
   Я чувствовала себя чужой и в то же время бесповоротно замешанной в происходящем, потому что была единственным человеком, знавшим, кем является Каролина на самом деле. Ситуация незавидная.
   Вопреки всему, я не хотела бы быть на ее месте. И как ей это удавалось! Она металась между всеми этими ролями: Дон Карлос. Преданный друг. И наконец, мой «брат»! Нелегко ей жилось.
   И кроме того, когда мы ходили гулять вдвоем, ей приходилось быть той Каролиной, которой я ее знала, моей старшей сестрой, а это было не по силам даже ей. Дело не в том, что ей не хватало времени. Она едва ли помнила себя прежнюю. Поэтому ей было тяжело оставаться со мной наедине. Ее можно понять.
   В моем присутствии она наверняка чувствовала себя ужасно неловко. Даже если я молчала, я всегда была для нее напоминанием о том, что она совсем не та, за кого себя выдает. Наверно, все то время, которое мы проводили вместе с Арильдом и Розильдой, я была для нее обузой. И поэтому она охотнее оставалась с ними наедине.
   Мы почти никогда не бывали все вместе. Между нами появилась какая-то натянутость. Чаще всего мы общались парами: я и Розильда, Розильда и Каролина, Каролина и Арильд. С Арильдом же мы разговаривали очень редко. Если вообще разговаривали.
   После долгих размышлений я пришла к выводу, что нам с Каролиной надо какое-то время побыть порознь. Не только я была ей в тягость. Я сама все больше и больше страдала от наших отношений.
   Пока мы не сможем искренне смотреть друг другу в глаза, нам лучше не встречаться.
   Я решила сказать ей об этом прямо. Однажды утром, зная, что Каролина одна в своей комнате, я постучалась к ней. Увидев, что это я, она немного помрачнела, решив, что я пришла уговаривать ее прогуляться на почту, и тут же сказала, что не может пойти со мной.
   – Я знаю. Я совсем не за этим пришла. Хотела с тобой поговорить.
   – Что случилось? – она взглянула на меня неуверенно.
   – Знаешь, я решила, что какое-то время нам с тобой лучше не встречаться.
   Она посмотрела на меня с недоумением.
   – Почему?
   – По-моему, нам обеим от этого будет легче.
   – Я тебя чем-то обидела?
   – Да нет, ты меня не обижала… Но, по-моему, так в любом случае будет лучше.
   – Разве мы не подруги?
   – Конечно, подруги, но ты ведь сама заметила, что вместе нам тяжело.
   Она промолчала и, нетерпеливо вздохнув, отвела глаза.
   – Послушай, Каролина! Тебе не кажется, что Арильда и Розильды тебе достаточно? По-моему, я здесь лишняя.
   – Почему ты так говоришь?
   – Потому что так и есть.
   – Ты злишься на меня? Ты ревнуешь!
   – А что в этом странного?
   – Ты же знаешь, что мы подруги.
   – Но я не хочу тебе мешать.
   – Чушь какая! Ты что, мне угрожаешь?
   Ударив кулаком по столу, она зашагала кругами но комнате.
   – Успокойся! Я просто хочу, чтобы нам обеим стало легче. Так больше продолжаться не может.
   – Ты хочешь от меня отделаться, скажи честно!
   Она подбежала, обняла меня за шею и зарылась лицом в мое плечо. Мне стало противно, я решила, что она просто не хочет смотреть в глаза. Но ей действительно было тяжело, она и вправду боялась меня потерять.
   На самом деле я знала, что она мне доверяет. И хотя Каролина прекрасно понимала, как я отношусь к ее искусному притворству, она знала, что я никогда ее не выдам. Она нуждалась во мне.
   – Не забывай, что мы сестры, – прошептала она.
   – Что ты говоришь!
   Отодвинувшись, я попыталась поймать ее взгляд.
   – Посмотри мне в глаза, Каролина! Зачем ты так часто повторяешь, что мы сестры?
   Но она упрямо смотрела в сторону.
   – Неужели это до сих пор для тебя что-то значит? – спросила она.
   – Да, но ты же понимаешь, что теперь все сложнее, потому что одновременно ты должна быть моим братом. Поэтому-то мне и кажется, что лучше всего нам с тобой побыть порознь.
   – И сколько это продлится?
   – Посмотрим… Подождем, пока мы обе немного остынем. Это же не значит, что мы перестанем быть друзьями.
   – Правда?
   – Конечно да.
   – Ты больше на меня не сердишься?
   – Наверно, все-таки сержусь. Но ведь это не значит, что теперь мы враги.
   Мгновение мы помолчали, и Каролина сказала жалобным голосом:
   – Тебе совсем не в радость быть моей сестрой. Я знаю, тебе хотелось бы, чтобы это было не так.
   Почему она все время это повторяет? Снова и снова, и каждый раз я раздражаюсь, потом меня мучает совесть.
   Иногда я продолжала сомневаться в том, что мы сестры. Мне становилось стыдно, и я пыталась не думать плохо, но эта мысль то и дело возвращалась ко мне. Может быть, она это чувствовала? Вполне возможно. Строго говоря, никто не доказал, что мы действительно можем быть сестрами, она это знала не хуже, чем я. Но чтобы убедить себя и меня в том, что это правда, она должна была постоянно об этом напоминать. Мне было жаль ее.
   – Ты не хочешь быть моей сестрой, – печально сказала она.
   Я обняла ее за плечи и посмотрела в глаза.
   – Конечно, хочу, Каролина, и ты это знаешь. Но я не уверена в том, что мы действительно сестры. Я ведь никогда не спрашивала папу об этом, ты же сама этого не хотела.
   – Нет, но это правда! Моего слова тебе недостаточно? Что мне еще сделать, чтобы ты мне поверила? – спросила она умоляющим тоном.
   Я смотрела на нее в упор.
   – Тогда скажи мне, разве тебе недостаточно, что Арильд и Розильда верят тебе? Они считают тебя своим братом. И эту роль ты играешь виртуозно. Подумай об этом, если тебе непонятно, почему я не верю.
   Я посмотрела ей прямо в глаза, и она не отвела взгляд. Мои веки пылали, щеки горели, но после этой фразы мне стало легче.
   – Я надеюсь, что когда-нибудь правда станет известна, – прошептала она.
   – Я тоже.
   Мы отвернулись друг от друга, и я вышла из комнаты.
   Не успела я отойти, как она оказалась рядом. Она взяла меня под руку и нежно шепнула:
   – Скажи, что мы все равно остались друзьями.
   – Конечно.
   – Даже если не будем общаться?
   – Да.
   – Значит, договорились? Только бы знать наверняка… Может, ты и права. Побудем врозь.
   Она сжала мою руку и легкими шагами побежала прочь.
   На обратном пути из поселка моим глазам открылась удивительная картина.
   В том самом месте сада, где парк переходил в лес, росло несколько старинных дубов. Говорят, Замок Роз был построен на остатках средневекового монастыря. Аксель Торсон считал, что раньше здесь, скорее всего, была защитная башня. Точнее говоря, эта башня обороняла замок во время нашествия врагов. Но трудно вообразить, что когда-то здешняя тишина нарушалась оружейным грохотом. Тут всегда царит такой покой, скорее представляешь себе монахов или монахинь, тихо шествующих по траве в лучах заката.
   Но на этот раз я обнаружила здесь Розильду.
   Она качалась на качелях под кронами древних дубов. В тусклом солнечном свете между деревьями двигались тени. Небо покрывала легкая пелена облаков. Качели плавно переходили из света в тень и обратно. Впереди светило солнце, а позади лежали тени. На Розильде были белые туфли. Когда она вытягивала ноги, чтобы раскачаться, солнце падало ей на мыски.
   Я остановилась в надежде, что она меня не заметит.
   Мне показалось, что она одна. Но немного поодаль в тени стояла Каролина. Розильда увидела меня и помахала, а Каролина позвала меня. В руках у нее был фотоаппарат.
   – Розильда хочет, чтобы ты нас сфотографировала!
   Я не собиралась подходить к ним, но теперь было поздно. Фотоаппарат принадлежал Розильде, она сама придумала, что должно быть в кадре. Остановив качели, она красиво откинулась назад, а мой «брат» – Карлос – склонился к ее лицу. Потом они долго позировали вместе, а я их снимала.
   Затем Каролина сфотографировала нас с Розильдой, обе мы смотрели прямо в камеру, получился всего один снимок.
   Когда мы закончили, я ушла, и никто не попросил меня остаться. Усевшись на качели, Розильда снова откинулась назад, Каролина стала ее раскачивать. Их смех раздавался у меня за спиной.
   Я вошла в дом.
   По дороге к себе я увидела Арильда, смотревшего в окно. Он не обернулся в мою сторону, и я думала проскользнуть мимо. У меня не было не малейшего желания с ним разговаривать, но тут он оглянулся и подозвал меня.
   В воздухе громко жужжало какое-то насекомое.
   Я медленно подошла к Арильду, украдкой проведя рукой по волосам. Надо бы зайти к себе, немного привести в порядок одежду и прическу. Мне стало неловко.
   Но Арильд ничего не заметил. Он пристально рассматривал бедную пчелу, бившуюся о стекло, хотя соседнее окно было раскрыто настежь, и она могла запросто вылететь наружу.
   Окно выходило на лесную опушку, где на качелях качались Розильда и Каролина, были слышны их смех и жужжание пчелы. Видел ли их Арильд – не знаю. Во всяком случае, он не обращал на них внимания, всецело погрузившись в изучение назойливо гудевшей пчелы.
   Вот уж чего я просто не переношу, так это насекомых, случайно попавших в дом, которые не могут понять, как им выбраться на волю. Особенно невыносимы осы и пчелы. Шмели и бабочки гораздо умнее. Эти изучают местность, они не атакуют одно и то же окно, а летят дальше и ищут другой выход. Обычно они справляются без помощи человека.
   Но пчела упрямо метила в одну и ту же точку. И даже если бы все окна в доме были открыты, она до самой смерти билась бы об это стекло. Зрелище удручающее, я всегда спешу выпустить осу или пчелу в окно.
   – Подождите, я принесу во что ее поймать, – сказала я.
   Но Арильд меня остановил.
   – Нет, оставьте. Я потом сам выпущу. Хочу немного за ней понаблюдать.
   Он поднял руку и попытался смахнуть пчелу в сторону раскрытого окна. На секунду она отлетела, но тут же злобно устремилась к своему прежнему месту. Он повторил попытку несколько раз, но с тем же результатом. Пчела, как одержимая, билась в одно и то же место.
   Арильд смотрел на нее, не отрываясь. Он кивнул на вьющуюся розу за окном – растение чуть подрагивало на ветру, совсем рядом со стеклом.
   Он рассмеялся низким, недобрым смехом.
   – Эта пчела совсем как я, – сказал Арильд. – Никак не поймет, что мир состоит из невидимых стен. Увидела розу за окном и никак не возьмет в толк, почему не чувствует ее аромата.
   Он повернулся и пристально посмотрел на меня своим пытливыми детскими глазами. И вдруг я увидела того Арильда, которого встретила тогда возле телефона.
   – Ну да, на самом деле я эту пчелу понимаю. Я тоже все вижу так отчетливо, так кристально ясно – вы никогда не поверите. Да ведь это и есть – жизнь! Вот он, мир! Ну почему это вижу только я? Не понимаю.
   Он снова рассмеялся, провел рукой по волосам и помотал головой, словно пытаясь что-то стряхнуть с себя. Затем серьезно посмотрел на меня.
   – Я всегда вижу мир через одно и то же стекло. Так же, как эта пчела. Разница только в том, что пчела побывала снаружи и знает, как пахнет роза. А я – нет.
   На секунду он задумался, в глазах заиграла искорка, как будто он про себя смеялся над собственными мыслями; понизив голос, он сказал:
   – Но ведь через это окно я вижу гораздо больше, чем вы можете предположить. Я вижу звезды, хотя они от нас совсем далеко. И поэтому аромат роз меня не прельщает.
   Он молчал, глядя прямо перед собой, пчела его больше не интересовала, он смотрел вдаль, на лесную опушку, где только что рука об руку исчезли Каролина с Розильдой. Оставив качели, они пошли в лес.
   Арильд снова принялся рассматривать пчелу; вздохнув, он сказал ей:
   – Бедняжка, ты видишь розу и не можешь ощутить ее запаха… Ты и не догадываешься, что соседнее окно открыто. Да и как тут разберешься, если стекло перед тобой чище, чем прозрачный воздух? Пора выпустить тебя на волю!
   Ловким движением он быстро схватил злобно жужжавшую пчелу и выкинул ее за окно. Затем обернулся и, улыбаясь, неожиданно сказал:
   – Ведь на самом деле я никогда ни о чем не тосковал и не томился. Иногда я думаю, а может, так происходит потому, что я почти никак не связан с тем, что творится вокруг. Как вы считаете?